Презентация без конца

Семнадцать пластинок на магазинной полке медленно отливали медью. Слева зудел бургомистр. За столом собрались пряничные надоеды.
Праздничные нейроны не вызывали отчетливых ассоциаций с трехсторонним светом, лишенным севера. С трехсторонним светом озаряли комнату софиты и прожектора, выхватывая из тьмы бликующий полустанок моей волевой энтропии.
Пластинки продавались. Все шло своим чередом. Но у меня почему-то не проходило промышленное состояние перманентного внутривенного пожара. Я не вру. Все бы прошло как по маслу, если бы не шериф Ноттингемский. Он заподозрил неладное.
Пропустив нас сквозь игольное ушко, он, тем не менее, успел отметить тот факт, что не таким уж и очевидным выглядело наше лубочное палисандровое небо, развернутое на 180 градусов и представляющее собой насыщенное злаками истины поле.
Я взял соху.
Я взял соху на всякий случай, если кто-то вознамерится вдруг перечить нам в связи с теоретической недоказуемостью конечной полезности продукта творчества. А мы, Художники, такие!
Да и что мне было думать, когда шериф Ноттингемский со всем его коровьим стадом из одного безделья и шутки лишь ради готовил на меня 6 серебрянных пуль, до времени пряча их под половицей… Или под полой. Тут уж не мне было разбираться: замыслы служилых беспричинцев – то, что слишком доступно мишени, чтобы она успевала сориентироваться в методах.
Но пластинки, все же, продавались. И это не могло не внушать того, чего не могло.
Такова уж природа наших малых Родин, что с годами мы становимся все черствее к проявлениям их идиллической благосклонности. И все внимательнее к шерифам, уплетающим казенные булочки с пристрастием одинокого ковбоя с синдромом дихотомии сознания.
Обычно я по привычке говорю то, чего не могу понять, и оттого возможно вышла эта ссора с чинопредставителем. Я не знал, как ему угодить – и потому начал с критики. Никто бы и подумать не мог, что он взъестся на полотно «Параграф» - но художник был слишком известен, чтобы употреблять его имя всуе. Я ответил, адекватно ситуации – и выплеснул ушат оправданных ожиданий прямо на персидский ковер шерифской души.
Суровая реальность контрастов георгиевской ленточки. Когда-то именно этими словами называлось великое произведение. Первое из жанра жанровых эпитафий. На смерть публицистики.
Так вот – не отвлекаясь от темы – я и тут умудрился встретиться с подобным же нечистым явлением: беспощадная явь противоположностей андреевского флага.
Наши прислужники Его Величества Неимператора никогда не сдаются, чтобы вы знали. Они не имеют жалости и не имеют никакого юридического права открыто это демонстрировать. Но при этом – не имеют никакого фактического права ее (жалость) проявлять…
Что было не так изначально – до конца так и не было понятно, но что-то определенно не заладилось в самой корневой системе моей фарфоровой башни. Я глубоко сожалел.
Видимо, пластинки продавались слишком хорошо.
Медь звенела в ушах беспричинно довольных надзирателей.
Тотальное нечто наплывало откуда-то сверху, рождая обрекающий на вечные муки голос Валерия Леонтьева.
О, мое поруганное эстетическое целомудрие!
Часто говорят так: наказание заслуженное индивидуумом прямо пропорционально суммарной массе общественных настроений, если, разделив ее на остатки идеального интеллекта и умножив на чистоту «я» проявленного, проявить полученное при помощи фенофтлеинового коктейля. Но не собственно фенофтлеина. Как приготовляется коктейль? Об этом в моей новой книге «Послесна».
Покупайте пластинки.