Леди Генри. глава 5

Спустя две недели граф Генри получил письмо, перевернувшее привычный уклад жизни замка.

Анри в очередной раз отправился в Лондон по поручению графа и как его доверенное лицо. Оттуда он намеревался поехать в Мюнхен для переговоров о поставках мяса в Англию. Анри любил Баварию, как он сам утверждал. Мюнхен, окруженный горами и озерами, прославленный прекрасной архитектурой, музеями, шумными празднествами был, несомненно, красивейшим городом Германии. Анри любил прогуливаться по Английскому саду, вскидывая на ходу фамильную трость с набалдашником из слоновой кости, по спокойным чистым улицам с домами в стиле ренессанс, любил стоять под Триумфальной аркой, когда над ним возносилась Бавария, правившая четверкой львов. Его поражал этот чисто арийский кич – огромный символ крохотной страны. Он любил автомобильные прогулки по отрогам баварских Альп, серпантин каменистых дорог, виллы в девственных горных уголках, утопающие в зелени, к которым ведут подъездные дорожки, посыпанные ракушечником.

Любил он проводить вечера в «Альпийском кабачке» в старом городе, где за четверть литра крепкого выдержанного вина брали на десять пфеннигов дороже, и слушать разглагольствования педантичных и умных землевладельцев, своих приятелей. Но не только землевладельцы навещали этот ресторан, славящийся поистине бюргерским уютом и кухней, бывали здесь и политические деятели. Господа эти основательно и гордо возвышались за столами, сработанными из мореного дуба, на массивных полированных скамьях. Эти люди имели твердое положение и столь же твердые взгляды на политику, искусство, жизнь. Бавария была автономным государством, и все эти люди кичились своим положением. Германия состояла из восемнадцати независимых государств, но, в сущности, они давно превратились в провинции.

Анри не было дела до политики, он с любопытством смотрел на всех этих господ, облеченных пышными титулами, на всех этих президентов, парламентариев, демонстрирующих свою власть, ведущих борьбу против общегерманского правительства, не желающих исчезнуть с политической арены. Он только качал головой, зная, что он для них чужак. Но это не мешало ему посещать «Альпийский кабачок», хрустеть поджаренными свиными сосисками, пить пиво и выговаривать непривычные немецкие слова.

А в этот раз поездка на Баварское плоскогорье обещала быть для Анри особенно приятной, ибо, кроме дел, он ожидал найти все столь же благосклонный взгляд некой Ванессы фон Крюгер, уроженки Северной Германии. Натягивая краги и захлопывая дверцу «Оксфорда», он весело рассмеялся на вопрос Ричарда, выбежавшего проститься с братом.

- Еду вести переговоры с баварскими поросятами на предмет свинины! – сказал он.

Джон стал правой рукой графа. Теперь он занимался родовым поместьем Генри, делами двух лондонских предприятий, а так же винодельческой фермы во Франции. Через руки Джона проходили банковские счета, которые он каждое утро доставлял графу, а так же договора и иные деловые бумаги. Ричард по-прежнему доставлял немало хлопот, но сопротивление его было сломлено, и мальчик постепенно свыкался со своим новым положением. Теперь Джон был основательно загружен работой, и такая занятость нравилась ему. Он снова знал, к чему приложить свою энергию, опыт, целеустремленность. Уверенный в своих силах он чувствовал себя как рыба в воде среди всех этих сложностей – акций, векселей, ренты. Он радовался тому, что снова сможет применять свои знания на практике. Вернулась легкость, радость бытия, сознание того, что жизнь открывает ему новые прекрасные возможности. Он уже не бродил по поместью в одиночестве, коротая редкие свободные часы в библиотеке. Меланхолия, наконец, оставила его.

Джон сознательно и планомерно выстраивал отношения с Ричардом. Но эгоизм так глубоко пустил корни в душе ребенка, что Джону стоило немалых сил, чтобы пробиться к его ценным, благородным качествам.
 
Вот уже третий день Ричард опять дулся на своего воспитателя. Юный граф явно затаил обиду после ссоры во вторник, и теперь демонстративно ходил на прогулки исключительно с мисс Уиллис.  В воскресенье они с Джоном собирались в Кентербери осмотреть собор, его потемневшие от времени столетние башни, пронзающие облака шпили, величественные контрфорсы. Здесь, по извилистым улочкам Джон бродил еще ребенком, наслаждаясь тишиной и присутствием тайны, ощущая на себе эту тайну, восхищаясь оттенками красок и игрой линий. Здесь были старинные склепы, могилы с надгробными надписями, позеленевшие и сглаженные ветром и водой – Фома Беккет, гугеноты, Черный Принц. Его поражали и вызывали благоговейный страх резные ворота монастырской ограды, куда он входил с горбатой солнечной кентерберийской улочки, попадая под сень собора, словно оказываясь в далеком, непонятном прошлом.
Этим же путем Джон хотел провести юного графа, и теперь не без улыбки думал, помешает ли Ричарду его заносчивость провести день в Кентербери. Впрочем, мальчика могла прельстить автомобильная прогулка. И все-таки, Джон с уважением относился к чувствам Ричарда.

- Вот уже прирожденный делец. Он сумеет извлечь выгоду из любой ситуации, - усмехнулся Джон.

Утром пришла почта, и после завтрака Джон принялся ее разбирать. Это были деловые предложения от предпринимателей, счета банков, подробный отчет дворецкого новой виллы на Темзе, которую граф приобрел для Анри, приглашения на светские рауты, личные письма, газеты, какие-то рекламные листовки, снова приглашения. «Сколько шелухи!» - думал Джон. Он уже начал откладывать бумаги, с которыми мог разобраться сам, как вдруг внимание его привлек плотный голубой конверт с французским штемпелем. Это было письмо, адресованное лично графу. При первом же взгляде на почерк, Джон понял, что послание от женщины. Несколько лет он занимался графологическим анализом, и мог по почерку уяснить для себя настоящий характер писавшего. Ему нравилось проделывать такие штуки на вечеринках и видеть потом любопытные и растерянные лица приятелей и знакомых. Позже, осознав, какую силу дает ему этот неординарный и зловещий дар, он перестал забавляться таким образом на потеху компании. Но нет-нет, да и возвращался мысленно к тому, что это хобби он мог бы превратить в профессию.

И вот теперь Джон пристально всматривался в надпись на конверте и интуитивно дробил линии стройных готических букв в соответствии с методом анализа. На конверте не было обратного адреса и имени, буквы на штемпеле были нечетки, но не оставалось сомнений, что место отправления письма – Париж.

Он отодвинул бумаги и откинулся на стуле. Нет, нет, говорил он себе, на свете великое множество женщин, и ничего удивительного в том, что кто-то пишет графу. Ведь граф еще не старик, к тому же заметная и яркая фигура в Англии.

Джон встал и прошелся по кабинету. «Сегодня много работы, - убеждал он себя. – Необходимо собраться и быть точным. И что это ты так всполошился? Для этого нет причин, совершенно никаких причин». Он возобновил разбор корреспонденции, все время держа в поле зрения голубой конверт. Потом замер, положив локти на стол, и стал прислушиваться к себе. Сердце забилось в груди, и он вдруг почувствовал, что знает содержание письма. Его бросило в жар, но лицо сильно побледнело. «Это трусость, - объяснял себе Джон. – Ты боишься фантома, кумира, который сам же и выдумал от безделья. Но человеческие увлечения – как вода: можно погружаться, но удержать по своему желанию – никогда!».

Он потер рукой лоб и снова стал. Нет, он не испугался, конечно же нет, дело в другом. Но это «другое», эта причинно-следственная связка была так туманна, так неопределенна, что Джон попросту назвал себя идиотом. Он подошел к окну и долго смотрел на зеленеющий подлесок и солнечные блики, сверкающие на спокойной глади Темзы.

Потом Джон отошел от окна, снова прошелся по комнате, сунув в рот сигарету. Так, нужно сесть и успокоиться. Ничего не случилось, и ничего не произойдет впредь. Джон просто рассыпался на осколки, но следует вновь себя собрать и обрести целостность. «Через несколько часов граф сообщит мне то, что я уже знаю, - думал Джон. – Это ничего не меняет. Граф женат, и совершенно нормально, что…» Здесь Готфрид пресек себя, ибо даже в мыслях страшился произнести имя, страшился потери собственной тайны, нравственных переживаний. Он понимал, что в глубине его «Я» разворачивается конфликт, трагедия, в мыслях он стремился к абсолютному и беспредельному, к этой женщине.

Он снова подошел к окну и будто впервые увидел небо, резкий солнечный свет, мисс Уиллис в бежевой накидке, завитую и чинную, медленно прогуливающуюся по садовой дорожке с болонкой на поводке, Ричарда, который воспользовался ее сентиментальной отвлеченностью и с наслаждением шагал в белых носках по только что вскопанной садовником клумбе, увидел ветер и стремительно бегущие в прозрачной сфере облака. Джон выдвинул ящик стола, взял ключ и быстро вышел из комнаты.

Спустя час Джон открыл черную резную дверь. Кабинет графа был залит солнцем, на люстре девятнадцатого столетия посверкивали грани. Граф Генри поднял глаза от книги и улыбнулся. Среди мебели в стиле ампир он выглядел наиболее внушительно, и в то же время вид его располагал к себе. Джон окинул взглядом морские пейзажи, снова задержавшись на картине Боголюбова.

- Прошу вас, мистер Готфрид, - громко сказал граф. – Входите, прошу. Я зачитался одной любопытной книгой. Могу смело рекомендовать вам.

Джон опустил глаза на обложку, не запомнив ни автора, ни названия книги.
Корреспонденция лежала на столе, Готфрид без улыбки, скрестив на груди руки, отвечал на вопросы графа, и очередной конверт вскрывался крупными холеными пальцами.

Джон поклонился и вышел, воображая еще себя в кабинете. Наконец, он осознал, что стоит на лестнице и хищно мерцающими клинками. Он  понимал, что был сегодня не на высоте. Но самым смешным оказался финал.

- Что это? Любопытно! – сказал граф, поднося к глазам голубой конверт и рассматривая иностранный штемпель. – О, господи! Может ли это быть? Возможно ли? – воскликнул он напряженным, дрогнувшим голосом. – Это письмо от графини!
И Джон залился краской, как идиот!

Он резко повернулся и побежал вниз. До вечера он просидел в библиотеке с сочинением Платона в руках, не выйдя даже к обеду. Когда стали меркнуть витражи, рисунком повторяющие витражи собора Парижской Богоматери, Джон понял, что наступает вечер. Несколько раз звонил телефон. Молодой слуга Жозеф, говорящий с мягким французским акцентом, подходил к аппарату. Джон исподлобья смотрел на это досадное достижение современной цивилизации, и Жозеф, опустив на рычаг трубку, удалялся бесшумно, как призрак. Наконец, Джон поднялся и пошел в свою комнату, прихватив стакан с соком, уже добрый час стоявший перед ним.

Все происходило словно в каком-то полусне. Он устало присел на край постели. Пришел Стив и сообщил, что юный граф зовет воспитателя к себе.

- Иду. Сейчас иду, - пробормотал Джон.

Ему потребовалось приложить усилие, чтобы преодолеть слабость, нерешительность. Он, кажется, ждал от себя поступка.

- Сейчас иду, - повторил он, не в силах подняться.

Когда Джон открыл глаза, уже наступила ночь. Клубящийся лунный поток делил комнату надвое. Вернее, он знал, что за прозрачной стеной лунного света есть что-то еще. Здесь же, где лежало, раскинув руки, его тело, все предметы были нечетки, очертания мягки и полуразмыты – дальше не было ничего.

К завтраку граф Генри спустился в приподнятом настроении. Потирая белые руки, шутил и ел с большим аппетитом. Приказал принести вина и с увлечением ухаживал за мисс Уиллис, наполняя ее высокий хрустальный фужер. Она вскидывала брови, с любопытством посматривала на него и улыбалась. Столовая в это утро была богато украшена цветами из графской оранжереи, повсюду стояли вазы с орхидеями и декоративными розами, даже консоли, на которых с достоинством гарцевали статуэтки кентавров, были украшены благоухающими гирляндами. Готфрид все больше молчал, но ему казалось, что он понимал причину столь резкой перемены настроения владельца замка. Зато Ричард не упустил возможности пошалить.

- О, отец! – воскликнул он, врываясь в столовую и здороваясь с графом. – Похоже, у вас сегодня хорошее настроение?

- Ричард! – вздрогнула мисс Уиллис.

- Что такое, няня? Разве я сказал дерзость? Я всего лишь заметил, что его светлость в добром расположении духа.

- Ричард, вы говорите неподобающим тоном. Только сын сапожника способен на такое, - сказала мисс Уиллис, строго глядя на мальчика.

- А! – он махнул рукой. – Вы хотите, няня, чтобы я сам был такой же прилизанный, как вот эта прическа, вот этот пробор, который вы изволили навести, - сказал он, ткнув пальцем в свою макушку.

- Ричард, перестаньте сейчас же! Только сын…

- Я знаю, няня, только сын сапожника имеет право высказывать свое мнение!

Мисс Уиллис восседала на стуле с резными ножками и спинкой в форме лиры. Она машинально поправила собственные локоны, взглянула на графа, потом на Готфрида. От нее несло ландышем, накрашенные ресницы трепетали как крылья махаонов.

- Сегодня вы выглядите особенно очаровательно, дорогая мисс Уиллис, - сказал граф, не обращая внимания на замечания сына. – Вы напоминаете инфанту. Во времена Гете мужчины теряли голову при виде таких женщин.

- Благодарю вас, граф, - томно ответила мисс Уиллис.

Складки ее юбки красиво ниспадали до самого полу. Ричард не преминул наступить ножкой стула на край подола, придвигаясь к столу, и невозмутимо принялся за бекон.

- Что же касается твоего замечания, мой мальчик, - продолжал граф, – то оно вполне уместно. Есть причина для праздничного настроения.

- Мне об этом знать не положено?

- Отнюдь.

- Тогда скажите.

- Разумеется, скажу, Ричард. Но чуть позже.

- То-то и оно! О новостях я всегда узнаю в последнюю очередь. Обязательно найдутся какие-нибудь условия. Ведите себя хорошо, граф, не делайте этого, не ходите туда, держите спину прямо! – Ричард скорчил гримасу брезгливости.

- Совершенно верно, Ричард. Вам пора бы повзрослеть, - заметила мисс Уиллис. – И научиться, наконец, уважать старших.

- Да, дорогая няня, я уважаю вас. Так сильно, что, наверное, от этого умру, - добавил он тихо, скорбно опустив глаза.

- Вот бесенок! – воскликнул граф, расхохотавшись.

И даже мисс Уиллис улыбнулась, взглянув на него поверх фужера.

- Ну, разве можно на него сердиться?

- А я и не сержусь, - сказала она.

Они перебрасывались незначительными фразами, в то время как Ричард незаметно отодвинул тарелку с беконом и запустил ложку в десерт.

Все это время Готфрид молчал. Ричард вскинул голову и произнес:

- Едем ли мы завтра в Кентербери, уважаемый учитель?

Готфрид отставил бокал  с соком.

- Конечно, если вам интересна эта поездка, Ричард, - ответил он.

- Мы отправимся на автомобиле?

- Да. Мы арендуем машину у вашего отца вместе с шофером.

Ричард издал радостный вопль, какой, наверное, можно услышать только на Аляске от погонщиков собачьих упряжек. Мисс Уиллис нервно передернула плечами.

- Заметано! Едем! – воскликнул мальчик. – Благодарю вас, отец, - добавил он, склоняя голову и демонстрируя презираемый им пробор.

- Ричард!

- Я сыт, дорогая няня, позвольте удалиться.

- Нет, Ричард, мы идем вместе, - ответила мисс Уиллис, поднимаясь из-за стола. Раздался треск раздираемого шелка. Женщина  вскрикнула. Юный граф вздохнул и пожал плечами.

Когда они вышли из столовой, граф Генри покачал головой.

- Какое ребячество! Ричард никак не избавится от этого. Надеюсь, строгая атмосфера военного училища призовет его к порядку и выправит недостатки его характера.

- Я понимаю вашу слабость к сыну, граф, - сказал Джон. – Но решение ваше правильно и целесообразно. Нельзя допустить, чтобы из этого одаренного ребенка вырос бездельник и повеса.

- Да, дорогой Джон, - вздохнул граф. – Но, боюсь, ему будет нелегко.

- Уверяю вас, он приспособится. К тому же, трудности еще никому не наносили вреда, а лишь закаляли характер.

- Наш род веками поставлял двору военных и высших чиновников, - спокойно сказал граф, закуривая сигарету и наливая вина себе и Джону. – Ну, что ж, Ричарду выпадет честь послужить теперешнему правительству.

Граф Генри задумчиво обронил несколько фраз о консерваторах, затягиваясь сигаретой. Нет, что и говорить, слабое, неустойчивое правительство. Об этом свидетельствует застой в экономике. Да, конечно, кризис преодолен, ну, и что из этого! Экономика на уровне тринадцатого года! О подъеме и речи нет! Не скатиться бы опять в пучину кризиса. Вспомнился и коалиционный кабинет Ллойд Джорджа, в котором ему довелось поучаствовать. Граф хмурился и качал головой. Первая мировая! Вот уж была глупость!

Джон вежливо поддерживал беседу, потом ловко перевел разговор на тему вложений в металлургическую промышленность, а так же поставок мясной продукции в Лондон.

- Анри исправно информирует меня о текущих делах, - сказал граф. – С Баварией у нас складываются устойчивые экономические отношения. Слава богу, это так! Хоть здесь какая-то удача. Это радует. Сын еще какое-то время намерен пробыть в Мюнхене. Пусть отдохнет, развеется. Он это заслужил. В последнее время на него свалилась куча дел. Я написал ответ. Но это не все, Джон. – Граф сделал паузу, как будто обдумывая что-то, а сердце Джона бешено заколотилось, словно он был на чем-то пойман. - Вам следует знать о том, что я вчера получил неожиданное известие, которое удивило и обрадовало меня. Леди Генри написала мне, что желает приехать. Она мать и вполне естественно, что она скучает по сыну.  Сейчас она живет во Франции, в Ницце.

- Простите, граф, но на конверте, кажется, стоял парижский штемпель?

- Да, это так. Но, графина писала перед самым отъездом из Парижа и просила дать ответ в Ниццу. Итак, я известил леди Генри, что, если она желает повидать сына, ей следует поторопиться, ибо через три месяца Ричарда здесь не будет.

Джон скользил взглядом по белым колоннам ионического ордера, по скульптурному фризу. Солнце, ненадолго скрывшееся за густыми облаками, вырвалось наружу, и на мозаичном полу и статуе охотящейся Дианы буйно расцвели желтые прямоугольники. Стараясь выглядеть спокойным, он ни в чем не находил точки опоры. Граф пригласил его в кабинет, и они одновременно поднялись из-за стола.

Весь вечер прошел в приготовлениях к завтрашней поездке; Ричард был в сильном возбуждении. Ему так и не сказали о намерении его матери приехать в замок. Граф, зная о впечатлительности мальчика, пощадил его.

Париж, Сена и солнечные блестки на воде, ложащиеся по мере приближения лучезарного вечернего часа. В Париже сейчас начинается самое веселое время, сезон развлечений, когда в зачарованный город стекаются представители светских кругов со всего мира. Первоклассный отель «Ритц», изысканные рестораны – «Вуазен», «Марджери», «Кафе де ля Пэ», - места, в которых Джон никогда не бывал. Катания в Булонском лесу, крошечные кафе под открытым небом. Тонкий, вдохновляющий Париж, влекущий натуру артистичную, жаждущую впечатлений и признания – этот дымчатый город уже не интересует графиню? Она оставляет общество, друзей и едет в сонную Ниццу. Воистину, странная женщина! Его ни на минуту не покидали мысли о ней. «Стоит признать, - сказал себе Джон, - что в этом замке ее ждут. И, может быть, больше всех – ты сам».

В зеленеющих душистых сумерках, подняв воротник пальто, он шел по аллее. Пахло землей и молодыми клейкими листьями, легкий туман стлался по парку, придавая всем предметам незнакомый, заколдованный вид; очертания зубчатых башен расписывались в густом воздухе как в озере, в небе еще горела полоса заката. Он скинул пальто и расстелил его на влажной траве. Майские сумерки еще холодны, и он почувствовал этот холод сквозь тонкий свитер. Над черной громадой стены беззвучно поднялось несколько галок, на центральной башне садовник спускал флаг. Джон лежал навзничь в сырой, оживающей стволистой мгле. Над ним раскинулась гигантская карта созвездий, и само небо струилось и меняло оттенки. Он с нетерпением и нежностью думал об Адели и страшился встречи с ней. Он даже обдумывал путь к отступлению, подыскивал предлог, чтобы уехать. Он представлял себе мучительное, полное недосказанностей объяснение с графом, и уже знал заранее, что не уедет. Он останется хотя бы только затем, чтобы взглянуть на эту женщину, и пусть даже погибнуть. Он был покорен ее портретом, ее влекущей неземной красотой.

А какова она на самом деле? Быть может, его ждет разочарование? Он, кажется, жаждал этого, но знал, что, случись такое, ему было бы непросто это пережить. Он ощущал многообразие нитей бытия, связывающих его с внешним, подчас враждебным миром. Он прошел определенную школу жизни и знал, что обстоятельства подчас бывают сильнее требовательного «Я», и нет смысла пытаться бороться с ними, бывает куда полезнее влиться в мировое течение, и вот так жить, принимая подарки судьбы. Он хорошо усвоил эти уроки, и не спешил изменять своему учителю. Он с улыбкой думал об Адели. И знал, что не уедет, нет, не уедет.