Десять дней в командировке. Смута

Пролог.

… Тени в свете неверного пламени пары свечных огарков метались по стенам приземистой деревенской кузницы. Одна, самая уродливая, дергаясь, копировала движения отрока лет шестнадцати, который отгребал от горна слежавшийся и смерзшийся древесный уголь. Огарки хорошо горели в сухом морозном воздухе, но их света не хватало на то, чтобы осветить всю кузницу, поэтому углы оставались темными и, казалось, в них таится опасность. Парубок постоянно оглядывался и прислушивался. Было видно даже при таком свете, что у него бледное лицо, а из прокушенной губы, на еще не тронутый каленым лезвием подбородок, выкатывались капельки крови. Он заметно хромал. Колено правой ноги прямо поверх штанов было обмотано грязными тряпками. Выцветшая епанча расстегнута. Дышал отрок тяжело.

Когда из-под откинутого угля показалась мерзлая земля, юноша остановился, утирая лицо, затем стал долбить землю тяжелым кованым ножом, постукивая по рукояти легким кузнечным молотком. Несколько раз замерил получающуюся яму, наконец, решив, что глубина ее достаточна, опустил в нее довольно тяжелую переметную сумку, прикрыл сверху железными полосами и засыпал землей.

- Черта лысого теперя вы найдете, - произнес он вслух.

Тяжело опираясь на сучковатый посох, вышел из кузницы, прихватив с собой свечной огарок. Им же и запалил, брошенные у дверей, две скирды соломы. Не оглядываясь на разгорающееся пламя, побрел вдоль деревни.

Была ночь конца февраля 1609 года.
               
                ***

… Высокий худощавый мужик, с довольно резко выраженными складками по краям рта, нервно курил на крылечке вполне провинциального здания аэровокзала. Спускался и вновь поднимался на деревянное крыльцо. Иногда он чему-то улыбался, и тогда из-под верхней губы отсвечивала желтым металлом коронка, фикса, придавая ему какой-то приблатненный вид. Впрочем, во всем остальном мужик выглядел достаточно интеллигентно. Светлые мягкие брюки, расстегнутая не две верхних пуговицы недешевая рубашка, дорогой портфель в руках.

Мужик явно кого-то ждал, потому что время от времени поглядывал на дорогу, ведущую к аэропорту.
                ***
Глава I.

Самолет вздрогнул, выпуская шасси, пробил облака, и, через несколько секунд, слева, косо навстречу пошла земля, открылись серые крыши домов и блестящие купола церквей. Ветеран местных авиалиний ЯК-40 шел на посадку.

Заложило уши. Чернов сглотнул, резко заныл зуб. Юная соседка Чернова, заметив, что он бледнеет, чуть повернула голову, выражая готовность сию минуту придти на помощь. «Когда я соберусь его залечить? Может это все же от  страха? Девица явно так и подумала. Милая моя, мне с самолета прыгать приходилось, так что…»

Впереди, у иллюминатора, сидел полковник. Еще при посадке Чернов заметил летные петлицы, а сейчас увидел его внезапно побагровевший затылок: «Гляди-ка, и у него проблемы. Надо же!» На матовой панели, отделяющей кабину пилотов от салона, вспыхнула устаревшая надпись: «Не курить! Пристегните ремни". «Можно подумать, что в ЯК-40 когда-либо курили», - защелкнул карабин Чернов. Толчок. Еще несколько секунд, и стюардесса ленивой скороговоркой, не международный же рейс, объявляет:

- Граждане пассажиры, наш самолет приземлился в аэропорту…

Прошли по салону пилоты. Поднялись и пошли, покачивая затянутыми в джины бедрами, три студентки – каникулы. Потянулись к выходу другие пассажиры.

Чернов раскопал среди сумок в багажнике свой портфель и шагнул на трап. «Все-таки, хорошо, что командировка подвернулась,- подумал он уже в который раз.- Нет худа без добра. Попробуй, докажи главному, что быть на похоронах мне необходимо. Кто мне дядя Саша? А, значит, никаких разговоров об отпуске за свой счет».
Особой необходимости в командировке не было. Скорее, ее нужно было расценивать, как наказание за неосторожное высказывание Чернова насчет захвата журналистов в заложники в Чечне. Чернов предложил в ответ брать в заложники чеченцев здесь. Многие думали так же, но говорить вслух сие не рекомендовалось. Да еще и главный редактор по национальности ингуш…

Но командировка пришлась кстати. Редактор не учел, что Чернов родился в этом городе, поэтому поездка никак не могла быть ему в тягость.

Александр Иванович Лачутин, дядя Саша, на похороны которого летел Андрей Чернов, просто сосед, если не считать того, что с сыном Лачутина, Толькой, Андрей вместе вырос, в детстве они дружили, в дом Лачутиных он входил так же просто, как и в свой родной дом.
Сколько ни пытался, Чернов не мог представить себе соседа мертвым, не мог настроиться на трагический лад. Дядя Саша представал перед ним все таким же живым, подвижным, веселым, всегда посмеивающимся над ним и над Толькой до самого последнего времени, хотя Толька уже закончил академию и носил майорские погоны, да и Чернова все чаще стали называть по имени-отчеству.

Дядька Саша представлялся Чернову живым. Живым представлялся ему и его дед Василий Семенович, умерший три года назад в очень почтенном возрасте. По отдельности их представить было трудно. Когда Чернов приезжал сюда после смерти деда, Василий Семенович незримо присутствовал при их встречах с Лачутиным. Так и казалось, что он, сидя в углу, опираясь подбородком на палку, с которой стал ходить в последние годы, прищурится на огонь в печке и скажет: «А ну вас к праху!» Андрей горячо заспорит с ним, а дядька Саша обиженно замолчит, выпуская сигаретный дым в поддувало.

« Именно так они и сидели,- обрадовался воспоминанию Чернов.- Дед в углу, положив подбородок на костыль, а дядька Саша на маленькой скамеечке у самой печки. Как намерзся в плену, так до конца жизни отогреться не мог. И Толька ему скорее во внуки, нежели в сыновья годился. У печки же его и нашли. Словно нарочно на своем месте умер. И дед умер тоже на своем месте, в своей комнате, где и проводил большую часть времени».
И «дядька Саша», и дед умерли, что называется «легко», враз. А как жили? Чернов часто пытался представить себе их жизнь всю, в целом, но это ему никогда не удавалось.
Андрей родился, когда дед – инвалид войны, давно уже был на пенсии. Поскольку все остальные в доме работали, деда определили в няньки. И с грудного возраста дед воспитывал Андрея по-своему. А теперь, Чернов, казнясь в очередной раз своими недостатками, и, конечно же, находя у себя положительные черты, даже достоинства, стал понимать, что дед учителем был незаурядным, хотя и своеобычным.

Пока не научился ходить, Андрей не слезал с той самой дедовой кровати, что стала последним пристанищем в жизни Василия Семеновича. Дед, всю жизнь читавший газету «Правда», ну, коммунист он был, что сделаешь, с помощью ее усыплял грудного Андрея, прочитывая вслух до последней строчки. Так что, иной раз Чернов ёрничал: «Я на правде вырос». Через некоторое время дед разнообразил круг чтения. На тумбочке возле кровати появился Ершовский  «Конек-горбунок». А к моменту знакомства с Толькой и дядей Сашей «Конек-горбунок» был выучен наизусть. Даже теперь, когда прошло много лет, Чернов поражал своих дочерей, во время нечастых встреч, читая Ершова на память и узнавая в интонациях своего чтения голос деда.

А с Толькой и дядей Сашей они познакомились так: Андрей стоял возле своего дома, наряженный исключительно в черные сатиновые трусы. Летом, в городе, на этой тихой, почти деревенской улочке, разнообразием одежды детей не баловали, на цыпки внимания не обращали. Это сейчас родители изгаляются, наряжая своих чад. Итак, стоял Андрей, а на улице надрывалась гармошка и доносилась лихая дробь, как здесь жеманно говорили, «танцующих» - все же город, а не деревня. Звуки эти завладели Андреевым вниманием, и он отправился в первое самостоятельное путешествие вверх по улице. Веселье лилось из открытого окошка за голубым палисадничком и зелеными, пахнущими свежими огурцами, жасминовыми кустами. Почти одновременно с Андреем возле жасминовых кустов остановились цыгане. Теперь уже трудно установить – случайно они остановились здесь или дядька Саша их пригласил, только это были самые настоящие цыгане. Цыганки звенели монистами, а чернобородый цыган держал на поводе белого коня.

Гармошка продолжала надрываться, каблуки стучали…. И вдруг Андрей увидел, как из открытого окна вылетел невысокий курчавый дядька в кумачовой рубахе и мигом оказался в седле. А конь, наверное, напуганный таким внезапным прыжком, сделал великолепную свечку.
Эту картинку – красное пятно на белом коне – Чернов помнил до сих пор. Правда, Лачутин, впоследствии утверждал, что ничего подобного не было, но он никогда и не скрывал, что родом он из цыган.

Сейчас, в редкие их с Толькой встречи, когда они, сбежав от всех, вспоминали раннее детство, сидя на берегу реки, чаще всего в памяти всплывал именно этот сюжет.
Чернов толкнул знакомую калитку, поднялся по скрипучему от старости крыльцу. Мать была дома.

- Ой, сынушко, молодец, что приехал,- запричитала она, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

- Здравствуй, мама. Толька приехал?

Он знал – опасаются, как бы Лачутин младший не опоздал на похороны. Тому нужно было добираться на трех самолетах: от Усть-Камчатска до Петропавлавске-на-Камчатке, дальше до Москвы, от Москвы до Устюжны. Чуть не половина земного шара.

- Вчера прилетел,- ответила мать.- Успел.

- Тогда я к ним. Хоронить-то завтра?

- Завтра, завтра. Пойди, сходи. Саша-то все ждал вас.

В комнате, где стоял гроб, было сумеречно. Дядя Саша, как и все покойники, в гробу был мало похож на себя.

Чернов и Лачутин с минуту постояли около, а потом вышли на крыльцо. Курили «термоядерные», еще из запасов старшего Лачутина.

- Билеты по телеграмме? – спросил Андрей.

- Нет сейчас с билетами проблем, керосина, правда, не было,- Лачутин затянулся.- Сезонники из Монголии загуляли, золото там мыли, взяли меня вместо одного из них.

- Значит, завтра?

- Да завтра. Еще родственники должны подъехать. Поезд к ночи придет.
Помолчали.

- Я пойду, пожалуй,- сказал Чернов.- Мне еще командировку отметить надо, утрясти кое-что. Пойду, если помощь не требуется.

- Иди, иди. Сделали все уже.

Они без слов понимали друг друга. Вместе росли, даже жесты у них были похожи…

Чернов вновь стал вспоминать деда и дядьку Сашу. Воспоминания были светлыми, и грустно нисколько не было.

В тот год Андрею, наверное, было лет двенадцать, а Тольке тринадцать. Весной река разлилась настолько сильно, что их дома, стоящие метрах в восьмистах от нее, оказались залиты водой. Прибегая из школы, ребята бросали портфели и выскакивали на улицу. И, конечно, возвращались затемно, промокшими с головы до ног. Еще бы: считай, море вокруг! Когда еще так повезет!?

Однажды день у друзей сложился особенно удачно. К крайнему на улице дому прибило лодку. Черная, большая, она казалась кораблем, подарком провидения, и немедленно, но скрытно, отведена была за огороды. Опасение, что появится хозяин, было реальным. Правда, в лодке не было весел. А ни у Лачутиных, ни у Черновых в доме лодок не держали. Жили возле реки, но рыбаками, ни дядька Саша, ни Василий Семенович не были.

Про лодку узнал дед. Но к радости всех уличных ребятишек согласился на то, что она ничья, и предложил отправиться в экспедицию. Деду было всё любопытно, поэтому экспедиция была целевой. Его интересовали склады, расположенные на затопленном берегу реки. Чёрт его знает, что хранилось в этих складах? Может быть, что-то для теплоходов и катеров, которые ходили в то время по реке, а, возможно, что-либо другое. Чернов помнил много-много ящиков, но потом, уже в более позднее время, когда они таскали туда макулатуру и металлолом.

Пока шли по заливным местам, все было хорошо. Одно весло настоящее, найденное тем же способом, что и лодка, второе ребята вытесали из доски.
Прошли к складам. Сразу за ними начиналась стремнина, по которой плыли редкие, но большие льдины. Дед велел править на ямы, в которых хранилось горючее. Лишь сейчас, вспоминая все это, Чернов понял, что дед проверял, вымыло ли из ям солярку.

Посмотрели и уже заворачивали обратно, когда в руках у Андрея хрустнуло самодельное весло. Лодку потащило к середине реки. Дед понимал, что если они перевернутся, то все утонут. Сам он плыть не мог - ступни ног были ампутированы у него во время Отечественной. Но испуга своего не показывал. Во всяком случае, сейчас Чернов не помнил, чтобы видел в глазах деда что-то похожее на страх. Да, пожалуй, не растерялся еще и Толька, который изо всей невеликой еще мальчишеской силы, сжимая толстогубый свой цыганский рот, выгребал одним веслом, ставшую тяжеленной, как баржа лодку, чтобы немного выправить ее к родному берегу. А лодку несло все дальше и дальше к середине реки и все быстрее и быстрее сносило вниз. О борта несколько раз стукались льдины, лодка подозрительно скрипела…

Они выгребли. Дед согнал Андрея со скамейки-банки, оторвал рывком доску, вдвоем с Толькой они сумели повернуть лодку. Километра на три ниже домов, там, где река круто уходила влево, лодка уткнулась в размытую дорогу.

- Вот, прах вас побери, - рассмеялся дед,- чуть не утонули. Ну, пошли сушиться.

А ребята шли медленно вслед за ним по скользкому берегу, шли, молча, сутулясь, представляя себя не то героическими матросами, не то взрослыми мужиками, твердо и уверенно выполнившими свое мужское дело. Это потом, дома, отогреваясь у печки, опьянев от тепла и крепкого чаю, перебивая друг друга и приукрашивая события, взахлеб обсуждали происшествие. Дед же молчал, курил, щуря выцветшие глаза, да чуть ухмылялся, глядя на ребят.

И еще о реке. С тех пор она лишь раз заливала все прибрежные огороды, улицы. Как раз вот в этом году, перед смертью Лачутина. А Чернов помнил, что вверх по реке, аж до другого города в другой области ходили два теплохода: «Брейтово» и «Иван Земнухов». Это, не считая остального речного флота, который курсировал вниз по реке, до Волги, а теперь до Рыбинского водохранилища. Сейчас же река стала совсем плохой. Там, где когда-то стояли склады, и где их било льдинами на стремнине, рос тростник, а в августе реку можно было перейти вброд,  не замочив плавок.  Лихие мелиораторы при советской власти осушили болота, свели леса. И водохранилище, конечно, нарушило естественное течение реки, а когда его создавали, затопили целый край вместе с городом Молога.

Утром следующего дня Чернов пошел в администрацию. Райцентр просыпался, улицы постепенно заполнялись народом. Люди спешили на работу, и, наверное, точно так же, как где-нибудь на другом конце планеты, кивали друг другу, здороваясь на ходу. Маленький городок, почти все знакомы меж собой. Чернова несколько раз окликнули, и он, не всегда узнавая, кто это, улыбался в ответ, иногда скупо ронял: «Привет», показывая рукой, что ему некогда, что он спешит, но в другой раз обязательно остановится, чтобы перекинуться парой слов.

С главой администрации, или по-новому, мэром города Соломоном Гольдбергом, Чернов был знаком давно. Они были на «ты», но добрыми их отношения были чисто внешне. Гольдберг, как и многие, если не все чиновники, недолюбливал не Чернова лично, а журналистов вообще: что-то еще напишут? Администраторы-менеджеры давно играют с журналистами в странную игру: и хотелось бы извести неудобное племя, и без него не обойтись. Правда, в последнее время на большинство щелкоперов управу нашли. Ревнители социальных ценностей оказались так же продажны, как и все прочие смертные. Во времена тотального обнищания купить журналиста стало проще простого.

Впрочем, Чернова Гольдберг покупать не собирался. И дело было не в том, что Чернов имел славу шибко неподкупного человека. В неподкупных Гольдберг не верил. Просто он знал, что Чернов старается не задевать в своих публикациях и передачах родной город. Но, принимая Чернова, всё же запер кабинет изнутри и достал из сейфа коньяк.

- С чем приехал, Андрей? Какие проблемы,- спросил мэр, нарезая, столь же дежурный, как коньяк, лимон.

- Да нет никаких проблем. Скорее уж личные дела. Сосед у меня умер. Подвернулась командировка, приехал.

- Помощь нужна? Машина, автобус?

- Спасибо, Соломон Иосифович. Все сделали, сегодня в два часа похороним.

- Болел?

- Не то, чтобы болел, просто старый человек. Хорошо жил, хорошо умер. Это лишь мы с тобой смерти боимся. Старики – другой народ. Они в ожидании смерти утрачивают чувство страха и испытывают, вероятно, лишь огорчение от того, что жизнь заканчивается. Впрочем, извини, заболтался – дурная профессиональная привычка. Сам понимаешь, личные дела – это личные дела, но пустой из командировки вернуться не могу. Что посоветуешь?

- А и ничего, пожалуй. У нас все по-прежнему. Разве что вот московская комиссия приезжает, думская,- поднял палец к потолку.- Какого хрена им в нашем захолустье делать? Ни нефти, ни газа у нас нет, и не предвидится. В то, что Москва заинтересовалась проблемой малых городов, я как-то не верю,- ухмыльнулся.- Подсуетись. Только сам понимаешь, я тебе ничего не говорил.

- Заметано. Спасибо за коньяк. Я не большой специалист, но, кажется, напиток очень хороший.

На крыльце здания администрации Чернов столкнулся с той самой барышней, которая сочувственно смотрела на него в самолете. «Ей около двадцати пяти,- быстро прикинул он.- Хороша Маша, да не наша». И совсем уже было прошел мимо, когда бес почти забытых студенческих лет словно подтолкнул его:

- Девушка, что Вы делаете вечером?

- У меня свидание,- ответила она.

- Это уже хуже,- сказал Андрей.- А, случайно, не со мной свидание?

- С Вами!

Андрей опешил: «Шутит!» И спросил:

- Шутите?- Нет, не шучу. А, Вы, что, испугались?

- Как можно? Когда и где? И как Вас зовут?

- Вера. И, если хотите, приходите часов в девять к реке, там, где раньше перевоз был, знаете?

- Знаю,- он все еще не понимал, шутит она или нет.- Я обязательно приду.

- А сейчас мне нужно идти,- сказала она, чуть, улыбаясь.- Я здесь работаю, мне пора.
Коротко стриженная, скуластая, со стройными ножками – нет иного определения, девушка повернулась и легко стала подниматься по лестнице. Чернов задумчиво мял в руках сигарету. Ощущение, оставшееся после этого коротенького разговора, было давно забытым, нереальным. Он помнил, что нечто подобное ощущал лишь раз, когда студентом ехал в стройотряд. Автобус проезжал по мосту, а внизу, у самой воды стояла не то водомерная башня, не то дом, возле которого загорала такая же девчонка, которая неожиданно приветливо взмахнула рукой, заметив, что Чернов смотрит на нее. Высота моста и стекла автобуса разделяли их, а ему хотелось оказаться там, под мостом, на камнях, рядом с незнакомкой. И чувство: что вот-вот окажется там. А автобус шел дальше.

Сигарета порвалась. Андрей достал новую палочку отравы, покачал головой: «Тоже, мне, герой-любовник. Впрочем, и мне пора. Скоро похороны».

За машиной, с откинутыми бортами, на которой установили гроб, шла нестройная толпа. Чернов видел впереди себя младшего Лачутина, тихо беседующего с кем-то из родственников, любопытствующих прохожих на тротуарах и обочинах дороги. Шли медленно. Не в лад грохнул оркестр, похоже было, что музыканты уже приняли за упокой души, и теперь старались громкой музыкой показать свою скорбь о человеке, которого совсем не знали. «И терзали Шопена лабухи»,- процедил Чернов сквозь зубы, вздрогнув от неожиданности.

Кладбища в городе два. Вот смерть и развела Василия Семеновича и Александра Ивановича. Дед был похоронен на Казанском, возле единственной уцелевшей действующей церкви, а дедова друга свезли на Васильевское, в другой конец города. Церкви там не было, разрушили еще в двадцатых годах, но на этом кладбище еще были свободные места для могил.

Яма желтела выброшенным песком. Какие-то старушонки возле Чернова шептались о том, что место покойному досталось хорошее, сухое. Да здесь вообще было сухо. Песок, сосны, высаженные по преданию пленными французами после войны тысяча восемьсот двенадцатого года. Стоя на холме свежевырытой земли, кто-то незнакомый, говорил об Александре Ивановиче Лачутине, но Чернов почти ничего не расслышал.

Вновь загремели полупьяные музыканты, гроб на длинных полотенцах опустили вниз. Чернов протолкался к краю могилы и бросил свою горсть теплого песку.

Обратно он шел один берегом мелеющей Мологи. Жгло солнце, на берегу кучковались отдыхающие, стояло много машин с петербургскими номерами. «Становимся курортным городом,- подумал Андрей.- Но вряд ли останемся, потому что еще лет двадцать, и река пересохнет совсем, а предприимчивые питерцы двинутся дальше осваивать новые места. А не искупаться ли и мне? А не слабо ли вам, Андрей, махнуть на ту сторону и обратно, как в юности? Не слабо. Думаю, плавать-то я не разучился».

С самодельного трамплина, сделанного пацанами уже иного поколения, Чернов почти бесшумно, так, что рядом сидящие ребята с уважение посмотрели в его сторону, ушел в воду. Сильными толчками ног пошел вперед до тех пор, пока последние глотки воздуха не были выпущены из легких, вынырнул, перевел дыхание, брассом поплыл к берегу, экономя силы на обратный путь.

Купание освежило его. Быстро оделся и зашагал к дому.

Дядьку Сашу поминали вечером. Весь народ в горницу, где еще недавно стоял гроб, не умещался. В маленьких российских городах, все еще увозят покойников из дома, а не из морга. У человека после смерти находится удивительно много друзей, поэтому за стол усаживались поэтапно. Чернов попал во второй эшелон, когда один уже захмелевший деятель, упорно называя покойного Александром Александровичем, пытался запеть, а на него шипели все те же или похожие кладбищенские старушки. Словом, обычные поминки. Две холодные рюмки водки, что выпил Чернов, чуть захмелили его, и он вышел на улицу. Младший Лачутин, осунувшийся, уставший от похоронных хлопот, стоял у калитки вместе с сестрой, провожая уходящих.

- Тольк, слушай,- сказал Чернов,- пойдем на полчаса до реки?

- А народ? Нельзя же мне, наверное, уходить?- ответил тот.

- Да брось ты, никто и не заметит. Мы ненадолго. Пошли.

- Ну, давай.

Огородами Чернов и Лачутин пошли к реке. Дорога знакома каждым кустом, каждой канавой. Канава Андрея и подвела. Он выяснил у Лачутина, что тот намерен пробыть в Устюжне тоже не менее десяти дней, не успел порадоваться, нога соскользнула с бревна, и журналист боком, не сумев сгруппироваться, во весь рост рухнул в канаву. Встречу с рекой пришлось отменить. Толька смеялся, забыв на миг о смерти отца. Чернов с тоской смотрел на брюки, покрытые липкой зеленью. «Рубашку, допустим, я у Тольки возьму. Не с одной же он в такую даль летел. А вот штаны?»

Он чуть было не опоздал на назначенное свидание, приводя их в порядок.

Вера ждала на берегу.

- Добрый вечер,- сказал Чернов.

- Добрый вечер,- ответила она.- Кажется, от вас вином пахнет? Я не думала…

- Я же с поминок, Верочка,- Андрей заранее решил говорить с девушкой покровительственно.- Всего пара рюмок. У моего друга умер отец. Да, я еще не представился: зовут меня Андрей, фамилия Чернов.

- А я Вас знаю, только вы меня не помните. Вас, в Устюжне, наверное, все знают.
Чернов смущенно улыбнулся и, чтобы замять неловкость, немного развязно сказал:

- Стало быть, Вы, Верочка, в местной мэрии служите?

- Да,- она немного помолчала.- Андрей, Вы, вероятно, в недоумении от нашей встречи? Считайте, что это деловое свидание. Больше ничего пока не скажу. Потом, хорошо? А что ха похороны, можно спросить?

- Конечно! Может быть, перейдем на «ты»? Разница лет у нас не так значительна, как кажется.

- Чуть позже.

- Хоронили хорошего человека. Если в нас и есть что-то, то от него, от моего деда… Настроение у меня сегодня такое – грустно-романтическое.

В гуще акаций на берегу стояла скамейка, на которой они и устроились.

- Понимаешь, начал свой рассказ Чернов,- получилось так, что я воспитывался у своего деда, Василия Семеновича. Он уже давно умер. Мать с отцом развелись, точнее, разошлись, так тогда говорили, я и воспитывался у стариков. Дед дружил с дядей Сашей, которого мы сегодня схоронили. Люди, которые всерьез воевали – легко сходятся друг с другом. А я дружил с Толиком, его сыном. Словом, дед и дядя Саша и стали нашими отцами, прости за высокий стиль, делали из нас мужиков.

Так вот, Саша, по-моему, был замечательный человек. И, наверное, меня в нем всегда привлекала….  Я даже не знаю, как сказать, несгибаемость его, что ли? Я смутно представляю себе его жизнь, он мало рассказывал о своем прошлом. Но достаточно уже того, что он восемнадцатилетним солдатиком попал в плен. Трижды бежал, полгода отсиживался в погребе у какого-то француза в северной Франции, причем тот ни слова по-русски, этот соответственно по-французски. Поймали. Но больше всего мне запомнилось, как дядя Саша как-то рассказывал о первых месяцах плена, когда он еще не был в концлагере, а работал, как он говорил, на «бауэра».

Выпитая на поминках водка все-таки сделала свое дело. Чернов, разговорился, забыв о своей спутнице. Впрочем, у каждого человека бывают такие минуты, когда потребность высказаться пересиливает все другое.

- У «бауэра»  тоже, конечно, было несладко,- продолжал он.- Но все-таки с концлагерем не сравнить. Самое страшное, что показалось пленным поначалу – это голод. Но Лачутин и об этом рассказывал с иронией. Они работали на уборке хлеба, то есть нормальная работа. Но мужики-то русские! Вот, рассказывал, идем с поля, и мешок сзади идет. Что такое? Немец заметит, кричит, руками машет – «руссише швайн !» А, оказывается, пока собирали, два ухаря привязали к мешку две веревки за каждый из нижних углов мешка и потихонечку дергают. Мешок шагает. А в концлагере они лягушек ели…

Его судьба меня всегда как-то привлекала. И пугала в то же время. Как и судьба моего деда. Иногда мне кажется, что наши удачливость и неудачливость, смелость, трусость, в тех или иных моментах нашей жизни, проявляются в нас в той степени, в какой мы получили эти качества от них.

Извини, я что-то разболтался. День сегодня сумасшедший выдался.

- Что ты,- возразила Вера.- Мне очень интересно. А твой друг, он приехал?

- Конечно. Как он мог не приехать на похороны отца. Правда, добирался далеко,  с Камчатки, но он здесь.

Закатное летнее солнце тянуло по воде свою бесконечную золотую дорожку, чистая листва заброшенного сада на берегу не шелестела, лишь зудели под кустами комары. С мостков для полоскания белья мальчишки ловили пескарей.

- Во, мля, глянь, пацаны, мужик с бабой к нам забрели,- раздался из зарослей хриплый голос.- Эй, мужик, у нас тут суверенная территория. С тебя таможенный сбор, выворачивай карманы.

Четверо, не отягощенных знаниями, бритых индивидуумов, окружили скамейку. Вера испуганно схватилась за рукав Чернова. Он искал пути достойного отступления, но ничего полезного в голову не приходило.

- А баба-то ништяк. Возьмем в качестве таможенной пошлины,- продолжал хрипатый гоблин.- Ладно, мужик, сдергивай, отпускаем.

Чернов уже почти решился врезать хриплому мужику, смутно сожалея о своих многострадальных брюках, а там уж будь, что будет, но тот шагнул на более светлое место, и в его лице Андрей увидел что-то знакомое. Точно. Он  его узнал. Да и хрипота его, как он понял позднее, была нарочитой.

- Кисель, я тебе в детстве мало морду чистил?- весло сказал он.

- Стой-ка! Ты кто? Никак Андрюха Чернов? Ну, дела…. Ша, дружбаны, осади назад, я кореша встретил. Это точно ты, Андрюха?

- Я, Володя, я. Давненько не виделись.

- Ну, молодец. А мы думали залетный фраер, какой, пощипать малость хотели. Фишка,- обратился он к длинноносому уроду.- Где у нас бутылка? Встречу отметить надо. Да сбегай, принеси пузырьков, видишь он не один, а с дамой. Все остальные свободны, идите, работайте.

- Ты, я смотрю, совсем крутой стал,- сказал Чернов, принимая от Киселя стаканчик с водкой.

- Станешь тут. Ты же не мент, я знаю. Я тебя и по радио слышал, и в ящике видел. Вот, мадмуазель, что за мужики на Мологе выращиваются.

- Так о себе расскажи. Интересно все-таки – из одного детства вышли.

- Он расскажет,- вступила в разговор осмелевшая Вера.- Он в городе человек известный.

- Это точно,- Кисель затянулся сигаретой. Он, видимо, сегодня принял уже достаточно и был настроен благодушно.- Ну, давай, расскажу за жизнь. Ты помнишь, я ведь мореходку закончил. Треску ловил на Севере. Списали на берег падлы. Конечно, к хозяину загремел. В Коми, на зоне Ангела встретил. Помнишь его? Он законный. А вообще-то тебе знать это необязательно. Да и я чего так метлой размахался? А? Кто узнает – язык отрежут. Выпьем?
Чернов помнил Витьку Царева – Ангела. Первый раз он попал в колонию еще, когда они учились в седьмом классе. Ограбил буфет в кинотеатре. С тех пор и не вылезал из-за колючки, кажется. То есть, иногда, конечно, появлялся в Устюжне – кто-то рассказывал, но ненадолго.

Впрочем, Чернов пропустил мимо ушей пьяные откровения Киселя. Он не любил блатных. В отличие от нынешних чиновников, романтизирующих плесень, Андрей больше верил Варламу Шаламову. Они еще посидели, выпили принесенное Фишкой шампанское, и Чернов отправился провожать Веру.

- Андрей,- нарушила молчание спутница Чернова,- видите вот этот дом? Я здесь живу. Пойдемте пить кофе.

- Кофе?- улыбнулся Чернов.- Хорошо бы, но у тебя, наверное, папа с мамой, да еще бабушка…

- Я живу одна,- сказала Вера, когда они поднялись на крыльцо. Помолчала, и вдруг неожиданно спросила:

- Вы, то есть ты, помнишь, весной шум был, по поводу возврата ценностей… Я же в администрации работаю, потому, что другой работы в Устюжне нет. А по образования я историк. Когда пошли разговоры по реституции, администрацию попросили негласно проверить музейные фонды. Не только нашу, конечно. Я думаю дело вот в чем: после Отечественной войны до шестидесятых мы же торговали направо и налево трофейными произведениями искусства. Но всегда были люди, которые пытались этому помешать. Прятали в запасники таких вот музеев, как наш. Гольдберг меня и попросил посмотреть. Да из областной ФСБ какой-то попугай приезжал. Нашли мы кое-что, но мелочи. Мне кажется, я нашла нечто более интересное.

В доме она подала Андрею ксерокопию бумаги, покрытую острыми росчерками глаголицы.

- Что это?- Чернов недоуменно вертел бумагу в руках.- Печатный старославянский текст я
еще с грехом пополам прочитаю, но здесь же глаголица. Уволь, забыл.

- Это, насколько я поняла, опись неких ценностей. На нее я наткнулась случайно. А сохранилась она потому, что бумага была вощеная. Скорее всего, из фондов монастыря. Ты знаешь, что музей в монастыре Рождества Богородицы находится? Но, главное, я думаю, что все здесь описанное можно найти.

- Ага. А я – в качестве лозоходца.

- Я серьезно. Из текста можно определить примерный район – где искать.

- И ты хочешь, чтобы я тебе помог? Но ты меня почти не знаешь.
- Ошибаешься. Я знаю о тебе достаточно. Ты, с одной стороны  местный, с другой – ни от кого не зависишь здесь, в Устюжне, а, значит, не боишься. К тому же, не принимай меня за глупенькую девочку. Мне о тебе рассказали много любопытного. Ты замешан в историях, которые в свое время наделали много шума. Говорят, против наркомафии выступал…

- Даже так?

- Даже так. Ты меня устраиваешь. Но должна предупредить, что этот, из ФСБ, список видел. Не знаю, что он понял, но думаю, московская комиссия не за передовым опытом капитализации России приезжает.

- Ты знаешь,- сказал Чернов.- А я тебя вспомнил.

Вера изумленно приподняла брови.

- Ты – копченая, да?

Она чуть смутилась и сказала:

- Правда, мальчишки из нашего класса так меня всегда дразнили, потому, что я быстро загораю. Кроме того, говорят, моя прапрабабка была не то испанка, не то итальянка…. А ты-то, откуда знаешь?

- Откуда? Я уже взрослым парнем был. С девицей знакомой как-то на пляже загорали. Смотрю, девчонка лет четырнадцати-пятнадцати, симпатичная, глазастая, откликается на псевдоним «копченая». Вот я и вспомнил. Я подумаю насчет списка, а теперь пойду, извини.

- А я и не приглашаю тебя остаться. Я действительно пригласила тебя на кофе, а не в постель,- иронически улыбнулась она.

- Значит, у нас все впереди,- не остался в долгу Чернов.

Чернов и Лачутин сидели в чердачной комнатке под самой крышей Лачутинского дома. Когда-то, в юности, эта комната, сделанная собственноручно, казалась им трамплином, с которого они шагнут в настоящую жизнь. Сколько прекрасных вечеров было проведено здесь. Какие проблемы решались мгновенно! Почти мировые, так, по крайней мере, им казалось. Здесь же были выкурены и первые папиросы, тайком позаимствованные у дяди Саши, за что они жестоко поплатились собственными ягодицами. Лачутин старший был скор на руку.
В этот вечер комната возвращала двум взрослым мужикам атмосферу детства. Маленькое окно выходило на огороды, дальше за огородами угадывалась река. Вечер был теплым, но комары не поднимались сюда, и, поэтому, наверное, было хорошо.

- Слушай, может, ты выпить хочешь?- спросил Толька.- Так там с поминок осталось.

- Если за компанию,- засмеялся Чернов.

- Нет, не буду. Ты же знаешь, что я с этим делом завязал. Помнишь, я рассказывал тебе, как по пьянке, на Балхаше, из лейтенантов чуть не стал младшим. А в Харькове, в академии, практически совсем отказался…. Да, теперь там суверенные Казахстан и Украина…

- Нам бы с тобой еще курить бросить, цены б нам не было,- улыбаясь, сказал Чернов.- А это ты меня курить научил.

- Я?- Лачутин тоже заулыбался.- Привык все на меня сваливать. Эх, мало я тебя в детстве бил.

 - Он меня бил, скажите, пожалуйста. Что-то ты, парень, много на себя берешь. Помнится, я раз тебе врезал…

И они оба захохотали над тем, чего никогда не было. Лачутин сквозь смех сказал:

- Послушай нас кто-нибудь, скажут, что пьяные.

И немного погодя спросил:

- Ты ж, наверное, голодный?

Чернов ответил:

- Чувствую дружескую заботу и благодарю. Я действительно что-нибудь пожевал бы.
Лачутин сходил в дом, принес ветчину, кусок горбуши, привезенной им с Камчатки, масло, хлеб. Потом спустился еще раз и принес две большие чашки крепкого чаю. За едой они замолчали, слушая вечернюю тишину за окном.

- Ты сегодня сказал, что пробудешь здесь, как и я, дней десять. Так?- спросил Андрей.

- Да, я взял отпуск. Потом к Нинке в Калининград, который Кёнигсберг, съезжу.

- Я сегодня с одной девицей познакомился.

- А ты по-прежнему шустер. Коллекционируешь?

- Не важно. Она сделала мне любопытное предложение. Его надо обмозговать.

 - В чем дело? Давай.

Они долго не ложились спать, рассуждая то о полученном предложении, то сбиваясь на воспоминания детства. Встреча доставляла удовольствие обоим, несмотря на трагическую ситуацию, при которой она произошла.
                ***
Глава II.

«Уазик» весело бежал по песчаной укатанной дороге. Ночью все-таки прошел небольшой дождь, прибило пыль, не трясло. С утра дорогу укатали другие машины. Чернов щурился от солнечных лучей: на лобовом стекле, солнцезащитного щитка  не было. Он сидел рядом с бывшим одноклассником Сашкой Челышковым, который много лет уже работал все в том же гараже, который когда-то назывался райисполкомовским, а теперь принадлежал администрации района. Машину, от щедрот своих, дал Гольдберг, отрабатывать командировку все одно надо было.
Челыш, известный со школьных времен трепач, скучать не давал, постоянно травил анекдоты. Еще утром, заметив помятую физиономию Чернова, достал из кармана на дверце четыре банки немецкого пива, и теперь Чернов ехал с полным комфортом. Километрах в десяти от Устюжны их обогнал юркий корейский микроавтобус, но, обиженный таким неуважением, Челыш сказал:
- Ни хрена, деловые какие, в лесу я вас сделаю.

Через несколько километров он действительно резко свернул влево, в лес. Этот путь, где можно срезать километров двенадцать, знали только местные водители, и машина пошла меж высоких сосен, изредка задевая тентом ветки подлеска. По обеим сторонам дороги лежал серо-белый мох, чувствовалось, что он хрупкий на ощупь. Отворотку проскочили быстро, вновь выехали на дорогу. Чудо корейского машиностроения, в самом деле, маячило далеко позади.

Затормозили у Кабожи. С другой стороны небольшой, метров в двадцать шириной речки тоже притормозили два грузовика.

- Сашка, что случилось?- спросил Андрей.

- Видишь ли, весной здесь мост провалился,- ответил тот.- Трактора гнали, ну, и С-100, как зашел на мост, так тот весь и рухнул вниз, на реке еще лед стоял. Тракторист легким испугом отделался. А трактор долго вытаскивали. Теперь понтон поставили, но берега-то крутые, надо посмотреть, а то, вдруг, не туда съедем.
Подкатил отставший «кореец». Тоже встал. Из него вышли два широкоплечих крупных парня в серых комбинезонах, высоких кроссовках, спустились вслед за Челышом смотреть подъезд к понтону. Из микроавтобуса, в таком же сером комбинезоне, вслед за парнями вышла женщина лет тридцати – тридцати пяти, с короткой стрижкой гладких черных волос, подошла к дверце «уазика».

- Извините, вежливо спросила она.- Нам нужно попасть в деревни Варлыгино и Деревяга. Сказали, что где-то здесь, у моста, есть поворот. Вы не подскажете где?

- Да я бы с удовольствием,- сказал Чернов.- Но, к сожалению, я здесь давно не был, боюсь перепутать. Сейчас водитель этого агрегата подойдет, скажет. Он точно знать должен.
Крикнул подходившему Сашке:

- Челыш, Варлыгино и Деревяга – это где?

- А за мостом сразу направо,- ответил тот. Потом, усаживаясь за баранку, шутливо перекрестился и сказал,- тронулись!

«А баба-то на куницу похожа. Есть в ней что-то хищно-самолюбивое и пренебрежительное»,- подумал Андрей.

Он некоторое время прислушивался к своим ощущениям, и внезапная мысль, что перед ним стояла ненормальная, вызвала необъяснимый страх.

Благополучно переехали на другую сторону реки и вновь запетляли по лесу.

- Чего-то я не пойму,- сказал Челыш,- какого хрена им в Деревяге надо? Там на пять домов одна старуха живая осталась, ей лет сто поди-ка. Но, правда, бор там знатный. Так ведь сейчас ни ягод, ни грибов еще нет. Туристы, мать их…

- А, ты, что, там бывал?

- Конечно. Но туда лучше на моторке по реке вверх, километров тридцать пять.

- А это, что за народ, не знаешь?

- На «хёндае» - то? Так комиссия ж из Москвы. Вчера прибыли. Машина у нас в гараже стояла. Но зачем приехали, не знаю.
Чернов задумался:

«Значит, это и есть та таинственная комиссия, о которой говорили Гольдберг и Вера. Если сопоставить, получается – они ищут, грубо говоря, клад, и ищут целенаправленно,- он усмехнулся.- Хорошо все же на Руси стало: сказали «зарабатывайте», вот мы и зарабатываем. Сплошные Кисы Воробьяниновы. Туфта все и лажа. Давно все выкопано, расфасовано и упаковано. И Вера, девица странная. Складывается такое впечатление, что она сильно обижена, а найти цацки, описанные в ее списке, для нее способ самоутверждения. Легко сказать – найти!»

Он действительно не знал, ввяжется ли в это дело. Как говорится, и хочется, и колется, и мама не велит. С Лачутиным они так конкретно ни до чего не договорились. Даже поспорили. Все же Толька, отдавший армии всю жизнь, смотрел на такие вещи с точки зрения офицера. Чернов вспомнил, как уговаривал его друг:

- Я, понимаю, ты мужик непредсказуемый и на жизнь смотришь как на приключение.  Давай разберемся: ты предлагаешь искать черт те что, а это даже не авантюра, а детство какое-то…

Но Андрей чувствовал, что собеседник почти согласен. И прекрасно понимал – события подталкивают его в этом направлении, судьба, как не раз бывало в его жизни, сводит в одну команду очень разных игроков.

«Собственно, и о Тольке я сейчас мало знаю. Наши встречи раз в два, а то и в три года? Что они значат? У каждого из нас своя жизнь,- размышлял Чернов.- А кто такая вообще Вера? Почему на берегу оказался Кисель, сообщивший мне, что он глава местных рэкетиров? О таких вещах не говорят, путь даже и друзьям детства. Так что, верить в случайность его появления, я отказываюсь. Конечно, я не шибко умен, но и не полный дебил».

- Слушай, Челыш?- спросил он водителя.- А с этими москвичами познакомиться можно?

- Что, баба понравилась? Так лучше туда не соваться. Видел, какие у нее парни? Враз голову оторвут.

- Работа у меня такая, Саша, соваться везде. Впрочем, сам выбрал, жаловаться некому.

- И что, ни разу не били?

- Били, как же. И сильно били. И судился с разными конторами уже четыре раза. Даже с ментами.

- Отстаёшь, они теперь полицаи.

- Так как? Можно познакомиться с ними или нет?

- Я бы не советовал, честно. Это не простые чиновники, они больше на силовиков смахивают. Мы же, шоферня, много чего видим и понимаем. Влипнуть можно по крупному.
За разговорами и размышлениями доехали до цели – большого поселка, где еще работала, а, точнее, умирала последняя судоверфь. Правда, речных судов здесь уже давно не строили, а делали дачные домики, но пока догнивал док, валялись на берегу разлапистые чугунные якоря. Чернову было жаль этого старинного предприятия, он хотел помочь, что, впрочем, было не в его силах.

« А какие здесь должно быть делали речные суда из звонкой сосны. Легкие, стройные, красивые»,- думал он.

 Лачутин работал во дворе комплекс из восточных единоборств. Голый по пояс, уже загоревший на камчатских сопках, среднего роста, с мускулатурой гимнаста, выглядел он эффектно. Он действительно в прошлом был мастером спорта по гимнастике, пока не увлекся «растленным» влиянием востока. Чернов знал о его увлечении, но всё же спросил:

- Что работаем? Тайцы-цюань? Неплохо, неплохо. Если все офицеры ПВО так подготовлены, как же какой-нибудь спецназ?

- Слухи о нашем спецназе несколько преувеличены,- ответил Лачутин.- А что касается моего рода войск, то попрошу от комментариев воздержаться. И, если не знаешь, напомню: два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а солдат из ПВО заменяет хоть кого! Понял?

- Так точно, вашбродь!- не удержался, съязвил.- Страна помнит своих героев, сбивший корейский самолет, посадивших Матиаса Руста на Красную площадь. Пошли в гости, а?

- К твоей новой подруге? Она, что, приглашала? Слей-ка мне.

  Чернов окатил Лачутина водой.

- Мы экспромтом. Она же сделала нам предложение поучаствовать в ее авантюре.

- Нам?

- Конечно. Что-что, а она не дура. Из того, что я ей рассказал, будучи подшофе, она четко
просекла: вдвоем мы полезнее, нежели я один. К тому же, кажется, я теперь знаю район поиска.

Чернов рассказал о встрече у моста через Кабожу.

- Значит, все-таки влезем. А не страшно?

- Немного. Но так просто жить, что, лучше? В девяносто первом мы чуть в штаны не мочились от радости, как же, демократия! Ох, как долго до этой самой демократии. Жизнь день ото дня хуже. Что терять? Убьют? Так меня уже убивали, да, думаю, и ты на службе всего нагляделся. Какого черта тебя в Афганистан носило? А тут, своей жизнью, по крайней мере, я сам распоряжаюсь, и передоверять это право никому не собираюсь, ни государству, ни…. С меня достаточно!

Лачутин и Чернов медленно шли по вечернему городу. Лето. Казалось, что все десятитысячное население городка высыпало на улицы, и их провожали любопытные взгляды праздных прохожих. И было на что посмотреть. Легкие летние европейские костюмы, мягкой тонкой кожи ботинки, галстуки тоже не из Турции. Мужики любили и умели хорошо одеться, наверное, потому, что в юности ничего подобного позволить себе из-за непроходимой бедности не могли. Знать бы заранее, что сделали они это напрасно.

Вера нисколько не удивилась, когда Чернов познакомил ее с Лачутиным. А где вы видели и русского офицера, который отказался бы знакомиться с красивыми дамами? Более того, похоже, их даже ждали. Да это несложно было и просчитать. Если бы Чернов не согласился на ее предложение, он бы просто не пришел. А, поскольку, согласился, то, скорее всего, пригласил и друга. Она быстро накрыла стол, хорошо накрыла, что при наличии денег в наше время не проблема. Но прежде, чем пригласить мужиков к трапезе, сняла телефонную трубку.

- Светлана, почти пропела она в микрофон.- Срочно приходи ко мне. У меня в гостях такие мужчины, а один даже офицер. Ты ж у нас специалист по военным. Да, богатый, богатый, судя по тому, как он одет.

- Да, Толик, стареем мы с тобой,- сказал Чернов.- Темп жизни убыстряется. Вот они, представители нового поколения, красивы, раскованы…

- А зачем тянуть,- улыбаясь, сказала Вера.- Темп жизни и вправду ускоряется. Потом, ты же сам вчера сказал, что спать вместе будем. Но я морально устойчивая, групповой секс не для меня, поэтому и позвала Светку. Да вы не бойтесь, Толя, Светка девчонка нормальная, без комплексов. Ну, а  насильно, ни Вас, ни Андрея в постель никто тянуть не будет. Будьте проще. А если вам вовсе неприятна моя откровенность, считайте ее неудачной шуткой.
В открытые окна врывались терпкие летние запахи кустов и деревьев, не отравленных никакими промышленными монстрами. Вечер шел своим чередом, но наступившие сумерки почти не были заметны – белые ночи. Все-таки Санкт-Петербург рядом.

От Веры мужики узнали о дочери Бориса Годунова Ксении, которая была сослана сюда в конце XVI века, но, кажется, не доехала. А вот драгоценности были ее. Лачутину показали копию списка адамантов и яхонтов, персидской бирюзы и жемчуга…. Но никто из собравшейся четверки не замечал, что за домом следили, а, главное, успешно прослушивали. Если б Чернов увидел сейчас стоящую за углом машину, несомненно, узнал бы микроавтобус, в котором сидели те самые крутые московские  парни в серых комбинезонах. Но и он, и его друг Лачутин оставались  идеалистами, воспитанными в свое время на Хемингуэе и Ремарке, не слишком приспособленными к нашему жестокому времени. Чернов, во всяком случае, подсознательно считал именно так.

 «Русский легион» - организация, которую властные структуры перехвали у покойного и почти забытого генерала Лебедя, уже давно успешно и негласно действовала в стране. Крупные политики, чиновники, депутаты государственной думу не от хорошей жизни сделали это. Наиболее умные чувствовали нарастание недовольства, хотя для этого не нужно было быть семи пядей во лбу. Русские всегда не любили власть, а социальное напряжение от коррупции достигла такой степени, что стал возможен бунт. Да и очередной передел крупной собственности стабильности не добавлял, кто-то оказывался ущемленным в своих интересах. Похоже, не ладили и премьер с президентом… 

«Легион» и занимался тем, чем в конечном итоге занимаются все тайные службы – искал деньги и готовил перевороты. Операция под кодовым названием «Ксения» была одним из эпизодов игры на большом государственном поле. Государства ничем не отличаются от своих граждан и во многом также похожи на детей.  «Попугай из ФСБ», тот, что копался в запасниках музея вместе с Верой, состоял в «легионе» и прекрасно разобрался в том, о чем шла речь в найденном списке. После находки, естественно, доложил по команде. Конечно, офицерам ФСБ запрещается вступать в другие организации. Но где это неукоснительно выполняется?

Серые комбинезоны тоже были из «легиона».

А вечеринка продолжалась.

- Толик, если два десятка лет назад секретари совета безопасности и министры обороны, как выяснилось, торговали военными секретами с какими-то узкоглазыми сектантами, а сегодня их преемники затопили мир нефтью, газом и лесом,- убеждал слегка захмелевший Чернов Лачутина, которого, впрочем, убеждать уже не надо было,- то моя совесть останется чистой, даже в том невероятном случае – найди мы эти несчастные адаманты, или как их там.…  Не найдем, по крайней мере, развлечемся…

 Лачутина этот разговор не интересовал. Его интересовала Света.
Звонок в дверь прервал спокойное течение вечера и начинающийся флирт Светы с Лачутиным. По раздраженному шепоту Веры, доносившемуся из прихожей, можно было понять, что пришел кто-то, кого видеть не хотели. Чернов вышел вслед за ней. В дверном проеме стоял высокий блондин, щеря в ухмылке тонкогубый рот.

- Стас, Прошу тебя, уходи немедленно. Я тебе уже говорила…

- Значит так, Верочка,- процедил он, взглянув на Андрея.- Была любовь, да вся вышла?
Чернов встал на пороге комнаты, решая, вмешиваться в разговор Веры с парнем или нет? Вмешиваться не хотелось.

Блондин перенес внимание с Веры на Чернова:

- Ты, козел, чем быстрее слиняешь отсюда, тем меньше пострадаешь. Понял?

«Будет драка»,- подумал Чернов и ответил:

- Что здесь не понять?

На шум вышел и Лачутин.

- А, так вас двое,- протянул блондин.- Тогда я счас.

Выскочил за дверь.

- Вера, что это за тип,- спросил Андрей.

- Это мой бывший любовник Стас,- не смущаясь, ответила она.- Вам, парни, уходить надо. Он сейчас вернется, и не один. Я его слишком хорошо знаю.

- Да кто он такой, черт возьми,- рассердился Чернов.

- Его фамилия Карпович. Он старший лейтенант из лагерной охраны. То ли правая рука у твоего знакомого Киселя, то ли наоборот, Кисель у него. Трудно понять. Наверное, Стас узнал о тебе именно от Киселя.

 В Устюжне с тридцать седьмого года прошлого века существовала и процветала исправительно-трудовая колония. Она существует и до сих пор.

- Это грустно, господа. Что, майор, какие будут приказания?

- У воробья две ноги, особенно правая,- детской присказкой ответил Лачутин, что означало
– он отступать не собирается.

Ждать посетителей долго не пришлось. Скорее всего, они ждали где-то рядом, потому что буквально через пару минут Стас появился в сопровождении трех парней. Одного Чернов узнал – Фишка. Посетители были настроены серьезно. Они сразу пошли на Чернова и Лачутина. Откуда последним было знать, что Карпович выполняет приказы того же «Легиона». К тому же, случилось то редкое стечение обстоятельств, когда его собственные интересы совпали с приказом. Впрочем, в России это часто случается.

Ну, а Чернов и Лачутин? Так уж устроен русский мужик, что логике не поддается. Все ощущает, все понимает, а делает наоборот. Какой-нибудь инородец давно бы отступил перед превосходящими силами противника…

Лачутин блокировал двоих в углу прихожей. Карпович, считая своим долгом лично наказать Чернова, довольно резво нанес прямой удар. Чернов присел под летящий кулак, сделал шаг навстречу и, распрямляясь, ударил головой в лицо противника. Этот прием мало используется в рукопашной. Но, насколько Андрей знал, он родился даже не во времена его хулиганского детства, а гораздо раньше. Во всяком случае, его знали еще стрельцы Ивана Грозного, да, скорее всего, и дружинники прежних князей.  До конца Чернов не успел оценить исполнение своего удара, зашедший в тыл Фишка угостил его бутылкой по темечку, и Андрей лег рядом со Стасом. Больше у незваных гостей шансов не было.

То, что Чернова вырубили, увидел Лачутин. А для него, старшего, с детства привыкшего защищать Андрея, это был сигнал к настоящей драке. Неумелые блоки приблатненной шпаны так же мало останавливали его, как и неподвижная макиавара. За три минуты все было закончено и он, шепотом матерясь, вытаскивал безмолвных противников на улицу. Вера прикладывала к затылку приходящего в себя Чернова мокрое полотенце.

- Вот орясины,- продолжал ругаться Толька.- Брюки испортили.
На последнюю фразу среагировал Чернов:

- Не все же мне в канавы падать.

Но потом посмотрел на себя и добавил:

- Кажется, моя рубашка тоже потеряла товарный вид.

- Пойдем лучше в ванную,- ласково сказала Вера, помогая Чернову подняться. И крикнула в комнату.- Света, налей два больших бокала коньяку. Наши мужчины вполне это заслужили.

- Что да, то да,- пытался шутить над собой Андрей.
Вера затолкала Чернова под холодный душ. От щекочущих прикосновений воды головная боль стала уходить, а когда Андрей ощутил рядом с собой обнаженную женскую фигуру, боль, естественно, отпустила совсем. Прижав Веру к себе, он почувствовал теплое прикосновение ее живота и бедер. Она слегка приподнялась навстречу, легким движением предлагая себя. В общем, в душе  они провели несколько больше времени, чем требовалось. Когда же мокрые и довольные вернулись в комнату, ни Светы, ни Лачутина не нашли: из спальни доносились характерные шумы, спутать которые ни с какими другими невозможно.

Женщины закрепили свой успех в агитации Лачутина и Чернова. А в течение ночи успешно продолжили.

Карпович проводил эту ночь в гостиничном номере, который со времен развитого социализма использовался для гостей высокого ранга. Но у него не было такого комфорта, как у друзей детства. Напротив, ему пришлось выслушивать нелицеприятные тирады черноволосой женщины с несколько непривычным именем -  Ия Баева. Когда кто-либо из сопровождающих ее парней спрашивал: Июбаеву не видели, получалось смешно. Сама же госпожа Баева смешливой не была. Наоборот, в определенных кругах ее знали как достаточно серьезную даму. В «Легионе» ей поручали вести самые сложные дела, а она с ними успешно справлялась.

- Вы знаете, Стас, того водителя, с которым ездил этот журналист?

- Конечно, знаю. Его весь город знает. Балаболка.

- Меня не интересует ваше мнение о нем. Следует сделать так, чтобы он работал на нас. Эти ваши, как там,- щелкнула длинными сухими пальцами.- Чернов и офицер здесь давно стали чужими. Они будут искать помощников, хотя бы для того, чтобы иметь машину. Как думаете, им же легче всего к этому водителю обратиться. Можно было надеяться, что они обратятся к вашему Киселю, его для этого и подставляли, но вы его засветили. А они, я думаю, не идиоты. Вы уже совершили две ошибки: Вера и Кисель. Третьей вам не простят.

- К Челышу?- Карпович задумался.- Наверное, вы правы, Ия Сергеевна. Но ему придется платить. Не проще ли убрать и Чернова, и Лачутина? Можно все обставить так, что комар носа не подточит.

- Спешите Стас! У вас, что, патологическая тяга к насилию? Это очень маленький город, трудно будет что-либо утаить, а нам лишнего шума не надо. Я догадываюсь, у вас есть личные претензии к журналисту, но пока я здесь, об этом забудьте. К тому же, я думаю, они не доставят нам  серьёзных неприятностей. Что они знают? Что могут? Почти ничего. Так, лишь под ногами будут суетиться. Вот этого и постарайтесь избежать.

А городок спал. И шуршала река, основательно заросшая камышом, и плескалась рыба. И жителей не волновали царские алмазы.
                ***
                СМУТА.
 
       « … Бог не оставляет государства  где многие или немногие граждане
 еще любят отечество и добродетель».   
                Н.М.Карамзин.
                «История государства Российского», т.12, гл.11.
(Повесть в повести. Опубликована в журнале «Лад» №2,2010 г.)               

 Сказание первое.               
 
Зима 1608 – 1609 года выдалась на Руси снежной и морозной. На Москве была смута. Город, волею случая, ставший столицей русского государства, чуть было не стал виновен в его распаде. Доверие к Москве было потеряно, государство замутилось. Служили  двум государям: и царю Василию  и Вору . То ходили в Тушино за чинами и «деревнишками», то возвращались в Москву и ждали от царя Шуйского награды за то, что «отстали» от измены. На стан Тушинского вора смотрели как на подспорье в делах денежных и служебных. Москва всегда была такова: легкомыслие и алчность, пустая хвальба.  Перебежчиков не чурались, лишь шутили над ними, называя «перелетами». Впрочем, главным святым всегда был в Москве Николай Мерликийский, покровитель разбойников с большой дороги, а количество стяжателей на святой Руси всегда было постоянным и привычным. Человек свободной профессии в столице был явлением немыслимым, если не считать татей и скоморохов.
 В деревне Деревяга, что на речке Кабоже, впадающей в быструю Мологу, как и в сотнях других русских деревень, царила праздность. Отошла осенняя крестьянская страда, отшумели свадьбы, молодые обживали рубленные из звонкой сосны дома. Бабки вечерами на теплых печках рассказывали ребятне сказки да пугали лешаками, которых ребятишки нисколько не боялись. В остывающих банях шуршали сухими вениками домовые.
            Молодухи и степенные хозяйки колотили рифлеными вальками бельё на мостках и чесали языками. В избах ставились квасы, а к праздникам пиво из ячменного солода.
   Север, не теплые Европы, отсыпались зимой. С весны до поздней осени не до сна – работай круглые сутки! Русские тем и отличались от немцев, ляхов, франков, что перешли рубеж холода. Пахарь в страду не спал. Но и о характере не сказать, значит слукавить: просторы формировали размашистость, неторопливость и созерцательность.
Тишину окружающего векового соснового бора рушил лишь Василий Теменев, по деревенскому прозвищу Черный, из-за въевшейся  навсегда в лицо кузнечной копоти. Дымил горн. Далеко разносился звон ударов молота о наковальню, через раз приглушаясь от ударов о раскаленное железо. Крестьянская полевая справа портится быстро, и, хотя не было здесь в двадцати верстах от Устюжны железо редкостью, ремонт выходил дешевле, нежели новые сохи, косы, серпы…
Конечно, были в Железном поле кузнецы и получше Василия. До полусотни кузниц стояли по правому берегу Мологи в самой Устюжне. Ковались в тех кузницах из местного кричного железа необходимые в обиходе вещи, но больше делали устюжане оружия. Спрос на него от времен Ивана Грозного до последних  дней только рос. Ковали пушки, самопалы, пищали, делали пушечные ядра, картечь, подметные каракули, наступив на которые конь навсегда выходил из строя. Долгая, дорогая работа. Двадцать алтын за ствол – мушкеты и карабины, десять алтын за пуд – ядра. Славилась Устюжна оружейниками. Позже принесли они свое умение и в Тулу. Используя силу воды, первыми начали сверлить пушечные стволы. И то была новость на Руси. Торговали и оружием, и скобяным товаром со всей страной, а ранее с Новгородом и Ганзой. Вести же о том, что под Москвой стоит Тушинский Вор, мало кого тревожили, жили зажиточно. Даже голодные годы правления Бориса Годунова обошли здешние места стороной.
О смуте, естественно, знали. Кое-кто из наиболее любопытствующих устюжан побывал и в Тушине, и на Москве. Видывали и нового Самозванца. Сказывали, что на первого не похож, волос на голове не рыжий, а чернявый, носит стриженые усы и бороду, но, как и первый, твердо говорит по-русски и по-польски, разумеет латынь. Некоторые прямо называли обманщика – Михайло Молчанов, убийца юного царя Федора Годунова.
В Москве, благодаря Тушину – ставке нового Самозванца, дошли до глубокого разврата. Дворяне открыто торговали с Тушиным, смотрели на которое, как на очень удобное подспорье для служебных и денежных дел, и не считали село вражеским станом.
Но русские, как всегда, мало интересовались властью: жили по принципу – как бы хуже не было.  Конечно, и в те времена был соблазн приписать такую отстраненность темноте и невежеству, но это была неправда. Монахи, с толком обученные по псалтырям и часовникам, умудренные знаниями о пришлых испытаниях, рассылали грамоты по всей стране. Читать и писать тоже умели многие, мужики почти все – церковные книги были на родном языке.
Не тревожились, но знали: раздор творится всюду. Русь, ранее стоявшая в одном  ряду с первыми государствами, выпадала из этого ряда, теряла мощь и влияние. И это еще мягко было сказано. Следовало бы, что, практически, потеряли все. Оставался народ.
Здесь же пока жилось неплохо.
Василию Черному тоже на жизнь было грех  жаловаться. На Покров сыграл свадьбу старшему сыну Владимиру, которому еще с прошлого года ставлен был сосновый пятистенок напротив отцовского. Дал ему двух коней, да и другой скотины в достатке. А и у самого хором: изба, да против избы сени, в столбах забор, да клеть на подклете, да баня, а на бане сарай на столбах, да на улицу ворота щитовые с вереями, да позади двора огород…
Во всяком случае, мытари именно так писали. С этим хозяйством управлялась жена, Акилина Ефимовна, женщина крупная и властная, свои деревенские жители просто Акулиной звать ее опасались. Недоброй памяти царь Иван Васильевич говаривал, что порядка в доме, которым управляет женщина, не будет, но, как всегда, ошибался. Здесь, на древних Новгородских землях, в повседневном быту, баба всегда командовала, и никого сие обстоятельство не смущало.
Владимир к кузнечному ремеслу не тяготел, крестьянствовал и охотился. В последнем занятии равных охотников ему во всей округе не было. В кузнице отцу помогал младший – Семен. Шестнадцать годов отметили в августе. Считался почти мужиком, а если б старших не было, то и во главе стола мог сидеть. И у  матери в доме помощница подрастала, четырнадцатилетняя Елизавета, отцова любимица.
По праздникам ездили молиться в Устюжну. Было там, где развернуться христианской душе. На старом городище, на месте капища Купалы – деревянная Крестовоздвиженская церковь, по повелению Ивана Грозного ставлена. В монастыре Рождества Богородицы, на правом берегу речки Ворожи, впадающей в Мологу, две церкви: холодная, с приделами Георгиевская и Флора и Лавра, тоже Рождественская и теплая Иоанна Милостивого. Обе строены опять же из царской казны. Отдельно от них редкость – колокольня с часами, местными мастерами деланными. За мостом через Ворожу – Ильинский мужской монастырь: и в нем две церкви – Ильинская, « деревянна вверх», и теплая Воскресенская. Да еще кроме, по берегам Мологи над посадскими хоромами шесть церквей. Богатый, хвастливый  город. Есть где голову склонить, да даров бы хватило.
Впрочем, молились не так уж и усердно. Дома, за хлопотами недосуг, в праздники еще и родню навестить надо. Да и религиозность наша всегда была излишне преувеличена. И храмы строили не только для молитвы, а для общей красоты, ну и, чтобы Господь чаще замечал.
Стучал разновеликими молотками в кузнице Василий Черный, отжимая  сок кричного железа, вертел щипцами, подставляя раскаленные железные полосы под удары Сенька. Привязчиво кузнечное ремесло, время за ним быстро летит. Работали,  да и не знали, что беда уже возле околицы.
Ковали безделицу, баловство: вдовой соседке крючья на коромысло, Сенька и один бы смог. Но все равно, за звоном железа на наковальне не расслышали мастера, ни конского топота, ни звонкого лая огромных коми- зырянских  собак, завозимых сюда с Каргополя и Устюга Великого, незаменимых, как сторожа и охотники. А увидели только, как рухнул возле кузницы  всадник с маленьким красным прапором в руках.
- Ну, кажись, дожили,- не то, чтобы испуганно, но с дрожью в голосе вымолвил Василий, осторожно поднимая обессиленного гонца.- Никак  война. А может еще, какая беда? Да что стоишь! Воды неси! Потом коня, коня выводи! Запалил коня-то воин, пропадет животина.
Ушкал  лежал без движения, казалось, вовсе мертвый.
Сенька вытащил из кузницы медный ковш с водой, подал отцу. Кузнец плеснул в лицо коннику, дал смочить губы, приговаривая, что много нельзя, что сам, как лошадь, запалиться можешь:
- Упаси, господи, от греха!
 В кузнице привычно пахло окалиной, но света было достаточно: и от горна, и от двух небольших оконцев, забранных уже не слюдой, а мутным стеклом. Гонец одет был не бедно, но одежда изрядно порвалась, доспехов не было вовсе, не считая кольчужки русской работы, впрочем, тоже слегка поржавевшей. А оружие у незнакомца было хорошее. Саблю со строгой гардой кузнец опознать не мог, а вот мушкет фитильный, да перевязь к нему с одиннадцатью зарядцами, явно был свой, устюженский. В общем, справно воин гляделся.
Отдышался тем временем гость, осмысленно глядеть стал. Сел, опираясь спиной на дверной косяк, голос подал:
- Война – не война, а худо… Прав ты хозяин. Коня б мне. А до Устюжны далеко будет?
Черный от радости, что незнакомец очнулся, заговорил, смущаясь, чуть стыдливо, быстрее, чем обычно:
- Считается двадцать верст. А так, кто знает? Мы их не мерили. Поначалу Подсосонье, по нашим местам село большое, а там и Устюжна. Да ты куда поскачешь? В чем душа держится? Тебя сейчас в баньку – быстро наладим, с утра топлена, а потом поспать малость. Медовухи выпьешь, бог даст в себя и придешь. А в Устюжну можно сына вот, Семена, отправить. Часом слетает. Слышь, Сенька, беги, матери накажи, чтоб баню подтопила. И лошадь готовь: Вороного не бери, загубишь. Звездочку запрягай, да хорошо сделай. Володька пусть приглядит. Так что, говоришь, случилось?
- Да уж случилось,- с извечным насмешливым превосходством воина над пахарем ответил гонец.- Случилось…. Про «сволочь» слышали?
- Это что с Тушинским Вором пришли? Слыхали. У нас народ проезжающий часто бывает, на Устюжне уж поселенцы есть. От них, от ляхов бежали. Да и много их бают, тьмы  мол. Так и Москва завсегда как перезрелая девица: кто поманит, тому и в руки падает.
- Вот-вот, слыхали они. Долгонько запрягаете, лесовики. Ляхи? Этих в аккурат раз, два и обчелся. Наши хуже ляхов. Беглые, казаки воруют, проезжих всяких людей по дорогам и крестьян по деревням грабят, бьют, жгут огнем, до смерти побивают…. Ляхи? И ляхи есть, как без них. Смеются над нашей беспечностью: ты, мол, спишь Иван, а я тружусь, тебя вяжу. Сюда идут. Кормов ищут и себе, и коням. Вкруг Москвы все уже пограбили, пожгли. А про вас прослышали, что богато живете, во всяком случае, не бедствуете. 
Голос у гонца прерывался то ли от пылкости нрава, то ли от усталости. Он замолчал.
Притих и Василий, осмысливая сказанное гонцом. Про то, что в Москве беда за бедой, здесь, конечно, знали. Знали и о том, что на Руси теперь два царя. А вот кто из них правый, кто нет… Шуйский крест целовал, вот пусть бояре и думают…. Земля была далека от государства. Больше же новых податей опасались, чем пришлых воинских людей. Жареный петух доселе не клевал еще.
Было сугубое множество причин мешавших на местах относиться к новой власти с доверием. Василий Шуйский не был популярен в отличие от Бориса Годунова. Подслеповатый старик с большим ртом, реденькой бородой, алчный, злобный, со страстью к доносам и доносчикам. Он был невежественен, занимался волхованием. Упорство проявлял лишь в отстаивании короны. Слишком многие знали, как именно, практически,  без созыва собора, он взошел на престол. Было известно, что Василий врал что-то с самозванцем, с  его свержением, поначалу свидетельствовал, что Дмитрий – царевич истинный. Народ признавал Шуйского царем, но не любил его. Он не пользовался поддержкой и бояр, которые часто ставили себя выше царя и имели власти больше него. А тут еще оппозиция тех, кто свой кусок не получил. Брожение казачества, интерес которого всегда был один – урвать на халяву побольше. Они привели к Москве первого самозванца: все его войско состояло поначалу из тысячи беглых – «сволочи», двух тысяч донцов и четырех тысяч запорожцев. Как же, извечные защитники государственности! Они же привели и второго, и последовательно предали обоих. А смута, с воцарением Шуйского, от боярства при Годунове пришла в народ. Куда от этого денешься?
В деревне по-прежнему было тихо. Низкое декабрьское солнце, не успевшее и появиться,  вот-вот должно было пойти к закату. Помолчали. Кузнец первым стал подниматься.
- Пойдем-ка, воин, потихоньку. А в город сын съездит, передаст что надо.
Тот закашлялся и севшим голосом, почти шепотом стал возражать:
- Не стоит, кузнец, лучше мне тут перемочь. Подхватил я какую-то хворость в дороге. Может простуда, а может, лихоманка какая прицепилась. Не дай Бог, в деревню заразу притащу. На Москве уже опять голодно и мор гуляет.
- И не думай,- возразил Теменев. – Не было у нас в заводе, чтобы путника не принять. Да и лихоманки у тебя никакой нет. Не держится она в мороз. Простыл немного, так в бане простуду выгоним. Что до того, как ты сказал, спим мы, опять неправда твоя. Знаешь, наверное, и воевода в Железном поле новый. Самого Скопина-Шуйского  товарищ: сам сгинет, но нас не оставит. В Москве у него, правда, что-то не заладилось. Но помяни мое слово, все хорошо будет.
- Твоими устами, да мед бы пить,- усмехнулся гонец.
Деревня дымила печными трубами. Выбегавшие на улицу по хозяйственным надобностям женки, с любопытством поглядывали на гостя, пересмеивались.
В избе посланца усадили в горнице – подождать пока из бани угар выйдет. Семен слушал наставления отца, а Лизка, закрывая рот углом платка, стеснялась, но, любопытствуя, из горницы не уходила.
В тепле гонец отдышался и тоже заговорил уже спокойней, обращаясь к младшему Теменеву:
- Найдешь в городе воеводу боярина Андрея Петровича Ртищева. Он днями из Москвы прибыл. Скажешь, что гонец царский завтра – послезавтра  сам будет. Приболел, мол, в дороге, огневица, памяти нет. Как не приврать слегка, не по-русски будет. Прапорец ему мой покажешь и на словах передашь, что собираются на Устюжну ляхи, козаки, и наша «сволочь» – пан Микулай Косаковский с отрядом. Боярин его знать должен по прежним временам.
 Царский гонец умолчал о том, что ему нужно было ехать дальше, в Вологду. В левом рукаве епанчи зашито было письмо неудачливого царя Василия Шуйского к жителям северных городов, что платили подати второму Лжедимитрию. Точно такое же, какие были направлены в Галич, Ярославль, Кострому, Устюг…
«Несчастные! Кому вы рабски целовали крест и служите? Злодею и злодеям, бродяге и ляхам! Уже видите их дела, и еще гнуснейшие увидите! Когда своим малодушием предадите им государство и церковь, когда падет Москва, а с нею и свято причастие и святая вера: то будете ответствовать уже не нам, а Богу…. Есть Бог мститель!»
Правда: двадцать два города присягнули царику Тушинскому, кто и волею, а большей частью неволею, застигнутые врасплох, либо в недоумении – на чьей стороне правда? Другие знали первого самозванца, а, значит, знали обман, но славили второго Лжедмитрия от ненависти к Шуйскому , от неизбываемой русской надежды на вольность. Бесправие и разброд вводили государство в великое неустройство. Русло жизни повернуло вспять.
Устюжна  же Лжедмитрию креста не целовала.
Впрочем, каждый город присягал или не присягал Лжедмитрию в силу своего разумения. Умы тех, кто понимал обстановку, тревожило другое: цари на Руси стали меняться столь часто, что народ не успевал к ним привыкнуть. А каждая метла по-новому метет: у Бориса Годунова, Лжедмитрия, Шуйского были свои взгляды на государство, что не всем нравилось. У Лжедмитрия II, судя по всему, вообще никаких взглядов не было. Да еще и слишком богатые боярские роды Литвы и России. Богатство, как известно, создает иллюзию равенства венценосцам. Вишневецким, Юрьевым-Захарьиным (Романовым) или Шуйским блазнилось, что бога за бороду ухватили. Это и порождало безвластие. Впрочем, выстроенное Иваном Грозным централизованное государство развалилось и обессилело уже к концу его правления. Узурпация власти центром нигде и никогда ни к чему хорошему не приводила.
Народ реагировал как всегда. Первыми за топоры взялись крестьяне. Встречали любое войско не хлебом–солью, а при звуке набата с дрекольем и ножами. Все мы задним умом крепки. И если южные города выступали против центра, то на поддержку северных власть могла рассчитывать.
Род Ртищевых как-то особенно к престолам царским не приближался. Изворотливости не хватало. Были, конечно, у них свои взлеты и падения, но, в основном, о Ртищевых вспоминали, когда требовалось саблей помахать.
В общем падении духа доблесть таких воинов, как боярин, становилась востребованной. И только она могла стать причиной спасения России.
Сейчас Алексею Ртищеву было о чем подумать. Озабоченность не сходила с его сухощавого лица, с тем чуть презрительным выражением в прищуренных глазах, которое свойственно людям жестким и мужественным, близко перед собой видевшим опасность и смерть. Что привело боярина в Железное поле – Устюжну  -  Бог весть? Но уж как вовремя оказался воевода здесь. Одно его имя многое значило среди людей воинских. Ходили слухи, что как-то связан он был с царевной Ксенией, дочерью Бориса Годунова. Но так ли?
По последним известиям ярославский воевода Федор Борятинский послал в Вологду тамошнему воеводе Пушкину наказ и целовальную запись, и вологжане присягнули Тушину по примеру ярославцев. Пушкин же направил в свою очередь наказ в Тотьму, и тотьмичи « от нужды со слезами крест целовали». А Ртищеву так нужны были союзники. Стрельцов с ним было мало, всего десяток.
Гостил боярин и воевода у дворянского сына Солмена Отрепьева, отец которого в свое время в Думу вхож был. Не боярин, но близко. После Борисовых гонений на эту фамилию, Солмен из Устюжны носа не высовывал. Запросто могли укоротить на голову. Кто станет разбираться, что беглому монаху Гришке Отрепьеву ты только однофамилец?
Конечно, обсуждали московские дела и ругали их во все корки. Раздражало и то, что все кругом врут, врут не по глупости и не по злому умыслу, а потому, что обман наиболее выгоден. Во всяком случае, с присягой царю тушинскому решили не спешить. Тот же царь Василий бояр, чем привлек? В июне 1606 года при венчании на царство, крест целовал на том, что родственников преступника гонениям предавать не будет, в отличие от Грозного и Годунова. Обязывался не давать веры доносам, не проверив их тщательным следствием. И до сих пор, кажется, не обманул. Впрочем, он тоже весьма нуждался в союзниках.
          Младший Теменев гнал запряженную в розвальни кобылу по накатанной по льду реки дороге. Внезапно лошадь захрапела, запрядала  ушами, осадила назад, а потом пошла бешеной скачью, почти смыкая передние и задние копыта. Сенька испугался, что Звездочка сделает засечку… Крупные комья, вывернутого подковами плотного снега со льдом, били в сани, летели в лицо, заставляя жмурить глаза. 
Дорогу переходили четыре волка, неспешно, опустив прямые хвосты меж ног и не поворачивая голов в сторону ездока. Семен подтянул к себе топор, так, на всякий случай. Вообще-то волки редко нападали на людей даже зимой, но давали почувствовать: кто в лесу хозяин. А опасность в лесу была всегда, особенно, когда от колдовской тишины зимней начинает мерещить в глазах, ближайший куст кажется зверем, щелчок обломившегося на морозе сучка – прыжком рыси. Лес и манит, и пугает, и радует. И его здесь – конца-краю не видно.
Устюжна открылась из-за очередного поворота праздничными луковками храмов, блеском золоченых крестов над ними. Вблизи города змеились и пересекались санные пути, курились парным воздухом, чуть ли не на середине Мологи широкие полыньи, в которых, по-праздничному наряженные городские бабы, полоскали белье. С крутого берега летели на санках с визгом и смехом ребятишки и молодые девки.
Боярина юноша нашел не сразу. Долго бродил по узким улицам городка, дивился на товары, выставленные на богатых прилавках монастырской площади, вообще на свободную и размеренную жизнь, ощущая ее непохожесть на их деревенское бытие. Тревоги не наблюдалось. Если что и было в городе примечательного, то он выглядел  более чистым, нежели летом. Правда, ароматы, присущие всем городам, слышались в морозном воздухе еще явственнее. Зимнюю праздность города, пожалуй, портила еще и кузнечная копоть, местами припорошившая правобережье, но эта картина была здесь привычной и не воспринималась, как что-то лишнее, нарушающее общее. После расспросов, с которыми младший Теменев приставал, чуть ли не к каждому прохожему, он, наконец, узнал, где остановился воевода.
Его на удивление легко допустили во двор, сказывалась свобода северных нравов, древних новгородских земель, в которых не только до Ивана Грозного, а до его деда Ивана III свободы было поболее, чем в вечно раздираемой распрями Польше.
Показав красный флажок, он  попросил одного из шатающихся по двору стрельцов позвать Ртищева. Стрелец лениво отругал Семена, но в дом ушел.
Хорошо одетая дворяночка, сверстница, глянул на Семена с крыльца насмешливыми глазами, и скрылась вслед за стрельцом. Девушка показалась парню удивительно красивой.
Воевода  вышел почти сразу, слушал внимательно. Ртищев знал Микулая Косаковского. Пути всех более-менее заметных людей в то время пересекались довольно часто. Но он и представить не мог, что воры так быстро проедят под Москвой свои запасы. Да и в одних ли кормах дело? Грабить всегда легче, нежели в осаде сидеть. Но думалось, что до лета, по крайней мере, здесь будет спокойно. Забывать стали на Руси, что пришлые используют зимние реки, как дороги.
- Что-то больно молод ты, отрок, для царской службы, да и одет, не как следует. Сказывай, где прапорец взял? Соврешь, велю батогов вложить, мало не покажется.
Сенька поясно поклонился боярину, но отвечал без робости:
- За лжу, князь-боярин, меня отец дерет. Он же меня  до тебя и отправил. У нас на Деревяге царский гонец остался, он и прапорец дал, чтобы меня к тебе провели. Просто так кто б дозволил? Приболел, гонец-то, но днями, завтра - послезавтра сам будет. А сказать велено – ляхи и козаки на Устюжну идут, а движутся борзо.
Перекрестился.
- Не ждал я панов так рано, не ждал,- задумчиво, как бы про себя, произнес воевода.- Ну да война, мор, чума, иная какая беда подстерегают каждого рожденного на земле. Куды денешься? Помолимся да поглядим. И волкам случалось лаять по-собачьи. А ты смело молвишь, запомню тебя,- повеселел боярин.- Вижу отрок ты разумный. Вот что тебе накажу: скачи обратно, да по дороге, в деревнях, сказывай людям, чтобы быстро шли в Устюжну. Нам теперь каждая пара рук дорога станет. А гуртом и обороняться легче. Сам, наверное, на масляной неделе не раз пробовал, что двое четверых не побьют.
День давно перевалил на вторую половину. Получил младший Теменев от воеводы серебряный ефимок, выполнил наказы матери и отца  о городских покупках и отправился обратно. Да вот беда: боярский наказ чуть было из головы не вылетел!
Юность тянется к юности. Девушка, что приметил Семен на дворе Солмена Отрепьева, была, конечно, ему не ровня. Дальняя родственница Отрепьевых Маша Корунова происходила из тех дворянских родов, в которых на протяжении столетий причудливо смешалась русская и татарская кровь. Если уж потомок татар Годунов сидел на русском престоле, что говорить о других? Не по Сеньке шапка, но в какие времена останавливало это молодых? Девчонка зацепила парня, запала в душу. Всю обратную дорогу он вспоминал ее, а не наказы Андрея Петровича.
Ртищев вперед Семена все же выслал в Деревягу двух санных стрельцов с тем, чтобы привезли гонца в город. Послал человека и на Москву: вытребовать воинских людей на помощь. В последнее верилось мало. В доме позвал Солмена Отрепьева для разговора. Служка подал в горницу вина, миску рыжиков соленых, да ржаного хлеба. Не до пиров. Уселись, молча, без обычных застольных шуток.
- Не знаю, не послать ли к белозерцам за подмогой? Они токмо грамоту присылали, чтобы не давались мы ляхам. Пишут вот, что многие города, от которых царь Василий помощи ждал, сдались. Но не они, хотя и у них воры были, казну искали. Знаешь, что часть казны Годуновой в Белоозере схоронена. И у нас удачи и богатства ищут. Можно, конечно, царику присягнуть, но все одно грабежей не избежать. Да и, похоже, удача от Тушина отворачивается. Слышно под Тверью князь Михаил Скопин их крепко побил, Лавра Троицкая Лисовскому не дается. Но и Косаковского остановить трудно. Серьезно воюет и умеет. Что храбр лях, то храбр. И опытен он, зараза!
- Так ты знаком с ним, боярин?
- Встречался, когда шедшие из Москвы к Тушину дружины нас побили. Войско пришло пешее и конное, с вождями знатными: например, хорунжий Мозырский Иосиф Будзило, Тышкевичи паны, да вот Сапега и Лисовский с Косаковским. Последние трое беглецы.  В Речи Посполитой сеймом к повешению приговорены. Но король и сейм вообще никого из них не поддерживают, так что с унией мы не воюем.
- Откупиться может, боярин Алексей Петрович? Сам говоришь, к ляхам чуть не все города перекинулись. Где уж нам! И откуда Вор на нашу голову взялся? Может и вправду он и есть Дмитрий Спасенный?
- Не след лукавить со мной Солмен. Все ты знаешь. Дмитрию я верил, но точно знаю – убили его. А о том, кто в Тушине сидит, никто толком ничего не знает. Одни сказывают, что это поповский сын Матвей Веревкин, родом из Северской стороны, другие, что попович Дмитрий от церкви Знаменья на Арбате…. Иные разглашали, что учитель по имени Иван, иные – сын служилого человека, а иные говорил, что и жид. Молчанов, близкий Дмитриев где-то его нашел, после того как Ивашку Болотникова в Туле полонили. Не суть. А что до откупиться – то ты, похоже, с глузу съехал. Аль с чужого голоса поешь? Когда это Ртищевы под чужим сапогом по своей воле ходили? Скажи лучше, кто из ратников в городе сейчас есть? С кем совет держать?
- Так сразу не знаю, кого и назвать. Разве что Богдан Перский и Алексей Суворов. Их здесь людишки почитают, да и они народ знают. Вроде, как и хороших корней, а с плотниками да кузнецами якшаются. Холопы у них, говорят, с толком воевать обучены. Оружны опять же хорошо – их же люди и делают всякую воинскую справу. Да люди что? Люди найдутся. Народу в город много понабежало…
- Да…. Прости, Солмен, за дедовские слова, но сам знаешь, не люди, не оружие главное. – Ртищев помолчал и после паузы продолжил, - воины нам сильные духом нужны. Как ни оборужи воина, а, коли духом слаб, бросит и  саблю и бронь, и давай бог ноги! А в ину пору с одними самодельными копьями воевать пойдут. Пахарь да кузнец к бою не больно гожи…. Их воодушевить следует. Ополчение не нами придумано.
Боярин был волк битый, и последними словами он убеждал скорее себя самого. Воевать ему не хотелось.
Сбил беседу вошедший с докладом ратник. Сообщил, что на дворе нежданные гости, требуют воеводу для разговора.
Четыре всадника нетерпеливо гарцевали на сытых конях, не спешивались, служилых русских к поводу не допускали. Дворовые дивились на непривычную одежду пришлых гостей. Но, повидавший многое Ртищев, тот час опознал по одежде литвинов. По их виду сразу становилось ясно – пришли не с добром.
- Челом бьем, боярин, честь да место всем,- развязно начал рослый литвин.- Долги ваши велики. Государь и царь всея Руси, великий князь Дмитрий гневаются: почто подати не платишь? Аль головы не жаль?
Ртищев внешне оставался сурово-спокоен.
- Свои шеи сохраните,- отвечал он.- Я такого царя не знаю. Для Устюжны один царь – Василий. А подать с Железного Поля и сам Иоанн Васильевич не шибко спрашивал. От него еще наши вольности. Платить не станем. Что же до грамот, к нам от вас писанных, то мы их оплевали. Какая нам польза возлюбть тьму больше света, переложить лжу на истину и честь на бесчестие, а свободу на горькую работу… Мы себя и город до конца защищать будем!
Правду сказать, новгородские земли вообще-то издавна отличались привязанностью именно к Шуйским. А сам Ртищев, как и многие, не любил Василия Шуйского за скупость, показную религиозность и веру в чародейство, но отдавал должное его уму и начитанности. Считал: на безрыбье и рак рыба. Не было у Шуйского и должной царственности. Плешивый, с реденькой бородой, он вызывал скорее недоумение, а не почтение. Но он был прямой Рюрикович, и был худо-бедно царь избранный. Это было важно, это перевешивало все остальное.
- Ты такой храбрый теперь пан, что на гетманство, на Косаковского надежду лелеешь?- продолжал князь.- Наслышан я о полковнике. Только и нас не в поленнице нашли. Шли бы вы отсюда, панове, пока вас холопы палками не гонят. А ложь не победа: сравним меч с мечом, и Господь рассудит виновного и правого. Их вон Дмитриев-то сколь развелось, со счету собьешься. И еще скажу, ежели не знаешь: сроду меч, а не безмен Русь выручал. Запомни и другим передай. Езжайте, свободны, я все сказал.
Слухи о наступлении казаков и поляков, как и следует, быть слухам, растеклись по городу почти мгновенно. Замелькали по посаду бабьи платки, захлопали открываемые калитки. Нет-нет, а и суровые северные мужики сходились по трое-четверо, обсуждали новость. Да заполошно хрипели по дворам псы, то ли радуясь возникшей суматохе, то ли злясь на нарушение порядка.
- Огненный бой, конечно, и у нас есть, - степенно рассуждали горожане.- Но битва, как ни храбрись, тяжка и смертью страшна. Ох, нечистая сила принесла их на Русь, воров клятых! По наши деньги прибыли ****ьи дети!
Впрочем, особого страха сторонний наблюдатель здесь бы не увидел. Не было пока ни набата, ни впопыхах отъезжающих горожан побогаче. Жители воспринимали приближение чужого войска волне обыденно, а бежать и некуда было. Многие понимали – разобьют гарнизон инородцы – всех пограбят, девкам да бабам подолы оборвут. Бежать? Еще хуже будет.
                ***
Сказание второе.

« Мы, Дмитрий Иоаннович, Божию милостию царь всея России, Великий князь Московский, Дмитровский, Углицкий, Городецкий … и других многих земель и татарских орд, Московских царству подвластных, Государь и наследник… Любезному отцу нашему!..»
Кто-то озаботился доставить в Устюжну из Ярославля грамоту Самозванца, посланную им тестю Юрию Мнишеку.
 «…Судьбы Всевышнего непостижимы для ума человеческого. Все, что бывает в мире, искони предопределено небом, коего страшный суд совершился и надо мною: за грехи ли наших предков или за мои собственные изгнанный из отечества и, скитаясь в землях чужих, сколько терпел я бедствий и печали! Но бог же милосердный, не помянув моих беззаконий, и спас меня от изменников, возвращает мне царство, карает наших злодеев, преклоняет к нам сердца людей, россиян и чужеземцев, так что надеемся скоро освободить вас и всех друзей наших. Богу единому слава! Да будет вам также известно, что его величество, король Сигизмунд, наш приятель, и вся Речь Посполитая усердно содействует мне в отыскании наследственной державою».
Надо полагать, теперь уже дважды тесть Мнишек не шибко верил этой грамоте, да и не интересовался правдой, не искал ее. Но люди отмечали у Дмитрия I многие таланты, о чем в какой-то степени можно судить и по этому письму. Лжедмитрию II в этом отказывали. И им, и его сподвижниками двигали только обман и корысть.
Описываемым событиям предшествовали  следующие исторические факты:
1 июня 1608 года Лжедмитрий II со своим войском встал в селе Тушине под Москвой, не решаясь, однако, штурмовать столицу, опасаясь не столько московского отпора, сколько разброда в собственном стане. Он более надеялся на измену некоторых московских бояр, примеров которой было уже множество.
Из Тушино, желая действовать независимо от Самозванца, к Лавре Сергиевской ушел Ян Сапега, знаменитый словами: « Мы жалуем в цари московские, кого хотим». И, конечно, покушались поляки не на благочестие монахов, не планировали сделать там костел, а искали богатой церковной казны. Чуть позже там же оказались войска пана Лисовского. Как уже говорилось, они были объявлены в Польше вне закона и на  службе у Сигизмунда не состояли. Король, кстати сказать, и первому Самозванцу  ничем не помогал.
Войско, идущие к Устюжне, было частью Лисовского сброда, «лисовчиков».
Не прошло и двух дней, к Ртищеву прибыли новые гости. На этот раз желанные, с Белого Озера. Не понадобилось и грамоту посылать. Этих встречали радостно, с присущими встрече хлебом-солью и всем остальным, что полагается.
- Не дорога гостьба, дорога дружба, - приговаривал, обнимая Белозерцев, Ртищев,- Сегодня и выпить не грех для почину за лад меж нами. И попировать чем хозяева найдут, постараются.
- Доколе, воевода, разор на Руси сносить будем, - гудел  в густую бороду Акиндин Морозов, старший над белозерцами. – Гнать надо, объединяясь, сволочь с нашей земли. Ужели силой оскудели? Всяким неподобством нас ляхи разъярили.
- Мыслю, прав ты, Акиндин Прокопьевич. Единение необходимо. Да кабы токмо ляхи. Свои русаки пуще лютуют. Но пойдут ли с нами вологодцы и ярославцы? Давненько они возле Тушинского Вора крутятся. А которые бояре и дворяне вовсе и там, и возле Москвы кормятся. Ино и подумаешь, что оскудела Русь. Бог да судит этих вероломных!
- Верно говоришь, Андрей Петрович, да и не верно. Нет в том добра: и тем и этим угодить. Что хочешь, то избери: или об истине радей до смерти – жить будешь во веки, либо другим полюбись – у Бога будешь в немилости. Но и, то учти, ежели мы первые зачнем, да с удачей, куды вологодски дублены кожи денутся, и звать не надо будет, сами прибегут.
- Может быть, может быть,- подумал вслух Ртищев.- Но у меня и стрельцов сейчас нет. Послал к Москве за ними, но когда будут, и будут ли? А Косаковский, сказывают, близко. Из Бежецка вышел. Через Любегоши и Дегтярню по зимникам ему одна дорога – к нам.
Оба воеводы задумчиво покивали друг другу, выдерживая паузу. Оба понимали необязательность разговора, но не могли иначе. Того требовали обычай и присущая им степенность. Что там на самом деле мутилсь в головах убеленных сединами вожаков – Бог ведает. Но, конечно, у каждого были и свои интересы.
- Головы свои положим, а козакам и литвинам здесь не бывать,- прервал молчание Морозов.- Мы, воевода, к вам в подмогу подкрепление пошлем. Уж сколь можем. Сотник Фома Подшиваев четыре ста человек собрал, да чудь  с сотню охотников прислать обещали. Ты не смотри, что они скуласты и круглоглазы. На кровь они свирепы – разозли только. Я и грамоту с Белоозера тебе о том привез.
- Поклон вам низкий за это, господа союзники,- боярин склонил голову.- Иного и не ждали. Добро. Устюжане тож ни позади кого не бегали. И к вам Солмен отпишет, чтобы веры христианской не попрать, за дом Богородицы, за царя Василья, друг за друга головы сложить, а польским и литовским людям не сдаться. Ну да, не дело с дорогими гостьми на ходу разговоры говорить. Столы, чай, накрыты.
- И нам, воевода, ополчение собирать пора,- вступил в разговор Богдан Перский, когда все разместились в просторной горнице дома Отрепьева.
- Знаю, надобно. Да еще велю сегодня же новых гонцов по деревням послать. Сбираем мужиков крепость строить. Сказывают, Косаковский-то, хошь и близко, а  неспешно идет. Гуляют воры, грабят да бражничают. А ты уж прости меня Акиндин Прокопьевич, пытал я тебя насчет помощи. А и рассуждать тут нечего…
- Что ты, бог с тобой, Андрей Петрович, когда это русский русскому помочь отказывался. Не в заводи и у нас на Белоозере это…
- Молитву совершить надобно,- богомольный Отрепьев вставил свое.
-Молитва никогда не помешает, согласился Ртищев.- Сегодня в Ильинском монастыре новоставленный владыка Евстратий службу правит. Вот ты, Солмен, туда и отправляйся. Твоей молитве рядом с его сподручнее до Бога доходить.
 Далеко за полночь длилась обстоятельная беседа, что греха таить, поговорить здесь любили. Что, правда, то, правда – русские долго запрягают, но быстро и ездят. Казалось, к утру разговор устюженских и белозерских  предводителей еще не достиг ворот посада, еще не выехали за городскую черту гонцы, посланные по деревням, а жители уже высыпали на улицы, зашумели. Кое-кто и с оружием. Конечно те, кто побойчее, или те, кто пиво варил. Хвалились, поминая всех святых. Но не нами и подмечено: чем в мирное время боевитее мужик, чем бойчее он на людях, тем скромнее  и пришибленнее он в бою. Многие из наших хвастунов любят до драки шапками закидать, а после кулаками помахать! Грешны! Есть такое!
Формировать ополчение взялись известные в Устюжне люди: тысяцкие Федор Шубин и Федор Шепляков. Впрочем, сделать это было не трудно: люди    на удивление охотно вступали в ополчение, а Шубин и Шепляков занимались этим не в первый раз. Похожие, словно родные братья, друг против друга становились только на льду Мологи, когда стенка на стенку выходили для кулачной забавы. В большом почете были в здешних местах такие бои. В обхождении же оба были просты, как это бывает у людей, добросовестно тянущих единый воз тягот и забот, но не забывающих и о себе. Оба ценили практический опыт, оба были крепки физически и душевно.
 Собрали скоро, но лишь шестьсот человек. Все же невелик был город. Ну да в Троице-Сергиевой Лавре против сорока тысяч Сапеги  и  Лисовского оборонялись около пяти тысяч бойцов, и ничего, держались. Шведы в ливонскую войну против войска Ивана Грозного двумястами удерживали крепость Вейсенштейн, Пайду по-русски. При штурме Пайды погиб печально известный в русской истории Малюта Скуратов, тесть Бориса Годунова. Оставалось вооружить ратников. Чаще застучали молоты в кузницах на Мологе.
 Не на пустом месте собирали войско Ртищев и сподвижники. Да проститься мне высокий стиль, но многоопытный боярин учитывал возможности северян, национальный характер, выдающий во времена испытаний неукротимую ярость. Тем большую ярость вызывал война гражданская и люди ее разжигающие. Когда брат на брата идет – пощады не жди.
Все началось при Иване IV, Грозном. Лучше б современники назвали его Дурной. Ситуацию можно было преломить еще в 1569 году, во время Люблинского сейма, когда межу поляками, литовцами и русскими пошли ожесточенные споры. Не сложилось. И в Ливонии Иван закрепиться не смог. Впрочем, темны исторические предпосылки, но Смута – следствие всех тех событий. Клио – дама серьезная, шутить не любит.    
 Из всех народов, живущие на севере русские всегда были меньше других склонны подчиняться принуждению. Военная дисциплина всегда казалась устюжанам выдумкой от лукавого. Но лишь до тех пор, пока их не трогали. Впрочем, у этой медали была и обратная сторона: здесь всегда были скоры на выдумку, на нестандартное поведение.
Отряд полковника Микулая Косаковского действительно стоял в Бежецке. Разграбили окрестные села и бражничали уже несколько дней. Литва, немцы, татарове, казаки запорожские, и многих городов русских воры,- писал летописец,- кого только не было в войске пана полковника. Шумно гуляли: водку и пиво, выделанные из жита, возили с собой. Литвины , вообще, если доводилось во время войны пить воду, гибли от судорог и поноса. Солдаты, особенно наемники, во все времена были пьяницы.
Сам Косаковкий, злой и хмельной, сидел в чистой горнице и слушал шляхтича, присланного Самозванцем. Тот, и в писаной по-польски грамоте, и через гонца, выговаривал  Косаковскому, что от его отряда поступает мало денег и припасов.
 « А где их взять? – исходил гневом полковник.- Крестьяне здешние, как отряд увидят, за вилы и топоры хватаются, посадские людишки и от малых городов ключей не выносят. Сколько уж их порубили – все одно. Отсюда и в отряде брожение, да и пьют много. Иной раз половина отряда трупами лежат и дыханья не видно. Непонятно, как вживе остаются!»
- Скажи государю, будут подати. В скорости на Устюжну пойду, городишко небедный, а войска, я слышал, вовсе там нет. Сам в руки падает. К тому ж устюжане крест государю не целовали, наказать надо,- проговорил спокойно, но вдруг, без видимых причин закричал.- Всех их на кол – коварное и обманчивое племя… Землю в прокорм имеют, а государственные тягости нести не желают. Глупы здешние крестьяне, силу осмыслить, не способны…
Он еще долго продолжал кричать, пока не устал. Слова – они тоже усилий стоят, порой немалых.
 Но трогаться на Устюжну, на захват, было не время, считал Косаковский. Морозная ясная погода сменилась метелью. Дороги и реки на открытых местах перерезали сыпучие снежные языки, ветер бился в стены, налетающая вьюга пробивалась в щели оконных рам, доносила запах гари от Бежецкого пожара. Казалось, все нынче обратилось против полковника: и сама зима, и непокорные, в отличие от южан, местные жители, и свои загулявшие ратники…. А разномастное польское войско все продолжало шуметь.
 Ближе к вечеру полковник вызвал запорожца Саморода и татарина Ибрагима. Именно их люди вели разведку русских городов и селений – лазутчиками хаживали, первыми бросались на штурмы. Шляхта, известно, горазда на пирах саблями помахать, а в бою все больше у казаков за спиной отсиживается.
Самород явился пьян, в сбитой на бритый затылок мохнатой запорожской шапке, цепляя дверные косяки богато украшенными ножнами длинного клинка. Татарин, напротив, был трезв, как обычно.
- Возьмете по пять человек с собою, проверите дорогу к Железному полю. В схватки не ввязываться, крестьян не трогать, где фураж найдете – отмечать,- приказал полковник, понимая, что выполнен приказ вряд ли будет, войны, тем более такой, без грабежей не бывает. Но тут уж он сделать ничего не мог.- В Мезге станете на постой, днями туда мой человек, лазутчик, из Устюжны придет, расскажет, сколько у боярина Ртищева войска, да какая казна есть в городе. Ты, Самород, обо всем его расспросишь, а потом мне все перескажешь. А он пусть снова в город уходит. Сам тебя узнает, на вашей мове гуторит.
К полудню следующего дня метель улеглась. Дюжина всадников выехали из Бежецка. Казаки переругивались с татарами, хорошо кормленые кони шли ходко, пофыркивая от мороза. Мороз, в свою очередь, лечил похмельные головы. Мужики в деревнях провожали хмурыми взглядами увешенных оружием всадников, а потом в избах до темноты слышалось скрипение точильных камней. Оттачивались имеющиеся в каждом доме дровосецкие топоры на длинных ручках, да тяжеленные косари. Пущенный умелой рукой такой нож пробивал человека насквозь. А когда мужики добровольно хлеб отдавали?
Но и захватчиков, по правде говоря, нельзя отождествлять лишь с шайкой разбойников, пусть и очень большой. Их предводителей, того же Сапегу, например, двигала великая идея объединения юга и севера, Литвы  и России. Эти люди понимали, что уния Польши и Литвы слаба, розна религиозно, и, скорее всего, при неудачном для нее стечении обстоятельств, распадется.
Бойко стучали топоры в Устюжне. Все правобережье Мологи воевода Ртищев превратил в одну большую стройку. Со всех сторон, всей округи везли на выносливых крестьянских лошадях трех охватные еловые и лиственничные бревна на строительство крепостной стены, а сосну почти не использовали из-за того, что горит хорошо. Контуры стены неправильным пятиугольником охватывали почти весь город.
 На стройке хлопотал Алексей Суворов, родом из думских дворян. Чин, конечно, не боярский, но и немалый. Этот до хрипоты лаялся с мужиками, если, по его разумению, они что-либо не так делали. Впрочем, Суворов напрасно показывал свою рачительность, а, может быть, и по дурной привычке. Мужики и за словом в карман не лезли, и дело в руках строителей просто кипело. Самый последний, самый нерадивый работник, здесь, на людях, старался показать себя с наилучшей стороны. А хороших плотников в лесной стороне хватало. Каждый третий, если не каждый второй их устюжан, один да дом в своей жизни поставил.
Василий Теменев вместе с младшим сыном работали в одной из устюженских кузниц. Местные мастера с работой уже не справлялись, умельцы со всех волостей приданы были им в помощь. Вокруг кузниц появлялись новые пушки, фальконеты, широкоротые мортиры. Владимир Теменев до полудня махал топором на возведении Дмитриевской башни, потом учился ратному искусству у Федора Шубина. Сенька, вечерами под разными предлогами старался пройтись близь двора  Солмена Отрепьева в надежде увидеть Машу, Марью Никитишну, но, увы, ему не везло.
Ополченцы были настроены ударить по отряду Косаковского первыми. Многие считали, что крепость не так уж и нужна, ждали лишь подкрепления с Белоозера, да пополнения зелья пушечного из Новгорода.
После Рождества привел Белозерцев Фома Подшиваев. Воины смешались с устюжанами на площади у монастыря. Федор Шепляков кричал с высокого монастырского крыльца:
 - Литвины на нашей земле разбой учинили. Всяким неподобством, грабежом деревни, тати, порушили. У крестьян и хлеб, и сено, и другие запасы подчистую выгребают. Что к весне будет? Чем оратарь сеять станет?  Идти самим на них надо. Не ждать пока воевода крепость достроит, да за ее стенами отсиживаться. А то дождемся: соберемся на звук набата, и надменный поляк скажет нам с этого места: «Вы – рабы мои!» Бить их сейчас пора пристала! Побьем, в другой раз подумают, как к нам ходить!
 - Верно Федор!- кричали в ответ из толпы. – Веди нас на это собачье сборище! Мы их не звали, а они на жизнь нашу посягают!
- Кончилось милосердие божие, не станет Бог им жизни хранить!
- Данила, Данила, ты, куда шишига несчастный,- заполошно кричала посадская баба, хватая за полы епанчи рослого парня, пробивающегося к Шеплякову.- Ирод, а как убьют тебя!?
Стоящие рядом мужики смеялись:
- Эк, хватила! Убьют, дак и домой не пустит! Известно, у бабы как в горшке – что ни влей, все кипит.
- Эй, Данила! Молонья-то по высокому дереву бьет, а ты спехом в сечу.
- Все одно пойду! – кривил обиженно губы парень.- Мне летось семнадцать минуло. В таки годы безотказно на службу верстают.
Толпа гудела встревоженным роем. На противоположном конце площади завязалась стычка. Кто-то уже хлюпал разбитым носом. На шум прикрикнули:
- Тихо вы, лехтачи ! Не смыслите, что нонь не до шуток.
Кое-где густо несло винным перегаром. Ругались:
- Сучьи тати! Кровопийцы…. Чтоб дерьмом подавилися, ляхи клятые!
Пожилой, хорошо выпивший мужик, бил ребром левой ладони по локтю правой:
- Во! Мечи и стрелы у нас еще из употребления не вышли!
Наконец площадь постепенно опустела, настала тишина. Огни в домах один за другим погасли.
Воевода Андрей Петрович был против встречного выступления, отговаривал ополченцев, просил подождать, пока от Москвы стрельцы подойдут. Где там! Тысячная колонна, которую вели Шубин, Подшиваев и Шепляков, ушла из города. На санях везли пушки и затинные пищали, каждый ополченец имел самопал устюженской работы. Триста ратников конных. Оба монастыря порадели для общего дела, одели воинов в бараньи легкие, теплые полушубки, поэтому войско выглядело единообразно.
- Земля эта наша, и не след нам за стенами с бабами отсиживаться,- не остыв от споров, все еще рассуждали ополченцы.
У Косаковского в Устюжне были свои люди. От них он знал о приготовлениях Ртищева, о создании ополчения, но всерьез, ни крепость, ни вооруженных земледельцев и ремесленников не воспринимал. Литвины считали, что за короткий срок значимых укреплений русские не построят, а необученное посадское войско противостоять головорезам Косаковского и тем более не сможет. И все же Косаковский, узнав от разведчиков, что ополченцы вышли из города, вывел своих, двинул войско в сторону озера Глухого к деревне Батеевке. Было бы смешно не использовать создавшееся положение и не наказать строптивых лапотников.
Но двигались осторожно. За пять лет, ляхи выучились будничному ремеслу войны и хорошо узнали упрямый характер русских с севера, дравшихся за свои тощие земли так, словно они были усыпаны самоцветами. Хорошо еще, что им опыта не хватало.
 Устюжане шли навстречу шляхетскому отряду длинной походной колонной. Узкий зимник не позволял двигаться быстро, а о том, чтобы пройти обочиной хотя бы коннице – не могло быть и речи. Лошади и люди тонули в глубочайших сугробах. Лишь десятка два охотников свободно скользили вокруг на лыжах. Впрочем, каковы они в бою – не знал никто.
 Опытный Фома Подшиваев пытался прикрыть сводное войско с флангов санными повозками, с установленными на санях пищалями, но и выносливые тяжеловозы не могли протащить их полем, а прикрывали колонну только спереди и сзади. Хорошо еще, что северяне умели стрелять прямо с саней. Для противника это всегда было неожиданно.
И Косаковский, и Подшиваев готовились к встрече, но, как всегда бывает, она случилась внезапно.
Владимир, правивший передней парой лошадей, запряженных в тяжелые дровни, первым заметил вывернувших из-за поворота запорожцев. Тем снег тоже мешал развернуться лавой, так, как они привыкли действовать в степи. Сейчас они шли по три в ряд, по привычке со свистом, но и он вяз в морозном воздухе. Теменев стал разворачивать коней, чтобы поставить казаков под огонь пищалей. Из передних рядов ополченцев ударили беспорядочным огнем самопалы. Казаки, не ожидавшие такой резвости от нерегулярного войска, поворачивали коней, наезжая друг на друга, щедро раздавая удары саблями своим же, благо, что плашмя. Грохнули залпом две малых пушки. Несколько запорожцев упали с коней. Раненых добили ножами набегавшие густо устюжане и белозерцы. Дрались зло, сумбурно.
Окрыленные первым успехом русские толпились у поворота, некоторые бросились ловить лошадей, потерявших всадников, бившихся в глубоком снегу.
Неразбериху и толчею среди ополченцев оценил Косаковский:
- Зараз ту беньдже пожондек! Живо к пушкам, скоты!
 Восемь пушек ударили картечью по столпившимся северянам. Уцелевшие бойцы в страхе бросились в разные стороны. Но опять мешал снег, как мешал и бросившимся преследовать их литвинам. И все же красные, желтые, зеленые жупаны то в одном, то в другом месте смешивались с черными полушубками. Казаки и русские сходились в коротких, яростных схватках. Первые умело действовали саблями, вторые отбивались прикладами самопалов, метали ножи. Бой перерастал в беспорядочную драку.
 Владимир Теменев уберегся от картечи, но в суматохе боя вылетел из саней, и теперь испуганные лошади волокли его рядом с дровнями. Внезапно он почувствовал на шее удушающий захват. Скошенным взглядом увидел татарина, насевшего со спины. Татарин сильно прижимал его к саням, стараясь свернуть шею. Немыслимым усилием Владимиру удалось отодвинуться от саней. Сделав вид, что уступает силе, он крутанулся и резко откинулся назад, ударив нападавшего инородца о ребро санной боковины. Так, как это делают лоси, сбрасывая со спины волка.
Татарин глухо охнул, и рука его ослабла. Теменев вывернулся, коротко пнул татарина промеж ног, выхватил из-за голенища нож и всадил туда, где угадывалась межключичная ямка. Подбородок нападающего дернулся, глаза потускнели. Из полураскрытых губ вытекло немного крови.
Вопреки всему, что он слышал раньше от бывалых людей, Владимир ничего не чувствовал. Почти ничего. Тупо мелькнула мысль, что татарин какой-то нелядащий попался, и все.
 Побоище тем временем продолжалось. Как тянут тетиву самострела, так закручивались события – стрела вот-вот должна был вылететь. Человек сто ополченцев собрались вокруг Шубина и Шеплякова. Без крика рванулись на литвинов, которые такого прорыва не ожидали. Внезапность, почти дерзость, позволила ошеломить на некоторое время противника и прорваться к выставленным в ряд пушкам. Пушкарей перебили. В общем, разгулялись. Косаковский вынужден был спешить конницу и бросить ее против прорвавшихся устюжан. Те, отступая вынужденно, все-таки увели одну пушку.
 Фома Подшиваев собирал тем временем в колонну дрогнувших, стыдя примером товарищей, но не слишком успешно. Настал момент, когда даже дорога потеряла признаки чего-то единого и расползлась на десятки сходящихся и расходящихся троп.
 Вскоре, устюжане, обескровленные и усталые, стали отходить. Отряд Косаковского тоже понес большие потери, отступил к Батеевке, а потом и вовсе ушел в Бежецк, зализывать раны и ждать подкрепления. Можно сказать тетиву спустили вхолостую.
 А определить победителя в этой быстротечной схватке не мог бы и сам господь, поэтому каждая сторона считала лучшей, естественно, себя.
Воевода Ртищев продолжал строить крепость. Теперь стройка продолжалась уже и по ночам, при неверном свете факелов и звездного неба. Все понимали, что время торопит.
Тем не менее, встречать ратников, возвращающихся из боя, воевода приказал как победителей, возглашая честь и славу. Андрей Петрович понимал как никто другой, что воины, бывшие в бою, укрепят дух тех, кто пороху не нюхал.
В день возвращения сводного отряда небо над Устюжной было неправдоподобной чистоты. Горожане ликовали. Отбитая у врагов пушка была выставлена на всеобщее обозрение. Поприникшие было люди оживились, отыскивая глазами родных и знакомых.
 Фома Подшиваев жаловался Ртищеву:
- Побежали как зайцы, князь-воевода, после первых пушечных выстрелов побежали. Как с такими неучами оборону держать?
 - Ништо, Фома,- отвечал боярин.- Ты только подумай: это ж первая сеча, и то нельзя сказать, что вчистую бой сдали. А что выйдет из этих людей, если они к способности переносить суровую жизнь и довольствоваться малым, присоединят еще и воинское умение? Если они осознают свою силу – никто не сможет соперничать с ними.
 Среди горожан бродила та же посадская баба, звала:
 - Данила, Данила… Данилу не видели? … Где ему быти, лешему? 
 За хлопотами не заметили, как пришел обоз с порохом и другими припасами из Новгорода, от князя Скопина-Шуйского. Подошло подкрепление из Чаронды. Круглоглазые и усталые, но все равно похожие на татар чудины, окая и чокая, смешили ребятишек, шутя, пугали острогами…. Из Москвы, наконец, прибыла сотня стрелецкая, усиленная двумя десятками немцев капитана Лансдорфа. Вокруг крепости уже копали ров, грея кострами землю, и ставили надолбы.
 Владимира отпустили домой, в Деревягу. Вместе с ним возвращались Василий с Сенькой: отдохнуть, в баньке попариться. Да и бабах душа болела. Младший завистливо разглядывал оружие старшего брата. Впрочем, и у него была тайна. Шустрый малец сумел все же познакомиться с Машей, но, конечно, молчал об этом, не без основания опасаясь схлопотать от отца по шее. Василий слушал рассказ сына о том, как бились ополченцы в первом бою:
- Пластались, дай Бог каждому. А страху натерпелись! - рассказывал новобранец. – Не чуял уже и вживе остаться. Ляхи отменно саблями рубить могут, но супротив стрельбы наших боецких людей стоят плохо. Козаки тож выстрела не любят, коней берегут.
Лошадь шла неспешно, на бору стояла тишина, словно и не было никакой войны, поэтому рассказ Владимира казался инородным и нереальным и смахивал на сказку. Тем более что на фоне замерших сосен, излишняя пылкость нрава, прорывавшаяся в остроте жестов, была совершенно лишней.
- Им что, нет бороды, так нечего и стричь,- вставил свое в разговор и Василий.
- А когда врукопашную билися,- продолжал Володька, - наши хорошо косари кидали. Ляхи же кидать ножи не умеют. Посадские, сами, бывши ранены, никак своего ратного места не оставляли,- привирал,- но уж больно много их. Черкассы свистят, татары визжат – Содом и Гоморра, словом. Сила у них большая…
Теменев все больше увлекался. Видно было, что он заново переживает день первой схватки, который был для него таким бесконечным и ярким. Но Василий уже не слушал сына. Другое занимало его: « Какая сила разрушила такую размеренную жизнь? Зачем пришли враги на его землю? Надолго ли? И как он, русский мужик, сумеет ее отстоять? Воюем от своей гордыни,- думал он.- Говорят, за много лет мирного времени не было. Не знаем и с кем, и зачем? Народов вона сколько пришло, ранее таких и не видывали».
Захватчики, прежде всего, думали о деньгах. Бог наградил эти места не только суровой природой, но и удивительной способностью накапливать большие ценности. Не сказать, что люди были здесь особенно бережливы или расходовали мало. Нет. Но деньги водились. Созидались силой нерастраченного трудолюбия, ремесленным умением. А и ремесла завелись от того, что леса много, а пахотной земли мало.
Войска Сапеги и Лисовского осаждали древний Троицкий монастырь в первую очередь не из каких-то высших стратегических или тактических побуждений, а из-за того, что к тому времени в монастыре были собраны огромные ценности. С монастырской казной сравниться не могла и царская.
 До поры, до времени, хранилась в Лавре и часть богатств Бориса Годунова. Ценности спрятала там его дочь Ксения, наложница Дмитрия I, постриженная затем в монахини. Умная, честолюбивая, читавшая по-гречески царевна, никогда не смирялась с уготованной ей участью – насильственным пострижением. И Василий Шуйский, и Самозванец знали об этом. Ксению решено было сослать подальше от Москвы, в Устюжну, в женский монастырь Рождества Богородицы. «А что едет к Москве Расстрига, да хощет терема ломати, меня хощет, царевну, поимати, а на Устюжну Железну отослати…» Царевну в Устюжну отослать не успели либо не смогли, а вот часть казны годуновской туда попала. Как прознали об этом захватчики – бог ведает. Именно на эти ценности зарился идущий к городу полковник Микулай Косаковский.
                ***
Сказание третье.               

 Деревянный острог устюжане построили в удивительно короткий срок. Всего месяц потребовался для того, чтобы окружить город бревенчатой стеной с боевыми башнями, установить пушки и пищали. Караулы круглые сутки стояли на башнях, наблюдая за подступами к городу. Конные разъезды контролировали дороги. Казалось, давно ли кричали: пущай нагишом, зато с палашом! А теперь в осаде сидела крепкая рать. Оружия, припасов, хорошей одежды – всего было довольно. Самыми важными достоинствами теперь стали выдержка, терпение и спокойствие.
- Осмотрительность и хладнокровие,- наставлял командиров Ртищев.- Трусить не след, а опаску в запасе имей. Пересмотреть оно лучшее будет, нежели очертя голову да в огонь.
Третьего февраля все строительные работы были закончены. И в тот же день в город прибыли гонцы отряда Косаковского.
 Недоумение читалось на лицах прибывших. Слабые лучи зимнего солнца угасали на их блестящем оружии. Воевода Ртищев принимал их у Дмитриевских ворот, а дальше не пускали, опасаясь подвоха и воровского сглаза. Но и этого хватило литвинам. Незащищенный еще недавно город, представлявшийся им легкой добычей, должной упасть к ногам, чудесным образом превратился в крепость. Ясновельможное панство, рассчитывающее увезти богатую казну, не меньшую, нежели год назад из Белозерска, и этим поправить свои дела, было уязвлено. Впрочем, дело есть дело: послы вручили Ртищеву грамоту.
 «Вы, беззаконники, - писал Косаковкий защитникам города.- Презрели жалованье, милость и ласку царя Ивана Васильевича, забыли сына его, а князю Василью Шуйскому, происхождением скудному, доброхотствуете. Стоять же против государя Дмитрия Ивановича, позорить и псовать его неподобно…»
 Грамота была длинной и довольно невнятной. Убеждал Косаковский к сдаче города обещанием богатых наград всем ратным людям, а в противном случае грозил «злою смертью», как принято.
 В жестокое смутное время слова с делами не расходились. В захваченных городах подчас вырезалось все население: пытали, рубили головы, четвертовали, сажали на кол, сдирали с живых кожу…. Развлекались, как умели. Жестокость была нормой для любого войска. В Новгороде немца Шмидта, звавшего новгородцев под знамена Самозванца, живым сварили в котле. Жестким был и ответ Устюжны Железной:
«Полно словами бренчать. Всевышний с нами и никого не боимся. Хотите ли, чтобы мы вам верили? Скажите, что князь Михаил под Тверью телами литовскими сровнял  Волгу с берегами и напитал зверей плотоядных. Уйдите с миром, и мы вас не тронем».
 Солмен Отрепьев, Богдан Перский, Алексей Суворов, оба Федора – Шубин и Шепляков, белозерец Фома Подшиваев особенно внимательно слушали гонцов Косаковского. Им предстояло держать оборону, командовать новым войском. Слушали их и ратники, свободные от дежурств на стенах. Слушали горожане и суровые монах Ильинского мужского монастыря. Мелькали в толпе и женские головы в платках, а где и в чебаках . Известный своим кликушеством отец Софроний надрывался с крепостной стены, крича гарцующим внизу черкасам:
- Побойтесь Бога! Сыны блудовы, псы смердящие, богоотступники. На православие замахиваетеся, на веру истинную. Оскудев умом, омрачив глаза, церковь продали, иезуитам сраки лижете…
Убеждения и посулы, угрозы не прельщали и не пугали устюжан. Даже одного человека, если он решился на какое-либо дело, поступок, переубедить было, практически, невозможно. Мы упрямы и недоверчивы. Объединенных одной целью людей заставить отступиться от нее вообще нельзя. Устюжане видели иноверцев, пришедших грабить и убивать. Знали об ответе осажденных в Троицком монастыре русских войскам Лисовского и Сапеги. А тем, кто еще не знал, позднее, накануне штурма, читали на площади:
«Да ведает ваше темное державство, что напрасно прельщаете Христово стадо, православных христиан. Какая польза возлюбить тьму ближе света и преложить ложь на истину: как же вам оставить вечную святую истину свою православную христианскую веру греческого закона и покориться новым еретическим законам, которые прокляты четырьмя вселенскими патриархами? Или какое приобретение нам оставить православного государя царя и покориться ложному, и вам, латыне иноверной?»
 И обычно спокойные северяне снова заводились, кричали, усиливая взаимное остервенение:
 - Ляхи, воры! Уносите ноги! Сброд паршивый!
- В гробу мы видали ваши советы! Суки, бляжьи дети!- неслась со стен хула и похабщина, гневные филиппики.
- Бесчестья не допустим…
- До последнего человека биться будем, да не оставит нас Бог и святая Богородица.
Бродила по городу Данилина старуха, ворчала:
 - Токмо неугомон от вас, едина суета. Издавна, ако памятую, все воюют и воюют. Еще при покойном Иване Васильевиче мужик сгинул, сын сгинул…. Теперь вот внук Данила игде?
 Мужики нагоняли на себя отчаянность, бабы смотрели на них скорбно. Но всюду чувствовалась какая-то буйная стихийная сила.
 Воеводе Андрею Петровичу Ртищеву от полковника Косаковского было отдельное послание:
 « Напрасно, боярин, не хочешь принять слово Дмитрия. Мы знаем о ваших делах. Покорись князь, истинному царю нашему и вашему, который не только сильнее, но и милостивее лжецаря Шуйского, имея, чем жаловать верных, ибо владеет уже едва не всем государством, стеснив своего злодея в Москве осажденной. Если мирно сдадитесь, то будешь наместником Устюжны и владетелем сел богатых, в случае бесполезного упорства падет твоя голова или на кол сядешь».
 Ртищев же отвечал:
 «Я был свидетелем, как многие, Василиевого избрания, добровольного, общего: все мы, и вы с нами, присягали ему, как государю законному. Пороков его не ведаю».
 Врали оба. Избрание Шуйского на царство и у современников вызывало много вопросов. Еще больше вопросов вызывало происхождение Самозванцев, и поэтому Шуйский был предпочтительнее: он, по крайней мере, был настоящий Рюрикович, как ни крути, а потомок Александра Невского.
 В жарко натопленной горнице воевода рассказывал неожиданным соратникам о Тушинском Воре, царике. Попахивало вином. Принимал всех Солмен Отрепьев:
- Не дорога, говорят, гостьба, дорога дружба. Вот и выпьем для почину за лад меж нами! Гости, опять же с дороги, с устатку…
Нельзя не сказать: были у Солмена два пристрастия – церковные службы и пиры. Таких людей у нас тоже всегда в избытке.
Выпили.
 - А знаете, как в воровском стане пьют? – спросил Ртищев.- Пируют там дни и ночи, заставляя ученых медведей увеселять себя пляскою под волынку. День начинается питьем водки. Еще в постели кричат: вина, вина! Пьют все, а, напившись, ничего не могут делать, как только спать. Потратив имущество, доходят до голода, обращаются к воровству и разбою! И кто раз привык к этому злу, в том постоянно возрастает страсть к пьянству! Татар, и тех пить выучивают!
 - И как токмо воюют? – То ли спросил, или размышлял вслух Шепляков.- Ну, а Самозванец-то, он откуда взялся? Я что-то в царях запутался.
 - К Григорью Отрепьеву нынешний Самозванец никоим боком не прилагается,- сказал Ртищев,- Да и на Дмитрия Иоанновича это прозвище Годунов с чьей-то подсказки повесил. Я Дмитрию служил и считаю, он был истинный царевич. Но знаю – застрелили его. А этот… Ты, Солмен, за фамилию свою спокоен будь. Беглый расстрига Отрепьев к царскому роду никое отношения не имеет. Пустил кто-то из Борисова окруженья дурной слух… Ну да, я тебе и раньше говорил. А вот гости наши – пусть послушают. Сказывают о Воре такое: нашли ближние Мнишковы бродягу с Украйны, сына поповского Матвея Веревкина, а другие говорят жида. Сей Самозванец и видом, и свойством отличается от Дмитрия: груб, свиреп и корыстолюбив. По-русски и по-польски говорит свободно, знает твердо и Святое Писание, и круг церковный, знает, бают, и еврейский язык: читает Талмуд и книга раввинов. То, что Марина Мнишкова его мужем признала – правда. Я полагаю – вновь царицею быть хощет. Но и слышал, что она с ним повенчана. Теперь уж по Лютереву обряду. Черт их разберет…
 - Ложь сотен скоро становится истиною тысяч,- заметил Подшиваев.- К примеру, у нас на Белооозере так было…
 - Бояре северские да и наши многие под его знамена стали,- вмешался Отрепьев.
 - Нам бояре не указ,- сдерзил Алексей Суворов.- Мы своим умом жить обвыкли.
 Отрепьев гнул свое:
 - Велики грехи наши перед Богом в сии времена последние. Вымыслы нелепые, сволочь мерзостная, тати, беглые холопы, поэтому могут столь ужасно возмущать Отечество…
- Остынь, Солмен, не на площади,- оборвал все тот же Суворов, не любивший пустословия.
 Ртищев молчал, разглядывал, поворачивая, серебряный кубок. Веселья не было, унынья тоже, но еде, вино оставались нетронутыми. Не до пиров было.
- Народ подняли, острог построили, отступать некуда,- прекратил разговор Федор Шубин.
С тем и начали расходиться. Недолго и посидели.
 Теменевы собирались покидать родную Деревягу. Ставшего неожиданно для самого себя из крестьянина воином, одетого уже соответственно в легкую русскую кольчужку Владимира, слушали внимательно жена его Анастасия, младшие Сенька с Лизкой, мать с отцом. Он рассказывал о событиях последних дней. Успел уже несколько раз побывать в Устюжне.
- Кричать все зачали на ляхов-то: мол, сердце у вас лживое, и латыня вы иноверная, и всякими поносными словами. Отец Софроний бегает меж посадскими жителями, увещевает: «А возле храмов-то, а возле храмов-то…» Потом сам как заорет: «Ах, растак вашу! Прости мя, господи». И батогом по спинам. А нам чего? По полушубкам не больно. Биться, конечно, решили…. И так же, если воры хитничать да убивать хотят, то мы, люди русские, недосилками не бывали.
 Василий, до сих пор не жаловавший старшего сына за то, что не прикипел к родовому ремеслу, теперь уважительно советовался:
 - Владимир, может нам с Акилиной Ефимовной дома отсидеться? С Настасьей и Лизаветой? Кому мы нужны? Чай ведь войско с войском воюет. Этот-то шпынь,- кивнул на Сеньку,- все одно сбежит. Ишь, глазами зыркает неслух,- повторил,- кому мы нужны? Нас станется, и не тронут, попугают только? А то и откупиться поди-ка можно? Али в лес податься? Кто тама искать будет?
 Понимал кузнец, что не дело говорит, да уж больно шибко не хотелось ему бросать нажитое, подрастерялся немного, не хотел решать как всегда, самолично.
Русая, с двумя косицами Лизка, подала голос:
- Не останусь я, батюшка. Воров боюсь.
- Цыц, поскакуха,- одернула ее мать.- Кто эдак с отцом говорит? Притчеваты больно все стали, умней родителев.
Лизка замолчала. Ни слова не проронила, как обычно, Анастасия. Ждала, что скажет муж. Она, как никто понимала: ей оставаться нельзя. Уж больно красива была молодая баба. Что ее ждет, останься она здесь?
 - Что ты, батюшка,- возразил Владимир.- Посмотри, почитай съехали все. И не только из-за боязни, в Устюжне сейчас каждый человек на счету. Кто каракули подметные ковать будет? Кто смолу, серу, кипяток варить? Дел на каждого найдется, успевай руки прикладывать.
 Быстро воином стал парень. За несколько дней чуть не все воинские премудрости освоил. И сказано это было со всей тщательностью не слишком разбирающегося в деле человека.
 - Сам знаешь, батюшка,- продолжал сын.- Диво дивное за месяц сотворили. Какой острог выстроили! Там за стенами и отсидеться способнее будет. Вы здесь укладывайтесь, а мы с Сенькой пойдем сено жечь. Воевода наказал никаких припасов ворам не оставлять. Все жгут. А зерно в прорубь.
 - Да как же, Володимер? – не выдержала характера Акилина Ефимовна, тоже перед лицом беды порастерявшая былую властность.- Свое-то добро, да в огонь? Не дам! Сколь уж все собирала, берегла… Отец, ты почто молчишь?..
Закрыла передником лицо, понимая, что слова и мольбы напрасны. Ей было жутко жаль всего нажитого: одежды, посуды, не только глиняной и оловянной – водилось в доме и серебро, и золото, а с мягкой рухлядью расстаться и вовсе невмочь казалось. В изобилии водились в здешних лесах лисы и белки, куницы и горностаи, рыси, бобры, выхухоли, выдры. Редко какая девка не носила лисьей шубы. А другие и в рысьих мехах щеголяли. Страсть к нарядам у женщин здесь передавалась из поколения в поколение, до далеких потомков. У мужчин страсть была другая – инструмент и оружие. Понимала Васильева жена, что на двух возах много не увезешь. Надеялась лишь скотину угнать.
- В огонь, матушка, в огонь,- отвечал Владимир, обнимая мать.- И сено, и хлеб, и рухлядишку лишнюю. Живы будем – еще наживем. А сейчас ничего оставлять нельзя.
 - Бог с вами,- всё ещё тая надежду, сдавалась  Акилина.- Уж ежели думать, так пусть хозяин думает, а я за ним пойду.
 - Батюшка, и кузню тож под красного петуха? – спросил одевающийся Сенька.
Теменев лишь горестно махнул рукой:
- Там у меня с десяток ножей за горном лежат, ты знаешь, возьмите. Да самострел еще дедовский...  Я его подновил, тетиву справил, стрел в запас, мыслю, пригодится. Вон, татарва, по сию пору с луками ездит, да и казаки стрелой не брезгуют…
Ушли Владимир с Сенькой. Причитая, собирала домашнюю утварь мать, выбирая вещи поценнее. Вслед завсхлипывала и Лизка, но бурных стенаний не было. Все ж легкие духом люди: надо, значит, надо.
Кое-где по деревне еще стучали топоры и молотки. Жители заколачивали окна и двери, ворота. Вдоль по льду Кабожи уже тянулся санный обоз. Собирались споро, с тревогой в душе. Уходили. Первые сани уже скрылись за поворотом реки, другие только скатывались по пологим местами берегам.
Братья на широких самодельных лыжах шли к покосам, где с лета ставлены были стога. Зажигали стог с двух сторон, смотрели, как проваливаются в огонь овершья, темнеющие от идущего снизу пламени.
 День выдался на удивление: солнце поднялось над вершинами сосен, потеплело. Снег искрился всеми цветами радуги, переливался, словно поля были усыпаны мелкими самоцветами. От этого искрения резало глаза. И никому не надо было скрывать слезы, все можно было списать на этот искрящийся снег. Казалось, война, ляхи – все это очень далеко отсюда.
 Покончив с сеном, Владимир с Семеном подошли к кузнице. С другой стороны в деревню въезжали казаки: разведка, доглядчики. Ярко алели на солнце красные верха лохматых черкасских шапок, пестрели жупаны, нагольные полушубки.
 «И-эх»,- с потягом рубанул молодой черкасс подвернувшуюся некстати на дороге старуху, заполошно перебегавшую на другую сторону улицы. Та и вскрикнуть не успела. Остальные весело рассмеялись. Они не торопились. Часто спешивались, заглядывали в подворья, примечая уцелевший фураж, но избы пока не трогали, не время.
Первой из Теменевых увидела казаков непоседливая Лизка.
 - Батюшка, воры, - ахнула она.- Сюда скачут.
 Василий заметался по двору, теряя конскую сбрую, рукавицы, уронил шапку. Наконец сообразил, вытащил из дровяника топор.
 - В сани, быстро, мать перемать,- закричал он на баб, чернея и без того темным от кузнечного ремесла лицом.- Гони Акилина огородом к Кабоже, по санной дороге до Мологи, авось уйдете…
 - Ты-то, отец, как же, ты-то? А парни где?- запричитала…
 - Гони, я сказал! Я на Гнедке за парнями и за вами следом. Да гони ты! – завернул такой оборот, какого Акилина Ефимовна за все прошедшие годы от него не слышала. И это было убедительнее любых уговоров.
 Но Владимир и Сенька уже бежали от кузницы. Владимир в левой руке держал ножи. Сенька на бегу пытался зарядить самострел, но силенок не хватало, тугую тетиву поставил отец.
 Казаки заметили парней и наметом погнали к ним. Те заскочили в ворота, Василий едва-едва успел задвинуть мощный деревянный засов.
 И уже дым от горевших на покосах стогов застилал солнце.
 А и страшен озверевший русский мужик. Как у молодого волчонка перед броском сверкали глаза младшего Теменева, когда он, вставив ногу в упор самострела, все-таки натянул рычагом тетиву, заправил стрелу. Жестким взглядом смотрел сквозь щели на подскочивших казаков Владимир, нервно поправляя на боку старую саблю, подкидывая в правой руке нож. Оглядываясь изредка назад – успели ли уйти бабы, далеко ль они, шевелил по-медвежьи широкими плечами, как бы разминая их, Василий. Да и то сказать: сколько войн за спиной у предков? В кровь вошли. Пожалел лишь, что ружье Володькино к стрельбе не готово: а теперь заряжать уж поздно, возиться долго.
 Спешивались казаки. Встал один перед отверстием, в которое руку с улицы просовывают, чтобы засов отодвинуть. Сгубила молодца неосторожность. Тут же получил тяжелую короткую стрелу в грудь из самострела, что был в руках у Семёна. Владимир изловчился, выпрыгнул над забором, метнул нож. Упал второй казак с пробитым горлом. Остальные отскочили, укрылись за лошадиными крупами, открыли стрельбу, да бесполезную – тяжелые тесаные плахи ворот задерживали пули. Но один из нападающих поджёг факел, забросил на крышу избы. Подмороженная дранка нехотя задымилась, а затем бледным, прозрачным в дневном свете пламенем загорелась кровля…
 - Ништо, сыны, отобьемся,- подбадривал Василий.- Муха обуха не страшиться. А и помирать, так один раз токо…
 Еще раз выстрелил Семен да метнул нож Владимир, но уже неудачно, лишь коней поранили. А казаки уже тащили от соседнего дома сани с сеном, прикрываясь ими, подходили к воротам. За копной не достанешь. Понял это Черный. Приказал сыновьям отходить. Бросились в груженые сани и, скидывая на ходу скарб, погнали по следу, оставленному женщинами. Хорошо, хоть сколько-то задержали хищников.
 И на другом конце села загремели пищальные выстрелы. Еще кто-то встречал непрошеных гостей. И уже занимались огнем избы. Из-под застрехов полз тяжелый дым с ядовитой прожелтью. Шипение, гул, треск пожара, женский плач…
А казаки уже во дворе, видят, как уходят мужики, вновь на коней, и в погоню. Отобрал у Сеньки самострел Василий, сам стреляет. Владимир все ножи покидал, еще одного с коня снял, саблю готовит. Сенька правит, нахлестывает коня. У Гнедка  пена на удилах.
 Свистят черкасы, догоняют. Некогда уже Василию самострел перезаряжать, за топор взялся, приготовился, стараясь прикрыть сыновей широкой спиной.
- «Только б до дороги на льду продержаться,- думает,- а там «каракули» брошу, обезножу коней».
Зашел казак справа от саней, сам с коня влево свешивается, стережется Васильева топора. Владимир саблей в бок лошади тычет, колет, близко не подпускает. Но и казака остановить нелегко, с детства с боем свычен. Извернулся, рубанул наискось, достал кузнеца. У того плечо кровью окрасилось, топор вылетел из рук, но в аккурат врезался всаднику в голень. Упал с воплем казак.
Остальные сдерживать коней стали, побаиваются. И то посчитать: двоих у дома мужики положили, двое там же без лошадей остались, и здесь одного Владимир, второго Василий  топором достал. Половины нет. Тот молодой, что старуху в деревне зарубил, грозится, ругается, обидно ему: как же, новгородские лапти братов-казаков побили.
 А Гнедко уже ходко по льду Кабожи идет. Впереди бабьи шали виднеются. Ушли, кажется, только Василий совсем плох, кровь и на морозе не останавливается.
Перевязал отца Владимир, но до Устюжны живого не довезли.
 И на всем пути до города причитали бабы. Да рыскали по берегам Мологи обнаглевшие волки, словно чуяли, что им не грозит голодная зима.
 Еще не успели отпеть и схоронить отца, еще не выкопали монахи могилу для сельского кузнеца, а братья Теменевы уже при деле, в ополчении. Всю ночь вместе с другими защитниками города долбили вдоль и поперёк Мологи широки проруби напротив ворот крепостной стены, с тем, чтобы за ночь затянуло их хрупким льдом, припорошило снегом. Раскидывали под стенами и на возможных путях подхода литовского отряда «устюженский чеснок» - подметные каракули. Много наковали их кузнецы. Простая штуковина – три шипа, а как ни кинь, один все кверху торчит, коню ноги калечит. Да вкруг крепости вморозили в снег заостренные колья.
 Семен рубил пешней лед, с силой, от души, всаживая остриё в прозрачную толщу. Осколки летели во все стороны, мерцая в свете звезд. Обходивший позиции Федор Шубин, с которым Владимир в первую вылазку к деревне Батеевке против ляхов ходил, заметил его, залюбовался работой, подошел, спросил:
 - Откуда будешь, молодец? С пешней вижу свычен, рыбак нешто?
Смутился Сенька, молчит. Владимир за него отвечает:
 - Извини его, Федор Иванович. Стесняется по молодости. Это младший братишка мой…
 - О, Владимир! И ты, здравствуй, будь. А я тебя извини по темному времени и не узнал. Успели, значит, вернуться? А отец, что, в кузницах пропадает?
- Зарубили казаки отца, Федор Иванович. Еще и схоронить не успели. Утром отпоют.
 - Вот тебе лихо какое! Пусть земля ему пухом будет, знатный мастер был, я его с молодых лет знавал.
 Помолчали.
 - Так, говоришь, Владимир, литвины в вашей Деревяге объявились? Значит, скоро здесь ждать. Ну, ничего, встретим. Всех истребим, все их скверное племя, да так, чтобы на развод не осталось. А ты, молодец,- Шубин вновь обратился к Семену.- Силы-то побереги. Пойдем-ка со мной, я тебя караульным на башню поставлю. 
 Сенька, молча, поднял лежавший неподалеку самострел.
 - Да ты и оружный, как я погляжу. Совсем готовый ратник.
 Ответил опять старший:
 - Он  сегодня из этой оружии самолично черкаса уложил, чуть не насквозь прострелил.
Определили младшего Теменева к ратной службе.
Не спала этой ночью юная дворяночка Маша. Почему? Не влезть в девичью душу.
 Не спал в эту ночь и воевода Ртищев. Листал, обновляя в памяти, Устав дел ратных, которого сам же и переводчиком был по указу царя Василия Шуйского. Да не столько вспоминал, сколько ничем другим заниматься не хотелось. Год назад царь повелел перевести Устав с немецкого языка, желая, чтобы «россияне знали все новые хитрости воинские, коими хвалятся Италия, Испания, Австрия, Голландия, Англия, Литва…  И могли не только силе силою, но и смыслу смыслом противится с успехом, в такое время, когда ум человеческий всего более вверен в науку, необходимую для благосостояния и славы государства: в науку побеждать врагов и хранить целость земли своей».
 Ртищев, в который раз, с удовольствием отмечал, что ничто не забыто в этой книге: правила для образования и разделения войска, строя, похода, станов, обоза, движения пехоты и конницы, стрельбы пушечной и ружейной, осады и подступов. Не забыто и не менее важное: перед всякою битвой надлежало воеводе ободрять воинов лицом веселым, напоминать им отечество и присягу, говорить:
 - Я буду впереди…. Лучше умереть с честию, нежели жить бесчестно, и с сим вручать себя богу.
 Впрочем, вспоминал устав и размышлял над ним воевода недолго. События летели с такой быстротой, что задумываться было некогда.
 На рассвете 13 февраля 1609 года караульщики с Благовещенской и Дмитриевской башен увидели, как на противоположном берегу реки заметались, замельтешили огни факелов. Слитный конский топот и ржание, перекличка возбужденных голосов далеко разносились в едва начинавшемся свете утра, обнаруживая немалое числом войско. Забили тревогу. Отец Софроний в келье записывал полууставом: «Со многими прапоры, аки дождь наустиша к острогу изгоном, клич велик испустиша и в резные пискове вострубиша, аки зли волцы скачущие и яко змии аспидны шипяху, поглотити хотящее весь град…» Собственная запись казалась ему безумно красивой.
 Все в войске литовском уже знали о построенном остроге, но плохо учли и высоту, и крепость двойных деревянных стен. Как только лесная дорога вывела их на берег Мологи, пешие и конные воины бросились на штурм крепости. Литвины настолько были уверены в своих силах, в своем воинском превосходстве, что почти не применяли пушек. Не применили издавна испытанный способ, когда, приступая к острогам, они вначале старались выманить врага: на глазах у осажденных поджигали посад, истязали пленных, гоняли кнутом нагих женок…. Когда обороняющиеся не выдерживали и всем скопом устремлялись на вылазку, ляхи схватывались с ними малыми силами, остальные же нападали на крепость с тыла…
Но пуст был посад. И, конечно, обожглись. Незамеченные с ходу, проделанные устюжанами ночью полыньи, сыграли с ляхами злую шутку. Лошади вместе с всадниками проваливались под лед, быстрая Молога сразу затягивала их вглубь, не оставляя ни малейшей возможности спастись.
 Устюжане тут же ударили со стен из пушек и пищалей верхнего и среднего боя. Что-что, а стрелять мастера-оружейники умели. Иначе и быть не могло: как же проверить качество изготовленного оружия? Атака литвинов захлебнулась. Немногие, добежавшие до стен, были побиты железными крицами , что запасливые бабы понатаскали из кузниц, обварены смолой и кипятком…
 Косаковский вынужден был отвести свои отряды вверх по Мологе, к деревне Подсосонье. Опытный военачальник еще до боя понимал, что войско его близко к разложению, а Ржевский успел подготовиться неплохо. И почему не остановил порыв, было непонятно.
Отходили невесело, но сохраняя порядок. Полковник, как и воевода, хорошо знал: если веры в удачу нет, надо поднять дух войска. А для настоящего штурма произвести необходимые перестроения, поднять дисциплину.
Над городом кружили большие черные вороны, черт знает, откуда прилетевшие. Посадские, глядя на них, поговаривали, что вороны сопровождают ляхов в походе. Это было похоже на правду. Чуя поживу, каркая, вороны перелетали с места на место, садились на кресты церквей, на крыши домов, на стены и башни.
В течение дня еще несколько раз, но уже небольшими группами литвины подходили к крепости, разведывая слабые места в обороне. Но обнадеживающих известий Косаковский получал мало. К вечеру же, по своему обыкновению, развели костры, жарили мясо, бражничали, грозились утром наказать дерзких мужиков, выжечь Устюжну дотла. Больше всех шумела, как всегда, бритоголовая запорожская рать, черкасы…
Обозленный неудачей Косаковский, не дал шляхте коротать ночь по своему, и гулянье прекратил быстро. Если раньше всю черную работу выполняли воры русские и казаки, то в эту ночь погнали сотники и гордых литовских «лыцарей» по соседним деревням, с тем, чтобы собрать побольше возов с сеном и соломой, а под их прикрытием штурмовать стены крепости. Приказано было изготовить и большие деревянные щиты для защиты от картечи, пуль, стрел и копий.
Настоятель Ильинского монастыря отец Софроний бродил возле новых стен крепости, расспрашивая встречных о воеводе боярине Ртищеве. Но уставшие не столько от боя, сколько от напряжения первой схватки, голодные ополченцы, не обращали на него внимания. Наконец, попался ему Сенька Теменев.
- А, отрок,- схватил цепкими старческими руками парня.- Отведи-ка ты меня к боярину-воеводе. Он, стало быть, всё на стенах еще. Надобен мне по срочному делу.
 Семен ослушаться старца не посмел, да и надежда появилась Машу увидеть. А Ртищева они действительно нашли на западной стене, её воевода считал наиболее слабой.
 - С победой, тебя, боярин, - приветствовал Ртищева Софроний.- Великую милость Господь Вседержитель тебе явил…
 - Не победа это еще, отче Софроний,- на память воевода пока не жаловался, многих знал в лицо.- Это лишь начало. Боюсь, сидеть нам в осаде не один день. Хорошо еще народ к нам пробирается, лишние воины не помешают. Да кормить, отче, всех надо. Ты там распорядись из монастырских запасов.
 - Да где ж в обителях на всех. Монастыри у нас малые, да бедные.
 - Не греши отец Софроний! Знаешь, сколько скупой платит? Алтын гвоздем не приколотишь! Да завтра что б и монахов своих на стены прислали! Среди них знатные пушкари есть, я помню, пусть еще раз послужат государю всея Руси. А то нам  сеча – им горевать неча?
 Боярин знал, о чем говорил. Испокон веку на Руси уцелевшие в битвах воины уходили в монастыри. А в монастырях передавали воинское умение другим. Хорошо учили, начиная с рукопашного боя, заканчивая пальбой пушечной. Кроме того, любой монастырь сам был крепостью, так его  строили.
 Помялся Софроний, да делать нечего. В такое время против воеводы не пойдешь. О льготах церковных приходилось забыть.
 - Ну и ладно мыслишь воевода, ладно, сделаем, как сказал. Мы тоже порадеем для общего дела. Прости уж, что от дел тебя отрываю, но есть еще до тебя и тайный разговор. Не пойдем ли ко мне? Отведаешь заодно нашего монастырского яства, чай тоже весь день по стенам проскакал, а уж не молоденький.
Три года смутной круговерти многое накопили в памяти князя. Он помнил и смерть Бориса, и Самозванца, которому искренне  верил, и выборы Шуйского, в его глазах царя недостаточного, но царя. Впрочем, повторим, и народ признавал Шуйского царем, но не любил его.
 Не сказать, чтобы воевода Андрей Петрович забыл и о хранящихся в монастыре ценностях, в том числе и о сокровищах царевны Ксении Годуновой. За насыщенными событиями днями просто было не до них. За поздней трапезой в монастыре, после первых же слов Софрония вспомнил:
 - Ты прав, отец-настоятель. Бог даст, конечно, может, и выстоим. А ежели не так – следует вывезти самое ценное: каменья там, золото какое, иконы…. Много не возьмут, но самое ценное надо спрятать от греха подале.  Поутру я к тебе Алексея Суворова пришлю. С ним и порешите – куда и что. И людишек нескольких найдете. Да что б и молчали потом…
 - Да как из острога уйти, князь? В осаде сидим.
 - Это уж не твоя забота. К нам люди идут, и от нас, кому нужно, уходят. Алешка Суворов проскочит…
 Отец Софроний и Ртищев совсем забыли о Сеньке, так и не отпущенном настоятелем и молчаливо стоящем в углу.
                ***
Сказание четвёртое.               

 Полковник пан Косаковский умел и любил воевать.  Утром 14 февраля его отряд  готов был к новому штурму города. Как полковник это сделал – отдельный рассказ требуется. Кое-кто и с жизнью расстался. За ночь удалось собрать большое количество возов соломы и сена, подтянулись от Батеевки обозы с тяжелыми пушками, со «всякими стенобитными козньми». Одну такую пушку тащили  двадцать лошадей. Подошло подкрепление. Но литвины, получившие достойный отпор, больше не собирались брать город на хапок, а готовились к штурму обстоятельно и серьезно. Казаки, всегда шедшие в первых рядах, что в бою, что в грабеже, ладили штурмовые лестницы, щиты. Большинство даже трезвыми были в то утро. Рассчитывал Косаковский и на усталость защитников крепости после первого штурма и бессонной ночи. По опыту знал – боевой дух в такой ситуации обычно сломлен, а в сердце смятение.
И для горожан утро 14 февраля стало проверкой на прочность. Ночью защитники крепости ходили к исповеди и причастию, точили топоры, сабли, ножи, самопалы чистили. К бою готовились все яруса: верхний, подошвенный, средний – главное, убирали оставшийся строительный мусор – не дай Бог, воин споткнется. Копошились пушкари, поднимая на блоках зарядцы и укладывая их у своих затинных пищалей. Пушкарей смешил известный городской бездельник Пашка Беспамятный, предлагая вместо ядер, заряжать пушки солеными огурцами:
- Ляхи соленых огурцов не ядят,- уговаривал он.- Они и не поймут – чего-то в них летит, воет и брызжет. Испугаются и враз разбегутся!
Сновали деловито ратники. Начищали пушки, делили меж собой порох – зелье  пушечное, что запасен был в зернах, прессованный. Этот, в отличие от обычного, не лип к стволам, и дальность боя повышалась. Опытные бойцы учили новобранцев, не без пинков, конечно.
С тревогой всматривался в еще не расступившуюся темноту воевода Ртищев, так и не сумев поспать этой ночью. Лазутчики донесли, что во вражеском стане все готово для решительного боя, который вот- вот обрушится на стены крепости. И разговаривая с ополченцами, воевода старался все же поднять их боевой дух, полагая, что славы много не бывает:
- Ляхи над слабым и безоружным храбровать горазды, а в бою жидки, только чванством да спесью надуты. И не нам, православным, латинян богопротивных бояться, - говорил он перед боем.- А мы и крепостью веры сильны, и удалью русской славны. Упованье наше есть святая Троица, стена и щит – Богоматерь. Не устрашимся! Тяжкие испытания мужество рождают!
Впрочем, понимал многоопытный Ртищев – не слова будут решать исход сражения, а армата. Но и на хвалебные речи не скупился… Оборвал его безымянный ратник, судя по всему только что сменивший рясу на старинный доспех:
- Не суетись, князь. На Руси завсегда храмы воинам ставили: Федору Стратилату, Архангелу Михаилу, Дмитрию Салунскому, Георгию Хороброму да Николаю Чудотворцу…. Так мы ж не хужее…. Не боись!
К боярину Алексею Петровичу подошел Богдан Перский.
- Князь-воевода, после пушечного боя ляхи к стенам под прикрытием возов пойдут. Дозволь, я охотников соберу, вылазку сделаем, пожжем солому и сено.
- Посечет вас конница в поле,- возразил Ртищев,- людей лишь потеряешь.
- А мы с пушками да пищалями на санях пойдем. Пока пушкари стрелять будут, другие и пожгут
- Все одно, опасно, Богдан, да делать нечего, идите с Богом. Уж постарайтесь живыми вернутся, а святые отцы за вас помолятся,- вынужден был согласиться воевода.
С восемью малыми пушками и пищалями легкими, только что откованными устюженскими кузнецами, Богдан Перский с отрядом вышел за ворота крепости. С тем, чтобы литвины не сразу заметили ополченцев, пошли под крутым берегом Мологи, где предрассветная тьма была особенно густой. Шли без шума, оружие, тщательно увязанное, проверенное лично Богданом, не звякало на ходу, лишь тихо поскрипывали на морозе сани, да изредка, оступаясь, всхрапывали лошади. Чернел могучими елями и соснами противоположный берег, скрипел под ногами снег.
Отряд почти достиг польских позиций, когда наткнулся на казачий разъезд. Но казаки не сразу опознали по ночному времени устюжан. К слову сказать, байки  о хорошей организации войск перед сражением, которыми во все времена грешат военачальники, несколько преувеличены. Это и дало Перскому те несколько мгновений, которые, в конечном счете, решают исход любой схватки. Мало кто из казаков успел обнажить сабли.  Пешие лазутчики стаскивали их с коней, резали, добивали. Но и отряд Перского понес первые потери: трое зарубленных защитников города остались лежать под берегом, окрашивая снег темной кровью.
- Господи-спасе,- торопливо крестя погибших, прошептал Владимир Теменев,- доколь еще терпеть ляхов и мытарится будем?
Вслед ускакавшим донцам сквозь зубы неслись проклятия.
Уцелевшие в короткой стычке казаки предупредили своих. Косаковский, удивлённый дерзостью осажденных, направил против отряда литовскую конницу. Литвины лихо понеслись на русских, предвкушая, как легко и с удовольствием порубают пеших. Но Перский, ожидая атаки, уже развернул пушки и пищали, и они дружно ударили по коннице картечью, сметая всадников с седел. Вторая группа устюжан во главе с Владимиром пробралась к крайним возам с сеном и соломой. Лазутчики еще раз выстрелили из пушек – успели перезарядить. Со стен крепости в поддержку смельчакам ударили из крупных орудий. Часть своего запаса соломы и сена в результате рейда устюжан поляки потеряли, но Перский понимал, что дальше удача может отвернуться от них – баба капризная, скомандовал отходить. Да в реве пушечного боя, растерялись, сбились с дороги, оказались позади бросившихся спасать и отводить уцелевшие возы ляхов. Впрочем, неразбериха была такая, что все смешалось. Кто-то уже бросался к городу в намерении штурмовать, кто-то бежал назад. Не было бы счастья, да несчастье помогло: ополченцы наткнулись на оставленную без присмотра пушку, уложенную в запряженные цугом сани. Везло устюжанам на пушки: железо к железу, что ли тянуло? Они и на этот раз не растерялись и погнали захваченную упряжку  с орудием к воротам крепости. А Ртищев уже выслал подмогу своим ратникам, на которых со всех сторон наседали литвины и казаки. Посадские ополченцы с трудом отбивались от атакующих, прорывались к крепости, поднимая раненых, и, увы, бросая мертвых. Подлинные законы войны суровы.
Рассвело. Сильно ругался полковник Косаковский. Эти непредсказуемые защитники Устюжны нарушали все каноны ведения боя. А кто бы ни нарушил, когда речь шла не о классической войне, а о войне гражданской. Особенно раздражала полковника потеря пушки, уже второй, считая ту, что отбили устюжане у Батеевки.  Удары нагайки по спинам и ругань «бабы, тетки!» - были еще не самым страшным наказанием для провинившихся захватчиков. Казалось ему, что такого в боях с русскими у него  не было. Подспудно может, он  понимал, а может, и не догадывался, что в разграбленной, униженной Руси, главным признаком которой южане и европейцы считали унылое долготерпение, здесь он впервые лоб в лоб столкнулся с таким страшным противником, как национальный характер, когда для русских все кроме боя идет в разнос. Многие позднее убедятся в силе этого противника.
А ополченцы надрывали животы над Аксаком Нефедовым, который не знамо зачем, прихватил в атаке татарский халат, и теперь расхаживал в нем по крепости, радуя своим экзотическим видом баб и ребятишек.
Чудом прорвался в Устюжну гонец из далекой Вологды. Очнулись, дублены кожи , рассылали грамоты по всему северу. Воевода Пушкин писал Ртищеву: « Хотя мы ему (Лжедмитрию) и крест целовали, но только Бог свой праведный гнев отвратил, дал бы победу государю Василию Ивановичу и тебе, то мы всей душою рады головами служить, пусть только другие города нам помогут. Пожалуйста, помыслите с миром крепко, а не спешите крест целовать: не угадать, на чем совершиться».
- Поздновато опомнились,- только и сказал на это Ртищев. Да не отпустил гонца обратно, загнал на стену, рассудив, что лишние ратные руки не помеха.
С длинными штурмовыми лестницами, прикрываясь деревянными щитами и возами с соломой и сеном, ляхи вновь пошли на штурм. А на ее стенах, на смерть, как на работу, стояли устюжане. К ополченцам присоединились монахи, старики, женщины и подростки. Перевязывали раненых, сбрасывали на головы штурмующих бревна и железо, поливали серой, смолой и кипятком. В грохоте, стонах, криках, остроте жестов уже  ощущалось начало большого трудного боя, момент необратимого движения в новом направлении.
Акилина Ефимовна, Семенова Анастасия и даже Лизка, как и многие женки посадские, были на стенах. Стеснительность младшей Теменевой, молчаливость средней и степенность старшей исчезли, словно их никогда и не было. И все другие бабы, встрепанные, но не заполошные, были похожи одна на другую. Старухи тоже шустры были не по годам.
Несколько вражеских ядер одновременно попали в западную часть крепости, где стояли Теменевы. Казалось, что само небо раскалывается на части, так вокруг все гремело и грохотало, Тряслись крепостные стены, дрожала, раскаленная пушечным огнем земля. И то благо - сырое дерево плохо горело, а наспех срубленные, что греха таить, срубы держали удары ядер.
В перерывах, когда польская армата прекращала огонь, атаки возобновлялись одна за другой. Штурмующих было так много, что в некоторых местах защитники не успевали отбиваться, воры прорывались внутрь. И то сказать, ополченцы и стрельцы еще прежде были измотаны в стычках, сторожевых многоверстных объездах, устройствах засек.
Ртищев вынужден был снять со стен полсотни ратников, которые, и рубились с прорвавшимися внутрь острога бандитами Косаковского. Правда, нападающим мешал крепкий утренний мороз: закостеневшая тетива самострела теряла упругость, на заиндевевших полках пищалей не загорался порох, самопалы постоянно давали осечки.
Лизка, увидев над стеной голову польского «лыцаря», испуганно метнулась в сторону: овкач  из-под смолы в ее руках был пустым. Лях злобно ощерился, готовясь перепрыгнуть стену. Но помешала ему Настасья. Ударила по повернутой в сторону Лизки голове балясиной, забытой строителями. Воин охнул, осел с уже занесенными для удара руками, а, увидевшая все это Акилина, резким толчком скинула поляка вниз.
- Вовремя подмогнули, бабы,- крикнул подскочивший ополченец, отбивая оскором  удар польской сабли. – Не бойсь, за нами не пропадет, и мы не подведем. Побьем ляхов! А где молотят, там и полова.
- Придержи язык-то, пустомеля,- одернула ополченца Акилина.- Глянь, с той стороны лезут. Воюй, давай!
Защитникам крепости приходилось туго, но нисколько не легче было и противнику. Польские военачальники растерялись перед « умением зельным  и силой стреляния русского». Перед неотвратимостью топоров и сабель устюжан,  «кои бьют нещадно».
Владимир попал в полусотню вместе со стрельцами, выделенными Ртищевым для уничтожения прорвавшихся казаков. Точнее забрал его туда Федор Шубин, заметно выделявший  Владимира, ценивший его удаль и храбрость.
Казаки прорвались возле восточных ворот, но почти сразу наткнулись на устюжан у Ильинского монастыря. Но стрельцы и ополченцы даже не успели напасть на них, когда один из казаков, подняв на саблю грязный белый платок, пошел навстречу.
- Кто тут у вас старший?
Широкоплечий Шубин, опираясь на длинное топорище, вышел вперед:
- Ну, я. Чего надоть, песья душа? Али сдаваться надумали?
- Не сдаваться. Решили на вашу сторону перекинуться. Не могем более супротив веры христианской идти,- южнорусским говорком, сильно напирая на «г»,  зачастил казак.
- А может пакость каку, ****и, задумали? Ков злодейский?
- Вот те крест. Да и какая пакость? Не больно сладко вам сегодня доводится, а мы подмогнуть хочем. Али думаешь, у Косаковского среди вас лазутчиков нету?
- Помочь? А сами аки ляхи приблудные – токмо бы честный люд зорить, воровством промышляя. Не по заслугам, а из милосердия Бог вам жизнь хранит.
Шубин подозрительно разглядывал казачье, но в душу не влезешь.
- Крест целовать будем, верно, товарищи,- казак-переговорщик обернулся к своим.
- Верно, не сдадим, не сумлевайся боярин,- разноголосо зашумели остальные.
- Ну, я и не боярин. С боярином еще встретитесь…
Помощь горожанам действительно не была лишней, и, переметнувшиеся казаки пришлись весьма кстати. Шубин это хорошо понимал. День только-только перевалил на вторую половину, исход его оставался неясен.
- Владимир,- скомандовал он,- веди их к воеводе. Он к месту определит.
Оставив казаков у Ртищева, который долго ругал их поносными словами, но, по всему видно, был доволен, Владимир  побежал искать родных, раз уж выпал случай.
- Ой, Володя, живой,- запричитала, увидев его, Акилина.- А Сенька-то не с тобой? Сидел бы возле нас. Бегает незнамо где…
- Сеньку отец Софроний пошто-то к себе взял. Вы как живы, здоровы?
- Да пока бог миловал, Вот и Лизавета у нас воюет. Дожили, сынок, до судного дня, уж и бабы ноне ратуют…. Озлобились все, не к ночи будь сказано.
- Исполать им и бабам, и старикам, и всему народу устюженскому,- перекрестился Владимир.
- Володя, Володя,- скороговоркой, чуть смущаясь, вмешалась в беседу Лизка,- А Настасья-то наша сама ляха по голове балясиной ударила…
- Погоди ты,- остановила ее Анастасия, одновременно ловко перевязывая раненого ополченца.- Муж, что воины говорят, выстоит Устюжна, ай нет?
Владимир с любовью посмотрел на жену:
- Тяжело, конечно, Настенька. Надеяться будем на святую Богородицу. Вот мнихи крестный ход замышляют, считают, поможет. А нам не крестный ход, нам отступать сама знаешь некуда. Либо все здесь поляжем, либо…
Не умея складно говорить, Владимир запнулся, а потом продолжил словами отца Софрония:
- Даст Бог, благословим ворога, мало не покажется.
В стену ударило очередное ядро. Донесся кислый запах горелого пороха. Со стен вновь стало видно, как скученной и тяжелой грудой двинулись тушинцы.  Шли вперемешку, перестраиваясь на ходу и вновь путаясь. Владимир спешно попрощался с родными, пообещав, что к вечеру подойдет, и помчался к своему отряду.
Отец Софроний подготовил годуновские богатства к отправке. Договорились с Алексеем Суворовым закопать их под приметной сосной в государевом бору близь дороги. На этот случай, как и в любом богатом городе, готова была скрытня. Нравы на Руси давно были суровые. Хитрили, изворачивались, хотели выжить, а когда было иначе?
- Вот, сын мой,- говорил Софроний Алексею.- Изготовил я два извода. Один, здесь, в монастыре останется, другой с каменьями положил. Бог ведает, будем ли живы…
- Сейчас, отец келарь, пока бой идет, и думать нечего за стены выйти, Ближе к ночи собираться будем. Да ты не сомневайся, все исполним. Измены среди нас нет. Не о корысти, о чести помышляем.
Ошибался Алексей. Планировалась измена в русском лагере. Из тех двух десятков приблудных немцев - наемников царя, оставленных в Устюжне, капитан Лансдорф, командир наемников, тайно обещал Косаковскому передаться к нему со всеми воинами, открыть ворота острога, но пьяный забыл о своем уговоре. И немцы бились наравне с Устюжанами. Даже похвалу Ртищева заслужили.
А отец Софроний продолжал:
- Уж постарайся, Алексеюшко, послужи во славу Божию.
Суворов распрощался до вечера и вернулся на стены, прихватив с собой Семена. Он вообще его отпускать от себя больше не собирался. Понимал: вольно или невольно отрок стал слишком много знать. И шустер был не по годам.
Волна за волной накатывались поляки на город. Озлобленные сопротивлением русских, они стали драться так яростно, что кое-где дрогнули и защитники. Ртищеву все время приходилось перебрасывать людей с места на место, туда, где сумел прорваться противник, В довершение ко всему в некоторых местах загорелись стены - вспыхивали застывшие на них потеки смолы и серы.
В монастырях же готовили крестный ход. А защитить устюжан должна была, хранившаяся в Ильинском монастыре, икона Богоматери Одигитрии. Ее вынесли во второй половине дня. Пока ляхи после нескольких безуспешных атак перестраивались, подсчитывали потери, устюжане, свободные от несения дозоров, собрались на монастырской площади. Когда из ворот монастыря показались хоругви крестного хода, новоставленный отец Евстафий, монахи, священники, посадские и сельские жители пали на колени. В наступившей тишине далеко за стенами слышны были голоса певших дьячков и певчих. Устюжане молились о спасении, католики смеялись в своем стане. Одигитрию вынесли на стены крепости…
Каждый год с тех пор в феврале празднуют в Устюжне победу и славят Богоматерь.
Поляки были обескуражены. Непрерывный штурм острога не принес ничего хорошего. Косаковский вновь отвел своих воинов, размышляя, что же делать дальше. Конные отряды опять рассыпались по округе, собирая фураж и продовольствие. Но поборы давались плохо. Крестьяне пожгли сено и солому, уничтожили и спрятали хлеб. В опустевших деревнях волки вырезали не уведенную скотину. Черной тучей надвигался голод. Правда, сообразительные запорожцы, обнаружив самодельные крестьянские сети, притащили их в лагерь, прорубили на реке проруби, да натаскали из омутов, где спит зимняя рыба, здоровенных сомов. И все одно – роптало войско. Литвины от рыбы отказывались, требовали мяса, пытались и охотиться, но зверь ушел от пушечного шума в лес подале. Прибившийся к казакам под Воронежом дьячок-грамотей  писал для полковника:
«Доколе свирепствовать против нас сим кровожадным вранам, гнездящимся в их бревенчатом гробе? Города многолюдные и целые волости уже наши; Шуйский бежал с войском, а крестьяне ведут дерзкую войну! Рассыплем их в прах и жилище!»
 Косаковский благоразумно отсылал все написанное в Тушино.
 А защитники города отпевали и хоронили убитых, латали разрушенные польским пушками стены, по ночам отдельные группы смельчаков делали вылазки во вражеский лагерь, резали и жгли.
Полковник, конечно, ждал подмоги, но многочисленные отряды разного сброда по всей Руси напрочь вязли в снегах. Озлобленные всем они находили единственное средство для своего уязвленного самолюбия в нещадной мести и свирепом истреблении всего сермяжного племени из тех крестьян, что кое-где оставались по деревням.
В крепости запасов продовольствия пока было достаточно, но Ртищев прекрасно понимал, что всю зиму им здесь не пересидеть. В то же время войско его было малочисленным для того, чтобы атаковать поляков. Были отправлены гонцы на Москву за помощью, но больше уповали на покровительство Одигитрии, да на то, что выдохнуться ляхи, захлебнуться собственной кровью.
Впоследствии это и произошло. А на помощь из Москвы рассчитывали напрасно. Она не пришла.
Воспользоваться затишьем решил и Алексей Суворов, для того чтобы вывезти царские драгоценности и часть монастырской казны. В приделах монастыря он и отец-келарь Софроний укладывали отобранные последние украшения.
- Хватит ли людей тебе, Алексей,- спрашивал Софроний,- Не дай Бог, отберут клятые ляхи каменья.- Блазнилось мне, из-за них Косаковский лживое сердце и к Устюжне пришел.
- Больше десятка брать все одно нельзя. И заметят скорее, и в остроге каждый человек на счету. Да и в снегах малым числом сподручнее уходить. Бог не выдаст – свинья не съест, отец келарь.
- Спосылать бы еще кого,- не слушая Суворова, пытался сообразить отец Софроний.- Да оно верно – каждый воин по счету.
В келье, куда принесли ценности, уютно пахло присущими храму запахами: елеем, ладаном, сухими травами. От небольшой в синих изразцах печки шло тепло, сморившее Сеньку Теменева, который за последние сутки ни на шаг не отходил от Алексея Суворова. Сквозь дрему он слышал бормотание Софрония, но даже бурмицкие зерна , особо ценимые на Руси, нимало не занимали его. Ему снилась Маша, их последняя встреча.
Этот постреленок выбрал-таки время и сумел организовать свидание. Как он это сделал, не признался бы даже под пытками.   
- Нравишься ты мне,- говорил Семен оробевшей дворяночке.- Воров побьем, подрасту малость, сватать тебя батюшку с матушкой просить буду.
- Ишь, быстрый какой,- отвечала Маша.- Так тебя и пустят свататься. Прикажут Отрепьевы палками со двора гнать,- и, сожалея, добавила,- не ровня ты мне.
- Не ровня? Посмотрим, кто на войне отличиться! Вот и будем одинаковы. Мне батюшка рассказывал, что в раньшие времена часто так бывало. А дьяк в нашей церкви говорил, что у греков древних в эллической земле и бог был Гефест, тож из кузнецов. Я чем хуже?
Маша раскатилась тихим смешком, но ладошку, к  которой робко прикасался Сенька, не отняла.
- Иди, уж, Гефест, а то хватятся меня, искать начнут. Попадет обоим.
- Вернусь, увидимся вновь?
- Откуда вернешься?- голос дворяночки дрогнул.
- Уходим из крепости по секретному делу для общей пользы. Может, и расскажу потом, когда время придет. Так встретимся?
- Да,- ответила девушка.
Откуда было знать юным, что ничего нельзя принимать близко к сердцу, потому что то, что примешь, никогда не можешь удержать.
                ***
Сказание пятое, последнее.               

На Устюжну опустилась звездная ночь. Звезды были яркими, холодными и чужими. Сухо потрескивали на морозе бревна домов и крепостных стен. Напряженно вглядывались в темноту башенные дозорные, ловили посторонние звуки. Скрипел снег под ногами редких, ищущих избу потеплее ополченцев. Несколько стрельцов в длиннополых кафтанах, торчащих из-под полушубков, долбили землю на площади Ильинского монастыря. От глухих ударов вздрагивали, роняя иней, деревья. Погибшие во время дневного штурма защитники острога были сложены тут же, возле стен. И их было много. Стрельцы готовили могилы, чтобы днем похоронить павших защитников.
Алексей Суворов готовил отряд к выходу из крепости. Груза брали не столько, сколько хотел бы отец Софроний. Суворов наотрез отказался вывозить золото – тяжело, рухлядь: меха, ткани – занимают слишком много места. Хотя тот же Суворов прекрасно знал им цену. Золото, к примеру, на Руси пока не добывали, золотые изделия привозили азиатские и европейские купцы. Алексей сам, не раз, разговаривая с ними, замечал: нам золота вашего не занимать – сами везите. А, встряхивая искристые меха, добавлял: вот оно наше богатство, рухлядью зовем, а на золото меняем. И все равно брали с собой только самоцветы, в оправах и без. Все уместилось на паре вьючных лошадей.
Тщательно отбирал Суворов ополченцев для сопровождения «каменьев». С ним шли только проверенные воины, отличившиеся в бою не раз, а главное, умеющие обращаться с конем, если и хуже казака, то чуть. Ни ростом, ни статью, ни одного бог не обидел. Но никто из них не был посвящен в то, что они повезут и куда направятся. Догадывался об этом лишь Сенька Теменев, но по молодости лет не придавал этому значения. Его больше занимали полученные от командира самопал и легкая броня, которыми он чрезвычайно гордился. Алексей Суворов отпустил его попрощаться с матерью, и он хвастался оружием и доспехами перед родными. Сметка и глупость часто уживаются у подростков вместе.
Акилина, Анастасия и Елизавета, благодаренье Богу, пока оставались живы, но мать зацепил по предплечью осколок польского ядра, и теперь она уже не хлопотала среди раненых, а тем более не поднималась на стены. Но все одно пыталась хоть чем-то помогать невестке и дочери. На их ворчание отмахивалась: 
- Сухое дерево век скрипит.
Теменева старшего Суворов тоже звал с собой, но Федор Шубин не отпустил.
Он был против и отъезда Сеньки, но сделать ничего не смог, дисциплина у Ртищева была жесткой. И хотя Владимира привечал сам воевода, расставание с братом было неизбежным. Радости в семье это не вызывало. Вместе и тяготы легче переносятся, а теперь к ним прибавился страх за Семёна. Напряжение последних дней спрессовалось в непереносимую боль, и даже бабы не выли, провожая младшего, слишком устали.
Но все эти дни дозорные по-прежнему бдительно, как и прежде, оглядывали с башен округу, ополченцы делали храбрые до безрассудности вылазки за стены острога. Сам полковник Косаковский вынужден был как-то заметить, что следует бояться людей, которые сражаются тогда, когда они хотят, а не тогда, когда хочет враг. Впрочем, это была лишь похмельная слабость. Иногда он  полураздетый выходил на мороз, чтобы слышать перестук оружия, перекличку дозорных на устюженских башнях, привычную перебранку жолнеров в своем лагере. Это его и  успокаивало, и помогало строить новые планы штурма.
Отряд Суворова вышел из крепости после полуночи, часов около трех, когда ослабевает внимание часовых и лазутчиков, а тела требуют отдыха и тепла. Алексей рассчитывал незамеченным проскочить сквозь редкие польские разъезды и уйти в лес, скрыться в густой чащобе, но этого не удалось. Поляки после неудачных атак на острог были настороже. Они постоянно наблюдали за крепостью, пускали дозоры по округе, карауля каждое движение осажденных горожан. Приняв суворовский отряд за очередную вылазку противника, наученные горьким опытом кровопролитных схваток с русскими лазутчиками, ляхи пропустили десятку всадников несколько вглубь своего стана, с тем, чтобы отсечь от ворот крепости, не позволив затем вернуться. Когда Суворов это понял, отступать было поздно. Оставалось одно – прорываться с боем. Спешенные ополченцы, уложив карабины и фузеи поперек седел, дружным залпом отбили атаку. Но нападавших было раза в три-четыре больше.
- На конь,- скомандовал Суворов. – Руби, ребята с оттягом, а уходить на Мологу. Не бойсь, прорвемся, ужель мы черкасов хуже. Семен,- тут же подозвал младшего Теменева,- держись справа от меня, чуть позади.
И тут же достал саблей вырвавшегося вперед других казака в мохнатой шапке.
- Делай как я, понял? За мной!
Напрямую направил коня на занесенный снегом лед Мологи, на замерзшие уже, прорубленные недавно проруби, которые сгубили несколько десятков вражеских всадников. Казаки и ляхи попридержали коней, заподозрив очередной подвох, но лед хорошо выдерживал ратников. Правда, из Суворовской десятки двое остались на снегу, сраженные пулями польских пистолей. Остальные, держа в поводу вьючных лошадей, уходили к лесу.
В звуки кратковременного боя на стенах крепости вслушивались караульные, да Владимир Теменев, которого теребила за рукав мало что понимающая Лизка.
Погода внезапно испортилась. На острог, на лес, принявший уходивших устюжан, посыпался снег-не снег, а какая-то льдистая крупа, что, впрочем, Суворову было на руку. Лес же был пуст и таинственен. Казалось, что сосны и ели сами идут навстречу всадникам, как бесконечное древнее войско в остроконечных шеломах. От заиндевевших людей и конских морд курился легкий пар. И Суворов наметом гнал своих все дальше и дальше от города.
Устюжну же ожидали еще несколько дней непрерывных атак, но она выстояла, поляки были разбиты. И Андрей Петрович Ртищев сказал слова, прославившие и его и защитников города: «Блажен тот, кого сподобил Господь увидеть день великого торжества Устюжны, день ее славы. Устюжна железная, а люди в ней каменные».
Но большие потери понесли горожане. А Теменевы схоронили и мать Акилину Ефимовну. Шальная пуля польского мушкета  достала ее на крепостной стене, куда она поднялась, несмотря на ранение.
Враги, отпустившие было отряд Суворова на реке, все же стали преследовать его. Может быть, они догадывались о том, что везут русские что-то ценное, заметили вьючных лошадей, а, возможно просто бросились в азарте.
Северяне же гнали вперед, не жалея коней. Суворов лишь ругал себя за то, что не сподобились пойти на лыжах. Наверное, так было бы легче.
Под шатром огромной разлапистой ели он приказал всем остановиться.
- Вот что, братья, заслон оставлять надо. Догонят ляхи, порубят к чертовой матери.
- Не осрамимся чай,- возразил ему кто-то невидимый из темноты за снежной пеленой.
Но Суворов не слушал, продолжал:
- Приказать не могу – смертное дело. Решайте сами, кто останется?
- Ну, господи спаси. Помолитесь за меня, братцы,- сказал худой, высокий Иван Суетин, подъезжая к Алексею.- Все равно бобылем живу, особо стенати по мне некому. Останусь.
- И нас посчитай,- присоединились к Суетину братья Поздеевы.- Когда-никогда, а видно пришел и наш час. Не будь в сомнении, Алексей Васильевич, постоим, задержим латыню нечистую и черкасов поганых. Не подведем, не поминайте лихом.
Не было у Суворова времени на долгое прощание, на слезу. Поклонился, да рукой махнул: вперед! А позади уже слышались удары топоров, то Суетин с Поздеевыми рубили деревья, ладили засеку на дороге.
Еще долго слышались потом позади редкие одиночные выстрелы. Но потом стихли и они. Ясно стало, что погибли засадные. До скрада же еще было далеко. А Суворов вполголоса, поминая апостолов, стужу, бурю, отца Софрония, ругался неслыханно сложным матом. Кто бы знал, что удача отвернется от него. Понимал, что богохульствует, а сдержаться не мог.
Сеньку пока миновали польские пули, а польские сабли возле Устюжны отводил от него Алексей. Опытный в сече, он намеренно ставил юного Теменева позади себя. И теперь, в скачке по зимнику, Семен все так же держался справа, на половину лошадиного корпуса отставая от Суворова. Следом в поводу шли две вьючные лошади и трое оставшихся в живых ратников. А еще рядом в лесной чаще бесшумными серыми  призраками шла волчья стая, отчего хрипели под всадниками кони и косили карими глазами на лес.
Живые ополченцы не слышали ругань Суворова, а после того, как дали отдохнуть коням и с рыси перешли на шаг, тихими голосами переговаривались меж собой:
- Вот лихолетьем Бог наказал. Сколько голов за Устюжну положили, а бесу все мало. Воистину вспомнишь: не бей по роже, себе дороже.
- В бору и парме всю зиму нынешнюю волки воют и рыскают, вот как теперь. Старики говорят, не к добру.
- К войне и выли, будто не знаете. Да сытые они теперь, нас не тронут.
- И было ли время страшнее нашего?..
Тянет русского человека поговорить в минуту опасности. Тянет. Они-то еще не знали, что выстоит Устюжна, уйдут от стен острога побитые казаки, воры и литвины.
Опасность может придти тогда, когда, кажется, что самое трудное осталось позади. К тому времени как всадники достигли царского бора, буря разыгралась не на шутку. Снежные языки лизали верхушки сугробов у могучих стволов. В круговерти поземки, в сыпавшейся сверху льдистой крупе ополченцы почти не видели друг друга. Суворов приказал взяться за повода, образовать цепочку. Надеялся он, что преследователи в такой буран потеряют след, но и опасался, как бы кто не провалился вместе с конем в какую ямину. Не допусти господь, случиться такое – костей не соберешь. Да и, похоже, с дороги сбились, не видно ни зги. Решил пережидать. Спешил свой поредевший отряд. Над присевшими у сосны ополченцами тут же намело огромные сугробы. Дело шло к рассвету, а он все не наступал.
- Вот что, Семен,- сказал Алексей младшему Теменеву.- Везем мы добро монастырское, сам знаешь. Поначалу в Белоозеро отправить хотели, да не судьба видно, и не дошли бы. Отец Софроний здесь на бору оставить велел. Так и сделаем, ежели живы будем. А если нет, на тебя надежда. Метель поутихнет – покажу тебе скрад, половину каменьев там оставим. Но Устюжну могут ляхи взять. Тогда выдаст отец Софроний тайное место: стар он и телом немощен, за жизнь свою и отдаст. Если и меня убьют, зарой половину у себя в кузнице. Здесь до вас, до Деревяги, совсем недалеко. Передашь потом Богдану Перскому либо Федору Шубину. Они про то добро знают.
Наконец пришел рассвет. Вместе с ним стала утихать и ночная круговерть. Ополченцы выкапывались из-под сугробов, стряхивая снег с плеч и оббивая об колени шапки. Предстояло искать дорогу: в поле, на опушке, кони вязли в снегу по брюхо. Дороги, конечно, так же, как и лес, завалило снегом, но все же они были укатанными, лошади вполне могли проходить по ним. Хорошо еще, что в бору найти дорожные просеки было достаточно просто.
На просеке они и наткнулись на поляков. Так и не успел дойти до скрада Алексей Суворов – тяжелая ружейная пуля вынесла его из седла. Остальных ополченцев окружили конные ляхи. Чудом, с раздробленным коленом, вырвался из кольца Сенька Теменев, уводя в поводу одного из вьчных коней с небольшим грузом. Прикрыли его старшие, помня наказы Суворова.
Без памяти лежал он в нетопленном холодном отцовском доме, когда вернулись Настя и Лиза. Владимир ушел вместе с другими устюжанами преследовать отряд Косаковского, резво бежавшего от стен крепости.
Владимира в Деревяге не дождались.
                ***          
        Глава III.

Чернов с утра просматривал газеты. У журналистов это становится такой же дурной привычкой, как у пьяницы тяга к рюмке, хотя, что нового можно найти в газетах? Всё прежнее. Все пишут о вертикали власти, о том, что страна  пребывает в состоянии перемен, надо заметить странных, которые почему-то ни к чему хорошему не приводят, мы топчемся на месте. Кто-то протестует, кто-то так любит власть до боли… Словом, люди становятся подвержены страстям. Но растут, набирая силу лишь те человеческие черты, к которым раньше относились с предубеждением: стяжательство, цинизм и глупость.  Именно эти человеки хохочут и хвастают сидя в правительственных, депутатских и прочих руководящих креслах. Жадность – это для России понятно, господа. Как всегда, проворовались. А цинизм и глупость? Что сподвигло их развитие у достаточно умного и доброго народа? Конечно, не впервые мы с ними встречаемся, но не в таких же количествах! Мало того, отодвинув жестяную занавеску, мы даже грязное белье стали трясти на глазах у всего мира. Посмотрите, какие склоки устраивают посланцы России в любой европейской столице! Нет слов. А дома? Решающим аргументом в споре стал автомат Калашникова, а то и «Агрон-2000».
Впрочем, есть одна категория граждан, которых называли то человеческим материалом, то народом, то «пиплом», а в просторечии «быдлом». На их мнение ссылались и ссылаются, предоставляя им самим лишь полицейский режим в авторитарной стране. А эти наивные граждане хотят быть свободными. Более того, по русской традиции, не свободными, а вольными. Свобода, как известно, понятие юридическое, а воля – наше, родное.  На что режим много лет подряд говорит: накося, выкуси!
Жизнь вообще плохо поддается какому-либо анализу. У аналитиков для этого нет даже соответствующей системы, что называется – делаем, как бог на душу положит. Разгул коррупции, размах преступности, экологическая загрязненность, драка за правительственные и депутатские места – иной раз в прямом смысле, и впереди «светлое будущее». От такой реальности и в самом деле хотелось быть вольным.
Чернову казалось, что изменить Россию к лучшему можно лишь изменив институт чиновничества, который, по его мнению, со времен Ивана Грозного менялся лишь косметически.
От газет Андрея оторвал Лачутин, несколько смущенный, в таком состоянии, что бывает у мужиков после нечаянно проведенной бурной ночи.
- Слушай, я давно хотел тебя спросить,- сказал он, кивая на газеты.- Непонятно мне, как это вы работаете, как статьи свои делаете? В одной газете читаешь – все, правда. Возьмешь другое издание, мнение противоположное, а кажется, опять все правда.
Не настолько он был прост, чтобы не знать ответа на свои вопросы. Ощущая неловкость после вчерашнего загула, майор искал повода начать разговор. Чернов понимал его, поэтому ответил соответственно:
- Как тебе сказать? Все очень просто. На работе с утра пьешь водку. У нас для этого есть специальный шкаф – в нем всегда бутылка стоит. Дверцей прикроешься, замахнешь полстакана. Потом треп с коллегами, со случайными посетителями. Вечером приходишь домой, идешь на кухню, включаешь компьютер, закуриваешь, потом пьешь чай, снова закуриваешь, снова пьешь чай, потом выключаешь компьютер и ложишься спать. В свободное от этого время пишутся статьи и монтируются передачи.
- Понятно. А в эту твою авантюру мы всерьез влезли?
- Толик, мы же, кажется, договорились. Или хочешь отработать назад?
- Да нет. Но детство какое-то всё это…. Вроде того подземного хода, который мы искали, когда нам было лет по семь-восемь. Нет там ни хрена!
- Я думал об этом,- сказал Андрей, выдержав паузу.- Очень может быть, что ты прав. За четыреста лет давно бы кто-нибудь наткнулся. В то же время комиссия от Госдумы, пусть и неофициальная, но явно ищут что-то? Насколько я знаю, таких поисковых групп по стране сейчас множество. Они прорабатывают любую, даже самую мизерную возможность добыть деньжат. Наши накопительные фонды, как показали эти годы, ничего не улучшают, а денег в стране всегда не хватает. Что касается этих алмазов, если б они всплыли где-то на аукционах, в коллекциях…. Но их не было!
- Откуда ты знаешь, может, были?
- Среди них царские алмазы Годунова. Они слишком заметны. Их не было ни в одном источнике. Вера проверяла и не нашла. И вообще, чем глупее мысль, тем она более материальна во всех смыслах. Что из этого следует?
- Следует жить.
- Ты цитируешь хорошие стихи? Прогресс. Сие обстоятельство не характерно для постсоветского офицера. А следует из этого, что они все-таки здесь, и они перепрятаны в то самое время, о котором идет речь в списке.
- Не понял я тебя что-то. Как перепрятаны?
- Вера говорила и переводила, если помнишь, что ценности спрятаны в двадцати верстах вверх по Мологе и недалеко от устья Кабожи. Как известно, современная интеллигенция славится тем, что выросла без наследственных библиотек. Мне повезло больше. От моих предков, знаешь, мне библиотечка осталась. Дед бережно хранил ее. Так вот, вон в том шкафу,- Чернов кивнул на ясеневый книжный шкаф, сработанный лет двести назад,- я нашел среди старых документов вот эту карту. Это, конечно, не начало семнадцатого века, тогда карты в России только учились создавать. Известно, например, что одну карту Московии делали дети Бориса Годунова. Это так, к слову. Мою карту выпустили в конце восемнадцатого. Но все-таки, смотри: здесь указан от Устья Кабожи до Деревяги большой бор. В смысле – высокий лес. Сейчас там, конечно, ничего нет, все вырубили, поскольку лес этот назывался еще и корабельным. И в списке есть прямое указание: «а напротив бор высокий».
- Судоверфь?
- Именно. Еще, если помнишь, среди тех, кто вывозил из Устюжны камушки, указан «отрок Симеон Теменев сын Васильев из сельца Деревяг». Смотри сюда: дед мой составлял родословную и вычислил предков примерно до 1801-1803 года – записи крещения в наших церквях хранятся до сих пор. Перские, Портнаго, Алексеевы, Орбели – прямая линия. А вот сбоку – Теменевы. Совпадение? Может быть. Но, во всяком случае, эта фамилия существовала точно. И что мы имеем? Бор – есть, Деревяга – есть, Теменевы – были. Что, если, в силу каких-то обстоятельств, этот Теменев спрятал камни не там, где указано в списке, список-то составлялся при решении их спрятать, а у себя в Деревяге? Если он оттуда, то это логично.
Москвичи же, которых я встретил у моста, спрашивали Варлыгино и Деревягу, то есть, судя по карте, между ними и был бор, в котором, согласно списку, находится схрон. Они будут пока искать там, но потом, если не найдут, как один из вариантов, сделают те же выводы, что и я. Деревни, конечно, сместились с того места, где стояли в 1608 году, но не намного.
Стоп, стоп. Я знаю: ты сейчас скажешь, что это мои досужие вымыслы. Возможно. Но один шанс из ста есть? Из тысячи? Что мы теряем?
- Да ничего, кроме времени. Мне бы из части сюда десятка два солдат захватить – весь берег бы перекопали.
- Обойдемся. В Деревяге спрашивать некого, там, если и живет кто, то не четыреста же лет. А вот Веру попросим посмотреть в музее переписи населения сельских жителей. Если у старика в бумаге есть Теменев, то отыщутся Теменевы и в Деревяге. Не думаю, чтобы их дом в деревне скакал с места на место. Люди строятся там же, где стояли дома их предков. Обычно рядом со старым домом ставят новый сруб. Эти дома стоят лет по сто пятьдесят – двести. Построили новый, разобрали старый, новый стал старым – ставят на то место, где стоял сверх старый…. Понял?
- Ловко у тебя получается. Как туда добираться будем? Может Челыша попросить, чтоб завез?
- Нет. Во-первых, он сам говорил, что туда лучше на лодке. Во-вторых, меня с ним засекли москвичи. Это не обязательно, но допустимо: он пашет на них. Есть у меня мысль насчет лодки…
- Ага, как в детстве, «найти»?
- Да нет.
- Ну, и поделись! Сегодня из тебя идеи фонтанируют, не иначе как с похмелья. Выпусти, а то фонтан затыкать придется.
- Корелайнен.
- Финок? Он здесь?
- Здесь. Отработал на лыжах – или лыжи его укатали.
- Я и не знал.
- Ты здесь бываешь раз в пятилетку. Откуда тебе знать. Я же приезжаю два-три раза в год. Встречался.
В юности Чернов и Лачутин, как все местные парни, много времени отдавали лыжам. Но в их поколении бесспорным лидером был Славка Корелайнен, Финок по-уличному.
После Финской войны, когда часть территории Финляндии отошла Советскому Союзу, остатки финского населения были депортированы. Именно так семья Корелайненов оказалась в Устюжне, среди других.
Когда ребята росли, национального вопроса, естественно, не было. Татарин Леха Кокауллин, финн Славка Корелайнен, еврей Борька Фрадкин, латыш Вовка Кавелич, русские Андрюха Чернов и Толька Лачутин, другие, с одинаковым азартом гоняли на лыжах по лесным трассам. Но, наверное, у Финка в генах сидела эта способность. К шестнадцати он уже был мастером спорта, к восемнадцати входил в десятку лучших лыжников страны. В общем, все складывалось прекрасно…. Но! В России часто возникает это самое «но». Чего-то не хватило, а может, и фамилия подвела, но Славка стал заниматься тем, что по-русски называется «усугублять». Спорт ушел в прошлое. К тому времени, когда наши герои оказались в Устюжне, Корелайнен осел здесь уже постоянно, работал в инспекции рыбоохраны. Старые спортивные связи помогли получить эту непыльную работёнку. Её функции давно известны: ловить диких браконьеров и браконьерить самим, поскольку зарплата у инспекторов чисто символическая.
Чернов знал, что в рыбинспекции есть главное, что может им понадобиться: катера с водометами, проходящие по любым мелям. А знал, конечно, потому что не раз «помогал» Финку в его «нелегком» труде. И скажи он кому-либо, что ничего подобного не было, все равно бы никто не поверил.
Он и объяснил ситуацию другу детства. Тот признал идею вполне соответствующей моменту. И ему на Камчатке приходилось участвовать в «охране» нерестового хода горбуши.
- Что с бабами делать будем?- спросил Лачутин в конце разговора.
- От Верки нам избавиться не удастся. Она уже по уши влезла в это дело. Да было бы и непорядочно. А Света, насколько я понимаю, так – просто завлекалочка. Или тебе в лесу поддержка такого рода нужна? Давай о другом подумаем. Нам понадобиться экипировка, продукты и прочее на пять-шесть дней в лесу, или как здесь когда-то говорили, в парме. Там ведь только элитный сосняк свели, а так еще вполне девственные леса стоят,- Чернов закурил, осторожно выпуская дым в форточку.- Все это денег стоит.
- Одеть, я вас одену. Я батьке столько форменных шмоток посылал, а он не носил ничего. Вся экипировка лежит в сундуках. Так что подберу, и даже первого срока. Обувь тоже, у нас с тобой один размер, найдем. Вера, как ты ее зовешь, копченая, надеюсь, кроме туфелек имеет какие-нибудь кроссовки.
- Ладненько. Пошли искать Финка. Хорошо бы застать его на месте.
Ия Сергеевна Баева не только производила впечатление деловой женщины. Она была таковой на самом деле. Удачное замужество, окончившееся столь же удачным вдовством, позволили ей стать независимой. Подключение вовремя к политической тусовке, сделало ее достаточно заметной фигурой среди тех людей, что представляют «партию власти», а авантюрный склад ума не давал жить спокойно. Сказать, что на поиски бриллиантов ее закинула судьба, значит, оскорбить правительственную даму. Впрочем, все закономерно: таких, как она внутри Садового кольца или на Рублевке очень много, они сползаются туда, как тараканы на пиво.
Ие Сергеевне не нужно было заботиться об оснащении экспедиции. Об этом позаботились заранее другие люди. У её сотрудников были такие приборы поиска, о существовании которых Чернов и Лачутин и не подозревали. А главное, была команда охранников, а также археолог, геолог и даже спелеолог. Последний, неизвестно зачем, потому что уж чего, а пещер в здешних лесах, если не считать медвежьих берлог, никогда не было. Правда, в Устюжне между монастырем Рождества Богородицы и Казанской церковью тянулся полуразрушенный подземный ход. Может быть, его намеревались исследовать с помощью спелеолога? Но, забегая вперед, можно признаться, что двоих последних быстро вернули в столицу, осознав их ненужность. Археолог остался.
Имея такую команду, Баева оценивала свои шансы весьма высоко. Что же касается неожиданно появившегося Чернова, Ия Сергеевна не придавал этому такого уж особенного значения. Ей нравилась одна цитата из Максима Горького, то есть Алексея Пешкова. 16 октября 1930 года в статье «Об умниках» великий гуманист выразился так: «Надо ли вспоминать о людях, которые исчезают из жизни медленнее, чем следовало исчезать?»
- Стас, вы встречались с этим шофером, который возил журналиста?
- Конечно, мадам. Он взял деньги, согласился на наше предложение, но Чернов на него не выходил. Мои люди дежурят у домов Чернова и Лачутина.
- Их прослушивают?
- Мы сделали закладку в доме Лачутина, а они сегодня почему-то оказались у Чернова. Шляются, падлы, туда-сюда. Сидели б на месте да водку пили.
- Плохо. Но это не так уж важно. А глаз с них всё равно не спускать.
- Да куда они денутся,- самоуверенно заявил Карпович.- Здесь мы погоду делаем.
Баева холодно посмотрела на него:
- Вы провинциально самонадеянны, Стас. Я не хочу вас пугать, но в Легионе ошибок не прощают. Знайте об этом. Теперь о деле. На месте со мной будут мои люди. Ваша задача обеспечить внешний круг охраны, чтобы никто не смог туда просочиться. Организуйте на это ваших уголовников. Им хорошо заплатят.
- Будьте спокойны, Ия Сергеевна, все выполним.
Баева подошла к окну своего номера. Боевики упаковывали вещи в два автомобиля. Предстоящее дело представлялось ей скучным и рутинным, а тех развлечений, к которым госпожа Баева привыкла, в маленьком захолустном городке, конечно же, не было.
Нельзя утверждать, что люди, подобные Баевой, думают только о развлечениях. Вовсе нет. Напротив, чтобы добиться успеха, они  много работают. Для такой работы мало иметь отменное здоровье, за ним надо следить. Мужики от такой жизни сгорают быстро, женщины намного выносливее. Не нами замечено.
Ия Сергеевна придирчиво изучила свое лицо в зеркале и осталась недовольной. Темные круги под глазами, сеточка мелких морщин, которые приходится «шпаклевать».  Усталый, измученный вид.  «Пора, пожалуй, делать подтяжку»,- подумала она.
Чернов, Лачутин, Вера и Финок выезжали вечером. Точнее – отплывали. Они, конечно, не думали, что отправятся незамеченными: уже стояли белые ночи, поэтому скрыться в темноте было невозможно. Но так посоветовал Финок, потому что местные рыболовы обычно выезжают вечером, и картина сбора четверки, якобы на рыбалку, удивления, ни у кого не вызовет.
Если люди Баевой были хорошо подготовлены, то команда Андрея, собираясь спонтанно, выглядела ничуть не хуже.
Российская армия напрасно жалуется на бедность. Стенать следует по поводу воровства. Генералы продают оружие и военное имущество крупными партиями и делают вид, что не видят, как полковники продают то же самое, но уже партиями поменьше. Полковники не видят, как подполковники и майоры подражают им же…. Прапорщики тащат всё. Впрочем, нынче «прапоров» упразднили. Думаю, что не только из-за переизбытка офицеров. Обращение «товарищ старший прапорщик» звучало смешно.
И Лачутин, и Чернов были одеты во вполне приличные камуфляжи. Чернову достался даже  натовский – сказывалась, вероятно, близость Камчатки и Аляски. На Веру тоже надели темно-зеленый бушлат, несколько, правда, великоватый. У Финка, в силу его служебного положения, был даже легкий кевларовый бронежилет, который он, кажется, и не носил никогда, просто бронежилет постоянно валялся в носовом багажнике катера. Еще у него была ракетница и старый, потертый ПМ . Андрей и Анатолий почти посвятили Славку в свои планы. Впрочем, все планы были Финку до лампочки. Он просто радовался встрече со старыми приятелями, предстоящей выпивке под уху, светлой ночи, плеску воды и темным кронам деревьев по берегам. В принципе, для счастья человеку не так уж много и надо.
А за отправлением четверки всё-таки ни кто не следил. Сложившиеся стереотипы помешали людям Баевой догадаться о возможности передвижения по реке. Поэтому катер одиноко рассекал речное русло.
- До устья Кабожи доберемся быстро,- жестикулируя, перекрывая рев моторов, кричал Чернову в ухо Финок.- Сам видишь, у меня два «Нептуна», ни на одном «Вихре» нас не догнать, если только на «японцах». А вот по Кабоже придется идти на водомете. Местами там мелко, а потом, раньше молевой сплав шел, запросто топляка схватить можем. В устье можно и остановиться. У меня там сетка стоит, порыбачим чуток.
- Годится, Слава. Спешить не будем. Дай-ка мне лучше порулить.
Они поменялись местами за штурвалом.
- От водорослей в сторону уходи. Намотает на винты, шпонки  сорвет. Задолбаемся менять, лишние хлопоты,- предупредил Финок.
- А я в степи, по-твоему, вырос,- огрызнулся Чернов.- Шпонку от гвоздя не отличу?
Искривленная ветрами сосна нависала над водой с крутого речного берега, песчаный срез которого, как сотами, был усеян круглыми отверстиями ходов к гнездам береговых ласточек. Небольшой костер весело потрескивал сухими смолистыми ветками. Мужики варили тройную уху, Вера сидела на берегу, отмахиваясь веткой от надоедливых комаров. Стояла первозданная тишина, с широкой ленты реки не доносилось ни одного постороннего звука, лишь изредка всплескивала в омутах сонная рыба. Первозданность и нерушимость, как много веков назад.
Странные люди, странного поколения. Юность прошла за разговорами на кухнях, потом молчаливое попустительство коммунистам, эйфория 1991 года, разбитое корыто перестройки, непонятные экономические реформы и локальные войны… Их ум, трудолюбие, честность оказались невостребованными. Одни из них, как Финок, спринтерскими темпами рванули к бутылке, другие, как Лачутин, тянули лямку в расчете дослужить до пенсии, забиться в медвежий угол, третьи, как Чернов, приняли всероссийский цинизм, наплевали на идеалы юности и решили заботиться только о себе. Так, непредсказуемость судьбы собрала в одну команду очень разных, непохожих игроков, но человеческие отношения всегда непостижимы, и чем более в них всматриваешься, тем больше является новых особенностей и неожиданностей.
- Все, мужики,- снимая деревянной ложкой пробу, сказал Корелайнен.- Готова.
Лачутин достал литровую флягу из нержавейки, серебреную изнутри – производство завода подводных лодок из Северодвинска. Говорят, что субмарины там не самые лучшие в мире, но вот фляги, а такие есть на Севере у каждого уважающего себя охотника и рыбака, выше всяких похвал. Во фляге спирт-рэктификат, продукция местного спирткомбината, тоже очень высокого качества. По сравнению с ним, продукция московского завода «Кристалл» напоминает ацетон.
Всё остальное, что происходило поздним вечером в устье Кабожи, известно, наверное, всякому, кто хотя бы одну ночь в жизни провел на берегу озера или реки. И дело даже не в ухе и выпивке. На берегу возникает ощущение умиротворения и покоя, которое не может ощутить человек ни в одном другом месте.
Ия Сергеевна Баева и ее люди уже были готовы отправляться на место действия, когда Карпович принес весть: Чернов и его команда ушли по реке.
- Вы их упустили,- холодно говорила Баева, стоящему перед ней Стасу.- Неужели это было так трудно? Вы же утверждали, что людей у вас хватает! В чем же дело?
- Мы не упустили их, Ия Сергеевна. Они на реке, а это не дорога, свернуть некуда. На Кабоже мы их накроем. Я уже отправил две группы на перехват. Устроим драку, помнем их немного, так, чтобы они забыли о своих претензиях. Пусть полечатся,- рассмеялся,- поумнеют.
Карпович, вообще, стал чувствовать себя раскованнее. Стала ясна цель. Казалось, что он все больше становится хозяином положения в данной ситуации, потому что москвичи, не зная местных условий, окрестностей, без него уже обойтись не могут. Он это понял, понимала и Баева. И как бы она не злилась на тупых и самодовольных местных, негодование приходилось отложить на потом.
Челыша Карпович, как и было приказано, купил. И, решив, если уж просчитался в своих планах по поводу Челыша и Чернова, почему бы не использовать машину водилы самому. Теперь Челыш иногда возил Стаса. Они ехали на встречу с Киселем, которому Карпович должен был отдать соответствующие распоряжения. В частности, те, о которых говорили с Баевой, потому что в разговоре он несколько приукрасил существующее положение.
Киселята, завершив очередной обход коммерческих точек, отдыхали -  сидели в достаточно загаженной квартире своего шефа. DVD-плеер исправно транслировал на экран телевизора порнофильм. Кто-то изредка прикладывался к бутылке, кто-то получал плату натурой с продавщицы из ночного киоска в соседней комнате, по квартире плыл сладковатый запах анаши. Нравы местных «братков» были намного проще, нежели у их коллег из мегаполисов или южных регионов страны. Здесь еще действовали старые блатные понятия, но не было той жестокой дисциплины, которая характерна для крупных мафиозных и политических объединений. Они изредка оказывали услуги «старшим братьям», да, при необходимости налаживали связь с расположенной прямо в городе зоной. Но такое случалось редко: на зоне хватало купленных ментов.
- Лучше всего перехватить их у понтона,- инструктировал Карпович Киселя.- Интеллигенты, что с них взять? К неожиданной атаке не готовы. Возьмешь человек восемь, врежете им так, чтобы больничный обеспечить, но без трупов.
- Ты сказал, Стас, что они с Финком. У него вроде пушка есть?
- Да не будет он шмолять, с какой стати. У нас, что, Подмосковье? Моторы на катере испортите, они на веслах оттуда пару суток выгребать будут.
- Может утопить катер?
- Зачем? Они тогда к дороге уйдут, быстрее доберутся. А так бросить казенное имущество совесть не позволит,- ухмыльнулся.- Давай, прямо сейчас и собирайся. Не думаю, что они ночью по Кабоже пойдут, опасно, но к утру вы должны их встретить уже возле понтона.
- Мне еще одна машина нужна. Всем на моей тачке не уехать.
- Возьмешь Челыша. Но как на бойца, на него особо не рассчитывай. Он, по-моему, только анекдоты травить может, а в драку вряд ли полезет. И все-таки опаску держите, мужики тертые, у Фишки спроси.
- Да я их лучше тебя знаю. Не боись, все тип-топ будет! И не таких ломали.
- Тогда вперед. У Сашки в машине рация с шифратором – «Кенвуд», многоканальная, московские от щедрот своих подкинули. Пойдем, покажу, как обращаться.
Через полчаса боевики выехали из города. Ехали весело, прикладываясь к горлышкам бутылок, щелкая лезвия выкидных ножей: подумаешь, делов-то, трех лохов отметелить.
- Кисель, а Кисель,- приставал к главарю Фишка.- А бабу-то попробуем? Красивая баба!
- Давай, рискни. Тебя Стас враз опустит. Не знаешь, как с такими поступают? Вообще пить кончайте, развеселились вашу мать. Дело сначала сварганить надо.
- Кисель, как платить будут? – спросил один.
- Хорошо,- отрезал Кисель.- Стас не обидит, не бойтесь.
Чернов и Вера сидели на берегу, свесив ноги с крутого обрыва. Говорили  позади о чем-то Лачутин с Корелайненом. Внизу темнела река, изредка, легкими порывами ветра в заводи поднималась рябь и тогда, через несколько минут, к берегу подкатывали мелкие круговые волны.
- Вера, все понятно со мной,- говорил Чернов,- с Толькой тоже. Мы отыгранная карта. Понятно все с Финком, извини, но он исповедует пофигизм. Но зачем ты-то лезешь в эти авантюры? Надеюсь, понимаешь, насколько это опасно. Или сказываются природные наклонности?- пытался смягчить вопрос Андрей.
Вера долго молчала, потом ответили:
- А что? Наверное, и характер играет роль, и просто надоело все. Хочется пожить нормальной жизнью, в нормальном городе, а не в этом забытом богом углу. Ты знаешь, какая тоска здесь зимой?! У меня не было богатых папы и с мамой, которые оставили бы мне наследство. Когда я училась в институте, на первом же курсе, мой же парень, пустил меня на хор. Знаешь, что это такое? Мне потом один путь оставался – в проститутки. Хорошо еще хватило ума найти себе покровителя. Он институт закончить помог, за что я, конечно, ему признательна, но остаться с ним не захотела, надоел. А он довольно порядочный человек оказался, отпустил. В общем, не стоит об этом…. Считай, что это сочинение на вольную тему.
- Хорошо, не будем. Скажи, Кисель и его отморозки опасны?
Вера улыбнулась:
- Знаешь, как их в городе зовут? Кисель и киселята. Я не думаю, что они реально опасны. Так, обычные хулиганы. Впрочем, смотря что, ты понимаешь под опасностью. Опасен Стас Карпович. Страшный парень. Это он меня пригрел, когда я сюда приехала. Стою на автовокзале и ищу такси – это в Устюжне-то, дурочка. Он подошел, помог устроиться. Поначалу таким приличным показался, а потом…
- Что-то я его не знаю. Он откуда?
- Да он здешний. Только учился в суворовском училище, потом в военном, воевал даже где-то. Потом за что-то вышибли из армии. А они, кто погоны снимать не хочет, и устраиваются в лагеря. Звание сохраняется…. На зоне  в вертухаях такие не редкость. Тем более, после череды армейских реформ.
- Интересно. Я и не знал. Слышал краем уха, конечно, но мимо прошло.
- Он на мне жениться хотел…
- И в чем же дело?
Вера опять рассмеялась:
- Дело в том, что ты подвернулся.
- Давай-ка спать. Утром рано начнем подниматься по Кабоже. Надеюсь, все  пойдет у нас хорошо.
По Кабоже продвигались медленно. Водомет – лодочный мотор на турбинном принципе, шуму производил много, но скорость развивать не позволял. Лачутин и Чернов с удивлением рассматривали близкое дно речки, вымощенное древесными стволами. Сквозь воду они смотрелись древними и замшелыми.
- Я же говорил, что здесь молевой сплав шел,- сквозь шум двигателя объяснял Финок.- Речка извилистая, плотами лес не проведешь, поэтому и пускали так, каждое дерево само по себе. Много тонуло, конечно, там, на дне, они в несколько слоев лежат.
- А что ж не поднимут?- недоумевал Лачутин.- Здесь ведь черт знает сколько!
- Поднять-то можно,- сказал Корелайнен.- А зачем? Слушай, у тебя там ничего не осталось? Мутит со вчерашнего чего-то…
- Держи,  только не увлекайся,- Лачутин подал такую же, как вчера, фляжку, но с другим вычеканенным рисунком.
Финок сделал несколько глотков, зачерпнул ладонями забортной воды, запил.
- Поднять-то можно,- продолжил он свой ответ.- Но, как оказывается, в стране нет оборудования для обработки топляка. От длительного нахождения в воде древесина, видишь ли, твердеет, и для массового использования в производстве не годится. Например, лиственница, практически, не гниет. Вот так. Другие деревья еще сто лет пролежат, отравят воду, и будет здесь зловонное болото. А может газовое месторождение,- ухмыльнулся, но фляжку Лачутину вернул.
- Тихо, мужики,- сидящий впереди Чернов поднял руку.- Славка, глуши тарахтелку. Вроде бы кто-то мелькнул вон там. Будем посмотреть!- по-детски, как Лачутин в доме у Веры, продолжил после паузы Андрей.
Внезапно наступившую после глушения мотора тишину прорезал разбойничий свист. Катер мягко приткнулся к пологому в этом месте берегу. Лачутин, Чернов и Вера бросились к деревьям, Корелайнен замешкался, закрепляя катер.
- Ну, майор, что делать будем?- спросил Чернов.
- Будем посмотреть,- ответил Анатолий его же фразой.- Веру, во всяком случае, надо спрятать куда-нибудь…
- Думаешь, стрелять начнут?
- Не знаю. Пойдешь, поглядишь и проверишь все до излучины. Кажется засада, но кто? На кого? Сколько?
Утро только начиналось. Птицы пробовали голоса, роса с травы и кустов холодила руки, когда Чернов, пригибаясь, пробирался по опушке, то замирая, то напряженно вглядываясь в лес. Но боевики Киселя и не думали маскироваться. Выставив одного наблюдателя на реке, они считали, что обезопасили себя в достаточной степени. Сейчас, после сигнала свистом, они шумно собирались встретить путешественников кулаками, велосипедными цепями и двумя обрезами, заряженными бекасиной дробью – калечить можно, убивать нельзя.
Чернов сквозь кустарник спокойно наблюдал за их приготовлениями на противоположном берегу.
Киселенок, поставленный наблюдателем, доложил:
- Они, бля, остановились у того берега и в лес шмыгнули после того, как я засвистел.
- От катера далеко не уйдут,- сказал Кисель.- Давай-ка через понтон, и поищем в лесу.
Чернов вернулся к ожидавшим его соратникам.
- Восемь человек во главе с Киселем пошли через понтонный мост на нашу сторону. Собираются нас бить. Думаю, что получили задание остановить нас и завернуть назад.
- Укрыться здесь негде,- задумчиво сказал Финок.- Бор чистый, как парк. Минут через двадцать-тридцать они нас найдут и вломят от души. Может на катер и обратно пока, а?
- Тогда они нас по берегу до Мологи провожать будут,- возразил Андрей.- На хрена и забирались сюда?
- Славка,- сказал Толька.- Оставляем на тебя Веру. Если дойдут до вас, в катер и на воду. Там вас им не взять. А мы с тобой, Андрюха, пойдем навстречу, попробуем по одному из строя выдергивать. На то, чтобы цепью пойти лес прочесывать у них ума  хватит, вот из цепи и будем брать. От реки в сторону уходим. Все. Пошли. Нож взял?
- Иди ты, шутник тоже!
- Попрыгаем, не бренчит ли что на нас?
О том, что существует встречный поиск, кисели и киселята не догадывались. Привыкли они преследовать, на отпор нарывались редко, поэтому по лесу шли беспечно, размахивая цепями, насвистывая, перекликались весело. Легкий променаж – да и только.
Чернов и Лачутин, мало различимые на фоне кустов в своем камуфляже, скользили в густом перелеске почти бесшумно. Им, в детстве исходившим такие же леса вдоль и поперек, это было и не трудно. А абсолютно тихо пройти по лесу и невозможно. Кто утверждает обратное, просто врет.
На плохо организованную цепь боевиков друзья наткнулись довольно скоро.
- Делимся,- скомандовал Лачутин, забирая влево по подлеску.- Пропускай их через себя и вырубай по одному…
- Учи ученого,- огрызнулся Чернов.- Привык, мать твою, командовать. Как-нибудь, не промахнусь.
- Потом ворчать будешь, делай, что говорят. Видишь, прямо на нас пара движется. Тебе левый, мне правый.
Андрей откатился под разлапистый куст вереска, сдерживая готовые сорваться с губ слова из ненормативной лексики, превознемогая боль от уколов мелких твердых иголок.
Задевая ветки, мимо, не подумав и заглянуть в низинку, где затаился Чернов, скользнул коренастый боевик. Чернов бесшумно поднялся и коротко ткнул кулаком в основание черепа разини. Боевик споткнулся, осел на землю. Чернов тут же добавил ребром ладони. И тотчас услышал шум позади. Успел развернуться. Прямо на него, недобро ухмыляясь, шел второй, отставший по каким-то своим причинам от тех, на которых они наткнулись. Он уверенно помахивал велосипедной цепью, наблюдая, не упадет ли Андрей в обморок. И впрямь стало страшновато. Велосипедная цепь – вещь серьезная для тех, кто понимает. Тем не менее, Чернов шагнул вперед.
Удача сопутствует дерзким, по крайней мере, считается, что сопутствует. Пока Андрей лихорадочно решал, как ему поступить, зеленой тенью мелькнул Лачутин и ударил цепеносителя прикладом «ижевки», надо думать, уже трофейной.
- Минус три,- вполголоса сказал он и кивнул Чернову.- Давай, вяжи их по-быстрому.
- Одного с собой заберем,- ответил Андрей, пинками по кобчику поднимая первого из уложенных под тем же вересковым кустом.- Побежишь тихо, падла. Если пикнешь – убью,- ворохнул перед глазами пленного тусклой сталью ножа.
Двух оставшихся связывать не стали, просто располосовали ножами брюки.
Возможно, кто-то из киселей услышал шум, а, может быть, у них это было обговорено заранее, но они устроили перекличку. Друзья сообразили, что не грех и ретироваться.
- Где это ты так убедительно с людьми разговаривать научился? Неужели в журналистской деятельности?- спросил Лачутин, имея в виду обращение Чернова с захваченным «быком», впрочем, ответа на свой вопрос не ожидая.
Боевика берегом отвели к месту швартовки катера. А когда уходили, слышали позади озабоченный галдеж оставшихся бандитов.
- Ого, вас поздравить можно?- удовлетворенно спросил Финок, принимаясь за обыск.
- Оставь его, мы уже обшмонали,- Чернов повернулся к киселенку, похлопал по плечу.- Скажи-ка, родимый, кто это вас сюда направил.- Прибавил пару крепких выражений.
- Андрюха, выбирай выражения в присутствии дамы! Ты, случаем, не перетрудился?
Чернов промолчал. Молчал и боевик.
- Говори лучше,  а то больно сделаем.
- Да не знаю я толком. Нам Кисель сказал, что платят хорошо, мы и поехали.- Он, видимо, на мгновение забыл, что находится не среди своих, и улыбнулся, повторяя,- и поехали.
- Где машины оставили?- ударом приклада в печень Лачутин вернул киселенка в первоначальное состояние.
Тот, наконец, сообразил, что игры в героев-партизан не проходят, и зачастил испуганно:
- А сразу за понтоном, на той стороне. Киселев «жигуль» да «уаз» Челыша.
- Сколько вас всего?
- Восемь,- опасливо покосился на обрез в руках Лачутина.
- Отдыхай пока.
Они вновь связали боевика и отошли в сторону.
- Надо втихую переправиться через речку,- сказал Финок.- Не велика, конечно, преграда, но все же.
- Верно мыслишь,- поддержал Лачутин.- И неплохо бы еще и понтон развести, а машины обезножить. Делаем!
Вера не принимала участия в мужских хлопотах. Она сидела на носу катера, покусывая неизменную свою травинку, смотрела на воду. Забавное приключение с мужиком, который ей нравился, и о котором она была наслышана, оборачивалось не слишком приятной прогулкой. В то же время другого пути изменить свою жизнь, обустроить ее так, как мечталось, она не видела. Когда Вера говорила Андрею, что у нее не может быть другого выбора, иного пути, она, если и позировала, то совсем чуть-чуть. Так, необходимая доза неизменного вовеки женского кокетства. Но  действия мужики, с которыми ее свела судьба, ей не нравилось.
А что, собственно, могло родиться в голове провинциальной девчонки, осознающей, к тому же, свою привлекательность, если ее юность пришлась на закат русской культуры, на распад личности самого русского человека? Все это, конечно, банально, но ее вкусы, ее потребности формировались под влиянием немыслимой мешанины из плохих западных фильмов, бритой или волосатой попсы, псевдорусских, как фарфоровые фигурки гармонистов и красноармейцев тридцатых годов прошлого века, хоров, неправильной речи чиновников и телекомментаторов. Хотя провинциальные девочки всё ещё что-то настоящее сохранили в той части человеческого существа, которое называется душой. Но основная установка нашей жизни – а кому это надо? – не могла не задеть ее, как и любого другого жителя России. Хорошо, что в настоящее время, в отличие от многих, она уже понимала: самыми важными достоинствами стали теперь выдержка, спокойствие и терпение. В мегаполисах и это давно потеряли. Впрочем, черт его знает, никто и никогда не смог разобраться в женской душе.
На противоположный берег перебирались без приключений. Кисели все еще перекликались в лесу, разыскивая своих бойцов. Но скоро послышались удивленные матерные возгласы – обнаружили, по-видимому, беспорточных.
- Пошли,- вновь скомандовал Лачутин Чернову.- Славка, тебе на всякий случай ружье оставлю, но не знаю, чем заряжено, трофей, сам понимаешь, а патроны без маркировки.
- У меня же штатный «Макаров» есть.
- А, да, я и забыл, что ты у нас при должности. Тогда Веру вооружим. В случае чего стреляйте вверх, мы услышим,- сухо рассмеялся.- Главное, чтобы не было нарушения пределов необходимой самообороны. Не надо трупов.
- Хорошо, понятно. Но, может, лучше и мне пойти? Кто понтон развести сможет? Если бочки между собой сварены – никто.
- Без тебя разберемся. Ты местный, тебе лишний раз светиться ни к чему.
Растворились в лесу, где по-прежнему спокойно сновали крупные красногрудые сойки, порхали бесчисленные мелкие птахи. Высоко-высоко  в небе планировал ястреб.
И «Жигули», и «Уазик» кисели оставили без охраны. Один Челыш хлопотал возле своего агрегата. Лачутин осуждающе покачал головой: раздолбаи! Как любой офицер, он не любил штатских за то, что нарушают военный порядок: караул не выставили, недоумки!
Чернов выскользнул из-за сосны и ткнул Челыша в спину:
- Привет, однокашник. Давно не виделись!
Рядом возник Лачутин, которого Челыш не узнал. Не помнил. Но, дернувшись, было в сторону Чернова, резко остановился, понимая, что ему ничего не светит.
- На наш отлов приехал?- Андрей решил проверить показания боевика.- Поделись знаниями, сколько вас? Колись,  тебе зачтется.
- Чего спрашиваешь? Знаешь, наверное, уже. Их восемь, Кисель за главного. Я же только баранку кручу.
- Это понятно. Тебе кто платил? Или ты на общественных началах?
-  Стас Карпович. Ты его знаешь?
- Познакомились. Но инициатива исходила не от нас. И что, он хорошо башляет?
Челыш посмотрел, как Лачутин в стороне дырявит колеса «жигуленка»  и взмолился:
- Слушай, Андрюха, мою-то машину не трогайте. Меня же на работе за яйца подвесят. А Стас, я думаю, платил не свои деньги. Он в последнее время с московскими гостями тусуется. Я же говорил тебе – у них экспедиция какая-то, вроде археологическая, только археологи что-то не такие.
- То есть? Почему не такие, конкретнее.
Археологов в городе знали. Каждое лето они приезжали на раскопки курганов, расположенных по берегам Мологи. Новгородские ушкуйники этим речным путем завоевывали или осваивали, кому, как нравится, финно-угорские территории. Стараниями археологов пополнялся и местный музей. И в самой Устюжне, на Городище, основанном во времена незапамятные, для нас почти сказочные, постоянно копали, конечно, если деньги были.
- Сколько я их перевозил. В прошлом году экспедицию знаменитого Карелина. Он, правда, утонул вместе с сыном, вон там, выше по реке. В этом году тоже работают. Археологи – они все тощие, кормятся исключительно пакетными супами. А москвичи, мужики здоровые, с какой жратвой и выпивкой приехали! Ты бы видел!
- Наблюдательный ты, значит, это хорошо,- задумчиво произнес Лачутин. А, обращаясь к Чернову, добавил,- как считаешь, будем ему колеса дырявить или нет?
- Пожалеем, может? Пусть помнит нашу доброту. Он, в принципе, мужик не вредный. Но, слушай, Челыш, если ты в Устюжне побежишь стучать своим работодателям, лишишься не колес, а некоторых частей тела. Я не пугаю тебя, я ставлю перед фактом. А сейчас пойдем с нами прогуляемся, чтобы и в данном случае тебе в голову не пришло предупредить своих пассажиров о нашем присутствии.
Понтон удалось открепить на правом берегу, и течение медленно развернуло все сооружение вдоль левого берега.
Ни Чернов, ни Лачутин пока не подозревали, что в нескольких километрах от них люди Баевой уже разбивали лагерь.
Москвичи действительно были оснащены, как сказал друзьям Челыш, не чета каким-то там археологам. Достаточно сказать, что Баева искала место, указанное в списке, пользуясь джи-пи-эс-прибором с графическим изображением возможных маршрутов. На экране высвечиваются разные ситуации и пути отхода, время движения, навигационные поправки и многое другое. Вещь сколь дорогая, столь же и полезная. У охраны Баевой на вооружении были АКСУ-93У, «гномы», калибра 5,65, с магазинами на двадцать патронов. Как известно, оборудование не для копания в земле. Впрочем, эти парни и с голыми руками могли доказать кому угодно свою значимость, автоматы им особенно и не были нужны.
Вместе с тем Баева охранников в подробности путешествия не посвящала. Рынды  на то и рынды, чтобы действовать не рассуждая. Естественно,  поскольку они считались существами мыслящими, необходимая легенда для них была составлена, но, как обычно, они мало интересовались законностью или просто необходимостью своих действий. Обычная установка любой спецслужбы – приказ и оплата, хотя эти же атрибуты давно и успешно используются бандитами и террористами.
Лагерь разбили на почти абсолютно круглой поляне в обрамлении подросшего молодого леса. На месте, предположительно указанном в списке Ильинского монастыря, уже заложили несколько шурфов по границам будущего раскопа. По периметру поляны, с расчётом, чтобы никто не проскользнул незамеченным, расположились охранники. Свободная от несения патрулирования четверка отрабатывала действия в лесу, используя сохранившиеся вековые сосны. Резерв – везде резерв. Картинка, в общем-то, мирная и идиллическая, ни в коей мере не напоминающая реальных боевых действий.
Нанятые в Устюжне мужики копали землю, испуганно косясь на Баеву, больше не заикаясь, что, мол, хозяйка, рыба посуху не ходит. О проведении мер профилактики с ними красноречиво свидетельствовали синяки и ссадины на небритых физиономиях. Откуда они могли знать, что вместо процветающей демократической страны, с нормальной правовой системой, мы построили бандитскую державу. Именно поэтому на протяжении долгого времени между властью и народом идет война: власть жалуется, что ей достался какой-то не тот народ, а народ живет по принципу – лишь бы в пику власти. Что-то не так мы делаем, потому что наверху всегда сволочь. Да все это на фоне нашей неистребимой тяги к халяве.
В стороне от бивших шурфы мужиков Ия Баева, сидя на раскладном походном стульчике, сдвинув на волосы темные очки, просматривала какие-то бумаги. Рядом, для конспирации, не иначе, а, впрочем, кто его знает, стоял мольберт, но ящик с красками оставался нераскрытым. Время от времени она бросала быстрые взгляды в сторону взятого с собой специалиста по раскопкам, как бы ожидая радостного возгласа с его стороны.
Специалист молчал, мужики вкалывали, словно на себя, охрана бдела, а Баева скучала. Бумаги, которые она листала, никакого отношения к делу не имели, просто так создавался необходимый имидж деловой женщины, хотя он и не был ей нужен. Пресыщенность жизнью и абсолютное презрение к человечеству читались на ее лице, те самые, что читаются на лицах номенклатурных мещан. Такие люди, кстати, социально опасны, в экстремальных ситуациях непредсказуемы.
На краю поляны почти бесшумно возникла машина, немедленно остановленная охраной. Баева посмотрела в ту сторону, узнала вышедшего из машины Карповича, кивнула начальнику охраны – пропустить.
Стас, непривычно выглядевший в армейской полевой форме, не торопясь, пересек поляну.
- Добрый день,- поздоровался он с Баевой.- Отлично выглядите Ия Сергеевна. Используете золотые денечки, загораете? У нас сейчас действительно хорошо. А как успехи?
- Погода, вы правы, действительно неплохая, комаров бы еще не было. А успехи наши,- язвительно улыбаясь, сказала Баева,- вас, Стас, ни в коей мере не касаются. Вы что-то все смелее становитесь. Не забывайте, вы лишь наемный работник. Я плачу и приказываю, вы выполняете.- Она была раздражена и не скрывала своего недовольства.
- Виноват, исправлюсь, Ия Сергеевна.
Карпович и сам почувствовал, что взял неверный тон в разговоре с этой холеной и своенравной дамой.
- Я, собственно, заехал по пути. Неподалеку мои люди должны остановить этих, шустрых…. Надеюсь, здесь они не появлялись?
- И не появятся,- Баева показала на охрану.- Но я о них думала,- уточнила,- об офицере и журналисте, если мне не изменяет память. Их нельзя как-то использовать в наших интересах?
- Лачутин и Чернов. Я собрал данные о них. Они друзья детства. Оба родились и выросли здесь, так что места знают. Чернов, типичный журналюга, из тех, что вечно суют свой нос, куда не следует. Его хорошо знают в крае, но не любят. Отдать должное, попортил он крови властям. Был замешан в нескольких темных историях, даже в отставке губернатора, который сейчас находится в Матросской тишине. Но как-то выходил сухим из воды. Насколько удалось проверить, не работает ни на одну силовую структуру, хотя многие журналисты этим грешат, если, конечно, не куплены банками. Слаб на женщин, на этом его уже подставляли. Терял работу, но всплыл опять. Зеки о таких, как он, говорят «один на льдине» или «ломом подпоясанный».
Лачутина, знают, конечно, хуже. Майор ПВО по данным военкомата. Он отмечался там по прибытии в отпуск по семейным обстоятельствам. Служит на Камчатке. Это все о нем. Могу добавить, что прилично дерется. Мои пацаны видели, что тренируется по какой-то азиатской системе: карате или тоэквандо…. Но они не специалисты, поэтому не поняли.
Как их использовать, Ия Сергеевна, я не знаю. Мне они не нравятся. Лучше всего, по-моему, такой расклад, при котором они вынуждены будут уехать. Если верно то, что говорят о Чернове, нас ждет одно беспокойство. А вам нужна суета?
Баева, задавая вопрос об использовании друзей, конечно, на самом деле и не думала никак их использовать. Кому нужны свидетели? Просто это была очередная проверка Карповича. Если б он согласился, пришлось устанавливать дополнительный контроль и за ним, проверять, а не сговорился ли он с людьми, ставшими такой неприятной помехой в этом деле.
- Хорошо,- согласилась Ия Сергеевна.- Мы с вами уже это обговаривали. Действуйте.
Тот вернулся к машине, чтобы отправиться на поиски Киселя.
Кисель сидел, прислоняясь спиной к сосне, и слушал оправдания своих боевиков.
- Вовка, пойдем на куски падл порвем,- торопливо говорил, почти кричал наименее пострадавший.- Не ожидали мы….
Второй, попавший под тяжелую руку Лачутина, молчал, дышал тяжело, белея забинтованной головой.
- Они, сзади, гады, напали. Иначе б мы их уделали, их всего двое.
- Я же вас, придурков предупреждал,- прервал монолог боевика Кисель.- Это крутые фраера, я их с детства знаю. Мы тогда улица на улицу дрались…. Они трусами никогда не были.
В далеком детстве так вправду было. Мальчишки испокон веку делят сферы влияния: на нашу улицу (вариант – наш двор) не ходи, с нашими девчонками не гуляй…. Было. И дрались друг с другом улица на улицу, как волчата, проверяющие вкус крови. А уж ангел каждого следил и определял потом – кому куда предназначено. «Идет походкой воровскою Коля Зять, навстречу руки в брюки Лёвочка Уран».
Кисель не стал рассказывать своим боевикам об этом. Они из другого, шакальего племени. Да и он уже не был настолько сентиментален, чтобы вспоминать детство. Но все еще достаточно умен, чтобы понять: его бойцы столкнулись с хорошо подготовленными людьми, которые за несколько минут вырубили троих из его команды и исчезли.
- А третьего, что, с ним не было?
- Не-а, не видели. Может, он катер охранял?
- Может, и охранял,- сказал Кисель,- а, может, их страховал. У него волына.
- Откуда волына?- вмешался в разговор Фишка.- Ты, что, понтуешь?
- Оттуда, дурак, что Финок – инспектор рыбнадзора, ему по работе положено.
 - Так ты, вроде, как всех в городе знаешь?
- Этих знаю. Ладно, сейчас должен один кореш объявиться, договаривались. Подождем еще минут пять. Фишка, возьми двоих пацанов, слетайте к понтону, проверьте всё. Понтона им не миновать. А мы пока здесь посидим…
«Если сейчас, как обещал, появиться Стас,- думал он,- как-то надо оправдаться перед ним. Он обязательно спросит, почему мужики сорвались с крючка? Кто бы ни спросил?»
Заполошная белка, задержавшаяся почем-то на той самой сосне, под которой сидел Кисель, вдруг решила, что от него исходит опасность, неудачно прыгнула на длинную тонкую березу, пискнула и побежала вверх по стволу, прячась в листве. Кисель проводил ее взглядом, удивился, подумав, насколько она здесь сейчас неуместна.
Карпович не заставил себя долго ждать. Машину он, видимо, оставил у дороги и шел по лесу быстрым шагом, пощелкивая прутиком по голенищу сапога. Но по мере того, как он подходил к группировке, менялось выражение его лица, исчезала маска добродушия. Уже по тому, как его встречали, он чувствовал какую-то неудачу.
- В чем дело, Кисель?- спросил он.- Что произошло?
- Да ни хрена особенного,- ответил тот.- Исчезли они куда-то.
- Как это исчезли? Что, катер обрел способность летать? Вы их вообще-то видели?
- Видели. У меня они троих вырубили. Вот двое здесь, а третьего с собой увели.
Кисель не поднялся от своей сосны при приближении Карповича, давая тем самым понять, что в какой-то степени он от него независим. И Стасу это не понравилось:
- Так, облажались! Значит, они уже знают обо мне, поскольку захватили твоего охламона. А за него ты отвечаешь. Вы, что же, ввосьмером с двумя говнюками справиться не могли?
- Они засаду устроили и напали неожиданно.
- Слушай, Вова, меня твой лепет не интересует,- Карпович окончательно рассердился.- Ты деньги взял? Взял. Значит, отвечаешь за себя. А то снова к параше захотел?
При упоминании о деньгах оживились оставшиеся в строю киселята. Они никаких денег пока не видели.
- Ладно, Стас, не горячись,- Кисель встал, примиряюще поднял руку,- прорвемся. Я троих братанов к понтону отправил. Куда они денутся, козлы, ответят! А мои теперь злее выступать будут и спрашивать строже.
Лачутин, Чернов, Финок и Вера двигались вверх по Кабоже в тени высокого левого берега. Челыша они отпустили, а вместе с ним отправили и захваченного киселенка, рассудив, что семь всегда меньше восьми. Двигатель на катере не включали – лишний шум, пока команда Киселя их потеряла, был не нужен. Шли на шестах: толкались вырубленными на берегу слегами в скользкое, вымощенное топляком дно, били невесть откуда налетевших оводов – больно кусаются заразы. Слушали рассказ Корелайнена:
- Там всего три деревни осталось,- говорил он.- Деревяга ваша, Малахово и Сталино.
- Сталино?- не поверив, переспросил Андрей.
- Ага. Наверное, в свое время о ней забыли, здесь всегда такая глушь была! А сейчас и вообще на месте деревни два полусгнивших дома торчат. Но на наших картах и у охотоведов название сохранилось. У армии тоже, скорее всего. Да это не самое интересное. У нас говорят, что в этих местах остались только малаховские мужики.
- Кто?- спросила Вера.
- Малаховские мужики. Там возле Малахова – тоже одно название, подсохшие болота. На них каждую осень журавли при перелёте останавливаются, тьма-тьмущая. Они так по этим болотам выхаживают, разговаривают, чисто пьяные мужики на толкучке, или, как теперь говорят, в этом, в супермаркете.
Катер давно миновал понтон, но, высланные на разведку, Фишка с напарником следили за ним, пробираясь берегом. Против течения катер на шестах продвигался медленно. Третьего боевика Фишка отправил с сообщением обратно к Киселю.
Лачутин первым обнаружил преследователей, но пока молчал: заметил лишь двоих и посчитал, что непосредственной угрозы нет. Но это продолжалось недолго. Среди сосен замелькали остальные киселята.
- Славка, лекцию по краеведению заканчиваем,- перебил Финка Чернов, тоже углядевший противника.- Заводи таратайку, уходим в отрыв. Хрен на чем они нас достанут. «Жигуль» мы им вывели из строя, а Челыш слинял. Далеко еще, кстати?
- Километров пятнадцать,- ответил Финок, поспешно запуская водомет.
День уже давно вступил в свои права, вода за бортом выглядела тяжелой, темной и маслянистой, но на самом деле была чистой, свежей и светлой. Медленные северные речки и ручьи часто так шутят.
 До места назначения, Деревяги, которая теснилась к берегу заброшенными домами, добрались довольно быстро, если считать быстрым движение на слабом водомете со скоростью километров двенадцать в час. Не было здесь скутеров и водных мотоциклов – больно дороги.
- Вы мне так и не скажете, какого черта вас сюда понесло? Похоже, и мне ребра поломать могут?- спросил Финок, когда разбивали лагерь, ставили палатку, обустраивались. Да и есть всем хотелось.
- Это, Славка, лишние знания. Зачем тебе? Сам видишь, за нами охотятся. Мы уедем – тебе оставаться в городе,- не очень ловко объяснил Чернов.- Пошли лучше порыбачим.
- До сумерков какая рыба, если только на спиннинг. Щук здесь полно, но блесны оборвешь, за топляки цепляться будут.
- Я все же побросаю. Вера, компанию не составишь?
Спиннинг у Финка был замечательный: леска с катушки шла легко, «бород» не путалось. Рыбаки поймут.
Вера и Андрей не обсуждали предстоящий поиск. Они просто радовались хорошей погоде, теплой чистой воде, дурачились, словом, вели себя так, как поступили бы на их месте сотни людей, которых ждет впереди ночь не менее впечатляющая, нежели день.
Когда взревел лодочный мотор, Кисель подумал, что деньги Карповичу придется возвращать. А не хотелось, очень не хотелось. Но разве по берегу угонишься за моторкой? Кто знал, что Чернов и Лачутин разведут понтон? Боевики, вымокшие в прибрежных кустах, громко спорили между собой, напоминая стаю ворон, сбившихся в укромном месте на известный орнитологам вороний суд. Обвиняемым, естественно, стал предводитель, скрывший, к тому же, полученные деньги. Это особенно раздражало киселят. Но они еще не набрали той силы, чтобы представлять серьезную угрозу для него самого. Поэтому толковище продолжалось недолго. Решено было выбираться в город. Самому Киселю еще предстояло искать трейлер для транспортировки «жигуленка». Лачутин не только проколол машине колеса, но и основательно покопался в двигателе, выбросил крышку трамблера.
Разочарованием заканчивался день и для Ии Баевой. Заложенный на месте, указанном в Ильинском списке раскоп, результатов не дал. Приданный экспедиции археолог пытался объяснить неудачу несовершенностью составленного списка, неточностями в переводе, изменениями структуры почвы…. Но с ним все было ясно – старался убедить легионеров в том, что на него не зря были потрачены деньги. Конечно, Баева не слишком надеялась на быстрый успех, но неудача несколько смутила ее. Приказав продолжать поиск, она в очередной раз задумалась, а почему, собственно, Чернов и Лачутин не объявились здесь. Она же знала, что у них есть через Веру точно такой же список. И, если они им не воспользовались, значит, есть какая-то другая информация. Вызвала начальника охраны.
- Вверх по этой речушке,- кивнула в сторону Кабожи,- ушли четверо: три мужика и женщина. Немедленно следует проверить, чем они занимаются. Вам трудно, наверное, сориентироваться на местности, так что найдите Карповича, он поможет.
- Сориентироваться нам не трудно, это наша работа. Карповича я могу вызвать по рации, мы ему оставляли. Но, в принципе, мы могли бы справиться и без него. Для моих ребят это не проблема,- отвечал серый комбинезон по имени Арвид.
В спецслужбах, например у нас в ГРУ, любят давать сотрудникам имена иностранцев. Вероятно, считается, что так достигается лучшая маскировка. Хотя у Арвида была вполне славянская физиономия.
- Арвид, вам же было сказано в Москве, что мои приказы не обсуждаются!
Баева внимательно оглядела собеседника, подумав, что с ним неплохо было бы провести ночь. Слишком долгий пост вредил здоровью. По аналогии вспомнила, как в свое время подставили силового министра, сняв вышеназванного на видео в сауне с проститутками и показав по телевидению. Что делать, он стал мешать. Улыбнулась. Она была специалистом именно по таким операциям, а не по поиску кладов.
Арвид понял ее улыбку, как смягчение последней произнесенной фразы, ответил:
- Сделаем, какой разговор. Это все?
- Нет. Следует аккуратно взять их, если не увидите, что они ведут раскопки, обыскать и допросить обо всем, что имеет отношение к операции «Ксения».
- А потом?
- Наверное, отпустим. Напугаем, заплатим, но отпустим. Позже решим, по обстоятельствам.
                ***
  Глава IV.

Говорят, каждый человек рано или поздно подходит в жизни к критическому периоду: переходу из одного состояния в другое. Наверное, сказано не совсем гладко по форме, но, по сути, верно.
Врут ли, нет ли, но наступает момент, когда нечто изначальное, авантюрное, заложенное в любом из мужиков, берет верх, вне зависимости от воспитания, образования и прочих атрибутов внешней жизни. Остается лишь зов предков, зов охотника. Человек может дожить до этого или не дожить, но  случается. Так было и с Черновым. Достаточно благополучный, удачливый в глазах окружающих журналист, стал все чаще и чаще чувствовать неудовлетворенность от жизни, которую ведет. А любая нештатная ситуация, в которую он попадал, стала казаться главной, и в результате главным представлялось многое, о чем ранее и не думалось. А пуркуа бы и не па? И все это в открытом информационном поле Интернета.
На рассвете, когда Вера и Финок спали, а Лачутин нес караул, шастая вокруг их стоянки, Андрей пытался анализировать сделанное:
- Наша прогулка что-то перестаёт меня радовать. Но одно, по крайней мере, верно: если здесь ошиваются москвичи, значит, мы на правильном пути,- размышлял он.- Знать бы еще, куда он нас заведет? Да бог с ним! Все мы – потерянное поколение. Так было до нас, так будет случаться и позже. Вера замечательная женщина …. Но Чернов, твой-то принцип – выслушай женщину и поступи наоборот. При любом раскладе, нет, не может она действовать абсолютно ни от кого независимо. Не может! Это ж, надо каким человеком быть, чтобы так рискнуть? Должна стоять за ней какая-то команда. Вопрос в том, как это вычислить?
От размышленческих изысков в полудреме его оторвал внезапно вынырнувший из-за подлеска Лачутин:
- Поднимай всех тихо. Нас засекли, я видел в лесу четверых…. И это не твои киселята, это ребята серьезные,- проговорил он, одновременно собирая брошенные возле костра вещи.
Вера проснулась сразу. Финок, хорошо приложившийся с вечера к Лачутинской фляге, вставал тяжело. Но, к пришвартованному у берега катеру, Корелайнен повел их осторожно, пристально всматриваясь в Лачутина, который шел впереди. Тот в свою очередь шел с непреклонностью человека, готового каждую секунду наткнуться на преграду.
Арвид во главе пятерки боевиков Баевой принял решение брать группу Чернова у места стоянки. И совершил ошибку. Стандартная для них операция была обречена, потому что не было сделано поправки на свободу маневра. Они опоздали на несколько минут, обнаружив лишь тлеющие угли костра, да забытые немудреные предметы походного сервиса.
- Быстро на катер,- скомандовал Лачутин.- Уходим на другую сторону.
- Да велика ли река-то,- возразил Финок.- Они нас в пять секунд достанут.
- Пусть рискнут. Мы встретим, мало не покажется.
Проводником у Арвида шел Стас Карпович. Теперь он матерился шепотом:
- Я говорил, что не хрен тянуть, изображать тут индейцев. Навалились бы сразу, и скрутили на … к едрене фене…. А ты все в войну играешь. На войне так не бывает. Нашел противников – лохи обыкновенные.
- То-то эти лохи нас засекли и смылись. Ты бы помолчал, а то враз урою,- мрачно ответил Арвид. И так глянул на Стаса, что у того пропала всякая охота спорить.
 - Переправляемся,- скомандовал он своим, внимательно разглядывая в бинокль  противоположный берег.
     Боевики разделились, но Арвид вновь поспешил. Может быть, слишком хотел отличиться пред Баевой, но нарушил заповедь спецназа – проверяй, оставляй резерв времени, тогда не пострадает твое самолюбие.
Естественно, Лачутин и Чернов ждали боевиков. Не мудрствуя лукаво, укрылись: одни за катером, второй чуть выше по течению в воде. Засада в воде досталась Чернову. Андрей с детства плавал лучше. Финок с Верой скрылись в лесу. Заметить, к слову, что Славка охотно брал на себя роль Вериного телохранителя. Может быть, считал, что это безопаснее?
Арвид перенырнул чуть ли не всю неширокую речку. Но, израсходовав весь запас воздуха под водой, бесшумно вынырнуть не смог. Чернов же, находясь выше, чуть шевелил руками, оставаясь незамеченным. За Арвидом подтянулись и остались четверо, веером расходясь на мелководье, охватывая катер. Один приотстал, оставаясь по грудь в воде. Андрей поднырнул, дернул за щиколотки и уже в воде перехватил горло боевика локтевым сгибом, придержал под водой. Потерявшего способность к сопротивлению подтащил к берегу, ударил ребром ладони по артерии для страховки.
И возле катера развернулась драка. Чернов бросился туда, поняв, что Лачутину приходится туго. Обрез валялся на берегу, по-видимому, вышибленный из рук друга. Правда, рядом валялся и боевик, но трое оставались на ногах, показывая незаурядное умение в навыках рукопашного боя, и плотно наседали на Лачутина. Тот, если еще и мог держаться, то очень недолго.
Чернов с разбегу, думать было некогда, просто врезался в ближайшую спину, перекатился, вскочил на ноги, и пока боевик не пришел в себя, от души ударил ногой за ухо. Лачутина достал в прыжке Арвид, и тот покатился к воде. «Все,- подумал Чернов,- эти два быка меня сделают. Мне с ними не справиться».
В этот момент грохнул выстрел.
- Стоять, суки, всех перемочу,- орал Корелайнен, сжимая двумя руками свой «Макаров». Он стрелял поверх голов, чтобы остановить драку.
Развернувшиеся в сторону Чернова бойцы, застыли в полуфазе прыжка. Этого они не ждали. Еще одна ошибка Арвида. Медленно, что в неустойчивом свете северной ночи было незаметно, он двигался к реке, а затем, сильно оттолкнулся. Прыгнул на мелководье, нырнул, уходя в глубину. Прекрасно понимая, что даже если противник станет стрелять, попасть в него будет весьма проблематично. Второй боевик последовал вслед за ним, но их никто и не преследовал.
Чернов оценил самоотверженность Корелайнена, но было не до сантиментов. Он бросился к лежащему без признаков жизни Лачутину.
- Толька, Толька,- осторожно поднимая голову друга, звал он. Но успел кивнуть и Финку,- вяжи этих, пока не очухались.
А подошедшей Вере:
- Возьми у него пистолет, страхуй.
Вера и Финок принялись за дело.
- Толька, кончай придуриваться,- продолжал Чернов.
Тот, наконец, открыл глаза, мутно посмотрел на Чернова. Андрей бросился к катеру, лихорадочно разрывая вещи, стал искать фляжку.
- Спирт в носовом отсеке,- подсказал вовремя подошедший Славка.
Пара глотков огненной жидкости оживили Лачутина. Он раскашлялся – попробуйте глотнуть спирта лежа, но прохрипел:
- Уходить надо ребята. Не дай Бог, они со стволами вернутся, нам хана!
- А с этими что делать?- спросил Финок.- Если с собой тащить, то катер всех не потянет на водомете-то.
- Да и не нужны они нам,- сообразил Андрей,- здесь оставим. Быки, они и в Африке – быки. Они приказ выполняют, а знать – ни черта не знают!
Арвид и поджидавший его Карпович о нападении и не помышляли. Командира группы заботило другое - отчет перед Ией Сергеевной, а успехами он похвалиться не мог. После непродолжительных матерных взаимных обвинений со Стасом, никакого решения они так и не нашли. Или как там говорил один из бывших руководителей страны насчет консенсуса? Зато они услышали удаляющийся рев водомета.
-Отлично,- заметил на это Карпович.- Они возвращаются к Мологе, отступают. Вероятно, в Устюжну намылились. Что б им на топляк напороться!
Арвид его оптимизма не разделял. Он по собственному опыту знал, что люди, подобные тем, с которыми он столкнулся здесь, на речке, отступают редко.
Возмущению Баевой не было предела, когда Арвид и Карпович, а вслед за ними и сумевшие освободиться от веревок боевики, предстали перед ней. Она умела сдерживать себя, поэтому ни крика, ни каких-либо других проявлений гнева, присутствующие не увидели. Но холодный ее взгляд и без этого был достаточно красноречив. В то же время, Ия Сергеевна была уязвлена. Мужики, поначалу казавшиеся ей лишь досадным недоразумением, мелкой помехой для «легионеров», сумели повести свою игру, и, следовало признать, достаточно умело.
Ее археолог нашел, по всей видимости, остатки скрада, но разрушенная временем яма, под столь же разрушенным сводом из обожженного неровного кирпича, была пуста. Баева велела продолжать поиски, увеличив радиус действия. «Легионеры», вооруженные различными приборами, бродили уже далеко за пределами поляны. Но она понимала, что шансы найти камни уменьшаются не только с каждым днем, а с каждым часом.
- Арвид,- закуривая, вдруг сказала Ия Сергеевна.- А почему, собственно, мы с самого начала решили разобраться с этими парнями с позиции силы?
Тот в ответ лишь пожал плечами. Баева перевела взгляд на Карповича.
- А ведь это была ваша идея, Стас. Вы утверждали, что разберетесь с ними без проблем, но сделать этого не сумели. А я чувствую, что теперь они не отступят. Что делать?
Карпович тоже молчал.
- Думаю, еще не поздно поступить по-другому. От них следует откупиться,- продолжала предводительница.- Я не думаю, что армейские офицеры и провинциальные журналисты сейчас настолько богаты, чтобы отказаться от нескольких сотен долларов. Как там? Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Кстати, сэкономим на ваших уголовниках, Стас. Предложите им отступного. Арвид считает, что они в настоящее время где-то на реке, до вечера вряд ли куда-либо тронутся, отыщите их, поговорите.
- А если они не согласятся?- спросил, ставший осторожным Карпович. События последних дней все же повлияли на него.
- Если не согласятся, Арвиду придется действовать по полной программе, разработанной для таких ситуаций. Видит Бог, я этого не хотела! Очень уж не к месту нам лишний шум.
Карпович с двумя вооруженными бойцами Арвида уехал на поиски Чернова. А Баева приказала отправить разведку в Деревягу:
- Пусть там все посмотрят с металлоискателями и спектрографами. Чем черт не шутит, возможно, у наших неожиданных соперников есть своя информация. В любом случае, мы должны с пользой провести отпущенное нам время и отчитаться за потраченные деньги.
Чернов с друзьями к тому времени уже вновь оказались в устье Кабожи, там, где, останавливались прошлой ночью.
 - От добра добра не ищут,- сказал Финок, направляя нос катера к берегу.- Все равно майору надо передохнуть, а то ему хорошо приложили, пусть отлежится.
Лачутину помогли добраться до затененного места, где он и прилёг. Вера отправилась купаться, благо день вновь обещал быть жарким. Корелайнен копался в моторе, совершенствовать и ремонтировать который он мог до бесконечности, а Чернов присел рядом с Лачутиным.
- Что делать будем, командир?- спросил он.- У тебя еще не возникло желания отработать назад?
- Что мы, не мужики, что ли?- отвечал тот серьезно. Но серьезно потому, что улыбаться разбитыми губами весьма затруднительно. В голосе все же слышался сарказм.- Река, конечно, для нас закрыта. Так обойдем их по лесу. Ты же знаешь, я очень упрямый человек, как, впрочем, и ты сам.
- Ага. Два сапога – пара. А что с Финком? Отправлять его в город?
- А он отправиться?
- Не думаю, что добровольно согласится. Он влез уже достаточно глубоко. Но, если его отправлять, он растреплет обо всем, что знает, а если оставлять, придется посвящать во все подробности.
- А что мы теряем? Сам же утверждал, что шансов у нас почти нет. Расскажем ему о том, что нам известно, пусть сам решает. А решит покинуть нас – тоже не страшно: пусть рассказывает, кого все это заинтересует?
С места, где они остановились, хорошо просматривались обе реки: и Молога, и Кабожа. Там, где отливала серебром Молога, за перелеском показалось облако пыли.
- Едет кто-то,- сказал Андрей, показывая рукой на облако.- Я знаю, в этом месте проселок к реке выходит. Не по нашу ли душу?
Он не ошибся. Вскоре из-за перелеска выкатил тупорылый микроавтобус, свернул в их сторону.
- Засекли,- внешне спокойно констатировал Чернов.- Ежели опять, какая заморочка выйдет, возьмут нас тепленькими, бойцы из нас сейчас никакие.
- Будем посмотреть,- ответил Лачутин. Привязалась же фраза.
Но это уже скорее для собственного успокоения. Он, как и Андрей, прекрасно понимал – не выстоять.
Все еще плавающая Вера и копающийся в моторе Финок микроавтобуса не видели.
Серые комбинезоны, картинно расставив ноги, направив стволы автоматов на друзей, встали по бокам. В центре между ними возник Стас Карпович.
«Как черт из табакерки»,- подумал Андрей.
- Есть разговор, мужики,- без предисловия начал посланец Баевой.
Чернов и Лачутин молчали, никак не проявляя своего интереса к незваным гостям. А что скажешь? Пауза грозила перерасти в затяжную, но ее нарушила Вера, представ перед мужиками в более чем открытом купальнике. Боевики не могли не отвлечься и немедленно уставились на ладную смуглую фигурку. Бесстрастным оставался только Стас, впрочем, оценивший позу беспомощного в данный момент Лачутина.
- Повторяю, есть предложение,- прервал паузу, кивнул Чернову.- Пойдем, отойдем в сторонку.
Они отошли на несколько шагов.
- Мы даем вам отступного,- продолжил разговор Карпович.- И ты, вместе с остальными, сматываешься отсюда к е…й матери,- почувствовав, что Андрей будет молчать, добавил,- каждому по штуке. Вам такие деньги и не снились.
- Что же так дешево? А Стас? Я надеюсь и ты, и твои работодатели убедились, что мы кое-что умеем, а, значит, и стоим.
- Ну, ты наглец. Тысячи зеленых мало? Сколько же ты хочешь?
- Я хочу, чтобы ты исчез с моих глаз. Бесплатно.
- Ты, совсем дурак?- Карпович картинно достал сигарету. Мы сейчас можем вас порубить в мелкое крошево. Что, не видишь?
- Я вижу! Очень хорошо вижу! Но ты прозевал одно обстоятельство, которое носит имя Финок. А у него ПМ и обрез «ижевки» - твои автоматчики уже на прицеле.
Корелайнен действительно исчез. Катер был пуст. Карпович убедился в этом, бросив взгляд на реку. В такой ситуации предположение Чернова было допустимо.   
- Держать на прицеле, это еще не значит уметь стрелять. У него полные штаны будут, а курок нажать – вряд ли. Ладно, три штуки на двоих и разбегаемся.
 - А как же наши спутники?
Собеседник рассмеялся:
- Вера и Финок местные, с ними мы сумеем договориться полюбовно.
Серые комбинезоны, кажется, забыли про майора, с ними вовсю кокетничала Вера. Один из них, уже засунув автомат под мышку, давал ей прикурить, другой пялился на точеные ножки.
«Самое время атаковать»,- подумал, было, Чернов, но тут же спохватился – шансов нет. Корелайнен исчез, и это не факт, что он наблюдает за происходящим, Лачутин еще не пришел в себя, а Андрею одному против пары подготовленных бойцов, да еще Стаса, не выстоять, и мечтать нечего. «Будем думать!» 
- Хорошо, Стас. Но ты пойми, что вот так, с ходу, я ответа дать не могу. Подъезжай к вечеру, мы подумаем.
- Да хули думать! Меня попросили убрать вас отсюда, и я вас уберу,- клеврет Баевой говорил с апломбом, уверенный в том, что уж на этот раз пижонистому журналисту деться некуда.- Ты же, считай, один остался. Другу твоему вломили так, что долго не очухается.
« Надо, надо срочно принимать какое-то решение,- лихорадочно считал варианты Андрей.- Переливать из пустого в порожнее далее бесполезно".
- Ладно. Хрен с тобой! Будем думать, что ваша взяла. Мы уйдем.
Они вернулись к лежащему Лачутину. Карпович что-то тихо сказал боевикам, и те вновь взяли автоматы наизготовку.
- Вера, одевайся,- с интонацией, не допускающей возражений, сказал он неожиданно.- Пойдешь с нами.
Вера беспомощно посмотрела на Чернова. Тот сжал зубы так, что на щеках заходили желваки. Сжал кулаки, что побелели суставы. Но, стоя под стволом, сделать ничего не мог. Отвернулся, чтобы не видеть, как Вера одевается, собирает вещи.
Злоба душила Чернова, когда Карпович и боевики покинули их лагерь. Душила до того, что он не мог даже говорить. Тряслись, ходуном ходили руки, словно в хороший колотун с похмелья. Лачутин пытался как-то смягчить ситуацию, но его утешения помогали мало. Виновато топтался рядом Финок. Он тоже искренне хотел помочь Андрею, но не знал, как это сделать. Наконец, после достаточно затянувшегося молчания, с наигранной бодростью произнес:
- Да брось, Андрюха, счас доскочим до Устюжны. Поднимем мужиков, разнесем их к едрене фене…
Он старательно изображал этакую русскую отчаянность, которую любим мы на себя нагонять вне зависимости от ситуации, привирая подчас совершенно безгрешно.
   Солнце стояло уже высоко, день, как говорят в здешних местах, разгулялся, но его никак нельзя было назвать удачным. Сонная одурь, тяготившая Чернова после захвата Веры в заложницы, удерживала от ошибочных поступков, замедляла реакцию на действительность. Впрочем, в прошлом отчаянность действительно была, да с годами утратили мы ее.
- Вот что я думаю, мужики,- сказал Андрей.- Нам везло до тех пор, пока мы действовали нетрадиционно. Так следует действовать и впредь. Стоило нам принять их правила игры – мы сели в лужу. А возвращение в Устюжну… Славка, ты сам в это не веришь. Кого мы поднимем? Разве что насмешим людей. Прикрыть нас в случае неожиданных осложнений просто некому. И, если мы пойдем дальше, все придется делать на собственный страх и риск.
- О чем ты говоришь,- прохрипел лежащий Лачутин.- Девку забрали. Мы просто обязаны вернуть ее туда, откуда взяли. Я все-таки русский офицер.
- Тогда у нас нет иного выхода,- заговорил вдруг Финок,- как захватить кого-нибудь из них. На удар отвечают ударом.
Чернов и Лачутин изумленно уставились на Корелайнена. Они все же как-то не воспринимали его всерьез. Извозчик, не более….
- Слава,- от неожиданности у Тольки  даже хрипота в голосе исчезла,- ты внес действительно дельное предложение. Пару основательных глотков ты заработал. А скажи-ка нам, лыжник, в каких войсках ты служил? Я что-то запамятовал.
- В каких! В погранцах. Обижаешь, начальник. А выпить, конечно, заработал, и не пару глотков!
Финок и сам смутился, поэтому старался обратить все в шутку. Лачутин достал из рюкзака нескончаемую флягу. Мужики пустили по кругу алюминиевую кружку.
- Делаем,- произнес майор свое любимое слово.
- Финок, пистолет дашь?- попросил Чернов.- Надо разведать, сами понимаете, а кому идти кроме меня? Пока Толька еще оклемается.
- Ближе к вечеру пойдем все вместе,- возразил Лачутин.- Нам теперь по одному нельзя. Не дай бог, повыдергают. К тому же ты без меня вляпаешься в какую-нибудь историю.
- С тобой мы вляпаемся в две истории. Точнее, исходя из того, что нас трое, в три. А если говорить серьезно,- продолжал Чернов,- мне как раз сейчас пришла на память поговорка, которая сложилась здесь в те времена, когда Устюжна называлась не просто Устюжной, а Устюжиной Железнопольской, когда город, один из немногих в России, выстоял против так называемого  литовско-польского нашествия. Простите за высокий штиль. Поговорка звучала так: Устюжна железная, а люди в ней каменные. Смешно?
Как и все русские люди, Чернов был скор на переходы от одного состояния к другому.
Россия – испокон полицейское государство. От опричнины Ивана Грозного до органов внутренних дел нынешних, аппарат насилия играл главенствующую роль в жизни народа. Не касаясь тюрем и лагерей, мы и без них постоянно ощущаем на себе «око государево». Загляните в свой паспорт: прописка-регистрация, которой нет в Конституции, регистрация брака…. Анкетку какую-нибудь заполните при поступлении на работу! Резюме, что б не сказать худого слова!
Полицейский аппарат врос в каждого. Поэтому в России всякий, прежде всего, ненавидит своего соседа, коллегу. Считает его виноватым во всем, и никогда не простит никому, кто, если не делает, то думает по-своему, не так, как все. Оттого-то и живет в вечном страхе и горькой нищете, прогибаясь перед сильным и ненавидя его.
Вырваться из этого состояния мы пытались не однажды. Последний раз в 1991 году. Увы, оказалось, что благие порывы и высокие слова нужны были лишь для того, чтобы слегка обновить списки допущенных к кормушке. И только. На страже кормушки стоят силовики, а манипулировать общественным мнением чиновники научились очень быстро.
Тринадцать, оптимальное число для спецподразделений, питерских омоновцев уже не в первый раз активно отдыхали на берегах Мологи. Это было удобно: недалеко от Санкт-Петербурга, каких-то шесть-семь часов езды по бетонке, и места малонаселенные. В лесу оборудовали лагерь с казармой, стрельбищем. Крутые берега, холмистая местность, самой природой были созданы для тренировок и отдыха. А в нем бойцы нуждались. Несколько дней назад отряд ОМОНа вернулся из Чечни.
Парни тренировались, загорали, купались. По вечерам ездили развлекаться в Тихвин и Пикалево, благо до городов – рукой подать.
Случай, который управляет жизнью, свел питерский ОМОН с командой Чернова. Он, Лачутин и Финок, надежно укрыв катер, огибали лес по кругу, чтобы подойти к лагерю Баевой, и наткнулись на милицейскую базу. Расположенная между тремя сопками и рекой, база прекрасно была видна с холма.
- Ну, бойцы?- с осуждением сказал Лачутин,- это теперь называется охрана? Где караулы?
- Это же не армия, майор,- сказал Финок,- менты. А у тебя, наверное, они бы с губы не вылезали?
- Брось, Толик. Они не в Чечне. Кого им здесь опасаться? Видишь, отдыхают ребята,- поддержал Финка Чернов.
- Ладно, это их проблемы. Но не вовремя они отдых устроили. Как бы нам не помешали.
- Не думаю. А вот использовать их мы сможем.
- Как?
- Потом скажу. Пошли москвичей искать, а то ночь скоро.
В вечернем лесу хорошо сидеть у костра, разглядывать звезды, наблюдать за мечущимся по веткам пламенем, и лишь изредка отходить шагов за двадцать в сторону за новой вязанкой сушняка для поддержания огня. Хорошо еще увидеть в высокой траве ярко зеленые глаза лисенка, вышедшего к костру на запах выловленной рыбы.
Совсем другое дело шляться по лесу, когда стемнеет, да еще без фонарей. Если у реки или в поле северная ночь достаточно светла, то в лесу деревья застят всё: темно, сыро, глухо.
Фосфорная стрелочка компаса, прихваченного запасливым Лачутиным, облегчала путь. Но всё равно идти было трудно. Невидимые днем коренья, кочки и ямы, в сумерках повылазили прямо под ноги. И когда мужики вышли к лагерю «легионеров», было уже совсем поздно, а они изрядно устали.
На поляне стояли две палатки. Одна большая, восьмиместная, армейская, защитного цвета, почти невидимая в свете костра, вторая маленькая, оранжевая – совсем близко от огня. Иногда, когда в костер подбрасывали очередную порцию дров, свет достигал окраины поляны, по опушке которой медленно ходили два боевика – пост. Четверо в серых комбинезонах сидели у костра, судя по движениям, ужинали. Неподалеку, на всё том же раскладном стуле, сидела и Баева. Иногда она поднимала к лицу руку, и тогда ярко вспыхивала красная точка сигареты. Все это видел Чернов, поднявшийся на взгорок, увенчанный кривой от ветров сосной. Корелайнен и Лачутин ждали внизу.
- Ума не приложу, как к ним подойти,- сказал он, вернувшись к мужикам.
То, что они попытаются в ответ захватить Баеву, подразумевалось само собой с самого начала.
- Охрана, конечно, не ахти какая, но поляна голая, укрыться негде. И как долго они будут сидеть у костра – неизвестно. Правда, разбита одна маленькая палатка, для командирши, по-видимому. Если уйдет спать, можно попытаться взять ее оттуда. Караул – двое, может быть, трое, обходят поляну по периметру, между ними можно проскользнуть.
- Разберемся. Все одно деться нам некуда,- ответили Лачутин.
- Или грудь в крестах, или голова в кустах,- невесело рассмеялся Андрей.
- Понаблюдаем, пока они ко сну отойдут, по очереди. Я начну, через час Славка меня сменит, а ты отдохни, тебе побегать еще придется.
Костер на поляне то разгорался, то затухал. Боевики от него ушли: двое отправились менять охрану, остальные скрылись в палатке, когда Лачутин вернулся к ожидавшим его друзьям.
- Давай, Славка. Одна мать-командирша у костра осталась. Сходи, посмотри, наверное, и она скоро в палатку уйдет. Вероятно, минут через тридцать-сорок пора будет идти на захват.
Корелайнен ушел. Лачутин и Чернов закурили, прикрывая сигареты полусогнутыми ладонями, молчали. На лес опустилась тишина. Давно умолкли птицы, лишь где-то в пойме, у реки, занудливо скрипел коростель.
- Толька, ты из армии уходить не собираешься,- неожиданно спроси Андрей.
- Пока нет. А почему ты об этом спрашиваешь?
- Ну, думаю, все бегут сейчас. Служить, говорят, невозможно стало, жалованье вам платят нерегулярно, да и немного. А потом у вас всё что-то реформируют, а кроме новой формы в пикселях ничего не видно. Да и от погона на рукаве меня, например, с души воротит. У тебя выслуги, наверное, с Афганом и Камчаткой набежало выше крыши? Пора на пенсию, где-нибудь рядом поселишься, все чаще видеться будем…
- Меня переводят в Коломну, под Москву, так что уже, считай, рядом. А в армии я, как тебе известно, с семнадцати лет, менять жизнь мне поздно, буду служить, пока не попросят уйти.
- Что ж про Москву раньше молчал?
- Не успел. Ты скажи мне лучше, почему вы, журналисты, нас так не любите?
- И этот туда же! Не можем мы кого-то любить или не любить. Мы для этого слишком циничны. Но когда я вижу толстомордых генералов, или их домики в Подмосковье, доверия у меня они не вызывают. А вы неправильно себя ведете. Знаешь, как Мовлади Удугов выиграл информационную войну в первую чеченскую? Пустил журналистов к боевикам. Пустите вы сейчас телевизионщиков в части – общество мгновенно окажется на вашей стороне.
- Тихо. Кажется, Финок возвращается.
Подошел Корелайнен.
- Командирша почивать отправилась, но не одна – вслед за ней в палатку скользнул какой-то хрен, отсюда плохо видно кто.
- Это же замечательно,- обрадовался Чернов.- Тепленькими и возьмем.
Мимо охраны проскользнули с Лачутиным довольно легко, оставив Финка на опушке для страховки. Мужики и не замети ли, как этот бывший лыжник, пьяница и шутник стал полноправным членом команды. Два десятка метров до оранжевой палатки пришлось ползти по мокрой от росы траве, но в азарте это не замечалось. Возле палатки залегли, вслушиваясь в характерные шумы изнутри. Лачутин ухмыльнулся, достал из набедренного кармана нож и аккуратно взрезал боковое полотнище сверху вниз. Чернов скользнул внутрь.
Ия Сергеевна Баева устроилась с возможным в таких условиях комфортом. Две свечки, закрепленные на сучках, освещали приспособленный вместо стола ящик с открытыми бутылками джина и сухого вина, пластиковыми упаковками рыбы и мяса. Натюрморт дополняли два краснобоких яблока. У противоположной входу стенке палатки, на охапке сосновых лап, покоился широченный надувной матрас, занятый в настоящее время Ией и Арвидом. Была та ситуация, когда партнеры не замечают ничего вокруг себя, находясь в классической позиции.
Еще последний стон Баевой не успел сойти с ее губ, когда Арвид ткнулся лицом в ее шею. Она еще продолжала двигаться, не понимая, почему остановился партнер. А это Чернов угостил пылкого любовника ударом по затылку, подвернувшейся под руку пустой бутылкой из-под шампанского. Баева едва успела освободиться от Арвида, Лачутин уже держал ее руки, Чернов заткнул подвернувшимся платком рот и искал пластырь в походной аптечке. Пластырем залепили губы, перемотали руки Ие Сергеевне. Она упиралась, что-то мычала сквозь наклейку, отрицательно мотала головой, ни за что, не соглашаясь выходить из палатки сквозь разрез. Хорошо еще не забыли натянуть на нее кое-какую одежду. Совсем не по-джентельменски Лачутин ударил ее в живот, а когда она согнулась, вытолкнул из палатки, схватил за ноги, и, припадая к траве, волоком потащил к лесу. Чернов побросал в валявшуюся в углу сумку аптечку, все бумаги, что попались на глаза, а уже на входе прихватил достаточно тяжелый сверток в промасленной бумаге, сам не зная, для чего. Поляну к тому времени затянуло легким туманом, который каждую ночь из-за перепада температур опускается на землю вблизи реки, поэтому до леса они добрались без приключений.
- Слушай меня внимательно, подруга,- сказал Андрей, обращаясь к связанной пленнице.- Вот тебе остальная одежда,- бросил ей все тот же серый комбинезон и кроссовки.- Тащить на себе мы тебя не будем, это не кино. Сейчас ты побежишь бегом впереди меня, и вообще будешь делать все, что скажут. В противном случае я буду тебя бить,- срезал длинную гибкую ивовую ветвь,- вот этой штукой.
Баева посмотрела на него надменно, строптиво вскинула голову. Чернов, не замахиваясь, ударил ее по голым икрам вицей, так, что на ногах мгновенно вздулась багровая полоса.
- Я не шучу,- продолжил он.- Финок, помоги даме одеться, а то я что-то рассердился.
- Эй, орлы, а теперь куда?- поинтересовался слегка возбужденный Лачутин.
- Как договорились, на острова. Финок же хвастался, что у него там дворец есть.
Еще до нападения на лагерь Баевой мужики решили в случае успеха скрыться на Братовских островах, разделяющих Мологу на две равных широких протоки. Два острова тянулись вдоль по течению почти на километр. Иногда на них ночевали  рыбаки, но не часто. Острова заросли ивняком и тростником, а на берегу – лес, в нем останавливаться удобнее. На островах Финок отрыл для себя землянку, в которой коротал холодные весенние ночи во время нереста рыбы и гнал самогон.
- Конечно, сейчас через болото, тут километра три, и ко мне. У меня там настоечка на калгане есть, никакой коньяк с нею не сравнится, похвастал Корелайнен.
- Кто о чем, а вшивый о бане. Скажи лучше, как переправляться будем, если от ее боевиков сумеем оторваться? Слышишь, там уже шухер подняли,- кивнул назад Чернов,- катер-то возле Кабожи оставили.
- Придется вплавь.
- А она поплывет?- показал на достаточно резво передвигающуюся за Лачутиным Баеву.
- Тростника нарежем, переправим как на подушке. Не помнишь, как в детстве плавали?
 Природа не обидела Арвида здоровьем, поэтому он очнулся довольно быстро. Чернов, правда, успел спеленать его по рукам и ногам, но для хорошо подготовленного начальника охраны лагеря это была небольшая проблема. Он выкатился из палатки, подкатился к уже затухающему, но все еще дающему свет костру. Здесь его и заметил вышедший по нужде археолог.
На сборы и организацию преследования у Арвида ушло не более трех минут. Двоих он оставил для охраны лагеря, четверо ушли с ним. Отобрал лучших, подготовленных для действий в любых условиях, и почти не сомневался в успехе. Горел желанием догнать похитителей и отыграться за все. Предупредил лишь бойцов, чтобы по возможности не стреляли - заложница, обошлись ножами. И лишний шум всегда ни к чему.
Он не мог знать, что столкнулся не только с решившимися на все людьми, но еще и с дьявольски хитрыми мужиками. Чернов попросил Финка держать курс не сразу к реке, а на лагерь ОМОНа.
- Толково соображаешь,- похвалил Андрея Лачутин.- Если получится, от одной головной боли избавимся. А Веры в лагере, по-видимому, не было.
- Конечно, зачем ее здесь держать, скорее всего, Стас увез куда-нибудь к себе. У такого, по местным меркам крутого, обязательно, где-то возле города должна быть дача. Славка, у Карповича дача есть?
- Вроде есть ниже по реке. Отсюда далеко.
- Не бойся, туда мы не поплывем. Сам сюда вернется.
- Быстрее, мужики, быстрее. Базар кончайте, не дай Бог, догонят.
- Это точно, Толя. Если догонят, ушатают вместе с огородом, как говорил один мой приятель. А дама-то наша, смотрите-ка, справно двигается, и погонять не надо.
Баева даже не повернула головы в ответ на язвительные слова Чернова.
Боевики почти настигли друзей. Когда те, сбивая ноги, выбежали на холм перед базой питерского ОМОНа. Слева тянулась заболоченная низинка, заросшая кустарником. В ней беглецы и укрылись.
Чернов рассчитал правильно. Увидев перед собой оборудованную базу, Арвид решил, что беглецы с заложницей укрылись там. У него не было иного выхода, как попытаться штурмовать. Он понимал, что успех весьма проблематичен, не было никакой информации о том, кто перед ним, и в другой ситуации, он бы отошел до выяснения всех обстоятельств. Сейчас тянуть было нельзя.
Лачутин ошибся, считая, что база охраняется плохо. Ночью базу вообще охранял один Аслан – здоровенная кавказская овчарка, вывезенный старшим лейтенантом Сергеем Волковым из Дагестана. Здесь этого было достаточно. Когда Арвид, оставив одного бойца с автоматом на холме, с тремя остальными проник на территорию лагеря. Аслан, вылетевший из-за угла казармы, сбил одного из боевиков с ног. Тот едва-едва успел прикрыть горло рукой. Железные челюсти перекусили руку, словно это была сухая ветка. Парень не выдержал, закричал, а Арвид, уловив момент, сбил прыгнувшего кобеля выстрелом в голову. Тишина была нарушена. Опытные Омоновцы мгновенно блокировали все окна и двери своей летней казармы. После нападения собаки нервы у одного из боевиков не выдержали, и он дал длинную очередь по стеклам ооновской базы. Ответные короткие прицельные очереди заставили бойцов Баевой залечь и мечтать о том, чтобы закопаться поглубже. Старлей Волков быстро вычислил, что нападающих немного, и пустил группу в обход. Через семь минут Арвид, покусанный и раненый боевики, и двое уцелевших бойцов были захвачены. Здоровых при захвате основательно помяли, так что они мало отличались от раненых.
Велико же было разочарование начальника охраны «легионеров», когда  выяснилось, что ОМОН к группе Чернова никакого отношения не имеет. Арвиду даже удалось слегка озадачить питерского старлея Волкова, показав украшенные многочисленными печатями свои верительные ксивы. Впрочем, тот особенно не растерялся, а просто утром исчез вместе со своими бойцами. Пойди, поищи их в Санкт-Петербурге или на Северном Кавказе, если есть желание.
Судьба же явно благоволила к Чернову с друзьями. Им удалось ускользнуть в очередной раз.
                ***
Глава V.

Землянку Корелайнен оборудовал с любовью. Вчетвером, правда, в ней было тесно, но все равно уютно. Тихо потрескивали дрова, в сложенной из обкатанных рекой камней печке. На песчаных стенах праздничными гирляндами висели связки вяленой рыбы, на сколоченном из круглых ровных стволов молоденьких сосен столе в разнокалиберных бутылках стояла гордость Финка – «калгановка».
В углу сидела мрачная Баева. Казалось, она не до конца осознала, что же произошло. Переход от роли хозяйки жизни к роли пленницы давался ей нелегко.
Лачутин удовлетворенно рассматривал содержимое свертка, прихваченного Черновым из оранжевой палатки.
- Что тут у тебя?- спросил подошедший Финок.
- Это штука посерьезнее твоего ПМ. Полностью она называется самозарядная снайперская винтовка системы Драгунова, если мне не изменяет память, образца 1963 года. Магазин на десять патронов, теоретически может поражать цели на расстояние в тысячу метров. Сейчас я ее соберу, думаю, она нам не помешает.
Чернов же разбирал украденные бумаги. Мужики прямо сказали, что это его святая обязанность, поскольку у Лачутина и Финка к бумагам идиосинкразия, а Чернов, мол, сему привычен. И теперь он бубнил себе под нос что-то, разглядывая скомканные листы.
- Все, ни хрена не понимаю. Надо поесть и поспать, а то вымрем все, как динозавры,- заявил он, сдвигая бумаги на топчане.- Толька, ничего любопытного я не нашел, кроме вот этого планчика – похоже, деревня, и еще значки какие-то. Посмотри, что это такое?
Лачутин взял листок в руки:
- Полагаю, здесь отмечены места, где находится наибольшее количество металла. Другая группа значков – кажется, результаты спектрального анализа. Ия Сергеевна, я прав?
Баева промолчала.
- Утро вечера мудренее,- сказал Андрей.- По сто грамм «калгановки» и спать.- Госпожа Баева, выпейте, полегчает. Не извиняюсь за наше хамское к вам отношение, сами врубаться должны – ситуация…. А учиться справедливости со стороны невозможно.
- Кто спать, а кто в караул. Возьми СВД и вперед, наверх. Через два часа я тебя сменю.
- Грехи наши тяжкие,- вздохнул Чернов, торопливо глотая «калгановку».- А действительно, хороша, зараза.
Остаток ночи никаких неожиданностей не принес. Разве что мужики вдоволь налюбовались на несущую воду реку, туман, синеющий на берегу лес. Хвойный лес издали всегда скорее синий, нежели зеленый.
В этот день рассвет был каким-то ленивым и ненастоящим. Солнце словно забыло свои обязанности, и никак не хотело подниматься, горизонт не светлел привычно и радостно, а, напротив, обложился серыми несерьезными тучами. Финок, лежащий в зарослях ивняка на самой высокой точке острова, вопреки обыкновению не прикладывался к бутылке с самогоном, она лежала рядом с ним почти полная.
Невеселым было и пробуждение у Чернова с Лачутиным. Эйфория вчерашней удачи прошла, пришла забота еще неоконченных дел. Баева, казалось, так и не спала, а просидела всю ночь в углу землянки, но выражение лица имела более осмысленное, нежели накануне, а размазанный по лицу макияж она как-то удалила, отчего сразу помолодела.
- Пожалуйте завтракать, Ия Сергеевна,- пригласил ее Андрей, накрывая немудреный стол.- Особых разносолов предложить вам не можем, но для поддержания сил хоть что-то съесть надо. Заодно и поговорим.
- Мне с вами говорить не о чем,- впервые за сутки Баева произнесла единственную фразу, далекую, правда, от оригинальности.- Если вы меня сейчас же не отпустите, с вами разберутся так, что вы будете молить о смерти.
Из своего журналистского опыта Чернов твердо знал одно: при общении с такими людьми как Баева, следует вести себя наглее, чем она. Иного способа, сбить спесь с собеседницы, нет.
- Не надо, Ия Сергеевна, не надо брать меня на понт, как на вашем уголовно-политическом жаргоне вы же и говорите. Вы же убедились, что и мы можем вести себя жестко, если потребуется. Поговорим спокойно, как партнеры. Вы нам не нужны. Но мы, как ни странно, сохранили верность некоторым принципам. И с тем беспределом, что допускают ваши подчиненные, соглашаться, не намерены. С волками жить – по-волчьи выть. А ваша экспедиция нас не касается. На будущее давайте так: мы вам не мешаем, вы нам.
- Вас, кажется, Андрей зовут?- зябко передернула плечами Баева. В землянке все же было сыровато.- Лично мне вы не мешаете. Вы вступили в борьбу со слишком сильным противником. Вас проглотят и даже не заметят.
- Ия Сергеевна, вы имели возможность убедиться, что мы кое-что умеем. Кроме того, я все-таки журналист, есть некоторые контакты. Вы же не просто кладоискатели? За вами, если я не ошибаюсь, политика? В любом случае какая-либо огласка вам может повредить. Вы боитесь ее, как черт ладана. Не так ли?
- Вы наивны. В сегодняшнем политическом мусоре можно зарыть все, ваши угрозы в том числе. И налейте мне вашего пойла, я замерзла.
Чернов подумал, что в словах Баевой есть доля правды, той, присущей всем тупым, самодовольным, очень респектабельным людям, что подмяли под себя Россию. И понял, что дальше говорить с заложницей бесполезно. Они не понимают и не поймут друг друга, потому что живут в разных измерениях. Да и пора уже было подумать о встрече с ее боевиками, договориться об обмене Баевой на Веру. Для этого же её выкрали!
У Арвида осталось всего два бойца. Раненого, покусанного и помятых наемников, пришлось срочно отправлять из городка, чтобы не привлекать внимания местных властей. Но он продолжал искать Баеву, не понимая, куда же так загадочно исчез противник. А сознавая, что без помощи ему не справиться, вызвал по рации Карповича.
Чернов отправился на переговоры один. Лачутин отговаривал его, считая, что если Андрея захватят, вычислить место на островах, где они скрываются, будет делом техники. На это Чернов резонно возразил, мол, вычислить – одно, а взять – другое. С винтовкой на островах можно долго держать оборону даже от пары десятков человек, и разумные люди должны это понимать. То же, что пропажу СВД «легионеры» давно обнаружили, сомнения не вызывало. Они, на всякий случай, отрыли по краю острова несколько стрелковых ячеек, соединенных окопом, и Андрей отправился искать Арвида. Он не боялся, что и сам станет заложником. В этом случае формула обмена лишь изменится на два к одному. А, рассудив, что Арвида легче всего найти на базе, Чернов выдвинулся в этом направлении. По крайней мере, посчитал он, один человек да должен быть там, охраняя имущество экспедиции.
Многократно исхоженный лес стал настолько знакомым, что заблудиться уже было невозможно. Он не взял с собой даже ножа, не желая никаких осложнений. Золотистые стволы сосен, бегущие с холма на холм, отсчитывали такт шагам, думать ни о чем не хотелось, а напротив, хотелось прожить в этом бору всю жизнь, отрешившись от суеты, забыв и о собственной неустроенности, и обо всех проблемах, что лихорадят страну. Внезапно на небольшую поляну между холмами вышел лось. Он увидел остановившегося Чернова, но не ломанул в сторону, а тоже остановился, гордо подняв увенчанную роскошными рогами горбоносую голову, постоял, посмотрел на Андрея, и лишь затем, как хозяин, неспешно отвернул в лес.
Карпович прибыл по вызову Арвида, прихватив с собой пятерку киселят и Веру, которая уже сумела один раз, в городе, исчезнуть на некоторое время. Теперь при ней постоянно находились Фишка с напарником, не спускавшие глаз с шустрой, по их разумению, девицы. Ее поместили в оранжевой палатке, но сильно не притесняли. Арвид пытался выяснить у нее, куда мог скрыться Чернов с друзьями, но убедился – она ничего не знает, и оставил в покое.
Стас же, разглядывая карту и слушая рассказ о питерском ОМОНе, не сразу, но сообразил: укрыться Чернов и его команда могли только на Братовских островах. И перед самым приходом Андрея в лагерь обсуждал с главным охранником возможность захвата изрядно надоевших им мужиков. Впрочем, и тот, и другой, понимали, что это непросто. Оба имели боевой опыт.
Когда час спустя Чернов подошел к, словно очерченной циркулем, поляне, Арвид с Карповичем так и не успели выработать какой-либо план.            
 - Добрый день, господа. Не стоит делать резких движений, я пришел один, оружия у меня нет, даю честное слово,- сказал Андрей, стоя перед охранником и вертухаем, сидящими у  уже погасшего костра.- Хочу с вами поговорить.
На голос Чернова из палатки выглянула Вера. Он ее увидел.
- А, вот как? Объект переговоров здесь. Прекрасно. Это упрощает дело. А у тебя командир,- уже обращаясь в Арвиду,- вижу, произошла смена караула?- И дальше, подошедшему Киселю,- приветствую и тебя, друг детства. Выходит, москвичи не смогли обойтись без твоих услуг?
- Что ты гнилой базар гонишь?- прервал монолог Чернова Стас.- Говори, с чем пришел!
- Стас,- чуть более укоризненно, нежели следовало, произнес Чернов.- Зачем ты из себя блатного изображаешь? Офицеру, пусть и ментовскому, это не к лицу. А с чем я пришел? Естественно с предложением: ты взял Веру, мы захватили Баеву. Полагаю, обменяемся дамами?
- А вы не боитесь, что мы свое и так возьмем? Я знаю, вы же на Братовских островах засели,- Карпович демонстративно показал рукой в сторону реки.
- Так нас там еще и захватить надо,- не стал отпираться Андрей.- А командир, вероятно, посвятил тебя, Стас, что мы еще и ствол прихватили. Взять нас с островов будет очень трудно.
Словесная перепалка длилась недолго. Решения принимал Арвид, который отвечал за безопасность Баевой, и в этой ситуации Вера его ничуть не интересовала.
- Где и как будем производить обмен?- спросил он.
- Через три часа на берегу напротив островов.
Три часа требовались Андрею, чтобы перегнать катер. Без него можно было попасть впросак, дать Арвиду с бойцами и киселятами небольшой шанс захватить их.
На обмен заложницами Чернов отправился вместе с Финком. Катер причалили в зарослях густых кустов, замаскировали его, насколько возможно. Лачутин предварительно облазил всю округу, дабы исключить засаду. Но сам с мужиками не поплыл. А наблюдал за встречей через прицел винтовки. Не нравилось ему все это. Как любой офицер главную пользу от штатских он видел в том, чтобы они не вредили и не мешали военным делам и порядку. И в чем-то оказался прав.
Черт знает, зачем Финка понесло в сторону от поросшей молодыми сосенками опушки. Не в сторону даже, а навстречу Карповичу. На этом он и прокололся. Будь на месте Стаса Арвид, все бы, наверное, обошлось. Профессионал никогда бы не устроил драку ради драки. Но Карповича жгло уязвленное самолюбие. Когда «кисели» со Стасом во главе окружили Финка, он рванул из потертой кобуры ПМ… И не успел даже снять пистолет с предохранителя. Стас красиво выбил оружие ногой, а вторым ударом в грудь сбил Корелайнена на землю. Хорошо, что мельтешение в лесу увидел Лачутин. Выстрелил поверх голов. Но киселята ногами успели добавить Финку так, что он с трудом поднялся.
Арвид с Черновым тем временем обменивались пленницами. Обмен выглядел несколько вычурно, но другого способа пока не придумали. Чернов сразу объявил, что, поскольку, у Арвида людей много больше, то пусть тот отпускает Веру. А они отпустят Баеву, как только сядут на катер. Охранник стал было возражать, но вмешалась Ия Сергеевна, которой изрядно надоело ее унизительное положение. Она приказала прекратить торг, да и у Арвида – профессионала, были профессиональные понятия о чести.
Бледный после встречи со шпаной Финок прилег на носовой банке, предоставив управление Андрею. Тот по дуге, огибая мели, подошел  к острову с другой стороны, чтобы забрать Лачутина. Последний не выпускал СВД из рук, внимательно разглядывал берег через прицел. И лишь когда выскочили на фарватер, поинтересовался:
- Славка, что случилось? Сильно достали?
Было заметно – с ним происходит неладное.
- Хреново чего-то, мужики. В груди ломит. Давайте тормознем, я передохну.
Катер глубоко врезался носом в берег, противоположный тому, где состоялась встреча с боевиками. Финок был уже не просто бледный, а какой-то синеватый. Андрей стал было рассказывать очередную байку, чтобы отвлечь Финка, но тот вдруг улыбнулся и сказал:
- Дайте, покурю, мужики. Может, лучше станет.
Он взял зажженную сигарету, затянулся пару раз, и ткнулся лицом в траву. Чернов почувствовал неладное. А Финок захрапел вдруг, и первое впечатление было, что он неожиданно заснул. Но, уже догадываясь, что это не храп, а хрип, но, все еще не веря в это, Андрей схватил Финка за руку, пытаясь нащупать пульс. Не нашел.
- Толька, плохо дело. Пульса нет,- сказал он.
Попробовали найти пульс на артерии. Не было. Возле уха у Финка дымилась все еще зажатая меж пальцев сигарета. Чернов осторожно достал ее. И всего-то прошло минуты три с тех пор, как они приткнулись к берегу.
- Похоже, все!- сказал в никуда.
- Сделайте что-нибудь,- запаниковала Вера.- Искусственное дыхание…
Лачутин рванул одежду на груди Финка, переворачивая его с живота на бок. На теле явственно проступала синяя полоса поперек грудной клетки.
- Похоже, инфаркт,- сказал он
Это действительно был инфаркт. Надсаженное лыжами и алкоголем сердце не выдержало удара Карповича и встало.
Мужики нарезали тростника, уложили тело Финка на зеленую подушку в носу катера, прикрыли лицо Вериной косынкой, и отправились в Устюжну.
Особых проблем не возникло. Плавали мужики на рыбалку, хватил одного инфаркт. Ну и что? Составили медицинское заключение, да прокурорские взяли написанные Черновым и Лачутиным бумаги. Внешних повреждений не обнаружено, и ладно. Мужики, правда, потеряли почти три дня, помогая в похоронных хлопотах. Но очень помог мэр города Соломон Гольдберг, за что мужики были ему безмерно благодарны. Лачутин шутил невесело:
- Что за отпуск у меня? Начал с похорон и заканчиваю похоронами.
За всеми этими хлопотами Чернов потерял Веру из виду. И уж тем более не мог знать, что с Верой виделся Лачутин. Но это было деловое свидание.
Вечером, наконец, встретились в Вериной квартире.
- Итак, господа авантюристы, обсудим наши дела,- сказал Андрей, впрочем, без веселья в голосе. Они хорохорились, но смерть Финка переживали, понимая, что доля вины их в этом есть.- Наши претензии на богатства Годуновых ушли в землю?
Неожиданно возразил Лачутин, записной скептик в этом предприятии:
- Не думаю. Вера говорит, что наводила справки – московские все еще здесь. И все еще ползают там, на Кабоже. Почему мы должны отступить?
К чему, но к такой позиции друга детства, Чернов готов не был. Забыл, забыл Андрей известную истину, вбиваемую ему в свое время учителем, бывшим военным журналистом, о том, что офицеры еще большие лгуны, нежели историки и журналисты. А, может, и не забыл, просто не мог соотнести это в отношении  друга. Тот все же оставался в его глазах больше Толькой, а не майором российской армии.
- Ты предлагаешь продолжать поиски? Но там все перерыли москвичи. Что нам светит? По-моему, ни хрена!
Вера слушала ленивую перебранку друзей, слегка наклонив голову набок – поза внимательного слушателя.
- Твоими же словами скажу,- прервал его Лачутин.- А что мы теряем? Лично у меня в запасе есть еще несколько дней, и, к тому же, у нас есть свой счет к Стасу Карповичу. Я не прав?
Андрей тяжело вздохнул. Лачутин ставил тот самый вопрос, который готов был поставить он сам. Но поставить одно, а решить другое. Карпович, на сегодня, был хорошо прикрыт, к великому сожалению Чернова. Да удивляться нечему: желания и  действительность совпадают далеко не часто. Было б иначе, жилось бы намного легче.
- Если это из-за меня, наконец, подала голос Вера,- то, право, не стоит. Я не настолько беззащитна, чтобы не разобраться самостоятельно. Поверьте, я сама справлюсь.
- Вера, я тебе как-то говорил, что мы воспитаны своеобразно. Старые люди вкладывали в нас понятия консервативные. Разберемся, надеюсь. Как туда добраться – вот проблема? Катер-то для нас теперь ёкнулся?
- Отчего же. Я ключ заначил,- сказал Лачутин.- Пока они разберутся, с неделю пользоваться можем, а у нас и недели нет.
- Да…. Чем больше людей сходятся в одном месте, тем больше они сходят с ума.
 Катер так же, как и в прошлый раз, рассекал реку, и все было почти также, не было лишь Финка. Все трое ощущали, как им не хватает его похмельной физиономии, да и серебрёная северодвинская фляжка была пуста.
Теперь они вышли в ночь. На темной глади воды качалась неяркая лунная дорожка. Когда зацепились за берег у устья Кабожи, в наступившей тишине любой звук стал казаться особенно четким: отдаленное постукивание лодочного мотора, обрывки разговоров каких-то приблудных туристов неподалеку…. Ночь навевала грустные мысли о бренности существования. И Лачутин, и Чернов, и Вера говорили мало. Мужики механически выгружали на берег вещи, которых, впрочем, тоже было немного. Да еще сказывалась накопившаяся за эти дни усталость.
«Достать бы этих вонючих новых хозяев жизни,- думал Андрей.- Смешно, но ведь они бывшие лакеи. И лакеи создали такой мир, в котором мы вынуждены жить, забыв, что есть другая жизнь…. Или уже нет? Или там, где нас нет? А, ну, их…. Так и чокнуться можно….»
- Ночью не пойдем,- прервал затянувшуюся паузу Лачутин.- Опасно. Выйдем на рассвете. Будем проверять только твою версию по деревне. У нас есть схема – исследуем по ней все. Нет, так нет, сворачиваемся. По возможности, постараемся не сталкиваться с людьми Баевой, действовать осторожно…
- Ты иногда бываешь редкостным занудой,- перебил Андрей.- Что ты все прописные истины талдычишь, как новобранцам перед посещением гальюна в метель. Что будет, то и будет. Не дети, все всё понимают. Отдохнем пока, часа три у нас есть.
Вера молчала. Она вообще стала молчаливой в последние дни. Иногда выглядела, чуть ли не испуганной, во всяком случае, излишне задумчивой, а порой Чернову казалось, что она его избегает.
Если Чернов, Вера и Лачутин поддались некоторой растерянности, хотя бродяжничество, считал Андрей, было почти приятным с авантюрным оттенком времяпровождением, а не настоящим поиском, то для Баевой это была цель, которая стала казаться ей все более неосуществимой. Но такие люди не привыкли проигрывать. Она давно разогнала нанятых в Устюжне рабочих, которые так и не поняли, какого рожна они лопатили землю в лесу, но были рады, что целыми убрались восвояси от накачанных молодцов из охраны. «Киселята» же лениво бродили между Деревягой и обнаруженным схроном, протыкая землю щупами, где придется. Арвид, Карпович и Кисель, как наиболее доверенные в данное время люди, шлялись по деревне, пытаясь скорректировать оставшийся у охранника план на местности. В общем, похоже, все делалось уже только для очистки совести, и не более.
Весь этот микромир, в котором оказались и Чернов, и Баева, и все остальные, можно было сравнить со страной: та же неопределенность, то же балансирование на краю, если такое сравнение не будет слишком эпатажным.
- Ничего странного в том, что мы живем в этом трахнутом времени, нет,- неожиданно, словно подслушав мысли Андрея, заговорила Вера, когда они были уже готовы выйти от реки к деревне.- Людям только кажется, что они что-то понимают. На самом деле это не так. Они и близко подойти к истине не могут. Ты разочаровался в деле, сомневаешься в успехе. Брось! Я не могу тебе сказать всего, но когда меня забрал Стас, я лишний раз убедилась в том, что мы на правильном пути. Верь мне!
- Стараюсь. Я же не полный идеалист. Хотелось бы, чтобы труды наши оплачивались по достоинству,- сказано было с известной долей двусмысленности, если не скабрезности.
Им не повезло. Точнее, скорее не повезло не им, а Киселю, Фишке и еще одному отморозку, когда Вера, Андрей и Лачутин столкнулись с ними на полпути к деревне. Три на три, если считать Веру за боевую единицу.
На сей раз, не было ни взаимных оскорблений, ни всей той подготовки, что обычно предшествует заурядной драке. И пары слов не было произнесено, а уже замелькали руки и ноги, послышались вздохи, удары, приглушенный мат.
Когда Фишка и второй боевик отсекли Чернова от Лачутина, Вера прыгнула Фишке на спину, оттянула его голову назад. Это длилось всего несколько мгновений, после которых она была отброшена далеко в сторону. Но эти мгновения позволили Андрею справиться с другим боевиком. Он, правда, пропустил удар цепью по плечу, но, распрямляясь, сделал шаг навстречу и угодил головой точно в подбородок отморозку. Слабые кости нижней челюсти не выдержали встречи с черновской головой и лопнули.
 Лачутин неожиданно долго возился с жилистым Киселем. Тот, видимо, не тратил в своей жизни ни одного дня даром, поэтому довольно успешно блокировал выпады майора. Но одного взгляда, брошенного Черновым на эту пару, было достаточно, чтобы понять: проспиртованный и прокуренный Кисель выдержит натиск Лачутина от силы еще пару минут. На него самого, между тем, надвигался Фишка, щеря в ухмылке редковатые зубы, зажав в руке нож. У Чернова же левая рука после встречи с цепью противника двигалась плохо, поэтому приходилось рассчитывать лишь на ноги. Он мгновенно упал на здоровую руку и, выбросив вперед ногу, каблуком ударил парня в голень. Фишка согнулся от боли. Вскочив, той же ногой Андрей ударил сбоку в голову, а когда противник упал, обрушил удар на ключицу. От болевого шока Фишка потерял сознание. Даже не поворачиваясь к Тольке, Чернов почувствовал, что помогать тому уже не надо. Кисель издавал сдавленные стоны, неестественно вытянувшись, потому что голова его была запрокинута. Лачутин оттягивал ее, словно собирался снять скальп. Рука Киселя тоже была вывернута в локте – ясно, что он выведен из строя надолго, если не навсегда. Майор еще немного оттянул его голову назад, затем резко толкнул. Кисель, глухо воя, покатился по сухому мху.
Чернов не чувствовал жалости к покалеченным противникам. В этот момент они казались ему неодушевленными предметами, не более. Когда отдышались и привели себя в божеский вид, до Андрея вдруг дошло:
- Толька, а ведь их, судя по всему, осталось совсем мало. Если Омоновцы их пощипали, да теперь мы троих вывели из строя, то дорого же они заплатили за все.
- Ну, ты же Баеву предупреждал,- не без сарказма ответил Лачутин.- Ладно, ладно, не ершись, хорошо сегодня выступил. Я от тебя такого даже не ожидал. Но оставаться здесь нельзя. Быстренько уходим, может остальным придёт в голову Киселя поискать.
- А как же эти?- спросила Вера, кивая в сторону все еще валяющихся «киселят». Фишка, впрочем, уже пришел в себя, и, не глядя в их сторону, баюкал руку. Скорее всего, ключица у него была перебита.
- А это их проблемы,- Лачутин даже не посмотрел на поверженного противника.- И они еще легко отделались. Могло быть хуже.
Вообще-то давно известно, и это доказывает история, что победить можно только количеством. Так что и Чернов, и Лачутин могли считать, что им дико везет до сих пор. Но и просто везения не бывает, если не затратить собственных усилий. Они не оставляли следов и не делали явных ошибок, позволивших кому-либо зацепить их.
Светало. От реки тянуло холодом. В лесу появились комары.
                ***
Глава VI.

Смутные подозрения Андрея по участию Веры в их авантюрном проекте могли бы перерасти в уверенность, если б он знал - на самом деле она агент почти той же структуры, что и Баева. На официальном языке она называется стыдливым эвфемизмом ОПГ. Но любой здравомыслящий человек понимал, что на деле означает организованная преступная группировка, если такой не считать, например, «киселей», а посмотреть шире. Другое дело, что Копченую использовали, что называется втемную. Она знала своего куратора, задачу и только.
А как бы удивился Чернов, узнав полную правду о своем лучшем друге.
«Союз офицеров» - организация должная объединять отставников, в таком статусе существовать не могла. Наивно полагать, что отставники не стали бы вербовать сторонников в армии. Армейцы сами прибегали – удивляться здесь нечему.  Лачутин попал под такую вербовку. А, узнав от Чернова о ценностях царя Бориса, пусть и малореальных, сообщил по команде, получил добро и действовал в интересах «союза». Чем черт не шутит!
«Союз» подготовил и его встречу с Верой. Ту самую, о которой не знал Андрей. Условия, в которые поставили Копченую, точнее тех, кто за ней стоял, принудили молодую авантюристку к сотрудничеству. Чернову осталась роль Дон Кихота. Романтикам всегда выпадают такие роли. Судьба у них такая, что поделаешь?
За минувшие дни в деревне Деревяга ничего не изменилось, если не считать того, что здесь оставили многочисленные следы «легионеры». Вера, Чернов и Лачутин не стали останавливаться на старом месте, а прошли на катере выше по течению, где у излучины реки сосновый бор начинался прямо от берега. Как могли, замаскировали палатку, но особенно не старались.
- Беспокоить нас здесь не должны,- определился Лачутин.- Они здесь уже все проверили. В крайнем случае, если полезут, буду стрелять. Хватит руками и ногами дрыгать.
- Наверное, ты прав,- согласился Андрей.- Я предлагаю сегодня отдыхать. Нам в последние дни крепко досталось, имеем право. В случае непредвиденного развития событий, нападут, например, или еще что, я сориентировался по карте, уходим на восток – там федеральная дорога. Отсюда километров сорок. Лес чистый, легко убежим.
- Тогда давай, перемёт поставим. К обеду с рыбой будем. А Вера пока вещи распакует.
Время пролетело незаметно. Рыбалка особого успеха не принесла, но несколько окуней булькали в подвешенном над костром котелке. Когда решили, что уха готова, Чернов достал из рюкзака коньяк.
- Помянем Финка. После похорон не стали, а сейчас давайте, а то как-то не по-людски получается.
 Золотистую жидкость разлили по алюминиевым кружкам. Молча выпили.
Коньяк принес необходимое расслабление. Все молчали, думая каждый о своем. Чернов откинулся на спину, глядел в небо, курил.
«Как, прах их побери, изменились люди за последние годы. Новая популяция,- лениво размышлял он.- Просты, как грабли, живут по указке, заданию и приказу, думать не любят и не умеют, сомнениям чужды. Не люди – роботы! Мечта генералов! Можно, конечно, это понять и простить, если б не избыток хамства, равнодушия, наглости…. Ничего не читают паразиты, в глазах долларовые счетчики….»
Облака в высоком небе причудливо меняли формы, их медленное скольжение навевало сон, и Андрей, незаметно для себя, задремал.
Лачутин ушел бродить по берегу, изредка забрасывая примитивную удочку, но почти не глядел на поплавок. Настроение было паршивым. Он в который раз прокручивал свои мысли, тщательно скрываемые от всех. И свести их можно было к одной единственной: неудовлетворенность собой, своим положением. Тем не менее, он совершенно не собирался погибать, приносить себя в жертву. А хотел выйти из этой передряги целым и невредимым. И понимал: все, что остается, это ждать.
И лишь Вера стала чувствовать себя вполне хорошо. Смерть Финка отодвинулась в ее сознании в прошлое, природа радовала. Мужики восхищали своей непреклонностью, а она хвалила себя за правильный выбор. И что сказать? Женщине, не умеющей обмануть мужчину, не дают кормить своего ребенка. Она выкормит идиота.
Ия Сергеевна Баева ждала приказа о свертывании работ. Ей с самого начала было ясно, что идея почти обречена, но поделать она ничего не могла: в каждой структуре есть люди, верящие в чудо, вопреки грубой прозе жизни. Многие знают, как делаются большие деньги на нефти и газе, на переделе собственности, недвижимости. И в «легионе» были такие умельцы. Но как только речь заходит о халяве, например, о кладе, серьезные, солидные дельцы превращаются в детей с умственным отставанием в развитии. А зачем говорить о нелегальных конторах, если подобными прожектами занимаются государства. То-то, наверное, приходят в недоумение аналитики конкурентов, когда, составив психологическую характеристику противника, натыкаются на такой фортель. И каково же было удивление Баевой, когда она в этот же день получила совсем не тот приказ, которого ждала? Более того, приказ был передан через посредника. Поднаторевшая в казуистике Ия Сергеевна понимала, что появились новые обстоятельства, о которых ей знать не полагается.
Неподалеку от Баевой шумели «киселята», раздобывшие где-то водки. Эти жили одним днем, а спиртное и наркотики делали их мутную жизнь нарядной.   
Баева подошла к погасшему костру, возле которого спорили о чем-то Арвид и Карпович.
- Ия, с чем приходил курьер,- спросил боевик.
Фамильярным обращением он показывал собеседнику близость его с Баевой. Она приняла это как должное, а Стас понял, что у него появился еще один не просто начальник – хозяин.
- Приказано продолжать поиск,- лаконично ответила Баева.- Ума не приложу, как?
- Госпожа Баева, а, может быть, нам просто сесть на хвост эти доморощенным археологам, предложил Карпович.- Пусть они пашут, а мы последим. Найдут что – отнимем.
- А что? Разумно,- поддержал охранник.- Все равно друг за другом ходим, всю округу наизусть вызубрили, найти их теперь легко.
Баева задумалась. Долго всматривалась в лес, словно там находилось решение, потом сказала:
- Хорошо, пусть будет по-вашему. Организуйте всё сами. Да, Стас, запретите вашим людям пить. Смотреть тошно, да и толку от алкашей не будет.
Кисели приняли распоряжение Карповича без энтузиазма. Им давно надело кормить комаров, таскаться по колючим кустарникам, хотелось вернуться в город для привычных занятий, к безотказным продавщицам ларьков, запуганным обывателям, которые никогда не оказывают сопротивления, а при одном появлении отморозков, впадают в трепет. В лесу же – неизвестно на что нарвешься. Не тот формат, не их среда обитания. Эти лохи, оказывается, и покалечить могут. Но вслух возражать не смели.
Майору надоело бродить по берегу. Он оставил свое занятие и вернулся к Чернову и Вере.
- Может, приступим, помолясь? Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? Отдохнули уже,- сказал он, стараясь придать своим словам ироническое звучание.
Получилось плохо, фальшиво. Разлад в команде наружу ещё не вышел, но как-то ощущался.
- Warum nicht?- Чернов попытался попасть в тон, но тоже не получалось.
- А что делать-то будем?- Вера впервые осознала, что она вообще не представляет, как вести поиск.
Лачутин в ответ достал из катера два метровых щупа – толстая стальная проволока  и рамку самодельного металлоискателя. Он же был не только военным, но и неплохим инженером. Металлоискатель, сделанный им из подручных средств, работал вполне сносно.
- Пойдем огородами. Если верить вашим с Андреем расчётам, то начинать будем вон оттуда,- показал рукой.- Ничего, что там лес, за четыреста лет джунгли могли нарасти. Заодно проверим и ваши знания в старославянском. Так ли они хороши, как вы с друганом поете.
Джунгли, не джунгли, но Демиург, трудясь над созданием этого уголка земли, явно был в хорошем настроении. В сравнении с окружающей нас жизнью лес был просто прекрасен, освящен десятилетиями и казался незыблемым.
Казался… Скоро и сюда доберется лесоруб, и поедут эти сосны в Финляндию, и станут там уже не сырьем, а пиломатериалом, а потом поедут в Италию, и сделают из них прекрасную мебель наемные хорваты. Вот, если б вместо этих мачтовых сосен поставить столь же монументальных российских чиновников и спилить их шведской пилой…. Мебели, правда, никакой не выйдет. Останутся одни отходы. И почему в России большинство из чиновников всегда сволочь?
Собственно, кто породил «Смутное время», следы которого ищут сейчас наши герои? Такие же чиновники, что сеют смуту и сегодня. История говорит, кричит: в чем-то мы сильно нагрешили, если так давно на нашей шее сидят эти бездельники. Может быть, все дело в правилах общежития, стада, прижившихся на нашей земле? И каждый тупица их понимает? А что? Главное, голова отдыхает.
До конца дня в Деревяге можно было наблюдать странную картину: мужчина и женщина, ползая на коленях, с остервенением прокалывали землю длинными спицами, а их напарник, нацепив на голову наушники, шарил по поверхности кривой палкой с привязанной на конце ее металлической рамкой. Люди молчали, и довольно сильно были перепачканы землей. Будь жива в деревне хоть одна старуха, точно бы, увидев такую картину, перекрестилась со словами: свят, свят, свят…. Но старух не было – последняя умерла с неделю назад. Этого никто и не заметил.
Как и следовало ожидать, ничего они не нашли. Покойный Финок не преминул бы заметить, мол, от работы кони дохнут, и достал бы свою знаменитую «калгановку». Но Финка уже не было, и кладоискатели легли спать всухую.
Утром, при очередной постановке перемёта, Лачутин поранил ногу.
- Твою мать,- ругался он,- понакидали в реку всякой дряни! И где? В глухой деревне! Туристы гребаные!
Он подождал, пока течение унесет поднявшуюся со дна муть, и уселся, прямо на поросший хвощем берег, чтобы промыть ногу. Сидеть было жестко, под тонким слоем дерна лежал шлак.
- Толька, это же кузница стояла,- осенило Чернова.- Помнишь, в юности я врезался мордой в шлак, вылетев из скутера, когда мы отрабатывали лихой номер: разгонялись по воде, выдергивали мотор, и метров на пять выскакивали по траве на берег?
- Помню, и что?
- Так и там шлак был от старинных кузниц. Река ведь как? Что-то замывает, а что-то, наоборот, вымывает. Может, и здесь так же?
- Стояла и стояла, плевать на нее. Принеси лучше аптечку.
- Не вопрос, принесу. А вот здесь давай щупами проверим, может, железяки какие древние найдем?
- Как же, найдем! Свалку запчастей колхозных…. Ладно, неси и щупы, все одно от безделья маемся.
 Проволочная спица на половину длины ушла в землю и уперлась во что-то мало податливое. Камень, не камень, но земля скрывала какую-то тайну. Майор промерил землю проколами во всех направлениях, определил границы неизвестного предмета и крикнул Чернову:
- Эй, романтик престарелый! Иди, сюда! Копать будешь.
Чернов ничего не ответил, молча, пошел за лопатой. В последнее время он стал замечать в Лачутине некоторую напускную значительность, холодность во взгляде на друзей, но особого значения этому не придавал.
В раскопанной яме, под изъеденными ржой листами кованого железа они обнаружили всего лишь истлевший сверток с неплохо сохранившимися ножами-косарями, остатки древнего ружья и две, похоже, золотых монеты. Андрей, впавший к этому времени в элегическое настроение от непривычного труда землекопа и одолевавшего в лесу гнуса, заметил:
- И отчего, всегда вместо россыпей золота и бриллиантов все находят оружие? А может это и символизирует нашу страну? Как там? «Из крови, пролитой в боях, из праха обращенных в прах, из мук казненных поколений, из душ, крестившихся в крови, из ненавидящей любви, из преступлений, исступлений возникнет праведная Русь. Я за нее одну молюсь….»  Не верится мне в это что-то. Трещит Россия по швам, а мы с вами, господа хорошие, поисками кладов занимаемся. Поменяли патриотизм на эгоизм.
- У тебя с головой все в порядке,- заинтересованно спросил Лачутин.- Ты на учете нигде не стоишь? Подражая тебе, так выражусь: прошлого изменить нельзя, а будущее…. Свинья устроена так, что ей не дано увидеть неба.
- Славно поговорили. А не испить ли нам вина, в честь, так сказать, нашей находки. Все же мы нашли пару монет, которые, возможно, окупят часть наших затрат на …. В общем, приз в студию!
Выпить им не позволили. Их скрутили в одно мгновение, когда не ждавшие нападения Андрей и майор, только и успели, что умыть лица и руки. Чистыми физиономиями их ткнули в прибрежную грязь, а на запястьях клацнули наручники, припасенные заблаговременно Карповичем. Это он, Арвид и два наиболее трезвых «киселенка» выследили их. Побежавшую было к лесу Веру, ловко сбила с ног хрупкая на вид Ия Сергеевна.
- А не надо было философствовать и клювами щелкать,- заметил едва пришедший в себя от оплеухи Лачутин. Стас умел мстить: двойной удар кулаками по ушам способен вразумить кого угодно.
- Jawol, Excelenz! Durchlaucht, Sie denken an alles. Sie sind ein grosser Mann ...
- Вы говорите по-немецки, Андрей?- спросила, подошедшая к лежащим на траве друзьям, Баева.- Приятно иметь дело с интеллигентным человеком. Они колются быстрее,- и, обращаясь к Арвиду, приказала,- Тащите его на ветерок, подальше от душки-военного, чтоб ни один не мог слышать, что говорит другой.
Чернов в ответ ровно и тихо, как подобает интеллигенту, выложил, насколько претит ему бесцеремонность, с которой Ия Сергеевна и ее дуболомы вмешиваются в частную жизнь мирных отдыхающих туристов.
Баева ему не поверила.
- Вы, кажется, что-то нашли? Мне интересно знать, что именно.
- Да ерунду мы нашли, Ия Сергеевна! Несколько старых и ржавых ножей…
Достаточно жесткие методы допроса результатов не принесли. Баева вскоре поняла, что никакой допрос ничего не даст. Действительно её противники работали впустую.
Их просто бросили, как ненужную ветошь, не высказывая ни озлобления, ни презрения. И это было обидно и для Чернова, и для Лачутина, но сил на гневные филиппики не было. Арвид  и Карпович забрали катер, винтовку, мало-мальски пригодное снаряжение. К тому же над лесом повис дождливый день. А чем можно заниматься в такой день, если всё вокруг застыло в молчании?
Мелкий и нудный дождь, как иногда бывает в разгар лета, перешел в ливень, и сутки поливал землю. Этот ливень и стал причиной, по которой Чернов мог считать, что им улыбнулась, наконец, удача. Ливень заставил Кабожу выйти из берегов. Вода подмыла и их раскоп, и землю выше по берегу. На промытых отложениях шлака Вера и обнаружила первые самоцветы.
Время и вода основательно потрудились над схроном Семена Теменева. Камней они нашли немного, но достаточно для лечения уязвленного самолюбия. Чернов, возбужденный, промывал шлак дырявым ведром и не заметил, когда друг детства отошел немного в сторону. А Лачутин, тем временем, выкопал из-под куста небольшой одноразовый передатчик и раздавил его каблуком: одинокий сигнал ушел на спутник.
Оставленный в засаде на всякий случай Стас Карпович, тоже не обратил на действия Лачутин никакого внимания. Он в это время радостно докладывал по рации Баевой, что искомое найдено, можно отбирать.
- Все, господа,- счастливый Андрей не замечал индифферентных физиономий своих подельников. Наше безнадежное предприятие, вопреки всему завершилось победой. Кто бы мог подумать!
На краю заброшенной деревни группировались остатки арвидового войска для последнего, решительного броска.
Но в это время с уже просветлевшего неба раздался характерный шум. Армейский вертолет МИ-8МТ с красивого виража плавно опустился на поляну возле речки, из вертолета высыпали вооруженные люди в кевларовых шлемах и камуфляжных формах без знаков различия. Чернова, Веру и Лачутина быстро окружили, от строя отделился рослый мужик, подошел к Андрею, мягко отобрал у него небольшую сумку с упакованными в нее камнями. Военные слаженно погрузились в вертолет, и тот улетел так же быстро, как и появился.
- Не переживай, Андрей,- сказал, провожая взглядом отлетающую машину Лачутин.- Тебя не забудут. И не обижайся на меня. Я присягу давал.
- Не переживаю, не обижаюсь,- Андрей смотрел себе в ноги.- Что ни делается, все к лучшему.
Майор подошел к стоящей в стороне Вере:
- О тебе тоже знают и помнят.
А та смотрела на Чернова зелеными рысьими глазами и ждала, что скажет он.
Он ничего не сказал.
                ***