Моя кандидатская, получившая блестящие отзывы оппонентов, не приблизила к теории эмбрионизации развития. Не удалось установить прямую связь между обогащением яиц желтком и эмбрионизацией развития. По мере обогащения развитие становилось менее совершенным, более меробластичным, что проявлялось в сокращении той части яйца, которая непосредственно вовлекалась в формообразование. Я много размышлял и пришел к выводу, что сокращение относительных количеств желтка свидетельствует о спрямлении процессов эмбриогенеза, об их оптимизации и совершенствовании. Кроме того, в эмбриональном развитии допускались самые причудливые вариации, которые регулировались к его концу. Различные траектории вели к однозначному финалу, к эквифинальности. У близких друг другу листоедов изначальное положение зародыша варьировало. Его переднее-задняя ось могла совпадать с продольной осью яйца, могла образовывать с ней перекрест.
Я вышел за пределы эмбриологии насекомых и уже представлял весь ряд Первичноротых - от низших многоклеточных животных до самых совершенных насекомых. Этот ряд противопоставлялся Вторичноротым - от низших многоклеточных до млекопитающих и человека. Нас можно связывать с насекомыми только спустившись до низших кишечнополостных или даже их личинок. Наши пути разошлись еще на уровне организации Синзооспоры.
Я перешел рубеж и приступил к самостоятельным научным исследованиям. Судьба сбросила меня с берега и предоставила самому себе. Поток нес меня, доверившегося его струям….Избегая заводей и стремнин, ушел вглубь, шевеля роскошными плавниками - древним сокровищем первобытной жизни. И не стремился на сушу. Многие сверстники уже грелись на теплом солнышке, собирали, срывая головки, полевые цветы. Я ушел в затвор, и лишь изредка всплывал на поверхность к новым фактам сухопутной науки.
Теснившиеся мысли изливались идеями и концепциями. Одна за другой публиковались мои статьи в самом престижном у нас Журнале общей биологии. Вырисовывались контуры совершенно новой концепции эмбриогенезов - проморфологической. То, что сделал Владимир Николаевич Беклемишев в анатомии беспозвоночных животных, я сделал для их эмбриологии. Морфология включает и то, и другое. Стадии и процессы.
Возникла необходимость связать в одно целое эмбриологию насекомых с эмбриологией более примитивных организмов. Необходимость ввести проморфологические координаты, явные при полном дроблении яиц низших форм, в трактовку поверхностного дробления насекомых. Явная поляризация яиц первых противопоставлялась невозможности ее выявить у вторых. Мелкие ногохвостки, близкие насекомым, отличались полным дроблением и демонстрировали плавный переход к поверхностному дроблению, обладая явной полярностью яиц. Прослеживая генеалогию каждого делящегося бластомера по методу, применяемому к спиральному дроблению яиц кольчатых червей, я решил проблему соответствия. Четверо суток не спал, зарисовывая делящиеся клетки. Устал, но был счастлив. Завидовал, что не имел возможности вести киносъемку, по примеру моих западных коллег. Но они и не задумывались над проблемами, уже осознанными мною.
Приезжал из Японии хорошо известный по публикациям Хироши Андо. Говорили на ломанном английском и понимали друг друга. Позднее он оформил мне приглашение на полугодовую стажировку с очень хорошим содержанием в иенах. До этого получал заманчивые приглашения из Англии. Но был невыездным. С сожалениями и благодарностью пришлось отказываться под надуманными предлогами. Все последующие контакты ограничивались перепиской и обменом оттисками статей. Мама очень сочувствовала и гордилась мной. Поощряла в научном творчестве. Проводила параллели с отцом, с ее Аликом. Я испытывал небывалую легкость мысли. Ее взлеты обычно совпадали с рассветом и со звонким одиночеством. Отзываясь эхом в бездонности далекого неба, возвращались, наполняя, распирая все мое существо. Обретая зримые контуры, мысли воплощались в тексты, рисунки, в звуки речи.
Евгений Сергеевич пристально следил за моим творчеством. По его совету изложил кратко все свои соображения в машинописных страницах. Получилось около 100 страниц. Он послал меня в Ленинград, к крупнейшему эмбриологу, своему другу и другу В.Н. Беклемишева - к Павлу Григорьевичу Светлову. Павел Григорьевич предложил встретиться, с ночевкой у себя дома. Приехал. Познакомился с легендарным старцем. Передал текст. Он уединился. Часа три ждал реакции с предложенными им книгами и в обществе его жены. Она тоже знала моего отца. Расспрашивала о моих занятиях, интересах, о маме и о нашей жизни. Была ласкова и внимательна. Пили чай и ждали, ждали.
Вошедший Павел Григорьевич начал с конца - "молодой человек - эта докторская". Далее - по существу. Оставалась нерешенной частная проблема бластокинезов - причудливых перемещений зародыша в координатах яйца. До вечера предлагал мне точно сформулированные вопросы. Потом отвлеклись на обсуждение общих проблем эволюции. Вспоминали труды Владимира Николаевича, труды моего отца. Говорили о Евгении Сергеевиче.
Слагалось впечатление, что им был избран разговор на равных. Что включен в сообщество титанов мысли. Павел Григорьевич даже советовался со мной, обсуждая свои собственные проблемы критических периодов развития. Интересовался моими мнениями. Я старался не пасовать.
Утром продолжили беседу. От науки перешли к искусству, к философии, к Тейяру Де Шардену и его "Феномену человека". Одна из его глав, опущенная при переводе, была представлена мне в собственном переводе Павла Григорьевича. Разговор был легким и интересным. И очень полезным для меня. В конце концов распрощались с добрыми пожеланиями и приветами Евгению Сергеевичу, и моей маме. Он обещал писать мне, после более пристального изучения оставленного мною текста.
В течение года получал письма из Ленинграда. Павел Григорьевич трепал меня бластокинезами. Я думал. Через полгода опубликовал "Морфологическую теорию бластокинезов насекомых" в Журнале общей биологии. Павел Григорьевич предложил мою кандидатуру на соискание премии Ковалевского. Надо было собрать все оттиски, рекомендации с кафедры. Все это требовало времени. С рекомендациями - хуже. К этому времени Евгений Сергеевич уступил свое место заведующего кафедрой хорошему экспериментатору Г.А. Мазохину-Поршнякову. Мои отношения с новым заведующим складывались плоховато. Ему казалось, что я занимаюсь не тем, чем нужно. Что морфология ушла в прошлое, а будущее - за экспериментом. Евгений Сергеевич вскоре разочаровался в своем приемнике и поддерживал мои инициативы. Так или иначе все документы были отправлены в комиссию по присуждению премий.
Тем временем стареющий Евгений Сергеевич постепенно вытеснялся из своего кабинета и с кафедры. Появились новые молодые сотрудники. С моим учителем я был вместе. Стали даже ближе друг другу. Друг Мазохина - Г.А. Викторов, отклоняя мою статью в Зоологический журнал, советовал заняться экологией, которую сам читал на нашей кафедре. Я забрал статью из журнала. В общении со студентами и оставшимися друзьями не предавался унынию. Был молод, смел, полон создаваемой концепцией и подготовкой докторской диссертации. Помимо кафедры энтомологии читал курс эмбриологии насекомых на кафедре эмбриологии. Часто заходил к "беспозвоночникам". Константин Владимирович Беклемишев охотно беседовал со мной. У нас были общие интересы. Мы оба были детьми великих отцов и смирялись с ролью сыновей, на которых "природа отдыхает" от своих прежних щедрот.
Каждое лето проводил студенческую практику в Чашникове - по энтомологии и по пресным водам. Здесь, в знакомом мне месте, отдыхал душой. Кафедральные смуты были далеко, теряли реальность. Был среди друзей - талантливых Н.А.Заренкова, С.И.Левушкина, Г.Н.Горностаева. Вечерами чаевничали, безобразничали вместе. С Заренковым раскапывали лесные курганы, находили обломки древней керамики. Со студентами проводили экскурсии, собирали материалы, занимались определением в лабораториях. Получали командировочные и экономили средства. Приходили дельные мысли.
Было очень приятно общаться со студентами. Они явно привязывались ко мне - задавали вопросы и на общие темы. Их тоже интересовала сама Жизнь. С талантом юности они стремились знать все и не только о насекомых. Они видели во мне Учителя и я пользовался возможностью поделиться с ними своими мыслями об эволюции. Шутя называл их подопытными кроликами своей интеллектуальной лаборатории. Непосредственность их реакций на сказанное позволяла оттачивать фразы, находить образы, аллегории и метафоры. Нас объединяло нежелание следовать навязываемым догмам и стандартам мышления. Они помогали выразить то, что еще не было ясным мне самому. Разумеется преподавание занимало большую часть времени, оставляя меньшую часть на проведение исследований и размышления. Мои сверстники, распределившиеся в академические институты, имели возможность заниматься только ими. Временами я почти завидовал им, но вполне сознавал и свои преимущества. Преподавание требует эрудиции, развивает способности к обобщению излагаемого материала. Иными словами, содействует творческой, теоретической работе. И дает радость общения с пытливой, искренней и очень строгой юностью. Я любил их и уважал, получая в ответ то же самое. И завидовал им в том, что среди своих учителей редко встречал тех, кто отвечал моим собственным стандартам. Таких, как друзья моего отца. Вспоминаются лишь отдельные имена на общем серовато-тусклом фоне.
Лишь с отдельными студентами отношения развивались вне экскурсий и лабораторных занятий. Вспоминаются только двое. Один из них, далеко не отличник, не мог заставить себя учить латинские названия растений и, кажется, имел хвосты по некоторым дисциплинам. Это был Сергей Менделевич, сын посла по особым поручениям. Бросив Университет он перевелся на заочное отделение пединститута, стал учителем и директором школы. Школьники обожают его и, вместе с ними, он до сих пор выбирается на экскурсии в лес. Недавно встретились в метро и обрадовались друг другу. Уже оба стали стариками. Он - старым евреем.
В Чашникове часто сопровождал меня на экскурсиях, прогуливая свои занятия по расписанию. Говорили о разном, обходя скользкие темы. Жена его Леся, симпатичная еврейка, была внучкой какой-то революционерки. Из общих друзей запомнилась Марина Раппопорт. Она подарила мне свой глаз, снятый на занятиях по научной фотографии. Сергей уверял, что влюблена в меня. Я не верил. Она был значительно выше меня, чуть ли не на голову. Были и другие евреи и все чем то отличались от нас. Может рассудительностью. Взрослостью. Но среди них были и лентяи, и бесшабашные сорвиголовы. Может они, сами выделяли себя. Меня предостерегали возможными подвохами, вероломством с их стороны. Не ожидал, не боялся и не претерпел. Сам был "как еврей" и все же они чем-то притягивали меня к себе. Как и Хава-Нагила на старые мелодии хасидов.
Хасид Николай Абрамович Иофф - доцент, преподававший нам эмбриологию беспозвоночных животных. С добрыми, воспаленными глазами, как у раба с картины Александра Иванова, и на эскизах к ней. При первой возможности, преодолев немыслимые препятствия, он, бросив все, уехал в Израиль, к своему Богу. Были и наши милые космополиты. Давид Леонтьевич, друг нашей семьи. Яков Яковлевич Рогинский. И молоко моей кормилицы….Временами мне стыдно за нас перед сефардами, ашкеназами и русскоязычными израильтянами. Они держатся друг друга, а мы редко образуем диаспоры на чужбине. Все хорошее, что осталось в нас, можно сосредоточить в рамках Московского княжества, но самим земли не хватает и на Курилах. И не будет хватать ее, твердой под ногами. Я им благодарен и за Анри Бергсона, и за "колыбельную" Гершвина, и за нашего Спасителя. Они верны заповедям и логике Ветхого Завета, но не Нагорной проповеди Завета Нового. Это надо знать и иметь в виду.
После лекции, встретил в коридоре Лену. Надо было поговорить о предстоящих планах. Зашли в мой кабинет. Мама готовила кофе. Познакомил с ней свою новую студентку. Расставили чашки. Лену усадили напротив окна и… с трудом удержался от восклицания. Таких голубых фар не видел никогда в жизни. Простодушных, доверчивых, искренних, обрамленных пушистыми ресницами. Очень добрых.
Разговорились о возможных темах. Мне представлялись особенно интересными примитивные вислокрылки. Хотелось выяснить особенности биологии размножения и развития. Кофе кончилось. Мама заварила еще. Лена помогала ей. Налила и мне в чашку. Хотелось смотреть и смотреть на нее. Когда она ушла, мама поделилась своим собственным потрясением. Я молчал. Мама расспрашивала меня об этой девочке, уже мне знакомой. Я рассказал все, что знал, о чем догадывался. Маме хотелось знать больше. Знала, что у меня - табу на студенток и, пожалуй, на женщин вообще. Знала и сочувствовала мне, ошибившемуся столь нелепо и трагично. Много позже сказала, что тогда ей уже хотелось видеть в ней свою новую невестку. Первая оказалась слишком суровой к ней, к моей маме. И несправедливой. Я не строил никаких планов. Был старше на 10 - 11 лет. К тому же не свободен и уже имел двух дочурок. Мысль о возможности развода пришла позже, на практике в Чашникове. Параллельно с ревностью и неуверенностью в себе. С осознанием, что надо хранить верность своему поколению и что каждому поколению - свое. Романы наших сокурсниц со взрослыми мужчинами и, тем более с преподавателями, представлялись нарушением естества. Козлящие старики вызывали омерзение.
Моя юность не была богата внешними впечатлениями. Просто - продолжением детства, прерванного трагедией. Многое, что увлекало моих сверстников, проходило стороной. Я был верен детству, освященному после смерти отца Наташей Кулик. Другие мимолетные увлечения не оставили глубоких следов. Постепенно развилась интроверсия и сосредоточенность на общих проблемах Жизни. В соответствии с исходным соматическим типом не отличался общительностью, в трудных ситуациях предпочитал быть один и ориентировался к поздним периодам жизни. Лишенный постоянного мужского влияния и руководства, сам выстраивал приоритеты и тренировал мышцы. Ощущения мышечной радости находил в индивидуальных занятиях спортом, избегая игровых, коллективных видов. Период юности не привел к возмужанию и течение жизни отмерялось постановкой и решением научных проблем.
Юность со всеми своими радостями и соблазнами прошла мимо меня. Лена олицетворяла саму юность. Мысли о ней, возникали все чаще и чаще, и тормозились. Тормозились сознанием преступности отнимать ее у другого. У другой, с которой хотелось вместе работать, как Пьер и Мария Кюри. Я не считал себя слишком взрослым, но для нее был Учителем. Лена была окружена своими друзьями. Им, юным, было весело и легко. Можно ли пренебречь всем этим. Можно ли ограничить. Можно ли предложить в обмен свою собственную персону. Я не из тех, кто возводит свою женщину на пьедестал - чтоб не мешала. Надо - что бы всегда была рядом.
Непроизвольность желания - лучшая демонстрация его искренности, но не силы. Его навязчивость может быть требующим исполнения капризом. Я уже имел опыт бережного отношения к своим чувствам и ценил их и его. Обладание желанным чревато разочарованием. Желание быть вместе и видеть друг друга постоянно ценно само по себе. Самоценность, украшающая жизнь. Мое собственное богатство. Я не сравнивал Лену с Наташей Кулик и не только потому, что они освятили разные периоды моей жизни. Вызванные ими чувства принадлежали мне одному и, странным образом, не сочетались друг с другом. Реальная Лена сидела напротив и не требовала никаких отречений. Они даже могли подружиться друг с другом. В моем сердце было место им обеим. Светлый призрак прошлого и надежды на будущее сливались как зори в середине лета. Вечерняя с утренней. Возникло желание вступить в юность снова. Снова стать юным и совсем другим. Неизвестным самому себе.
Лена легко осваивала необходимые для исследований процедуры. Легко зарисовывала объекты. Отвлекаясь, говорили о своих интересах. Я с тайной надеждой найти общие. Лена любила животных, увлекалась лошадьми, конным спортом. Регулярно ходила в школу верховой езды при ипподроме. Оказалось, что живет с родителями в новом доме, на Речном вокзале. Раньше жила на Новопесчанной, в первом доме и напротив школы № 151. Ее двоюродная сестра училась в параллельном со мной классе. Я хорошо помнил эту девочку. Вспомнил и то, что она была с колясочкой во дворе. Выгуливала новорожденную сестренку. В колясочке могла быть только Лена.
Стал ждать встреч и подлаживаться с графиком собственных работ, со студенческим расписанием. Стал зависимым. Стал провожать. Часть пути проводили вместе. Иногда вместе с мамой, которую часто навещал на Соколе. Лена уезжала дальше - на Речной вокзал. Однажды обещал заехать к маме вечером, но поехали раньше. Лена предложила зайти на ипподром, поскольку проявил заинтересованность лошадьми. Поехал, посмотрел, как она ловко ездит в смене. После вместе подошли к тренеру. Разрешил. Договорились. По дороге к метро, получил от Лены необходимые инструкции. Вышел на Соколе, она дальше. Хорошо, что у меня уже были кирзовые сапоги, необходимые для верховой ездой. У Ильи Васильевича Хозиева. Что-то начал понимать и ухаживать.
Возможно приглянулся старому осетину своей комплекцией жокея, и упорством, и наглостью, посягая быть спутником юной конницы. Для начала посадил на Бурбона со спиною широкой, как стол. Через час мучения кончились. Возвращались к метро. Я походкой кавалериста. Лена ободряла. И была добра ко мне. А я - уже любил, не влюбившись с первого взгляда. Да, очень нравилась, но табу что ли.
Получил письмо от Павла Григорьевича. Он сообщал, что в комиссии по премиям лоббируют другую кандидатуру и могут устроить мне неприятности. По его совету забрал документы обратно. И уже заканчивал свою докторскую диссертацию. Получалось красиво. Параллельно работал над учебником по эмбриологии насекомых, руководствуясь иными принципами изложения материала. Сам готовил рисунки, вспоминая как это делал мой папа. Получалось. Разгоралось новое для меня чувство, но Лена не подбрасывала в костер хвороста. Мне самому хватало дров, сохранившихся за ненадобностью. Мама радовалась, глядя на меня и радовалась сама. У нас не было тайн друг от друга. Как-то расхрабрившись, провожая Лену домой, стал плести разговор осторожный, бесхитростный. Однажды, став свидетельницей визита Леры, она все понимала и, видимо, жалела меня. Как то так получилось, что сказал о намерении развестись, о намерении предложить ей и руку, и сердце. Понимал, что есть дети, что много старше ее и что сам ненормальный. Лена думала, не давая надежд, но и не отталкивая. Думала и было о чем думать и ей. Видимо у нас обоих не было четких перспектив и заранее разработанных планов. Теперь я стал разрабатывать свой собственный план - получить разрешения для разговора с ее родителями. Лена сказала, что сначала сама поговорит - и лучше с папой. Я был готов обнять весь мир, но не рискнул, и взял ее за руку.
Не раз выступал с докладами по разделам диссертации в МОИП. Был хорошим лектором и приходили даже те, кто был далек от моих проблем. Предложили выступить в Ленинграде, в ЗИНе, на совещании в память моего отца. Поехали вместе с мамой. Она тоже слушала меня, сидя рядом с А.А. Стрелковым. Он помнил отца и не раз тихо обращался к ней, зачаровано глядя на меня. Гены, гены - шептал он. Обо мне уже многие говорили, связывая с надеждами и перспективами. Многие радовались, но не все.
Было много нудной технической работы по оформлению диссертации в 4-х экземемплярах. Лена помогала мне во всем, но техническим рисунком в туши не владела. Это очень скрупулезный труд, сродни пуантилизму. Я уже набил руку и рядами мелких точек формировал объемы. Зрение было великолепным. Рука - твердой. Подал на развод. Предстоял разговор с Георгием Алексеевичем - папой Лены. Я случайно встретился с ними в метро. Он был моложав, красив и похож на Лену. Гены, гены.
Георгий Алексеевич поджидал около дома. Я уже провожал Лену до этого места. Мы вышли на пустырь, где сейчас красный, элитный дом в 17 этажей. Оба с легкостью перепрыгивали через канавки. Я говорил о своей любви к его дочери, говорил, говорил увлеченно, не подыскивая нужных слов. Они сами приходили ко мне и отдавались ему. Он принимал их, с сознанием, что стал отцом уже взрослой дочки, с беспокойством за ее участь и будущее и, казалось, видел во мне достойного ее руки. Скупо высказались о моей первой семье. Мое будущее представлялось мне великолепным, полным творчества и любви и, видимо, моя уверенность в нем была заразительной. Я развернул мои планы, в которых увлекал свою избранницу к беспредельным высотам совместного научного творчества. Говорил о своих родителях и о собственных детях. Георгий Алексеевич коснулся и своей жизни, в которой видимо было что-то совершенно особое, тайное, трудное, и в которой на первом месте была ее собственная, замечательная дочка. Недаром Лена предложила переговорить сначала именно с ним, а не с мамой, не с бабушкой. Она делегировала ему все свои полномочия и доверилась ему, как глашатаю ее собственных чувств. Они оба любили друг друга и я был готов любить их обоих.
Лера пошла работать редактором в ВИНИТИ. Исправлять чужие ошибки и указывать на них авторам. Я устал от ее придирок и указаний. Через 9 лет "совместной жизни" мы разводились. Эта жизнь не вместилась бы и в 3 года. Она хотела меня удержать - купила бутылку вина, хотела расцарапать лицо, плакала. Потом успокоилась и глядела на меня с ненавистью и презрением. Что бы продолжал выплачивать пай за квартиру требовала расписку, что я должен всю оставшуюся сумму. Я дал и стал ее должником на многие годы. Запрещала посещать детей. Не признавая за собой никакой вины, не признавая за мной даже права на самостоятельность, во всем обвиняла эту жуткую женщину - мою маму.
На суде обвиняла меня в распущенности, в увлечениях студентками. Требовала достойно наказать негодяя, бросающего маленьких детей. Подала на алименты, хотя вряд ли сомневалась в том, что оставлю своих детей без попечения. Ведь до этого отдавал же ей всю зарплату. Даже речи быть не могло, что бы оставил детей у себя. Разумеется не буду иметь никаких претензий на квартиру и с возможной скоростью освобожу ее от моих книг и барахла.
Я уже переехал к маме, в бывший папин кабинет, ставший моим. Нашел на помойке тонкие трубы, купил у столяров рейки и вместе с тонкой авиационной фанерой, купленной в "Пионере", соорудил стеллажи для книг, как раз над диваном и напротив письменного стола. Между ними оставалось место для старого кресла. Из окна была видна крыша соседнего дома - трубы, антенны, чердачные окна. На широком подоконнике можно было расставить цветы. Мне всегда было здесь уютно, а из окна можно было смотреть вдаль над крышей и за Всехсвятскую церковь, на кладбище у метро. Когда, после развода выписался из квартиры на проспекте Вернадского, долго не мог прописаться здесь, у мамы. Потом все-таки прописали. Здесь, в этой 8-метровой комнатке началась наша жизнь с Леной. Маму радовали эти перспективы и она ни разу не упомянула, что могла бы претендовать на оплаченную комнату в квартире, на проспекте Вернадского. Мы все опять будем вместе. И я буду с мамой, и с моей Леной.
22 марта 1973 года мы поженились. Лена была в меховой шубке, накинутой на свадебное платьице, а из под фаты искрились веселые и очень озорные глазки. Я - в болонье, в коричневом костюмчике из "Детского мира" и со своим другом, Генкой Белогуровым, и его фотоаппаратом. Он был моим свидетелем и всегда готов был быть и секундантом, и собутыльником, и сообщником в тайном сотворчестве стихов. Были родители Лены. Были свидетели и с ее стороны. Моя мама ждала нас дома. За столом в большой комнате все разместились. Много было друзей Лены - ребят из дружины по охране природы. Лена была активным членом этой странной корпорации. Вспоминались юннаты, освобождавшие скворечники в Болшыве. Я ее ревновал к ним и к ней, но стремился скрывать это гнусное чувство, порожденное неуверенностью, собственным комплексом неполноценности. Признаюсь, чувствовал себя вне конкуренции только в собственном научном творчестве и боялся жизни взрослых мужчин. Не умел ни петь, ни играть на гитаре, ни говорить с женщинами в покровительственном тоне.
Развив очень сильное воображение в период мечтательности, я мог вообразить все что угодно, тем более, что русская классическая литература, выходя из сентиментализма Н.М. Карамзина, научилась с восторгом преследовать всякую мерзость. Я жалел обманутых и брошенных женщин коварными и беспринципными мужчинами. Даже тонкий А.П. Чехов, как известно, предпочитал "не ездить в Европу со своим самоваром", подразумевая неуместность совместных поездок в Париж со свой женой, а И.С. Тургенев, помимо всего прочего, демонстрировал новомодный в Европе канкан своим соотечественникам. Даже "Герой нашего времени", представлялся мне растлителем. Вместе с тем, я имел примеры исключительной доверчивости женщин, их неопытности, неосмотрительности и человеческой слабости. Наряду с интуицией и интуитивным восприятием реальности. С их тонкостью и глубиной чувств и способностью к самоотречению. Большинство мужчин не достойны своих женщин. Коварству женщины научились у мужчин-охотников, расставляющих силки для ловли зверьков. Впрочем, что я говорю. Что говорю я, оставивший собственных детей. Замечательный акаролог Ганс Фридрихович Рекк, бросил все и с больной дочкой ушел в горы, к горцам, к ключевой воде и воздуху. Он был хорошим знакомым моей мамы и это она мне рассказала сама.
Лена не могла выйти замуж за предателя и растлителя, хотя некоторые "доброжелатели" предостерегали ее родителей. Лена регулярно напоминала о необходимости ежемесячно переводить значительные для нас суммы денег, помимо алиментов, вычитаемых из зарплаты. Но смогла бы - за инфантильного максималиста, ригориста, со своими комплексами и своими тараканами в голове? Если так, то смогла. Смогла. Только женщины могут все. Мне же предстояло открыть себя для иных воззрений на мир.
Само происхождение современного человека было немыслимо без разрешения им противоречий между возрастающей вооруженностью мустьерской орды и пережитками дикости во взаимоотношениях с себе подобными. Однако, теперь они снимались и устранялись уже безо всякого отношения к преобразованиям физического облика, а в силу исторических законов, вносящих смысл в бессмысленное бытие. Наряду с производством средств существования и орудий труда возникала необходимость взаимного сотрудничества, солидарности и согласия. Извечные проблемы преодоления, производства и солидарности формировали личность неоантропа, его психику, в которой выделялись три главные свойства души: рассудок, чувство и воля. И соответственно три вековых типа характеров - рассудочного, эмоционального и волевого.
Преодоление предполагает волю, производство - участие рассудка, стремящегося познать природу, людей и их взаимоотношения. Солидарность не может быть прочной, если ее не сплачивает чувство: трудно представить себе согласие, основанное целиком на расчете или насилии. Впрочем, это мы уже проходили.
В традиционной средневековой философии вполне установилось противопоставление разума и воли, но и третья основная способность души отмечалась еще в античности. "Как все, так и мы называем одних сильными, других добрыми, третьих мудрыми" (Цицерон). В индийской философии Джнана и Бхакти представляют два пути достижения блаженства: первый - разумом, второй - сердцем; но есть еще третий путь - дух Карма-йоги, путь действия. Вместе с тем имеются и такие источники соединения типов, которые как раз и происходят из их различий. Действительное или мнимое крушение основной, преобладающей деятельности. Воля, потерпев поражение, находит забвение в чувстве; обманувшийся рассудок - в страсти; неразделенное чувство - в усилии воли, неудовлетворенное влечение - в мысли. Волевой тип после крушения научается сострадать другим, и прежде всего жертвам таких, неизбежных для всякой воли крушений, как старость и смерть. И эмоциональный тип, представляя бесполезность согласия с насилием, наполняется жаждой борьбы. Рассудочный же, разочаровавшись в познании, начинает понимать слепые желания других. Познав невозможность удовлетворения своих страстей и волевой, и эмоциональный, научаются быть покорными необходимости.
Только выстрадав ограниченность собственного "Я", каждый открывает себя для иных воззрений на мир. Более того, для каждого неизбежны минуты, когда они несчастливы от собственной ограниченности: сильный задыхается без любви, ранимый - от собственного бессилия, рассудочной от бесстрастия души и без истины. Между тем, если действие недоступно для слабого, то ему для замены может послужить слово. Слово, подчас, заменяет чувства тому, кто холоден. Есть и другие способы сближения, утешения, утишения. Их хорошо усвоил на своем опыте жизни Яков Яковлевич Рогинский и поделился ими со мной….Мне предстояло открыть себя для иных воззрений на мир.
С фотографированием рисунков и их распечаткой помогла Лена. Отец ее школьного товарища - Саши Колика был фотографом - директором фотолаборатории. Получилось замечательно и даром. Это тоже было для меня важно.
Предстояла предзащита на кафедре. Я нарисовал замечательные таблицы для доклада. И провел его безупречно. Безупречно разъяснял вопросы и был открыт для глубокого обсуждения. Но оно свелось к частным замечаниям Мазохина, перебором ненужных авторитетов и сомнениями в актуальности поднятых проблем, представляющих интерес для уже ушедшего поколения ученых. Не обошлось и без курьезов. Мазохин пытался выяснить, как я регистрировал морфологические оси. Мое объяснение, что морфологическая ось - это воображаемая прямая, соединяющая противоположные концы тела, различающиеся по своим свойствам, не удовлетворило строгого экспериментатора. Сейчас бы сослался на распределение морфогенов, на Bicoid и на Evo-Dewo. Он предложил повторить предзащиту в присутствии специально приглашенных и авторитетных сотрудников других кафедр. Я приуныл. Лена поддерживала как могла мою спавшуюся оболочку. Я рассчитывал на такой же успех, который имел мой недавний доклад на Ученом Совете факультета. Его очень хорошо восприняли и, особенно, эмбриологи и зоологи беспозвоночных животных. Лев Владимирович Белоусов - внук Александра Гавриловича Гурвича, разработавшего теорию морфогенетического поля, выразил свои восторги и, подойдя ко мне после доклада, горячо поздравил меня. Я действительно был в ударе и доволен собой. Василий Васильевич Попов - заведующий кафедрой эмбриологии тоже выразил свои чувства. Он хорошо знал моего отца, преклонялся перед ним, но уже стал стар из-за пагубных пристрастий. Ему подыскивали замену, но Лев Владимирович был только кандидатом наук.
К следующему раунду подготовился особенно хорошо. Прилагал все свои силы и превзошел самого себя. Предложили выступить Льву Владимировичу. Он выразил свое одобрение - лекцией настоящего профессора, но построившего почти все свои соображения на книжном материале, тогда как современная экспериментальная наука…. Выступили несколько сотрудников нашей кафедры пожелавшие мне заниматься экологией и систематикой насекомых. Герман Николаевич Горностаев еще не был кандидатом наук, но выступил в мою защиту. Поддержал меня и Дмитрий Михайлович Жужиков. У Мазохина уже были основания сформулировать заключение, что кафедра сама не имеет возможности выразить мнение по далеким от ее интересов проблемам. Здесь возмутились мои друзья с кафедры зоологии беспозвоночных животных. Николай Алексеевич Заренков был ошарашен таким приговором, пристыдил энтомологов, но не он решал дело.
После заседания встретил выходящего из туалета Белоусова. Хотелось дать пощечину. Вероятно он был испуган тем, что, защитив докторскую диссертацию, я буду претендовать на заведывание кафедрой эмбриологии. Я, а не он. Я никогда не думал об этих перспективах и, позднее, когда ко мне приезжал из Ленинграда Борис Петрович Токин, с просьбой стать его преемником на кафедре эмбриологии ЛГУ, я, польщенный, не согласился. Сейчас передо мной застыл перепуганный Белоусов. Метнулся в сторону и скрылся. Я был удовлетворен. На внуке знаменитого деда маятник поколений не сработал. Подвел маховик Маллера. Мама очень переживала и возмущалась. А Евгения Сергеевича уже не было на кафедре.
Я уже сдал в редакцию свою первую книгу, ждал верстки, выхода в свет и гонорара. Редактор Валентина Ивановна Черкасова - пожилая, красивая женщина, не уверяла меня, что стиль мой плох, что не умею писать и прячусь за мудреными фразами. Напротив, мой стиль ей нравился, она все понимала и нам было очень хорошо работать вместе. Вероятно, она тоже была из бывших. Так или иначе, когда получили гонорар, его нам хватило купить освободившуюся в доме Лены однокомнатную квартиру на 9-м этаже. С лоджии можно было глядеть вдаль и на восход Солнца.
Я радовался изданию своей книги, рисунки к ней тоже делал сам. Не вполне удовлетворенный результатами исследований, включенных в кандидатскую диссертацию, понял возможности и пластичность эмбриогенезов в пределах семейства жуков-листоедов. Предполагал большее единообразие и возможность влияний относительных количеств желтка на ход эмбрионизации развития. Соответствующих эффектов ожидал на заключительных этапах формообразования, в своего рода надставках (анаболий А.Н. Северцова). Но обнаружил архаллаксисы - изменения в самых ранних стадиях, которые регулировались к завершению эмбриогенеза. Это сходство финальных результатов при различных исходных состояниях, своего рода эквифинальность, наводило на мысль о широких потенциях регулирования. Сформулировал тезисы, что при обеднении яиц желтком меняются ранние стадии развития, а при сокращении их размеров - число клеток, участвующих в формообразовании. Эффектов эмбрионизации развития при обогащении яиц желтком выявить не удалось, но не разуверился в эвристичности самой теории, отбросив филогенетические спекуляции А.Н. Северцова. Кроме того, из материалов этих исследований вынес убеждение о необходимости совместного изучения процессов образования яиц (оогенеза) и процессов эмбрионального развития. С этих, более широких позиций вновь обратился к эскизам теории эмбрионизации, сохранившимся после смерти отца, опубликованным в его посмертном сборнике.
В моей "Эмбриологии насекомых" удалось реализовать общий проморфологический (симметрийный) подход В.Н. Беклемишева к развитию всего ряда Первичноротых животных - от низших Многоклеточных до самых совершенных насекомых. Результаты превзошли ожидания. Я сумел сделать это. Став признанным профессионалом в эмбриологии, не утратил изначального дилетантизма. В моем распоряжении были почти все типы животного царства, а рутинный профессионализм продолжал развивать представления А.Н. Северцова, оперируя лишь одним подтипом типа Хордовых - позвоночными животными.
В конце концов меня представляли к защите три кафедры - эмбриологии, зоологии беспозвоночных и теории эволюции. В этом ряду не было кафедры энтомологии, той на которую, еще в старом здании Университета, где сейчас под мамонтами В.С. Ватагина раздевалка Зоомузея, я приходил к своему папе.
Автореферат подготовил за 2 суток. Распечатали быстро. Когда все было готово Мазохин придумал необходимость в письменных предварительных отзывах и согласии оппонентов. Павел Григорьевич прислал очень быстро. Георгий Александрович Шмидт, научивший меня гистологической проводке, вызвал меня к себе и я разъяснил ему, что от него требуется. Последним пришел отзыв Ольги Михайловне Ивановой-Казас, которую я уже упрекал в филогенетических спекуляциях. Все вызвались оппонировать мне. На внешний отзыв диссертацию решили направить в Институт цитологии АН СССР. Вскоре Мазохин придумал, что в моей диссертации не хватает раздела "Материалы и методы". Тем временем наступало лето и заседания Ученого Совета прерывались на каникулы. Мне уже было за 30 и я мог отстать от отца на год. Предстояло выслать оппонентам экземпляры диссертации, разослать автореферат и ждать отзывов и сроков защиты.
Через год умер Павел Григорьевич. Его вдова выслала мне экземпляр. Его заметки обрывались на середине текста. Этот экземпляр я храню у себя. Друзья Павла Григорьевича выполнили его просьбу и предложили мне в качестве оппонента Георгия Георгиевича Кнорре - известного эмбриолога. Я согласился и горевал, и расшифровывал пометки на полях, оставленные Павлом Григорьевичем.
Через год защитился. К защите подготовил рисованные таблицы в серо-голубых тонах, растянувшиеся на 15 метров. Хорошо подготовился. Хорошо изложил материалы и отвечал на вопросы. В заключительном слове выразил благодарности всем соучастникам моего торжества и Мазохину - "за постоянное участие, которое, по большей части, было обременительным". С верхних рядов прыснули смешки. Там сидели мои студенты из разных групп, пришедшие поболеть и поддержать меня. При подсчете голосов в урне оказалось только 2 черных шара. Это был хороший результат для нашего Ученого Совета. Я вполне проходил. Я защитился. Нетрудно было вычислить, что 1 черный шар был от Мазохина, 2-ой от Н.А. Тамариной. На ее лице отражалось возмущение моей наглой выходкой. Студенты ликовали. Мама целовала меня. Радовался и поздравлял Георгий Алексеевич - папа моей милой Ленушки, моей женушки. Она не пошла на мою защиту и готовила дома стол, в нашей однокомнатной квартирке на 9 этаже.
В этот момент я стал самым молодым доктором биологических наук в Союзе. Правда, еще не утвержденном ВАК'ом, который как раз приступил к собственной реорганизации. Мне некуда было спешить - со мной была Лена. И теперь я был не один. Она уже прошла курс по эмбриологии насекомых и, не проявив никакого интереса к моим спекуляциям, сдала на "отлично".
Теперь мы вместе могли отправиться на Саяны, для изучения пантовой мухи, повреждающей нежные, молодые рога маралов. Из них готовят пантокрин - средство от старости. Я уже был там прошлым летом, когда Москву заволокло дымом от горящих торфяников.
Дальний перелет в Красноярск был скучен и тягостен, пока не влетели в Сибирь. Необозримые пространства лиственничной тайги придавали масштабность моей затее. Подлетая к Красноярску увидел Енисей и поразился его мощи. Впечатление усилилось, когда впервые подошел к нему и нырнул в чистые прохладные воды. Упругие и могучие. До пересадки на Як-40 до Кызыла еще оставалось время. Настроился на восприятие Сибири. Выбрал самую широкую шкалу измерений. В Кызыл прилетел к вечеру и взобрался на ближайшую сопку с громадной белой надписью - "ЛЕНИН". Вскарабкался выше, развернул спальный мешок и уснул. Проснулся утром от сухого стрекота вертолетов. Оказалось взлетает саранча. Спустился на трассу Кызыл - Абакан. Проголосовал. По дороге к маральнику любовался на розовые и сиреневые горы, сплошь поросшие цветущим багульником. Воздух можно было резать ножом и пить, пить.
Приехал, спросил у тувинцев - где заведующий. Показали. Открыл калитку. Навстречу бросился лохматый пес. Договорились, завилял хвостом. Решил проверить прочность дружбы. Провел ладонью по спине от холки к хвосту. Не заметил как он взвился и спустил с меня внешнюю шкуру - порвал ватник. Вышла хозяйка несколько навеселе. Разулыбалась, сказала, что сейчас же приведет Илью Филипповича. Появился лысый крепкий мужик. Передал ему нужные бумаги и московские подарки. Он уже был предупрежден и поселил у себя. Доверительно сообщил, что здесь живет немец со своей японкой - Гельцер. Нехороший мужик. Его дом выделялся и аккуратностью, и чистотой. Хозяин с ним не дружил. Вышли покурить. Подошли мужики - наши сибиряки и тувинцы. Побалагурили. Познакомились. Предупредили, что в маральник поедут верхами - надо ли мне запрячь телегу. Я сказал, что верхами. Переглянулись. Посмеялись. Подошли их тувиночки - крохотные, точеные, очень милые.
Утром, позавтракав вместе с хозяевами хариусом, творогом со сметаной и домашним хлебом, пошли в леваду. Попросил седло и оголовье. Правильно взял в руки и понес вместе со всеми. Седло было строевым. Лошади хорошие, не местные, а буденовцы из расформированного кавалерийского полка. Дали лошадь зоотехника, который предпочитал ездить в телеге и вообще был "малахольный". Взнуздал. Подтянул подпруги. Подогнал стремена. Все в порядке. Вскочил без стремени, по-цыгански. Поехали в таежку, по тропке, среди громадных лиственниц. Кедрачи были выше в горы. Выстроились цепью - гнать маралов в разлучник. Загнали. Панты были со следами повреждений пантовой мухой. Тувинцы Мишка Аржак и Белагоол быстро определяли их зрелость для последующей срезки. Закончив работу, собрались возвращаться. Смеялись, подшучивали друг над другом. Выехав из тайги, погнались не перегонки. Сел на полевую посадку, облегчая задние ноги лошади для толчка. Перенес центр тяжести вперед и, как кот на заборе, помчался со всеми. Пришел вторым. Лошадь зоотехника была не самой лучшей. Зауважали. Вместе покурили. Угощал я. Недели через две предстояло возвращаться. Пролетели быстро. Своих новых друзей - местных загонщиков - тувинцев, просил не ругаться матом, когда приеду на будущий год вместе с Леной. Кажется, договорились.
Лена была на Звенигородской практике. На следующий день после приезда поехал к ней. Подождал, когда освободится, и после занятий пошли к Москве реке, через лесочек. Рассказал о Сибири, о тувинцах, о маралах и лошадях. Посидели вместе на поваленном дереве. Почудилась зябкая отчужденность или неумение, непривычность к выражению чувств. Видимо, почувствовав мое собственное недоумение и растерянность, погладила руку и промурлыкала песенку про алые паруса. Конечно, неумение и непривычность и очень не хотелось расставаться. Понимал неординарность происходящего - к Ленке приехал преподаватель…. Бедная моя девочка, ребенок, птенчик неопытная. А я, мужик опытный, хотел подарить ей всю Сибирь, с сопками и маралами. Впереди была свадьба и возвращение к маралам и тувинцам. Вместе с Леной. Как бы, что-нибудь не сорвалось. Не дай, Боже. Дай силы ждать и ждать….
Наше свадебное путешествие стало сказкой. Близость Лены одухотворяла все, что видел, и уже успел узнать о Сибири. Нам выделили брошенный дом из лиственницы с гладкой полированной столешницей и чурбачками, вместо стульев. Лена взяла известь и побелила русскую печь. Я соорудил ложе и топором вырезал Духа нашей семьи. По утрам Лена собирала завтрак, а я шел с арканом в леваду. Ловил лошадей, седлал и привязывал к изгороди. После завтрака уезжали в таежку с энтомологическими сачками. Выбирали поляночку. Веселились. Однажды спрятался за ствол лиственницы, что бы напугать. Напугал и получил. Рухнул на пень. Видимо, получил трещинку в ребрах. С трудом начал дышать и натужено смеяться. Трещинку заметили через много лет на рентгенограмме, когда вводили в сердце электроды. Сам дурак.
Вернувшись домой обедали. За продуктами ездили в Туран. Могли пообедать и по дороге в столовой для шоферов. Чистой, уютной, с домашней пищей, вкусно приготовленной радушной хозяйкой. Эта столовая на трассе была известна всем. В маральнике покупали творог, молоко, сметану, домашний хлеб и получали много мяса, если разбивался и калечился загнанный нами марал. Громадные куски разделяли и одну часть вялили на солнце, другую - мариновали в разбавленной уксусной кислоте, а третью запекали в русской печке и съедали в два - три дня.
Испуганные орущими загонщиками, маралы выбегали из тайги и, окруженные с трех сторон, направлялись в большой загон из крепких бревен лиственницы. Затем Аржак въезжал на лошади прямо к ним, выбирая готовых к срезке пантов. С помощью двух седоков они направлялись в узкий коридор, ведущий к станку. Это средневековое сооружение могло зажать марала под брюхо между двух щитов из досок. После проваливался пол. Зажатый марал, подвешенный в воздухе, судорожно, с ужасом в глазах, дергал ногами, стремился освободиться, но не мог. К его голове подходил срезчик с ножовкой и спиливал живые, упругие, полные крови панты. Затем засыпал пеньки нафталином. Маралу возвращали пол, разжимали бока. Выпрыгнув из станка и застыв в ужасе и недоумении…. Стряхнув искалеченной головой боль и позор…. и…, послав все к чертовой матери, бросился в тайгу, под полог лиственниц, все дальше и дальше, пока, переводя дух, не понял, что свободен и жив. Тем временем из срезанных пантов сцеживали вытекающую кровь, полную гормонов и пантокрина. Мы с Леной, как и загонщики, тоже пили ее и капали в глаза, что бы видеть все на долгие километры. Обескровленные панты складывались в мешки и отвозились домой. Там, в пантоварке их варили и затем сушили на солнце, для последующей отправки заказчикам. Пантоварка, как большущая ванна, привлекала всех убогих в округе. В теплой, остывающей воде купались, погружали руки и ноги. Помогало.
Килограммы сухих пантов шли на экспорт, на золото. То ли животворный воздух, то ли кровь из пантов, но в маральник привозили водку ящиками и все оставались живыми. Пили все, даже дети, кроме немца. Умного, хозяйственного мужика, пристрелившего пса. Знакомого мне с прошлого года.
В одно воскресенье на моторной лодке поехали на реку Ус, за ленком и тайменем. Моторист сидел на ящике и раза три или четыре доставал из него очередную бутылку. Пьяным не был, но веселым - да. С рыбалкой не повезло. Обычно мы с Леной рыбачили в ручьях, рядом с домом. Мишка Аржак дал нам мух из медвежьего меха. На муху ловили хариусов, которых можно было есть просто так, только присолив немного. Лене везло больше, чем мне, но она не задавалась. Подобрали щенка, Полкана, конечно. Он прижился у нас, стал другом. Залаял, когда кто-то ночью ломился в дверь. Лена встала у стены, напротив двери, со взведенными курками моей тулки. Я распахнул дверь. На пороге был мужик с окровавленным лицом. Пьяный. Спрашивал дорогу. Нечаянно ссыпался с горки. Дорогу объяснили и снова заперли дверь. Лена могла выстрелить, если бы он смял меня.
Из срезанных пантов извлекали жирных личинок пантовых мух, прилетевших к нам из Китая, и освоившихся в Саянах. Этот вид был описан рыжеусым Борисом Борисовичем Родендорфом. Крупных, готовящихся к окукливанию личинок, содержали в жирной сыроватой земле. После окукливания собирали окрылившихся мух и вскрывали под бинокуляром. Предполагали собрать материал для отчета, для дипломной работы и совместной статьи. В природе мне только однажды удалось поймать муху сачком, до и то на маральей лежке.
Вечерами любовались закатами. Лена фотографировала. Думал, в будущем свожу ее на Беломорье, на Великую Салму, на биостанцию. К Перцову. Написал ему, но ответа не получил. Письмо не дошло. При встрече в Москве это выяснилось. Приглашал. Как один из первых бойцов стройотряда, я мог приехать в любое время. Потом Николай Андреевич умер, да и у меня была всякая кутерьма.
Шло время, но кроме открытки, что мои документы поступили в ВАК, ничего не было. ВАК перестраивался основательно. Еще через год, после далеко не первого звонка, предложили приехать, помочь разобраться. Разобраться в прямом смысле. ВАК был завален диссертациями. В освобожденном от унитазов туалете их стопки поднимались к потолку. Где-то в середине нашел свою. Она даже не была распечатана. Благодарная сотрудница положила ее сверху. Через несколько месяцев позвонили. Еще через несколько - Б.М.Мамаев, член экспертного совета, сообщил, что работа прошла. Оставалось ждать утверждения. Вскоре пришло и оно, но с ошибкой. Оказалось, что я сделал выдающуюся работу, заслуживающую утверждения безусловно. И подписи. Но работу по Первичноротым животным, но не Вторичноротым, как писали эксперты, отличающиеся серьезным отношением к делу. Председатель ВАК подписал, не глядя, или просто не знал этих терминов.
В 35 я получил диплом доктора наук, но мало что изменилось. Я платил алименты и посылал деньги. Деньги были нужны и нам, но я - доктор биологических наук оставался ассистентом кафедры энтомологии МГУ. И при Мазохине - без перспектив. Отношения осложнялись - Мазохину было неприятно общаться с человеком, бросившим жену и детей, ради молоденькой студенточки. Лене тоже было весело не всегда. От предложения Б.П. Токина переехать в Ленинград, отказался. Я ему не особенно доверял. Говорили, что с его подачи Павлу Григорьевичу Светлову пришлось отсидеть свой срок. В Москве у меня были дети и, если Лена могла переехать со мной куда угодно, то взять их в Ленинград я не мог. Анна Яковлевна - моя бывшая теща, сначала препятствующая моим визитам к Анечке и к Маше, стала что-то понимать. Говорила, что я великий труженик и звонила мне, когда сама выходила гулять с детишками. Так мы и виделись.
Получив предложение на заведывание кафедрой энтомологии в Тимирязевке, мы с Леной призадумались и, прокрутив возможные сценарии, согласились. Познакомился с ректором - П.П. Вавиловым - однофамильцем Н.И. Вавилова, погибшего в сталинских лагерях. Злые языки поговаривали, что он принес меня в академию в корзинке. Стареющий коллектив кафедры энтомологии был не прост. Всем крутил Э.Э. Савздарг, оппонентом которого на докторской защите была в свое время Р.С. Ушатинская, тетя Рая. Она подготовила его ко встрече со мной. Меня - с ним. Встретились. Понял, что не прост. Понял, что он сам на крючке у Л.М. Овчинниковой - исполняющей обязанности заведующего и парторга по совместительству. Кафедра была в ужасном состоянии. Грандиозность предстоящих преобразований воодушевляла авантюриста.
Для начала оформили в качестве профессора. Посадили в кабинет вместе с Савздаргом. Он мне откровенно мешал. Я ему. Парторгом избрали подругу Овчинниковой - Н.К.Торянскую, полностью подчиненную ей и настроенной изначально, против выскочки, изгнанного из Университета. Вероятно им так было легче жить. Позднее, когда удалось сломать хребет и отрубить гидре голову, вместе с молодыми аспирантами, студентами и сочувствующими, но безгласными ранее, стареющими доцентом М.И. Гречко, ассистентом З.И. Петровой и сохранившем самостоятельность, молодым, энергичным ассистентом Виктором Васильевичем Исаичевым, начали работать по-новому. С Виктором Васильевичем мы уже были знакомы. Он был на повышении квалификации у нас на кафедре, в Университете. Слушал мои лекции и заинтересованно задавал вопросы. Позднее, уже доцентом, он стал секретарем парткома всей академии. При кафедре числились еще две женщины из лаборатории защиты растений - Н.Г. Гончарова и М.С. Пономарева. Они откровенно симпатизировали и сочувствовали мне. Прошел год в противостоянии и частых закрытых заседаниях партгруппы. С их протоколами я ознакомился, когда, случайно получил вместе со своими документами в отделе кадров. Было записано об опасностях избранного мною курса, о необоснованных претензиях и несдержанности. Были прозрачные намеки об аполитичности и аморальности. Мне не раз приходилась обсуждать ситуацию на кафедре в ректорате, в парткоме, возглавляемом талантливым и амбициозным профессором Н.Н. Третьяковым, и с нашим деканом Владимиром Васильевичем Гриценко. Все они помогли мне, вполне понимая необходимость задуманных преобразований. Временами они осаживали мою прыть, временами предлагали варианты, с которыми я не мог согласиться. Так или иначе я заведовал почти 10 лет и просил В.В. Исаичева быть моим преемником. При мне кафедра возродилась и переехала в новое, более удобное помещение.
У меня не было задатков лидера и желания убеждать тоном ментора. Не люблю (или не могу) огорчать людей и сообщать им неприятности. Мы ругались только с мамой и любили друг друга, воспринимая и успехи, и неудачи, как свои собственные. Возможно, не особенно люблю других, но сочувствую им, разумеется, не так сильно. Люблю думать и находить решения, убеждающие меня самого. Могу что-то недодумать, но открыт к обсуждению своих мыслей. Могу изменить свое мнение, учесть конструктивную критику и мысли других. Если в чем-либо неубедителен, то, скорее всего, не сумел найти нужных слов и фраз. Что бы поделиться собственным восприятием. Просто я хотел бы стать свидетелем эволюции и поделиться увиденным, а не реконструировать ее ход на основе гипотетических механизмов. Все, что сделал и смогу сделать еще, воспринимаю без авторского эгоизма. Все получалось само собой. Я, как ведомый, следовал ходу мыслей, которые становились моими.
Первым аспирантом стал С.Я. Попов. Он выполнял работу по вредителям земляники, главным образом, по паутинным клещам. Теперь он, уже профессор, заведующий кафедрой химических средств защиты растений (химзащиты). У меня он выполнил и свою докторскую диссертацию. Вторым был А.Л. Монастырский. К этому времени я уже сознавал необходимость разработки собственных подходов в новой для себя сфере защиты растений от вредителей. Сохраняя интересы к общим проблемам биологии и, не желая расставаться с ними, я получал огромное удовольствие и удовлетворение в зимних школах по теоретической биологии, организованным Л.П. Левичем на Биофаке МГУ. Школы проводились во время зимних каникул и Левич проявлял чудеса изобретательности и разнообразные таланты, договариваясь о местах их проведения. Они проводились в Петрозаводске, в Тарту, в Борке , в кемпингах, гостиницах, зимних лагерях - всюду, где было интересно и комфортно для студентов старших курсов, аспирантов, молодых преподавателей разных университетов и вузов. В качестве элиты приглашались "властители дум" этой разношерстной, пытливой и талантливой аудитории. Здесь я познакомился с Юниром Абдуловичем Урманцевым, Василием Васильевичем Налимовым, Юрием Лотманом, Сергеем Викторовичем Мейеном, Юлием Анатольевичем Шрейдером, Юрием Викторовичем Чайковским, Сережой Чебановым……Меня пригласил участвовать в зимних школах мой студент из Университета - Алеша Шаров. По дороге в одну из школ ехал в купе с уже знакомым мне Алексеем Меркурьевичем Гиляровым. С собой взял английскую книжку по эволюционным и экологическим стратегиям насекомых. Читал, переводил для подготовки рецензии, заинтересовался К и r стратегиями воспроизводства популяций, предложенных Мак-Артуром, и таблицами выживания. За консультацией обратился к сидящему рядом Алеше, как к экологу. Он пояснил и я понял, что надо, что необходимо ввести эти понятия и таблицы в сельскохозяйственную энтомологию, в стратегию защитных мероприятий. Так приобщился к экологии и вместе с Сашей Монастырским стали строить таблицы выживания для лабораторных популяций капустной совки. Эти, первые в нашей сфере таблицы, я привожу до сих пор, как образец, в своих учебниках и монографиях по энтомологии и экологии. Саша Монастырский здорово помогал мне в этой затее. Сейчас таблицы выживания, подтверждают высокий уровень работ уже многих аспирантов и докторантов. Они были востребованы и прижились. Развивая свои мысли, я сформулировал соответствие стратегий воспроизводства популяций и стратегий защиты растений. Более того, нашел пути включить их в свои размышления о проблемах интеграции поколений….
Я мало получал от общения с друзьями и коллегами. Некоторые из них подхватывали мои мысли и, через много лет делились ими со мной, как своими. При этом, чаще всего, излагали их приближенно и более примитивно. Я был рад и этому. Вместе с тем стремился заимствовать восприятие проблем у Бергсона и Беклемишева, у Дильтея и Фромма, уже ушедших от меня и от нас. Они выражали мои мысли. Не располагая их способностями и даром слова, попытался сделать что мог. И хранил верность избранным ориентирам, избранным по своему разумению в том, что оставил мне безвременно ушедший отец. Однако, жажду общения и ожидаю его как праздника. Обычно, кончается ничем или вырождается в тягомотину. Редкостные удачи остаются в памяти на всю жизнь. Тонкая лесть уместна - цветы необходимы живым. Приятны номинации Кембриджского биографического центра. Приятны телефонные звонки моих старых сокурсниц - Наташи (Наталии Юрьевны) Сахаровой, избравшей эмбриологию, и Оленьки (Ольги Александровны) Смирновой (Кржижановской) с широким спектром интересов. Именно они убедили меня в том, что я умею писать, что имею свой собственный стиль, доставляющий им радость. Они настойчиво искали мои книги и ждут от меня новых. Представляю, как удивились бы этому тексту, который, как всегда, пишу для себя, но уверен, что приняли бы благосклонно. Ведь они обе любят меня, а я люблю их, моих милых и добрых старушек.
Я писал для себя конспекты лекций по системной экологии, лекций, которые читал на факультете повышения квалификации. Вспоминал, как уже очень давно, приятель Мазохина - Г.А. Викторов советовал мне бросить морфологию и заняться, по его примеру, экологией. В те времена она становилась популярной и еще не выродилась в "зеленый фундаментализм". В общении со слушателями, контингент которых набирался не знаю по каким принципам, я увлекся другой экологией, своей собственной, связанной с проблемами морфологии в одно целое. Среди слушателей в тот год преобладали религиозники, в основном, баптисты. Среди них были и несуетливые бизнесмены и музыканты. Зачем их рекрутировали - не знаю. Подозреваю - просто для галочки. Они вынуждали меня соответствовать им и их интересам. Я не имел проблем с материалом для лекций. Приходилось преподавать и в школе, и на подготовительных курсах в трудные годы. Так или иначе, стремился определить предмет растекающейся "мысью по древу" современной экологии. Определил, что он уже, чем все сущее в мире, начиная "от печки". Выделил пространственные и временные аспекты. Понятно, все что нужно индивиду в данный момент, недостаточно для всех фаз его развития, всего жизненного цикла и морфопроцесса. Понятно и то, что все, что нужно ему одному, недостаточно для многих, для популяций, сообществ экосистем… Эти временные и пространственные аспекты организации жизни реализуются в меняющихся условиях существования. При этом средой существования индивида становится популяция. Средой существования популяций становится экосистема, а средой экосистем - биосфера, существующая в среде космоса. Из космической среды в биосферу проникает только часть энергии Солнца; остальная часть экранируется геомагнитным полем Земли и кислородной атмосферой, созданной Жизнью. Вместе с тем космическая природа нашей планеты воздействует на биосферу и тектоническими процессами, и дрейфом континентов, и эрозией литосферы, поставляющей биосфере необходимые минералы. Солнечный свет, вливающийся в открытую систему биосферы и ограничен и ослаблен, и уже в ней формирует климат и, через посредство фотосинтеза - саму Жизнь. Космические факторы преломляются в климатические и в биогеохимические. Именно они определяют жизнь экосистем и уже в их пределах формируют межвидовые взаимодействия организмов и членов популяции. В среде популяций действуют внутривидовые взаимодействия, включая поиск полового партнера и организацию интеграции поколений. В конечном счете Жизнь отзывается на свет Солнца и, проходя вверх по всем ступеням иерархии биосистем, приобретает космическое звучание. Возможные аспекты анализа биосистем с позиций системологии, уже были мной опубликованы. При этом я заимствовал у моего друга - Ю. А. Урманцева его представления об ОТС (общей теории систем) и общий подход к биологической симметрии с позиций универсального принципа Пьера Кюри. Все эти соображения я использовал, анализируя преобразования циклических морфопроцессов Простейших в терминальные морфопроцессы Многоклеточных. Мои эмбриологические реконструкции подкараулили и опять вынырнули уже здесь. Выводы об интеграции поколений стали следствием моих морфологических (эмбриологических) интересов, изначальных и самых мне дорогих. Они тоже отражены в публикациях.
Писал для себя под рабочим названием "Сферы Жизни" и не думал, что все это, и многое другое, вообще удастся опубликовать. Когда переиздавали мой "Курс общей энтомологии" предложил издательству и эту, уже готовую книгу. Согласились, но с одним условием - что бы прокламировался аграрный профиль. Включил собственные материалы о стратегиях воспроизводства популяций фитофагов и, соответственно, о стратегиях защиты от них сельскохозяйственных культур. Получились "Основы общей и сельскохозяйственной экологии: методология, традиции, перспективы". Здесь же изложил и основы своих философских и религиозных пристрастий. Получив блестящие отзывы рецензентов, книга была издана. Тираж разошелся и я сам вынужден разыскивать необходимые для подарков экземпляры через Интернет.
После Пасхи собрались на дачу. Раскрыть растения, упакованные на зиму. Осмотреть и заметить, как они здесь, без нас, провели зиму, как перенесли бесснежные январские морозы. Накануне отобрали книги, выброшенные соседями, всякую мелочь и полезные вещи. Бекки Тетчер стала сразу пасти нас. Умильно жмурясь, обнюхивала поклажу. Федя ночевал с нами, чтобы выехать пораньше. Скоро ему уже 9. Бабушкин помощник. Тоже садовник, но по деревьям. Утром загрузились и поехали к себе, в Дубну. Лене, загипсовали руку так, чтобы могла вести машину. Она ее сломала недавно, на Кавказе. Вывозила внуков из Москвы на весенние каникулы. Звонила оттуда, но ничего не сказала. Вот характер.
Снег сошел. На участке чисто, но хмуро и холодно. За последние дни попривыкли к теплому солнышку. Весь сад еще спал, но галантусы и пролески расцвели. Раскрывать растения хорошо в пасмурную погоду - не обожгутся. Березы без почек. Зеленеют лишь ель да сосна. Уже выросли много выше дома. Их видно издалека – это наш участок. Прошлым летом Федя, забравшись на ель, заглядывал в окна второго этажа, а принесли мы их из леса метровыми пятилетками. Сейчас им далеко за 30. Притеняют дом с двух сторон.
На кухоньке выперло крыльцо. Осядет - починю. Все здесь сделано своими руками и стало родным. 30 лет назад получили свои 6 соток, со сведенном лесом, в 350 метрах от реки Дубны, за километр от ее впадения в Волгу. Там, где еще Василий Темный, преследуя Шемяку, искал брод. Там и тогда цвели сон-трава и адонис.
Сначала у нас был костер да шалаш. Потом хижина из рубероида. Через два года - кухонька, в которой жили несколько лет. Вместе с дочурками. И топили буржуйку. Когда провели свет - стало проще, без керосина. Зимой Лена склеила картонный домик, чтоб рассчитать и уложиться в 36 м2. Вместе мечтали и тихонько завидовали тем, у кого уже был свой дом, хотя бы каркасный. Заглядывались на чужие избушки, вспоминая свою из лиственницы, на Саянах.
В те времена проводил начало лета в Краснодаре. В первой половине дня - председательствовал в местной ГЭК. Вечерами писал «Курс общей энтомологии». Немножко злорадствовал и печалился, что кафедра энтомологии Университета упустила свой шанс. Через два года наши мечтания о собственном домике обретали реальность в своевременном гонораре за вышедшую книгу. Появились деньги на строительные материалы. Своевременно был опубликован и какой-то указ о необходимости помогать индивидуальным застройщикам. В русле общей продовольственной программы, в русле общих проблем хиреющего государства. Сосед посоветовал съездить на судоремонтный завод в Белый городок.
«Метеоры» и «Ракеты» регулярными рейсами к Рыбинску связывали Дубну с Белым городком. Они не были кораблями, тихо вспарывающими воды Волги. Ревущие дизели рвались к цели, срезая повороты. Плыли не они, а берега. Правый обрывистый, по закону Карла Бера и сил Кариолиса, возносил вверх сосновые боры. Левый – пологий, уходящий заливными лугами до горизонта. Временами мотор глох и вода осторожно и тихо подносила нас к пристаням.
Белый городок узнавался издалека. Белая стройная колокольня и приземистая церковь, стыдясь испытанного позора, прикрывали карнизы юными, цепкими березками и прятались в бурьяне. Внуки бывших прихожан разбирали стены на бут. Городок вправду был белым, и древним, и покинутым Богом. Судоремонтный и судостроительный завод прятался в бухточке, за высоким откосом. Начальник планового отдела – хмурый, лысый, спросил – Зачем пожаловал? Как застройщик, просил помочь с материалом. Хмурый спросил снова - А что надо?
На память, торопясь, без особых расчетов, перечислил кубометры бруса 18 х 20, половой доски и необрезной на обрешетку, брус для стропил…. Он записывал. Потом подал лист – Пожалуйста, напишите на имя директора и подпишитесь сами. Через месяц сделаем. Обойдется в – и почти весь мой гонорар за книгу. Через день оплатил счет. Через месяц приехал – сказали - еще не готово.
Ездил каждую неделю по Волге, на «Метеоре». Сдружился с хмурым начальником. За суровой внешностью скрывалась деликатность и свое горе. Узнав, что я профессор-энтомолог из Тимирязевки, попросил прочитать местным садоводам лекцию о защите растений от насекомых.
Я привык к выплывающему Белому городку. Там, из-за поворота широченного русла степенно следовали большие белые теплоходы и другие плавсредства. А могли бы – и ладьи ушкуйников. Хотелось смотреть и смотреть на Волгу, на ее берега и стремнины, и на белый город так уютно разместившийся на крутом берегу, отмеченном поруганной церковью. Когда все сделали и загрузили два трейлера материалами для будущего дома, расставался с Белым городком неохотно. Одухотворенным несчастной церковью и хмурым и лысым, гордым и горьким стариком.
Трейлеры разгружали сами. Сами складировали тяжеленный брус, укрывая его на зиму. Третьим чудом стало то, что все рассчитал правильно. Хватило на все - по Фибоначчи и золотому сечению.
Я уже имел малый опыт плотника и строителя. Смотрел, как получается у других. Аккуратность несколько компенсировала отсутствие профессионализма. По свидетельству мужиков мои руки росли как надо. На Беломорской биостанции освоился с ролью бетонщика. Затем, в Валентиновке, построил первой теще душевую кабинку. Отношения с ней оставались хорошими. На своем участке в Дубне начал с туалета и душа. Затем выправил кухоньку и обшил ее досками, привезенными из Москвы. Вместе с Леной мы в Москве подбирали все что плохо лежит, даже от опалубки, заляпанное цементом, и раз за разом перевозили на электричке, и еще 1,5 километра пешим ходом с тяжелым грузом. Однажды повезло и купили дешево два куба досок. Выбирая пазы двумя топорами, построил новый душ и туалет, заменив старые, наспех сделанные. Для брусьев каркаса брал из леса лесины. Вышло нестандартно и крепко, и даже красиво. Я был сам удивлен своей прытью. Стоят до сих пор, уже лет 20. Пригодился навык точки микротомных бритв. Я его приобрел, изготавливая гистологические срезы эмбрионов насекомых.
Микротомные бритвы (4 х 12-20 см) хорошей стали точат лезвием вперед. Надев обушок, контролирующий угол заточки, и укрепив навинчивающуюся ручку, смазывают точильный камень вазелиновым (лучше костяным) маслом, и осторожно, легкими пасами взад и вперед, снимают с лезвия случайные царапины и заусенцы. Первый камень с тонким корундовым порошком. Заточенной таким образом бритвой можно бриться, но не работать. Второй камень - "Арканзас" или уральский мрамор, с поверхностью, как ровное гладкое стекло. Наточенная бритва, как меч самурая, легко режет упавшую на нее ленту тонкого шелка. Наконец, на зеркальном стекле с красной пастой Гойи, за 3 - 4 часа доводят бритву до рабочего состояния. Ее лезвием, как зеркалом, можно пускать солнечные зайчики. Время от времени бритву подправляют на бруске точильного ремня, стороны которого оклеены разной кожей, от грубоватой до тончайшей шкурки ягненка. Впрочем все это можно прочитать в руководствах по микроскопической технике. Просто, память подбросила то, что усвоил и чему учил своих студентов и аспирантов в Университете. Мне удавалось получать срезы толщиной в 1-2 микрона. Это предел моих возможностей и основание гордости. Сейчас микротомные бритвы отдают точить в мастерские. Наточенные там бритвы режут только в 5 микрон. Я научился точить так, как точили в прошлом веке, и в позапрошлом.
Когда мне пришлось точить столярные инструменты, я уже умел навык. Острый, как бритва, рубанок или заточенная стамеска долгие годы позволяли любоваться и тончайшими вьющимися стружками и гладкой, как зеркало, поверхностью досок с узорами разными у разных древесных пород. Восхищение природной древесиной сохранилось до сих пор. А еще - запах стружек.
Построив дом увлекся малыми формами. Крепкая струганная мебель соответствовала дому. Мы ее не покрывали ни лаком, ни олифой. Вместе с домом она загорала, становясь и темнее, и изысканнее. Все сделанное гармонировало друг с другом, с простым, грубоватым камином и сплошными окнами на террасе, взятой в брус. За окнами, как в провал, открывался сказочный сад. С балкона, увитого девичьим виноградом, можно было трогать нависшие ветви сосны. Сверху сад раскрывался навстречу.
В конце 80-х, на гребне гласности и перестройки, возродился интерес к общественному самосознанию, к соотечественникам за рубежом и историческому прошлому России. Блюститель престола - Великий князь Владимир Кириллович из зарубежья с надеждой и интересом следил за событиями и встречными ожиданиями здесь, у нас. Развивающаяся демократия искала себя, забывая, что Сталин и другие уже завершили селекцию советского человека. Проведенный дизруптивный отбор, с использованием селекционного дифференциала, привел к созданию новой породы агрессивных утопистов. Выбраковка устраняла нелояльность. Поощряла лояльность и развитие социального иждивенчества.
Я не стал монархистом. Образцом государства считал Афины времен Перикла. Тот образ, которой донесло время и прихотливая память веков. Принимал участие в возрождении Дворянского собрания. Считал своим долгом. В декабре 1990 стал его 45-м Действительным членом. В его уставе был важный для меня пункт - недоступность для членов КПСС. С удовольствием встретился здесь с графом Николаем Николаевичем Бобринским - сыном Николая Алексеевича, известного зоолога и друга моего отца, еще с туркестанских эпизодов. Подружился с его сыном. Предводителем избрали князя Андрея Кирилловича Голицына. Герольдмейстером - Сергея Алексеевича Сапожникова. Сдружился с Елизаветой Владимировной Селивановой. Ее брат энтомолог был расстрелян.
В узком кругу обсуждали возможные перспективы содействия переменам. Вступили в переписку с Владимиром Кирилловичем. После его смерти - с его дочерью - Марией Владимировной. О реставрации монархии не помышляли. Мечтали возродить дворянскую честь и достоинство. По началу отдыхал душой в беседах с единомышленниками и радовался принадлежности своему роду, восстанавливая пробелы в родословной росписи поколений. Не имея опыта работы с архивными документами, приобрел его и, в конечном счете, написал монографию "Языковы" (1997, 2006). Поражался самоотверженности работников архивных служб, существующих на нищенскую зарплату. С их помощью удалось вскрыть новые пласты летописей, и при этом мне сопутствовало редкостное везение и удача. После первого издания, возникла необходимость второго, существенно дополненного и скорректированного. Случай свел меня с Еленой Романовной Герцевой и она стала моей доброй помощницей, имея родство с Языковыми по линии Константина:
В «Отказной книге» Белёвского уезда – «Лета 7142 (1634) июня 15 дня по Гос. и Вел. Кн. Михаила Фёдоровича - деревни Средних Росток, да пустошь Ильинская… да пустошь Ямное …отказать жильцу Костянтину Языкову прежнее владение вдовы Аксиньи Лазоревная жена Тинькова" (РГАДА: ф.1209, оп.148, ед.хр 15534, кн.1, отказ 54, с.227). В это время (с 1630 по 21 июля 1634 года) – воеводой в Белёве был Павел Степанович Давыдов [(«Дворцовые разряды, т.I. с.735; А.Барсуков «Список городовых воевод XVII столетия, СПб, 1902, с.605; «Писцовая книга Белевского уезда», изданная Н. Елагтным в 1858 году – предыстория Стана Погорельского и др. мест (Библейская вивлиофика. Т.1 и 2)]. Между тем в «Полном списке «жильцов» в 1632 году…» А.Ф.Изюмова (Москва, 1913 г.) отмечены Петр Васильевич, Данил Васильевич, Константин Васильевич и Тимофей Борисович Языковы. Выяснив имена возможных братьев Константина (Пётр, Данил) и их отца (Василия), отметим, что Тимофей Борисович, дворянин московский (1640 -1658; Руммель, 57), находился на Соборе 1642 года, держанном в Москве об удержании Азова (Собрание государственных грамот и договоров, III, 381), а Константин Васильев сын Языков, видимо, первым в 1634 году по государевой грамоте Царя Михаила Фёдоровича получил поместье в Тульском краю, закрепленное в 1696 году за его сыном Прохором. Впоследствии дети и внуки Прохора Константиновича разделились на Тульскую (Белев) и Орловскую (Болхов) ветви. Ранее, в 1632 году, Константин Васильевич, вместе с Данилом Васильевичем, Петром Васильевичем и Тимофеем Борисовичем Языковыми, числился по Мурому (А.Ф.Изюмов «Жилецкое землевладение в 1632 году», М., 1913; см. Полный список жильцов в 1632 году и Список Приказа Собора ратных людей в 1632 году (с.188).
И вместе с тем - «За жильцом Даниилом Васильевым сыном Языковым старинная прадеда его Семёна Якимова старинная вотчина во сельце Марьино да угодья в половине той пустоши за рекою за Петром Васильевым сыном Языкова…» («Писцовая книга» по Мурому за 136, 137, 138 г.г. (1628-30) и за 1627 г). Казалось бы, с некоторой уверенностью, мы могли вести эту ветвь рода от Якима, о котором сказано: «За «казанцем» Семёном Якимовом … на Муроме село Покровское, пустошь Ивановская (Губина тож), деревня Медведкова… и дети его – Марк, Прокофий, Василий, Пётр, Семён – Замятины дети Языкова (Реестр Архива г. Белёва, фонд 1209, опись 66, ед.хр. 11835, № 274). Поскольку и дети, и вотчины Семёна Якимова и Замятни практически совпадают, их можно было бы отождествить, тем более что Замятня – нередкое прозвище того времени (см. С.Б. Веселовский, «Ономастикон», М., «Наука», 1974: замятня – смута, замешательство, метель). Однако, «Среди «новиков неслужилых верстанных окольничего князь Ивана Васильевича Великого Гагина», упомянутых в 1597 году по Мурому (по 250 чети… первые по 6 рублёв) вместе с Мосейком Григорьевым сыном Языковым, мы встречаем Замятинку Устинова сына Языкова… (Лихачёв, «Разрядные дьяки XVI века», СПб., с.273-274). Известен нам и Устин сын Петров, отец Замятинки (1597); известен с 1613 года. (Отказная книга» Белёвского уезда; ф.1209, опись 66, ед.хр. 11835, № 274; А.Изюмов «Жилецкое землевладение в 1632 году», М., 1913).
Мы не смогли довести ветвь от Константина до Мурзы Енгулея, углубив ее корни в прошлое до Петра, отца Устина и деда Замятни, и включив его предков в круг внуков и правнуков основателя рода. С остальными ветвями рода нам повезло значительно больше, поскольку в Хранилище древних актов обнаружили древние росписи, считавшиеся утраченными навсегда [Ю.А.Захваткин (Языков) и Е.Р.Герцева, Языковы, 2006, сайт РГД]. Именно поэтому в известной сводке В.В.Руммеля и В.В.Голубцова (Родословный сборник русских дворянских фамилий, СПб., т. 1, 1886, т. 2, 1887) так много вынужденных пробелов и нестыковок. Удалось довести до Мурзы Енгулея род Николая Михайловича Языкова, через ветвь от Андрея. От его сына Варфоломея род ведет к моему отцу, от другого - Карпа, казненного Иоанном Грозным и включенного в синодик Кириллово-Белозерского монастыря, род ведет к поэту Н.М. Языкову, которому "мог завидовать" даже А.С.Пушкин. Признаюсь, каждая находка и открытие воспринимались нами радостно, возникало ощущение будто выполнили свой долг перед усопшими родичами.
В августе 1991-го путчисты транслировали танец маленьких лебедей….
Был еще на даче. Хотел броситься в Москву, но побоялся оставить жену и детей. Отец моего доцента Сергея Николаевича Кручины - управляющий делами ЦК КПСС - Николай Ефимович выбросился из окна. Сергей держался с исключительным мужеством и достоинством. С трогательной заботой о матери. Мне, беспартийному, невыездному, кто-то помогал побывать на конференции во Франции. Неделю в Париже. Неделю в Байоне, в Биарицце. Кто-то поддерживал мою кандидатуру, когда кафедра зоологии беспозвоночных МГУ пригласила заведовать, после смерти М.С. Гилярова. Быть может, это был Николай Ефимович, или кто-то из его сотрудников. Не знаю, но благодарен. Очень хотелось вернуться в Университет. Не получилось, а я уже подал на увольнение из Тимирязевки. Заявление вернули. Но я уже не мог заведовать здесь. Надоело. Рекомендовал на заведывание В.В. Исаичева. Сам остался штатным профессором. Не жалею. Освободил время для писания и размышлений. Приятно, что многие мои книги были востребованы и выдержали ряд изданий. Студенты и аспиранты охотились за ними.
Когда отменили КПСС, бывшие коммунисты наводнили Дворянское собрание. Они уже не были членами партии. Многие демонстративно сжигали и выбрасывали партийные билеты. Бывшие дворяне привнесли нарочито гусарские манеры. Появились ряженные казаки со своими палашами. Я еще был депутатом Дворянского собрания, но когда кончился второй срок, перестал посещать заседания и натуженные торжества. Умер Николай Николаевич, бывший для меня образцом дворянина. Потом Елизавета Владимировна ослепла и уже редко посещала собрания, уединившись в молитве. С тех пор я появился один раз - передал дорогому мне Сергею Алексеевичу нашу монографию. Тем временем, события развивались своим чередом и дворяне снова были оттеснены, на этот раз "новыми хозяевами жизни".
Под моим руководством было выполнено более 40 кандидатских диссертаций и 7 докторских. Создал школу в сельскохозяйственной энтомологии, но остался единственным у нас эмбриологом насекомых. Одиноким хранителем древнего знания. С ним мне уютно и не так одиноко. Лена была человеком иного склада, очень похожим на своего отца. Начало нашей любви не сводилось к темпераментам и романтике. Обаяние моей Леночки не нуждалось в очаровании. Она видела во мне Учителя, отрешенного от домашних дел. Признаюсь, не сумел научиться у нее долготерпению и благородству. Врожденной грамотности и английскому произношению. Ее отец был святым человеком. Временами он выглядел недалеким, неспособным сосредоточиться на чем-то одном. Он любил жизнь как жизнь и привык воспринимать ее как подарок. Большую часть войны этот юноша провел в плену, в Дании. Ему еще очень повезло….
Во мне признали мужчину и я сам чувствовал себя им. Стал культивировать в себе это качество. Стал бравировать им. Искал подвигов и геройства, вспоминая дворовое детство и обычаи стаи. Ревновал свою юную женушку, не имея причин. И очень огорчал этим Ленушку. Но вокруг были мужчины, которым изначально не доверял. Тренировался и по утрам бегал. Регулярно, подтягивался на перекладине, восстанавливая юношеские рекорды и форму. Единственным положительным следствием всего этого кошмара стало только то, что сам построил Ей дом на садовом участке в Дубне. Я смог сделать это сам. Крепкий дом из корабельного бруса. Потом сделал крепкую мебель для крепкого дома. Когда сделал почти все своими руками появились электроинструменты. Еще позже появилась возможность их приобрести. Все это доставляло мне радость - радость служения Любимой. И все же. Лучше было бы не изводить ее ревностью. Она не заслужила всего этого. Не заслуживала никогда. И любила меня, вопреки демонстрациям. Того самого каким был изначально.
Когда начал крыть крышу дома умерла мама. В сентябре, 26-го. Она долго болела. Был астматический бронхит. Через несколько лет на шее разбухли лимфатические железы. Появлялись свищи, типичные для туберкулеза. Она все же приходила к нам в гости и дремала в кресле. Врачи брали мазки и разводили руками. Туберкулеза не находили. Но подозрения оставались и анализы повторялись снова и снова. Ей исполнилось 74 и она очень страдала. Бронхоскопия легких несколько помогла. Возникла необходимость ее повторить. Мама многое испытала и натерпелась. Весной снова положили в 50-ю больницу, недалеко от Тимирязевки. Я сидел с ней все время. Правил диссертации своих аспирантов и прибегал только на лекции и семинары. Мои сотрудники выручали меня. Просидел 2 месяца. Чередовались с Наташей. Помогали женщинам, лежащим в палате с мамой. Имея солидный опыт больничного времяпровождения, старался отвлечь их от собственных бед. Рассказывал им обо всем. Мама, из полудремоты даже попросила - "трепись поменьше". Гордилась своим сыном - профессором. Вроде стало несколько лучше. Даже выбралась с коридор. Маленькая, худая, смелая. Встретила меня в коридоре, высохшая в лучах солнечного света из окон. Врачи, зная, что она работает с клещами, подозревали экзотические инфекции. Легко на руках носил ее в операционную для пункции костного мозга. Диагноз не удавалось поставить. В институтах туберкулеза и крови по мазкам ничего определенного сказать не могли. Разводили руками.
Еще были летние каникулы. Оставляя с мамой Наташу, выбирался на дачу, к Лене. И возвращался к маме, гладя ее руку и давая анальгин при подъеме температуры. Лето пролетело. Переехали с дачи. Начались занятия. Исаичев меня подстраховывал. На воскресенье выбрались на дачу. Мама уже редко приходила в сознание. С ней дежурила Наташа. Я сидел на крыше строящегося дома. С улицы за канавой что-то кричали. Лена бросилась. Кто-то приехал. Моя мама умерла, не приходя в сознание. Рыдали с Леной. Метнулись в Москву. Наташа сказала, что на рассвете.
Паталогоанатомический анализ - милиарный туберкулез. Не диагностируемый. Не излечимый….
Потеряв самую близкую и дорогую мне женщину обратился к нашему Богу, одарившего малой благодатью. На похороны из Ленинграда приехал Олег. Похоронили на Ваганькове, вместе с папой. Я остался без мамы. Осиротел в 35. Было трудно осознать все, что связывало нас вместе. Все. Мама понимала меня, не входя в мир моих научных грез. Можно знать не понимая. Можно понимать не зная. Моя мама понимала все.
Я мог опереться на Лену. Она помогала мне. Но мир науки, в котором существовали мои родители, был ей чужд. По ее шкале оценок мне бы следовало быть совершенно иным, лучше всего цветоводом и селекционером. Она особенно ценила во мне плотницкое и столярное мастерство, приобретенные навыки электротехника и точильщика и все то, чем хорош и полезен мужик в доме. Ей хотелось путешествовать вместе со мной, ловить рыбу, но при этом быть профессионалом в определении насекомых, особенно бабочек и она вряд ли разделяла мои симпатии к самым примитивным и невзрачным вислокрылкам и веснянкам. Ее привлекала конкретность, но не высокие абстракции, уносившие меня в облака. Я же хотел вовлечь ее в свой собственный мир, прекрасный и величественный, в котором парил, оторвавшись от земли. Вне этого мира, я не представлялся себе чем-нибудь примечательным. Вне его меня могла любить только мама, давшая жизнь. Хотелось быть вместе и там, за облаками, поскольку одиночество непереносимо. Хотелось, но у нее был свой мир, собственный и не менее красочный. Понять это смог через многие годы. Впрочем, я же сам для себя избрал позицию стороннего наблюдателя. Она была много младше меня - мы принадлежали разным поколениям.
Я пытался открыть себя для иных воззрений на мир, но не получалось. И остался глух к сказанному Яковом Яковлевичем Рогинским о сближении вековых типов характера при действительном или мнимом крушении своей собственной предрасположенности. В моем случае - своей сферы чувства и образа. Моя Лена в большей мере руководствовалась здравым смыслом и своим собственным пониманием должного. Во многих отношениях она была взрослее меня и с гораздо большей легкостью относилась к другим людям, не ожидая всякий раз праздника общения с ними и неизбежных разочарований. В этом она была очень похожа на своего папу, но не на такого анахорета как я. Я искал прибежище своим чувствам, питаемым моим собственным воображением, уводящим меня от реальности. Признаюсь, что был более сентиментален и раним.
Обладая сокровищем, не хотел делиться им ни с кем. Был ревнив, не имея никаких оснований, кроме разнузданности собственного воображении и неуверенности в себе. Прошло много лет - исключительная порядочность моей спутницы жизни угасила тлеющие в моей душе угольки. Но сколько горя я уже успел причинить ей, прежде чем довериться всецело.
Но она сама называла Учителем и много раз просила быть попроще. Я искал простоты в своих собственных рассуждениях и ценю ее во всем. Лене проще жить, без неизбежных диссонансов со своей собственной душой. Увлекаясь лошадьми она достигла мастерства. Потом мы вместе разводили собак и она стала авторитетным кинологом. Получив возможность, разводила цветы с увлеченностью и глубоким знанием дела. Достигла признания и ее публикации привлекают садоводов и огородников. Нас отличает только то, что я слишком привержен своим собственным мыслям.
Нас объединяет очень многое. В остальном - существуем параллельно, добиваясь общих успехов и бережем друг друга, не жалуясь на неудачи. В трудных ситуациях избирали общие позиции. Не помню, что бы приходилось ее защищать, а она не раз спасала меня. Прежде всего - от себя самого. Лена подарила мне юность, но не детство, не отрочество. Я построил ей дом. Она сотворила - сказочный сад и родила детей. На старости лет признал ее лидерство и мне стало спокойнее. Она пестует внуков и вертится белкой. Все больше напоминает мне маму, которая сразу же полюбила ее.
Далекий от эпатажа, привлекающего наше внимание к необычным людям, я причислил себя к ним, встречая с радостью мысли, приходящие в звонком одиночестве раннего утра. Как и многие из них, теперь вынужден принимать психотропные средства. Выходя из под собственного контроля, в смятении, в тоске, в нестерпимом интеллектуальном одиночестве. Психотропные средства несовместимы с алкоголем. Теперь не пью, но пил и, сгорая от стыда, пил еще, что бы уснуть и забыться. И в бессилии слабеющего сердца, с прежним блеском завершить второй, после краткого перерыва, час лекций. Я рассчитывал на понимание, но, естественно, не встречал его у своих близких. Моя Лена устала.
Она плакала и устала плакать. Она спасла меня, когда я ждал прихода смерти, устав от себя самого. Ждал ее, лежа в сугробе с пробитой головой. И мне было хорошо. Добрые люди занесли в помещение. Нашли записную книжку. Позвонили. Я очнулся и пришла Лена. Меня положили в травматологию. Выписали. Через несколько дней температура поднялась выше 400. Каждые полчаса сотрясал дикий озноб. Дрожь разбалтывала все тело. В кардиоцентр взять отказались с высокой температурой. Поместили в инфекционную больницу. Температура поднималась до 42,50. Голову, во избежании отека мозга, обкладывали льдом. С диагнозом - септический эндокардит перевезли в Павловскую больницу. Гентомицин не помогал. Через неделю перешли на амоксиклав в сочетании с анальгином и димедролом. Часто таскали на УЗИ. Нашли дырку в стенке желудочка, и турбулентный поток крови как раз под электродом кардиостимулятора. Возили в Институт туберкулеза. Диагноз, посмертно поставленный моей маме, не подтвердился. Продолжали колоть и обследовать. Дрожь стала проходить, температура снижалась. Вскоре выписали. Я вернулся домой. Постепенно приходили силы, но до прежнего состояния было очень далеко. Стал ходить на работу, читать лекции. Уставал. И опять начал пить. Чувствовал в Леночке отчужденность. Наконец был поставлен вопрос ребром и мне показали, как я вел себя с нею. Пришел в ужас и на следующий день мы вместе пошли с диспансер. Она не бросила меня подыхать, а стоило. Психотропные позволяли высыпаться и я много спал. Но большого облегчения не чувствовал. Решил больше не пить никогда. Даже пиво. Лена поверила мне. Поверила, что люблю ее. И готов служить ей.
И все же…Все гораздо глубже, интимнее и страшнее. Всему корень в моей, жаждущей оправданий, натуре. В низвержении в бездну и к престолу Господа Бога. В чередовании падений и взлетов. Взлетов и падений, сопровождающих избранных. На лекциях, в общении с молчаливой аудиторией, я умел чувствовать, когда рушатся все разделяющие нас барьеры. Видел по глазам, по недетской сосредоточенности и жажде моих слов, фраз, метафор, аллегорий. Еще немного и, казалось, можно вырваться еще выше, во внесловесную сферу общения. За пределы слов, к общим безднам смысла. Некоторые признавали мою харизму. Я сам чувствовал ее и увлекал своих студентов за собой, за ходом своих мыслей и фраз. Много позже, один из них, с пьяными слезами упрекал меня в том, что я предал свой талант и харизму. Он не понял и считал, что я избрал кафедру в Тимирязевке по конъюнктурным соображениям. Он не понял, что талант и харизму не предают. Они сами предают своих жертв. Просто, у меня не было выбора.
Я испытывал восторг и желание пребывать в нем всегда, сам и…"какое мне дело до ваших чувств". В Тимирязевке редко. В Университете чаще, но далеко не всегда. Если чувствовал себя неспособным удержаться на незримых высотах - падал в бездну отчаяния. Не умея выразить эти невыразимые чувства, мог ли рассчитывать на сочувствие, на понимание, на ласку и утешение. Мамы не было. Было - не способность понять то, чему сам не мог найти слов и фраз, аллегорий, метафор….Выпивал, но не знал похмелья. Не дошел до стандартов бытового пьянства. До сих пор считаю лучшим терапевтическим средством от суицида. Пьяницы добрее наркоманов. Наркоманы злые, как из отделения кардиологии. Первые, как из неврологии. Тянут парализованную ногу и сияют от счастья, излучают доброту. Одна из причин нашего пьянства, наряду с распущенностью и безразличием к близким, это стремление к первозданной чистоте и свету, добру, истине. Проще имитировать этот светлый мир дофамином или наркотиками, или тем, что доступнее и не так страшно. Еще страшнее, когда вместо заинтересованных, одухотворенных тобою лиц видишь скуку и нежелание что-либо воспринимать вообще. Бывало и это. Впрочем, я не оправдываю себя. Бросил выпивать. Стал спать и высыпаться с хлорпротиксеном. Бросил геройствовать. Эмоциональная опустошенность сменилась творческим подъемом, добрыми семейными отношениями, новыми планами. Слово счастье затерлось от частого повторения. Слово катарсис - встречается реже. Здесь - во второй раз.
Благими намерениями вымощена дорога в ад. Шел на лекцию как на крыльях. Прошлая лекция получилась. Хотелось развить уже высказанные соображения, поразившие студентов. Но пришло всего несколько человек. Я не преследую прогульщиков. Либерален. Свои соображения развил для этих нескольких.
Но стоит ли жаловаться и этим расстраивать жену. Стоит ли увлекать ее в свою бездну, не рассчитывая на сочувствие. Скажет - будь попроще, не впервые. Здесь, в Тимирязевке.
Туда, вверх, можно только одному. Что бы не падать вниз вместе. Не увлекать за собою в бездну. Думал - брошу пить, станем ближе друг другу, но ошибся, ошибся. Бросил и лишил тебя веского аргумента. Да, не в этом все дело…. Впрочем, что обижаться - сколько раз я сам уходил от тебя в свою науку и философию… Перебьюсь, не впервые, моя милая.
Зимой позвонили из МОИП. Оповестили о заседании, посвященном 100-летию моего отца. Пришел и схлестнулся в полемике о происхождении Многоклеточных с Мамкаевым - учеником самого А.В.Иванова. Смял и выпотрошил все его аргументы. Выстроил свое понимание реальности. Через несколько дней позвонили домой - просили статью о Синзооспоре. Работал над ней большую часть зимы и все лето. Зимой сдал в печать, в Журнал общей биологии. Приняли, несмотря на большой объем (50 страниц) и список литературы в несколько сотен авторов. До лета тянул лямку учительства. Летом ждал и приводил в порядок конспекты. Вымотался до предела и угасал с мыслью, что уже сделал все, что хотел. И совсем не так, как у Макса Фриша в книге "Человек появился в голоцене".
Весной в выходные ездили на дачу. Дел было много. Особенно беспокоила нехватка дров к предстоящему переезду внуков. Купить машину дров было дорого. Собирали разные обрезки. Знакомый плотник предложил неликвиды - бревна старого сруба. Обрадовались и пошли таскать. Было очень тяжело, но рядом была Лена, несущая лесины. Перенапрягся. Притащил, сбросил, сел на ступеньку. Щупал пульс - перебои сменялись глохнущим мотором. В глазах темнело, но, слава Богу, не отключился. Посидел еще. Встал, шатаясь как пьяный. Что-то не сработало и заклинило. Лена отвела меня в дом. Положила, посидела. Больше таскать я уже не мог, а она могла. Умолил прекратить - не надрываться. Уколол как обычно камфару - не помогало. Отдышался, сполоснул лицо. Руки дрожали. Больше я работать не мог на все лето. Пытался храбриться, но о подвигах не помышлял.
Сокращалась активность. Эмоциональная опустошенность и симптомы аутизма. К концу лета кутался в зимние одежды. Не хотелось даже курить. Предстояло самое страшное. Лекции и занятия. Я боялся их, но срок приближался. Как всегда поехал к сентябрю в Москву. У Лены была бездна дел в подготовке дачи к зиме и по сбору урожая. Поехал с притворной бодростью. В московской квартире было холодно. До включения отопления еще далеко. Кутался во все, что имелось. Истекал холодным потом. Лена приехала до начала занятий. Готовить внуков в школу.
Не спал двое суток. Хлорпротиксен не помогал. Настраивался на то, что уже не смогу работать и зарабатывать деньги. На пенсии нам было бы трудно. Но Лена, во всем поддерживала меня и мы готовились бедовать вместе. На детей не рассчитывали. Вечером, накануне лекции, вместе с хлорпротиксеном принял релаксон и завел будильник. Немного выспался. Полушатаясь пошел на работу. Кое-как прочитал лекцию. Но все-таки прочитал.
Первый семестр все еще было трудно. Ко второму стало легче. По звериному ждал весны и она пришла. После завершения семестра поехали на дачу, в наш райский сад. Намеревался кое-что написать. Сначала для подстраховки - привести в порядок конспекты лекций и лабораторных занятий. Потом разошелся и с началом лета вернулся к норме. Стали появляться новые мысли и задумки. Вскоре они подчинили себе все мое существо и я снова был счастлив. Не напрягался, не геройствовал. Лена всячески оберегала меня от усилий и сама носила ведра с водой от колодца. Вскоре подключился и я. И задумал сделать моей женушке шкаф для книг и белья. Купили бракованные дверцы, что бы не сплачивать их самому, необходимые материалы. К концу августа шкаф был готов. Я был рад и мы оба радовались всему тому, что радовало каждого из нас. Руки окрепли и шкаф был крепкий в стиле всего, что сделал раньше. Возвращаясь к началу занятий в Москву, был снова уверен в себе, полон новых планов и мыслей. Снова начал курить свою трубку. Осенью моя статья "Преемственность поколений и их интеграция" вышла в свет. В блистательной рецензии И.Я. Павлинова отмечалась неординарность и все достоинства, вплоть до включенности в новомодное направление Evo-Dewo.
Это направление сомкнулось с потрясающими эффектами, зарегистрированными молекулярными генетиками. При пересадке гена развития глаз мышей плодовой мушке - дрозофиле, на поверхности ее тела в разных местах начали формироваться ее собственные, фасеточные глаза. Вспомнили старые эксперименты по сериальным гетероморфозам и гомеозису, когда на месте поврежденного глаза у мушки вырастал усик или ножка. Мои мысли о преемственности морфопроцессов развернули генотипы последовательных поколений одноклеточных существ в плоскость горизонтальной дифференциации клеток многоклеточного существа. Словом, возникла необходимость в еще непонятной "мусорной ДНК" и нашли в ней россыпи драгоценностей. Стало понятно, почему один и тот же ген у растений регулирует расчленение венчика цветка, а у насекомых - сегментацию тела. Гомологичные гены обнаруживались у не связанных родством форм и наоборот. Все оказывалось намного сложнее и интересней. Охраняемые мною сокровища оказались востребованы. Оказались необходимыми. Меня спрашивали о моей творческой лаборатории, но не знал, что ответить. Просто думал и ко мне приходили мысли. Не знаю, что такое - напряженная работа мысли. Это я напрягался весь, когда мысли меня трепали, как крысу - собака.
Кембриджский биографический центр, издавна морально поддерживающий меня разными номинациями, в этом семестре включил в список 2000 лучших учителей, поздравлял с присуждением призов и Платона, и Леонардо да Винчи. Лет 20 тому назад, какие-то, неизвестные мне корреспонденты побудили Центр включить меня в "Who is Who", и далее регулярно номинировали то человеком года, то тысячелетия. И того, и другого. Один из них - Андрей Валентинович Свиридов, мой бывший ученик, проговорился, но признал свою непричастность, в отношении всех прочих. Разумеется, мне приятно, что включен в картотеку именитых персон Кембриджа. Об этом специально узнавал мой зять, окончивший школу в Шрусбери, где учился Дарвин, и пребывающий по своим делам в Англии. Но за роскошные дипломы номинанта следовало платить. Я бы разорился. Кто же мог быть еще моим экспертом, рецензентом - либо кто-то из успешных моих учеников, либо это компьютер, считывающий и формирующий индексы цитирования.
Недавно, за рубежом вышла статья, посвященная 60-летию гипотезы Синзооспоры А.А.Захваткина. В ней использованы и мои материалы, и моя терминология. Таким образом, я перенес мысли отца в следующее тысячелетие. Осознав это и располагая уверенностью в своих силах, обратился памятью к маме и к ее просьбе помочь ей написать Акарологию. Эта книга, задуманная еще отцом, так и осталась ненаписанной. Мама подготовила большую часть рукописи и передала ее Аде Петровой, полагая, что она завершит общий труд, включив в него свой раздел по клещам-макрохелидам. Ожидания не оправдались. После смерти мамы ее часть рукописи была утрачена. Между тем, я обрел новые силы. Преодолев сомнения и нерешительность, одухотворенный собственными успехами и памятью о родителях, взялся за дело. Обратившись к их трудам и конспектам, к трудам их коллег и учеников, сохранившимся в нашей библиотеке, за три летних месяца выполнил этот труд. Я его посвятил светлой памяти моих родителей. Оставались технические детали оформления и подготовки к публикации. Мой ученик, отсканировав необходимые для рукописи рисунки, помог мне преодолеть и этот рубеж - осенью она была принята тем издательством, которое уже переиздавало мои собственные книги. Более того, мне предложили подготовить к переизданию еще одну из написанных мною книг.
Посредник Часть шестая
© Copyright: Юрий Захваткин-Языков, 2013
Свидетельство о публикации №213091900981
Свидетельство о публикации №213091900981
Рецензии