Моралист

 
                портрет


                1
  Вернувшись из аспирантуры, я обнаружил на своей кафедре нового ассистента Петю Проскурина - высокого, широкоплечего, грузного  мужчину  с рыжеватыми начесанными волосами,  светло-голубыми глазами.  Его большой выпуклый живот, широкое грубоватое лицо с полными щеками, двойной подбородок  не только не портили его, а, наоборот,  усиливали обаяние. Я знал, что ему двадцать восемь лет, но мне казалось, что он старше меня: ему вполне можно было дать  на десять лет больше.
     Он был легок в общении, и мне не трудно было найти с ним общий язык. Поговорив с ним, я быстро установил, что хотя он не силен в  гуманитарных науках и не читает публицистических статей, которые я в то время поглощал десятками,    острый житейский ум,  свойственный ему,  в значительной степени    компенсирует недостаток  интеллекта и эрудиции.
   У него наблюдалась  склонность к общественной и административной работе, и когда его  (на общественных началах) назначили заместителем декана по воспитательной работе, он с удовольствием выполнял свои обязанности. Нередко можно было видеть такую картину: импозантный Петя в расстегнутом коричневом плаще  ведет  студентов-узбеков на уборку территории.
   Вместе с женой  он жил в общежитии, но через полгода после моего возвращения получил двухкомнатную кооперативную квартиру.   
   В середине апреля  мы втроем  обмывали  новую квартиру Пети  в комнате Сережи Митича, преподавателем кафедры русской и зарубежной литературы,  настоящего супермена и нарцисса, с которым Петя в то время дружил (в свою комнату Петя нас не пригласил, чтобы не беспокоить свою жену).
   Петя принес литровую бутылку водки, я - торт, а Сережа поставил на стол  закуску (ударным блюдом была жареная картошка).
  Сначала я решил ограничиться одной рюмкой. Но стоило мне немного опьянеть,  меня покинуло мещанское благоразумие, и я стал опрокидывать рюмку за рюмкой.
   
    Петя рассказал о случае, который  недавно произошел в ресторане, куда он  ходил с друзьями. Там он увидел совсем еще молоденькую девчушку.  К тому времени он основательно выпил, и в нем проснулся профессиональный педагог.
    - Говорю ей: «Ты что тут, шмакадявка,  делаешь?  Твои родители знают, где ты!» - эмоционально рассказывал Петя. - Она: «Не ваше дело». «Не мое?! Ах, ты!. А ну пошла отсюда! Быстро. Чтоб я тебя больше здесь не видел».
    - Послушалась? – поинтересовался я.
    - Куда она денется!  Взял ее за руку и вытолкнул  на улицу.
   Из вежливости я изобразил одобрительный   смех, но  в действительности простота товарища, вторгающегося в чужую жизнь, меня покоробила.   
               
                2
    Накануне первомайского праздника  Добродомова, декан нашего факультета, импозантная строгая женщина лет сорока пяти, с копной волос на голове,  поручила мне составить список студентов, которые не явятся на  демонстрацию. Мне противно было фискалить,  но я не мог ослушаться начальницу. 
  1-го мая   я записал фамилии отсутствующих студентов и отдал листок  Проскурину, который как заместитель  декана по воспитательной работе отвечал за демонстрацию на факультете.

   Через несколько дней  в коридоре института ко мне подошла Добродомова.
  - Почему вы не принесли мне список студентов, отсутствующих на демонстрации? – спросила она резко. Лицо ее выражало непреклонность, надменность.
  - Я передал его Проскурину, - ответил я.
  - Я просила вас, а не Проскурина!
  - Но за демонстрацию на факультете отвечал Проскурин. Я отдал список ему, полагая, что он передаст его вам.
   Добродомова скорчила недовольную гримасу и пошла в деканат.
   Я недоумевал: «Почему бы ей непосредственно не потребовать список у Проскурина? Неужели она его боится?»
   После разговора с деканом я запаниковал:  «Нашепчет ректору, и ко мне подселят соседа» (в то время я уже второй месяц жил в комнате общежития один).  Я решил забрать список у Пети и отнести его в деканат.
   Я пришел к нему в общежитие. Он не впустил меня в комнату. В синем трико и желтой майке он стоял на ее пороге. Я попросил у него список.
     -  Не дам.  Мне жалко ребят, которых накажут ни за что ни про что, - сказал он зло.
     - Я не хочу ссориться с деканшей, - сказал я. – Я надеюсь, она в ректорате выбьет мне отдельную комнату в общежитии.  К тому же эти студенты   подвели нас. Если бы все студенты поступили так, как они, то  нам бы здорово досталось за срыв мероприятия.
     - Ну и пусть. Я знал бы, что чист.
     - Ну ладно, не будем спорить, - проговорил я миролюбиво.
     - Мы поспорим. В другом месте, - сказал он воинственно.  - Ладно, подожди. Сейчас поищу...
    Список он так и не нашел, но пообещал принести его на следующий день в деканат.
    Накануне Дня Победы студенты и преподаватели института направились на братскую могилу возлагать венки. Колонна растянулась на километр. Мы шли рядом с Проскуриным.
    - Список  нашел? – спросил я.
    - Нашел.
    Он передал мне список с фамилиями студентов-саботажников. Я спрятал его в карман, чтобы потом отнести его в деканат.
   Он заговорил о Добродомовой грубым тоном:
   - Она только гадить способна. В студентах она не видит людей. Только указания дает.
   Довольно резко он отозвался и о Суворовой, заведующей нашей кафедры:
   - Ни хрена не делает.
   Меня поразило, что он не боится публично  критиковать своих  непосредственных начальников. Ведь его критические суждения  могли дойти до их ушей, и ему могли напакостить (например, не дать направление в аспирантуру).
  Его смелость восхищала, но уже  тогда он  напомнил мне гоголевского Собакевича, который всем знакомым давал отрицательные характеристики.   

       Несмотря на независимое поведение Пети, начальники не трогали его. У меня создалось впечатление, что  и декан, и заведующая  побаиваются его. У него не было связей в верхах. По всей вероятности,  их  страшила его внутренняя сила и уверенность в себе.

   
                3
      В конце мая  мы перевезли вещи Пети из общежития в квартиру.  После того как работа была закончена, хозяин пригласил  нас, грузчиков, на кухню, где жена Пети  Ольга -учительница, невысокая, скромная, симпатичная  женщина  с круглым  лицом,  с умными добрыми глазами, стоя возле плиты, разогревала нам закуску.
«Мне бы такую жену», - мелькнуло у меня в голове (в то время я был одинок).
  Я надеялся, что она составит нам компанию,  но, накрыв стол, она, к моему огорчению, удалилась из кухни в одну из комнат.  Своей скромностью она напомнила мне восточную женщину.
               
    В августе Петя поступил в аспирантуру МГПИ на кафедру русского языка. Приехав в  январе в Москву на представление диссертации, я   сразу же обратился  к нему за помощью. Он,  успевший стать активистом, человеком  авторитетным  среди аспирантов, вахтеров и администрации, помог мне поселиться в аспирантском  общежитии.   
   У меня была напряженная пора (я печатал автореферат диссертации, рассылал его по библиотекам вузов, относил диссертацию на рецензирование и т.д.),  но, чтобы отвести душу, по вечерам  я  заходил к  нему  в гости.
    Он жил в одной комнате с  Сережей Митичем, с которым они поступили в аспирантуру одновременно. Я заметил, что  былой дружбы между ними уже нет.   
    В гостях у Пети я познакомился с аспиранткой Женей – девушкой  лет двадцати пяти,  довольно высокого роста, смуглой, крупной, черноглазой, очень симпатичной.  Петя ничего не объяснял,  но я понял, что это его подруга, любовница. Меня страшно удивило, что он, человек высокой морали,  изменял своей милой жене.
   Между мной и Женей завязался непринужденный разговор.   
       -  Вы сами откуда? –  поинтересовался  я.
       -  Из Балашова.
       - О! У меня там знакомый есть. – Я  назвал его фамилию, имя. – Пять лет назад мы с ним вместе учились на ФПК, в одной комнате общежития жили. Тогда ему было сорок два. Он докторскую заканчивал. Об отрицании в грамматике. Позже мы случайно встретились с ним в Узбекистане, в Джизаке.  Мы оба приехали туда за набором студентов.
   - Он уже не работает. Его уволили.
   - За что? – удивился я.
    Девушка замялась. Я проявил настойчивость.
- Он приставал к студентам-узбекам. Те пожаловались в ректорат, - сказала она.
- К студенткам или к студентам? – уточнил я.
 -  К студентам.
- Так он что, гомосексуалист?  - изумился я. – Ни за что бы не подумал.  Ведь у него есть жена, дочь.
    Теперь четырехмесячное  проживание с ним в одной комнате бросало на меня тень.      
Петя подозрительно посмотрел на меня. Меня охватило легкое смущение.
- И где он сейчас? - спросил я.
- Уехал куда-то в Сибирь.
  Девушка хорошо поддерживала разговор, была доброжелательна и приветлива по отношению ко мне, часто улыбалась.  «Мне бы такую жену», - подумал я о ней (в то время я был женат на Ксюше Рябининой - мрачной психопатке).
   У Пети была грубоватая простонародная внешность, но все  его женщины (и жена, и любовница)  были привлекательны и внешне, и внутренне. Я догадывался, в чем состоит секрет его успеха у женщин.  Он был душой любой компании, лидером. К нему тянулись люди.    Мужчина, который пользуется авторитетом у  мужчин, как правило, имеет успех и у женщин.
   
                4
  Во второй половине марта я приехал в Москву на защиту диссертации.
Принято, что в организации защиты диссертанту помогают товарищи.   Помочь мне я попросил Петю.  Я дал ему деньги  на минеральную воду и продукты для «банкета». Защита вот-вот начнется, а Пети нет. Вместо того, чтобы психологически готовиться к выступлению, мне пришлось бегать по кабинетам, искать вазы для цветов.  Но найти вазы полбеды.   Настоящая беда: не было  минеральной воды,   которую в процессе защиты пьют члены Диссертационного Совета.  Я мысленно чертыхался, поносил товарища на чем свет стоит.  Защита началась, а его нет.   Хорошо, что на всякий случай я  прихватил  с собой четыре бутылки минералки. Они спасли положение.  Петя с минеральной водой и с продуктами пришел с большим опозданием, когда защита была уже в разгаре.   

   После защиты диссертации и официального «банкета», состоявшегося в институте, я устроил  в общежитии  гулянку, на которую Петя пригласил знакомых – наших земляков-аспирантов, Женю, ее подружек. Было довольно весело. Мы пили вино, водку, закусывали, танцевали. Я нисколько не жалел о потраченных пятидесяти рублях.
- Вот закончу аспирантуру, мы ее свалим, - сказал Петя о нашей заведующей кафедрой Суворовой, когда мы  остались с ним наедине.
- Лично я ни за что не согласился бы занять этот пост, - сказал я. – У тебя у самого есть такое желание?
  Он дал понять, что такое желание у него имеется.
   Признаться, его наполеоновские планы  меня удивили.   
- Меня она пыталась отправить на  узбекское отделение. А тебя она с самого начала оставила у себя на кафедре, - напомнил я. –   Тебя это  не останавливает?
-  Нет. Оставила, чтобы было кому пахать, - ответил он язвительным тоном.
- А кафедра нас поддержит?  Ведь это она ее формировала,  отбирала себе людей.
- Поддержит, - ответил он уверенно.
    У меня  душа не лежала к борьбе, к интригам, но, так как Суворова  была чуждым мне человеком, а  перспектива борьбы была отдаленной,  я дал ему понять, что на мою поддержку он может рассчитывать.  Я был уверен, что в будущем его административный талант разовьется, и он сможет  умело руководить не только кафедрой, но и деканатом. Правда,   меня беспокоил  его  существенный недостаток -  он  видел в людях одни только недостатки. «Станет начальником – жить никому не даст», - думал я.
 
                5

   В начале сентября, приехав в Москву за дипломом кандидата  наук, я зашел в гости  к Проскурину. У него в  комнате я застал  товарища  Пети -  Серегу Белоусова - белокурого, улыбчивого мужчину лет тридцати двух, выпускника нашего института, капитана милиции, который под Калинином прошел курс переподготовки  и в Москве был проездом. Сережи дома не было.
   Мы втроем пили чай, разговаривали, когда в комнату с надменным, окаменевшим лицом  на минуту зашел  Сережа Митич. Он  холодно поздоровался со мной, взял тетради и молча удалился.  Меня удивило его  поведение.
Что это с ним? – спросил я.
      Петя махнул рукой, на лице его мелькнула презрительная гримаса.
    - Надутый павлин, - проговорил он зло. – Какая там диссертация! Кроме духов и дезодорантов,  на уме  у него ничего нет.
    Я понял, что отношения между ними окончательно испортились, и  посочувствовал Пете.
       -  В студенческие годы мне довелось жить с  Митичем в одной комнате общежития, -  приглушенно проговорил я. - Большего эгоиста, чем он,  я не встречал в жизни.   
- Повесил ****ь на стене. Я ему говорю: «А это кто?» «Говорит, моя жена».
   На стене висел портрет Тони  Филипповой –  везельской подруги Митича. Мягкая, женственная, сексапильная, улыбчивая, она всегда вызывала у меня симпатию.  Петя же  невзлюбил ее и не стеснялся в выражениях, когда говорил о ней. Его ханжеская  позиция, нетерпимость вызывала у меня возмущение, протест.  Ведь он и сам далеко не святой.  В Везельске у него милая жена, а он завел в Москве любовницу.  Женя - хорошая девушка. Но ведь и она не святая.  Она же согласилась стать любовницей женатого мужчины.
   Я вступил с ним в спор.   
- Да, Тоня не была синим чулком, но вправе ли мы осуждать ее за то, что у нее, разведенной женщины, до встречи с Митичем были мужчины? – сказал я.
- Мужчины у нее были и после встречи с Сергеем.
- Не верю. Сережа бы этого не потерпел. Но даже если и были, у Сережи ведь тоже были женщины. В конце концов, он  сам знает, как поступить. Ему видней. Зачем посторонним вмешиваться в их отношения?
   Он был непреклонен.
    - Я не собираюсь терпеть, чтобы эта ****ь каждый день мозолила мне  глаза, - зло сказал он.

                6

    В следующий раз я заехал к нему через год, когда возвращался из Ленинграда, где был на научной конференции.
     В гостях у него я застал  Синегубова, преподавателя философии нашего института, высокого  плешивого, мрачного, похожего на Мефистофеля мужчину лет сорока трех, известного своим пристрастием к алкоголю.  Тот приехал защищать диссертацию, и  Петя устроил его в общежитие на время защиты.
    На столе стояла бутылка водки,  жареная картошка, соленые огурцы.  Синегубов был пьян.
   Мы поговорили о философии.  С удивлением я узнал, что  Синегубов, сын священника,  стал воинствующим  атеистом и порвал с отцом.
         Петя  с презрением говорил о Митиче:
         - Бездельник. Диссертация ему до фени.
         Они окончательно разругались и теперь жили в разных комнатах.
        В этот вечер в коридоре я  встретил Сережу Митича. Перебросились парой фраз. Он  сказал, что Петя на грани отчисления из аспирантуры. Я не знал, кому верить.

                7
               
       Прошел год. В конце января я снова оказался проездом в Москве. Мне надо было целый день  коротать в Москве.  Я понимал, что мне не следует  беспокоить Петю частыми визитами, но, отягощенный мрачными переживаниями,  я не  удержался от искушения и снова зашел к нему.
   Когда я подходил к общежитию - шестнадцатиэтажному зданию, в котором я прожил три года, на меня нахлынули воспоминания.
     Прошло уже четыре года с тех пор, как я покинул  Москву.   Никого из аспирантов, с кем я делил кров, я не мог уже встретить здесь. Даже бывшие первокурсники закончили учебу  больше года назад.
   Здание было  то же самое, что и раньше,  но  сейчас это был совсем другой мир,   другая страна. Аспирантское общежитие напомнило мне жизнь,  общество в миниатюре: постоянно приходят новые люди,  а старые   незаметно  исчезают.
Вахтерша, узнав, что я, бывший аспирант, иду к Проскурину, отнеслась ко мне как к почетному гостю, и я беспрепятственно пересек «административную» границу.  Мой земляк  пользовался в общежитии известностью и авторитетом.
   Гостеприимный, общительный, в былые времена он всегда был рад моему появлению и всегда охотно предоставлял мне кров,  но на этот раз он встретил меня довольно сухо. Его  лицо выражало отчуждение, сдержанность, холодность.  «Видимо, Сережа Митич не врал, когда говорил, что Петя на грани отчисления», - подумал я.

    Чтобы вызвать его на откровенность, я рассказал ему о рождении сына, о сложных отношениях  с Ксюшей (женой), и намекнул ему,  что рано или поздно  он попадет в ситуацию Буриданова осла. Его ответы были  сдержанными, сухими. Он дал понять, что сделать выбор между Ольгой и Женей ему будет не трудно.
    Разговор наедине, видимо,  его тяготил, и, чтобы избежать неприятных вопросов, он  сходил на другой этаж за Володей Карповым, нашим земляком, аспирантом-психологом, невысоким, коренастым  мужчиной. Пышные черные усы, густые  широкие сросшиеся  брови и горбатый нос Володи придавали ему сходство с греком.  Я давно знал, что его внешность интеллектуала  обманчива: в действительности, он не блещет ни остроумием, ни оригинальностью мышления.
    Петя молчал, а мы с Карповым  немного поспорили о политике, о роли интеллигенции в современной жизни. Володя считал, что интеллигенция должна быть вне политики, я же доказывал, что именно интеллигенция должна заниматься политической борьбой, так как никто не станет таскать для нее из огня каштаны свободы и демократии.


                8

  Месяца через два в  коридоре  института,  возле стенда с расписанием занятий  я встретил  Тоню Филиппову и  перекинулся с нею  парой этикетных формул.
        - А ты знаешь, что Петю Проскурина отчислили из аспирантуры? – спросила  она.
        - За что? -  изумился я.
        - За неуспеваемость, - ответила она с трудом скрываемым  злорадством.
  Она имела моральное право  радоваться неудаче Пети, который отзывался о ней с презрением.
 Новость вызвала у меня  сильное потрясение.  На мгновение в душе вспыхнула радость. Из глубин моего подсознания вынырнул  бесенок и истерично заверещал: «Его отчислили. А ты закончил, защитился, ты смог, смог!» (Искреннее сочувствие Пете и сожаление по поводу его отчисления пришли ко мне   позже).   
- Неужели за неуспеваемость? –  удивился я. – Ведь Петя – толковый парень!
- Все мы толковые… - глядя исподлобья, пробормотал оказавшийся рядом с нами  Синегубов, философ.  «Тоже доволен, - отметил я. – А ведь Петя устроил  его в общежитие на время защиты, кормил его, поил водкой».
    Об отчислении Пети я сказал одному лишь  Драгунскому, которому Петя наверняка был дорог как  поклонник   творчества.  Мимика доморощенного барда выразила  напускное огорчение, но  было заметно, что он тоже доволен свершившимся фактом (до отчисления Пети он был единственным преподавателем на нашем факультете, учившимся в аспирантуре и не защитившим диссертацию).
   Что поделаешь! Так устроен человек.   Неудачи наших знакомых, друзей возвышают нас  в собственных глазах, вызывают чувство собственной значимости и, чего греха таить,   приносят  удовлетворение.

                9
  В мае, возвращаясь из Бачурска,  я снова оказался в Москве. Столица  встретила меня неприветливо: холодный сырой ветер пронизывал насквозь.   Вскоре от переохлаждения моя голова налилась свинцом. Весь день я тщетно боролся с головной болью. Вечером решил поехать к Пете  Проскурину, надеясь  у него найти спасительный цитрамон. Когда вечером я подходил к аспирантскому общежитию, боль была такой сильной, что из груди моей вырывались стоны. 
   К счастью, Петя оказался дома. Когда он увидел меня, на его лице  непроизвольно возникло  выражение неприязни. Я смутился и поспешил его успокоить:
 - Не пугайся. Я проездом, без ночевки. Сегодня уезжаю.
 - А я и не пугаюсь, - буркнул Петя. -  Сейчас я футбол иду смотреть.
 - Хорошо. Только у меня к тебе одна просьба. Не найдешь  ли ты таблетку от головной боли?
        Он вытащил из тумбочки коробку с лекарствами, протянул мне.                Поистине царский подарок!  Я нашел упаковку цитрамона и проглотил сразу две таблетки.
     Петя ушел смотреть телевизор, а я, переодевшись в спортивный костюм, лег на его кровать. Через полчаса таблетки начали действовать, боль стала стихать, возникло сладостное состояние, близкое к нирване. Я вытащил из своей сумки «Законы Паркинсона» и погрузился в чтение.
     После окончания первого тайма  вернулся Петя. Мне хотелось расспросить его об учебе в аспирантуре, но он не дал мне ни малейшего шанса удовлетворить любопытство. Он заговорил о политике и с таким жаром, с такой горячностью  отстаивал свою точку зрения, что задавать вопросы о других предметах было бестактно, неуместно.
    Вместе с тем  я отметил про себя, что заметное стремление Пети избежать разговора об учебе косвенно подтверждает слухи о его отчислении из аспирантуры.
      Перерыв закончился, и Петя пошел  смотреть второй тайм.  Когда после окончания трансляции матча он вернулся, я  от всего сердца  поблагодарил его за таблетки, избавившие меня от невыносимых страданий.
        Напоследок я решился поговорить о его делах.
         - Как обстоят дела с диссертацией? – спросил я. - Успеваешь?
         - Не очень, - буркнул он.
     Сомнений не оставалось: его, действительно, отчислили.  Я решил поддержать его морально и произнес монолог, полный критического пафоса:
     - Трудно заниматься чепухой!   В рамках примитивных мелких  тем, которые  предлагают аспирантам, невозможно создать концепцию, теорию. Что делает диссертант? Классифицирует какие-нибудь языковые факты, например слова или словосочетания. А разве это интересно? Да и кому это нужно?
      - Да и гадюшник тут! – зло произнес Петя.
      - Где? - уточнил я.
      - На кафедрах. Чем  дольше живешь тут, тем больше узнаешь. Добрынин –  развратник! К аспиранткам пристает. А знаешь, за что его из МГУ  выгнали? За то, что приставал к студенткам!  Он и здесь продолжает… Одной моей знакомой сказал: «В аспирантуру поступишь, но через мою постель».
- Так и сказал?! – изумился я. – Открытым текстом?
- Смысл такой был! А я-то думаю, почему это многие девчонки успешно сдают все кандидатские экзамены, все зачеты – греческий, польский…  а поступать не приезжают.  Теперь ясно: он же им такое же условие ставит…
      Я не понимал, почему Петя взъелся на Добрынина, который  не мог иметь  какого-либо  отношения к его отчислению: Добрынин возглавлял кафедру общего языкознания,  Петя же учился на кафедре русского языка, которой заведовал Максимов. Максимов  был и научным  руководителем  Проскурина. Только он мог быть  инициатором его отчисления. По-видимому, Добрынин замещал Максимова в качестве  объекта Петиной ненависти. Ведь самого  Максимова не в чем было упрекнуть.  Болезни и старость отбили у него охоту к женщинам и к алкоголю и превратили его в добродетельного человека.   
    Я хорошо знал Добрынина, так как учился на кафедре, которую он возглавлял.  Он вызывал у меня симпатию.  Это был высокий, крупный, импозантный мужчина лет пятидесяти, с длинными волосами, слегка посеребренными сединой.   Он был добр, общителен, доступен. Да, он проявлял пристрастие к женщинам. Но никто не станет отрицать, что этот недостаток одновременно является и  достоинством.  Таких, как Добрынин,  недоброжелатели называют  развратниками, а друзья и поклонники – жизнелюбами.
    В девять вечера я собрался идти на вокзал.
     - Сумка у тебя тяжелая? – спросил Петя перед моим выходом, давая понять, что готов проводить меня до станции метро, если в этом есть необходимость.   
     - Нет, легкая.
      - Передавай приветы…
      - Кому?
    - На нашей кафедре -  Драгунскому.
    - А остальным?
     - Пошли они куда подальше!
         Мы  пожали друг другу руки, и я вышел из комнаты.  Это была наша последняя встреча.

                10

     Знакомые говорили, что летом он приезжал в Везельск, жил у жены.  Я даже подумал, что он сделал выбор в ее пользу, но я ошибся. Вскоре он уехал из Везельска  и к жене больше не вернулся.
     Слухи о том, что Проскурин отчислен из аспирантуры за неуспеваемость, осенью получили официальное подтверждение. Говорили, что он судился с кафедрой и с отделом аспирантуры, но судебную тяжбу проиграл. После поражения  в суде в наш институт  он возвращаться не стал и начал новую жизнь в Москве, сняв квартиру и занявшись мелким бизнесом. Он порвал связи  со всеми старыми знакомыми, даже друзьями. Нередко при встрече Белокопытов, спрашивал у меня,  не объявлялся ли  Петя и что мне о нем  известно. Когда я говорил, что не располагаю никакой достоверной информацией, он говорил огорченно: «Да, потерял я хорошего дружка».  В отличие от Белокопытова, я не был  другом Пети, но  и мне долго хотелось встретить его, выпить с ним водки, закусить соленым огурцом, колбасой с хлебом и поговорить  по душам.
Жизненный путь Пети  радикально изменился, но кто его знает, может, это к лучшему.  Так ли уж хороша преподавательская доля?  Забот полон рот, а зарплата   с гулькин нос.

   Бывший же друг Проскурина Митич успешно защитил кандидатскую диссертацию, женился на Тоне Филипповой, а спустя десять лет стал доктором наук, профессором,  деканом факультета.