И лежат под камнями москали и поляки

Неделю лил варшавский дождь, в такую погоду путь один – в музеи. А может, набраться смелости и рвануть в Освенцим? - Я там ни разу не был, тяжело очень, - признавался каждый из тех варшавских жителей, с кем довелось пообщаться.

Чем дольше стучат колеса, тем выше поднимается солнце. Это кажется совершенно нелогичным – в моем представлении над концентрационным лагерем Аушвиц должны гнездиться вечные тучи. Тем не менее ярко-желтая бабочка пристала ко мне на автобусной остановке, проводила до красной кирпичной стены административного здания музея и осталась греться на камне.

Больше миллиона людей каждый год проходит через эти двери, я тоже стала частью статистики. Экскурсий на русском нет – только по заявке для групп туристов, меня присоединяют к полякам. Польская речь экскурсовода Анны, совершенно незнакомая для меня, льется какой-то музыкой. Пытаюсь понять, что происходит, по жестам и мимике, внимательно вглядываясь ей в лицо и замечаю, что возле некоторых экспонатов у Анны дрожит голос, у других немолодая уже женщина и вовсе отворачивается, не в силах сдерживаться. А вот и слезинка побежала…

Побежать и я хотела – прочь отсюда! – когда вышла из комнаты, полной стоптанной детской обуви. Крошечные ботиночки, сломанные куклы, потрепанное ситцевое платье. Сколько их было, не повзрослевших?

Среди огромной волны из двух тонн срезанных женских волос – отличный материал для матрасов – замечаю одну седую прядь. Ослепительно-белую среди темных еврейских локонов.

На подъездных путях к разрушенным крематориям, на ступеньках вагона, ставшего для тысяч последним домом, - камни. Десятки камней, дань еврейской традиции. Раскрашенные синим и белым, с надписями и цифрами – дата смерти, тюремный номер. Покойся с миром.

Цыганский лагерь – на самом краю, в Аушвиц-2 он был первым. В нем, в отличие от других, семьи не разлучали, дарили надежду. Отбирали разом, отправив в печи всех. Потом, заметая следы, убегая, спалили и сам лагерь. Только печные трубы остались в голом поле.

В санитарном бараке – длинные ряды бетонных помостов с аккуратными, симметричными дырами. Немецкий перфекционизм. В пионерском лагере у нас в туалете было три «очка» в ряд – неудобно и стыдно. Здесь – сорок два в каждом помосте. Близко-близко друг другу. На все «дела» - пять минут.

- А как же по-большому? – с трудом мысленно перевела вопрос соседа.

- А чем? – кажется, так ответили ему.

Карцер размером 90 на 90 сантиметров, в котором можно находиться лишь стоя. Почему я думала раньше, что сюда входят согнувшись? Дверцы чуть выше моего колена. Только на четвереньках, по-собачьи.

Кстати, собак здесь было много. «Я до сих пор не могу на овчарок смотреть без дрожи в коленях!» - признавалась Ольга Иосифовна, северодвинка, выжившая в этом аду. Были построены псарня, ветклиника, специальная кухня и выгулы с газоном. Все с учетом пожеланий кинологов.

А для людей - Стена смерти в тупичке. А для детей – колючая проволока под напряжением. А для женщин – опыты по реализации массовой кастрации без анестезии. А для мужчин – работа. Трупы убирать ведь кому-то было нужно.

- Автобус на Краков? – по-русски пытаюсь узнать дорогу у моей измученной Анны, храброго экскурсовода.

- Так ты русская? Что же сразу не сказала! Я бы переводила для тебя…

- Не нужно это, я поняла и так.