Человек, который покончил с миром Д. Г. Лоуренс

Не так давно жил-был человек, который чувствовал, что покончил с миром, поэтому он решил стать отшельником. У него было мало денег, и он знал, что отшельника в наши дни нигде не будут содержать бесплатно. Поэтому он купил участок дикой земли на горном склоне, на котором росли несколько каштановых деревьев. Он подождал, пока не пришла весна, а затем поднялся на склон и начал строить себе хижину из камней, которые собирал вокруг себя. К лету у него уже был домик с дымовой трубой и одним окном, со столом, стулом, кроватью и ещё несколькими вещами, которые могут понадобиться отшельнику. После этого он посчитал, что стал отшельником.
Его жилище было расположено в защищённом уголке среди скалистых камней, и через открытую дверь он смотрел на большие качающиеся каштановые деревья, растущие выше. Эти деревья были его собственностью, но он хотел посвятить их кому-нибудь: лучше всего, Богу.
Однако, он не был уверен. В юности он ходил в воскресную школу, но то время давно прошло. Он забыл даже Молитву Господню, как старик из притчи Толстого. Если он пытался вспомнить ее, он путал слова со словами из «Господь – мой пастырь», и это его раздражало. Конечно, он мог добыть себе Библию. Но он покончил со всем этим.
Потому что до того, как он покончил со всем, он много читал о Браме, Кришне и Шиве, о Будде, Конфуции и Митре*, не говоря уже о Зевсе и Афродите и о семье Вотана. Поэтому, когда он начинал думать «Господь – мой пастырь», Шива начинал танцевать чарльстон где-то у него в затылке, Митра брал быка за рога, Мухаммед трепал Аишу за маслянистые бока, а Авраам садился есть упитанного барана, и жир стекал у него по бороде. Поэтому ему было очень трудно сосредоточиться на Боге (с большой буквы «Б»), и не хотелось углубляться в исследование величия человеческой личности и всего прочего. Ему хотелось покончить со всем этим. Иначе для чего было становиться отшельником?
Но, увы, это оказалось непросто. Если ты – отшельник, тебе приходится сосредотачиваться. Ты должен сидеть в дверном проеме своей хижины в лучах солнца и сосредотачиваться на чем-нибудь святом. Этот отшельник много сидел в дверном проеме своей хижины, освещённый солнцем, но не мог найти ничего настолько святого, что удерживало бы его мозг в сосредоточении. Если он пробовал практиковать какой-нибудь хороший восточный способ медитации и сидел со скрещенными ногами и слабой улыбкой, похожей на лотос, на лице, то какая-то собака на сене внутри него начинала рычать: «Брось, Генри, нирвана – это холодное яйцо для таких, как ты».
И постепенно отшельник начал отчаиваться. Он сидел в полном оснащении, как святой, отшельник и анахорет, и чувствовал себя, как акробат, который пытается повиснуть на проволоке бровями. Ему просто не за что было уцепиться. Вокруг него просто не было никакой святости, величия или могущества, которые могли бы заинтересовать его настолько, чтобы он смог сосредоточиться. А отшельник, которому не на чем сосредоточиться – это все равно, что муха, попавшая в банку со сметаной.
Весна сменилась летом. Первоцветы у ручья, где отшельник набирал воду, увяли и сошли, только их огромные листья разрослись в пришедшей жаре. Мерцание фиалок тоже прекратилось: в конце концов, не осталось ни одной сиреневой искорки. Колючки каштанов на земле исчезли, а на ветках появились листья и перекрыли друг друга, создав зеленую летнюю крышу.
И отшельник заскучал. Он сердился на себя и на все остальное. Он никого не видел вокруг себя: иногда мимо проходил мальчик, который пас коз, или охотник, стрелявший мелких птиц, который бросал на него косой взгляд. Отшельник кивал им, только и всего.
Затем он начал изредка выходить в деревню за едой. Деревня находилась за 4 мили, на крутом склоне горы. А когда ты туда попадал, ты находил только тишину, грязь, бедность и подозрительность. Купить там было почти нечего.
Отшельник всегда спешил уйти оттуда с отвращением. Отсутствие людей вокруг него не заставило его любить их больше. Наоборот, они казались ему более отталкивающими и вонючими, когда он приходил к ним после своего одиночества среди каштановых деревьев, и их странная жадность к деньгам, даже к маленьким суммам, делала их похожими на гусениц в его глазах. «Людям обязательно нужно иметь души, чтобы вылупиться с крыльями после смерти, - думал он про себя, - потому что при жизни они – отвратительные бледные личинки».
И он возвращался в свою избушку, чувствуя радость от того, что ушел от своих сородичей, но не был счастлив от того, что ему предстояло цепляться бровями за одиночество, рискуя соскользнуть каждую минуту. Ведь ему по-прежнему не на чем было сосредоточиться, и никакое чувство святости не снисходило утешить его.
Он не принес с собой ни одной книги, отказавшись от той части мира, которой они принадлежали. Иногда он жалел об этом, иногда – нет. Но он ничего не менял. Он упрямо жил день за днём, позволяя своей коричневой бороде расти пучками вокруг носа, а чёрным волосам – отрастать на шее. Когда позволяла погода, он носил на теле только набедренную повязку. В течение долгих часов он сидел на солнце у своей хижины, не медитировал и даже не размышлял – он просто был упрям и покрывался красивым золотистым загаром. Он не возражал, когда светило солнце, и  мог разгуливать в одной повязке среди деревьев или сидеть на солнцепеке или в тени. Тогда он не возражал даже против того, что не мог медитировать или сосредоточиться, и что у него не было ничего святого, что могло бы его благословить. Солнце на его теле производило всю необходимую медитацию и сосредоточенность. Его конечности были тонкими и загорелыми, и худое тело было таким же загорелым, как лицо. Он стал «весь – лицо», как дикарь из той истории.
«Я весь – лицо», - думал он про себя с улыбкой.
Цветы каштанов опали, появились и созрели плоды, которые приобрели глубокий зеленый цвет и стали ворсистыми. Отшельнику нужно было решить, останется ли он после того, как опадут каштаны, когда выпадет снег, и гора окажется отрезанной от остального мира. Он всё ещё пытался повиснуть на одиночестве бровями, и ничего святого не появилось в его жизни, на чем он мог бы сосредоточиться.
Но он уже начал привыкать к этому. И сам факт того, что он был один, что рядом с ним не было ни одного человека, был для него источником удовлетворения и радости. Он решил, что останется на зиму.
Это означало, что следовало позаботиться о снаряжении для холодных месяцев: об обуви, одежде и одеялах, так как у него не было намерения умерщвлять плоть холодом. Снег будет лежать вокруг его хижины, ледяной ветер будет свистеть в каштановых ветках сильными порывами. Приготовься: придет гнев.
Поэтому он надел выходной костюм, слегка подстриг бороду, сел в омнибус, затем – в поезд, и оказался в городе. Его главным ощущением стало то, что все вокруг пахло неприятно, что шум был адским, что лица людей были ужасными и отвратительными, и что повсюду стоял тошнотворный запах денег, ужасный запах, который истекал от всего живого и неживого.
Он с отвращением купил всё, что было ему необходимо, и поспешил уйти. Все глазели на него, словно он был леопардом, и он знал, что полиция хотела арестовать его за подозрительный вид. Ему пришлось провести ночь в городе, поэтому он остановился в большой гостинице у вокзала. Он впился в администратора холодным высокомерным взглядом и говорил самым холодным, спокойным и надменным тоном, зная, что, позволь он себе хотя бы на минуту стать скромным и неуверенным, и червь за конторкой откажет ему в номере.
Фактически, ему пришлось примириться с внутренней спальней у лифта. Но на рассвете он съехал и, оплатив счет накануне вечером, поместил свои свертки в экипаж и поехал на вокзал. Носильщик, помогавший ему, посмотрел на него обычным кичливым взглядом, взял свои чаевые и улизнул с презрительным видом человека, который достаточно уделил внимания животным в зверинце.
Отшельник же, в свою очередь, нанял осла, чтобы доехать до деревни, сложил на него свои пакеты и вытряс вонь своих сородичей, которой пропиталась одежда. Никогда ещё он не возвращался с такой радостью к своим деревьям. Ничто никогда не выглядело для него таким прекрасным, как эта каменная хижина с цилиндрической крышей, первые желтые листья каштанов, упавшие вокруг, и маленькие розовые цикламены, которые виднелись среди мха у двери.
День был тёплым. Он поспешно разделся и положил одежду на солнце, чтобы выжарить запах города и поезда. Он спустился к ручью, чтобы вымыться, и стоял голым на солнце до заката, чтобы очиститься от загрязнения, которое появилось из-за людей.
Затем настали хлопотливые времена. Он тщательно собирал осыпающиеся каштаны и складывал их в кучу у двери, затем осторожно очищал их от колючей кожуры и помещал ядра на крышу. Он построил навес и складывал под ним дрова, которые рубил в лесу. Он также начал собирать большие сосновые шишки с орешками внутри, хотя было ещё немного рано делать это.
Утром и вечером уже выпадал иней. Утром он одевался в тёплую шерстяную одежду, которую снимал, когда солнце поднималось высоко, и вновь ходил, сверкая своим загаром. Но затем наступили многие холодные и дождливые дни, и он перестал раздеваться.
Он перестал быть счастливым. Он обнаружил, что чем больше одежды должен был носить, тем сильнее уставал, тем больше должен был думать, тем больше ему требовалось какое-то спасение; с другой стороны, чем больше он мог разгуливать раздетым под солнцем, тем меньше ему требовалось спасение. Поэтому он закалялся, как мог, и постепенно окреп. Но по мере того, как зима и снежные ветра мели в горах, он все меньше и меньше мог позволить себе терять тепло своего тела, раздеваясь.
Когда шел холодный дождь, он работал в своей хижине: пёк пироги и хлеб, чинил одежду.
(Автор не закончил произведение)
---------------------------------
*Митра – древнеиранский бог Солнца

(Переведено 18-19 сентября 2013)