Кристина Нестлингер. Куда пропала Ильза?

Кристина Нестлингер

Куда пропала Ильза?

Повесть

Перевод с немецкого Романа Эйвадиса

О том, почему три бабушки, три дедушки, мать, отец, отчим, жена отчима и семеро детей — все-таки еще не семья.

Я решила записать эту историю. Хотя даже не знаю, как она начинается. Я знаю только, как она кончается. А кончается она тем, что Ильза пропала.
Ильза — моя сестра. Она пропала, и я не хочу, чтобы она нашлась. Если она найдется, ее отправят в интернат. Я продолжаю стоять на том, что ничего не знаю!
Мама, она надела красное пальто и сказала, что ей нужно купить тетрадь в линейку. Это все, что я знаю, мама! Я действительно больше ничего не знаю, Курт! Почему ты мне не веришь, папа?

— Просто мы одна большая семья! И это имеет свои преимущества! — говорит иногда мама.
Называть нас «большой семьей» — смешно. Но преимущества иногда и в самом деле есть. Например, в день рождения: я ведь получаю подарки от трех бабушек, трех дедушек, от мамы, папы, отчима, жены папы, жены отчима, четырех сестер и двух братьев.
Это может показаться сложным, на самом деле все очень просто. Моя мама вышла замуж за папу и родила от него двоих детей: Ильзу и меня. Потом они разошлись, и папа женился на другой женщине, и у них тоже родилось двое детей. Мама вышла замуж за Курта и родила еще двоих детей. А Курт до этого уже был женат, и у него уже был ребенок.
Мои родители разошлись, когда Ильзе было восемь, а мне шесть лет. Разошлись, потому что перестали понимать друг друга, как нам объяснили.
После развода мы с Ильзой жили сначала у папиных родителей. Папа остался в нашей старой квартире. Мама переехала к своим родителям. По субботам и воскресеньям она приходила к нам в гости. В другие дни у нее для нас не было времени. Она тогда была секретаршей в одной газете и много работала сверхурочно. В редакции она познакомилась с Куртом. Он был редактором этой газеты. Через два года она вышла за него замуж. И мы с Ильзой переехали от бабушки к Курту. Потом мама родила Оливера и Татьяну. Татьяна и Оливер называют Курта папой. Мы с Ильзой называем его Куртом. Мне нравилось жить у бабушки с дедушкой. Сейчас бы я не хотела жить у них. Потому что дедушка стал почти совсем глухим и дряхлым. Когда я была у них в последний раз, он спросил меня, как меня зовут и кто я такая.
— Это же Эрика! — прокричала бабушка.
— А-а, да-да, Эрика... — сказал дедушка.
Но через две минуты опять спросил:
— А что это за девочка? Как ее зовут?
Каждый четверг после школы я хожу к бабушке с дедушкой. Ильза раньше тоже ходила со мной. Но с тех пор, как дедушка стал все забывать и глохнуть, она не хочет туда ходить и все время увиливает от этих визитов. И к тому же там так воняет, говорит она. Кислой капустой и жареной картошкой. Это правда. Но я ничего не имею против этого запаха.

— Родители моего бывшего мужа живут ужасно! — сказала  мама однажды кому-то из гостей.
Потом она стала описывать кухню и комнату бабушки с дедушкой и сказала, что у них даже нет водопровода и что они моются в пластмассовом тазике! И что две огромные двуспальные кровати и четыре шкафа занимают всю комнату и что под кроватями у них сотни старых коробок, чемоданов и ящиков.
— Представьте себе, — говорила она, — в этой крохотной комнатушке еще и маленький стол. А на столе огромный букет искусственных роз, такого поросячьего розового цвета!
Ильза сидела рядом с мамой, когда та все это рассказывала и смеялась. Глаза у Ильзы превратились в узенькие щелочки. Когда она злится, она очень похожа на кошку. Но мама не заметила, что у Ильзы уже появился этот кошачий взгляд. Она повернулась к ней и спросила:
— Или они уже убрали эти розы?
— Сходи сама и посмотри, если это тебя интересует! — прошипела Ильза, потом вскочила и выбежала из комнаты.
Мама удивленно посмотрела ей вслед, а гость сказал, что девочки в этом возрасте часто бывают капризными и вспыльчивыми.
Потом мама спросила меня. Я уже собралась ответить ей, что бабушка заменила искусственные розы на искусственные гвоздики, но прежде чем я успела открыть рот, Курт сердито сказал:
— Да перестань же ты, наконец, Лотта, черт побери!
И мама быстро сменила тему.

Я пошла в нашу комнату. Ильза сидела за письменным столом и красила ногти зеленым лаком. При этом она вся тряслась от злости и потому уже перепачкала себе все пальцы. Она сказала, что мама действует ей на нервы. Строит из себя принцессу! Только потому, что у ее мужа шесть комнат! Я хотела успокоить Ильзу. Я сказала:
— Ты права, но это же не причина, чтобы так злиться!
— У тебя кожа, как у слона — непробиваемая! — рявкнула Ильза в ответ.
Она наговорила мне еще много всяких обидных вещей.

Когда Ильза орет на меня, она всегда размахивает руками. Она случайно задела пузырек с лаком и опрокинула его. На столе образовалась зеленая лужа. Столы нам купили совсем недавно. Я не хотела, чтобы мама рассердилась из-за пятна. Я принесла жидкость для снятия лака и полила ею липкое пятно. К несчастью, эта жидкость содержит ацетон, и он растворил краску, которой была выкрашена крышка стола.
— Ну вот, получилось еще хуже, дура! — прошипела Ильза.
Я почему-то совсем не умею злиться по-настоящему. Даже когда меня незаслуженно обижают. Я сказала:
— Успокойся! Я скажу маме, что это сделала я.
— Спасибо, как-нибудь обойдусь без твоей помощи! — ответила Ильза.
— Но мама же рассердится! — воскликнула я. — Еще как рассердится!
— Ну и пусть! — сказала Ильза. — Захочу — и вообще уйду из дома!
Я принесла из кухни мокрую тряпку и стала тереть пятно. Но толку от этого было мало.
— Куда же ты пойдешь? — спросила я.
— Да мало ли куда, есть тысячи возможностей, — заявила Ильза.
Но прозвучало это не очень убедительно; видно было, что она не могла бы назвать ни одной из них. Поэтому я не стала больше ни о чем спрашивать.
 
О том, как Ильза выглядит и какой она была раньше

Кажется, я неправильно начала эту историю. Если уж рассказывать об Ильзе, то сначала нужно описать ее внешность. Потому что это важно.
Ильза — красивая. В ней нет ничего, что было бы некрасивым! У нее очень густые каштановые волосы, гладкие-гладкие и до самых плеч. У нее никогда не было ни одного прыщика. Глаза у нее серые, с зеленоватым оттенком. Нос очень маленький. Хоть она и тоненькая, у нее довольно большие, острые груди. В талии у нее всего сорок шесть сантиметров, а ее учитель черчения сказал, что она сложена точно в соответствии с золотым греческим сечением .

Я могла бы исписать еще несколько страниц, рассказывая о том, какая у меня красивая сестра. Но главного все равно бы не хватало. Дело в том, что в Ильзе есть что-то такое, чего нет ни в одной девчонке! Я уже давно это заметила. Когда я на переменке захожу в ее класс, там сидят, стоят или расхаживают между столами тридцать девчонок. Хорошеньких, обыкновенных или некрасивых. А еще там — Ильза. И она не такая, как все. Моя сестра словно сошла с плаката. Не какого-нибудь там плаката с рекламой стирального порошка, а с одного из этих плакатов «в духе времени» — Быстрые автомобили для молодых людей! В общем, девушка из «красивой жизни». Конечно, только внешне.

Раньше Ильза была не очень красивой. Когда мы еще жили у бабушки, все взрослые спрашивали Ильзу:
— Ты чего такая сердитая?
А управляющий в бабушкином доме говорил ей:
— Если б ты хоть разок засмеялась — была бы совсем красивая девочка!
Но Ильза тогда почти совсем не смеялась. Во всяком случае, я не помню такого. Я помню, как она часами рисовала буквы. Сидела за маленьким столиком с искусственными розами и выводила одну за другой буквы, целыми страницами. Дедушка ругался и говорил, что она испортит себе глаза.
Она тогда училась во втором классе. В новой школе. Бабушка ведь жила очень далеко от нашей старой квартиры. В новой школе учительница требовала другого написания букв. Поэтому Ильза и писала буквы. Но все было напрасно. Через два года мы переехали к Курту. Там Ильза пошла в другую школу, к другой учительнице, а у той опять были другие требования. Может быть, именно потому у Ильзы и получился каллиграфический почерк, как в прописях, ровный и прямой.
— Ее тетради — просто загляденье! — говорила маме классная дама каждый раз, когда та приходила в школу.

Но в последнее время тетради Ильзы, похоже, перестали быть для учителей загляденьем. Вчера я прибирала у нее на письменном столе. Не потому что хотела навести порядок. Просто мне хотелось подержать в руках ее вещи. Вещи — это лучше, чем ничего.
И вот я убирала у нее на столе и заглянула в ее тетради. В каждой тетради было исписано не больше одной страницы. А тетрадки по математике и латыни были совершенно пусты.

Я ничего не понимаю! Ведь она же часами сидела за своим столом. Иногда даже вечером. А когда я с ней заговаривала, она отвечала:
— Помолчи! Ты мне мешаешь заниматься!
Я нашла четыре маленьких и три больших записных книжки. Они были сплошь измалеваны черточками, волнистыми линиями и человечками. На столе, под подкладкой для письма, лежала записка: «Вольфганг я тоскую по тебе! Неужели ты не видишь?» Написана она была очень давно. Во всяком случае, не позднее, чем два года назад. Это я точно знаю, потому что она написана зелеными чернилами. А ими Ильза давно уже не пользуется.

Когда я прочла все это, про «Вольфганга» и про «тоску», — мне стало не по себе. «Тоска» — такое странное слово. Я не хочу, чтобы моя сестра «тосковала». Я не знаю, какого Вольфганга она имела в виду. Вокруг столько Вольфгангов. Я без труда насчитала восемь штук, которые могли бы быть тем самым Вольфгангом. И я злилась на всех восьмерых Вольфгангов, потому что моя сестра тосковала по одному из них. А еще мне было грустно, потому что я ничего не знала о тоске.
 
Я попыталась вспомнить, как все было два года назад. Я не могу представить себе, что у Ильзы тогда было время для какого-то Вольфганга. Каждый четверг мы были тогда у бабушки с дедушкой. Каждую субботу мы встречались с папой. По средам нам полагалось быть у родителей мамы. (Тогда она еще не рассорилась с ними.) В понедельник после обеда мы должны были быть дома, потому что по понедельникам к нам всегда приходили дедушка с бабушкой, родители Курта. А воскресенье у нас был семейный день: мы вместе с мамой, Куртом, Татьяной и Оливером должны были идти на прогулку или ехать за город. И к тому же два года назад Ильза должна была быть дома не позже семи вечера. Если она опаздывала на десять минут, у мамы была чуть ли не истерика. В общем, вряд ли у нее оставалось время для какого-нибудь Вольфганга. Для «тоски», конечно, сколько угодно.
 
Морская свинка, гадкая сестра и пощечины

Может, это Вольфганг, который подарил ей морскую свинку?
Это было примерно два года назад. Зимой. Ильза вернулась домой с тренировки. В руках у нее была картонная коробка. Мама разговаривала в прихожей по телефону. Она с любопытством посмотрела на Ильзу и на коробку.
Ильза стояла у вешалки, прижимая к себе коробку, и не снимала пальто.
Мама прикрыла рукой трубку и спросила:
— Что там у тебя такое?
Ильза не отвечала. Мама подошла к ней и заглянула в коробку.
— Ты что, с ума сошла?.. — воскликнула она. — Откуда она у тебя?
Ильза молчала, испуганно уставившись на маму. Тут из гостиной вышел Курт, а из детской Татьяна и Оливер. Татьяна тогда была еще совсем маленькая. Она хотела заглянуть в коробку. Она дергала Ильзу за полу пальто и ныла:
— Хочу посмотреть! Хочу посмотреть!
Но Ильза не давала ей посмотреть.
Я хотела взять свинку из коробки и погладить ее. Ильза отступила назад. Я поняла, что она и меня не подпустит к своей свинке.
— Сейчас же унеси ее отсюда! — визжала мама.
— Может, оставить ее на пару дней?.. А там видно будет... — тихо сказал Курт.
Оливер и Татьяна услышали его слова.
— Оставить! Оставить! — закричали они. — Оставить свинку!
Мама сердито посмотрела на Курта, потом вздохнула и сказала:
— Делайте, что хотите. — И ушла в кухню.
Курт помчался вслед за ней.
— Я же просто спросил!.. — оправдывался он. — Ее в любой момент можно будет отнести обратно!
— «На пару дней»!.. Какая чушь! — ругалась мама. — Да если ее сейчас оставить хоть на полчаса, они уже ни за что ее не отдадут!.. А кто потом будет убирать грязь? А кормить? Я, кто же еще!

Тут мама была не права. Ильза сама заботилась о свинке. Она каждый день чистила клетку. Она часами держала свинку на коленях и гладила ее.
Кроме нее я была единственным человеком в доме, которому дозволялось брать свинку на руки. Оливеру и Татьяне она не разрешала даже прикасаться к ней. Когда Ильза куда-нибудь уходила, она ставила клетку на шкаф в нашей комнате. А если она была дома и Оливер с Татьяной приходили к нам и просили разрешения поиграть со свинкой, она шипела на них:
— А ну кыш отсюда! Быстро!
Но я уверена, что мама снимала клетку со шкафа, пока мы с Ильзой были в школе. Я несколько раз замечала в комнате Татьяны и Оливера опилки на полу, а один раз — огрызок морковки.

Морская свинка жила у нас уже больше года, когда это случилось. Ильза была в ванной. Я вытирала на кухне посуду. Дверь в нашу комнату была открыта. Клетка с морской свинкой стояла на письменном столе Ильзы. Татьяна забежала в нашу комнату. Она вскарабкалась на кресло, а с кресла на стол, вынула свинку из клетки. Наверное, она слишком крепко ее сжала. Или как-нибудь неудачно схватила ее. Во всяком случае, свинка почувствовала опасность. Сначала она громко запищала. А потом заорала Татьяна. Как резаная! Свинка укусила ее за палец. Из пальца пошла кровь.
Ильза услышала писк свинки и выскочила из ванной. С мыльной пеной на голове. Мама услышала рев Татьяны и прибежала из гостиной.
А я вслед за ней из кухни!
Татьяна стояла на столе, подняв вверх укушенный палец. Морская свинка лежала на полу и не шевелилась. Из носа у нее шла кровь. Гораздо сильнее, чем из Татьяниного пальца. Ильза взяла свинку на руки. Она была мертва. Наверное, она ударилась головой о дверную ручку, когда испуганная Татьяна отшвырнула ее в сторону.

Ильза подошла к своей кровати с мертвой свинкой в руках. Она положила ее на покрывало.
Мама сняла Татьяну со стола, села с ней на кресло и стала дуть на ее палец, приговаривая:
— Ну-ну, ничего страшного, уже не болит, сейчас все пройдет!
Ильза вдруг подскочила к маме. Она вырвала у нее из рук Татьяну с криком:
— Убью!..
Это было ужасно! Татьяна страшно разревелась. За одну руку ее тащила к себе Ильза, за другую мама.
— Отпусти ребенка!.. — кричала мама, тяжело дыша.
— Нет, я убью ее! — шипела Ильза.
Потом мама стала бить Ильзу. Ильза защищалась. Она пинала маму ногами, стараясь попасть ей в косточку, повыше лодыжки. Татьяне наконец удалось вырваться. Она убежала из комнаты. Мама продолжала бить Ильзу. При этом она визжала:
— Ты сошла с ума! Ты уже вообще ничего не соображаешь!
Потом она вцепилась Ильзе в волосы. Наконец она толкнула ее на кровать. Прямо на мертвую свинку. И ушла из комнаты. Руки у него тряслись, и она тяжело дышала, словно сердечница.
Ильза пролежала на кровати целый час. С мокрыми, мыльными волосами, на мертвой, испачканной в крови свинке. Через час она встала, достала из ящика стола лист оберточной бумаги и завернула в него свинку.
Потом сунула сверток мне в руки и сказала:
— Отнеси это вниз, в мусорное ведро!
— Мы можем закопать ее в садике у бабушки с дедушкой, — предложила я.
Ильза покачала головой. Я взяла сверток, спустилась в подвал и бросила мертвую морскую свинку в мусорный контейнер.

Вечером к нам в комнату пришел Курт. Он спросил Ильзу, можно ли ему купить ей другую морскую свинку.
— Купи ее своим собственным детям! — прошипела Ильза.
Курт растерянно молчал. Два раза он открывал рот, собираясь что-то сказать, и опять беспомощно закрывал его. Потом он тихо вышел из комнаты, так ничего и не сказав.
Мне все это показалось несправедливым по отношению к Курту. Я сказала:
— Курт-то тут не при чем!
— Зато его дети «при чем», — ответила Ильза.
Я сказала, что это не только его, но и мамины дети и что они нам брат и сестра. Ильза крикнула:
— Ничего подобного! Они мне такие же чужие, как и папины дети! Или ты хочешь сказать, что эти мартышки — твои брат и сестра?..
Я покачала головой. Я тоже не могу терпеть этих  «мартышек», новых детей папы.
— Ну вот, видишь, — сказала Ильза.
Я ничего не ответила. Мне было жаль Ильзу. Наверное, и в самом деле нельзя требовать от человека, чтобы он любил убийцу своей бедной морской свинки.
 
Амрай, поход в театр и опять пощечины

Месяца два назад Ильза рассказала мне, что опять видится с Амрай. И что та все-таки гораздо приятнее, чем все эти дуры набитые из ее класса!
Амрай раньше была подругой Ильзы. Когда Ильза еще ходила в простую школу. Теперь она учится в монастырской школе.
Ильза рассказала мне, что случайно встретила Амрай на улице. Они зашли в кафе и ели ванильное мороженое. И Ильза поняла, что ей с Амрай так же хорошо, как и раньше.
С тех пор она мне все уши прожужжала о своей Амрай. Как она ходила с ней в кино! И в эспрессо ! И как они ходили гулять! И в бассейн!

А потом, — теперь уже три недели назад — случился этот жуткий скандал.
Это было в субботу. Ильза сказала, что идет со своим классом в театр. Вернется в десять часов.
Мама хотела приехать за ней на машине, но Ильза отговорила ее. Сказала, что отец Евы завезет ее домой.

В десять часов Ильзы еще не было дома. Не пришла она и в половине одиннадцатого, и в одиннадцать. Мама позвонила родителям Евы. Мать Евы сказала, что она вообще не слышала ни о каком походе в театр и что Ева уже давно спит.
Мама с Куртом сидели в гостиной. Они почти не разговаривали, только каждые десять минут спрашивали друг друга, который час. Я лежала в постели. Дверь нашей комнаты была приоткрыта. Я старалась не спать, но в конце концов все-таки уснула.

Когда я проснулась, то услышала в гостиной голос Ильзы. Часы показывали четверть второго. Ильза рассказывала, как здорово было в театре и как отец Евы после театра пригласил всех девочек в ресторан.
— Очень мило с его стороны, — заметила мама.
Ильза стала рассказывать, что она ела и что ели Ева и Герта и другие. Мама говорила «вот как» или «ясно».
Я еще не проснулась как следует, но все-таки поняла, что если Ильза и дальше будет так врать, то ей будет еще хуже. Я заставила себя встать с постели и прошлепала в гостиную.
— Эрика, сейчас же иди спать! — сказала мама.
Ильза как раз говорила:
— А потом никак было не поймать такси!
— Ах, какая жалость! — произнесла мама с издевкой.
Ильза не замечала иронию. Меня возмутило мамино ехидство.
Я сказала:
— Ильза! Мама звонила родителям Евы!
Мама зло посмотрела на меня и крикнула:
— А ну-ка марш отсюда! Живо!
Она разозлилась на меня из-за того, что я испортила ей все представление. Я вышла из гостиной. Но остановилась за дверью. Мне хотелось узнать, чем все это кончится.

Ильза не сдавалась. Она сделала вид, что удивлена:
— А что такое? За нами приехал отец Эльфи! Не Евы, а Эльфи!
Тут Курт вскочил с места и закричал, что он не желает, чтобы с ним обращались, как с идиотом. Ильза прокашлялась и сказала:
— Курт, тебя это вообще не касается. Я не обязана отчитываться перед тобой. То, что ты женился на моей матери, еще не значит, что ты можешь мной командовать!
Раздался громкий шлепок. Это мама влепила Ильзе пощечину. Вслед за этим Курт выскочил из гостиной и чуть не сшиб меня с ног.
— Курт! — крикнула мама ему вдогонку. — Вернись! Она должна перед тобой извиниться!
Но Курт не вернулся. Он ушел в спальню и с треском захлопнул за собой дверь.
Я слышала еще, как мама требовала, чтобы Ильза извинилась, и грозила ей всеми возможными и невозможными наказаниями, но Ильза не извинилась. Она вышла из гостиной и сказала, обращаясь ко мне:
— Скорее я откушу себе язык!
При этом она плакала и сжимала кулаки. Потом я видела у нее на ладонях следы от ногтей.
В комнате, раздеваясь, она непрерывно повторяла:
— Я больше не могу! Я больше не могу!
— Где же ты все-таки была? — спросила я.
Мне пришлось повторить вопрос три раза, прежде чем Ильза ответила:
— Мы были с Амрай в одном баре!
— А что там делают, в баре? — спросила я. — И разве туда пускают девчонок? Одних?
Ильза погасила свет, легла в постель и сказала:
— Спокойной ночи!
Я не решилась спросить ее еще раз.
 
Без завтрака и погром в ванной

Следующий день было воскресенье. Меня разбудил Оливер. Он стягивал с меня одеяло и скулил:
— Ну вставай!.. Поиграй со мной!
Я утром всегда долго прихожу в себя спросонок. Про вчерашний скандал я совсем забыла. Я вспомнила о нем лишь, когда увидела Ильзу. Она еще спала. Ноги ее выглядывали из-под одеяла. Ногти на пальцах ног были накрашены ярко-желтым лаком.
— Что, сегодня никуда не идем? — тихо спросила я Оливера.
Он покачал головой.
— Почему?
Он пожал плечами.
— Папа ушел куда-то один, — прошептал он. — Рано-рано!
— А мама? — спросила я.
Он опять пожал плечами.
Я встала и пошла в кухню. Оливер поплелся за мной. Мама сидела за столом и читала старый номер «Бригитты» 
— Как насчет завтрака? — спросила я.
— Сделай сама, — ответила мама.
Если мама не приготовила завтрак, это значит, что она рассердилась не на шутку. Я достала из шкафа кастрюльку для молока.
— Ты что, не можешь закрыть дверцу потише? — проворчала мама.
Я налила в кастрюльку молока. Две крохотные брызги упали на стол.
Мама выглянула из-за «Бригитты».
— Неужели нужно обязательно все расплескать?
Я взяла полотенце и вытерла брызги.
— Ты что, с ума сошла? Это же полотенце для посуды! — прошипела мама.
— Ты тоже будешь какао? — спросила я Оливера.
— Мама нас уже покормила, — ответил Оливер.
— Они же не могут сами приготовить себе завтрак! Они еще маленькие, — сказала мама.
Потом она встала, захлопнула «Бригитту» и намазала мне два куска хлеба маслом. Она мазала масло таким толстым слоем, что меня чуть не стошнило. Но я промолчала.

Когда она подсунула мне эти два бутерброда, в кухню вошла Татьяна. Ее ночная рубаха была залита какао.
— Я нечаянно вылила какао в кровать, — сообщила она.
— Как вы мне надоели! — воскликнула мама.
Она выбежала из кухни, громко хлопнув дверью.
Я стала пить какао и листать «Бригитту». Но Оливер с Татьяной не давали мне покоя. Татьяна хотела «строить», а Оливер играть со мной «в бокс». Я тоже не выдержала и крикнула:
— Как вы мне надоели!
А потом выбежала из кухни, громко хлопнув дверью.

После обеда вернулся Курт. Он принес маме букет цветов, и мама была растрогана.
Потом Курт попробовал поговорить с Ильзой. Он просил ее сказать, где она была. Говорил, что они с мамой в конце концов не звери, что он многое может понять.
— Аминь, — ответила Ильза.
И больше ни слова!
Мама вообще не разговаривала с Ильзой. Зато мне она говорила, что теперь все будет по-другому! Она говорила громко, чтобы Ильза все слышала. Она сказала, что у Ильзы «домашний арест», что она сразу же после школы должна являться домой. А денег на карманные расходы она теперь вообще не увидит! И новых вещей тоже!
— Слишком хорошо ей живется! — говорила она. — Вот в чем дело! Слишком хорошо!
И вдруг понеслась, как фурия, в ванную, распахнула зеркальный шкафчик и завизжала:
— Вот! Вот! Вот! Все у нее есть! Все!
И стала вышвыривать из шкафчика всю косметику Ильзы. Пузырек с тушью упал на пол и разбился, губная помада полетела в ванну, крем-пудра в раковину. Все звенело и гремело на всю квартиру. Курт просил маму взять себя в руки. Мама закусила нижнюю губу и сказала мне:
— Убери это, пожалуйста.
И Курт увел ее из ванной.
 
Много работы по хозяйству и золотое сердечко на цепочке

После обеда в прихожей зазвонил телефон. Мама сняла трубку. Она пять раз прокричала в трубку «Шратт! », но никто так и не отозвался. Через полчаса телефон опять зазвонил. На этот раз трубку сняла я. Мужской голос спросил:
— Я могу поговорить с Ильзой?
— Ильза! Тебя! — крикнула я в сторону нашей комнаты.
Тут ко мне подскочила мама и отняла у меня трубку.
— Алло! Кто это говорит? — спросила она. — Отвечайте же наконец!
Потом она бросила трубку на рычаг и стала допытываться у меня, мужской это был голос или женский. Я не знала, что отвечать. Через открытую дверь я увидела Ильзу. Она вскочила с кровати, когда я ее позвала.
— Женский, — сказала я наконец. — В трубке так шуршало! Но мне кажется, это была Улли!
Ильза пристально смотрела на меня. Мне показалось, будто она хочет мне сказать: «Правильно! Так и говори!»
— Да, скорее всего это была Улли, — подтвердила я.

Ильза вышла в прихожую. Она сказала, не глядя ни на меня, ни на маму, словно обращаясь к стене:
— Мы с ней договорились вместе позаниматься математикой. Я пойду!
— Никуда ты не пойдешь! — заявила мама.
— Но я ей обещала, — сказала Ильза.
Мама саркастически рассмеялась и ответила, что Ильзе неплохо было бы больше думать о своих обещаниях и обязанностях по отношению к собственной семье.
— Что же это, интересно, за обязанности? И кого ты имеешь в виду, говоря о моей «собственной семье»?
Ильза произнесла все это с таким же, если не с большим сарказмом.
Мама и Ильза уставились друг на друга, и я вдруг заметил, что они очень похожи. Мама выглядела, как состарившаяся Ильза. У нее даже появился Ильзин кошачий взгляд, когда она говорила:
— Запомни! С этого момента ты у меня никуда не уйдешь из дому одна. Если понадобится, я сама тебя буду отводить в школу и забирать после уроков. Я тебе здесь не позволю фокусничать!

Я знаю свою сестру! И сразу же поняла, что сейчас что-нибудь произойдет. Я подумала: «Или она сейчас заорет, или разобьет что-нибудь вдребезги». Я даже испугалась, что она бросится на маму с кулаками. Но она сделала совсем другое. Она сняла трубку телефона и стала набирать номер. Я стояла рядом и видела, что это номер папы. Наверное, к телефону подошла папина жена, потому что Ильза сказала:
— Я хотела бы поговорить с папой.
— Нет, вы только посмотрите на нее! — возмутилась мама и бросилась вырывать у Ильзы трубку из рук.
Ильза сопротивлялась. Три раза она успела прокричать в трубку: «Папа, я...», а потом сдалась. Мама, завладев телефоном и отталкивая от себя Ильзу свободной рукой, затараторила в трубку ядовитым тоном, что Ильза «ведет себя просто ужасно» и что сейчас она, наверное, хотела нажаловаться на нее «своему папеньке», не имея для того ни малейшего повода.
Что говорил папа, я не слышала. Во всяком случае, сказал он немного, потому что мама сразу же заговорила опять. Она запричитала, что Ильза уже является домой в два часа ночи и без конца врет и грубит. И если папа одобряет такое поведение, то пусть тогда берет на себя и ответственность за нее.
Потом она умолкла, несколько раз кивнула головой, а потом протянула трубку Ильзе.
— Ты, кажется, хотела поговорить со своим отцом?.. — сказала она.
Ильза взяла трубку. Мне тоже был слышен папин голос. Он говорил очень быстро. Что он говорил, я, конечно, не могла разобрать. Ильза слушала всего несколько секунд, а потом, вытянув руку с трубкой вперед, просто разжала пальцы. Мама еле успела поймать трубку у самого пола.
Ильза медленно, как бы с трудом переставляя ноги, пошла в нашу комнату. Она бросилась ничком на свою кровать и разревелась, громко всхлипывая и задыхаясь от слез. Я подсела к ней.
— Что он тебе сказал? — спросила я ее.
— Он сказал, чтобы я себя хорошо вела и что мама желает мне добра, — с трудом произнесла Ильза и выпрямилась. — А мне насрать на ее добро! — выкрикнула она вдруг сквозь слезы. — Какое это добро? Хуже, чем это ее добро ничего не придумаешь!

Следующая неделя была ужасной. Мама обращалась с Ильзой, как с цепным псом, которого натаскивают на домашнюю работу. Она заставляла ее пылесосить, чистить ботинки, мыть посуду, наводить порядок в шкафах. Ильза безропотно делала все, что ей было велено. И возвращалась домой точно в срок — через десять минут после окончания уроков. Но: в школу она вообще не ходила!
В понедельник утром, по дороге в школу, она попросила меня:
— Эрика, будь другом, скажи в школе, что у меня грипп!
Я сначала не соглашалась.
Ильза объяснила мне, что ей обязательно нужно встретиться с Амрай. А сделать она это может только до обеда, потому что после обеда мама не выпустит ее из дома.
Я все равно не соглашалась.
— Ну тогда я просто прогуляю уроки и все! — сказала Ильза и бросилась вслед за трамваем, который как раз подходил к остановке.
— Ильза, ну подожди! — крикнула я.
Но она не остановилась. Она даже не оглянулась.

Конечно, я сказала в школе, что моя сестра больна. Наверное, она и не ожидала от меня ничего другого, потому что после обеда, вернувшись домой, она спросила меня:
— Ну что, все о’кей?
— Они желают тебе поскорее поправиться, — ответила я ей шепотом.
На следующий день Ильза опять не пошла в школу. И на третий день тоже. Она не ходила в школу целую неделю.
— Гриппом обычно болеют неделю, — сказала она мне.
А потом сообщила, что Амрай тоже прогуливает школу.
Еще она рассказывала мне, чем они занимались до обеда. Чего с ними только не приключалось! Один раз они даже поймали потерявшуюся собаку и разыскали ее хозяина. И хозяин подарил Ильзе в награду золотое сердечко на цепочке. Я сначала не поверила ей. Тогда она показала мне медальон. Она носила его под пуловером. Чтобы не увидела мама.
 
Лучше умереть, чем жить в этом доме

В четверг вечером я подслушала спор между мамой и Куртом. Курт говорил, что мама обращается с Ильзой, как плохая мачеха. Мама вскипела от ярости и крикнула, что это Курт во всем виноват, потому что у него нет никакого авторитета. Потому Ильза и стала такой — потому что он не смог заменить ей отца.
Курт возразил, что он рад был бы сделать это. Но Ильза с самого начала ополчилась против него.
— Ты просто внушил себе это! — воскликнула мама.
— Ничего я себе не внушал! — ответил Курт. — Ты просто не замечала этого! Ты не замечаешь ничего, чего тебе не хочется  замечать!
Тут послышались всхлипывания, и мама сказала сквозь слезы:
— Нет, я так больше не могу! Каждый говорит мне, что я делаю неправильно, и никто не говорит, как я должна это делать!
Я пошла в нашу комнату и рассказала об этом Ильзе.
— Меня это уже не интересует, — сказала Ильза.
А потом она целый час обрабатывала меня, уговаривая сделать такое, что я чуть с ума не сошла — так я разволновалась, расстроилась и перепугалась!
— Нет, я в этом участвовать не буду! — заявила я.
Но Ильза сказала, что покончит с собой, если я ей не помогу. Что для нее лучше умереть, чем жить в этом доме. Мне не оставалось ничего другого, как согласиться.

В пятницу после обеда мы с Ильзой сидели в своей комнате. Ильза читала «Астерикс» , а я «Дональд-Дак». Она казалась спокойной, а у меня так тряслись руки, что все эти Даки прыгали, как сумасшедшие. В полчетвертого Ильза сказала:
— Ну давай, начинай!

Я тихонько пошла в чулан, достала большой клетчатый чемодан и принесла его в нашу комнату.
— Может, подумаешь еще?.. — спросила я.
Ильза покачала головой.
Тогда я достала из-под кровати большую коробку «Лего» и потащила ее в комнату Оливера и Татьяны.
— Дарю! — сказала я им.
 Они взревели от восторга, вывалили содержимое коробки на пол и зарылись, как кроты, в кучу цветных деталей. Расчет оказался верным: эти двое были обезврежены по крайней мере на час! После этого я взяла свою тетрадь по математике и пошла в гостиную, к маме. Она решала кроссворд. Я сунула ей под нос тетрадь и сказала:
— У меня ничего не получается!
Мама предложила мне дождаться Курта, он, мол, разбирается в математике лучше, чем она. Но я продолжала канючить, ссылаясь на то, что Курт так поздно приходит, а мне завтра нужно сдавать работу.
Мама вздохнула и раскрыла тетрадь. Я выбрала самый трудный пример. Трудный не для меня, а для мамы. Потому что она ничего не понимает в математике. Мама попыталась решить пример. Но у нее не хватило терпения. Через несколько минут она отложила тетрадь в сторону.
— Бесполезно! — сказала она. — В математике я — дуб!

Ильза потребовала от меня, чтобы я отвлекала маму целый час. А прошло всего десять минут! Потому я предложила:
— Давай решать кроссворд вместе!
Мама не хотела.
— Ну можно я буду просто смотреть? — попросила я.
Мама подозрительно посмотрела на меня.
— У тебя ничего не случилось?.. — спросила она. — Может, ты хочешь мне что-то сказать?
Я решила, что лучше все-таки оставить ее в покое, и вышла из гостиной. В прихожей я услышала крики из детской.
— Она подарила их нам обоим! — возмущался Оливер.
— Нет, мне! — орала Татьяна.
Татьяна и в самом деле — противный ребенок. И не замечают этого только мама и Курт. Я от души порадовалась, когда в детской раздался звук оплеухи — Оливер все-таки врезал ей. Мама всегда сразу же прилетает на рев Татьяны, поэтому я быстро вбежала в нашу комнату и закрыла за собой дверь. Ильза стояла у шкафа, прислонившись к стене. Она была в своем красном пальто и в белой шапочке, и лицо ее было почти таким же белым, как эта шапочка. Я молча смотрела на нее. Мне страшно хотелось зареветь. До меня только теперь дошло, что это все означало. Что это означало для меня! Просыпаться и видеть, что Ильзы нет. Засыпать, видя, что Ильзы нет. Завтракать, обедать и ужинать без Ильзы. Делать уроки без Ильзы. Все без Ильзы.

Я хотела сказать ей, чтобы она не уходила, потому что она нужна мне. Потому что я останусь совсем одна. Потому что мы должны быть вместе и потому что я не знаю, как мне без нее жить.
Я не сказала ей этого. Она же не виновата в том, что я люблю ее сильнее, чем она меня.
Ильза нервно кусала свой указательный палец, прислушиваясь к трехголосому реву из детской.
Наконец крики затихли. Хлопнула дверь. Потом вторая.
— Она вернулась в гостиную, — сказала я.
Ильза вынула палец изо рта и подошла к окну. Она посмотрела вниз на улицу. Я стояла рядом с ней.
— Амрай приедет на такси? — спросила я.
Ильза кивнула.
— А билеты у нее? — спросила я.
Ильза кивнула.
— Ты будешь мне писать? — спросила я.
Ильза кивнула. И вдруг сказала:
— Приехала!
Она повернулась, схватила чемодан и выскользнула из комнаты. Через несколько секунд тихонько щелкнул замок входной двери. Она не сказала мне даже «пока».
Я все еще стояла у окна. Никакой Амрай и никакого такси я не видела. Только какой-то красный БМВ остановился у нашего дома.
Ильза вышла из ворот. Она не оглянулась и не помахала мне рукой. Она открыла заднюю дверцу БМВ и поставила чемодан на сиденье. Потом села впереди, рядом с водителем. И я, дура, еще подумала: «Оказывается, есть такси и без светящейся надписи на крыше!»

Красный БМВ тронулся, и я заревела. Я провожала его взглядом, хотя почти ничего не видела сквозь слезы, пока он не скрылся из виду. Потом я отошла от окна и подняла с пола несколько вещей, оставленных Ильзой: губную помаду, лифчик с растянутой резинкой, пуговицу.
Я бросила все это в корзину для бумаг, села за стол и стала делать уроки. Я писала шариковой ручкой. Если бы я писала чернилами, то слезы, которые все время капали в тетрадь, все размыли бы.

Я просидела за примерами довольно долго. Когда мама заглянула в комнату, я уже давно перестала плакать.
— А где Ильза? — спросила мама.
— Она пошла в магазин, купить тетрадь в линейку, — ответила я.
— Когда?
Я сказала, что не посмотрела на часы.
— А что, у нее есть деньги? — спросила мама.
С того самого скандала мама больше не давала Ильзе карманных денег.
Я сказала, что не знаю.
Мама ушла в кухню. Через полчаса она пришла опять.
— Можно было уже три раза сходить за тетрадью! — сказала она.
Потом она вдруг спросила меня:
— Ты что, плакала?
Я пробормотала что-то про насморк и чихнула для большей убедительности.
Потом вернулся из редакции Курт. Мама сразу же рассказала ему о том, что Ильза куда-то ушла. Несмотря на запрет!
Курт пошел в гостиную, сделал себе коктейль с мартини и сказал маме:
— Ты не обижайся на меня, но я уже давно ждал чего-нибудь подобного. Если человеку уже пятнадцать, его не так-то просто посадить в клетку, как кролика!
Потом он еще сказал:
— И когда она придет, — ради бога, не устраивай опять такой спектакль, как в прошлый раз!
В восемь часов мы сели ужинать. Потом мама отправила Оливера и Татьяну спать и принялась допрашивать меня. У меня на душе кошки скребли, но я продолжала твердить, что ничего не знаю. Мне было жалко маму. Я видела, что она не просто злится, что она здорово испугалась.
 
Заграничный паспорт исчез, а на книжке — ни шиллинга

На следующее утро я проснулась рано. В квартире пахло кофе. Я пошла в кухню.
— Ее до сих пор нет, — сказала мама.
Потом спросила:
— Ты случайно не видела заграничного паспорта Ильзы?
— Конечно, видела! — ответила я, побежала в гостиную и стала рыться в ящиках секретера, сама удивляясь своему умению притворяться. Ровно двадцать три часа назад я прокралась в гостиную, достала паспорт из среднего ящика и отдала его Ильзе.
Мама пришла в гостиную вслед за мной.
— В том-то и дело, что здесь его нигде нет!
— Ну значит, она взяла его с собой! — крикнул Курт из спальни.
— «С собой», «с собой»! — передразнила его мама, бегая взад-вперед по гостиной. — Ты понимаешь, что это значит?..
Курт появился из спальни. Волосы его были всклокочены, и вообще у него был довольно несчастный вид.
— Она уехала за границу! — визжала мама. — В Турцию или черт знает куда еще!
Я стояла рядом с Куртом. Я точно слышала, как он пробормотал себе под нос: «Дура!..» Заметив, что я это услышала, он испуганно взглянул на меня. Я улыбнулась ему.
— А сколько у нее было денег? — спросил Курт.
— Ни шиллинга! — воскликнула мама. — Я же лишила ее карманных денег!
— Но у нее же есть сберегательная книжка, — заметил Курт.
Мама рывком выдвинула самый нижний ящик секретера и вынула из него сберегательную книжку Ильзы.
— Нет, нет, — с облегчением сказала она. — Вот она, на месте...
Она полистала книжку, и вдруг побледнела; руки у нее затряслись.
— Все сняла!.. — пробормотала она. — Вчера сняла!..
Курт спросил, сколько денег было на книжке.
— Двенадцать тысяч!.. — простонала мама.
— Двенадцать тысяч?! — изумился Курт.
— Ну конечно! — воскликнула мама. — Это же были деньги, которые ей надарили бабушки, дедушки, дядюшки и тетушки за столько лет!
Мама опять заплакала.
— Даже деньги, которые ей подарили в день ее крестин!
— Крестин?.. — У Курта было такое лицо, как будто он только что проглотил ежа. — Так почему же ты не разрешила ей купить мохнатую шубу и голубые лыжные ботинки, если у нее столько денег?
— Потому что ей вся эта ерунда ни к чему! — отрезала мама.
Потом она вдруг решила идти в полицию. Курт стал отговаривать ее. Он посоветовал ей сначала позвонить папе. И бабушке. Может быть, Ильза у кого-то из них.
Мама крикнула:
— Смешно! Да если бы она ушла к бабушке, она не сняла бы деньги с книжки! А если бы к отцу, — то он давно бы уже позвонил. Думаешь, она ему нужна?.. Как бы не так!
Мама высморкалась и вытерла расплывшуюся под глазами тушь с ресниц.
— Да ему наплевать на своих дочерей!
— Замолчи! — сказал Курт.
Он покачал головой и кивнул в мою сторону. Наверное, он имел в виду, что при детях так не говорят о их родителях. Я села на подоконник и стала смотреть во двор.
Мама поняла, что ей хотел сказать Курт.
— Да нет, я совсем не в том смысле!.. — залепетала она. — Я просто хотела сказать... В общем... Ну конечно, он любит своих дочерей, о чем речь!
Я просто терпеть не могу такие разговоры. Мне не надо говорить, кто меня любит, а кто нет. Я сама все вижу.
 
Мама не может сделать яичницу, а Курт — бледный, как плотно

Курт хотел позавтракать. Мама сказала, что ей некогда готовить завтрак. И что ей и без яичницы тошно.  Что у нее при одной только мысли о яичнице желудок переворачивается вверх дном.
Я сказала, что с удовольствием поджарила бы Курту яичницу, но тогда я опоздаю в школу.
— А что у вас сегодня за уроки? — спросила мама.
Я соврала, что у нас сегодня только два урока рисования и два урока гимнастики.
Мама сказала:
— Тогда оставайся лучше дома и займись малышами, они сейчас проснутся.
Курт пошел в ванную, мама пошла в полицию, а я пошла в кухню и стала жарить яичницу-глазунью. «Ильза с Амрай давно уже в Лондоне! — думала я. — Пусть теперь мама идет в полицию!» Еще я подумала, что ильзиных познаний в английском вряд ли хватит, чтобы управиться с двумя маленькими детьми, и что из Ильзы вряд ли получится бебиситтер. Я от всей души пожелала ей, чтобы эти дети не оказались такими же змеенышами, как Татьяна.

Мамы долго не было. Когда она вернулась, она плакала. Пройдя в кухню, она бессильно опустилась на табуретку у стола, положила руки на стол и уронила на них голову.
Лицо Курта стало бледным, как полотно. Правая бровь у него начала подрагивать. С ним это всегда бывает, когда он волнуется.
— С ней что-нибудь случилось? — крикнул он. — Ну, говори!
Мама продолжала реветь. Курт потряс ее за плечо. Мама подняла голову, сунула нос в платочек и прогундосила:
— Это было так унизительно! Так…противно!..
Лицо Курта вновь приобрело обычный цвет. Бровь перестала дергаться.
— Ну, ты даешь!.. — сказал он. — Никак не можешь обойтись без представления!..
— Если бы ты слышал, какие вопросы они мне задавали! — воскликнула мама. — Часто ли она не ночевала дома! Не беременна ли она!..
— Это же их работа, — ответил Курт.
— А публика, на которую я там насмотрелась! — причитала мама. — От  них воняло, как от помойки!
— Ну, а еще что? — спросил Курт.
— Что, что! Ничего!.. — Мама опять начала всхлипывать. — Найдем, говорят, куда она денется! Но если она за границей, то это долгая история!
 
Советница переезжает к нам, а письма все еще нет

С тех пор прошла неделя и один день. Каждый день Курт ходил в полицию, чтобы узнать, нет ли новостей. Но полиции ничего неизвестно об Ильзе.
К нам приходил папа. Он закатил маме скандал. Сказал, что ей надо было лучше следить за своей дочерью. Я сказала маме, что не хочу больше видеть папу. Мама объяснила мне, что я все равно каждую вторую субботу должна встречаться с папой. Так постановил суд. Но через два года, сказала мама, я могу сделать заявление в суде, что свидания с отцом для меня больше не имеют значения. А пока я для этого еще слишком маленькая.

В школе все еще стоит переполох, поднявшийся из-за Ильзы. Все учителя и девчонки из ее класса спрашивают меня каждый день, не отыскался ли ее след. Одна только Хелли не спрашивает меня ни о чем. Меня это удивляет. Они же с Ильзой всегда были подружки. На каждой перемене они вместе расхаживали по коридору и болтали.

Каждый день я после школы иду на почту и спрашиваю, нет ли письма для Эрики Янды. Ильза обещала написать мне до востребования, как только приедет в Лондон и поселится в этой семье с двумя детьми.
Но до сих пор никакого письма нет. Девушка в окошке уже смотрит на меня, как на ненормальную.
Дома без Ильзы — тоска. А самое противное то, что к нам перебралась советница. Советница — это мать Курта. Она решила протянуть маме «руку помощи в трудную минуту». Хочет ли этого мама, она не спросила. Советница действует на нервы даже своему собственному сыну. И без конца всеми нами командует. Каждый день после обеда она по крайней мере четыре раза посылает меня в магазин. То за солью, то за молоком, то за мясом или хлебом.
— Ты не могла бы мне сразу сказать, что нужно купить? Чтобы я не бегала тридцать раз туда-сюда, — сказала я ей вчера очень вежливо.
Но она сочла это дерзостью. Кроме того, мне без конца приходится мыть и вытирать посуду, потому что советница, накрывая стол, достает в два раза больше посуды, чем любой нормальный человек. Для всякой ерунды ей обязательно нужны блюдца и по семь ложек и ножей. А еще она хочет запретить мне пить за обедом кока-колу.
Только что из-за нее опять был скандал.
— Эрика, входная дверь вся в жирных пятнах от пальцев, — сказала она мне.
Я кивнула. На двери всегда были видны черные отпечатки пальцев.
— Ну так в чем дело? Иди! — рассердилась она.
— Куда? — спросила я.
Я и в самом деле не понимала, чего она от меня хочет.
— Это просто неслыханно! — фыркнула она и сунула мне в руку тряпку и флакон с какой-то вонючей бурдой. — Протирать дверь!
Я не хотела. Мама умоляюще посмотрела на меня, но я все равно не хотела.
— Ладно, я сама протру, — сказала мама и взяла у меня из рук тряпку и флакон.
— Лотта, я велела это сделать не тебе, а твоей дочери! — крикнула советница.
Мама опять сунула мне в руки тряпку и флакон. Скрипя зубами от злости, я пошла к двери. Вообще-то я не ленивая, но протирать дверь в самом деле не было никакого смысла, потому что она через час опять будет такая же грязная. У меня просто не укладывалось в голове, почему мама боялась сказать это советнице.
Из кухни доносился голос советницы. Она говорила маме:
— То, что случилось с Ильзой, должно послужить тебе уроком на будущее. Видишь, что получается, когда детей не приучают подчиняться старшим!
Я терла дверь. Когда я начистила ее до зеркального блеска, появилась Татьяна. Пальцы у нее были испачканы вареньем. Она хихикнула и мазнула всей своей липкой пятерней по двери.
— А ну пошла отсюда, вонючка! — сказала я и оттащила ее от двери.
Она завизжала и укусила меня за руку. Я влепила ей за это как следует, она заревела на весь дом. Из кухни прискакала советница, подхватила Татьяну на руки и стала ласково качать ее, приговаривая:
— Золотце мое! Не плачь, успокойся!
Через голову Татьяны она смотрела на меня. Таким взглядом, как будто я — самое страшное чудовище на свете. Единственным утешением было то, что Татьяна вцепилась всеми своими пальцами в лиловые локоны советницы. Когда та почувствовала что-то липкое в волосах, она просто выпустила Татьяну из рук. Татьяна съехала по животу советницы на пол и от удивления даже перестала орать. Вместо нее заревел Оливер, который порезал себе ножницами палец.
— Ну кто дает такому маленькому ребенку ножницы?.. — возмутилась советница, не зная, что делать, то ли утешать Оливера, то ли смывать варенье с волос.
И тут начала кричать мама. Она кричала, что у нее уже все нервы вымотаны и что она больше не может слышать этот постоянный рев, эти постоянные скандалы и ругань.
Советница обиделась. Она сказала, что мы неблагодарные создания. И что она немедленно покидает наш дом.
Я весь день ждала, когда советница нас покинет. Но эта старая лиса дождалась, пока Курт не вернется из редакции, и только тогда начала собирать вещи и плакаться ему в жилетку. Набивая свою дорожную сумку, она горестно приговаривала:
— Конечно! Я здесь лишняя, и потому мне лучше уйти!
— Лотта же совсем не то хотела сказать, — сказал Курт.
Его слова прозвучали довольно кисло, но советнице этого было достаточно. Она опять распаковала свои шмотки и великодушно простила маму. Курту она сказала, что остается только ради внуков. Ради того, чтоб они стали людьми. (Меня она при этом, конечно, не имела в виду.)

Если бы хоть на почте для меня оказалось письмо! Ильза же знает, что я жду от нее письма! Девушка в окошке сказала, что письмо из Лондона идет два дня, самое большее три. И что письма теряются очень редко! Если бы у меня хотя бы был адрес Амрай! Я бы написала ее тетке, которая нашла для Ильзы это место няни, а она бы переправила Ильзе мое письмо. Может, завтра я наконец получу от нее письмо?
 
Амрай идет в школу танцев, а мне вдруг стало плохо

Мне плохо. У меня как будто все горит, в животе, в голове, во всем теле. Мне так плохо, что это всем видно. Я совершенно зеленая, сказала мама. Она думает, что у меня скарлатина. Потому что у одной девочки из нашего дома скарлатина.
Но у меня вообще никакой болезни нет. Мне просто стало плохо прямо на улице. Я шла из школы домой, и вдруг увидела перед собой очень высокую тоненькую девушку. У нее были рыжие вьющиеся волосы и блестящая синяя кожаная куртка. Такую куртку и такие волосы увидишь не каждый день. У меня заколотилось сердце. Я прибавила шагу и догнала девушку. Мое сердце уже билось, как отбойный молоток, потому что это и в самом деле была Амрай!
— А что случилось? — спросила я ее. — Ты что, одна вернулась? Или Ильза тоже приехала?
Амрай удивленно уставилась на меня.
— Что?.. — спросила она в ответ и немного наклонилась ко мне.
Под мышкой у нее была школьная папка. Из папки выглядывали линейка и треугольник.
— Как ты здесь очутилась? — спросила я и почувствовала комок в горле.
— Очень просто: я иду на дополнительные занятия, — сказала Амрай.
А потом она велела передать привет Ильзе. И сказала, что как-нибудь позвонит ей. Правда, времени у нее сейчас совсем нет: она занимается в школе танцев. К тому же, у нее есть парень. И на него уходит все ее свободное время, которого и так не густо.
Тут мне и стало плохо.
Амрай сказала «пока» и помчалась к остановке, потому что впереди из-за угла показался трамвай. Я смотрела ей вслед, и мне становилось все хуже и хуже.

Домой мне идти не хотелось. Я вошла в супермаркет, взяла тележку и покатила ее вдоль стеллажей. Я думала: «Она обманула меня. Амрай вовсе никуда из дома не убегала. Она наврала мне. Амрай даже не знает, что она пропала».

Одна кассирша подозрительно уставилась на меня, потому что я уже, наверное, в сотый раз прошла мимо нее. Я поставила тележку на место и пошла домой.
Мама только что заглянула ко мне в комнату. Она спросила, не нужно ли мне чего-нибудь. Но мне ничего не нужно. Я лежу и думаю об  Ильзе и никак не могу понять, почему она мне наврала. А еще я не понимаю, как же я, дурра, могла во все это поверить. Ильза уехала без Амрай. Значит, она, скорее всего, и не в Лондоне. И никакая не няня. И о том, где она сейчас может быть, я знаю столько же, сколько и мама и все остальные!

Долго в постели не пролежишь и не «проболеешь», если у тебя нет никакой скарлатины или чего-нибудь вроде этого, даже температуры.
Курт сказал, что если мне худо, то я могу лежать в постели, сколько захочу. Плевать, что подумают эти «бабы». Он и вправду сказал «бабы». Курт вообще уделяет мне в последнее время очень много времени. Кажется, он старается мне «заменить отца».
 
Один заикается, другой плохо видит, третий врет

Я оделась и сказала, что иду на репетицию хора. Что мы готовимся к Рождеству.
— Уже сейчас? — удивилась мама.
— Да, — сказала я, — потому что все так фальшивят. Так что нам долго придется репетировать!
Это так и было. Хор и в самом деле уже готовился к Рождеству. Только я в нем не пела. Мне просто надо было поговорить с кем-нибудь, кому я могла сказать правду. Тем более что я уже целую вечность не была у бабушки.

Бабушки дома не оказалось. Я слышала за дверью шаги и бормотание дедушки. Он часто разговаривает сам с собой. Я громко постучала в дверь. Дедушка плохо слышит. Он так и не услышал мой стук.
Я уселась на подоконник, на лестничной площадке, и стала смотреть во двор. Раньше мы там всегда играли с Ильзой. Ильза обычно была принцессой. Со старой занавеской вместо шлейфа. Шлейф носила я. Только вот принца для Ильзы у нас не было.
Скоро мне стало холодно. Из окна дуло. В нем был выбит кусок стекла. Я решила отправиться на поиски бабушки. Она никогда не уходит далеко от дома. Я пошла к молочнице. Там ее не было. Молочница обрадовалась мне.
— Посмотри в мясной лавке! — посоветовала она.
Я пошла к мяснику. Повернув за угол, я увидела бабушку,  которая шла мне навстречу.
— Что, дедушка тебе не открыл? — спросила она.
Она рассказала мне, что дедушка стал слышать еще хуже. Но зато он вот уже целых три дня совсем не заговаривается, а говорит нормально, сообщила она с радостью.
— Ты знаешь, что Ильза пропала? — спросила я.
Она кивнула.
— А кто тебе сказал?
— Приходил муж вашей мамы, — сказала бабушка. — Этот Курт. Кстати, неплохой человек. Он обещал сразу же сообщить мне, как только она найдется.
Я была рада, что пришла к бабушке. У бабушки все было проще. Теперь я уже почти не сомневалась, что Ильза скоро вернется.
— Как-то ей там, бедняжке, живется?.. — пробормотала бабушка, отпирая дверь квартиры. — Хоть бы у нее все было хорошо!..
Бабушка была единственным человеком, который подумал о том, как сейчас живется Ильзе. Единственным человеком, который пожелал, чтобы у нее все было хорошо.
Дедушка сидел на кухне и чинил настольную лампу. Он узнал меня, и бабушка очень обрадовалась. Он тоже знал, что Ильза пропала. Но это его мало интересовало. Он все время говорил о перегоревших клеммах вилки шнура. Мы с бабушкой пошли в комнату. Я рассказала ей все, что знала. И когда я сказала «Не понимаю, почему она мне наврала!», бабушка ответила:
— Эрика!.. Да она же всегда врет!
Я совсем растерялась. Не только потому, что Ильза будто бы всегда врет, а я этого не знала, а еще и потому, что бабушка сказала это так весело. Как будто вранье — что-то само собой разумеющееся.
— Что ты на меня так смотришь? — сказала бабушка. — Ничего страшного тут нет. Один заикается, другой плохо видит, ну, а третий — врет! — Бабушка улыбнулась. — Господи, чего она только не выдумывала!
— А что она выдумывала? — спросила я.
Бабушка задумалась. Потом начала рассказывать:
— В школе она один раз сказала учительнице, что у вас свой собственный, дом, и в этом доме десять комнат, и что у вашего отца есть кафе-мороженое. А мне она как-то сказала, что у нее теперь вместо старой и ворчливой учительницы — молодая и очень добрая. А соседке наврала, будто ваша мама выходит замуж за директора цирка! — Бабушка захихикала. — А еще она мне рассказывала о своем школьном товарище. Высоком блондине, которого зовут Райнер. Какая у него отличная игрушечная машина на батарейках. И что он учится лучше всех в классе. — Бабушка перестала хихикать, и взгляд у нее стал грустный. — А никакого Райнера вовсе и не было. В их классе вообще не было блондинов. А лучший ученик в классе был маленький толстяк, который все время обижал Ильзу!..
Я спросила:
— А ты ей когда-нибудь говорила, что она врет?
Бабушка покачала головой.
— Что ты? — сказала она. — Кому же понравится, что его называют вруном! Я же ведь знала, почему она врет! — Бабушка потерла свой толстый нос большим и указательным пальцами. Она всегда это делает, когда задумывается о чем-нибудь. — Да она просто рассказывала то, чего бы ей хотелось!
Я спросила:
— А чего же тогда мама не замечала, что Ильза врет?
Наша мама терпеть не может вранья. Наша мама ни за что бы не стала молча выслушивать ильзины выдумки.
Бабушка не сразу ответила.
— Ах, твоя мама!.. — пробормотала она. — Твоя мама... — Она вздохнула, опять потерла нос. — Надо хотя бы изредка обращать на человека внимание, чтобы заметить, что он врет.
Значит, бабушка считала, что мама совсем не обращала на Ильзу внимания. Я почувствовала, что должна заступиться за маму, но мне не приходило в голову ничего, что можно было бы сказать в ее защиту. Ровным счетом ничего!
— Если бы Ильза жила у меня, — сказала бабушка, — она бы не убежала. А если бы даже и убежала, то я бы знала, где ее искать!
 
Герберт, Николаус и Алибаба

Бабушка вчера сказала, что она бы знала, где искать Ильзу, если бы та жила у нее. Я не знаю, где искать Ильзу, но я все равно буду ее искать! У меня даже появилась одна идея. Я начну с Хелли! Мне пришло в голову, что Хелли, может быть, не спрашивает меня об Ильзе только потому, что знает больше меня! И вот сегодня на перемене я отправилась к ней.
— Мне надо с тобой поговорить, — сказала я.
— Сейчас мне некогда, — пробормотала Хелли и понеслась в спортивный зал.
Завтра она от меня так просто не отделается! Я буду ждать ее у ворот школы. И я пойду вместе с ней и не отстану от нее до тех пор, пока не получу ответ. Если надо, я могу быть очень упрямой!

Я дождалась Хелли у ворот школы. Она вышла довольно поздно. Я подумала: «Нечего ходить вокруг да около, толку от этого не будет никакого!» И я спросила прямо:
— Хелли, ты знаешь, где Ильза?
Сначала Хелли грубила мне и говорила со мной, как с маленьким ребенком. Но потом она все-таки одумалась и сказала, что ничего не знает. И что это свинство со стороны Ильзы — ничего не рассказать своей лучшей подруге. Единственное, что ей известно, сказала она, это то, что у Ильзы был тайный роман с Гербертом Планком. Герберт Планк учится в седьмом классе.
— А он тоже исчез? — спросила я.
— Нет, — ответила Хелли. — Этого красавчика я видела сегодня в коридоре. Он здесь!
На мой вопрос, не спрашивала ли она Герберта об Ильзе, она в ужасе выпучила глаза:
— Да я с ним вообще никогда не говорила! Для этих придурков из седьмого класса любая девчонка, которая не выглядит так, как твоя сестра, — пустое место!
Я совсем не похожа на свою сестру, и для Герберта, я, наверное, еще меньше, чем пустое место, но я сейчас же пойду к нему!
Герберт Планк живет на нашей улице. Я отыскала его адрес в телефонной книге.

Слава Богу — визит к Герберту Планку позади! Это оказалось не так просто, как я думала! Когда я позвонила в квартиру, у меня от страха даже пот выступил на лбу. И не успела я его вытереть, как дверь отворилась. Ее открыл мальчишка, примерно такой же, как Оливер.
— Мне надо поговорить с твоим братом, — сказала я.
— С каким? — спросил он.
— С Гербертом, — ответила я.
— Тут какая-то девчонка!.. — крикнул мальчишка. — Ей нужен Герберт!
Я вошла в прихожую, хотя мне захотелось убежать подальше. А потом — я думала, я провалюсь сквозь землю! — открылось несколько дверей. Сначала появилась женщина в голубом фартуке, потом показалась белокурая женщина, а потом седая женщина.
Потом вышли два мальчишки, ни один из которых не был Гербертом Планком, но которых я когда-то видела в школе. И каждый раз, как только появлялся кто-нибудь, мальчишка орал:
— Ей нужен Герберт!
Я стояла посреди прихожей, а они все смотрели на меня, прислонившись к своим дверям. Потом в туалете с шумом спустили воду, дверь распахнулась, и на пороге появился Герберт Планк.
— Кто здесь хочет говорить со мной?
У меня очень редко бывает голос лесной мыши, но тут, когда я сказала: «Я», я пропищала, как самая младшая из всех лесных мышей. Герберт Планк был ростом, по крайней мере, метр девяносто и мог бы запросто играть в каком-нибудь фильме самого красивого парня в городе.
На нем были джинсы и черная майка с вышитым золотым орлом. Он был босиком. У него были длинные и тонкие пальцы ног. Я уставилась на эти пальцы.
— Ну, чего тебе? — спросил Герберт.
Зрители затаили дыхание от любопытства.
— Мне надо поговорить с тобой с глазу на глаз!
Я уже три раза прокашлялась, но вместо голоса все равно опять получился мышиный писк.
— Ну пошли,— сказал Герберт и указал на одну из дверей.
Я направилась к двери, он пошел за мной. Перед самой дверью он обогнал меня, открыл дверь и пропустил меня вперед. Потом он закрыл дверь, показал рукой на кресло-качалку, а сам уселся на кровать и вопросительно посмотрел на меня.
— Я по поводу своей сестры, — сказала я.
Он молчал.
— Она ведь исчезла десять дней назад... — сказала я.
Он молчал.
— И я хотела спросить, не знаешь ли ты случайно...
Больше я ничего не смогла из себя выдавить.
— А кто — пардон! — твоя сестра?.. — спросил Герберт.
— Ильза. Ильза Янда!
— Мне очень жаль, — сказал он, — но я ее не знаю!
У него был такой вид, как будто ему и в самом деле было жаль.
Я хотела встать и уйти, но тут вдруг распахнулась дверь. В комнату вошел один из двоих мальчишек, тот, что постарше.
— Да знаешь ты ее, Герберт! Знаешь! Она из пятого «А»! Крутая метелка!
Он захлопал глазами, завилял бедрами и прошелся по комнате, как дятел; ничего похожего на Ильзу! Но Герберт ухмыльнулся и воскликнул:
— А, это та, у которой груди, как сахарные головки?
— Точно, — подтвердил мальчишка.
Герберт вдруг очень оживился.
— А что с ней? — спросил он. — Что я должен был знать?
Я подумала: этот тоже — «директор цирка». Он даже не слышал о том, что Ильза пропала! Бабушка права!

Я собралась уходить, но они меня не отпускали. Они засыпали меня вопросами. И я не выдержала и рассказала им все, что мне рассказала Хелли.
Герберт сказал:
— Жаль! Я и не подозревал ни о чем! Когда твоя сестра объявится — пусть приходит. Я в ее распоряжении!
Его брат проводил меня до двери. В прихожей он вдруг схватил с вешалки свою куртку на заячьем меху.
— Я провожу тебя немного, — пояснил он.
На лестнице он сказал:
— У нас в классе есть один странный тип. Ты его наверняка видела. Такой длинный тощий блондин с почти белыми волосами и веснушками. И велосипед у него с таким дурацким седлом и с лисьим хвостом.

Я этого типа видела каждый день. Но я не понимала, зачем он мне о нем рассказывает.
— Мы его называем «Крапленый». Из-за веснушек. Так вот он с самых летних каникул бегал за твоей сестрой, как дурак!
Крапленый и Ильза — да это просто смешно! Таких, как он, моя сестра вообще не замечала. Для нее Крапленый на своем велосипеде — все равно что какой-нибудь муравей!
— У моей сестры не могло ничего быть с Крапленым! — сказала я.
— Конечно! — Он ласково улыбнулся. — Но он бегал за ней! Потому что он чокнутый! Он за ней, так сказать, следил!
— Следил?..
Я просто не могла в это поверить.
— Ну конечно! Ему с ней ничего не светило, вот он и следил за ней! Он знал, когда ей надо на музыку и когда у нее насморк, и на какие витрины она больше всего любит глазеть! Ну и все такое! И если она с кем-то встречалась, то он это наверняка знает!
И он предложил мне сходить к Крапленому и спросить у него про Ильзу.
— Может, ты сходишь к нему вместе со мной? — спросила я его.
Я думала, он откажется. Но он согласился.
— И возьмем с собой Али-бабу! — сказал он. — Уж он-то заставит Крапленого говорить!
Я знала Али-бабу. Это один из самых толстых и сильных парней в нашей школе.
Мы договорились встретиться на следующий день, в три часа у парка. Прежде чем мы расстались, я спросила его, как его зовут. Его зовут Николаус.
 
«Золотой гусь» и пятьдесят морских свинок

Поход к Крапленому я никогда не забуду — даже на том свете!
Ровно в три часа я была у парка. Со спортивной сумкой. Потому что я, собственно, должна была идти на тренировку. Николаус и Али-баба стояли у входа, прислонившись к решетке забора.
— А если его нет дома? — спросила я их.
— Он дома, — ответил Николаус.
— Мы сказали ему, что зайдем к нему, — прибавил Али-баба.
— То-то он удивился! — сказал Николаус.
— Могу поспорить, что он уже ждет перед дверью! — заявил Али-баба.
Он оказался прав! Крапленый открыл дверь, прежде чем мы успели позвонить. Он провел нас через темную прихожую в свою комнату. Нам он указал на свою кровать, а сам уселся напротив, на единственный стул в комнате.
— Какие проблемы? — спросил он и, достав из кармана брюк зажигалку, прикурил сигарету.
— Тебе знакома эта дама? — Али-баба положил мне на плечо руку.
Крапленый кивнул.
— И тебе известно, что случилось с ее сестрой? — спросил Николаус.
Крапленый опять кивнул.
— Она исчезла, — сказал он.
— Придурок! — воскликнул Николаус. — Это мы знаем и без тебя!
— Тебя спрашивают, куда она делась! — сказал Али-баба.
— А я откуда знаю? — ответил Крапленый.
— Слушай меня внимательно! — Николаус поднялся, встал у Крапленого за спиной и положил ему руки на плечи. — Мы точно знаем, что ты шпионил за Ильзой Яндой! Ты ходил за ней по пятам. Ты наблюдал за ней. И мы сейчас не собираемся обсуждать, нормально это, или твое место в дурдоме! Мы просто хотим знать, не заметил ли ты чего-нибудь, что могло бы нам помочь!
Крапленый стал отпираться: да никогда в жизни он не бегал за моей сестрой! Что он, дурак, что ли!
Но Николаус и Али-баба подняли его на смех.
— Брось, Крапленый! — сказал Николаус. — Отпираться бесполезно! Каждый знает, что это было твое самое любимое хобби!
А Али-баба прибавил:
— И потом, что это — преступление, что ли? Просто ты упрямый малый! И, может быть, у тебя даже что-нибудь и выгорело бы. Многим женщинам нравится, когда за ними так упорно ухлестывают!
Это, конечно, был идиотизм, но, как оказалось, лучше способа заставить Крапленого говорить и придумать было нельзя. В конце концов он признался, что долгое время каждый день после школы таскался за Ильзой, как тень. И когда он в этом признался, из него просто хлынула рекой информация о моей сестре. Мне даже показалось, что он вовсе не злится на нас, что он рад наконец-то кому-нибудь все это рассказать.

Сначала он рассказывал вещи, которые я и сама знала: когда Ильза ходила на свое фортепиано, и что она заходила к Еве, ну и все в таком духе. Но потом он сказал, что видел один раз, как она зашла в «Эспрессо» и вскоре вышла оттуда с каким-то мужчиной.
— Они сели в машину, — сказал он, — и уехали! Мне, конечно, на велосипеде было за ними не угнаться'
— В красный БМВ? — спросила я.
Крапленый кивнул.
— А мужчина? — спросил Али-баба. — Ты о нем что-нибудь разузнал?
— Все!— заявил Крапленый и закурил новую сигарету. — Этот мужчина — золотой гусь!
— Что?! — хором воскликнули мы.
Крапленый пояснил:
— Да нет, конечно, его так не зовут. Но когда он не мотается по городу на своем БМВ, то тачка его стоит перед рестораном «Золотой гусь». В переулке Рюккерт-гассе. Двухэтажный дом. Внизу ресторан, а наверху, я думаю, живет хозяин. А этого мужчину, который был с Ильзой, я видел и внизу, в ресторане, и наверху — он выглядывал из окна. А один раз я видел Ильзу с собакой!
— С какой собакой? — спросила я.
— Ну, с собакой, которая обычно лежит перед дверью ресторана. Она гуляла с ней.
Потом мы узнали, что «Золотой гусь» часто поджидал Ильзу в своем красном БМВ на углу у нашего дома. И что красный БМВ больше не стоит перед рестораном, с тех пор как пропала Ильза.
Больше Крапленый ничего не мог рассказать. Мы попрощались и ушли.
Внизу, у входной двери, Николаус вдруг заторопился.
— Мне же надо домой!— крикнул он. — Они же там уже, наверное, пищат от голода!
И он понесся по улице.
— Кто пищит от голода? — спросила я Али-бабу.
— Морские свинки, — ответил он. — Он же чокнутый! У него их, кажется, пятьдесят четыре штуки. А сейчас, может, уже и все шестьдесят!
— Не может быть!— удивилась я.
— Еще как может. Они же размножаются со страшной скоростью!
— А родители? Они ему это разрешают? — Я все еще не могла в это поверить.
— Конечно, они ноют, — сказал Али-баба. — Но Николаус не признает никаких запретов!— Он произнес это с уважением.
Я вздохнула.
— Вздыхать тут нечего,— заявил Али-баба. — Кто позволяет запретить себе что-нибудь, тот сам виноват! — Он высморкался в огромный клетчатый платок. — На самом деле родители бессильны. Это бумажные тигры! Нужно просто иметь сильную волю! Все, что они могут — это растрепать себе нервы или нажить язву желудка!
— Нет! — Я покачала головой. — Они могут побить тебя или посадить под замок, или не давать тебе денег. Или сдать тебя в интернат!
Али-баба в ужасе уставился на меня.
— Я же говорю о нормальных родителях! — воскликнул он. — А не о каких-нибудь садистах! — Он с любопытством посмотрел на меня. — А что, тебя твои предки когда-нибудь били?
Сама не знаю, почему, но я сказала «нет». А ведь мне не раз доставались оплеухи от мамы. Иногда, когда она раздражается, она поддает мне даже из-за какой-нибудь ерунды. Один раз из-за того, что под моей кроватью лежало недоеденное яблоко, а один раз из-за того, что я не вычистила свои туфли.
— Ну вот, видишь! — довольно произнес Али-баба. — Ни один нормальный человек не бьет детей! — Он рассмеялся. — Моя старуха как-то захотела влепить мне разок. Так я посмотрел на нее внимательно и спросил, не боится ли она, что я дам ей сдачи. И она сразу же передумала.
— И ты бы и в самом деле дал ей стадчи?.. — спросила я.
Али-баба покачал головой.
— Ну что ты! Женщины — очень хрупкие создания. А бить слабых нехорошо!
— А твой отец?
— Отец?.. — Али-баба опять рассмеялся. — Да он вообще чудак. Ему абсолютно все равно, что я делаю. Он убежден, что от такого производителя, как он, может получиться только выдающийся человек. Ему не нравится только то, что я толстый. А за каждую «двойку», которую я получаю, он мне дарит по золотой монете из своей коллекции. В утешение. А я не очень-то и расстраиваюсь из-за плохих оценок!
Наверное, я уставилась на него, как дура, потому что он вдруг сказал:
— Дитя мое, закрой рот, а то у тебя заболит горлышко!
Я закрыла рот. Говорить мне все равно не хотелось. Я не люблю, когда при мне рассказывают о таких веселых и странных родителях. Мне становится грустно и немного завидно.
Я подумала: «Наверное, он просто корчит из себя героя!» Но мне и самой не очень-то верилось в это. Ведь уже по тому, как он был одет, можно было понять, что этот парень сам себе хозяин. На нем были старые, разрисованные фломастером джинсы с бахромой и тремя разноцветными заплатами позади. На голове у него красовалась старая фетровая шляпа. Дамская шляпа! А пальто, наверное, носил еще его прадед!
С моей мамой случилась бы истерика, если бы я так вырядилась. Дальше порога нашей квартиры я бы в таком «туалете» не ушла.
 
Две пощечины, много реву и один карп

Али-баба вырвал меня из моих раздумий вопросом:
— Ты сама сходишь туда, или тебя проводить?
— Куда? — спросила я, хотя прекрасно знала, что он имел в виду.
Я совсем не хотела идти к Герберту Планку! Потом я не хотела идти к Крапленому! И еще меньше мне хотелось идти в «Золотой гусь»! Что мне там делать? Тем более что красный БМВ больше не стоит перед входом, говорит Крапленый! Мне все это надоело! Кажется, я просто больше не хотела узнавать ничего нового о своей сестре. Все это было так не похоже на ту Ильзу, которую я знала. Это была чужая Илъза! И я не хотела знакомиться с ней!
— Ну так как? — не отставал Али-баба. — Рюккерт-гассе здесь рядом.— Он махнул рукой в сторону парка. — Можно взглянуть на эту забегаловку!
Я не решилась противоречить. Я покорно поплелась вместе с ним к «Золотому гусю». Я думала, Али-баба просто хочет посмотреть на ресторан — снаружи. Но он направился прямо к двери, открыл ее и вошел внутрь. Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним.
Заняты были всего два столика. Мы сели у окна. Пришла официантка и спросила, чего мы желаем, Я растерялась и не знала, чего мне пожелать.
— Я возьму то же самое, что и ты!— сказала я Али-бабе.
— Тогда две колбаски с горчицей, два куска вишневого торта и два яблочных сока по пол-литра, — заказал Али-баба.
Официантка ушла, и я сказала Али-бабе шепотом:
— У меня нет столько денег!
— Я угощаю!— ответил он небрежно.
Я хотела поблагодарить его, но не успела, потому что дверь открылась, и вошел мужчина, в два раза выше и толще Али-бабы — настоящий медведь. Следом за ним вошла огромная собака.
Мужчина был в фартуке, на голове у него была синяя шерстяная шапочка, а на ногах деревянные башмаки. Я не умею определять возраст взрослых людей, но то, что он был старше моего отца, я сразу поняла. Официантка сказала ему:
— Добрый вечер, шеф!
А люди, сидевшие за одним из двух столиков, зашумели:
— А, вот и хозяин! Эй, хозяин, как насчет в картишки?
Мужчина снял свою синюю шерстяную шапочку.
— Нет времени, ребята, — ответил он. — Надо ехать дальше'
— Послушай, Али-баба, — сказала я тихо. — Моя сестра не могла быть любовницей этого старого гориллы, это невозможно!
— Нет ничего невозможного, — так же тихо ответил Али-баба.
Я отодвинула в сторону клетчатые красно-белые шторы и посмотрела в окно.
— И красного БМВ тоже нет, — сказала я.
Али-баба тоже посмотрел в окно.
— Верно.
— Из всего, что рассказал Крапленый, подтвердилась только собака!
Но Али-баба был уверен в том, что Крапленый не врал. Он схватил меня за руку.
— Любую загадку можно отгадать, — сказал он. — Мы еще разберемся, что к чему!
Потом официантка принесла колбаски, торт и сок, и Али-баба сказал, чтобы я побыстрее ела, потому что мы идем в кино. И что он договорился с Николаусом встретиться у кинотеатра. Похоже, у него не было ни малейшего сомнения в том, что я тоже хотела в кино.
— Мне надо домой, — сказала я.
Он рассмеялся:
— Что значит «надо»?
Мне не хотелось опять слушать лекцию о том, что нельзя позволять родителям садиться себе на голову, и я сказала:
— Я вообще не люблю кино!
— Ну, ты даешь! — удивился Али-баба и, быстро запихнув в себя остатки колбаски, а потом вишневый торт, смыл все это в желудок яблочным соком.
— Счет! — крикнул он, и когда пришла официантка, выложил столько денег, сколько мне дают на целый месяц на карманные расходы.

— Ну хоть проводи меня до кинотеатра, — сказал он, когда мы вышли из «Золотого гуся».
Я посмотрела на часы. Было четверть шестого. Я чуть не вскрикнула от ужаса. Мне надо было быть дома еще в пять часов. Но мне не хотелось рассказывать Али-бабе о маме, о советнице и о том, что означало в нашей семье слово «пунктуальность». Он этого все равно не поймет. А еще я подумала: «Ну и пусть! Я уже все равно опоздала, все равно будет скандал! Почему бы мне и не проводить его до кинотеатра?»
У кинотеатра мы встретили не только Николауса. С ним был и его младший брат. И еще трое ребят из нашего класса. Они все стали уговаривать меня сходить с ними в кино. А Али-баба пошел в кассу и купил мне билет. А Николаус сказал, что я «молодчина», что пришла. И ребята из нашего класса тоже обрадовались. И все были такие веселые. И мне вдруг очень захотелось остаться с ними! И когда я стояла с ними перед кинотеатром, мне вдруг показалось вполне нормальным сходить в кино, не спросив дома разрешения.
После кино я сразу же побежала домой, хотя мне очень хотелось побыть еще немного с ребятами, которые стояли на улице перед кинотеатром и обсуждали фильм.

Когда я, запыхавшись, примчалась домой, мама устроила скандал. Она вела себя довольно истерично.
— Ты должна была быть дома в пять часов! — кричала она, — А сейчас сколько, ты знаешь?
— Десять минут девятого, — ответила я и получила первую пощечину.
— Не бей ее, не стоит, — сказала советница.
— Где ты была? — кричала мама.
— На тренировке, — ответила я. — Сегодня она позже закончилась.
— Она такая же лгунья, как и ее сестра, — заявила советница, и мама дала мне еще одну пощечину.
Я вспомнила Али-бабу и все, что он говорил о родителях. Я подумала: «Али-баба! Если бы ты увидел мою маму, ты бы убедился, что родители — не бумажные тигры!»
— Я спрашиваю, где ты была? — орала мама.
Я молчала. Получив две пощечины, можно выдержать и третью.
Но мама больше не стала меня бить. Она разрыдалась.
— Возьми себя в руки, — сказала ей советница.
— Теперь и она — туда же! Теперь и она начинает шляться! — произнесла мама сквозь вой и всхлипыванье.
Я удивилась, заметив, что мне ее совсем не жаль. До сих пор мне всегда было жаль ее, когда она плакала.

Я пошла в свою комнату. Мне еще надо было делать уроки. Не успела я сесть за стол, как вошла мама. И все началось сначала; она все твердила, что желает знать, где я была, и что если я немедленно не признаюсь, то я и представить себе не могу, что она со мной сделает. И что я не должна думать, что она позволит мне делать все, что я захочу! А потом она закричала, чтобы я не смела выходить из своей комнаты. И что она больше со мной вообще не будет разговаривать! И на день рождения мне не будет никаких подарков!
Когда мама наконец ушла, в комнату вошел Оливер.
— А где ты была по правде? — спросил он.
— В кино, — ответила я.
— Возьмешь меня в следующий раз с собой?
Я кивнула. Тут дверь приоткрылась, и в комнату заглянула советница.
— Оливер, немедленно выйди отсюда! — крикнула она.
Оливер не хотел выходить. Она вошла в комнату и схватила его. Он стал сопротивляться, но она была сильнее. Она понесла дрыгающего руками и ногами Оливера прочь.
— А зато она в следующий раз возьмет меня с собой! — крикнул Оливер.
— Куда она возьмет тебя с собой? — спросила советница и отпустила его.
— А тебе я — не скажу! — крикнул Оливер и, увернувшись, промчался мимо советницы в туалет и заперся изнутри. Советница полчаса стояла у двери, стучала, грозила и манила, пока Оливер наконец не вышел.

Вскоре после того пришел Курт. Я слышала, как советница сказала ему:
— Ну, наконец-то! Ужин давно уже стынет!
Потом он, кажется, заглянул в кухню, где была мама.
— Ничего нового? — спросил он тем особым, печальным тоном, каким у нас дома спрашивают о новостях, с тех пор как пропала Ильза.
— Ничего, абсолютно!— ответила мама плаксивым голосом, и сразу опять послышался голос Курта:
— Ну, а из полиции не звонили?
— Полиция спит или выписывает штрафы! — перебила его советница. — Толку от них никакого! А вот Эрика!..
— Что — Эрика? — спросил Курт.
Оливер крикнул:
— Она ее налупила! По-настоящему!
— Кто кого налупил? — не понял Курт.
— Мама — Эрику! — крикнул Оливер. — Я ее не люблю, когда она лупит Эрику!
— А ну-ка замолчи! — крикнула советница. — Как ты смеешь так говорить о своей маме!
— Бэ-э-э-э! — ответил ей Оливер.
Мама крикнула:
— Оливер! Как ты себя ведешь!
А Татьяна закричала:
— Папа! Я хочу к тебе на плечи!

Потом у моей двери вдруг поднялся такой крик и рев, что я не могла разобрать ни слова. Громче всех орала Татьяна. Позже я узнала, что она хотела вскарабкаться Курту на плечи и нечаянно свалилась на Оливера. Наконец крик и рев постепенно перешли в татьяноуспокаивающее бормотание, и голоса стали постепенно отдаляться.

Я легла на кровать и уставилась в потолок. Я пыталась представить себе что-нибудь приятное, но у меня ничего не получалось. Потом ко мне пришел Курт и позвал меня ужинать. Я покачала головой. Мне и в самом деле не хотелось. Я не хотела видеть лица мамы и советницы.
— Если она отказывается — не уговаривай ее! — крикнула мама из кухни.
— Пошли! Ну хотя бы ради меня! — сказал Курт.
Он никогда меня ни о чем не просил, и я уже хотела встать и пойти вместе с ним в гостиную, но тут в комнату заглянула мама и сказала:
— Оставь ее! Юная дама оскорблена! Это же неслыханно — родная мать поинтересовалась, где она шляется!
— Я прошу тебя!.. — простонал Курт и посмотрел на маму с отчаянием.
— Что значит, «я прошу тебя»?.. — воскликнула мама. — Может, ты прикажешь мне спокойно смотреть на то, как она шляется неизвестно где и...и...
— И — что?.. — спросил Курт.
Прежде чем мама успела ответить, вмешалась советница.
— Курт!.. — зашипела она. — Ты ведешь себя, по меньшей мере, странно! Всему есть предел!
— Это верно! Всему есть предел! — не выдержал Курт. — Вы меня достали!!
Советница стала хватать воздух ртом, как карп на прилавке рыбного магазина перед тем, как продавец стукнет его по голове деревянным молотком. Мама опять заплакала. Оливер вынырнул из-за спины советницы и выпалил:
— А она просто была в кино! А в следующий раз она возьмет меня с собой!
Оливер вовсе не хотел меня выдавать. Просто он еще слишком маленький и не умеет держать язык за зубами и хранить чужие тайны.
— Ты была в кино? — спросил меня Курт.
Я кивнула.
Он сунул руку в карман брюк и достал деньги.
— Кино — это дорого, — сказан он и протянул мне одну бумажку.
Теперь советница выпучила глаза, как карп, которому продавец уже врезая молотком по голове. Какой при этом был взгляд у мамы, я не знаю, потому что она повернулась и вышла из комнаты.
— Я тоже хочу денежку! — сказал Оливер Курту.
— Когда ты пойдешь в кино, я тебе тоже дам деньги, — ответил Курт и, повернувшись ко мне, сказал:
— Ну а теперь пошли есть. Не будем же мы портить себе аппетит из-за всякой ерунды!
У меня все еще не было никакого желания видеть перед собой лица мамы и советницы, но я не хотела огорчать Курта.
Мама и советница сидели за столом с жутко скорбными лицами. Курт делал вид, будто ничего не произошло. Он разговаривал со мной, с Оливером и с Татьяной. Время от времени он спрашивал о чем-нибудь маму, о каких-то мелочах. Мама отвечала: «да» или «нет». Но потом Курт задал ей какой-то вопрос, на который нельзя было ответить одним словом. И мама вообще ничего не ответила.
— Похоже, она сердится на меня, — сказал Курт Оливеру и ухмыльнулся.
— Почему она сердится? — спросила Татьяна.
— Не знаю! — ответил Курт. — Кажется, я ничего не натворил!
— Мама, почему ты сердишься на папу? — спросила Татьяна.
— Я на него не сержусь, — ответила мама.
— Она говорит, что она на тебя не сердится! — сообщил Курту Оливер.
Курт сказал, обращаясь ко мне:
— О, как я рад! Она, оказывается, не сердится на меня!
Это был совершенно дурацкий разговор. Мама, конечно, решила, что над ней насмехаются. Она отодвинула свою тарелку и встала.
— Какой тут ужин! Кусок в глотку не лезет! — сказала она и вышла из гостиной.
 
Две женщины в ужасе от Али-бабы, а Али-баба в еще большем ужасе от этих двух женщин

После ужина я отнесла посуду на кухню и поставила ее в раковину. Мама была в комнате Оливера и Татьяны. Я слышала, как она читала им книжку.
Курт укатил телевизор в спальню. В гостиной он теперь не может смотреть телевизор, потому что там спит советница, а она всегда ложится в одиннадцать.

Я как раз подумала: «Сегодня скандалов уже не будет!» И тут раздался звонок в дверь. А было уже полдесятого. У меня от страха забилось сердце. Я подумала: «Гости в это время уже не приходят! Наверное, это что-нибудь связанное с Ильзой! Наверное, это полиция!» А потом я испугалась еще больше, потому что мне вдруг пришло в голову: «Может, это сама Ильза?..»
Курт, видимо, подумал примерно то же самое, потому что он, не отрываясь, смотрел на дверь и не шевелился. Раздался еще один звонок.
— Может, это домоуправляющий, — сказал Курт и уже сделал шаг к двери.
Но тут из гостиной вышла советница и со словами: «Что, здесь некому открыть?» опередила Курта и распахнула дверь. На пороге стоял Али-баба. В розовой дамской шляпе, прадедушкином пальто и разрисованных джинсах. Он приветливо улыбнулся советнице:
— Пардон! Извините за поздний визит! Я ищу... — Али-баба посмотрел мимо советницы вглубь прихожей. — А-а, вот ты где, моя крошка! — крикнул он мне.
Советница считает, что парни, похожие на Али-бабу — никакие не гимназисты, а разнузданные, разложившиеся типы, и боится их, как огня. Она попятилась назад, и Али-баба воспринял это как приглашение войти.

Мама, Оливер и Татьяна тоже вышли в прихожую и уставились на Али-бабу.
Он снял свою розовую шляпу, кивнул всем сразу и помялся, переступая с ноги на ногу и явно чувствуя себя неуютно. И неудивительно! Не очень-то, наверное, приятно, когда на тебя так таращатся! Он растерянно посмотрел на меня, словно прося о помощи. Но на помощь ему пришел Курт.
— Добрый вечер, молодой человек! — сказал он приветливо.
Али-баба, приободрившись, изобразил на лице улыбку и заявил:
— Мне надо сообщить вашей дочери кое-что важное!
— Ну так сообщай, — сказал Курт.
— Но это — прошу прощения! — разговор с глазу на глаз.
Курт кивнул и указал рукой на дверь моей комнаты. Я подбежала к двери, открыла ее, впустила Али-бабау и захлопнула дверь.
Али-баба плюхнулся на кровать Ильзы.
— Слушай, что это был за стереокошмар? — спросил он. — Эти две тетки смотрели на меня, как на крокодила, который постучался в пансионат для благородных девиц! — Али-баба с отвращением потряс головой. — Неудивительно, что твоя сестра исчезла!
Но он тут же извинился.
— Это было бестактно с моей стороны, — заявил он. — Но эти тетки меня потрясли!
Потом он сказал, что пришел в такое позднее время, потому что у него есть для меня сногсшибательная новость.
— У толстого хозяина есть брат, — сообщил он. — Совсем молодой. И этот брат ездит на красном БМВ. Похоже, он и есть тот, кого мы ищем!
Я спросила, как ему удалось это разузнать.
— Очень просто, — сказал он. — После кино я еще раз сходил к «Золотому гусю». Я просто хотел посмотреть, не появился ли там красный БМВ. А в соседнем доме, на первом этаже, было открыто окно, из этого окна выглянула какая-то пожилая женщина. Ну, я и подумал: спрошу-ка я ее. Ну, конечно, навешал ей лапши на уши, мол, я бедный, очень бедный парень, а какой-то красный БМВ случайно, во время парковки, наехал на мой велосипед и помял его, и вот теперь я ищу этот красный БМВ и молодого человека, который на нем ездит, чтобы он заплатил мне за сломанный велосипед!
— И она тебе поверила? — спросила я.
— Еще как! — сказал Али-баба. — Она даже обрадовалась. Она сама терпеть не может этого типа. Потому что он всегда так громко хлопает дверцей машины, прямо перед ее окном. Посреди ночи!
— А про Ильзу она ничего не сказала?
Но он об этом ее не спрашивал.
— Это было бы слишком подозрительно, — объяснил он. — Во всяком случае, она рассказала мне, что хозяин — хороший человек, работящий, честный и бережливый. А его молодой братец — совсем другой. Ленивый и расточительный. Работать не хочет. Говорит, что учится. А сам никогда никаких экзаменов не сдает и интересуется только машинами и девушками. А живет на деньги брата! Это я тебе и хотел сообщить.
Али-баба поднялся.
— И я почти уверен, что твоя сестра уехала с этим типом. А если это так, то значит, она рано или поздно вернется. Я бы на твоем месте больше вообще ничего не предпринимал! С твоей сестрой все в порядке! А это ведь сейчас самое главное, верно?
Я кивнула и проводила Али-бабу в прихожую.
— Ну, до завтра, крошка, — сказал Али-баба и, поцеловав мне руку, пошел к лестнице.
Я закрыла за ним дверь и прислонилась к стене. Из гостиной доносились голоса Курта и мамы. Дверь гостиной была закрыта. Я не могла разобрать, что они говорили, но голоса их показались мне сердитыми.

Я тихонько подошла к двери гостиной. Теперь мне все было слышно. Курт как раз говорил:
— Непонятно! То ты говоришь, что я мало внимания уделяю детям, а тут, когда я им уделяю внимание — тебе это тоже не нравится! Может, ты все-таки будешь так добра и объяснишь мне, чего ты, собственно, от меня хочешь?
Советница тоже была в гостиной.
— Во всяком случае, ты не должен был пускать к ней в комнату этого дикобраза! — вмешалась она.
— Он даже не представился! — сказала мама.
— И времени было уже почти десять! — добавила советница.
— И к тому же это было существо мужского пола! — язвительно произнес Курт.
— С тобой невозможно разговаривать! — крикнула мама. — Я ничего не имею против того, чтобы Эрика общалась с мальчиками! Но этот жуткий тип, во-первых, намного старше ее, во-вторых, слишком толст, в-третьих, слишком противен, в-четвертых, слишком распущен и...
Какие она еще имела претензии к Али-бабе, я так и не узнала, потому что Курт крикнул:
— Это просто удивительно, как много всего ты успела распознать в человеке за несколько секунд! Можно только позавидовать твоему знанию людей!
Тут мама опять заплакала.
— Да перестань ты наконец реветь! — крикнул Курт.
Мама сказала, что это подло и что жизнь с ним превратилась в сплошную муку.
Курт ответил, что он никого не принуждает жить с собой. Мама закричала, что ему легко говорить так! Потому что он знает, что она не может просто так взять и уйти с четырьмя детьми! Но если бы не дети, она давно бы уже ушла!
Потом советница сказала, что, хотя она с самого начала была против их брака, но теперь должна признать, что мама права.
— Детей надо воспитывать, — сказала она. — А ты этого, похоже, не понимаешь!
— Чего я не понимаю, — крикнул Курт, — так это того, почему надо обязательно мучить детей и делать их несчастными!
На что мама — продолжая громко всхлипывать и сморкаться — ответила, что она не мучает своих детей. Что она хочет только одного: научить их прилично себя вести и привить им хорошие манеры! И мораль! И трудолюбие! И честность!
— Когда я забрала их от старой Янды, мне пришлось их заново перевоспитывать! Она позволяла им садиться себе на голову! Они были страшно разбалованы и совершенно не умели себя вести!
У меня пропало желание подслушивать дальше. Я пошла к себе в комнату и прибрала свои школьные вещи. Потом я легла спать. Я легла на ильзину кровать. С нее еще не сняли белье. Постель еще пахла Ильзой. Ее лаком для волос и ее туалетной водой. Я погасила свет, подумала еще некоторое время об Ильзе и поплакала.
 
Открытка из Флоренции и нет монеты, чтобы позвонить

Утром меня разбудил Оливер. Он сказал, что мама еще спит. И что нельзя шуметь, а то она проснется. Он даже в моей комнате говорил шепотом, хотя мог бы спокойно говорить в полный голос.
— А советница? — спросила я.
— Кто?
Оливер и не подозревал, что я про себя называю его бабушку советницей.
— Бабушка.
— Она ушла в булочную, — прошептал он.
Я встала и пошла в ванную. Там уже брился Курт.
— Все, я уже закончил, — сказал он и выдернул шнур электробритвы из розетки. — Можешь мыться.
Я подумала: «Может, Али-баба все-таки не прав, может быть, все-таки надо что-нибудь предпринять?»
Я сказала:
— Курт...
Курт намазал лицо кремом.
— Я уже опаздываю, — сказал он. — Придется бежать без завтрака! До обеда надо закончить статью! Да, кстати... — Он кивнул головой в сторону спальни. — Мама еще спит. Она приняла три таблетки снотворного. Нервы у нее ни к черту. Хорошо бы, если бы вы ее не будили!
Я кивнула. Курт вытер пальцы, которыми втирал крем, о полотенце и вышел из ванной.
Я услышала пыхтение советницы перед входной дверью и закрылась на задвижку. Три раза старуха стучала в дверь и кричала:
— Завтрак готов!
Но я каждый раз пускала воду посильнее, чтобы она думала, что я ее не слышу. Потом я выскочила из ванной, побежала в свою комнату, в рекордном темпе оделась и собрала школьную сумку, прокралась на цыпочках в прихожую и тихонько улизнула из дома. День, начавшийся без советницы, обязательно должен быть удачным. Это стоило того, чтобы уйти из дома с пустым, урчащим от голода желудком!

Я вышла из ворот дома и пошла по улице в сторону школы. Моросил дождь. У меня мерзла шея, потому что я не надела шарф. Небо было совершенно серым. Казалось, оно вот-вот рухнет на землю. Я обернулась и посмотрела на наш дом. Он показался мне чужим. Таким же чужим, как когда-то, когда я в первый раз пришла сюда вместе Ильзой и с мамой, в гости к «дяде Курту».

Я медленно шла по улице, и вдруг мне все показалось таким чужим: булочная, молочная лавка, даже супермаркет, в котором я каждый день бываю. И мысль, что мне надо спешить в школу, тоже показалась мне чужой. Так я и дошла до школы, прошла мимо, свернула в переулок, пошла прямо, потом опять свернула и пошла дальше.

Я совсем даже не думала делать этого, но вдруг оказалась в переулке Рюккерт-гассе. В каких-нибудь двухстах шагах от «Золотого гуся». У меня вдруг забилось сердце от волнения. Я подумала: «А что если красный БМВ стоит перед домом? И, может, в нем даже сидит сама Ильза!» Я сама себе говорила, что это невозможно, что это просто моя глупая фантазия, что я вообще дура!
И все же я медленно направилась к «Золотому гусю».
Никакого красного БМВ там, конечно, не было! Перед входом стоял грузовик с надписью «Пиво». Двое рабочих в комбинезонах открыли задний борт и выкатили из кузова бочку. Я встала у ворот одного из домов напротив «Золотого гуся» и стала наблюдать за ними.

Дверь ресторана была открыта. На пороге стоял хозяин. На этот раз он был в красной шапочке. Рядом с ним сидела большая собака. Хозяин заговорил с рабочими. Сказал, что погода противная. И что он заказывал еще бочку темного пива. Потом он заметил меня и кивнул мне. Я сказала:
— Добрый день!
Собака подошла ко мне, и я погладила ее.
— Послушай, откуда я тебя знаю? — спросил хозяин.
— Я вчера ела у вас колбаску и торт, — ответила я.
— А-а! — воскликнул хозяин и рассмеялся. — Со своим дружком! В розовой дамской шляпе, верно?
Я кивнула.
Потом к хозяину подошел один из рабочих, разгружавших пиво. В руках у него были блокнот и ручка. Блокнот на самом деле был книжкой накладных. Хозяин взял ручку и хотел подписать накладную. Но ручка не писала.
— Это не ручка, а дерьмо собачье! — сказал рабочий и стал рыться в карманах в поисках другой ручки.
— У меня своя есть, — сказал хозяин и сунул руку в карман фартука.
Он достал ручку и подписал накладную. А я не могла оторвать глаз от ручки. Это была моя ручка! Я не могла ошибиться! Мне подарили ее год назад на день рождения! Она не только была такой же сиреневой, как моя, и не только заклеена посредине прозрачной клейкой лентой — она была с моими инициалами, двумя золотыми буквами: «Э.Я.» Пару недель назад моя ручка куда-то вдруг пропала. Я думала, ее по ошибке взял кто-то из нашего класса.
Я подошла поближе и сказала:
— Красивая ручка!
Хозяин удивленно посмотрел на меня.
— Сам не знаю, откуда она у меня, — сказал он. Тут он заметил инициалы. — «Э.Я.», «Э.Я.»... — пробормотал он. — Не знаю я никакого «Э.Я.»! Наверное, ее кто-то у меня забыл.
Он протянул мне ручку со словами:
— Если она тебе так понравилась — возьми ее!
Я вежливо поблагодарила его за свою собственную ручку.
— У меня такие же инициалы: «Э.Я.», — сказала я. — Потому что меня зовут Эрика Янда.
Хозяин обрадовался такому «занятному совпадению».
Но моя фамилия ему, похоже, совсем ни о чем не говорила! Я вдруг почувствовала, что хозяину все это уже начинает казаться подозрительным: какой-то странный ребенок — толчется здесь, вместо того чтобы сидеть в школе, выманивает у него ручку!.. Я знала, что на доме напротив висит табличка «Стоматолог» и сказала:
— Мне надо к зубному врачу!
Хозяин рассмеялся:
— Бедняжка! Боишься, небось! Ничего стыдного тут нет! Я сам боюсь ходить к зубному врачу!
— Да я не боюсь! — ответила я. — Просто я пришла рано. А в приемной сидеть неохота!

Тут подъехала маленькая желтая почтовая машина и остановилась рядом с нами. Почтальон вылез из машины и протянул хозяину целую стопку конвертов и бумаг. Между белыми и голубыми конвертами мелькнула большая открытка. Хозяин вытащил ее.
— Флоренция, — произнес он.
— Вот где хорошо бы сейчас очутиться! — сказал почтальон.
— От брата, — пояснил хозяин.
— Ему хорошо!— сказал почтальон.
Я встала совсем близко и искоса взглянула на открытку. Почерк был страшно мелкий и неразборчивый. Но внизу было отчетливо написано: «Эрвин». А под «Эрвином» знак «плюс» и — «Ильза». И это был почерк моей сестры!
— Ничего особенного, — произнес хозяин.
— А когда ваш брат вернется из Флоренции? — спросила я.
Хозяин пожал плечами:
— А кто его знает! Наверное, когда деньги кончатся! — Он рассмеялся.
Прозвучало все это не очень-то ласково. Потом он вдруг посмотрел на меня, наморщил лоб и спросил:
— А тебе-то зачем это знать?
Тут я просто убежала. Мне стало жутко стыдно. Я все бежала и бежала по улице. Опять пошел дождь. Сумка оттягивала плечо, мокрая прядь волос била по глазам. Желудок громко урчал. И туфли уже промокли насквозь. Чем дальше я бежала под дождем, тем яснее для меня становилось, что Ильзу нужно как можно скорее вернуть домой! Этот тип ее не любит! А оставаться с человеком, который ее не любит, ей нельзя! И еще я поняла, что мне нужен кто-то, кто поможет мне вернуть Ильзу домой!

Сначала я подумала про Али-бабу! Но потом мне пришло в голову, что он тоже не может мне помочь'. Он хоть и старше и смелее меня, но все-таки еще мальчишка. Мне нужен был взрослый! «Курт!— подумала я. — Курт должен мне помочь!»
Я решила позвонить Курту. Номер телефона редакции я знала наизусть: 56 56 16! И впереди на углу стояла телефонная будка. Подойдя к ней, я вспомнила, что у меня нет с собой денег. Даже одной монеты, чтобы позвонить!
Не могла же я клянчить у прохожих! Хотя я не раз видела, как это делают другие дети. Конечно, ничего страшного в этом не было. Люди, которым жалко одной монеты, попадаются редко. Но я просто не смогла бы это сделать! Я подумала: «Лучше я пойду в редакцию пешком!»
Но это была не самая блестящая идея. Мне пришлось бы идти не меньше часа. А потом бы еще оказалось, что Курт на утреннем совещании. А вызвать его оттуда нельзя. А после обеда он всегда «в разъездах».

Конечно, можно было подождать до вечера, когда Курт вернется домой. В конце концов Ильзы нет уже так долго — пару часов роли не играют. Не знаю, почему меня вдруг охватила такая паника! Почему меня трясло от волнения и нетерпения! Я чувствовала, что дорога каждая минута! И тут я вдруг вспомнила про бабушку! Она жила не так далеко от Рюккерт-гассе! Уж у нее-то для меня обязательно найдется монета!
Сквозь настоящий ливень я помчалась к бабушке. Когда я добралась до нее, на мне не осталось ни одной сухой ниточки. Мне было жутко холодно. У меня даже зубы стучали, а пальцы совсем не сгибались. Соседка сказала мне, что бабушка в подвале, в прачечной. Я поплелась в подвал, В прачечной стояли клубы пара. Бабушка, в резиновом фартуке, помешивала кипятившееся в большом тазу белье. Она с ужасом посмотрела на меня и вскрикнула:
— Что случилось? Почему ты не в школе? Что стряслось?
— Мне нужна мелочь, для телефона, — сказала я и села к печке. Там было так тепло.
— Ну-ка рассказывай, что произошло! — велела бабушка.
Я кивнула и рассказала ей все. Все, что знала. О хозяине ресторана и о его брате, о красном БМВ, о своей шариковой ручке и об открытке.
Бабушка молча выслушала меня, потирая переносицу двумя пальцами.
— Нда-а!.. — произнесла она наконец.

Потом она засунула прядь волос со лба под косынку и снова принялась помешивать белье в тазу.
— Ты мне поможешь? — спросила я.
— В чем?
— Вернуть ее обратно.
— Она и сама вернется.
— Не вернется!
— Вернется. Рано или поздно она надоест этому Эрвину. Да и домой ему когда-нибудь надо! Вот она и вернется вместе с ним!
— А я хочу, чтобы она вернулась сейчас!
— И что я должна делать?
— Поговори с хозяином!
— Глупости! Он-то что может сделать? Надо идти в полицию! Потому что твоя сестра — несовершеннолетняя. Значит, это — совращение несовершеннолетней!
— Ну так иди в полицию! — крикнула я.
Но бабушка не хотела идти в полицию.
— И вообще! — рассердилась она. — Я не имею никакого права вмешиваться. В полицию может пойти только твой отец. Или мать!
— Ну так поговори с папой!
Взгляд у бабушки стал злющий-презлющий.
— Он уже целый год не показывается у меня! И я тоже не пойду к нему! Ни за что!
— Тогда поговори с мамой! — просила я.
Я готова была зареветь.
— А почему ты сама не хочешь поговорить с ней? Расскажи ей все, что ты рассказала мне! — посоветовала бабушка.
— Я не могу говорить с мамой! — крикнула я и уже не смогла сдержать слез. — С ней должен поговорить кто-нибудь, кто ей сможет все объяснить!
— Что объяснить?
— Почему Пльза ушла и что она совсем не такая уж плохая и что ее не надо отправлять в интернат! Ей надо все это объяснить, а я не могу!
— Я тоже не могу, — сказала бабушка.
— Нет, ты можешь! — крикнула я. — Ты можешь хотя бы попробовать, ради Ильзы!
Бабушка отложила в сторону мешалку и открыла внизу печки маленькую дверцу.
— Чтобы не погасло, — пояснила она.
Потом она сказала:
— Ну пошли!
Мы вышли из прачечной. Бабушка только теперь заметила, что я вся насквозь мокрая. Она хотела сначала отвести меня наверх, домой, и высушить мою одежду.
— А то еще, не дай бог, заболеешь и умрешь! — сказала она.
Но я не хотела так долго ждать. Мне хотелось поскорее довести это дело до конца! К тому же я боялась, что бабушка передумает. И я не хотела давать ей времени на размышления.
— Нет! Нет! — запротивилась я. — Мне совсем не холодно! И все уже почти высохло!
 
Моя бабушка, твоя бабушка, наша бабушка...

Бабушка решительно нажала на кнопку звонка перед дверью нашей квартиры. У нас очень громкий звонок.
Я услышала голос Оливера:
— Звонок! Я побежал открывать!
Потом раздался голос Татьяны:
— Нет, я открою дверь! Я!
Потом послышались шаги. Это были шаги советницы. Шаги приблизились к двери.
— Мать Курта, — шепнула я бабушке.
Советница открыла дверь.
— Добрый день,— сказала бабушка.
Советница удивленно смотрела на нас. Она не знает бабушку.
Оливер и Татьяна стояли за советницей.
— Это кто? — спросил Оливер и показал пальцем на бабушку.
— Я бабушка Эрики и Ильзы, — сказала бабушка.
— Кто там пришел? — крикнула мама. Она была в ванной.
— Эрика и фрау Янда, — ответила советница.
Из ванной донеслись какие-то странные звуки. Наверное, мама слишком быстро вылезла из ванны и наплескала при этом воды на пол.
— Я мигом! — крикнула мама.
— Раздевайтесь, пожалуйста, — сказала советница бабушке.
Бабушка сняла пальто и повесила его на крючок. Я повесила свою куртку рядом.
— Проходите! — сказала советница. Она все еще не могла прийти в себя.
Мы прошли с советницей в гостиную и сели на диван. Я сидела рядом с бабушкой, бок о бок, и если бы это не выглядело так глупо, я бы даже дала бабушке руку, чтобы она ее покрепче сжала.
Оливер с Татьяной стояли у двери и с любопытством смотрели на нас.
— Идите играть, — сказала советница.
Оливер покачал головой.
Татьяна сказала:
— Не пойду!
Потом Татьяна медленно, нерешительно подошла к нам. Она показала на советницу, а потом на бабушку и сказала:
— Это моя бабушка, а это бабушка Эрики!
Бабушка кивнула.
— А есть еще одна бабушка! — крикнул Оливер. — Мамина бабушка. Но мы с ней в ссоре. Она дура!
— Оливер! — крикнула советница.
Голова Оливера скрылась за дверью. Я услышала, как он хихикает за дверью. Потом я услышала, как мама сказала Оливеру:
— Веди себя хорошо, не расстраивай бабушку!
И вот мама вошла в гостиную. Она была в махровом халате. С мокрыми волосами. И с голым лицом. Без макияжа, без губной помады и без накладных ресниц.
Она придвинула один из стоявших у обеденного стола стульев к дивану, села и спросила меня;
— А ты почему не в школе?
— Из-за Ильзы, — ответила я.
У меня опять был голос лесной мыши.
Мама прикурила сигарету. У нее дрожали пальцы.
— Что она сказала? — спросила советница и наклонилась ко мне. Она иногда плохо слышит, и сейчас она, конечно, не расслышала, что я пропищала.
— Из-за ее сестры! — рявкнула бабушка, как она обычно орет, когда разговаривает с дедушкой.
Советница испуганно вздрогнула.
— А что с Ильзой? — Теперь у мамы тоже был голос лесной мыши.
Бабушка толкнула меня в бок. Она хотела, чтобы начала я.
Я посмотрела на бабушку. Я хотела, чтобы начала она.
— Ну говорите же наконец! — крикнула мама. — Что с Ильзой?
Бабушка сказала:
— Если открытка из Флоренции идет два дня, то можно сказать, что с ней по крайней мере два дня назад все было в порядке!
Мама откинулась на спинку стула. Она закрыла глаза. Потом она вздохнула. А через несколько секунд еще раз. Сигарета в ее руке больше не дрожала.
— Она прислала вам открытку? — спросила советница.
— Нет,— ответила бабушка.
— А кому она прислала открытку? — допытывалась советница.
— Она вообще не присылала никаких открыток! — сказала бабушка.
— А что за вздор вы тогда нам тут говорите? — Советница покачала головой.
Мама все еще сидела с закрытыми глазами. На кончике сигареты уже повис длинный столбик пепла. Я встала, принесла пепельницу с подоконника и поставила ее маме на колени.
Мама открыла глаза и стряхнула пепел в пепельницу.
— Главное — что она жива! Главное — что она вернется!
Бабушка кивнула.
— А что же с открыткой? Я так и не поняла! — сказала советница.
— Об этом Эрика знает лучше, — ответила бабушка.
Она хотела еще что-то прибавить, но советница возмущенно воскликнула:
— Ну вот! Значит, все это время ей что-то было известно и она ничего не говорила!
— Ничего ей не было известно! — крикнула бабушка. — Она сама все это только что узнала!
— И рассказала сначала вам! Это же просто...
Она не успела договорить, потому что мама перебила ее:
— Дай же бабушке сказать!
Она действительно сказала «Бабушке»! Не «старой Янде» и не «фрау Янде».
Не знаю, заметила ли это бабушка и заметила ли это сама мама. Советница заметила слово «бабушка». И оно ей не понравилось. Она поджала губы.
— Эрике вместе с ее другом удалось выяснить, что Ильза во Флоренции.
— Одна? — спросила мама.
— Конечно, нет, — ответила бабушка. — Она уехала на машине с одним молодым человеком!
Она сказала это так, словно это было нечто само собой разумеющееся — что девушка уезжает на машине с молодым человеком за границу.
— Автостопом? — спросила мама.
Мама всегда была против езды автостопом, но в ту минуту, я думаю, она была бы рада услышать, что Ильза уехала автостопом.
Бабушка посмотрела на маму таким взглядом, как будто хотела ее загипнотизировать.
— Этот молодой человек, похоже, ее друг. Ее... — бабушка сделала паузу, — если называть вещи своими именами — ее любовник!
Я покосилась на советницу. Она еще больше поджала губы.
Татьяна сидела на ковре рядом с советницей.
— Лю-бов-ник! — произнесла она, и потом еще раз: — лю-бовник.
Это было для нее новое слово. Кажется, оно ей понравилось.
— Эрика, уведи отсюда ребенка! — прошипела советница. — Эти разговоры не для нее!
Как только Татьяна замечает, что ее откуда-нибудь пытаются спровадить, то без скандала от нее уже не избавиться. Она забралась на диван, уселась рядом с бабушкой, сложила руки между ног, так же, как у нее, и крикнула:
— Татьяна будет здесь сидеть! Татьяна никуда не пойдет!
Мама раздавила окурок в пепельнице и достала из пачки новую сигарету.
— Сколько можно курить! — возмутилась советница.
Мама сунула сигарету обратно в пачку.
Я вдруг ни с того ни с сего расчихалась.
— Ребенок простудился, — сказала советница.
Я опять чихнула.
— Она вся покрыта гусиной кожей, — не унималась советница.
Мама вздрогнула.
— Кто? — спросила она. — У кого гусиная кожа?
Советница показала на меня:
— Она простудилась!
— А-а... — Маму не интересовала моя гусиная кожа.
— Что значит «а-а»! — рассердилась советница. — Не хватало ей ко всему прочему еще и заболеть гриппом!
— Эрика, иди переоденься, — сказала бабушка.
— И высуши волосы!— крикнула мне вслед советница.

Оливер все еще шпионил за дверью в прихожей.
— Ну что, Ильза вернется? — спросил он меня.
Я пошла в свою комнату и переоделась. Оливер увязался за мной.
— А твоя бабушка хорошая? — спросил он. — Она может быть и моей бабушкой? А дедушка у нее есть? Он тоже хороший?
Я опять начала чихать и едва успевала отвечать ему в промежутках «да-да».

Когда я вернулась в гостиную, там сидели бабушка и советница. Мама ушла в спальню одеваться.

— Куда она собирается? — спросила я бабушку.
— К хозяину ресторана, — ответила бабушка.
Советница сказала, что она не хотела бы вмешиваться, но по ее мнению лучше пойти в полицию!
— Это еще успеется, — ответила бабушка.
Мама оделась на удивление быстро. Обычно ей нужно в десять раз больше времени. Надевая пальто и мою красную шерстяную шапочку и бросая в сумочку всякие мелочи, она бормотала:
— Я быстро, я не буду нигде задерживаться, я скоро вернусь!
— Может, мне пойти с тобой? — предложила советница.
Мама сделала такое испуганное лицо, что советница сразу поняла, что ее присутствие в качестве провожатого нежелательно.
 
Бабушка высказывает свое мнение, а у меня раскалывается голова

Не успела мама уйти, как советница произнесла целую речь, обращенную к бабушке. Она говорила об Ильзе. Она говорила, что у Ильзы было все, о чем только может мечтать девочка! Приличный дом, неработающая мама, материальное благополучие, добрый — даже слишком добрый! — отчим... и так далее и тому подобное.

Но, к сожалению, говорила она, ее мама не удосужилась научить ее самым важным вещам в жизни. Я не запомнила всего, чему мама забыла научить Ильзу. Помню только, что она называла умение подчиняться, скромность, послушание, пунктуальность и нравственность. Бабушка молча слушала ее, массируя свой нос. И Татьяна, сидевшая рядом с ней, тоже схватилась за свой нос и попыталась подражать бабушке. А я опять расчихалась. А Оливер стоял у двери и то и дело спрашивал:
— Когда мама придет?
Закончив свою речь, советница спросила бабушку:
— А как вы оцениваете ситуацию?
Бабушка наконец оставила в покое свой нос.
— Послушайте! — воскликнула она. — Это не «ситуация»! Это Ильза. И она моя внучка! И жилось ей не просто плохо, а очень плохо! И Эрике, — она ткнула меня пальцем в живот, словно желая наколоть меня на вертел, — тоже живется плохо. Но у Эрики другой характер, у нее больше терпения!
— И чего же, позвольте спросить, не хватало Ильзе, кроме хорошей трепки время от времени? — величественно произнесла советница.
Бабушка побагровела. Я видела, что она была в ярости. Она набрала воздуха в легкие и обрушилась на советницу.
— Ильзу слишком часто била родная мать! И не как-нибудь, а по-настоящему! А не хватало ей всех тех прекрасных вещей, которые вы только что перечислили!
Советница попыталась перебить бабушку, но та рявкнула:
— Сейчас говорю я! Я терпеливо выслушала всю ту чушь, которую вы мне тут говорили! Если человек каждый день получает свой обед — это еще не значит, что у него есть мать, которая заботится о нем. И если он живет в шести или семи комнатах — это еще не значит, что у него есть дом! И если отчиму до него нет никакого дела — то это никакая не доброта!
— Но...
— Никаких «но»! Вашей невестке — моей бывшей невестке — вообще не нельзя было заводить детей! А она рожает четверых! Безумие!
— Да как вы можете такое говорить! — возмутилась советница.
— Могу! Потому что это правда! — воскликнула бабушка. — Сначала она выходит замуж и рожает, потому что так заведено — рожать детей. Потом начинаются трудности, и она с ними не справляется. И тогда, конечно, нужно сразу же разводиться! Хотят ли этого дети, ее не интересует. И вот эти дети оказываются у меня. И живут у меня два года. Потом она вдруг приходит и заявляет, что выходит замуж и забирает детей к себе. Хотят ли этого дети, ее опять не интересует. Не-ет, дети должны слушаться родителей! Все! Точка! — Бабушка разошлась не на шутку. — А они и в самом деле были послушными детьми! У меня с ними никогда не было никаких хлопот!
Бабушка остановилась, чтобы отдышаться, и тут советница наконец смогла ее перебить.
— Ну хорошо, — сказала она, — допустим, вы правы. После разводов с детьми всегда бывают проблемы, но это же еще не значит, что нужно столько лет спустя удирать из дома с братом какого-то хозяина ресторана!
— Она искала кого-нибудь, кому бы она действительно была нужна! — крикнула бабушка. — Вот в чем дело!
— Ну что ж, вот она и нашла себе то, что искала!
— Не нашла! Да и как она могла найти? В пятнадцать лет это не так-то просто. А спросить совета ей было не у кого!
Я чихнула. Советница молчала. Бабушка тоже ничего не говорила. Мы молча сидели и ждали маму. Даже Татьяна притихла. Она положила голову бабушке на колени. Советница зло покосилась на нее.

Я встала и пошла к себе в комнату. Я вдруг почувствовала сильную слабость. И голова у меня трещала. Я разделась и легла в постель. Мама вернулась не одна, а с Куртом. Она позвонила ему от хозяина «Золотого гуся», и он приехал прямо туда. Видимо, они все время звонили куда-то из «Золотого гуся», потому что я слышала, как мама рассказывала бабушке и советнице о разных телефонных звонках.
— Мы позвонили какому-то другу этого Эрвина в Венеции, и тот дал нам телефон другого друга, во Флоренции...
— Потом мы позвонили по этому номеру во Флоренцию, и этот друг назвал нам сначала не тот отель...
— Но потом мы еще раз позвонили ему и узнали наконец название отеля...
— Потом этого Эрвина не оказалось в номере...
— Потом хозяин «Золотого гуся» позвонил портье и попросил передать своему брату, чтобы тот сразу же, как только появится, позвонил домой, что это, мол, страшно важно...
Я не могла толком расслышать всего, что рассказывала мама, потому что, во-первых, лежала в постели а, во-вторых, у меня здорово болела голова. Каждый раз, как только я пыталась приподняться, чтобы получше слышать, боль резко усиливалась.
Потом я услышала еще, что мама с Куртом и хозяин ждали звонка от Эрвина. И что он все-таки позвонил.
Тут я не выдержала и, несмотря на головную боль, качаясь из стороны в сторону, поплелась, в гостиную. Я прислонилась к открытой двери и стала слушать, держась обеими руками за свою бедную голову.
Курт как раз говорил бабушке:
— Этот тип сказал, что он и не подозревал, что Ильзе еще нет шестнадцати. Хозяин тоже думал, что ей давно уже семнадцать. Она, оказывается, сказала им, что живет у старой глухой тетки. И что летом она поступает в университет. А родители ее живут в Тироле!
— Ну для чего ей понадобилось выдумывать такую чушь? — воскликнула мама.
— Для того чтобы понравиться ему! — ответила бабушка. — Для того чтобы он взял ее с собой! Такой молодой, да еще и с деньгами — да что он дурак, что ли, связываться с несовершеннолетней? — Бабушка зло рассмеялась. — Да он бы сказал: «Спасибо, до свидания!», если бы узнал правду. Он мог бы запросто найти себе красивую глупую куклу, которой уже есть шестнадцать. Такую, из-за которой бы у него не было проблем!

Бабушка вдруг заметила, что я стою в дверях, и отругала меня за то, что я с температурой стою босиком на холодном полу. Я потащилась обратно в постель, едва держась на ногах. У меня было такое ощущение, будто моя кровать — лодка, а пол — штормовое море. Мне понадобились немалые усилия, чтобы добраться по волнам до лодки. Когда мне это наконец удалось, я была так утомлена, что мгновенно уснула.
 
Манная каша и похвала

Проспала я недолго. Меня разбудил Оливер и сообщил, что на Рождество он желает получить черного котенка.
— Можешь даже не мечтать об этом, — сказала я. — Мама не хочет никаких животных.
— А она ничего не сделает, если его принесет младенец Иисус! — возразил Оливер.
Я не отвечала. Он принялся стаскивать с меня одеяло.
— Скажи: сделает мама что-нибудь, если его принесет младенец Иисус, или нет?
— Отстань от меня со своим младенцем! — пробормотала я.
Оливер вскарабкался на кровать, уселся на меня верхом и стал лупить меня кулаками в живот.
— Нет, у меня будет котенок! — твердил он при этом упрямо.
— Спроси маму, — сказана я. — Или Курта! Тогда увидишь сам, хотят они или нет!
Оливер ответил, что маму или папу он не может спросить, потому что их нет дома.
— И твоей бабушки тоже нет! — крикнул он. — Все ушли! Осталась только моя бабушка!
— А куда они ушли? — спросила я.
— Твоя бабушка пошла домой, — сообщил он. — А папа с мамой уехали. Далеко-далеко!
Оливер был рад, что хоть один раз он знал больше, чем я.
— А что они говорили, когда уезжали? — спросила я.
— Что мы должны хорошо себя вести и слушаться бабушку.
Я чихнула, а потом закашлялась. Эти звуки привлекли внимание советницы. Она пришла в мою комнату. Сначала она сняла с меня Оливера, потом принесла мне чашку чая, потом сунула мне под мышку градусник, а потом уселась на стул перед моим письменным столом.
Я была в отчаянии. Заболеть да еще оказаться во власти этой старой ведьмы!
Я закрыла глаза и сделала вид, будто сплю.
— Ничего не поделаешь, до завтра придется тебе терпеть мое присутствие, — сказала советница. — Или до послезавтра! Твоя мама и Курт поехали в Италию. За Ильзой!
Я не открывала глаза.
Советница подошла к кровати и вынула у меня из-под мышки градусник.
— Да... — пробормотала она. — Тридцать восемь и три.
Я не шевелилась.
— Горло не болит? — спросила она.
Я упорно не подавала признаков жизни.
— Она спит, — сказал Оливер.
— Ничего она не спит! — сказала советница и вышла из комнаты.
Оливера она взяла с собой.
Я повернулась лицом к стене и натянула на себя одеяло до самых бровей. Я неотрывно смотрела на кусок стены перед моими глазами. Розовой стены с серыми пятнами грязи! Я вдруг поняла, что мне страшно.
Что я боюсь Ильзы! Я испугалась, что она будет сердиться на меня! Что она скажет: «Это ты виновата в том, что меня забрали домой!» Я боялась, что она скажет: «Кто тебя просил вмешиваться? Это не твое собачье дело!» Что она меня возненавидит! И что, если ее и в самом деле отправят в интернат, то она будет считать, что во всем виновата я!
Мне захотелось превратиться в сурка. Я бы тогда могла впасть в зимнюю спячку. Я попробовала превратиться в сурка. Мне даже опять удалось уснуть, но ненадолго. Для сурка в квартире было слишком шумно. Оливер пел, телефон звонил, Татьяна визжала. А потом пришла советница, принесла тарелку манной каши и, поставив ее на тумбочку перед моей кроватью, сказала:
— Ешь! Тебе сейчас очень полезно горячее!
Мне хотелось, чтобы она как можно скорее убралась, поэтому я взяла ложку и принялась пихать в себя эту отраву.
— Твоя сестра теперь должна быть всю жизнь благодарна тебе, — сказала советница.
— Может, и должна, но не будет... — пробормотала я.
Я совсем не хотела говорить с ней. Но в конце концов, кроме нее, мне пока что вообще не с кем было разговаривать.
— А должна!.. — откликнулась советница. — Если бы не ты, все могло бы кончиться гораздо хуже!
Это прозвучало, как похвала. Я почувствовала что-то вроде гордости. И немного успокоилась.
Советница забрала у меня пустую тарелку.
— То-то, наверное, она обрадуется, когда за ней приедут! — сказала она. — Она, наверное, уже и сама не рада, что заварила такую кашу!
— Она скажет, что это я во всем виновата, что это из-за меня ее забрали домой! — сказала я.
— Она будет помалкивать, как миленькая! — возразила советница. — И запомнит этот урок на всю жизнь!
Мне это было трудно себе представить.
— И, надеюсь, хоть немного поумнеет, — продолжала советница, — Не следует хоронить надежду раньше времени!
Произнесла она это, однако, так, словно давно уже похоронила надежду. Словно никаких надежд у нее никогда и не было. Во всяком случае, в отношении Ильзы.
Мне хотелось защищать Ильзу. Но в голову ничего умного не приходило. И потому я сказала:
—Я люблю Ильзу!
— Сестры и должны любить друг друга, — ответила советница, и вышла из комнаты, величественно кивнув мне головой.
 
Фиолетовый лак для ногтей и главная роль в фильме

Полдень. Жар у меня спал. Осталась небольшая температура. И я уже больше не чихаю.
Ильза лежит в своей постели. Она спит. Из-под одеяла выглядывают пальцы ее ног. Ногти у нее на ногах покрыты фиолетовым лаком. Может, Ильза вовсе и не спит? Может, она просто делает вид, что спит?

Мама с Куртом в полиции. Они пошли сообщить, что Ильза нашлась.
Курт говорил, что будет суд. Что этого Эрвина будут судить. Потому что Ильза еще несовершеннолетняя. Это будет очень неприятная история, сказал он.
Мама ругалась и говорила, что готова задушить этого типа голыми руками. Задурил Ильзе голову, а потом еще и бросил ее!
Этот Эрвин, кажется, и в самом деле гнусный тип! Он просто взял и смылся! Привез Ильзу на границу и оставил ее там одну в ресторане. Наверное, не хотел встречаться с мамой и с Куртом.
Перед тем как отправиться в полицию, мама с Куртом обсуждали, отправлять Ильзу в интернат или нет. Курт был против. Мама — за.

Папьцы с фиолетовыми ногтями пошевелились. Я тихонько позвала:
— Ильза!
Но она не отзывалась. Наверное, она просто пошевелилась во сне. Она, должно быть, очень устала. Сегодня ночью мы еще долго разговаривали. Несколько часов. Она хотела мне все объяснить. Эрвин, говорила она, это — кузен Амрай. И они с Амрай действительно собирались в Лондон, но уже по пути в аэропорт где-то потеряли билеты. Амрай позвонила своему кузену, и тот приехал за ними. А потом нашел для них работу еще лучше. Тоже няньками. В Риме. У какого-то графа. В настоящем дворце.

Я делала вид» что верю ей. Потом Ильза рассказала, что во Флоренции она познакомилась с одним мужчиной, кинорежиссером, и он был от нее без ума. Он скоро приедет сюда, чтобы делать кинопробы. И если все будет хорошо, она получит главную роль в его фильме.
Я усердно кивала.
Я даже дала ей честное слово, что никому об этом не расскажу!
Было уже светло, когда она закончила рассказывать свои басни про «директоров цирка».
— Ну теперь-то ты останешься? — спросила я. — Ты точно никуда не сбежишь?
Она выпрямилась в своей постели и сказала:
— Пока нет. Но когда начнутся съемки — тут уж меня никто не удержит! Никто! Я все равно уеду! Навсегда!

Если бы я только знала, что делать?
Пальцы с фиолетовыми ногтями опять исчезли под одеялом.
Мне страшно. И не только за Ильзу. Мне страшно за всех нас.