Hello, Dolly

           Я всегда тяжело просыпаюсь. Нет, просыпаюсь я нормально, а вот встаю с трудом. Нет, увы, не потому, что хочу спать дальше, а потому что не знаю почему бы мне и не поспать еще. Мотивация. Модное слово.  А я родился в тот проклятый период, который привел меня в этот день. В это долбанное 19 сентября 2013 года, когда слово «мотивация» является мантрой тех самых акул двадцать первого столетия, которые из последних сил, уже истекая кровью, будут играть роль « мотивированных, самодостаточных, целеустремленных» звеньев индустрии чьих-то развлечений. Они двигаются как роботы, остановить их можно только одномоментно воздвигнув на их пути стену. Такие люди произносят одну и туже речь, которая вложена в их сознание, речь эта, главным образом,  остается переиначиванием слов «мотивация» и  «самореализация». Эта как чума. Знаю, это сравнение банально, но у меня нет сил подбирать эпитеты,  я просто хочу выговориться. Я тоже заразился. И я болен. Но чума не единственный мой недуг. О, как бы я хотел быть полностью поглощенным этой нелепой болезнью….Но, увы. Знали бы вы, какую войну я обречен вести каждый день своей нездоровой жизни. Еще лежа в постели, я судорожно накрыв лицо руками ищу в своем замученном сознании причину подняться с кровати. И каждый раз я забываю о том моменте, что никогда тех причин не нахожу и не вижу лучшего выхода, чем вообще не думать.

         Меня тошнит от мысли, что сейчас так неистово желая быть самим собой, я снова ударюсь в притворство. Потому что притворство и есть я. Я живу так, словно каждую секунду вы следите за мной. Нет, у меня нет шизофрении и мании преследования. Просто я болен. Очень болен. Самые страшные тиски моей жизни – ограниченные клише робото-цивилизации. Если я решу принять роль супер-мотивированного трудоголика, то буду, о, Господи, не модным. Ведь  депрессивный трудоголизм символ середины нулевых. Сейчас уже десятые. Богемным нигилистом быть уже тоже не «в тренде». Это удел начала этих же нулевых. А я в 2013. И я зажат в безжалостные, но стильные тиски моей современности. От их стильности, едва ли легче, надо заметить. Но в то же время,  я опять лгу. Боже, какой я лжец. Нет, я наслаждаюсь фактом драматичной красоты  моих оков, и представляю, как бы я неистовствовал, если бы мои кандалы были скучными, рабскими железяками.  А так  я сродни Маргарите на балу у дьявола, когда  из-под ее ржавой жуткой  короны капала кровь. Это было прекрасно.  И бьюсь об заклад, вы видите меня также.

      Я весьма неплох собой. Молод. Мне не так уж много за двадцать. Для моего времени я  для многого стар, но не для похотливых взглядов сорокалетних домохозяек.   К слову, мне все это безразлично. Я чувствую себя достаточно молодым, чтобы самодовольно  взглянуть этому факту в глаза, в то же время, я достаточно зрел, чтобы не увлекаться злорадствованием, потому что часы мои безжалостно тикают.  Я не наследник  многомиллиардной империи, но я никогда не испытывал нужды. Я многое пробовал, потому что осознавал  свое право на ошибку. Мягкое приземление мне было обеспечено. Зарабатываю неплохо, но не трясусь каждый день над рынками котировок, ведь что ни случись, катастрофой для меня ничто не обернется. Вот я весь такой посредственный. Никаких крайностей, никаких привлекательных безумств. Но как же я душевно болен, если бы вы только могли знать. Если бы вы только знали. Сколько раз я, нервно запуская руку в волосы, садился на диван в своей гостиной  после рабочего дня, когда сотни истеричных голосов в моей голове разговаривали, отнюдь не со мной. Я настолько посредственен, что не достоин даже своего недуга. И вы никогда не поверите, что самая сильная боль моей жизни есть неспособность быть достойным своего сумасшествия. Потому что  в том измерении, в котором я нахожусь – я нормальный. 

            Самая большая дерзость моей жизни – это туфли в винтажном стиле. Я люблю 20-е и джаз. Это единственная роль, которую  я примеряю сознательно. И не без удовольствия. Хотя даже в этом я не уверен. Мне кажется, что я просто нравлюсь самому себе, которому нравятся такие дерзкие и стильные двадцатые. Так же я не знаю, правда ли мне нравятся эти туфли….И моя квартира, которую я так мечтал сделать именно такой. Я даже не привожу домой гостей, потому что вся задумка моего дома рухнет от присутствия людей, которые, как мне кажется,  не сочетаются с этим придуманным миром.  Я никогда не бываю собой. Даже когда сижу на кухне один. В этот момент я в образе « я сижу на кухне один» и так далее.

       Женщины в моей жизни не занимают много места. К себе их не привожу. Где-то вне дома не интересно. Нет такой женщины, которая  не утащит за собой часть моего мира, а привнесет в него свой. Разбавит болезненный поток моих мыслей. Все они успешны, умны, красивы, особенны, по крайней  мере принято так считать, но абсолютно пусты для моей жизни. Есть только одна девушка, которая топчет мое сознание чуть большее время, чем нисколько. Ее  я часто вижу в джаз-баре, где бываю каждые выходные. Она приходит сюда с подругами, как сама  говорит. Но я вижу, что это не  совсем подруги.  Просто не с кем больше пойти. Эта девушка очевидно скучает даже на этом джаз-концерте. Я вижу ее мысли, я знаю их. «Мне должно быть весело здесь, ведь я решила для себя, что мне это интересно». Я так хорошо знаком  с этим чувством самообмана и самонасилия. Вижу ее внутреннюю борьбу. Одна ее половина является обычной девчонкой, увлеченной модой и тусовками, которая так же как и все каждый день вдалбливает в себя эту самореализацию как единственный верный  способ жизни. И есть совсем другая ее часть. Та часть, которая никогда ни в чем не бывает уверена. Абсолютно сюрреалистичная, психоделическая часть. Меня тошнит от этого сочетания. Мне тяжело даже смотреть на нее. На ее мучения. На ее изнеможденный   и в то же время голодный до реальной жизни взгляд. Мы с ней в тайне друг от друга знаем, как повезло людям, у которых одна такая часть доминирует над другой, тогда они находят свой безысходный приют.  А у нас эти части абсолютно равны. Мы заложники этого рокового паритета.

       Как же мне отвратительна эта девчонка….Как душно на нее смотреть. Но на нее хочется смотреть, как на экспрессивное искусство, которое пугает и привлекает своей неадекватностью. Потому , когда я вижу ее  я много пью. Мерзкий вкус виски позволяет мне смотреть на нее и берет на себя удар. Но когда-нибудь,  обещаю, я подойду к ней. Нельзя не подойти.

         А еще я всегда чувствую себя виноватым и недостойным всего, что существует на свете. Бесконечные встречи с людьми заставляют все внутри меня переворачиваться от чувства  стыда и отчаянья. Все эти люди восхищаются моей молодостью, хваткостью, умом. Многим даже нравится, как  я выгляжу. И мне так очевидно  их глупое воодушевление. Я их вдохновляю. Какой выматывающий абсурд. Мне противно от самого себя. Противно от того, что все эти люди не знают о несмолкающем бреде внутри меня, черноте и загнанности. Но  я никогда не развею их иллюзий. Ведь я лжец. И я люблю лесть.

         Так идут мои дни. И случаются, кажется,  я не уверен, мгновения, когда я теряю нить моего самокопательства, забываюсь, и на эти секунды становлюсь голым перед миром.  Но никогда не доводилось мне устыдиться этой наготы. Ведь я никогда сознательно в этом состоянии себя не заставал. И я никогда уже не буду другим. Сейчас я тот максимум, который может с моей личностью случиться.  И я иду домой. Вернее, в свою квартиру. Дома своего найти мне не представится возможным, ведь  я не знаю кто я. А пришедшие из неоткуда уходят, как известно, в никуда. Но я все равно иду в свой временный приют, который на данный момент назову домом.  И сейчас  я отпущу все, что было сказано до. Приму для себя всю свою жизнь как истину. Буду считать, что действительно люблю свою гостиную, книги Джойса и Фицджеральда, холодный чай Лонг-Айленд  и буду слушать томный  голос Эллы, в котором не услышу подтверждений своего безумства, а  хотя бы на  время примерю роль нормального человека, стоящего в любимой гостиной со стаканом холодного чая в руке под нестареющее Hello, Dolly…..