Диакон Георгий Малков Что такое Святая Русь?

               
        1. О  религиозно-национальном смысле понятия "Святая Русь"

Еще Ф. Достоевский в своем «Дневнике писателя» заметил: «…Все народные начала у нас сплошь вышли из православия».
Это отнюдь не преувеличение, более того — это вполне естественно, поскольку Российская Церковь, Россия и российский народ — с киевского Крещения роси-русов — вот уже более десяти веков неотделимы друг от друга. И потому явно усматриваемый непредубежденным взглядом глубокий религиозно-духовный смысл всего исторического бытия Российской державы как православного государства — есть факт бесспорный и, по сути, для нее жизненно определяющий. Ибо без Православия, без христианской веры и сложившейся на ее основе культуры — самой России как таковой просто бы не существовало. И если земля наша стала Россией, лишь приняв Православие, то точно так же она перестанет быть ею, как только откажется от веры своих отцов. Ясное и недвусмысленное понимание этого русским народом нашло свое отражение не только в давнем собственном его именовании себя «крестьянами» (то есть христианами), но в еще большей степени в таком дерзновенном самоназвании Древней Руси, как «Святая Русь».
Что и говорить — имя духовно-возвышенное, но и ко многому обязывающее! Отсюда и вся история православной России есть, по существу, непрекращающаяся борьба за жизненное оправдание этого имени, за утверждение и поныне неотменяемой его внутренней правды в реальном бытии и во всей целостной судьбе русской нации.
Как справедливо писал известный церковный историк А.В. Карташев, «семя христианской мечты, призывающей весь мир и все человечество к небесному идеалу святости, пало здесь на добрую восприимчивую почву. Ни “старая Англия”, ни “прекрасная Франция”, ни “ученая Германия”, ни “благородная Испания” — никто из христианских наций не пленился самым существенным призывом Церкви — ни более ни менее как именно к святости, свойству Божественному. А вот неученая, бедная, смиренная, грустная северная страна не обольстилась гордыми и тщеславными эпитетами и вдруг дерзнула претендовать, если хотите, на сверхгордый эпитет “святой”, посвятила себя сверхземному идеалу святости, отдала ему свое сердце... Русь выбрала себе “святость” как высшее задание своей истории, своего государства, своей культуры. И поняла его цельно и наивно, как святость конкретного православия с его учением, культом, благоуханной красотой, с его аскезой, суровой правдой и жалостливым милосердием» (Карташев А.В. Крещение Руси святым князем Владимиром и его национально-культурное значение // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. М., 1991. С. 34—35).
Выполнение этого «высшего задания», стремление к истинному одухотворению, «освящению» — на основе евангельских понятий любви, добра и справедливости — не только тех или иных сторон российской государственности, но самой души народной! — на протяжении долгих веков оставалось, как остается и поныне, единственной достойной и непреходящей целью всего исторического пути России.
И потому совершенно прав был Ив. Ильин, подчеркивавший как раз эту сторону внутреннего смысла самого существования русского народа и утверждавший, что лишь «из глубины нашего Православия родился у нас этот верный опыт, эта уверенность, что священное есть главное в жизни и что без священного жизнь становится унижением и пошлостью» (Ильин И.А. О России. М., 1996. С. 12); поэтому вполне закономерно и естественно, что Русь-Россия на всех путях своих в конце концов приходила и приходит к одному: она «всегда стремится религиозно принять и религиозно осмыслить мир» (Там же), ибо дарованное нам свыше Православие (как залог духовно оправданного самого существования нашего) «научило нас желанию быть святою Русью» (Там же). И если мы стремимся хоть в какой-то доступной для нас мере руководствоваться этим желанием в своем реальном историческом бытии, то «должны научиться видеть Россию в Боге — ее сердце, ее государственность, ее историю. Мы должны по-новому — духовно и религиозно осмыслить всю историю русской культуры.
И, когда мы осмыслим ее так, тогда нам откроется, что русский народ всю свою жизнь предстоял Богу, искал, домогался [Его] и подвизался, что он знал свои страсти и свои грехи, но всегда мерил себя Божьими мерилами; что через все его уклонения и падения, несмотря на них и вопреки им, душа его всегда молилась и молитва всегда составляла живое естество его духа.
Верить в Россию — значит видеть и признавать, что душа ее укоренена в Боге и что ее история есть возрастание ее от этих корней» (Ильин И.А. Почему мы верим в Россию? // Ильин И.А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. В 2 т. Т. 1. М.: Изд-во «Рарог», 1992. С. 90). А потому и всякий сердечно любящий ее и в полноте своего духовного христианского самосознания понимающий глубинную и вековечную Богоустремленность ее души (несмотря на все наши нравственные провалы и измены Богу) руководствуется в своем сыновнем отношении к ней единственным чувством: только Святая Русь — есть подлинная Русь. Русь же не святая, тем более Русь безбожная — не есть истинная Русь, и даже — не Русь вовсе! Это — другая страна, с другим и вовсе уже не русским народом — сколько бы сам он и не пытался считать себя таковым…
Без живого осознания этой простой (и в общем столь исторически очевидной истины) никогда не могло быть — и не будет! — действительной, духовно-реальной России.

Символическое понятие «Святая Русь», как бы вбирающее в эти два простых слова всю Правду божественного замысла о Русской земле, отражает в себе и являет нам, словно в живом иконном образе, духовный лик ее «внутреннего» — христианского — исторического бытия. И сегодня в памяти и душах всех тех, кто еще верен православной России, хранится ее ничем неистребимая жажда Правды Божией, глубина и трезвость ее православной мысли, благоговение перед национальными святынями и ее неразрывная молитвенная связь с великим сонмом своих святых.
Можно сказать, что понятием «Святая Русь» (не только религиозно-историософским, но одновременно и вполне жизненно-практическим!) покрываются и охватываются все ее положительные достижения государственного, церковного и общекультурного характера.
Но как и лики на древних иконах нередко становились едва видны из-под оседавших на них слоев копоти и все искажавших позднейших «поновлений», напрочь скрывавших изначальную красоту, точно так же и светлый лик Святой Руси порой едва-едва проступал сквозь темные напластования внешней исторической жизни российского общества. И тогда являлись, подобно неким духовным художникам-реставраторам, целители народной души — самоотверженные «стоятели за Правду», просветители, святые и подвижники благочестия, заново раскрывавшие миру прекрасные черты истинного, «сокровенного в Боге» образа христианской Руси.
И ныне многие из нас обращаются — пусть и с разной степенью осознанности — к своим естественным религиозным истокам.
Вновь и вновь ищем мы в православном лике нашего древнего Отечества непреходящие путеводные знаки Духа, указывающие нам единственно твердую и ясную, праведную и мирную дорогу в будущее. Вновь и вновь стремимся мы, православные русские люди, вернуть свою Родину на путь исполнения ею Божьего замысла о самой себе — как единственный путь ее не к смерти, но к жизни. И в устремлении к этой истинной жизни, укорененной в Боге, духовным маяком нам служит тысячелетняя идея «Святой Руси». Это та идея, о которой — как единственно «великой основе России» — предельно ясно, точно и трезво сказал в своей статье, посвященной творчеству известного писателя И. Шмелева, его духовный содруг Ив. Ильин: «Только немногие, совсем немногие люди на земле могут стать праведными, до глубины переродиться, целостно преобразиться. Остальные могут лишь отдаленно приближаться к этому. И когда мы говорим о “Святой Руси”, то не для того, чтобы закрыть себе глаза на эти пределы человеческого естества и наивно и горделиво идеализировать свой народ; но для того, чтобы утвердить, что рядом с несвятою Русью (и даже в той же самой душе!) всегда стояла и Святая Русь, молитвенно домогавшаяся ко Господу и достигавшая его лицезрения, — то в совершении совершенных дел, то в слезном покаянии, то в “томлении духовной жаждою” (Пушкин), то в молитвенном богомолье. И Россия жила, росла и цвела потому, что Святая Русь учила и вела несвятую Русь — воспитывая в ней те качества и доблести, которые были необходимы для создания великой, имперской России» (Ильин И.А. «Святая Русь». «Богомолье» Шмелева // Ильин И.А. Одинокий художник. Статьи, речи, лекции. М., 1993. С. 129).

Жизненная правда исторического пути нашего христианского в своей первооснове государства заставляет нас с полной несомненностью признать, что во времена самых тяжких испытаний, выпадавших на русскую долю: междоусобных распрей, монголо-татарского ига, войн с интервентами и гражданских потрясений, наконец, в эпоху последнего (антихристиански — жесточайшего!) большевицкого ига — Россия всегда сохраняла самостояние, лишь собираясь вокруг своих национальных святынь и лишь благодаря несокрушимой святости народного религиозного духа. Святость же эта черпалась из неизбывного источника евангельски просветленной церковной духовности — из традиционной и в то же время всегда живой веры наших предков, из веками складывавшейся в ее недрах системы нравственных ценностей, из бездонного кладезя православной мудрости и культуры.
В этом смысле христиански просветлённый образ «Святой Руси» есть выражение духовно-нравственной соборной (употребим здесь это древнее понятие религиозно-общественного единения) «личности нации», утвержденной на своей святоотеческой православной вере, или, иначе говоря, есть выражение того духовно-«идеального» смысла России, с которым всегда и связывалось само понятие «святорусскости».
Об этом еще в начале XX века очень точно сказал известнейший наш культуролог, поэт и публицист Вяч. Ив;нов: «Святая Русь есть Русь святынь, народом воспринятых и взлелеянных в сердце, и Русь святых, в которых эти святыни стали плотию и обитали с нами, далее же — широкая округа, этой святости причастная, ее положившая во главу угла, в ней видящая высшее на земле сокровище, соборно объединяющаяся со своим богоносным средоточием внутреннею верностью ему в глубинах духа, неотделимая от него, при условии этой верности, и самим грехом, — всё, одним словом, что нелицемерно именуется Христовою православною Русью. К этой связующей народ духовной соборности относил и свои слова Достоевский, говоря: “Русский народ весь в православии. Более в нем и у него ничего нет, да и не надо, потому что православие все... Кто не понимает православия, тот никогда и ничего не поймет в народе. Мало того: тот не может и любить русского народа”…» (Ив;нов Вяч.И. Лик и личины России [1917 г.] // Иванов Вяч.И. Родное и вселенское. М., 1994. С. 334). И здесь — отнюдь не романтическая идеализация, а трезвая оценка метаисторической и метафизической сущности «русскости» как таковой, сложившейся и закрепившейся при создании Русской государственности, — то есть тех духовных начал (в первую очередь христианства, православия), что и сформировали русский народ в его истинном мета-, сверх-этническом понимании как особого, христиански ориентированного, национального организма. Соответственно и в самосознании народа постепенно закрепилось определение самого себя (и что не менее важно — стало со временем и элементом почти родового подсознания, проявляясь на всех исторических путях этого национального организма), почти тысячелетняя самоидентификация в качестве именно православного народа, который без веры перестает быть самим собой. Собственно именно это и утверждает Достоевский, называя русский народ — как таковой, как говорится, «по определению», — православным.
Прекрасно зная отнюдь о нередких уклонениях его от этого идентификационного признака (православной веры и ее системы ценностей), а в молодые годы и сам впадая в искушения революционности, становясь, по сути, богоотступником, Достоевский тем не менее, несмотря на все отдельные отрицательные проявления русской ментальности (в связи с чем он и заявлял, что без Православия русский человек — дрянь!), не уставал повторять, что подлинно русский человек всегда несет в себе закваску Православия — без нее теряя и свою «русскость». Пусть отдельный гражданин России может быть не только не православным, но и вообще безбожником, выпадая тем самым из традиционного, так или иначе богоустановленного в своей идентичности народного русского организма, но сам народ, сам этот организм на высшем своем уровне всегда остается в надвременной цельности своей православным и без этой своей животворящей духовной основы попросту погибнет.
Христианская вера есть духовное сердце подлинной России — в самых глубинах ее, остающихся неотменяемыми, даже несмотря на все ее исторические грехи. Путь веры — единственный для нее путь благой и достойной жизни во Христе Иисусе. Как пишет один из замечательных подвижников XIX века — святитель Феофан Затворник: «...вера наша... есть единственный образ спасения, общий всем временам и всем спасаемым. Мы веруем так, как приняли от отцов наших: отцы наши уверовали так, как предал им Православный Восток; Восток верует, как научен от Апостолов; а Апостолы научены Господом и говорили Духом Святым... вера наша... есть великое спасительное древо, коего корень еще в раю земном, а вершина на небе... Предки наши, благоговейно приняв, благодарно хранили дар св<ятой> веры и, как лучшее наследие, передавали детям «родящимся, да поведают» о нем «сыновьям своим» (Пс. 77, 4)... Слышали или не слышали мы подобный завет, но тем не менее он священным должен быть и для нас, потому что всегда был простираем ко всем последующим родам» (Епископ Феофан (Говоров). О Православии с предостережениями от погрешностей против него. М.: Издательский отдел Московского Патриархата, 1991. С. 96—97).
Человек безрелигиозный, тем более воинствующий атеист — пусть и живущий в России и искренне считающий себя русским — всегда будет чужд ей, ее духовному над-историческому (впрочем — и историческому тоже) смыслу и ее тысячелетнему трудническому христианскому пути; он навсегда останется равнодушен к подвигам, молитвенным слезам и душевному трепету пред Богом многих поколений своих православных предков. Но, как точно заметил И.С. Аксаков, «русская народность немыслима вне православной стихии» (Аксаков И.С. Федор Иванович Тютчев: Предисловие // Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств. М., 1999. С. 11).
Это же утверждал и Ф. Достоевский, одновременно подчеркивая особый характер восприятия христианства в России, где «православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех  основных живых сил, без которых не живут нации» (Достоевский Ф.М. Дневник писателя. СПб., 1999. С. 224).
То, что вообще само понятие «русскости», как уже говорилось выше, непременно и естественно связывалось в сознании всех предыдущих поколений с понятием «православность», православная «воцерковлённость» (и, более того, во многом даже определялось этим понятием), как и то, что оно было основополагающей этнокультурной традицией общенародного сознания, хорошо видно из целого ряда подобных же высказываний самых различных деятелей нашей отечественной культуры. Приведем здесь только два из них.
Так, еще А.С. Грибоедов говорил: «В русской церкви я в отечестве, в России. Мы русские только в церкви, — а я хочу быть русским» (Цит. по: Тальберг Н.Д. Святая Русь. СПб., 1992. С. 82). И уже в XX столетии один из наших духовных писателей ту же мысль об изначальной связи идеальной «русскости» с Православием высказал еще определеннее: «Русскость есть духовная качественность. Духовно-полинявший человек, утративший православную церковность, не может считаться русским» (Архимандрит Константин (Зайцев). Чудо русской истории [1963] // Сб. «Церковь о государстве». Сост. А. Тускарев. [Старица]. 1993. С. 63).
И отнюдь не только об иноплеменниках по крови и гражданству, но и о подобном псевдорусском самозванце, бездумно попирающем священную землю праотцев, говорит Ф. Тютчев в своих известных строках о России, обращаясь к ней:

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Чт; сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Уже упоминавшийся Вяч. Иванов, процитировав как-то в одной из статей эти тютчевские стихи, так высказался затем об истоках подлинной любви к России — через любовь к ее душе, к Святой Руси: «Вот это сквозящее и тайно светящее и есть святая Русь, и, кто любит ее, кто ее взыскует, необходимо будет любить и то, через что она, сквозя, светится и светит, кроме греха, не дающего ей светиться и светить.
Полюбит он ее и в ее “скудной природе”, и “бедных селениях”, и в ее женственно-благоухающей нежности, и в ее мужественной царственности, — не в одних только духовных лучах ее, но и в ее сиротливой тоске и материнской ласке. Полюбит он всю ее самобытность, все ее своеобразие и загадочную, несравненную единственность; ибо так хочет любовь, знающая и утверждающая в любимом его единственность, и такова тайна любви, что в единственном и через единственное открывается для нее всеобщее и вселенское» (Ив;нов Вяч. И. Живое предание [1915] // Иванов Вяч.И. Родное и вселенское. С. 349).
Но тот же философ-культуролог предупреждает: любовь эта возможна только для тех, кто способен прозревать сквозь все немалые грехи нашей исторической жизни вековечно родной и священный лик подлинной Руси — прозревать Русь Святую сквозь Нерусь безбожия и дьявольской лжи. Эту Нерусь он называл «Аримановой Русью» (по имени Аримана, или Ахримана, — «Злого Духа», зороастрийского бога зла, лжи и нравственного разложения), говоря о ней так: «…“Русь святая” необходимо предполагает, как свет свою тень, Ариманову Русь… Русь тления, противоположную Руси воскресения, — Русь “мертвых душ”.., надругательства над святынею человеческого лика и человеческой совести... И потому, когда произносится родное словосочетание “святая Русь”, выражающее веру в Русь Христову, в душе маловерных (а таковы у нас почти все, вкусившие плода от того древа познания, каким представляется нам доныне западное просвещение…) — тотчас встает огромный, черный призрак Аримановой Руси и злой спутник наш так заслоняет собою тот нежно брезжущий свет сокровенной родимой матери, что она уже и не “сквозит”, и не “светит тайно”, как говорил поэт, из-за смертоносного морока» (Иванов Вяч. Лик и личины России [1917] // Там же. С. 318).
Этот величайший соблазн духовного ослепления, неспособности узреть истинный лик России за «м;роками» ее «личин» и сегодня остается особенно характерен для значительной части нашей интеллигенции, нередко отличающейся полнейшей духовной беспочвенностью, безответственным религиозным индифферентизмом и почти патологическим эгоизмом — при полном отсутствии понятия жертвенного служения Отечеству. И все это лицемерно выдается ею за любовь к свободе — якобы во имя защиты прав человеческой личности!.
Выявлению глубинного «святорусского» образа, таящегося в недрах тысячелетней России, особенно мешает и такая объективная сторона общероссийского исторического процесса, как реальное присутствие в нем злой человеческой воли. Порожденное ею воинствующее безбожие, восстание против Христа и Его Церкви и привели в конце концов в XX столетии страну, обманутую и испоганенную «бесами революции», на самый порог духовного разложения и гибели.
Действительно, не каждый — и порой отнюдь не сразу — может почувствовать сердцем и понять им же, сердечным своим разумом, что среди моря братской крови, под хруст костоломной тоталитарной машины коммунизма, во тьме огромной большевицкой лжи и мелкой лжи псевдогуманистического диссидентства, среди всего этого сатанинского искажения самой души российского народа, даже и в наш страшный век продолжал сиять над нами «тайный свет» Божественного Креста Святой Руси.
Более того, только этим благодатным сиянием, верой в него бесчисленного сонма христианских новомучеников, их молитвами за распинаемую «строителями светлого будущего» Россию она и оказалась ныне на пути ко спасению. Только вера в Бога и в Его заступничество за Святую Русь и дала нам — как все же остающейся христианской в самой своей сердцевине нации — силы выдержать новое, обрушившееся на нас по грехам нашим, большевицкое иго. Только вера даст нам и возможность окончательно смыть с себя его позорное клеймо и полностью выкорчевать гнилые ростки «большевизма» из народной души.
Поэтому истинная любовь русского к России — это всегда (и даже прежде всего) любовь к ее (к своей!) христианской вере. Только через нее мы неложно постигаем саму Россию, только так мы можем видеть подлинный ее лик, и только пребывая в этой вере Христовой мы обретаем Родину не как лишь физическое — на время — отечество наше, но как Священный Дом, как поставленный среди истории Храм Божий, освященный подвигом наших святых, в котором мы, будучи верными их пути, рождаемся в Вечную Жизнь.
И в духовном смысле совершенно точно заметил цитировавшийся уже здесь Ив. Ильин, что те, кто (это, в частности, напрямую относится ко всем исповедующим безбожную и, более того, богоборческую «красную» идеологию), «перестанут видеть Россию в Боге и любить ее духом... ее потеряют, выйдут из ее духовного лона и перестанут быть русскими» (Ильин И.А. Почему мы верим в Россию? // Ильин И.А. Наши задачи… Т. 1. С. 89—90). Ибо «быть русским значит не только говорить по-русски. Но значит — воспринимать Россию сердцем, видеть любовью ее драгоценную самобытность и ее во всей вселенской истории неповторимое своеобразие, понимать, что это своеобразие есть Дар Божий, данный самим русским людям, и в то же время — указание Божие, имеющее оградить Россию от посягательства других народов и требовать для этого дара — свободы и самостоятельности на земле. Быть русским — значит созерцать Россию в Божьем луче, в ее вечной ткани, ее непреходящей субстанции и любовью принимать ее как одну из главных и заветных святынь своей личной жизни» (Там же).

                2. Святая Русь как духовный смысл
                исторического существования России

Промыслом Божиим, соединенным с доброй волей русского человека, наша историческая жизнь сложилась так, что именно Православие стало основной определяющей и движущей силой всего нашего национального бытия. Естественно поэтому, что и весь былой жизненный строй Русской земли — от быта беднейшего пахаря до быта Самодержца — всегда имел религиозную основу и общепринятый церковный уклад. Православная вера неизменно оказывала самое непосредственное и всестороннее влияние на многие стороны жизни русского и многих других соседних народов, издавна населявших огромные пространства российского государства.
Приняв Святое Крещение более тысячелетия назад, Россия тем самым обрела духовное основание всей своей жизни — христианскую веру. Эта вера столетиями созидала нравственный облик русского народа, укрепляла российскую государственность и вс общество в целом, формировала его национальную культуру. Благодаря христианству Русская земля стала также одним из ведущих центров европейской цивилизации.
Именно Православная Церковь — как средоточие и носительница единой веры — главным образом и способствовала сплочению разрозненных славянских племен в единый русский народ. Век за веком собирала она вокруг Богопросвещенной Руси и соседние неславянские племена, занимаясь среди них православным миссионерством, обучая их языку и христианским обычаям русских. Православие сохраняло нашу народность, освящало законы и гражданское благоустроение общества, призывая его жить в согласии с духом евангельской любви и милосердия. Сама Святая Русь создана христианством: православная вера множества предшествующих поколений и стала духовной основой единства всей Русской земли.
Как писал об этом уже упоминавшийся историк А. Карташев, «…Православие и Россия — это для нас священная нераздельная двоица. Не просто исторический факт в смысле случайной комбинации… И связь России с Православием и Православия с Россией, при всех исторических, то есть относительных, сторонах этого факта, на глубине вскрывается и остается не случайной, а провиденциальной, нормативной… Православие могло обойтись без России. Но обратное соотношение исключено: России нет без Православия. Мыслимо исторически, что Россия могла стать и мусульманской, и буддийской. Но это была бы какая-то иная Россия, с другой душой, с другой историей. Равно, если бы Россия была действительно навсегда переделана, например, нынешними интернационалистами-марксистами и, утратив свою прежнюю христианскую душу, душу “Святой Руси”, заменила бы ее атеистической душой, она перестала бы по существу быть Россией [выделено мной. — Г. М.] (Карташев А. Православие и Россия //  Православие в жизни. Сборник статей. Клин: Фонд «Христианская жизнь», 2002 (по изд.: Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1953). С. 191—192). Как отмечал далее А. Карташев, признаком этой коренной переделки нашей былой государственности, признаком страшных подмен ее духовной сути и исторического смысла, совершенных по воле богоборцев-большевиков (под прикрытием так называемой «советской власти»), и стал их отказ от священного имени “Россия” — с последующим присвоением созданному ими государственному образованию дикого наименования в виде буквенной абракадабры: «СССР» (См. об этом: Там же. С. 192).
Другое дело, что даже в условиях примитивного и исподволь гнетущего советизма душа России в нас, русских людях, окончательно никогда не умирала: мы продолжали по зову совести, этого гласа Божия в нас, исполнять свой долг перед Отечеством, многие из нас продолжали любить и сохранять, вопреки безродному большевизму, русскую культуру, помнить подлинную российскую историю, а главное — оберегать как зеницу ока (в первую очередь это оставалось характерным для церковной, православной среды) их подлинный, христианский смысл, то есть — самый смысл России как таковой.

Что же делать нам ныне для возвращения нашему историческому существованию этого подлинного смысла?
Многим — при сегодняшнем духовно разложенном состоянии российского общества — может показаться чем-то давно забытым, почти средневековым реликтом основной «духовно-политический» церковный тезис (остающийся неизменно актуальным) о единственном для России пути выхода ее из сегодняшнего кризиса государственности, кризиса самой нации: тезис о необходимости, по сути, ее Нового Крещения как Русской земли в целом!
Однако Господь ведь во все века остается Самим Собой, и Промысл Его о каждом народе, и Воля, и Завет неотменяемы вовек и равно присутствуют и действуют во всей человеческой истории — и тысячи лет назад, и в наше, искусственно обезбоженное время, и завтра. Промысл Божий и Его духовные законы будут точно так же действовать и через тысячи лет, если они еще будут дарованы нам Творцом. Трудно «переть» против такого «рожна», и только слепые в своей безбожной злобе безумцы идут на это! Скверные результаты их потуг — и здесь, и во всем остальном мире — налицо: так что пора бы уже нам и одуматься…
Только Христос Господь и Его Церковь есть, — как ни странно это может звучать для слуха современного невоцерковленного жителя Русской земли,  — есть единственные гаранты самог; существования народов и государств, в том числе и существования России! Только оперевшись на вовеки неуничтожимую Святую Церковь Христову, сохранит свой достойный лик, доколе это будет угодно Богу, и наша Россия.
Недаром даже в большевицком СССР Церковь осталась несокрушима, и, как восклицал всё тот же А. Карташев: «Сила и правда Церкви… в неведомой врагам неистребимой силе апостольства. Даже лишенные своего прежнего блеска, сосланные на Соловки, иерархи босыми пошли и всегда пойдут по пути Апостолов. Церковь родилась в гонениях, окрепла в гонениях, и до сих пор мужает в гонениях, и никогда не умрет, а воскреснет от гонений. Воочию видно, как врата адовы ее не одолеют. Она победила СССР и явным мученичеством, и катакомбным своим ликом. Победила в некотором смысле даже и своим рабским уничижением, показала ее неистребимость!.. подвиг Церкви, как души России, продолжается» (Там же. С. 220).
И тем не менее такого рода утверждения, — а это, собственно, и есть основное, столь же животрепещущее, как и прежде, слово Церкви, обращенное и сегодня к гражданам России, — зачастую воспринимаются ими чуть ли не как музейная церковная риторика, как своего рода ретроградный средневеково-религиозный романтизм, — что ж, почти столетнее иго большевизма и давно уже расползающаяся по всему «цивилизованному» миру болезнь антихристианской апост;сии (отступления от веры, богоотступничества) не могли в значительной мере не извратить российского народного сознания; и именно это лишает его ныне многих жизненных инстинктов (в том числе и инстинкта духовного самосохранения, а вслед за ним — и самосохранения физического!) На самом же деле это есть отнюдь не православно-ностальгирующий романтизм, а самый что ни на есть духовно-трезвый и практически-жесткий реализм нашего общественно-исторического бытия.
И вчера, и сегодня, и особенно завтра единственным реально действующим и практичным принципом несокрушимости сложившейся на основе православного христианства нации остается и останется ее духовно-религиозное органическое единство, ее почти семейно-общинное внутреннее родство «по Христу», когда все становятся, по сути, духовными родственниками: ведь именно благодаря всеобщему участию в Таинстве Причащения, все мы мистически-реально становимся действительными, предельно (ибо — неумираемо-духовно, вечно) близкими друг другу «братьями» и «сестрами» во Христе, во всех нас бежит одна и та же превечная Его Кровь, все мы равно питаемся одним и тем же превечным Его Телом! Все мы становимся детьми Одного Отца! Именно этим и укрепляется общенародная воля к благому и мощнейшему при этом жизненному активизму. Искаженная же национальная воля, направленная к преимущественной «физиологии» бытия, народ, безбожно единящийся только вокруг собственного своего зеркального идола (как это видели мы на примере фашистской Германии или же к чему пытались приучить нас коммунисты в России), неизбежно оказывается в конце концов «колоссом на глиняных ногах» и обрушивается в уготованную ему Божественным Промыслом и Его Справедливостью — вполне конкретную историческую пропасть… И не то же самое — как закономерное наказание Божие — есть и крушение СССР?
Обо всем этом Церковь знала всегда и, когда могла, — откровенно заявляла на всех жизненных путях тысячелетней России. Об этом же — о необходимости скорейшего христианского оздоровления всего нашего бытия — она говорит и сегодня, призывая русских людей перестать наконец быть «духовными бомжами», в значительной мере утратившими на протяжении XX века (с утратой истинной России) самые основы нормального духовного (да и материального) человеческого существования.
Или Россия вновь вернется на пути Господни, оставленные ею в начале XX века, заново осмыслив и приняв (как единственно способствующую ее возрождению) Истину Православия — и тогда  возродится в прежней силе и достойном христианском образе, или же, не согласившись на это и не оказавшись к этому способной, — разложится полностью и погибнет окончательно! Что ж, такое в мировой истории бывало уже не раз…
Давнее поручение Божие Русской земле быть хранительницей и защитницей Православия перед лицом чуть ли не всего мира — вряд ли отменяемо; исполнение нами этого задания Божия — для нас, безусловно, спасительно, а пути к этому — жизненны и конкретны.
Только лишь следование этому обетованию всегда и давало традиционно-православной России прежде, и может точно так же дать ей и в будущем — силы и энергию исторического бытия. В противном случае мы, не подкрепляемые более нашим Творцом и Промыслителем, а потому — в богооставленности своей — и не способные к сопротивлению грядущим мировым (во многом вновь становящимся религиозно-цивилизационными по характеру) вызовам, будем попросту сметены с лица земли! Оттого-то Церковь и не устает говорить миру — в своей печали и заботе о нем, что только Христос и она, Его Церковь, поныне остаются единственными гарантами самого существования любых народов и государств, в том числе — и существования России. Слышащие — да разумеют…
Лучшие наши умы всегда предупреждали о необходимости сохранения русским человеком верности Православию — как духовной, реально-жизненной основе самог; нашего бытия. Так, еще в середине XIX столетия И.В. Киреевский утверждал в письме Кошелеву: «Если же, сохрани Бог, в России когда-нибудь сделается что-нибудь противное Православию, то всё так и будет враждебно России столько же, сколько и вере ее. Всё, что препятствует правильному и полному развитию Православия, всё то препятствует развитию и благоденствию народа русского; всё, что дает ложное и не чисто православное направление народному духу и образованности, всё то искажает душу России и убивает ее здоровье нравственное, гражданское и политическое. Потому чем более будет проникаться духом Православия государственность России и ее правительство, тем здоровее будет развитие народное, тем благополучнее народ и тем крепче его правительство» (Цит. по: Афанасьев В.В. Православный философ. Духовные искания Ивана Васильевича Киреевского (1806—1856). Пермь, 2000. Приложение к газете «Православная Пермь»: Церковь и образование. С. 111).
Конечно, и в старину на Руси было немало неправды, немало скверного, а порой и страшного... Распри князей, их коварство и жестокость по отношению к противнику, политические заговоры и предательства, различные ереси и бесстыдные проявления наглого безбожия — все это имело место в исторических судьбах России, как и любого другого государства. Но, как трезво заметил И.А. Ильин, «…“Святая Русь” не есть “нравственно праведная” или “совершенная в своей добродетели” Россия: это есть правоверная Россия, признающая свою веру главным делом и отличительной особенностью своего земного естества» (Ильин И.А. Опасности и задания русского национализма // Ильин И.А. Наши задачи… Т. 1. С. 284).
В то же время обе эти Руси — «небесная» и земная — неразрывно связаны друг с другом; и всегда «огромное большинство твердо верило, что, хотя бы на Руси грехов было, “что на сосне смолы”, тем не менее Русь святая и Церковь невидимая неотделимы от видимой и грехом оскверненной Руси: они — ее душа, корень, глубь, и никогда не переводящиеся на лице земли русской, хоть и неведомые миру, святые служат живою связью между этими глубинами и наружною поверхностью, живым залогом, что внутренний лик земли нашей просияет из глуби сквозь искаженные грехом черты обличья тленного» (Ив;нов Вяч.И.  Живое предание // Иванов Вяч.И. Родное и вселенское. М., 1994. С. 348—349.
Здесь (и это, пожалуй, следует подчеркнуть) поэт-философ, выражая свою веру в положительные духовные силы России, вполне продолжает «христиански-народническую» традицию Ф. Достоевского, писавшего в свое время: «В русском человеке... нужно уметь отвлекать красоту его от наносного варварства. Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату, и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то, что сохранив красоту его... Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе — мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают! Судите наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений, они срослись с душой его искони... А если при том и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее всего более сам, и верит, что все это — лишь наносное, наваждение дьявольское, что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет» (Достоевский Ф.М. Дневник писателя. СПб., 1999. С. 55—56).
Поэтому и среди самых бесчеловечных проявлений стихии «мира сего» всегда звучало — для одних грозно-обличительно, для других матерински-милосердно — живое слово Русской Церкви. Проповедуя вечную Истину, она в то же время никогда не отказывалась от самого непосредственного участия в естественном историческом процессе российского бытия.
В эпоху феодальной раздробленности лишь Православная Церковь явилась единственным неколебимым оплотом общенационального единства. И во времена татаро-монгольского ига, и в период Смутного времени, а позднее — и в годы наполеоновского нашествия, и в грозную страду Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. — Церковь всегда благословляла российского воина на защиту Отечества, а воинский подвиг на Руси всегда приравнивался к подвигу христианского мученичества. Такому возвышенному пониманию истинного патриотизма из века в век учила нас наша Православная Церковь. Именно об этом и говорил в своем слове, посвященном св. равноапостольному князю Владимиру, известный проповедник третьей четверти XIX в. архиепископ Херсонский Димитрий (Муретов): «Кто соблюл и сохранил нашу народность в течение стольких веков, после стольких переворотов, посреди стольких врагов, посягавших на нее? Святая вера православная. Она очистила, освятила и укрепила в нас любовь к отечеству, сообщив ей высшее значение и силу в любви к вере и Церкви. Она одушевляла героев Донских и Невских, воздвигала Авраамиев и Гермогенов, Мининых и Пожарских… И поле Куликовское, и поле Бородинское… оглашались пением священных гимнов церковных. С пением псалма: Бог нам прибежище и сила — ринулся в битву герой Донской; молебным пением к Матери Божией начал битву свою князь Смоленский [Кутузов. — Г. М.]. Зн;мение Креста Христова есть такой панцирь и щит русского воина, с которым, по сознанию самих врагов наших, его можно только умертвить, а не победить» (Цит. по: Тальберг Н.Д. Святая Русь. СПб.: Изд-во имени А.С. Суворина, 1992. С. 4).
В мирные же годы, неустанно священнодействуя в Таинствах и проповедуя евангельское слово, Церковь стремилась утверждать своих верных чад в христианском «добротолюбии», стараясь, чтобы в сердце нации не затмился вконец житейской суетой непреходящий образ Святой Руси.
Полнота истины, добра и красоты, хранимая Церковью в этом идеальном священном образе, придавала и придает — как ничто иное! — внутренний смысл всему историческому пути России. Низводя Небо на землю, укореняя христианские нравственные ценности в народном сознании, Православная Церковь век за веком утверждала их в качестве основного духовного ориентира на всех наших путях: в государственном строительстве и культурном развитии, в личностном религиозном самоопределении по отношению к добру и злу, в уяснении конкретных национально-религиозных задач российского общества, причем (и это обязательно!) в широчайшем русле Вселенского Православия.
На основе всего этого русский человек по мере сил и стремился творить  свою страну, свое общество, свое хозяйство и свою культуру…

     3. Без евангельских ориентиров – России не быть!

Историко-культурное значение Церкви для России невозможно переоценить: вера Святой Христовой Руси заложила основы национального русского искусства и всемирно известной русской литературы; без христианства не было бы у нас ни богословия, ни философии, ни поэзии. Православная вера принесла нам письменность и посеяла семена истинного духовного просвещения, взрастив на Русской земле немало талантливейших художников и зодчих, писателей и поэтов, композиторов и музыкантов, ученых и общественных деятелей. Поэтому и само понятие «Святая Русь» вбирает в себя не только высшие проявления религиозного гения России, но и самобытнейшего гения культурно-творческого.
Вяч. Ив;нов в свое время верно заметил, размышляя о характере русской религиозности и ее связи с развитием наших национальных форм богопочитания и культуры вообще, что «русское чувствование Христа являет какую-то бесценную особенность, как будто наша народная душа схватилась за край Его одежды и непосредственно ощущает силу, от Него исходящую. Долгое пребывание мое на Западе не ослабило, а укрепило... уверенность, что богоявление Христа отдельным народам таинственно разнствует, как по-разному видели Его и ближайшие Его ученики. <...> Я отнюдь не утверждаю, что русская душа — “христианнейшая” из народных душ; <...> памятно всем и то, что величайшая преданность не предохраняет от соблазнов отречения в годину испытаний тяжких, отречения всеобщего. Но кажется мне, что русская душа уже столько отдала лучших своих сил на опыт Христовой веры, так много вложила из своего духовного достояния на приобретение единственной жемчужины, что ничего истинно творческого и совершить более не может, кроме того, что родится из той же веры и обращается, как прирост, в ту же сокровищницу» (Ив;нов Вяч. И. Лик и личины России... С. 324—325). Исходя же из этого многовекового опыта России, необходимо, по мнению того же философа, признать, что «провозглашенная Достоевским “самостоятельная русская идея” — идея преображения всего нашего общественного и государственного союза в Церковь (курсив мой. — Г. М.) — есть единственный нам открытый творческий путь. И эта единственность и предопределенность пути — не теснота и не скудость, а признак творчества истинного, в котором воочию предстоит тайна совпадения свободы с необходимостью» (Там же. С. 325).
О внутренней глубине православного миросозерцания и присущем ему творческом даре Святого Духа свидетельствуют, в частности, дошедшие до нас древние памятники восточно-христианской церковной культуры: живописные монастырские ансамбли и величественные храмы, великолепные иконы и стенные храмовые росписи, тысячи уникальнейших образцов декоративно-прикладного искусства, драгоценные книжные миниатюры.
Неисчислимые историко-художественные сокровища создавались и хранились в российских монастырях — этих школах высшей христианской мудрости, где изначально закладывались основы народного понимания Правды о Божием мире и его красоте. Отсюда — из гармонично-целостного древнего строя монашеской жизни, из намоленности монастырских храмов, из сиявших благодатью икон, из хранившихся в обителях книжных сводов летописных сказаний — веками черпала Россия силы для сохранения своего нравственного чувства; на подобных памятниках «дедовской старины» воспитывалось и национально-культурное самосознание все новых и новых поколений истинно русских людей. Об этом проникновенно сказал еще В.О. Ключевский: «Нравственное богатство народа наглядно исчисляется памятниками деяний на общее благо, памятями деятелей, внесших наибольшее количество добра в свое общество. С этими памятниками и памятями срастается нравственное чувство народа; они — его питательная почва; в них его корни; оторвите его от них — оно завянет, как скошенная трава. Они питают не народное самомнение, а мысль об ответственности потомков перед великими предками, ибо нравственное чувство есть чувство долга» (Ключевский В.О. Значение преподобного Сергия для русского народа и государства // Ключевский В.О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. М., 1993. С. 106).
Сея по-настоящему «разумное, доброе, вечное», Православная Церковь — как показывает сама жизнь — вносила и продолжает вносить в нее укрепляющую благодатную силу: духовно врачует немощные и поднимает падшие души, утверждает незыблемость и священность семейных уз, прививает евангельский взгляд на суть и нормы человеческих отношений, поверяет (а нередко и обличает) христианской системой ценностей самые смысл и содержание современной — во многом бездуховной и попросту безнравственной — «массовой культуры». Церковное обличение последней тем более естественно, что, как мы знаем, все наивысшие достижения российской литературы и искусства, всё прекрасное, созданное ее поэтами, музыкантами и художниками, возникало в недрах личного христианского мировидения их творцов, а не некоей биологической «человеческой массы».
…Прежняя естественность для России во многом именно подобного святорусского православного мирочувствия определялась неразрывной связью Церкви с жизнью целиком воцерковленного общества. Никто иной, как Церковь, всегда являлась единственной устроительницей и хранительницей положительного общественного бытия России. Ведь православная церковность сопутствовала русскому человеку, по народному присловью, «от рожденья — до успенья», т. е. до самых последних минут его земной жизни. Потому-то и существовала издавна в народе еще одна поговорка: «Без Бога — ни до порога!», иначе говоря: Без Бога — никуда, без Него — пути нет, и не будет!..
С глубокой древности формирование личности русского начиналось — еще в младенчестве — Таинствами Крещения и Миропомазания, делавшими его живым членом Церкви как Тела Христова и даровавшими ему благодатную энергию Святого Духа.
Церковь, как любящая мать, буквально нянчила и пестовала каждого православного с первых мгновений его земного существования: очищала от грехов в Таинстве Исповеди, вливала жизненные силы и даровала саму возможность участия в жизни Царства Божия — через Таинство Причащения Святого Тела и Святой Крови Господних, освящала венчанием брак. Все это она совершает и ныне, все это она будет совершать и до скончания «века сего»!
Подобно Самому Христу Богу, Его Церковь призвана быть “светом миру”, дабы “тьма не объяла его” (Ин. 1, 5). В меру приобщения  к этому свету Русская земля, Русь — в наивысших точках своего исторического пути — и становилась Русью Святой. В православной вере обретала она, по сути, самый дух жизни своей!
И недаром, подчеркивая изначальную глубочайшую укорененность российской жизни в христианской вере, один из наших архиереев начала XX века — Никон (Рождественский), скорбя о современном уже ему падении общественных нравов, восклицал: «...душа ищет опоры, ободрения, нравственной поддержки, и мысль невольно обращается к векам минувшим, и хочется раскрыть летописания церковные или жития святых, даже — наши русские летописи, чтобы перенестись хоть на несколько минут в иной мир, совсем на современный нам мир непохожий. Какая была тогда горячая, младенчески простая, но могущая и горы переставлять вера! Наши предки, не говорим уже о Божьих угодниках, были — это чувствуется как непреложная истина — были как бы в непосредственном общении с Небом: для всего у них была одна мерка — согласно или несогласно известное деяние, даже намерение, с волею Божией; грех они грехом и называли, правда, грешили, и тяжко иногда грешили, но и каялись в своих грехах от всего сердца сокрушенного и духа смиренного: приходила беда — к Богу и Его угодникам обращались; Матерь Божия всегда была первым прибежищем русского человека; Церковь являлась всемощною заступницей, руководительницей в жизни, которой слушались и властители, и смиренные земл;; история нашего народа была историей Церкви, а так как Церковь в своей сущности есть живой, неумирающий организм, части коего находятся в живом непрестающем общении друг с другом, и люди, живущие на земле, присно пребывают в общении с отшедшими к Богу, то и народ наш возрастал, как единый цельный организм, для которого прошлое было столь же жизненно, как и настоящее. Он черпал силы и жизненную мощь из прошлого не в уроках только истории, как у других народов, а в живом общении с святыми предками своими посредством молитвы, посредством божественной Евхаристии, посредством дел любви, творимых от имени тех, кого уже нет на земле. — Да, то была настоящая христианская жизнь! Никто, может быть, не сознавал так глубоко свою греховность, как русский человек. И в этом было заветное сокровище его души... Народ наш жил чувством покаяния... он был в постоянном... благодатном общении с небесною Церковию, на небесах торжествующею, и в ней черпал ту животворящую силу, которая дала ему возможность возрасти в древо велие на земном шаре.
То ли теперь? Тем ли живет ныне русская душа?” (Никон (Рождественский), Епископ Вологодский и Тотемский. Чем жива наша русская православная душа. СПб., 1995 - по изд. 1909 г. С. 4—6).
…Прошло менее десятилетия со времени написания этих строк Владыкой — и грянул большевицкий октябрьский переворот: в немалой мере уже зараженное тогда безбожием (или лишь формально считавшее себя христианами) подавляющее число граждан России приняли революцию или равнодушно, или же как неотвратимое стихийное бедствие, вовсе не сознавая своей личной духовной ответственности за случившееся. «Ариманова» Нерусь, давно уже таившаяся в глубине все более обмирщавшейся Русской земли, вырвалась, наконец, на поверхность российской истории — и страна почти мгновенно рухнула в апокалипсическую бездну революции. И вскоре же стало ясно, что христианская православная вера была до того единственным духовно-организующим началом в российской жизни: оказалось, что, как достаточно исторически-трезво отмечает известный московский протоиерей Владислав Свешников, «без православия Россия и русский народ гораздо быстрее и страшнее, чем народы западные, превращаются в чудовищную и огромную шайку разбойников» (Протоиерей Владислав Свешников. Заметки о национализме подлинном и мнимом. М.: Изд-во «Рарогъ», 1995. С. 33).
Другими словами, самой жизнью нам было доказано, что без христианской системы духовно-нравственных ценностей, без евангельских ориентиров на нашем историческом пути — России (ни как здоровому государственному организму, ни как цивилизованному гражданскому обществу) не быть! Это хорошо знали и чувствовали наши далекие предки, этому же учит нас и вся история подлинной России — Святой Руси.
И действительно, при всех своих исторических грехах, всё же именно таким мировидением и определялась в целом российская государственная и общественная жизнь на протяжении многих столетий.
«Святорусской» своей душой жил и сам народ; на нее во многом ориентировались и формы его государственности — как освященной самой Церковью православной монархии, которую Церковь в глубине своей признает фактически единственно духовно-легитимной, Самим Богом установленной и дарованной человечеству церковно-правовой нормой государственной власти!
При этом и российское Самодержавие несло в себе — по крайней мере в XIX-ом и начале XX-го столетий — немыслимый для сегодняшних «духовно-свободных цивилизаций» заряд христианского, вполне реального идеализма и кажущегося сегодня столь наивным совестливого милосердия. Многие лучшие и умнейшие люди России, подлинные ее патриоты, были глубоко преданными идее Самодержавия последовательными монархистами.
О духовном смысле монархии весьма точно в свое время высказался еще поэт В.А. Жуковский, отмечавший, что идеальная, предельная суть Самодержавия есть «Правда, правда, Божия правда — и более ничего. Вот тайна верховной власти и самое легкое средство властвовать: умей только во время, не обманывая себя никакими софизмами, верующим, полным страха Божия сердцем применять Божию правду к делам человека. Самодержец неограничен в исполнении Божией правды; монарх более или менее ограничен постановлениями, которых сохранение, раз признанное, принадлежит уже Божией правде; республиканское правительство так же точно подчинено закону Божией правды, как и самодержец. Никто не говори: моя воля; все должны говорить: воля высшая, и в ней видеть свою. Итак, ни самодержец, ни монарх, ни демократия не могут следовать одной собственной воле. И если свою волю кто из них признает главным источником власти, то из законного владыки он обращается в беззаконного деспота. Воля самодержца так же ограничена, как воля толпы, с тою только разницею, что на нем лежит наибольшая ответственность, ибо на одном его лице лежит все, тогда как монарх имеет своею подпорою и ограничением воли своей постановления, тогда как демократия не лицо, а масса, и ответственность лежит на всех вместе, а не на каждом особенно. Самодержец не имеет права быть самовластным; когда он говорит: я так хочу, он должен в то же время присоединять к этому слову: потому что Бог или Божия правда так хочет. Принимать свою волю за высшую волю есть святотатство; произвол есть нарушение Божией правды и самый опасный враг власти самодержавной, которая в своей чистоте есть высочайшее достоинство, какое только может иметь на земле человек смертный. Смирение христианское есть венец самодержавия; оно должно быть святейшею добродетелью самодержца, понеже между христианами он должен занимать ближайшее место к Богу Спасителю. Но, представляя Бога, он не есть Бог, а только самый могущественный исполнитель Божией воли, то есть Божией правды… Самодержец есть источник земного закона, но он сам не есть закон, а только выразитель закона Божия, который один закон, один верховная правда» (Полное собрание сочинений В.А. Жуковского в 12-ти томах. Т. XI.  СПб., 1902. C. 36—37).
Замечательна и совместная пушкинско-гоголевская оценка духовно-государственного института монархии. Так, Н. Гоголь, касаясь монархического устроения России и приводя трезвое мнение по этому поводу Пушкина, отмечал: «Как умно определял Пушкин значение полномощнаго Монарха! И как он вообще был умен во всем, что ни говорил в последнее время своей жизни! “Зачем нужно, говорил он, чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон — дерево; в законе слышит человек что-то жесткое и не братское. С одним буквальным исполнением закона не далеко уйдешь, нарушить же или не исполнить его — никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти… Государство без полномощного Монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движением  палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт… блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласия!”…» (Из письма Гоголя к Жуковскому, 1846 г. («О лиризме наших поэтов»). Цит. по: Тальберг Н.Д. О Вере, Царе и Отечестве. Книга первая. М.: Изд-во «Правило веры», 2004. С. 587—588).
И далее Гоголь продолжает, излагая уже и собственный взгляд на монархию как таковую — в лице Российского Самодержца: «…страницы нашей истории слишком явно говорят о воле Промысла: да образуется в России эта власть в ее полном и совершенном виде. Все события в нашем отечестве, начиная от порабощения татарского, видимо клонятся к тому, чтобы собрать могущество в руки одного; дабы один был в силах произвесть этот знаменитый переворот в государстве, всё потрясти и, всех разбудивши, вооружить каждого из нас тем высшим взглядом на самого себя, без которого невозможно человеку разобрать, осудить самого себя и воздвигнуть в самом себе ту же брань всему невежественному и темному, какую воздвигнул Царь в своем государстве; чтобы потом, когда загорится уже каждый этой святой бранью и всё придет в сознание сил своих, мог бы также один, всех впереди, с светильником в руке, устремить, как одну душу, весь народ свой к тому верховному свету, к которому просится Россия» (Там же. С. 591—592).
С искренним уважением и любовью пишет о России — как именно о великой Самодержавной Российской Империи — и А. Карташев, которому довелось самому прожить в ней значительную часть жизни (до последовавшей затем вынужденной эмиграции после большевицкого переворота). Он особенно подчеркивает (говоря о России как, прежде всего, христианской стране), что это была — «не голая зоологическая сила, не чужеядная “акула” бесцельно, эгоистически поглощающего “империализма”, а мощный многонародный организм, носящий в себе благородное и святое призвание — явить собою лик христианского по духу и православного по стилю государства, т. е. максимально воплотить в человеческом общежитии правду Христову, которой всегда алчет и жаждет русская совесть. Достичь внутри мирного сожительства всех классов, племен, народов с их культурами и сообщить блага этого святорусского мира и миру внешнему, человечеству... Достичь силами, излучаемыми Православием, не стесняющим мирской, научной, хозяйственной, материальной культуры, но призывающим ее вдохновляться вечными заветами Евангелия, заветами правды и святости» (Карташев А.В. Воссоздание Святой Руси. М., 1991 (Репринт идания: Париж, 1956). С. 46).
Неуничтожимость евангельского ориентира в душе России особенно ярко проявилась в страшную эпоху богоборчества XX века. Засвидетельствованное кровью тысяч и тысяч новомучеников «стояние за веру» православных русских людей стало духовным залогом будущего очищения страны от скверны безбожия и порожденного им тоталитарного режима бесчеловечного большевизма.
Оставаясь все последние тяжкие десятилетия нашего бытия хранительницей внутренних святынь национального духа — и религиозных, и истинно культурных, — Церковь и поныне продолжает противостоять любым центробежным бездуховным тенденциям в современном российском обществе, предлагая ему испытанные вот уже двумя тысячелетиями евангельские ценности: Жизнь — вместо пустой житейской суеты, Вечную Истину — вместо псевдоистин-однодневок, Высшую Нравственность Живой Христианской Любви — вместо мертворожденных «моральных кодексов» различных демагогов, этих сатанинских «строителей» обезбоженных ими всевозможных их «новых обществ».

                4.  Святая Русь как духовная основа
                нашего национального самоопределения

Понятие «Святая Русь» вобрало в себя и общенациональную мысль о единой и крепкой России — но без какого бы то ни было вульгарного шовинизма (а он вульгарен всегда!), и столь присущее подлинно русскому человеку, этому вековечному «идеалисту», чувство поистине вселенской отзывчивости на всякое столкновение добра и зла в мире — как в сфере социально-личностных отношений, так и в политике, науке, культуре, и, наконец, неизменное требование живого сотворчества и соработничества с Божественным Началом — в духе христианских идеалов Истины и Свободы, по сказанному почти два тысячелетия назад евангельскому слову: «…где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3, 17).
Слава Богу, в целом для русского человека шовинизм чисто зоологического типа не слишком характерен — любой русский, во-первых, привык к давнему взаимному соседству на своей земле самых различных национальностей: в том числе и непосредственно  русский по крови житель России издавна традиционно был вполне положительно и естественно связан с представителями самых различных национальных образований и групп, изначально проживавших во всевозможных губерниях и наместничествах прежней Российской Империи («был бы человек хороший!»); во-вторых, русский наш человек (исключая нравственных уродов, существующих в каждом народе) в массе своей, при всех порой случающихся в нем проявлениях озлобленности — из-за частой неправды и нелепости его жизни, издавна более все же склонен к национальной терпимости и вообще к человеческой душевной отзывчивости. Основательно подпортили в нас эти качества за последнее столетие лишь столь озлобившая многих «революционная пропаганда» с ее культивированием разбойничьих инстинктов (вспомним призыв: «грабь награбленное!») и вся «расчеловечивавшая» большевицкая практика в целом.
И все-таки, несмотря на стремление коммунистов повязать часть нации общим революционным преступлением — неправедным пролитием крови  другой ее части, предельно при этом озвероподобив многих и развратив их чувством ненависти даже к «своим» (вспомним здесь хотя бы пресловутого «героя» периода коллективизации — юного Павлика Морозова, отдавшего на растерзание коммунистам родного отца), — несмотря на все это, русский человек в большинстве своем не утратил ни человечности, ни тяги к людскому братству, ни потенциальной благорасположенности к свои давним соседям — инородцам и иноверцам.  Наоборот, в России не русские, а именно часть инородцев в национально ориентированных субъектах федерации, подогреваемая властными амбициями местной сепаратистской полуинтеллигенции, политиканов и этнических мафиозных структур, начинает порой вести себя не лучшим образом по отношению к русским (чувствуя временное ослабление центра и чреватую многими бедами близорукость и непоследовательность его в проведении межнациональной политики — в рамках всей российской государственности).
Встречающиеся же порой в русской среде отдельные исключения шовинистического характера являют собой, как правило, лишь представители наиболее люмпенизированной части населения, обычно формирующейся вследствие разрыва ее с прежней своей социальной средой и в результате утраты прежних природно-положительных, естественно-гуманных социокультурных корней и подлинно народных традиций (типа былых «лимитчиков», отдельных переселенцев из деревень и провинции в крупные города, различных деклассированных элементов, функционеров прежней «коммуно-советской» — по сути, во многом попросту «безродной» — «парт-номенклатуры» и т. п.). Сюда следует добавить также и представителей полуинтеллигенции с их весьма порой поверхностными знаниями и понятиями — то есть всех тех, кого  в свое время А. Солженицын назвал типично советской «образованщиной».
Эти — хуже всего; обычно они — узкие «спецы»-технари или же полузнайки-«гуманитарии», утратившие изначальные черты российской, подлинно народной в своей традиционно православной естественности, душевной доброжелательности и, в то же время, не приобретшие подлинной духовной образованности, то есть люди сугубо внешнего, весьма «приблизительного» знания — и религии, и культуры, и истории, и политологии… В итоге, если они начинают задумываться над бестолковостью и низким уровнем своей жизни, им проще всего бывает обвинить во всем этом кого-то другого, но не самих себя и не родственную им же духовно убогую — все еще внутренне «советизированную» — значительную часть  российского общества.
Такие люди «узкой» души, к тому же нередко тайно снедаемые подсознательными комплексами неполноценности (порожденными, как правило, бездуховностью, внутренней бездумностью и безрелигиозностью собственной их жизни), легко зачастую превращаются сами и превращают своих детей в озлобленных шовинистов, обвиняя во всех бедах — и  лично своих, и всей страны — всевозможных «нацменов», «чичмеков», «черных», «евреев» и кого угодно, но только не самих себя! При этом они даже и не подумают взглянуть в зеркало или, тем более, вспомнить: а не их ли ближайшие предки предавали в Коммунистических Интернационалах Россию, прославляя ее предателя Ульянова — с шайкой его подельников-большевиков, наобещавших всем золотые горы и потом пустившие в распыл всю страну: сначала в 1917 году, а в лице их наследников — под конец обветшавшего советизма — в 1990-х?
Но разве не сами ли эти наши «советские патриоты» десятилетиями поддерживали основанное на крови, жесточайшее — и столь прогнившее, столь ослабевшее в результате своей всеобъемлющей лжи — большевицкое нашествие, с годами превратившее и Россию в руины? И во всем этом виноваты не мы ли, сами русские люди, а кто-то другой? И если ленинско-сталинскими лагерями смерти заведовали частенько начальнички с явно нерусскими фамилиями, то ведь по их приказам были пытаны и убиты миллионы Ивановых да Сидоровых другими — своими же! — послушными на зло Ивановыми да Сидоровыми… Этих — наших собственных «русских» «Иуд» — было явно поболе…
И кто сегодня-то идет на избирательные участки и выбирает себе в правители заведомых — или бездарных властолюбцев-демагогов, или ненавистников России, или прислужников-лоббистов безродных мафиози, или же просто, наконец, проходимцев средней руки? Разве во всем этом в первую очередь виноваты не сами русские люди?
Но, вместо того, чтобы навести порядок в своем собственном народе, в самих себе, в своей голове и в своей душе, гораздо проще «выпустить пар» недовольства и озлобленности, обвинив во всех наших бедах «черного» и натравив на него воспитанных в явно люмпенской среде невежественно-наивных «скинхедов».
И хотя русский человек еще не полностью утратил присущий ему некогда Божий дар доброты и отзывчивости, все-таки не видеть явного оскудения этих христианских свойств в его душе нельзя: десятилетия отравы обманной коммунистической идеологией, а главное, вся лживая суть «двойной» — для всех почти нас — жизни при большевиках не прошла даром для русского человека… И потому сегодня можно только мечтать о достижении нами того уровня духовной благорасположенности к другим народам России, что отличал нас ранее и что тоже был всеян в нас прежде христианской добротой благодатной Святой Руси!
Доброта эта, некогда соединенная со здоровым смиренным чувством собственной слабости в вере и греховности в деяниях, не давала русскому человеку (нередко нутром чувствовавшему «святорусскую» и вообще христианскую — правду о любви к ближнему) превращать вполне естественное чувство здорового национализма в вульгарный, безбожный по существу, шовинизм. Христианин, осмысленно верящий новозаветному евангельскому слову, всегда знает, что для  Христа и Его Церкви нет ни эллина, ни иудея в едином православном сообществе, но все — Христовы! Этот основополагающий принцип христианского человеколюбия самым естественным положительным образом всегда сказывался и на давних отношениях православных русских к соседствовавшим национальным меньшинствам… Такое жизненное решение «национального вопроса» в прежней Российской Империи в значительной мере и способствовало укреплению российского государственности — при необычайно пестром, помимо большинства собственно русских, многонациональном составе нашего населения.
Недаром еще Ф. Достоевский, отмечая в целом отсутствие в русском народе примитивного псевдопатриотического национализма, совершенно справедливо утверждал, что «узкая национальность не в духе русском. Народ наш с беспощадной силой выставляет на вид свои недостатки и пред целым светом готов толковать о своих язвах, беспощадно бичевать самого себя; иногда даже он несправедлив к самому себе, — во имя негодующей любви к правде, истине… С какой, например, силой эта способность осуждения, самобичевания проявилась в Гоголе, Щедрине <…> И неужели это сознание человеком болезни не есть уже залог его выздоровления, его способности оправиться от болезни… Сила самоосуждения прежде всего  — сила: она указывает на то, что в обществе есть еще силы. В осуждении зла непременно кроется любовь к добру: негодование на общественные язвы, болезни — предполагает страстную тоску о здоровье» (Достоевский Ф. Полное собрание сочинений. В 30 т. Т. 20. Л., 1980. С. 22).
Уже в наше время на то же указывал и известнейший историк русской культуры — академик Д. Лихачев: «Существуют совершенно неправильные представления о том, что, подчеркивая национальные особенности, пытаясь определить национальный характер, мы способствуем разъединению народов, потакаем шовинистическим инстинктам.
Великий русский историк С.М. Соловьев в начале седьмой книги своей  “Истории России с древнейших времен” писал: “Неприятное восхваление своей национальности… не может увлечь русских…” Это совершенно верно. Восхвалением самих себя по-настоящему русские никогда не “хворали”. Напротив, русские очень часто, а особенно в XIX и начале XX века были склонны к самоуничижению — преувеличивали отсталость своей культуры» (Лихачев Д. Заметки о русском. М., 1984. С. 39).
Главенство русских как державообразующей нации России — при законном признании общегражданских прав (но и обязанностей!) национальных меньшинств (то есть около 20% всего населения страны), при повседневном самом доброжелательном к ним отношении, но и самом жестком, принципиальнейшем противостоянии государственного центра малейшим проявлениям местечкового сепаратизма, — вот подлинно «святорусский» и истинно «имперский» путь к общенародной организации будущего российского общества, если мы хотим устоять в дальнейшем и сохранить в целостности наше Отечество — при всех ожидающих нас грядущих геополитических бурях и переделах…

(Из готовящейся к изданию книги «Русь во Христе: Очерк истории Православия в России»)