Посредник Часть пятая

Много позже была опубликована "Методология систематики", написанная в 1928 году. Она предваряла оба тома "Основ…" и пролежала в столе более 60 лет. Опубликовать ее раньше было нельзя. На сердце Владимира Николаевича инфаркты оставили 17 рубцов. Я стал его эпигоном.

Отец нередко бывал собеседником Владимира Николаевича. Они оба знали Анри Бергсона и читали его в подлиннике. Им было о чем поговорить, и не только о морфологии. Их родословия пересеклись через князей  Мещерских.
Михаил Васильевич князь Мещерский был женат на Наталии Григорьевне Языковой. Их сын - князь Иван Михайлович, "писал в 1718 году января 7 духовное завещание". Александр Николаевич Де Витт (1850 - 1912) был женат на княжне Надежде Алексеевне Мещерской
Родоначальник Лев выехал "из немец" при Великом князе Василии Дмитриевиче. Правнук Льва - Феодор Беклемиш в первой четверти XV века владел вотчиной в Радонеже и в Переяславском уезде. Берсень Беклемишев - один из образованнейших людей своего времени (по свидетельству С.М. Соловьева), подвергся опале. Как он сам рассказывал Максиму Греку, за то, "что  говорил великому князю Василию Ивановичу встречу о Смоленске и князь Василий того не полюбил да молвил: "поди, смерд, прочь, не надобен ми еси". Лишенный московского двора, Берсень был казнен в 1525 году.
Яна и Корнелия Де-Витт 20 августа 1672 года, в Гааге растерзала чернь, подстрекаемая Вильгельмом Оранским. Иван Максимович Языков - человек острого ума и любимец царя Феодора Алексеевича, имел свойственницу - Марфу Матвеевну Апраксину, ставшей женой царя. Сам он был растерзан стрельцами 15 мая 1682 года в Москве, у Архангельского собора.
Сохранилась переписка Владыки Василия (Кривошеина), архиепископа Брюссельского и Бельгийского, в которой упоминается Воля (Владимир Николаевич), которому он выслал книгу Пьера Тейяра де Шардена "Феномен человека". Этот монах Ордена Иисуса - один из учеников Анри Бергсона, известен открытием синантропа. Мой отец знал об этой книге, видимо, от В.Н. Беклемишева.
Беклемишевой была мать князя Дмитрия Михайловича Пожарского….

Со II курса стал получать одни пятерки. Во вкладыше к аттестату остались три четверки. По матанализу, органической химии и ботанике. Ботанику и органическую химия пересдал. Аналитическая математика мне была не интересна. Не та математика, которая была нужна мне. Сдавая экзамены по многим дисциплинам, испытывал досаду и желание вернуться к более глубокому их изучению. Обычно знал немного больше, чем предполагалось программой. Многие экзамены переходили в беседы с преподавателями и были радостны. Впрочем, некоторых преподавателей раздражала моя самоуверенность. На практикуме по эмбриологии, ориентированном на стандартное изучение позвоночных животных, меня раздражало отсутствие у преподавателя интереса к общим проблемам. Видимо это чувствовалось.
Нам на кафедре выделили собственные места в малом практикуме и мы после занятий продолжали определять насекомых. Евгению Сергеевичу хотелось научить нас определять с ходу, не снимая стекла с коллекционных коробок. Впоследствии мы научились узнавать большинство семейств. Я получил хорошую подготовку по энтомологии, но интересовался эмбриологией насекомых. После смерти отца этот курс не имел преемников и был выведен из программы. Кое-что мне рассказывал Саша Ланге, продолживший читать лекции и вести занятия по акарологии. Он был очень хорошим преподавателем.
Моя мама работала на кафедре и я часто в перерывах заходил к ней в кабинет. Вместе пили приготовленный ею кофе. Я посвящал ее всему, что представлялось заслуживающим внимания, о своих собственных делах и проблемах. Мы жили душа в душу и почти не расставались друг с другом. Старался не мешать ее работе. Она стала признанным специалистом по панцирным клещам - орибатидам. Позднее, когда поступил в аспирантуру и сам начал читать лекции и вести занятия у вечерников, меня поселили в кабинет вместе с ней. Мама часто советовалась со мной. Студенты ее любили. Приходили к ней за советом.
На своем месте я оборудовался для предстоящих исследований по эмбриологии. Поставил настольный термостат, микротом  и хороший микроскоп. Выстроил в ряд необходимые для гистологической проводки пробирки и банки. Стал запасаться реактивами и научился у Саши Ланге готовить микрохирургические инструменты, необходимые для вскрытия насекомых, их препаровки и культивирования. В сфокусированном пламени газовой горелки учился стеклодувному делу. Нагревая стеклянные трубочки и палочки посередине, осторожно растягивал их до разрыва. Тонкие оттянутые концы оплавлял и вставлял в формирующиеся здесь шарики мелкие обломки лезвий безопасных бритв или  энтомологические булавки. Получались миниатюрные ланцеты и препаровальные иглы. С их помощью под бинокуляром препарировал насекомых. Сначала их нужно было положить в холодильник и обездвиженных, но живых, подвергать вскрытию. Для этого, с помощью нагретого шпателя, вплавлял их в восковое дно препаровальной ванночки, лапками вниз, заливал дистиллированной водой и разрезал по боковому краю. Приподнимая покровы тела тонким пинцетом, обнажал операционное поле, заполненное дольками жирового тела. Удалив их, отводил в сторону кишечник и вынимал тонкими иглами интересующие меня яичники самок. По их состоянию и степени развития жирового тела можно было судить о физиологическом возрасте насекомых - понятии, введенным для малярийных комаров В.Н. Беклемишевым. Именно ему мы обязаны сокращением заболеваний малярией в нашей стране. В частности, если у основания яйцевых трубочек яичника, в месте их перехода в непарные яйцеводы, остаются "желтые тела" - остатки опорожненных фолликулов, то самки уже отложили сформированные яйца. Если их нет, а яйцевые трубочки заполнены яйцами, то в зависимости от стадии их развития, можно судить о том, когда яйца будут отложены. По числу желтых тел определялась кратность яйцекладок. Таким образом, основательно подготовился к предстоящему полевому сезону, который должен был провести в Закарпатье, в лаборатории Раисы Сергеевны Ушатинской. Той самой тети Раи, которая держала меня на руках, и вместе с нами опоздала на баржу, в Астрахани, во время эвакуации. Я предполагал заняться эмбриологией колорадского жука, уже проникшего в нашу страну. Когда попросил Евгения Сергеевича порекомендовать мне литературу по избранной теме, он принес мне несколько книг на разных языках. И даже не спросил меня владею ли я ими. Пришлось пользоваться словарями. Вспоминаю об этом эпизоде, с благодарностью.
После весенней сессии предстояла поездка в Звенигород. Мне пришлось многое успеть сделать в короткое время, до поездки в Закарпатье. Ее мне обещали засчитать вместо практики по зоологии позвоночных животных. Таким образом, я провел на Звенигородской биостанции только 1 месяц. Ловили и определяли рыб, птиц по их песням, собирали мхи, лишайники, водоросли и купались в Москве реке. Вечерами жгли костры, пели песни, иногда устраивали пикники в окрестных лесах. Ухаживали за девочками. Формировались пары перспективные или нет. Первые мечтали о будущем, строили планы, вызывали завистливое сочувствие  и уважение. Вторые не предполагали серьезного продолжения.
Однажды я попал в глупое положение. Вызвавшись собрать хворост для вечернего костра, пошел в лес. За мной "увязалась" сокурсница, относящаяся к разряду старших. Когда мы удались от полянки ей стало плохо. Я хотел бежать за водой, звать на помощь. Она удержала. Стала жаловаться на жизнь, на грубости мужа. Я искренне сочувствовал ей, хотел помочь и предлагал свое участие. Ей стало легче и мы разошлись. Отойдя, она обозвала меня дурачком. Потом узнал, что я не первый, но все-таки первый дурак. Я не считал себя дураком, но неприятный урок запомнился. Впрочем, он мне так и не пригодился. Я верил в искренность и чистоту чувств, тем более первых. Не горжусь этим, но дорожу. И не стыжусь, хотя взрослые ребята, прошедшие армию, подтрунивали надо мной. Заметил, что хорошие девочки, пришедшие в Университет после школы, стали более доверительны и доверчивы. Позже осознал, что следовало бы позаботиться и о собственной защите, и о душе.
Я тоже заглядывался на девочек, некоторые из них восхищались мной. Я был смел и, по свои меркам, очень силен. В этом отношении не уступал ребятам более крупным и высоким, вплоть до драк, которые, обычно, гасились друзьями обеих сторон. Обид не оставалось. Все шло нормально. Я шел своим путем. И вскоре уехал в Мукачево.
Прошел год, после ввода советских войск в Венгрию. В Закарпатье было тихо, но мне не советовали посещать венгерские деревни. На всякий случай была тулка. Я не охотник, но стремился выглядеть солиднее. Евгений Сергеевич просил проводить сборы насекомых и, особенно, злаковых мух - Chloropidae. Наряду с лабораторными занятиями предполагал совершать многодневные экскурсии. Раиса Сергеевна согласилась отпустить только вместе с лесной экспедицией и часть пути я провел в ее составе. Большую часть в одиночестве. Пешим ходом по лесам, полонинам…
Моей первой опубликованной статьей стала "О физиологическом возрасте колорадского жука".

На следующий год вернулся в Закарпатье с женой Лерой. Она была в группе энтомологов и на 2 года старше  меня. Выделялась строгостью и язвительностью комментариев. Ее благородная внешность ассоциировалась с внешностью юного Данте Алигьери.
Прошедшей осенью все вместе были на картошке, в Шишиморове. Жили в сельском доме. Сентябрь был дождлив. Проводя день за сбором картофеля после картофелекопалки, мокрые и грязные, выполнив нормы, валялись на сенниках в большой комнате. Борис Пшеничный играл на гитаре и пел морские песни. Веселились как могли. Пили водку, привезенную Борисом из сельпо. Шутили. Подтрунивали друг над другом. Лера редко разделяла наши шалости. Выделялась строгостью и сдержанностью манер. С гордостью ловил себя на мысли, что не уступаю ей в парадоксальности острот и шуток. Во время общей возни, дергая друг друга за руки и за ноги, я демонстрировал свою ловкость и силу. Однажды заигрались сверх меры. Я вошел в раж. Заметил, что ребята потихоньку выходят, оставляя нас одних. Опомнился, вышел вместе с ними.
Этому, запомнившемуся эпизоду предшествовал еще один. Поучительный. Одна из наших девочек, более развязная и курящая вместе с нами, выпила лишнего и привязалась ко мне с явным желанием стать ближе. Я спасался, а Борис Пшеничный взял ее на руки, вынес из дому и охладил в протекающем рядом ручье. Как кошку, чтоб не мяукала - сказал он.
Лера, разумеется, была сдержанней. Более того, мы подружились с ней, находя много общего в оценках, остротах и, быть может, в порядочности. Вернувшись на кафедру, я помогал ей делать стеклянные ванночки для бумажной хроматографии. Она изучала аминокислотный состав гемолимфы тутового шелкопряда. Сдружились. Ходил к ней в гости. Познакомился с ее родителями. Поженились. Летом вместе поехали в Мукачево, к тете Рае. Лера очень понравилась ей. Моя мама радовалась за меня, была очень приветлива с Лерой. Когда появилась первая внучка Анечка часто приезжала в гости. Мы жили у Леры. Иногда я приезжал домой, к маме. Для нее я уже стал взрослым. С мамой осталась Наташа. Она уже развелась со своим первым мужем и с мамой вместе воспитывала дочку Оленьку. Я возился со своей  Анечкой, часто гулял и радовался моему ангелочку. Большую часть дня проводил на работе. Вместе с мамой.
Дипломную работу готовил по эмбриологии колорадского жука. Необходимый материал привозил из Закарпатья. Несмотря на строжайший карантин привез в Москву десяток жуков, в плотно закрывающейся пробирке. Положил в стол и забыл. Вспомнил через год, а они начали шевелить лапками. И еще множество уже мертвых и разложенных на ватные матрасики. Летом, по совету Евгения Сергеевича, воспроизводил опыты Тоуэра. В них фиксировались длительные модификации, развивающиеся под влиянием разных режимов влажности и температуры. Характерные элементы рисунка тела жуков выстраивались в серии, казалось бы подтверждающие возможность наследования благоприобретенных свойств. Когда заинтересовался ламаркизмом, шеф преложил мне две книги. Одну, написанную им самим в соавторстве с Вермелем и Кузиным - "Очерки по теории эволюции". Вторую по современной биохимической генетике. Я освоил обе и сохранил детскую приверженность Ж.Б. Ламарку.

По материалам дипломной работы опубликовал две статьи. Одну с описанием эмбриогенеза. Вторую - на основе проведенных экспериментов. Хотелось узнать, насколько закон Вант-Гоффа (Q10), свидетельствующий, что скорость химических реакций при повышении температуры на 100 возрастает в 2 - 3 раза, приложим к морфогенетическим процессам. Отложенные яйца содержал при разных температурах в пределах оптимума - при 170 и 270. В первом случае эмбриональное развитие завершалось почти за 200 часов. Во втором - почти за 100. Однако, в обоих вариантах процесс дробления завершался за 12 часов. В первом - почти все время отводилось для заключительных органогенезов и почти сформированный эмбрион дожидался своего часа. Таким образом были противопоставлены термостабильные процессы процессам термолабильным. Их соотношение регулировало ход развития в соответствии с фенофазами кормового растения. Имея уже три опубликованных статьи, вполне мог рассчитывать на осенний прием в аспирантуру.
Между тем, мое зачисление, несмотря на отлично сданные вступительные экзамены, откладывалось 15 раз. Позднее, Евгений Сергеевич намекнул мне, что реформы моего отца на факультете, были не всеми восприняты благожелательно. У Исайки Презента и Лысенко еще оставались сторонники среди партийцев. Они были и в ректорате. К тому же я не был комсомольцем, хотя, как оказалось, и был принят в ВЛКСМ задним числом, для благоприятной статистики и отчетности.
Так или иначе, приняли. Предстояла работа. Я решил провести сравнение эмбриогенезов в пределах одного семейства жуков листоедов. На этом уровне точности сравнения еще не проводилось. Предполагалась, что всем подсемействам и родам характерен общий тип развития, хорошо изученный на примере и колорадского жука, и еще нескольких видов. В таком случае, сравнивая их яйца по относительному обилию желточных гранул, можно было определить влияние запасов желтка на ход развития. Увеличение относительных количеств желтка могло бы демонстрировать значение эмбрионизации развития. По существу, мне хотелось получить еще один, дополнительный аргумент теории, разрабатываемой моим отцом.
После сдачи экзаменов кандидатского минимума, Евгений Сергеевич предложил мне вести занятия по общей энтомологии на вечернем отделении. И еще разрабатывать курс лекций по эмбриологии насекомых. Иными словами - сочетать научную работу с преподаванием. Быть ученым и учителем. К занятиям я готовился особенно старательно. Мама помогала мне советами - она вела курс акарологии после Саши Ланге, отстраненного от участия в "педагогическом процессе" за аморалку. Его подставила та же самая, которую Боря Пшеничный уже охлаждал в ручье, в Шишиморове.
В аспирантуру годом позже поступил Володя Ковалев, специализирующийся по двукрылым и местным красоткам. Еще через год - Анатоль Шаталкин, дипломная работа которого содержала анализ длительных модификаций с использованием уравнений термодинамики. Первый ловелас был страшон, но обаятелен. И с большим чувством юмора. Подготовил хорошую кандидатскую диссертацию по Empididae. Защитил. Позднее, запутавшись в своих чувствах, отравился. С Анатолем общаемся до сих пор. Я учусь у него новым принципам систематики. Старым, восходящим к эссенционализму и Аристотелю. К типологии и морфотипу. К Ламарку. Недавно он опубликовал очень содержательную монографию "Философия зоологии Жана Батиста Ламарка: взгляд из XXI века". Я уже ознакомился с этим ценным для меня подарком, но отложил изучение до летних каникул, до дачи. Там у себя, на просторном втором этаже, за письменным столом, сделанным своими руками, у раскрытой в сад балконной двери, предвкушал особое удовольствие. Анатоль постарел. Тяжело пережил гибель жены. В свое время я подставил ему плечо и благодарен ему.
Аспирантура означат воодушевление. Она ассоциируется с творчеством молодых. Мы творили, воодушевляя других. К нам, к общей радости творчества, тянулись многие и не только студенты. Если б имели все, что нужно для работы в это светлое время, что бы сделать смогли, что сотворили бы. Была общая нужда во всем, кроме собственного воодушевления. Впрочем, когда есть все и все что нужно можно просто достать …. Аспирант должен быть хоть немного голодным и знать систематику.

Систематика есть кратчайшее описание всех явлений по степеням их сходства; номотетика - по степени постоянства их связей во времени; систематика создает классы, номотетика - законы. Оба метода ничего не объясняют, а лишь описывают; ведь объяснение есть лишь описание в более общих терминах, то есть анализ явлений до общих элементов и указание на способ реконструкции.
Обращаясь к вопросу о назначении науки, напомню, что сама наука есть элемент культуры; культура же ориентируется на извечные ценности бытия.
Воспроизводство культуры и сохранение ее традиций предполагает передачу из поколений в поколения освоенных духовных и материальных ценностей, накопленного опыта и приобретенных навыков. В исходном состоянии такого рода преемственность осуществлялась в семейных кланах, образующих династии мастеров, в замкнутых от мира кастах жрецов, то есть путем непосредственного приобщения потомков и учеников к духовному опыту отеческого поколения. Сохраняемые в роду (в кастах) культ и секреты мастерства при нарушении преемственности поколений терялись и воссоздавались изредка на основе сохранившихся преданий и созданных ранее образцов. Непосредственность передачи культурных достижений и традиций сообщала известный колорит и полноту воспроизводимой культуре, ее традиционность. Воспроизводящей "матрицей" служило поколение отцов и учителей, и воспроизводимый "слепок" переходил к потомкам, которые сверяли достигнутое ими с сохранившимися эталонами предков. Отношения воспроизводства развертывались в ряду поколений, во времени, по вертикали, как например, среди простейших, одноклеточных организмов: делящаяся пополам материнская особь передает двум дочерним особям половину своего тела, а дочерние - достраиваются до исходного состояния. К этой аналогии я вернусь позднее, обсуждая преемственность поколений и их интеграцию….
Нередко эти хрупкие связи поколений прерывались, но сохранялись драгоценные образцы, вещественные свидетельства культуры, которые могла бы разрушить лишь рука варвара. Утрата этих свидетельств подчас невосполнима. Однако полная деградация культуры возможна при разрушении духовной атмосферы, ниспровержении идеалов. Нашим поколениям выпал жребий испытать все это и быть свидетелями невыразимого варварства….Многие элементы традиционной культуры наших предков утрачены навсегда.
Павел Флоренский писал В.И.Вернадскому в связи с развиваемой концепцией ноосферы, что культурные ценности и достижения человеческого духа сохраняются во времени и полнее, и лучше, чем иные свидетельства материального производства наших предков. Почти как у М.А.Булгакова в "Мастере и Маргарите" - "рукописи не горят!".
Быть может, нам все же удастся восстановить что-то из утраченного, что-то воссоздать заново, но для этого необходимо возобновить каналы передачи информации - семейный уклад и духовную атмосферу,  своего рода почву для воспроизводства культуры. Здесь уместно прихотливое сличение с сообществами растений, восстанавливающимися после лесных пожаров и природных катастроф в ходе сукцессий. Сначала, если не повреждена почва, восстанавливается травостой, затем - кустарник, затем - светолюбивые деревца. Под их пологом прорастают теневыносливые сосны и ели. Вскоре они вырастут, затеняя ольху и березки и, в конце концов, восстановится темнохвойная тайга севера Русской равнины. Если же почва уничтожена, то для ее восстановления микробами, лишайниками и мхами, сменяемыми травами, необходимы столетия.
Между тем воспроизводство существенно меняется, когда, наряду с традиционными способами преемственности поколений, духовная культура переводится в компактную форму обобщений и законов, и тиражируется посредством учреждения школ и академий, посредством письменности, книгопечатания, создания библиотек и архивов. Правда, любое обобщение неравнозначно оригиналу, и даже если оно проведено вполне корректно, безупречно, в научном стиле современности, то все же представляет собой не более, чем имитационную модель реальности.
Способность и стремление человека к обобщению своего духовного опыта, к сведению многообразия культурной жизни в компактную, доступную тиражированию форму воспроизводимых знаков, формул, законов ведут к развитию науки - своеобразных геммул культуры, своего рода "генетического кода", обеспечивающего хранение и воспроизводство оригинала в последующих и в более отдаленных поколениях, пусть даже и неполное. При этом воспроизводство становится более прочным и технологичным, менее подверженным случайным прихотям; культура становится достоянием многих, а наука - способом ее репликации.
Отношения преемственности поколений, перенос во времени накопленного духовного опыта, став более опосредованным, более технологичным и отчужденным, несколько заслоняются взаимодействиями современников, их конкуренцией друг с другом, и милая архаичность традиционной культуры подчас сменяется ее массовыми формами, доступными обобщению, тиражированию, хранению и распространению. Наряду, а, скорее всего, на смену вертикальным взаимодействиям от предка к потомку и, соответственно, преемственности поколений, приходят горизонтальные взаимодействия сверстников, способные выразить духовный опыт не в адекватной форме, а только в имитациях и инсталляциях; среди всех когда-либо существовавших и существующих ученых - подавляющее большинство (95%) - наши современники: преемственность научных школ заслоняется их конкуренцией между собой, и редкая ранее грамотность сменяется почти всеобщей малограмотностью, весьма устойчивой и конкурентоспособной.
Итак, мы выделили два способа воспроизведения в поколениях культурных ценностей и традиций, нередко соседствующих и взаимно дополняющих друг друга, нередко конкурирующих между собой: один - более полный и непосредственный, архаичный и традиционный; второй - более технологичный и современный, более устойчивый и менее ранимый, но менее адекватный воспроизводимому оригиналу. Согласитесь, описания и литографии Сикстинской Мадонны никогда не заменят оригинала Рафаэля! Этот второй способ, основанный на развитии науки, нередко противопоставляется иным формам общественного сознания, иным элементам культуры. В этом отношении особенно показательны попытки дать научное обоснование морали, этике, эстетике - попытки, обреченные на неудачу и лишь компрометирующие тех, кто их предпринимает.
Научная картина мира неизбежно неполна. Когда ученый стремится дать объяснение всему и вся, и трактовать религиозную догматику, это вызывает не меньшее сочувствие, чем попытки изложить стихотворение прозой или описать картину мастера словами. Правда, произведения многих "передвижников" и соцреалистов выдерживают описание словами, что равнозначно признанию их невысоких художественных достоинств, их "литературщины".
"Что возможно расчленить - поддается расчленению и тщательному объяснению, что расчленению не поддается - рассматривается так, как оно есть…" (Дильтей, 1894). Научное знание, по своей, человеческой природе представляет целостность, но именно знание, но не сама наука, расчлененная на отдельные дисциплины. Условность этого расчленения, предопределенная немощью нашего разума, не способного вместить и осмыслить все обилие фактов и концепций, подчас выносится "за скобки" и забывается. Несть числа попыткам объяснить биологию только химией или физикой и свести все проблемы человеческих взаимоотношений лишь к биологическим основаниям, а любовь Божью - к юридическим  нормативам.
По-разному оценивают сближение Знания и Откровения, но вряд ли уместно само сопоставление их друг с другом. Научное знание - один из элементов общественного сознания, которое вместе с другими его формами входит в состав культуры; сама же культура ориентирована на извечные ценности бытия, обретаемые в глубокой вере. Однако, как любое доброе дело, наука, освобожденная от навязанных ей претензий, приближает нас к осознанию реальности. Не религия требует научного обоснования. Наоборот, сама наука нуждается в оправдании и, видимо, найдет его в смирении и покаянии.
Между тем, уникальные, неповторимые и невоспроизводимые в эксперименте события и факты выпадают из поля зрения науки, представляются случайными. Наряду с уникальностью и простым незнанием причин событий и состояний, источником мнимой случайности является та самая несоизмеримость, которая, ведет к мнимым числам и провалу в вечность. Кроме того, быть может не все воспринимаемое нами доступно импликации и выражению в компактной, обобщенной форме. Я бы не рискнул предположить саму возможность резюмирования тех впечатлений, которые мы получаем от созерцания великих проявлений природы и человеческого духа. Так или иначе, но путем объективного, то есть отстраненного и беспристрастного познания (если даже оно возможно вообще) нельзя выйти за пределы представлений, за восприятие лишь внешней стороны явлений, лишь отношений между ними, но не самой их сути и смысла. В противовес этой истине выдвигается другая, согласно которой, мы сами не только познающие субъекты, но и познаваемые существа, мы сами "вещь в себе" и, в силу этого, должны стараться понять природу из самих себя - самих себя из природы. Иными словами воспользоваться "дорогой изнутри" (Шопенгауэр), которая есть сопричастие и эмпатия - все то, что к нам обращено в призыве "возлюбить как самого себя". Только так, в субъективной объективности, преодалеются  греховность и отчужденность знания, а наблюдатель и объект сольются воедино в познании сути, в постижении истины.

Вечерние занятия были мне интересны. Интересны студенты и их собственные интересы. Меня никто не контролировал, а если  контролировал, я этого не замечал. Был свободен в общении, оригинален и в меру остроумен, по мнению моих новых учеников. К тому же накопил солидный опыт, занимаясь репетиторством. Верил в свои силы и был привержен науке. Прошло время. Установились добрые контакты со студентами. В группе преобладали девочки. Мальчиков было только двое. Все они были мне даны на откуп.
Мои девочки - вечерницы хором признавались в любви. Пряча смущение,  убеждал их, что путают свои чувства с естественным материнским желанием взять меня, маленького,  на ручки, защитить, прижать к сердцу. Многие были значительно старше и больше меня, с большим опытом жизни. Я несколько комплексовал из-за роста - отрастил бородку и потом навсегда сросся с ней. Однажды, на лекции, поднимая с пола упавший карандаш, наклонился под стол. Сидящая за ним девочка с кокетливым вызовом спросила - что еще нашел под столом. Нашелся - ответил - только пару хорошеньких ножек. В наших отношениях не было панибратства. Они никогда не обращались ко мне только по имени, никогда не подтрунивали надо мной и хранили меня в моем собственном естестве. В глубине души они оставались светлыми, чистыми, несмотря на все, с чем пришлось встретиться в жизни. Многие из них выполняли у меня дипломные работы. Некоторые можно было опубликовать, но им было не до этого. Вспоминаю с теплотой и любовью. Они видели во мне Учителя и спустя много лет, при редких и случайных встречах, обращались ко мне именно так. Кроме того, заметил, что притягиваю маргиналов.
Один из них - Олег Мельников, младше меня на несколько лет, выполнил под моим руководством замечательную работу по эмбриологии термитов. Отличался особыми способностями и врожденной агрессивностью.  Его можно представить в компании древних викингов. Среди них он был бы своим. Этот мужественный и неординарный студент, сын полковника НКВД, сам обрел  самостоятельность. Сначала стал официантом с Беговой. Вывесил из окна пиратский флаг, попал в милицию и на психиатрическое освидетельствование. Диагноз - врожденное уродство характера. Обладал замечательной памятью, писал стихи и в спорах, даже с деканом, загонял его в угол. Вместе с ним в составе маленькой экспедиции были в Каракумах. Изучали термитов по договорной тематике кафедры. Метили их радиоактивным йодом. Близ станции Баба-Дурмаз под Ашхабадом вскрывали термитники. После тенистого Ашхабада и журчания в арыках воды -беспредельное пространство пустыни под палящим солнцем. Ошущение полной свободы. Близкие звезды на ночном небе и сольпуги, собирающиеся к костру. На огонь прилетали изящные эмпузы. Доверчиво садились на волосы. Выезжали в Красноводск. От жары, несмотря на влажную тряпку на голове, ходили как лунатики на грани солнечного удара. В Москву вернулись с хорошим уловом. С Олегом подготовили хорошую работу по эмбриологии термитов. Он опубликовал статью. Сделал хороший диплом. Мы сблизились с ним, с его компанией рыцарей и диссидентов. Среди них были молодые мужчины и женщины. Пили плохое вино (портвейн 777), гордясь именно тем, что оно плохое. Запомнились немногие, например, подчеркнуто независимый и манерный Володя Мохнач. Впоследствии он стал популярным историком русской идеи. Читали и распространяли "Хронику текущих событий" - "Белый ТАСС". Олег и моя дипломница Наташа Гамбарян засветились на процессе по делу вышедших на Красную площадь пятерых демонстрантов, после подавления пражской весны. Абсолютную отличницу и мать троих детей удалось отстоять. Я взял ее на поруки. Ее муж-подлец отрекся и осудил. Олега выгнали из Университета за полгода до защиты диплома. Оказалось, что засветились только двое из Университета, только с Биофака и только дипломники Ю.А. Захваткина. Мною заинтересовались органы, но я прикинулся запуганным и добрейшим дурачком, существующим только в мире науки, не знающим что к чему в нашем мире. Все это аукнулось позже, когда пригласили заведовать кафедрой зоологии беспозвоночных в Университете. После М.С. Гилярова. Нашлись "доброжелатели" и представили парткому записочку из органов.
Вместе с Олегом принимали в моей одинокой квартире приехавшего на совещание Павла Григорьевича Светлова. Ему было интересно с нами. Он понимал, что в моей семье непорядок. Я пояснил - он ответил, что понимает все - "От безобразий городских и до безобразья эфира" по Игорю Северянину. Позднее, он стремился помочь Олегу. Писал ректору - И.Г. Петровскому. Я тоже посетил его, но без результатов. В его приемной старая секретарша, хорошо помнящая моего отца, тихо передала мне его личное дело. Она тоже была из бывших.
Много позже, после крушения режима, Олег защитил диплом. Считая амнион принадлежностью эмбриона, я заинтересовал его формообразовательными потенциями этой зародышевой оболочки. Было известно, что она участвует в образовании задней кишки (проктодеума). Олег обнаружил в ней три рудиментарных сомита и выступил с открытием трех новых сегментов тела у насекомых. Некоторые энтомологи его поддержали. Я счел его претензии чрезмерными. По моему совету он исследовал развитие предротовой лопасти (акрона), которая могла претендовать на гомологию с верхним полушарием личинки кольчатых червей - трохофоры. Ее теменной орган мне представлялся гомологичным вентральному ганглию симпатической нервной системы насекомых. В самых общих чертах это соответствие подтвердилось, но все оказалось менее интересным. Олег не мог воспринять типологический подход В.Н. Беклемишева и не стал моим преемником Его филогенетические спекуляции не привлекали меня. Наши отношения изначально не были обоюдными. Он не дал мне новых идей и несколько утомлял демонстрациями геройства. Так или иначе, наши контакты сохранились до сих пор. Ему предлагали аспирантуру в Академии наук, но он отвлекся новыми идеями за пределами биологии. Многим он казался настоящим мужчиной. Очень жаль, что сейчас он ослеп. Сохранил все, чем отличался от всех нас раньше, но стал осмотрительнее. Полуслепым  по-прежнему был готов схватиться за нож, оставаясь рабом своей собственной натуры. Этот интересный и, по своему, благородный мужчина искал трудностей и находил их. Прежде всего он был труден себе самому. Воплощаемый им образ мужчины мне не был интересен. В отличие от своих сверстников, я так и не заматерел после 30 лет. Просто стал стареющим подростком, сохранившим детскую приверженность Женщине. Пришел к выводу, что эволюция имеет материнское начало, что сама Жизнь обращает к нам  свое женское лицо. Наша жизнь низвела женщин с пьедестала. Они кокетничают с мужчинами, заискивают перед ними, гортанно смеются. Мне это неприятно. Я их не понимаю до сих пор, но уже менее удручен этим.

Прошло несколько лет. Лера становилась деспотичнее. Стало холодно вместе. Она уставала, стала раздражительней. Часто опускала меня до плинтуса. В это время мы вступили в кооператив для постройки квартиры. С деньгами для первого взноса помогли ее родители и моя мама выделила свою долю на комнату, чтобы жить вместе с нами. В то время я уже был в аспирантуре, готовился к защите кандидатской диссертации, или даже защитил ее. И уже приступил к докторской. Не помню. Вспоминать и рассчитывать сроки нет желания. Есть желание забыть все, кроме моих детей и минут вдохновения.
Защита кандидатской диссертации прошла блестяще. Мне оппонировали профессор Г.А. Шмидт и Е.Н. Поливанова из Института морфологии животных. Сейчас моя диссертация мне не интересна, но я стал профессионалом, признанным профессиональными эмбриологами. Почти все из них тоже не были мне интересны.

Ожидание новой квартиры. Возможность жить самостоятельно еще продолжала греть сердце. Может быть все и устроиться. Радость находил в своей собственной работе, в общении со студентами и друзьями, в осознании грандиозности проблем и возможных путей их решения.
Так или иначе, я вернулся домой к маме, в ожидании новой, трехкомнатной квартиры, где вместе с нами будет и моя мама. Приезжал к Анечке, гулял с нею и встречал язвительные реплики жены. После этих визитов начал выпивать. Еще студентом, на практикуме по биохимии, определил высокую активность алкагольдегидрогеназы и не боялся пить. Алкоголизм мне не грозил, в отличие от бытового пьянства. Иногда жалость к Лере разрывала сердце. Она не понимала, что делает и, поэтому, не виновата. Тем более, что я и сам не подарок. Весной вместе с ней поехали на ее дачу, в Валентиновку. Вымыть все к переезду Анечки. Выпил. Лера понимала меня, пожалела. Общие радостные перспективы снова сблизили нас.
Когда появилась вторая дочка - Машенька, я вернулся. Можно было думать о скором переезде в новый дом на проспекте Вернадского, недалеко от Университета, но был поставлен ультиматум, что бы Елизавета Михайловна не мешала нам. В новую квартиру мы переехали вместе с мамой. Я оставил жену с двумя детьми, продолжая думать, что все еще было в ее руках. Временами меня допускали к детям. Лера с детьми оставалась дома, со своими родителями, моя мама не хотела нам мешать. Вернулась к Наташе. Я остался один в новой трехкомнатной квартире. Я не думал о разводе, продолжая постоянно размышлять. О полярности яйца насекомых. О роли дробления в онтогенезах. Об эктодерме, организующей взаимодействия с внешним миром, и вытесняющей другие зародышевые листки…

Лера приезжала редко и я не интересовался - зачем. Всю зарплату отдавал ей. Сам занялся репетиторством. Готовил школьников к поступлению на Биофак. Пошли слухи о высоком классе моих занятий. Даже старый знакомец моего отца - профессор Алпатов попросил меня подготовить дочку своих знакомых - Иру Петрову. Высокая, красивая, с ореховыми глазами она оказалась прилежной ученицей.
Однажды Ира спросила меня не смогу ли я взять для подготовки и ее подругу. На следующее занятие она пришла вместе с Леной Земляковой. Леночка была меньше ее, но таких пушистых, пепельных волос и синих глаз я не ожидал. Это было замечательное существо, очень скромно одетое и сообразительное. Милый зверек смешно морщил носик и щелкал белыми зубками в редких, очень редких промахах при ответах. Предлагаемые мной рисунки она быстро воспроизводила в тетрадке. Вероятно могла бы стать художницей, но избрала биологию по зову сердца. Редко, по случайным поводам упоминалась бабушка. Сложилось впечатление, что живет с нею. Без родителей. Я привлек внимание тем, что отказался от дополнительной оплаты. Ведь их было двое на одно занятие.
Однажды, во время наших бесед, она стала свидетельницей визита моей супруги. Я старался как мог погасить разгорающийся скандал и смутился чрезвычайно. Наверное у моей ученицы сложилось впечатление, что пришла ненормальная. На вступительных экзаменах в Университет, Лену подвела математика. Я уже забыл о ее существовании, но на следующий год встретил на балконе, перед Большой аудиторией. Она поступила. Год проработала в школе лаборанткой. Увидев, обрадовался, поздравил с успешной сдачей экзаменов, с зачислением. Пожелал успехов.
Через год, при распределении по кафедрам, Лена избрала энтомологию. Курсовую работу хотела выполнять под моим руководством. До этого она уже собирала насекомых и была в экспедиции вместе с Еленой Михайловной Антоновой, в Беловежской Пуще. Елена Михайловна - специалистка по бабочкам-пяденницам из Зоомузея, прославилась как руководитель школьного энтомологического кружка. Меня она считала заносчивым выскочкой. Я ее - старой девой, с замашками фельдфебеля.
Я уже был кандидатом, ассистентом кафедры. Читал курс эмбриологии насекомых и освоил почти всю литературу по эмбриологии беспозвоночных. Необходимость обобщения громадного набора фактов стимулировала мысль. Конспекты лекций преобразовывались в разделы и главы будущей монографии по эмбриологии насекомых. Необходимый для всякого преподавателя диплом об окончании университета марксизма-ленинизма, мне выдали, засчитав трехлетние посещения философского факультета, по специализации "история философии". Завязались отношения с ребятами из института философии, которые занимались критикой западных мыслителей. Под этим предлогом в их сборниках излагалось с возможной подробностью все то, что подлежало последующему критическому разбору. Благодаря этому я имел представление о достижениях чуждой нам философской мысли.
Многие способные преподаватели уделяют чрезмерное внимание педагогическому ритуалу, другие - посвящают себя правильному воспитанию студентов. Они считают их своими детьми или младшими коллегами. Я ищу в них собеседников, вовлеченных в сотворчество. Они помогают мне в поиске фраз, коннотаций, метафор. Своим недоумением и вопросами. Я использую их для себя и по их глазам вижу в чем прав или неправ. Я не общителен, но открыт для общения. Я не горд и не ищу внешних признаков успеха, признания и сопутствующих им житейских благ. Я не щедр и не скуп, но храню для себя независимость и свободу, и возможность того и другого, и свой собственный голод и жажду, и боязнь пресыщения. В этом смысле я жаден, и очень. И к тому же аскетичен, как инок.