Света плюс Алеша

               


   Недавно,  освобождая  от бумажного завала  шкаф, среди   кипы  пожелтевших  газет, стопок  черновых   записей  я обнаружил  пыльный  «свиток», обернутый  лентой.  Развернул -  то  был   лист ватмана с   акварельным пейзажем. В прозрачной дымке угадывался   дом  в сумерках  запущенного сада,  девичий   силуэт  на террасе... Откуда это? Вспомнилось, как  сельский  художник-самоучка  дарил  ребятне свои рисунки; мне достался «Дом в черемухе»... Да, акварель  стала  иллюстрацией к  истории, не воплотившейся  в строчки -  о романе  двух сердец, с   последующим  расставанием, войной в Афганистане,  трагической  гибелью прекрасной девушки в Черном море...


Итак, дом. Да, именно  этот  дом, с четырехскатной  крышей, просторной террасой,  высоким крыльцом  -  стоял  в конце  улицы сельского поселка;  через  высокий  забор  тянула   ветви  черемуха; в глубине  сада  неистово сплетался  шиповник, клонилась  к земле  одичалая малина; под  палящим  сибирским  солнцем  струился медовый  аромат... а еще  пахло чем-то  до боли  желанным,   запретным.  По воскресеньям на террасе  заводили  патефон,   и в тени прохладных лип  томно  пел   Утесов: «Под черной кожей еще  краснее кровь, еще горячее  слезы, еще  сильней  любовь...».

Для  нас,  мальчишек,  этот  дом с его  обитателями  представлялся загадочным, мы  следили, ожидая  увидеть  что-то  совершенно непохожее  на  окружающее  пространство -   разомлевших  в горячей пыли кур,  бесшумно планирующих стрекоз, пыльные лопухи вдоль дороги  к реке. В то лето   вели  непростые разговоры   на предмет того, «... что если  бы случилось так, что...». Или -  «а мог бы ты, к примеру...». Искали новых впечатлений? Примеряли на себя  грядущую взрослую жизнь? 
 
Вечером  в усадьбе  на террасе  дома
звенела посуда, сад наполнялся  голосами  отдыхающих.

- Папа, самовар  готов? - спрашивала  с интонацией  изнеженного ребенка  грузная  женщина  южной  внешности,    хозяйка дачи.

- Подходит  уже, детка, скоро...  -   отвечал  ей господин   в полосатой пижаме.

-  Фаина  Вениаминовна,  нам карты   раскладывать? -   певуче вопрошали  с террасы. 

Сонное  царство нарушал   лай  щенка  и заливистый   девичий смех:

-Ой,  Тяпа! Отойди! Как  нестыдно  клянчить? Хочешь еще? Ну, на-на, лакомься...    
   
Через полчаса  с края поселка  начинает нарастать  и быстро приближаться, вспарывая  тишину треском и грохотом железа, высокий худой  мотоциклист в пузырящейся   клетчатой  рубахе, крепко сжимающий   руль выдавшего виды  «козла».  Старенькая машина  захлебывалась  в восторге  движения и летела по улице  дымовой шашкой.

Вот  мотоциклист поравнялся  с заветным домом -  спина его  напряжена, плечи отважно откинуты, лицо  строго  и одухотворено, глаза  сияют - весь он  являет собой  миг настоящего вдохновения. Газ выжимается  до отказа - мы  в страхе зажмуриваемся -  «козел»  рвет пространство  ужасным выхлопом  -  и в воздух  летит желтая пыль.

- Какая наглость!   Этот  деревенский  парень все лето терроризирует  нас! -  возмущается  Фаина  Вениаминовна. - Каждый  вечер  тарахтит под окнами. Чего добивается  этот хулиган?

-  Деточка, быть может, юноша... -  предполагает папочка, но ему, конечно,  не дают  закончить.   

- Ты хочешь сказать - пытается   привлечь внимание  Светочки? Какая  чушь! - трагически  вскрикивает «деточка».

- Что может быть общего у Светочки с этим  вандалом?!

- Мама! - звенит голос  Светы, -  я  скажу  Алеше, и он больше не будет кататься  под окнами.

- Ну, вот и ладненько, - радуется папа, -  не будем,  товарищи, из-за пустяков  отвлекаться.  Продолжим  игру.

- Светочка, как  понимать тебя? У вас,  в самом  деле, знакомство?.. - никак  не может остыть мама. - Как ты изменилась в это лето... Пропадаешь  до вечера на пляже, забросила английский  язык... О чем  ты  думаешь?

Наконец, за зеленой стеной  устанавливается мир;  позванивают чайные ложечки; кто-то  грустно вздыхает и говорит: «Я - пас». Или: «Ваша взяла...». Игра  входит в привычное русло. 

Света  была красива  какой-то особенной  красотой, которую  редко  можно было встретить среди других девушек  -  таких ранних  и практичных, умненьких и жадных  до жизни. Света напоминала  романтичных  героинь  романов  Тургенева. Бледная  нежность лица,  глаза, излучающие  благородное внимание, яркий  крепкий рот, открытый лоб  -  свидетельствовали   в пользу  цельной, сильной личности. Мы  интуитивно принимали  моральное превосходство  девушки, покорялись ему. А она? Трудно вообразить, что Света  догадывалась о чем-нибудь подобном.  Мы были для  нее заметны  не более  чем  воробьи в придорожной пыли  или шмели над  цветами. Да, так, конечно, и было. Мы и сами  не отделяли  себя  от  цветущего  мира  вокруг  -  лесных  лугов  с  планирующими  стрекозами, зеленой речной  воды  на песчаных  отмелях, ночного  таинственного неба с призрачным светом  неведомых планет.

Днем мы проводили время на  пологом  острове  серебристого  песка, намытом   землечерпалкой. Алеша  перевозил Свету  на пляжный остров на рыбацкой лодочке. Он садился  на  корму плоскодонки  и, легко махая   широким веслом, посылал свой челн  наперерез течению; от бортов  далеко расходились две  сверкающие  волны.  Света  задумчиво водила   рукой по воде; ее  соломенная шляпа  покачивалась  в такт гребкам, как  подсолнух в поле.

Остров имел залив заходящего весной с  реки  паводка; к середине лета  устанавливалась перемычка,  и  «озеро» нагревалось, зарастало по краям остролистом,  кувшинками, аиром; успели  поселиться здесь и плоские улитки - двустворки. Однажды  среди черных босоногих  ныряльщиков  возникла  легенда  -  под  перламутровым панцирем  улитки хранят  жемчужины.  И пошла охота... Над водой  показывается грязная  от  ила рука ныряльщика: «- Еще одна!». И пленница присоединяется  к  кучке  остальных на песке. Солнце нещадно печет;  улитки в надвигающейся гибели  с жалобным  скрипом   раскрывают хрупкие створки, высовывают наружу   бледно-желтоватый язычок бессильного  тела.  Уже  берег  усеян  разломанными  улитками, а заветной  жемчужины нет.      

Алеша   и Света приходили к нашему озеру.

Света стелила на песке коврик и ложилась  лицом к воде,  смеющимися глазами следя  из - под   шляпы  за нашей глупой  охотой.

Алеша  сразу шел  к воде. Разбежавшись, он прыгал  в  гущу барахтающихся   мальчишек   и исчезал под водой, на   минуту  или больше.

...Появление  Алеши на острове не оставалось незамеченным:  его гибкое  ловкое тело в загаре отливающим бронзой,  спокойное худое  лицо  с  прямым взглядом голубых глаз, длинная, до носа, челка, и даже обыкновенные хэбэшные  плавки, по- особому лихо завязанные на  левом бедре   -  все несло    в себе печать  исключительного счастья  и везения в жизни.  Алеша  мог  нырнуть на середине  реки за камнем  или песком  в подтверждение  промера глубины, он брал  самые невероятные  мячи при подачах  в волейболе, быстрее  машин гонял  на мотоцикле  - да что там!  - он   делал  все лучше всех.

В «озере»   Алеша долго  не купался. Нырнув  пару раз, и достав  улиток  покрупнее, он выходил на берег, ложился на песок  рядом со Светой. Она о чем-то спрашивала его, близко рассматривала  плоские домики улиток, прикладывала  к уху, видимо слушая, что  творится у них внутри.

С нескрываемым сожалением следили мы за тем как  девушка, немного погодя, возвращала улиток в родную стихию. Конечно же, в одной из них  и была  заветная  жемчужина.

Родители Алеши вели хозяйство небогатое. Его   отец  Иван Иванович служил бакенщиком   на Оби.  На закате дня  старик  выезжал  ставить  керосиновые  фонари, а утром тушил их.  По пути домой  проверял  рыболовные снасти,  «корчажки». Его жена Матрена долго потом  ходила по дворам, заискивающе предлагая  щук, стерлядей,  горбунов-окуней. От рыбин  в  алюминиевом  бачке  остро пахло  холодом  речных   глубин.

Случалось, Иван Иванович брал меня с собой  зажигать бакены на фарватере. Красная моторка  резала речную гладь; на остывшем   июньском  небосводе  электрической искрой дрожала  первая звезда. Говорить в такие минуты  не хотелось,  и мы молчали. Но  однажды Иван  Иванович  спросил меня: в каком   классе я учусь? Я ответил, а он  вздохнул и сказал: «- А Алешка-то мой, уже закончил свою учебу...».   

Алеша был последыш в некогда большой семье. Старшие давно  разлетелись по свету, и старик, наверное, печалился  о своей нерадостной доле коротать век  вдвоем  с Матреной. А может, что-то  тревожило его в судьбе сына?   

 Вечером  Алеша   крутил кино в столовой  местного  дома отдыха. Света приходила  к началу сеанса, по лестнице поднималась  в кинобудку. Ночным сверчком стрекотал  кинопроектор, медленно  поворачивались бобины с пленкой,  на   экране  герои  объяснялись  в любви,  скрепляя  чувство томительным поцелуем. А с танцплощадки в это время разворачивалось   другое  действо: баянист, слепой покорный мужчина  в  форменных брюках и  тщательно отглаженной  белой  рубахе плавно  растягивал  меха баяна  и пел:

-  Робот, ты ведь был человеком, мы гуляли по лужам, в лужах плавало небо...

Лето кончилось неожиданно. Утром  испортилась погода,  и   пришлось уехать в  Новосибирск. Потом была учеба, работа на  заводе, неудачное поступление в институт, снова работа, первая любовь, первые потери. Вернулся я  в места детства лишь  спустя годы  -  скучающим  молодым человеком, немного скептиком, немного  циником. Казалось, что на земле я  живу тысячу лет.

Бродя как-то  вдоль берега,  заметил  среди лодок на цепи у причала   плоскодонку-  малышку,  ту самую, на которой  кода-то  Алеша перевозил свою девушку на  остров. Лодочка, стиснутая  соседками  с бортов,  как  живая,  покачивалась   и  поскрипывала, знакомо  пахла  смолой и дегтем. Я не удержался  и шагнул  в плоскодонку, она осела, рванулась на цепи. На кормовой  скамеечке ножом было  вырезано: «Света  плюс Алеша». Как  вдруг все ожило  в душе!  Последнее  лето детства,  наивные  мальчишеские  переживания  и мечты... Где Алеша? Что Света? Вопросами я замучил родных и соседей. Все  удивлялись моей настойчивости, но  припомнить что-нибудь  существенное не могли. В доме  среди  черемухи давно  жили другие люди. 

И все же,   часть  финала этой истории  узнал  - случайно,  много лет спустя (мир тесен!) -  от дальнего родственника  Светы, который оказался  моим  попутчиком  на  теплоходе  до Салехарда. Восхищаясь красотами  обских  просторов, мы    смаковали воспоминания  о том, какая рыба   водилась в реке. Так  я  рассказал  о  своих   поездках  с Иваном Ивановичем  за «корчажками», о  метровых щуках, которые  продавала Матрена,  об  Алеше  и его  подруге.  Попутчик  поразился  фаталистическим совпадениям  и поспешил  сообщить: Света  окончила  МГИМО, работала  в министерстве,  вышла замуж  за перспективного   офицера-моряка, тот получил  высокое  назначение,  и  семья  перебралась  в  Ленинград.  Жили  они хорошо,  родились две  дочки, но Света  часто  болела, жаловалась на  депрессию.  Для  успокоения нервов доктора  рекомендовали  морское путешествие.  В круиз  она отправилась на  пароходе «Нахимов»... Как  известно, в тот  раз это был  его последний рейс  - катастрофа,  гибель пассажиров.   Вдовец адмирал  установил на  могиле  жены   скульптуру  - девушка  на берегу  всматривается  в даль, кого-то  ждет.

Об Алеше известно меньше:  служил  в армии, воевал в Афганистане, был представлен к  боевым наградам, а потом  в ходе крупной  войсковой  операции по разгрому   группировки моджахедов был контужен, попал в плен. А дальше след  потерялся. Родители так  и не дождались  сына.  Почему так   сложились судьбы  двух молодых людей? Думаю, что  другого варианта  и не могло  быть - перспектива  союза этих  двух  сердец  изначально была призрачна, не реальна.  Жизнь мудрее наших  фантазий! 

Я хотел выбросить поблекший  акварельный пейзаж «Дом  в черемухе». Что мне в нем?  Но... почему-то  передумал, скрутил  в трубку, обмотал лентой  и спрятал подольше в шкаф. Пусть еще  полежит.