Лидия Карловна Атаева

   О Лидии Карловне Андерсон, бабушке жены моей Наташи, известно, конечно, больше, чем об остальных детях Карла Андерсона. Она родилась в Санкт-Петербурге 29 января 1874 г. (ст.стиль). Как и её старшая сестра, Анна, Лида сначала получала домашнее образование, а в 1885 г. по ходатайству отца поступила в Александровское училище при Смольном институте. Однако там Лида проучилась только два года, а потом «по домашним обстоятельствам» была переведена отцом в Покровскую гимназию.

   После смерти отца (1888), мать Лиды, Анна Ефимовна вынуждена была обратиться за помощью в Ведомство императрицы Марии. Прошение было удовлетворено, и Анне Ефимовне было назначено ежегодное пособие в 150 руб. на воспитание Лиды и младшей её сестры Жени. Обе девочки перешли под опеку матери.

   В 1891 году Лида вместе со старшей сестрой Анной переезжает в Вильно к Буниным, в семью их старшей сестры Марии. Там Лида поступает в Мариинское высшее женское училище. В конце 1891 года генерал Виктор Иванович Бунин по заявлению Лиды становиться новым её попечителем. В архиве сохранилась прошение Лиды:

                «В Санкт-Петербургскую Дворянскую опеку
                Несовершеннолетней дочери Действительного статского       
                советника Лидии Карловны Андерсон.      
                11 октября 1893 г.               

                Прошение.

   Имею честь просить опеку о назначении попечителем моим генерал-майора Виктора Ивановича Бунина, который состоит душеприказчиком по завещанию моего отца.
                Октября 1893 года,
                г. Вильно, Антогольская ул. дом Айзенштадта
 
   Для дальнейшего получения пособия по новому месту жительства Лиды необходимо было удостоверить соответствующее ведомство, о том, что она продолжает своё обучение. Один из таких документов также сохранился в архиве:
               
                Виленский учебный округ
                Директора Высшего женского училища в Вильно,
                состоящего под покровительством
                Великой княгини Марии Павловны   
                11 декабря 1891 г.
                №1702 г.Вильно

                Удостоверение

   Вследствие просьбы генерал-майора Виктора Ивановича Бунина сим удостоверяю, что находящаяся под его опекой дочь Действительного статского советника Лидия Карловна Андерсон, родившаяся 29 января 1874 года, православного вероисповедования, состоит в настоящее время приходящей ученицей шестого класса Виленского Мариинского высшего женского училища и что для окончания ею курса  она должна пройти курсы VI и VII классов, т.е. находиться в училище ещё полтора года.
                Директор училища                (подпись)

   В 1895 году Лида успешно окончила училище и получила высшее дворянское образование. Она живёт в семье Буниных, часто занимается с тремя их дочерьми: ставит спектакли и «умные картины».

   О её жизни после окончания учёбы и до замужества сведений нет. Но судя по дате рождения первого ребёнка (1903), Лидия вышла замуж в 1902 г. Её первый муж – Фёдор Фёдорович Шольц (1870-1919) происходил из семьи обрусевших немцев, которые поселились в Санкт-Петербурге в 18 веке при императрице Екатерине II.

   Фёдор Фёдорович служил надзирателем пакгаузов в Санкт-Петербургской сухопутной таможне и имел чин надворного советника (данные на 1907 год). Таможня находилась на Старопетергофском  проспекте,  при  ней был  дом для служащих,  где и жила семья Фёдора Фёдоровича.

   В семье родились двое детей: Нина (1903) и Федя (1905). До поступления в гимназию дети получали домашнее образование – у каждого была гувернантка. В летнее время  семья выезжала в Финляндию. Там была дача младшей сестры Лидии, Евгении, которая к тому времени тоже вышла замуж за сослуживца Фёдора Фёдоровича, Василия Александровича Лучинского.

   Вначале всё в семье было благополучно: любящие супруги, подрастающие дети, достаток. Но через несколько лет супружества идиллия нарушилась. Вот, как старшая сестра Лидии, Мария Карловна Бунина, описывала свой визит к Лиде в письме к своей дочери, Марии Каспрович (1911)*:
 
   «В воскресение обедала у Шольцев. Не узнала милого семейного очага: ссоры, недовольства такие, что чуть ли ни разъезжаться согласны. И это не шутки, а очень серьёзно. И всё только из-за недостатка средств… Ведь первые годы жили они в довольстве, устраивали шикарные приёмы, а теперь всё прахом пошло и материальное и семейное благополучие. Жаль обоих... Оба упрямы и горячи до невозможности…»

   О неблагополучии в жизни Лидии сообщает и её младшая сестра Евгения Лучинская в письме к племяннице Марии Каспрович (1912):

   «Бедная тётя Лида страшно мучается тоже – дай Бог ей выйти живой от него… Дикая любовь Ф.Ф… Ведь только и бредит ею – и издевается над нею…» Её поклонник страшно любит её – раньше я (осуждала – зачёркнуто) не одобряла всей этой истории, но теперь поняла, что его чувство очень серьёзно. Он трогательно заботиться о ней и нравственно и материально…
Вот теперь она уезжает. Ф.Ф. ей ничего не будет давать и уже теперь не даёт (он сумасшедший какой-то), и материальные заботы все принимает на себя её поклонник. Он предлагает даже, если она хочет, хоть сейчас развестись и жениться на ней…»

   И дальше в письме Евгения, у которой в это время тоже кризис в личной жизни, замечает:

   «Счастливая тётя Лида: её любят гораздо сильнее и бескорыстнее, чем меня, любовь дающий ей, а не берущий»

   По всей видимости, в 1912 году семья окончательно распалась. После последующего за этим разводом Лидия Карловна вторично вышла замуж за своего поклонника – Василия Васильевича Атаева и приняла его фамилию (1913). О Василии Васильевиче нет никаких сведений кроме нескольких фотографий. На них он выглядит намного старше Лидии. К сожалению, брак этот был непродолжительным: в 1916 году  В.В.Атаев скончался, и Лидия Карловна осталась одна с двумя детьми-подростками. Вдовьей пенсии было достаточно и на жизнь, и на воспитание детей. Кроме того материальную помощь детям вероятно оказывал и её бывший муж, Ф.Ф.Шольц.

   Революция и начавшаяся вскоре гражданская война изменили всё. Жизнь в России в то время хорошо описал Борис Пастернак в романе «Доктор Живаго». «Наступила зима… тёмная, голодная и холодная, вся в ломке привычного и перестройке всех основ существования, вся в нечеловеческих усилиях уцепиться за ускользающую жизнь...  Старая жизнь и молодой порядок ещё не совпадали. Между ними не было яркой вражды, как через год, во время гражданской войны, но недоставало и связи. Это были стороны, расставленные отдельно, одна против другой, и не покрывшие друг друга».
 
   Уже в начале 1918 года в стране начались репрессии, особенно сильные в столице, Петрограде. Старшие братья Лидии Карловны, Владимир и Василий, дворяне по происхождению и бывшие офицеры должны были скрываться. Сестра Анна жила в занятом немцами, а потом петлюровцами Киеве и связь с ней была потеряна. Младшая сестра Евгения осталась с семьёй в отделившейся от России Финляндии. И только старшая сестра, Мария Карловна Бунина всё ещё жила в Петрограде. Она упорно добивалась разрешения выехать в Польшу, где ещё с дореволюционного времени жила одна из её дочерей. В 1920 году такое разрешение было, наконец, получено и Мария Карловна месте со старшей незамужней  дочерью Анной эмигрировала в Польшу.

   Разрешением на эмиграцию могла воспользоваться и Лидия, но она не решилась выехать за рубеж, понимая, что не сможет там обеспечить нормальную жизнь себе и своим несовершеннолетним детям. Вместо этого Лидия Карловна, решила воспользоваться приглашением старшего брата Василия Карловича Андерсена, который вскоре после переворота вместе с семьёй, женой и тремя взрослыми детьми уехал в Иркутск. И вот, Лидия Карловна решается на отчаянный поступок: вместе с детьми тоже уехала из Петрограда в Иркутск. Сборы в дорогу, отъезд и саму поездку в то время хорошо можно представить себе по описанию отъезда из Москвы на Урал семьи Юрия Живаго из упоминавшегося уже романа Б.Пастернака: толпы людей на вокзале, отсутствие  элементарного порядка, товарные вагоны, теснота, ожесточенность толпы.
 
   Так или иначе, Лидия Карловна с детьми прибыла в Иркутск. Никаких сведений о её жизни там не сохранилось, кроме нескольких фотографий. По рассказам сына Лидии Карловны, Фёдора, в Иркутске Василий Карлович занимался сельским хозяйством. Несомненно, что он оказывал помощь сестре, так что Лидия Карловна с детьми могла нормально жить, а дети – получать образование: дочь Нина окончив гимназию, поступила в театральную студию, а сын Фёдор получил среднее образование.

   Известно, что младший сын Василия Карловича, Георгий, скончался в 1922, а дочь Зинаида – в 1924 году. Эти несчастия или какие-то другие обстоятельства побудили Василия Карловича покинуть Иркутск и поселиться где-то в Подмосковье. Вероятно, вместе с ним туда же отправилась и Лидия Карловна с Ниной и Федей. Сохранились письма Лидии Карловны, которое она писала своей племяннице Марусе в августе 1926 года из подмосковного Одинцова. О том, что первые годы после переезда Лидия Карловна с детьми жила в Одинцово, известно и из писем её дочери Нины свой тётке, Евгении Лучинской. Там они снимала дом в дачном посёлке. Условия жизни  семьи были тяжёлыми. В августе 1926 года Лидия Карловна пишет племяннице:

   «У нас большие неприятности  с хозяевами квартиры: хотят, чтобы мы уехали, чтобы сдать дороже, но выселить по закону они никак не могут, и мы, конечно, никуда не выедем. Хотя при таких отношениях очень тяжела совместная жизнь, особенно мне, т.к. я целый день одна. Но найти что-нибудь подходящее даже у нас немыслимо, всё занято и сама публика балует, предлагает по 30 руб. за паршивенькую комнату лишь бы получить что-нибудь под Москвой».

   Зная тяжёлое положение семьи, родные из-за рубежа пытались хоть как-то им помочь. Отвечая на письмо племяннице Марусе, Лидия Карловна писала:

   «…не думай, пожалуйста, нам посылать деньги. Было бы даже странно мне принимать от тебя помощь, когда ты сейчас сама немного имеешь… Мы, хотя и перебиваемся, но, всё же, не голодные, всё, что мы имеем идёт на еду, квартиру и др. Единственно, что мы не можем, приобретать себе вещи, бельё и т.д. и то надеемся, что удастся хотя понемногу…».

   В том же письме Лидия Карловна пишет, что сын Федя служит (он работал электромонтёром), но всё время под страхом, что их дело лопнет. А ещё он подрабатывает в качестве агента. Эта работа тяжёлая (надо ходить по деревням) и часто опасная. Но всё равно зарабатывает Федя мало. Дочь Нина танцует в Москве в летнем театре дважды в неделю. Получает по 5 руб. за спектакль. В дни спектаклей и репетиций ей приходится ездить в Москву. Она болеет, нервничает, страдает головными болями, её мучает невралгия. Да сама Лидия Карловна  тоже часто болеет. Она пишет:

   «Я мучаюсь, спать холодно, нет одеяла тёплого. Снизу дует. Холодно, стала сильно ревматизмом страдать…
  … Я, кажется, больше их обоих впадаю в хандру.  Иногда бывает так тяжело, что не раз думала – лучше бы умереть. Временами очень нам было трудно, нередко сидели на одной картошке. Сейчас, слава Богу, едим не сладко, но сытно, к празднику делали пирог, это 2-й раз за год. Я поддаюсь изрядно, старая становлюсь для физической работы, тяжело мне мыть пол и стирать, к тому же больна ревматизмом. Да, не узнала бы ты свою тётю, которую ты в Вильне, когда была маленькой, находила прекрасной, говорила: «Лучше тёти Лиды, верно, никого не будет на балу». А теперь  я на себя боюсь в зеркало смотреть».

   Семье живётся трудно. Родные за рубежом знают это и в меру сил, несмотря на возражения Лидии Карловны,  всё же стараются помочь. В мае 1927 года Лидия Карловна пишет племяннице Марусе в Польшу:

   «Спасибо тебе, моя милая, за желание помочь нам. Но ради Бога, этого не надо делать… тебе есть, кому помогать. Вот Лидочка (племянница Лидия Свиньина – авт.) меня возмущает и вместе с тем до слёз трогает: опять прислала на Пасху 1 фунт, т.е. 9 руб 40 коп. Я уже ей писала, чтобы не посылала. Сама ведь работает, лишнего нет. Иринку надо подкормить и одеть. Бог даст, оправимся, верну ей когда-нибудь. Сейчас, конечно,  нам ещё трудно, т.е. многое что нужно. Главное, Нине одеться – всё-таки она бывает на людях, да и Феде требуется на службе прилично быть одетым. Вот жаль, что мы не можем получить старых вещей от вас, это для нас дороже денег. Тётя Женя (сестра, Евгения Карловна – авт.) хочет нам из Финляндии с кем-то прислать, два раза она нам так присылала».

   В начале 1928 года Лидия Карловна получила известие о смерти своей старшей сестры, Марии Буниной. Она пишет Марусе:

   «Вчера получила от тёти Жени ужасную весть о маминой смерти, от которой до сих пор не могу прийти в себя и успокоиться, не могу свыкнуться с мыслью, что нет больше горячо любимой сестры, которая была мне дороже матери, которая была моим другом. Ей я изливала свои горе и радости, которые она вместе со мной переживала. Меня так грела надежда, что мы с ней увидимся. Никак не думала, что она такая крепкая здоровьем бодрая так скоро могла умереть. Правда, годы её не малые …»

   Жизнь семьи в Одинцово становилась всё более тяжёлой. Мало того, что они страдали от безденежья, начались переживания, связанные с домом. Хозяйка дачного дома, которая сама жила в Москве, весной решила переехать на дачу и стала требовать немедленного выселения семьи Карловны и другой семьи, жившей в том же доме. Дело дошло до суда, и все конечно жутко нервничали.
 
   Нине ежедневно приходилось ездить на работу в Москву, она ужасно уставала, и ей, наконец, удалось снять в Москве комнату. Но это снова ударило по бюджету семьи. Федя стал студентом электротехнического института, одновременно он работал, но его заработка  явно не хватало, и семья голодала. А здесь случилась новая беда: погиб брат Лидии Карловны, Василий Карлович, который всё как-то поддерживал семью сестры. Вот, что писала об этом Евгения Лучинская в Польшу племяннице Марусе:

   «Я получила грустное известие из России. Ты, верно, знаешь уже о смерти Васи, которого растерзал бык. Главное, за тётю Лиду больно. Я ей ещё послала денег, т.к. их положение очень тяжёлое. Тётя Лида пишет, что я их спасаю своими деньгами, а то она голодает и собирает корм, который выбрасывают корове. Нине послала тоже недавно пакет с вещами… По бедности ей выдадут без пошлины. Я уже подала все прошения, чтобы они приехали сюда, в Финляндию, была по этому поводу в советском посольстве. Здесь много возни было. Буду ещё раз на этой неделе хлопотать. Приезд их, наверное, будет стоить несколько тысяч марок, но надо их спасать».

   И Нина, и Федя стали уговаривать Лидию Карловну воспользоваться приглашением её сестры Евгении и эмигрировать в Финляндию, надеясь, вероятно, потом отправиться вслед за ней. В мае 1928 года Лидия Карловна  тоже пишет Марусе:

   «Тётя Женя зовёт нас в Финляндию, но разве это возможно?! Ведь сколько денег нужно! Она, верно, себе не представляет, а мы и не хлопочем по этому делу, слишком мало надежды на осуществление нашей мечты. Федя работает… но эта работа даровая, он на ней учится, а товарищ спасает себя от неустойки… Уже 3-я неделя, как Федя ни копейки не приносит, а работа хорошая его ждёт… Нервничает ужасно…»

   В следующем письме Марусе Лидия Карловна описывает сложившуюся обстановку:

   «Живём кошмарно, нищета у нас ужасная, я писала уже тебе. Сейчас сижу у Нины в Москве, куда приехала по делам о выезде в Финляндию, и задержалась на 10 дней… Федя тоже приходил сюда – так экономнее и приятнее всем вместе. Рада перемене обстановки, блаженствую в городе, радуюсь трамвайному шуму, чувствую кругом жизнь. С восторгом вхожу в магазины. Увы, купить мало что можем. Раз была в оперетте  «Жрица огня»…Видела Нину, большие сделала успехи.
С ужасом думаю, что через неделю придётся вернуться в свою деревню на чердак, кажется, ещё тяжелее мне будет…
   …Я всё же решила ехать в Финляндию, поеду одна, тяжело мне будет без детей… душа будет болеть за них. Условия у них тяжёлые, особенно у Феди. Где и как он будет жить, кто ему постирает, починит и приготовит всё? Нина ругает меня, что я его избаловала, но ведь это естественно: с ним и для него я живу. Он работает, не ленив с утра до ночи, работает в сырых подвалах и на чердаках и на крышах      
   …Нина в этом отношении более самостоятельная... Была бы только у Феди работа, чтобы мы прокормили себя. Вот, работа-то есть, но плохо оплачивается…получать приходится совсем мало, просуществовать даже впроголодь невозможно, а уж квартиру оплачивать и …покупать совсем нельзя…а потому, чтобы не очутиться в ночлежной, я решила всё же уехать на ; года отдохнуть от этой нищеты, приодеться. У меня ничего не осталось, хожу, в чём попало, в дяди Васиных рубахах. Верхнего ничего нет».
 
   Нина, живя в Москве, начинает хлопотать о заграничной визе для мамы. Она пишет тётке, Е. Лучинской:

   «…мама дала, наконец, согласие ехать к тебе, а то она не могла решиться ехать без Феди, оставить его здесь. А я очень рада, что он останется один, а то он настоящий маменькин сынок и сам ничего делать не умеет. Уедет мама – всему научиться, а это полезно ему. Работа у него, кажется, налаживается, но зарабатывает он так мало, что на эти деньги один Федя только может прокормиться и без квартиры. Квартирный вопрос  - самый ужасный, зимой им негде жить, если мама не уедет к тебе. Федьку я надеюсь как-нибудь пристроить, но с мамой, если не уедет, будет ужасно. Но я думаю, что мама на днях уже получит от тебя деньги и через 2-3 недели выедет. Мама такая несчастная, маленькая, забитая, растерянная, ты её не узнаешь. Она меня уговаривает, что на год она не может нас оставить, вернее Федю, но это ясно, что на ;  года ехать глупо. Ей нужно подождать, пока Федя совсем встанет на ноги… Ты, конечно, сумеешь оказать на маму влияние, и она успокоится у вас. Я считаю это её спасением, т.к. сидеть одной в Одинцово, всегда волнуясь, всегда голодна, от такой жизни можно совсем с ума сойти, и мама ещё крепкая после всего этого. Мне кажется, она опять воспрянет духом у вас…»

   В августе 1928 года Лидия Карловна, получила, наконец, визу и в сентябре, уехала в Финляндию. По дороге она побывала в Петрограде, переименованном к тому времени в Ленинград. Вот, как она описала племяннице Марусе своё пребывание там:

   «Проезжая Петроград, останавливалась там на 4 дня у Васютинских, которые прекрасно живут, отлично выглядят и не стареют. Чудно приняли меня, ухаживали за мной, кормили и поили вкусными вещами. Вообще мне приходилось разрываться. Дядя Володя (брат, Владимир Карлович- авт.) с Колей устраивали у себя для меня обеды. 
   Петроград произвёл на меня удручающее впечатление: провинциальный грязный город, масса разрушений, новых построек нет, магазины почти все закрыты, вечером темно довольно, тогда как в Москве жизнь кипит, чистота идеальная, движение громадное, магазины все открыты, хотя внутри пусто…Конечно всё показное и вместе с тем нет чёрного хлеба, который выдаётся по книжкам членов кооператива…»   

   В Финляндии Лидия Карловна жила  у Василия Александровича Лучинского, мужа сестры Евгении, с которым та уже давно рассталась. Туда же в это время, вероятно на каникулы, приехал сын Лучинских, Кирилл. Ему 18 лет и он студент.

   В это же время в Финляндию приехала и Евгения Карловна – она устраивала выставку своих картин. После долгих лет разлуки сёстры, наконец, встретились. Вот, как описывала Евгения Карловна эту встречу племяннице Марусе:

   « Пишу тебе из дома В.А., куда приехала 3-го дня. Для свидания с тётей Лидой. Я совсем была расстроена её видом, одни кожа и кости, измученная. Но здесь она должна поправиться и опять помолодеет. Хотя она такая же, как и мама – вся в движении, за всеми ухаживает и обо всём заботится. Василию Александровичу будет хорошо с ней: хозяйство взяла в свои руки и навела порядок. А то здесь совсем был холостой развал. Привезла ей одежды, и она мечтает часть переслать Нине...
   …Я счастлива, что вижу тётю Лиду здесь, хотя душа болит, когда смотришь на неё: седая сморщенная старушка… внешне, но духом бодра..
   …в России теперь голод, хлеба совсем нет, Слава Богу, что тётя Лида вырвалась оттуда. Надо теперь хлопотать о продлении визы. Сейчас сидим говорим о России, погибшей, развращённой обнищалой, но, всё же, что-то в ней растёт, развивается, лет через 200, когда теперешние хамы окультурятся и через много поколений утончатся, будет верно передовой страной...
   …Бедная тётя Лида, сколько она пережила. Через год всё же хочет ехать назад к детям. Не может их бросить.

   В ноябре Лидия Карловна так описывала Марусе свою жизнь в гостях у Лучинских:

   «Вот я и в Финляндии, живу уже месяц. Как казалось трудно попасть и как всё это просто сделалось. Конечно, благодаря милой Жени, которая, во-первых, дала на это средства, а, во-вторых, выхлопотала финляндскую визу. Живу, как в раю, имею все удобства жизни, даже маленький комфорт, которого была лишена уже лет 8, а главное - тёплую и мягкую кровать. Конечно, сыта вполне и в одежде недостатка не имею. Всего имею много благодаря заботам и доброте тёти Жени, которая всё, что могла своего, отдала мне. Пока я не скучала, т.к. была очень занята приведением в порядок всего. Василий Александрович при своей холостяцкой жизни развёл много грязи, а Кира (Кирилл – авт.) ещё помогает ему… Потом пришлось по хозяйству заняться. Арендаторша отвратительно и мало кормит, для Киры особенно это было неподходящее, ему надо было набраться сил, и вот я этот месяц пекла для него пироги, булки печенье, блинчики и вообще что-нибудь жарила и варила. Третьего дня он уехал и теперь мы с Вас. Алекс будем есть поскромнее … Без Киры гораздо скучнее, он славный, я его очень полюбила, хотя капризный и упрямый, страшно изводит мать, характером вышел, кажется, в отца. Конечно, я тоскую по своим детям. За работой я забываю, но лёжа в постели  и сейчас, когда меньше работы, мне тяжело без них особенно зная, в каких условиях они. Живя здесь в новой жизни, при нормальных условиях ещё больше ощущаешь тот кошмар, в котором мы все живём в СССР и удивляемся себе, как только мы выдерживаем. И бедные дети мои, молодость уходит, а что они видят? Это не жизнь, а жалкое существование. Душа моя болит за них и совесть мучает, что мне хорошо и светло, а они голодают и лишены самого необходимого». 

   Об этом же пишет и племянница Лида Свиньина:

   «Рада за тётю Лиду, что она себя хорошо чувствует и, уже вырвавшись из ада, не понимает, как она могла там жить».

   Вскоре после отъезда Лидии Карловны  в Финляндию тяжело заболела Нина. Вот, что она пишет об этом своей двоюродной сестре Марусе Каспрович (27 марта 1928):

   «Ты очень удивишься, когда узнаешь, откуда я тебе пишу это письмо. Я сейчас в больнице, где лежу уже третий день… Твоё последнее письмо я получила, когда ещё мама была здесь. Теперь, слава Богу, она уже у тётки, отдыхает от нашей кошмарной жизни и нужды и голода, которые ей пришлось пережить. Я рада за неё и на душе как-то покойнее стало, что ей хорошо. И вовремя она уехала…
   …Маме ничего не пиши, зачем волновать бедную старушку. Она там с ума сойдёт. Вот поправлюсь, так напишу ей, а сейчас не надо, ведь всё равно не приедет. Бог даст, пройдёт всё благополучно, - а нет – так тоже не поможет, значит, судьба… Тёте Жене я хотела написать, но боюсь, она разболтает маме, так что подожду писать до операции».

   Из больницы Нину перевели в специализированную клинику, где продолжили исследования. Ей ставят всё и новые диагнозы, один страшнее другого. Она понимает, что положение очень серьёзное и просит Марусю сохранить её письма:

   «Если что-нибудь со мной случится, отдашь их маме. О ней без слёз не могу думать, только не пиши ей сейчас, нельзя. После операции, буду жива – сама напишу. Пусть поживёт ещё спокойно. За неё я вообще покойна, слава Богу, что она там. Что бы было, если она была сейчас здесь! Ведь я уже месяц болею, как бы она беспокоилась обо мне, да ещё живя в таких условиях. Как бы она даже ездила ко мне в такую даль».

   В Финляндии пока что о болезни Нины ничего неизвестно. Лидия Карловна окружена вниманием. Вместе с сестрой, Евгенией, они строят планы на будущее. Вот, что пишет Евгения Карловна Марусе (конец 1928 года):
 
   «Как всё изменилось. Тётя Лида вот живёт только для других, работает без устали, как мама, хлопочет. В.А. хорошо будет теперь с ней, всё в норму приводит и штопает и моет мелочи, хотя это и не нужно. Говорит, что работа даёт ей забвение, не думает тогда о детях, что она как в раю теперь! Хорош рай, бедная, кроткая  она. Хорошо, что у меня всего много, я её всем снабдила, и ей и Нине хватит. Вот она мечтает теперь через тебя послать посылку – устрой это и она вышлет тебе вещи. Мечтаю Нину устроить в Париже и Федю надо вытянуть оттуда. Тогда тётя Лида будет счастлива.  Я начинаю понимать, какое счастье помогать другим. Можно это сделать целью жизни».

   Как ни скрывали родные от Лидии Карловны болезнь Нины, она всё-таки всё узнала. В своём письме из Финляндии к Марусе она, поздравляет её вначале с наступающими праздниками, а потом сетует на неё:

   «Теперь я уверена, что ты уже давно знаешь о болезни Нины и знала об операции, как и тётя Женя, и все от меня скрывали. Конечно, я всем благодарна за это, иначе я бы не выдержала и поехала…»

   Дата на этом письме отсутствует. Поскольку письмо начинается с поздравления, можно предположить, что написано оно было либо перед Рождеством, т.е. в конце 1928 года, но, скорей всего, перед Пасхой в апреле 1929 года. Так или иначе, Лидия Карловна покидает гостеприимный дом родных и возвращается на родину. По всей видимости, она снова едет в Одинцово. Никаких сведений об этом периоде её жизни нет.

   Известно, однако, что спустя какое-то после выписки из клиники Нина познакомилась с Евгением Стрелковым и вскоре вышла за него замуж. В одном из писем этого времени Евгения Лучинская писала племяннице Марии, что все они, Лидия Карловна, Федя и Нина с мужем живут в посёлке при заводе. Вероятно, это снова Одинцово. На этом заводе работает Федя, а с некоторых пор и Нина, машинисткой.  Через какое-то время Нина с мужем переезжают в Москву. Нина решает забрать в Москву и маму. Лидия Карловна пишет в Польшу своим племянницам, Марусе и Нете:

   Вот скоро переедем в Москву, а то оттуда приходится возить, всё же легче будет. Переезжаем мы  недели через три. Сейчас ремонтируется комната. Будем жить в квартире родителей мужа Нининого. Перегораживаем их большую столовую. Одна комната его сестры, другая – нам. Немного тесновато, зато в Москве! А я главное рада, что Федя будет у нас чаще бывать и обедать будет у нас, а то он бедный Бог знает как питается по столовым...
Нинин муж ко мне чудно относится, я его люблю. Была бы только Нина здорова, а её почка меня всё же часто беспокоит».

   В следующем письме Лидия Карловна вновь пишет о волнующей её теме переезда:
 
   «С переездом в Москву будет, думаю, немного легче…вообще переезд в Москву меня не особенно радует. Конечно, жизнь будет вместе веселее, интереснее, зато у меня не будет дней отдыха, как здесь, когда наши уезжают на 2 дня в Москву. Потом комната там меньше, теснее будет  жить вместе в одной комнате, хотя я к зятю привыкла, как к сыну, а он меня не стесняется. Потом здесь чудная светлая кухня, плита… Здесь я барыня…Я для них (соседей)  не особо желанная. Одна дама бывшая владелица этого дома, другая – мамаша зятя. Нина её не любит…»

   Итак, в начале 30-х Лидия Карловна вслед за Ниной переехала в Москву и жила на Арбате в квартире Евгения Стрелкова, мужа Нины. Квартира коммунальная многонаселённая, как и большинство в Москве того времени. Отношения у Нины со свекровью не всегда гладкие, бывают и скандалы, от которых страдает в первую очередь уже немолодая Лидия Карловна. Она пишет племяннице Марусе летом 1934 года:

   «Мы, вероятно, переедем в другую комнату, много большую, т.к. сестра Нининого мужа выходит замуж. Он перейдёт в нашу комнату, а мы в его. Нина очень рада, не хочет жить с его родителями, я же напротив – они очень чудные. Ни во что не вмешиваются..
   Я вообще всё время думаю уехать на 60 км от Москвы на завод, где мы жили…Хочу жить отдельно от Нины у прежней армянки. Нина сейчас против, а я непременно хочу. Пусть поживут без меня. Мне плохо не будет».

   Сын Лидии Карловны, Федя учится в электротехническом институте и снимает комнату (вернее угол в комнате, на большее у него не было средств – авт.) в Большом Новинском переулке. Там он знакомится с молодой женщиной Валентиной Макаровой. Она замужем, но муж её репрессирован и уже второй год, как сослан в лагерь. У Валентины 8-и летняя дочь. Молодые люди полюбили друг друга, Валентина развелась с мужем и вышла замуж за Федю.

   Трудно сказать, как Лидия Карловна и Нина отнеслись к этому браку. Но доподлинно известно, что обе они были очень рады появлению на свет в мае 1935 года маленькой Наташи. Из письма Лидии Карловны:

   «Внучка растёт, уже третий месяц пошёл, так поправилась, загорела, начинает быть сознательной, смеётся, довольно спокойный ребёнок, но иногда задаёт концерт порядочный – мучают её газы. Навещаю её через день, благо близко живут. А иногда ко мне приносят, если матери нужно куда-нибудь отлучиться. Мы с Ниной очень любим её, думаем уже о туалетах ей. Сейчас делаем ей шёлковую кофточку на ватине, т.к. у нас нет, к сожалению, шерстяных вязаных, особенно детских вещей».

   Обстановка в Нининой семье не совсем благополучна и Лидия Карловна рада была подвернувшемуся случаю на какое-то время уехать. В сентябре 1936 года она пишет племяннице:

   «Я сейчас живу в роскошной обстановке у богатого американца. Он с женой (Нининой подругой) уехал в Сочи, а меня просили остаться при квартире. 5 комнат с девочкой 11 лет и прислугой…»

   В конце этого письма она пишет о новой семье сына:

   «…Федя много работает, семьи своей не видит, т.к. поздно приходит домой, но зарабатывает хорошо. Внучка растёт, забавная стала –  это наша радость».

   В конце 1936 ил в начале 1937 года Лидия Карловна переезжает к сыну. Она пишет племяннице:

   «Я живу ещё, Бога благодарить надо… мне 63 года минуло, а я бегаю и легка, как девочка. Ничего у меня не болит, только утомляюсь к вечеру. Всё с внучкой вожусь и день, и ночь с ней. Днём гуляю 2 раза с ней по 2 часа. Надоедает, конечно, но ничего не поделаешь, надо! Забавная она у нас, очень развитая, живая, всё сама, сама! Страшно напоминает Нину ребёнком, миниатюрная, изящная, черноглазая и блондинка пока. Будет интересная. Нина и её свекровь обожают её. Такие прелестные платья ей шьют из тряпья, она как куколка одета. Нина её прямо обожает. Всё хорошо пока, но в конце мая опять ждут внука или внучку. Конечно, желательно всем первого, но лучше бы никого не было – так трудно вырастить, особенно при таких условиях…».

   Условия действительно тяжёлые: очень тесно, в одной 15-и метровой  комнате жили Федя с женой, их полуторагодовалая дочь Наташа, 10-летняя дочь Валентины, Женя, а теперь ещё и Лидия Карловна. Как они там все помещались, представить себе трудно. К тому же, как видно из письма, Валентина беременна и вот-вот должна снова родить.

   В конце мая Валентина родила ещё одну девочку. Её, вероятно в честь тётки, назвали Ниной. И Лидия Карловна помогала невестке с детьми, гуляла с ними, ходила по  магазинам и рынкам. Из письма Марусе:

   «…Живём тихо, спокойно, все трудимся, каждый занят своей работой…Сколько Федя ни зарабатывает – всё не хватает, ведь семья не маленькая – шесть человек. Правда шестая ничего пока не требует, ей только всего третий месяц, зовут Ниночкой, эта девочка будет верно покрепче, толще, в мать, а Таточка (Наташа – авт.) хрупкая, тоненькая – в нашу семью. Должна признаться, к маленькой пока не питаю особенной нежности, хотя она очень симпатичная…но в Таточке вся моя жизнь, и Нина её обожает, а о Феде и говорить нечего. Зато мать ревнует, обижается за маленькую, даже на этой почве у нас начинаются конфликты. Моё мнение, при наших условиях, на 15 метрах мы живем вшестером, лучше отдать детей в детский сад, куда принимают с 3-х лет. Там не так плохо, с ними хорошо занимаются, по крайней мере, они там более свободные, могут резвиться бегать, а у нас в комнате  только дёргаем ребёнка, всё нельзя, да нельзя, а потому Татка раздражается и нервничает, капризничает много…
   … живём тихо, нигде не бываем, все устали от работы, да и денег не хватает».

   Обстановка в семье сына становиться всё неспокойнее, да к тому же в доме начался ремонт. Какое-то время всей семье пришлось даже жить у соседей. Лидия Карловна пишет об этом Марусе:

   «… бедная наша остальная семья во главе с Федей прямо измытарились, живут у соседей, валяются на полу и переживают разные неприятности и лишения в смысле удобств. Счастье, что хорошая погода…»

   Всё лето и начало осени 1937 года Лидия Карловна с внучкой Наташей жили либо  у Нины, либо в Подмосковье на даче Нининой подруги. Вот, что она писала в сентябре своей сестре Евгении:

   «Мы с ней (Наташей – авт.) живём ещё у Нины. У нас всё ещё ремонт не кончится, и проживём ещё недели три…Мне-то с Таточкой хорошо у Нины, мы хорошо устроены, вся квартира её очень любит, балует. Нина даже с ужасом думает о нашем отъезде, скучать будет без неё.. Она теперь такая забавная , так много и интересно говорит, очень поправилась, порозовела, стала есть хорошо. У Нины ест, а потом идёт есть к Нининой свекрови, которая её страшно балует».

   Здоровье Нины становиться всё хуже. Она страдает головными болями. «Редкий день, когда она вполне здорова и весела», – замечет Лидия Карловна в одном из писем. И хотя она работает, всё чаще бюллетенит, её мучают боли в груди и животе. В марте 1938 по совету лечащего врача она уезжает на лечение в Севастополь. Там ей становиться совсем плохо, и 10 июня 1938 года на 35-м году жизни Нина скончалась.

   Незадолго до её кончины Лидия Карловна поехала в Севастополь, и последние дни была рядом с умирающей дочерью. Убитая горем, она писала племяннице:

   «Дорогая Маруся! По некоторым соображениям прекратила с вами переписку, не ответила тёте Жене, потеряла её, не знаю её адреса… а потому решила написать тебе, а ты уж это письмо перешлёшь Жене, т.к. необходимо ей знать, что она потеряла свою любимую племянницу Ниночку. 10 июня скончалась моя дорогая дочка, умерла в Севастополе, куда поехала 2 марта лечиться. Всё это время проживала одна, лежала в институте физических методов лечения почти месяц, а потом перевели в чудную клинику, где она была окружена вниманием и чудным условиям всего медицинского персонала. Но спасти нельзя было, болезнь прогрессировала сильными темпами...
   …Вот видите, дорогие мои, мне пришлось хоронить дочку, я её пережила, как это тяжело. Чувствую сейчас конечно себя неважно, не сплю, ноги болят, мутит всё время. Но, думаю всё пройдёт, когда успокоюсь, приеду опять примусь за внучек. Осталась всё же годовалая Нина Фёдоровна Шольц, но она ни неё не похожа, беленькая с голубыми глазками, а вот Таточка – Шольцовская. Это Нинина любимица была...»

   После смерти Нины Лидия Карловна осталась жить с зятем, Евгением Стрелковым, с которым у неё были всегда хорошие отношения. Но незадолго перед войной он был репрессирован, и Лидия Карловна стала жить в квартире зятя вместе с его мамой и сестрой.

   Лидия Карловна осталась одна. С утра она шла переулками с Арбата до Новинского бульвара, рядом с которым, в переулке жила семья сына. Она гуляла с внучками, помогала невестке по дому, стояла в очередях в магазинах, ходила покупать продукты на рынки. Очень часто Лидия Карловна оставалась там на ночь.
 
   В августе 1939 между Германией и СССР был подписан пакт о ненападении, к которому прилагался секретный дополнительный протокол.  Протокол в частности предусматривал включение восточных областей Польши и Бессарабии в сферу интересов СССР, а Литву и запад Польши  — Германии.  1 сентября 1939 года германские войска вторглись в Польшу, а  17 сентября на территорию восточных областей Польши вступила Красная Армия.
 
   Надо отметить, что подавляющее большинство советских людей слабо разбирались в политических играх руководства государством, о секретном протоколе вообще не знали. В те дни большинство из них радовались «освобождению Западной Украины и Западной Белоруссии от польских «угнетателей». В те дни Лидия Карловна получила письмо от племянницы Маруси, посланное из Львова. В тот момент город, был оккупирован немцами, а скоро перешёл в состав СССР. Конечно, этих тонкостей Лидия Карловна не знала, и очень обрадовалась, что Мария теперь будет жить в СССР. Обрадованная этим, она писала племяннице:

   «Дорогая Маруся! Вчера получила твоё письмо, которому была поражена и обрадована. Никак не думала, что ты на нашей стороне, я предполагала, что ты поехала к тёте Жене. Молодец, что так поступила. С твоими способностями и твоей энергией ты у нас далеко пойдёшь, таких людей ценят у нас..
   …Как твои материальные дела? Ты, верно, потеряла всё своё имущество, это общее бедствие, которое тяжело переживается, но со временем забывается…»

   Около тридцати лет Лидия Карловна не видела племянницу, очень рада возможности в недалёком будущем встретиться с ней и зовёт её в гости в Москву:

   «Конечно, и речи быть не может, мы ждём тебя с нетерпением. Хотя у нас комната маленькая, всего 15 метров и нас шесть человек, он мы уже надумали, как устроиться, и всем будет хорошо, если только дети тебя не будут беспокоить, одной ведь 4, 5, а другой 2,5. Но если они здоровы, то спят спокойно. А вообще от них  много шума и беспокойства, т.к. старшая очень капризная, а маленькая живая и шалунья. Приезжай непременно…»

   Лидия Карловна ничего не знала о своей старшей сестре Анне Карловне и её дочери Наташе. В том же письме она просит Марусю, если она остановиться по дороге в Киеве,  попытаться узнать их адреса. Уже несколько раз Лидия Карловна посылала письма в адресный стол Киева, спрашивая о сестре и племяннице, и получала одинаковый ответ:  «таких здесь нет». И это неудивительно, ведь Наташа с мужем уехала из Киева ещё в 1923 году, а с 1933 года жили и работали в Свердловске. В 1935 году через год после рождения внучки Анна Карловна покинула Киев и переехала к дочери сначала в Свердловск, а потом всей семьёй в Ленинград. Ни о чём этом, ни Лидия Карловна, ни родные, с которыми она была в переписке, ничего не знали.

   В апреле 1940 года Лидия Карловна, вероятно, получила письмо от Маруси из Львова. Поэтому и в ответном письме в письме адрес написан на русском языке. Письмо отправлено в канун православной Пасхи, когда в прежние времена готовили куличи, пасху и другие вкусные вещи. Она пишет Марусе:
 
   «Нет возможности отпраздновать её хотя бы немногими вкусными вещами, хотя бы только пасхой и куличом, но для пасхи нет творога, для кулича нет печки, готовим на керосинках и примусах. В церковь тоже невозможно ходить: церквей очень мало, а народу очень много, войти в церковь немыслимо…
У нас за последний месяц цены поднялись на 40%, так что нам приходиться очень сократиться…
   Очень ты нас огорчила известием, что тебе не удастся приехать к нам. Федя очень расстроился, уж очень он дорожит каждым родным человеком. Ведь мы с ним вдвоём остались (кроме семьи своей)…
   Если ты вернёшься в Харенду, может быть, тебе лучше будет потом. Первое время, конечно, трудно опять искать работу, приспосабливаться к ней, но, думаю, ты и так не пропадёшь… Вот только неприятно, что там такая большая война, и чем всё кончится – неизвестно. Но ведь и мы не гарантированы, что и нас ждёт такая же участь. Так что не знаю, чего пожелать тебе лучше».

   Довольно скоро выяснилось, что Маруся уже не в Львове, а в Кракове. И хотя и Краков, и Закопане оккупированы немцами, для Маруси, по всей видимости, мало что изменилось. Лидия Карловна знала об этом, она писала племяннице:

   Дорогая Мария! Рада очень, что тебе живётся не так п<лохо> и что сейчас из вас троих (Неты и Лиды, сёстёр Марии, - авт.)  <тебе лучше>всех, ты у себя дома и <навер>ное чем-то обеспечена. <Тяжело>на старость остаться без гроша… Я получила от Неты письмо, где она пишет, что Литву принимают в Союз. Как хотелось бы вас всех повидать, но вряд ли сбудется моя мечта. И хотя я в семье Фединой, но чувствую себя одинокой. Все родные далеко, Нины нет!»

   В начале лета 1940 года Лидия Карловна письме пишет племяннице о своей нелёгкой жизни в семье сына:
 
   «…я проболела ангиной 5 дней с температурой и рвотой, но сейчас поправилась и опять с 5 утра встаю в очереди и прихожу большей частью в 3-4 часа домой, чтобы что-нибудь принести к обеду – жуткая жизнь…
Вот 6 лет, как я живу у Феди, ни разу не болела. Я очень крепкого здоровья, выносливая очень, а этот раз заболела... Конечно, сдала сильно, худею, старею, но ничего не поделаешь, надо. Молодая  наша (невестка Валентина – авт.) вечно больна, всё что-нибудь болит. Главное – у неё камни в печени – по своей вине, не соблюдает диету и не исполняет предписание врачей…
   Всё труднее с каждым днём купить что-нибудь, очереди невероятные. Пойти в 6 утра уже поздно, рискуешь прийти без мяса, без масла, а к весне будет ещё хуже».

   Переписываться Лидии Карловне с родными становиться всё труднее: письма идут долго, часто теряются. Чтобы избежать потери писем, Лидия Карловна и Мария в 1939-1941 годах шлют друг другу не письма, а открытки. Вот содержание, вероятно, последней такой открытки, которую получила, Маруся от тёти Лиды из Москвы:

   «Дорогая Мария! Как я обрадовалась твоей открытке, я так беспокоилась за тебя, так и думала, что ты поехала в наши северные края, но судьба твоя устроила тебя более счастливо, и ты теперь у себя дома опять (в Закопане – авт.). Я так рада за тебя. Конечно, живётся тяжело материально, но кому сейчас легко живётся?! Конечно, никакого письма я от тебя не имела уже полгода и этой-то открытке удивляюсь, а потому не пишу тебе длинного закрытого письма. Слава Богу, мы все здоровы. Детишки –  наша радость, но растить очень тяжело во всех отношениях, а прямо пугает т.к. над нами висит выселение по случаю ломки дома. Как устроит нас судьба неизвестно, думаю, что хорошего мало ждать можно. Федя бедняга очень нервничает и работает не по силам, а жены всё похварывает понемногу: то печенью, то желудком. Я тоже сдаюсь, но всё же, ещё чувствую в себе силы и энергию»

   22 июня 1941 года Германия напала на Советский Союз. Началась Великая отечественная война. Немецкие войска быстро продвигались вглубь страны. За период с 22 июня по 9 июля они продвинулись боле, чем на 500 км, заняли почти всю Белоруссию и вышли к Днепру, а 16 июля передовые отряды германской армии уже вступили в Смоленск. Немецкая авиация начала бомбардировку Москвы.
 
   Первая бомбежка столицы была 22 июля 1941 года. После первой бомбардировки налеты немецких самолетов происходили регулярно, с 10 часов вечера до 4 часов утра, и по мере приближения фронта к Москве бомбежки становились все чаще. Они бывали не только ночью, но и днем. Иногда даже не успевали объявлять воздушную тревогу.

   Главным средством информации в военное время было радио. Радиоприемников в то время практически ни у кого не было, но почти у всех в доме был репродуктор – радио транслятор в виде "тарелки", и с началом войны радио в домах не выключали. Перед налетом немецких самолетов по радио сообщали: «Граждане, воздушная тревога!», повторяли это три раза, и затем включали жутко воющую сирену. Все быстро все одевались и бежали прятаться в убежища. Чтобы не искать одежду клали её всегда на видном месте. У кого были маленькие дети – брали с собой еду и воду для них. Наташа, которой в ту пору исполнилось шесть лет, вспоминает:

   «У нас в комнате всегда висели две сумки с едой, водой пачка газет. С началом тревоги бабушка брала меня за руку, мама брала мою младшую сестру Нину на руки, и мы бежали к ближайшей станции метро «Смоленская». Туда пропускали только женщин с детьми и стариков. Мы спускались пешком по эскалатору на платформу. С неё  по деревянным лесенкам спускались вниз на рельсы и шли вглубь тоннеля. Люди  сидели и лежали прямо на шпалах. Чтобы не испачкаться мы подкладывали взятые с собой газеты и подстилки.
Часто во время воздушной тревоги мы с Ниной, как и многие дети, спали. Когда объявляли отбой тревоги, мы возвращались тем же путём наверх»
 
   Немецкие самолеты сначала сбрасывали осветительные снаряды на парашютах, которые почти неподвижно висели в воздухе и как огромные лампы ярко освещали большую территорию внизу. Горели они довольно долго, и немецким летчикам было все хорошо видно. Затем начинали заходить на Москву бомбардировщики со страшным воем и сбрасывали бомбы – зажигательные и фугасные.

   Внучка Наташа хорошо запомнила несколько эпизодов из того времени: как одна бомб попала в керосиновую лавку, которая была недалеко от их дома. Был сильный пожар. Всё было дыму и трудно было дышать; в другой раз как зажигательная бомба попала в расположенный неподалёку дом, в котором находился архив. Возникший пожар долго не могли потушить; как на одном из близко расположенных домов стояли зенитки, и они оглушительно стреляли по вражеским самолётам.

   Почти в самом начале бомбёжек одна из бомб попала в дом, где жила Лидия Карловна. По счастью её в этот момент дома не было. Вот, что она написала в одном из послевоенных писем (март 1945) Марии:

   «Я жила отдельно, мне зять оставил свою комнату, но меня разбомбили ещё в 41 году. Сейчас дали площадь в другом доме, где я прожила все 3 года и больше, но была прописана временно».

   Своей комнаты Лидии Карловне не дали, и она с 1944 по 1949 год с небольшими перерывами жила в семье сына. Когда Лидия Карловна писала приведённое выше письмо, война ещё не кончилась, и сын Федя был на войне. В самом начале войны он был мобилизован сначала в ополчение, а потом призван в армию и отправлен на фронт. Почти всю войну был в действующей армии,  домой вернулся в августе  1945 года. Дальше в письме:

   «…несмотря на всё пережитое, жива и даже здорова, сама себе поражаюсь. Молодые болеют, слабые, падают, а я могу по 5-6 часов стоять в очереди за продуктами, и мне ничего не делается. Приближается 72-й год моей жизни, в эти годы умерла мама, которая тоже ни чем особенно не болела. Боюсь, что и мне не прожить больше… главное, хочется дождаться Федю, который уже 3 года на фронте. Пока был жив, часто писал, а сейчас реже, т.к. идут большие бои…
   Внучки мои живы, жена тоже, но живём все в тяжёлых условиях. Много работы, недоедание, холод в квартирах и т.д., но при такой жестокой войне могло быть и хуже».

   Весна 1945 года… Скоро конец этой ужасной войне. Люди живут бедно, продукты продают только по карточкам, многие голодают. Лидия Карловна стоически переносила и тесноту, и голод, и, главное, одиночество. Да одиночество, несмотря на то, что жила в семье своего сына и рядом были горячо любимые ею внучки. Она пыталась как-то влиять на их воспитание, например, пыталась научить их французскому языку, но натыкалась на непонимание невестки и лень девочек.

   В это время главным для Лидии Карловны был квартирный вопрос. Она с нетерпением ждала возвращения с войны сына, который, она надеялась, мог этот вопрос решить. Вот, что писала Лидия Карловна в конце апреля 1945 племяннице в Польшу:

   «…я мечтаю последние дни моей жизни провести у тебя… Моё положение всё ухудшается. Я всё легко переносила, но осталась без своего угла – это самое ужасное. А жить у невестки в 15 метрах, где уже 5 человек без меня и вся площадь занята кое-какой обстановкой – ложись хоть под стол. Мне это тяжело в 72 года. С невесткой я живу неплохо, она ко мне хорошо относится, любит меня «как мать», –  она говорит. Ну и я немало для неё сделала и умею с ней ладить. Моей выдержке все поражаются. Ну, а о Феде и говорить нечего: он любящий и заботливый сын, но сейчас он ничем мне помочь не может. Получаю за него 100 руб. в месяц. Это, конечно, гроши, не хватает на паёк и оплату квартирных коммунальных услуг. Но я, конечно, подрабатываю, чем могу, т.е. хожу для других за продуктами, стою в очереди по 10 часов – здоровье мне позволяет, и я легко всё переношу. Могла бы больше зарабатывать уроками по языкам или вязанием, но у меня нет очков. У меня катаракта на обоих глазах уже 7 лет  и слышать стала плохо…
Сейчас нервничаю из-за площади. Жду с нетерпение Федю, хочу его дождаться, ведь скоро конец войны…»

   В это время Лидии Карловне предложили жить в одной семье, состоящих их двух пожилых людей, заниматься их хозяйственными делами. Там обещали её кормить, дать отдельную комнату и ежемесячно платить 200 руб. И, чтобы как-то помочь семье, она согласилась.

   Вскоре (примерно в августе 1945 г) демобилизовался и вернулся  домой сын Федя. Дома он застал больную жену, двух своих дочерей-подростков, 18 летнюю падчерицу Женю и пожилую и больную маму. Правда, Лидия Карловна всё ещё жила и работала у чужих людей. Там ей было хорошо, все относились к ней с уважением. Дома же была страшная теснота, там она даже не могла нормально отдохнуть. В мае 1946 года эта работа на какое-то время кончилась, и Лидия Карловна должна была вернуться в семью сына. Вот, что она писала тогда Марии:

   «…невестка стала хуже ко мне относится с тех пор, как, как я вернулась к ним. Стесняю их, хотя своего угла не имею, сплю на корзине, а, кроме того, с меня сейчас получить нечего, не работаю, а всё, что было Нинино, всё уже отдала. А характер у неё очень тяжёлый. Да и пользы от меня  мало теперь. Зрение сильно ухудшилось, а операцию катаракты делать рано, не дай Бог ослепнуть, этого я ужасно боюсь. Федя тоже стал нервным, ему тяжело, у него на шее 5 иждивенцев. Жена иногда немного зарабатывает вязанием или шитьём. Особенно и времени нет, дома дел много, семья большая…. Тяжело жить ужасно, ребята худые, бледные, может быть, их удастся устроить в лагерь… Одна перешла в 4 класс отличницей, младшая – в 3-й учиться на четвёрках. Июль думаю жить у Нининой подруги богатой, стерегу её квартиру…Я хоть отдохну одна в 3-х комнатах на хорошей кровати, к своим ходить не буду, а дети, если желают, могут ко мне приходить… Не думала, что такая тяжёлая старость мне будет, не жаль с жизнью расставаться, жаль внучек, но я больше ничего для них сделать не могу, поставила их на ноги».

   С возвращением сына мало, что изменилось в жизни Лидии Карловны. Семья живёт в ещё более стеснённых условиях. С осени 1946 года Лидия Карловна снова живёт «в людях» и, хотя уже и сама далеко немолода, ухаживает за старой больной полуслепой женщиной. А в семье сына новая проблема: большие волнения из-за старшей дочери Валентины, Евгении. Лидия Карловна пишет об этом (ноябрь 1946):

   «У нас всё зло в её дочке, которой уже 20–й год, гуляет и ничего не делает, мальчишки увиваются, т.к. она хорошенькая, но очень грубая, мать <свою> ни во что не ставит. С сегодняшнего поступает на работу  секретарём к генералу по протекции… К тому же ещё замуж собирается, дай-то Бог! Освободит мне место в комнате, а то ведь я в свои 73 года живу в людях, хожу за полуслепой и больной старухой. Правда условия мои неплохие… Муж дочери – профессор, имеет хороший паёк, отношение ко мне прекрасно, я у них как своя, но, конечно, бывают неприятные минуты… Пока могу, и Феде помогаю, и сама сыта, и 200 р. жалованья. У своих бываю один раз в неделю, но Федя у меня – почти каждый день, т.к. ездит на работу мимо.
   Скучаю без внучек …французским я занимаюсь с ними, когда приезжают, имеют обе по пятёрке».

   Лидия Карловна продолжает жить и работать в чужой семье. В  сентябре  1947 года она узнала, что вторая её племянница Нета, жившая много лет вдали от родных (в Вильнюсе), сумела вырваться из СССР и переехать к сестре в Польшу. Мария очень хотела вызвать к себе и Лидию Карловну, но у неё, к сожалению, ничего из этого не вышло. Обрадованная, что сёстры живут теперь вместе, Лидия Карловна пишет Нете:

   «Страшно рада за тебя, милая Нета, что ты теперь счастлива жить у сестрёнки… Как хочется пожить у неё, отдохнуть, а то моя старость тяжёлая, Получила письма от Лиды и тёти Жени. Рада, что наладилась переписка…
   …Скоро начну <снова>свою работу, устала и не по силам или, вернее, не по годам такая работа и своим я нужна.
Старшая дочь (Евгения – авт.) вышла замуж и к 7 ноября переедет к мужу в Ленинград…  Мы все радуемся её отъезду, особенно Федя и я. Моё место очиститься на диване. Невестка меня любит и ждёт меня. Она сейчас работает в поликлинике регистраторшей, больше из-за хлебной карточки, не хватает им хлеба. Дома же она больше заработает денег вязанием кофт, зато без карточки. И вообще, дом без хозяйки. Ведь нужно и обед сварить, и на рынок сходить, и постирать, и пожить. Одной не справиться, да ещё болеет…  Вот, перееду к ним, помогу пока ещё могу, пока ноги носят, и энергии хватает...
   Мне, конечно, всё же жаль с этим местом расставаться. За 1 год и 4 мес. я привыкла к ним, отношение очень хорошее. Я сыта вполне, а главное, имею свою копейку (200 р.) и могу сделать кое-что приятное внукам, которых я так люблю. Без своей копейки будет очень тяжело. Но нервы всё же истрепались на этом месте: все трое больные и все нервные, особенно полуслепая старуха… Бегаю по магазинам, рынкам, аптекам как  девочка. Но люди интересные, культурные, особенно старуха, которая когда-то из себя что-то представляла».

   В ноябре 1947 Лидия Карловна тяжело заболела. Сказались тяжёлые предвоенные и особенно, конечно, военные годы. Ей пришлось оставить место, где она жила и работала около полутора лет. Лидии Карловне пришлось надолго лечь в больницу. Там у неё обнаружили  плеврит в тяжёлой форме, врачи откачали 1 ;  литра воды из лёгкого, что было, конечно, очень болезненно.  Лидии Карловне было очень тяжело, своими думами они могла поделиться только с родными, живущими за рубежом. Она переписывается с сестрой Евгенией, живущей в Бельгии, племянницей Лидой, живущей с дочерью Лондоне, но чаще всего, конечно, с племянницами Марусей и Нетой. В апреле 1948 года она пишет им:

   «Дорогие Маруся и Нета, спасибо, что не забываете.
…Лежала в больнице полтора месяца. Там мне было хорошо и вкусно кормили… Вернулась к Феде куда всё же рвалась, в родную семью. Но, к сожалению, получила совсем другое. Теперь я нетрудоспособная, не могу  семье помочь, вот и получаю за это…
   У меня ещё осложнения на ноги… Я сильно ослабла, еле хожу, больше лежу. Это очень не нравится невестке, которая меня изводит своими придирками и игнорированием, криками даже. Я теперь не могу им помогать, как раньше, когда я зарабатывала. Я попала в больницу со своего профессорского места, они меня и не отпускали, хотя уже давно болела гриппом. Сейчас мне очень тяжело в такой обстановке. Федя дорожит своим семейным счастьем, не стоит за меня, и вообще не вмешивается. Дети тоже под влиянием матери, со мной грубы, хотя я совсем не вмешиваюсь в их воспитание. Вообще я целыми днями лежу, без своей койки очень тяжело…»

   Из письма видно, в каком положении была Лидия Карловна. Комментарии здесь излишни. Маруся и Нета конечно же ей очень сочувствуют, но помочь не могут: они и сами в послевоенные годы очень нуждались. Они шлют тётке письма, и каждое их письмо и письма от сестры Евгении очень поддерживают Лидию Карловну в её очень непростой жизни. И она бесконечно рада каждому письму, полученному от родных из-за рубежа.

   «Дорогие Маруся и Нета! До слёз была обрадована письму… Ведь ваши письма – единственная моя радость. Моя обстановка домашняя всё также тяжёлая, просвета и выхода нет, часто даже думаю об отравлении. Но где и что достать, чтобы смерть была моментальной. Не сердитесь, что я в мои годы говорю, может быть, такие глупости, но слишком тяжело. Кроме того, меня удерживает моя болезнь, ведь я калека, не трудоспособная. Мои ноги не позволяют мне много двигаться, ходить, а лежать целыми днями на диване и почти не читать ничего, а дома слышать одни дерзости. Это можно с ума сойти. Может быть, лягу на операцию – катаракта сильная.
   Мне очень тяжело жить без работы. Я ведь привыкла к работе, и мне было не тяжело. Если я не работала, то занималась с детьми, и с вами, сколько возилась, ставила умные картины, спектакли. Теперь лежу и вспоминаю то время с наслаждением.
   Внучки мои мало меня утешают, другими стали под влиянием матери, а Феде и некогда, и устаёт, очень много ночами ещё работает, не высыпается… 
   …У меня украли хорошее драповое пальто  ещё Нинино. Дома мои вещи мешают, я повесила в коридор и его украли. Для меня это большое несчастье …»

   В январе 1949 года Лидия Карловна пишет племянницам, что с ней случилось новое несчастье: она упала и сломала левую руку в плече. Было ужасно больно, но, несмотря на боль, нашла в себе силы, с большим трудом дойти до дома. В коридоре Лидии Карловне стало плохо, её на руках донесли до дивана и вызвали скорую помощь.  Врачи определили перелом и увезли её в больницу. В Больнице Лидия Карловна пролежала две недели, но когда её выписали, всё еще не могла пошевелить рукой.  Это уже не первый случай. Описывая его, Лидия Карловна  писала в письме, что за последних 15 лет это уже в 4-й раз. Ещё при Нине она сломала ту же руку.
 
   Лидия Карловна описала эти несчастья в письме племянницам, но прошло три месяца, а от них не было известий. В апреле 1949 года она писала им:

   «Два месяца назад я послала вам 2 открытки… От вас нет известий. Я очень скучаю, я ведь совершенно одинока, хотя я влачу свою жизнь в семье у Феди, но они мне чужды стали, т.к. относятся ко мне ужасно, И всё это идёт от невестки, все они ждут моей смерти, чтобы получить лишнюю площадь и освободить диван, на котором я живу, а смерть не приходит, к сожалению, и я морально очень страдаю. Два месяца со мной не разговаривает невестка, и я, конечно, молчу <лёжа> на своём диване. Федя не лучше, не находит со мной о чём говорить. Он всецело находиться в руках жены, кричит на меня, что я плохо слышу. Внучки совсем  отстали от меня, дерзят со мной невероятно. Я ни во что не вмешиваюсь, и мне их не жаль. Убили во мне все хорошие чувства. Здоровье моё неважное, слаба. Хожу часа на 2 на солнышко. Дома тошно очень. Дайте о себе весточку».

   Наконец,  в мае Лидия Карловна получила долгожданное письмо от племянниц, но ответить сразу не смогла: слегла с радикулитом и две недели  лежала почти без движения на своём диване. Она была очень слаба, еле-еле двигалась, но всё же, заставляла себя гулять по двору, благо жили на первом этаже. Когда немного оправилась от болезни, написала Марии:

   «…Твоё письмо меня тронуло до слёз… У меня ещё утешение бывает в моих друзьях, у которых я жила почти 2 года. Они удивительно ко мне хорошо относятся. Вот и теперь на 2 месяца увезут к себе жить, а сами уезжают на курорт в Ригу. Я рада переехать к ним, отдохнуть душой одной, чтобы не ехать на дачу с нашими, куда меня Федя тащит. С Федей у меня тоже ухудшились отношения. Не думай, что у меня скверный характер, я такая же «божья коровка», как меня Нина называла. Но теперь я поняла, что из-за этого я страдаю. О внуках не пишу. Хорошего ничего написать не могу, а другое – не хочу».

   Вся семья летом 1949 года ухала на дачу, а Лидия Карловна осталась в Москве, но жила не дома, а у своих друзей, у которых раньше работала. Те уехали на два месяца в отпуск, а Лидия Карловна осталась у них «сторожить квартиру». Делать ей ничего не нужно, т.к. старая женщина, за которой прежде Лидия Карловна ухаживала, скончалась. К ней там очень хорошо относились, платили ежемесячно по 300 руб., да ещё ей подарили  некоторые вещи покойной, «так что я теперь хожу в приличном виде», – писала она племянницам. А чуть позже: «Получила от своих друзей пальто и костюм прекрасный, так что теперь богата».

    Лидия Карловна жила у друзей 4 месяца, и, конечно, была очень довольна, писала, что живёт «в полном комфорте», но всё-таки не до конца окрепла: у неё появились боли в желудке, надо сидеть на диете. В письме к Марусе она тогда писала, чтобы та при возможности приехала в Москву, навестить тётку:

   «Но не утруждай себя, я почти не надеюсь, что ты приедешь к нам. Я обойдусь без вещей, но видеть бы тебя очень бы хотела. Меня хватит ненадолго, да и скорее бы – слишком тяжелы мои условия».

   К началу учебного года семья вернулась с дачи домой. В октябре вернулась домой и Лидия Карловна. Чувствовала она себя чуть лучше, но домашняя обстановка сильно её угнетала, хотя после 4-х месячной разлуки она заметила, что к ней стали относиться лучше. Но здесь случилась ещё одна неприятность для пожилой больной женщины. Об этом она писала в конце октября 1949 года:

   «…Вернулась домой, а у нас кошмар: приехала старшая дочь с мужем и с ребёнком на целый месяц. Писали ей, что мать больна, она испугалась, что та умрёт. Представь себе: нас 8 человек в 15 метрах. Я, конечно, своего дивана не уступила, они надеялись, что я останусь у друзей, но я принципиально не хотела, да и неудобно было.
   Ты не пугайся, всё-таки приезжай, повидаемся, я жду тебя с нетерпением. Ты, верно, остановишься в гостинице, я буду чаще тебя видеть, хотя ещё слаба».

  Лидия Карловна скончалась 30 декабря 1949 года. Она была кремирована, урна с её прахом похоронили на Ваганьковском кладбище. Как Лидия Карловна прожила последний месяц перед кончиной ясно из письма, которое её сын, Фёдор Фёдорович Шольц послал своей двоюродной сестре  Марии Каспрович:

   Дорогая Маруся!
   Разреши мне обратиться так коротко по праву родства, хотя мы друг друга совершенно не знаем. Получили одновременно твоё и Лидино поздравления с новым годом, но оба они опоздали т.к. 30.12 в 5-30 мамы не стало – она умерла от рака. Ещё в сентябре рентген показал рак желудка в застарелой форме поэтому, а также принимая во внимание мамины годы, врачи отказались оперировать. Осталось лишь ждать конца и единственное, что можно было делать, это облегчать страдания. Мне было очень тяжело, т.к. кроме мамы моя жена с осени сделалась лежачей больной – у неё больное сердце. Я метался между двумя больными женщинами одинаково мне дорогими... Мама не знала о своей  обречённости, мы, конечно, скрывали это. К сожалению, я не имел времени написать тебе об этом: мама ведь очень ждала твоего приезда. Умерла она голодной смертью от истощения, т.к. полмесяца до конца желудок ничего не принимал. И все же, несмотря на то, что я был подготовлен ко всему и сам – то уже не молод ( в феврале будет 45) до сих пор чувствую себя осиротевшим и не могу войти в свою колею. Кроме того, я не ожидал такой скорой смерти: болезнь прогрессировала с ускорением.
   Жена моя стала тяжёлой больной – с осени третий раз в больнице, последний раз её взяли 25.12 за пять дней до маминой смерти. Несколько раз она была при смерти. Живу с осени исключительно нервами. Больным своим мало, чем помогал и ухаживал, т.к. вынужден много работать, чтоб просуществовать с семьёй в 5 человек. Не мог даже уделить достаточно внимания последним маминым дням. 18 часов до смерти она впала в забытье, не говорила (от слабости) и не узнавала меня. Внучки её тоже в школе каждый день, да и, кроме того, убедился, что больших эгоистов, чем дети, не бывает – они поняли и почувствовали утрату лишь тогда, когда всё свершилось. Вот и остался я один; Нина умерла в 1938, а мама сейчас, немного не дожив до 76 лет. Жена сейчас понемногу поправляется, и к концу месяца жду её домой, а пока живу один со своими двумя девочками: 12,5 и 14,5 лет. Маму, как она и хотела, кремировали, а весной буду хоронить её прах на кладбище, чтобы было, куда прийти иногда погрустить. Может быть, и я скоро пойду к ней, т.к. рядышком хочу быть. Сожалею, что не написал тебе о маминой болезни – может быть, всё же приехали бы. Она хотела проститься и увидеть племянницу, с воспоминанием о которой связано воспоминания её юности. Была мама всё же удивительным человеком, стойким и выдержанным – наше поколение уже не то, я гораздо слабее. Рак ужасная болезнь, и медицина бессильна перед ней.
Прошу тебя, напиши Лиде, Нетте и тёте Жене о маминой смерти. Я не знаю даже адресов их. Да и дома у меня до сих пор беспорядок, не найду ничего. 1-го кремировали маму, а 2-го я заболел, т.к. у нас большие морозы, было много хлопот и беготни. Меня прохватило, и я свалился с жёстким гриппом, и сегодня только второй день вышел на работу. Всё же думаю видеть тебя у себя когда-нибудь. Может быть, и соберешься всё же на Родину. Не знаю, правильно ли написал адрес: было бы обидно, если бы письмо это пропало.
   Целую. Твой двоюродный брат, Ф.Шольц
  *Здесь и далее цитируются письма из архива Марии Каспрович, предоставленные автору музеем Яна Каспровича в Закопане.