Окно напротив

                Окно напротив
                (киномелодрама в пересказе Сявы-Четвертака)

                Мораль сей басни такова…
                И.А.Крылов               



        Белёсое солнце выползало в мутное, утреннее небо из-за унизанных антеннами, облезлых пятиэтажек, словно бельмо.  На деревянной скамье, лишённой спинки, которую в пьяном виде вынесли ногами, то ли куражу ради, то ли вследствие осознания всей тщеты земного существования и невыносимой тяжести бытия,  что порождало творческую меланхолию,  сидели местные гопники, в количестве трёх боевых единиц и дымили, цедя слюни себе под ноги. Бабульки, завсегдатаи приподъездной скамейки, терпеливо поджидали, когда же она освободится, выглядывая из-за занавесок и укоризненно покачивая головами. Делать троице какие-либо замечания никто не решался.
          Гопники сидели понурившись. Самочувствие, вследствие перевыпитого накануне, вещества домашней выработки, содержавшего все шестьдесят процентов органического продукта, обозначаемого в научном и околонаучном сообществе химической формулой  C2H5OH, и являющегося представителем так называемого гомологического ряда одноатомных спиртов, либо этанолом, было до блевотины хреновым. Клыч молча курил, изредка поднося к своему, свёрнутому набок, носу, стёсанные костяшки кулаков, выпуская на них, струи дыма, как будто бы это могло как-то ускорить заживление обширных ссадин и отёков, величиной с грецкий орех каждая. Вчера, уже в беспамятстве, в районе оклеенной множеством объявлений, облезлой железной будки автобусной остановки, он долго и с наслаждением чистил чьё-то хайло. Детали напрочь вывалилась из его памяти, и без того ненадёжной, страдающей множественными прободениями и неспособной сохранить события даже недавнего прошлого. Интеллект, если подобное определение вообще стоило к нему применять, был у Клыча  в зародышевом состоянии. Синтезировать что либо, что было бы хоть на йоту сложнее простейшего, математического действия, типа «2х2=4» он был не в состоянии. Время от времени, вчерашний вечер, фрагментарно, в виде озарений, следовавших друг за другом с приличными интервалами и безо всякой логической последовательности, вбрасывался в его пещерное мировосприятие. В такие моменты лицо Клыча, напоминавшее объёмное изображение питекантропа, выражало напряжённую работу мысли. Бес, запрокинув голову, выпятив толстые, словно у представителя негроидной расы, губы, в некое подобие трубы, напоминавшей при взгляде на неё сбоку, фрагмент прямой кишки слона, венчающейся сфинктером заднего прохода, выдувал дым, изображая то ли паровоз, то ли пароход, то ли хрен его знает, что. Таким манером он уже выкурил одну сигарету и теперь намеревался выкурить другую. И лишь один Сява Четвертак сидел с каким-то пришибленным выражением лица, словно в его жизни произошло некое, на первый взгляд неприметное, однако, при углублённом рассмотрении – любопытное событие, позволявшее сделать из него совершенно неожиданные выводы. Интенсивная работа мысли также читалась на его маловыразительном лице. С таким,  или подобным такому выражением, наверное, академик Андрей Дмитриевич Сахаров кумекал над непростой задачей: как создать энергетический поток в пятьдесят миллионов электрон-вольт и избежать при этом выхода нежелательной нейтронной реакции в контексте синтеза дейтерия и лития по формуле слияния ядер представленных компонентов 2H + 3H = 4He + n. Наверное, с таким выражением лица Рафаэль Санти творил свою Сикстинскую мадонну в 1514-м году, а тётка Лиза из четвёртого парадного гнала свой самогон. В это говённое утро, Сява выглядел, мягко говоря, несколько необычно. Даже его извечные спутники, собутыльники и подельники Клыч и Бес почувствовали какую-то неожиданную, так несвойственную последнему, романтическую струю.
             Сява то погружался в непонятные, неподвластные пониманию посторонних, размышления, то хитро прищурившись, переносил взгляд куда-то вдаль, то вдруг, хмыкнув, криво улыбался. Недоумение росло. Дальнейшее молчание тяготило. Наконец Бес, которого с самого утра что-то постоянно подбивало и шпыняло, задал вопрос, с пробуждения и до сего момента подспудно интересовавший всех:
        - А чё, бля, бухла больше не осталось?
Сява прищурил левый глаз, оценивая расстояние от скамейки до детской площадки с видом заправского стрелка, затем слегка подался назад и, с хрюкающим шумом вобрал в себя воздух, затем отрицательно покачал головой.
        -  Мы там полфлакона не допили, на утро заначивали – не унимался Бес – кто выжрал, Клыч, ты, что ли?
        - Ы?
        - Я говорю, ты самогонку добил?
        - Не помню…
В следующий момент Сява харкнул с такой силой, что сонные артерии на его шее на миг превратились в толстые канаты и затем вновь скрылись в глубине плоти. Комок, пролетев по воздуху с добрый десяток метров, звонко шлёпнув, впечатался в самый край облезлого, раскрашенного под мухомор, грибка детской площадки, свесился вниз и замер в таком положении. Сява удовлетворённо хмыкнул и полез в карман линялого, китайского «Адидаса» за сигаретой.
         - Клыча с бухлом наедине никогда нельзя оставлять – упавшим голосом, безапелляционно заявил Бес – у них, сука, любовь до гроба. Вообще о товарищах не думает, эгоист хренов. Дохни тут теперь…
        -  Пива бы – лязгнул челюстями питекантроп.
        -  Ага. И бабла полные карманы. Иди, догоняй того лоха, у которого ты вчера «лопату» отжать не догадался.
«Лопатами» в их среде назывались большие, по преимуществу, кожаные портмоне, набитые купюрами всевозможного достоинства. Клыч безо всякой задней мысли попросил вчера сигарету у какого-то, прилично одетого мужика, непонятно зачем очутившегося в среде их обитания – на окраине, но тот осторожно ответил, что не курит и сунул трясущимися руками, прямо в экскаваторные ковши, ни черта не понявшему Клычу, радужно сверкнувшую купюру, мол, на сигареты, на секунду засветив коричневый, кожаный «лапоть», дорогущий на вид, что стало ясно даже такому троглодиту, как Клыч.  Затем отчаянно замахал проезжавшему мимо, грохотавшему, грозя развалиться на ходу, Уазику, прыгнул в его запыленное, пропахнувшее трансмиссионной смазкой, потом и дешёвым табаком нутро и был таков. Мысль отобрать у фраера лопату с башлями явилась слишком поздно. Если бы не УАЗ, подвернувшийся этому лоху как нельзя вовремя, праздник жизни, наверное, продлился бы целую неделю. Кляня нерасторопного Клыча на чём свет стоит, зажав в кулаке неожиданно обретённую надежду, в виде пятисотенной купюры, Бес погнал в Сявин дом, к тётке Лизе, договариваться. С этой купюры и нахерачились, приобретя дешёвого самогону, валившего с ног, так, как валят боевые отравляющие вещества нервнопаралитического действия, типа «зарин». Остатки средств исчезли неведомо где. Вчерашний вечер все помнили лишь отчасти. Какие-то ларьки, один из которых Клыч чуть не развалил, обхватив его своими ручищами и раскачивая его в разные стороны, продавщица Людка, никак не хотевшая никому давать, хотя обычно  никто и никогда особо не интересовался, хочет она или нет, а сразу раскладывал её там, где заставал, внезапные, ярко-синие сполохи патрульного автомобиля, зигзагообразный бег, обнаружение исчезновения Клыча, пока Бес и Сява, судорожно дыша и выкашливая лёгкие, приходили в себя на территории заброшенного завода, куда их загнала погоня, которой, как потом оказалось, не было вовсе, а за патрульный автомобиль спьяну приняли аварийную газа, банально приехавшую на вызов…   В общем, всё как всегда – былое и думы. Сначала делаем, потом думаем, что делать с тем, что наделали.
             - А ты чё это такой загадочный сегодня? – превозмогая зевоту, поинтересовался у Сявы Бес – на умняке с самого утра, чё, в президенты решил податься?
             - Да, бл...дь, кино ночью одно смотрел. Со смыслом.
             - Ни хера се, тебе ещё до кина было? Я вон, только очнулся недавно, и то, если б не в сортир, хер бы до обеда встал. Чё за кино-то?
             - «Окно напротив».
             -  Ну, и про что?
             -  Там марамойка одна всё килишевала, дать одному типу, или не дать.
             -  Х...ясе, Сява, ты меня в затруднительное положение ставишь. Чё теперь про тебя думать – не знаю. То ли ты в задрота какого, превращаешься, то ли твой культурный уровень растёт, сука, на глазах.
             -  А х...ли тут понимать? Кино со смыслом. Это тебе не тупой мордобой какой-нибудь, которые вы с Клычом на DVD зырите постоянно. Рэмбо-х...ембо, Роки-задроки. Тут головой думать надо. Хотя мои последние слова к Клычу, наверное, не относятся.
              - Ну и над чем там думать было? Дала - не дала? Не даёшь – иди на хер. Следующая. Чё мозги без толку сушить?
              - Не, там всё по-другому. Не так, как у нас.
              - А это тогда как? Как в сказке, что ли?
              - Да нет. Короче – жили-были мужик и баба. Мужик в ночные смены где-то горбился, на заводе, что ли, чёрт его знает. Баба на птицефабрике – битых кур в кульки паковала. Ещё у ней подруга такая была, страшная, как Клыч с бодуна. С негром каким-то кочумала и двоих сопляков прижила от него, короче.
              - О-па. А чё негру этому тут надо? В Африке резко похолодало, что ли, иль бананы кончились?
              - Да это не у нас. Это в Италии всё было. Не сбивай.
              - А-а-а. Ну-ну.
              - Так вот. Ведут они как-то детей по улице, а тут стоит какой-то лошара, лет за семьдесят и баблом во всех проходящих мимо, тычет.
              - Бля, сказка… и ломиться от него не надо. Бери себе и иди. Сам ведь даёт-то. Наверное, в Италии везде так. Рай у них там, в этой Италии.
              - Да нет же, у этого деда каску набекрень своротило, короче. От старости, а может ещё от чего – хер его знает. Они его – как мол, тебя звать, старый хрен, а тот – в глухой отказ. Не помню, мол, не знаю, не привлекался. Ну, решили они его, короче, ментам сдать. А то ходит тут по Италии, кукушка свалила, шары свои таращит, пузыри надувает, башли раздаёт кому ни попадя. Менты их нахально завернули, мол, у нас тут и так очередь, девайте его куда хотите.
               - И чё, бабло у деда не отобрали? Фантастика. Наши менты бы не закобенились. И ещё парочку таких дедов бы попросили подогнать.
               - Не, не забрали. Короче, мужик этот говорит – давай его домой к себе пока пристроим. А баба сразу в крик – на кой он нам, самим шамать нечего, детей двое, каля-баля, тополя и всё такое.
               - А бабца ничё?
               - Ну… нормуль. Сисек только нету.
               - Беда. А жопа-то хоть есть?
               - Да не в сиськах и не в жопе тут дело. Ну… я б её отхарил. Чем-то она цепляет. Короче – сидит этот старый хмырь у них. Тут малые к нему подкатили, а он им военную тайну-то и открыл. Семёном его звать, как оказалось. То ли форточка какая в башке на секунду отворилась, то ли спецом  не кололся. Выжидал, короче.
                - Прямо таки и Семёном? А чё не Джоном каким-нибудь?
                - Хрен знает. Сказали – Семён. А чё, в Италии Семёнов быть не может?  Тебя бы, или Клыча, к примеру, тоже как-нибудь по-другому назвать могли. Антонио, к примеру. Чего бы и нет?
                - Ох...еть. Слышь, ты, Антонио – переводя дух, с натугой произнёс в адрес тупо таращившегося в пространство Клыча, Бес – есть ещё курево? Ну и дальше чё – продолжил последний, получая вожделенную сигарету.
                - Короче, по соседству у них типок один смазливый проживал и на бабу эту глаз положил давно.
             -  А пень этот старый чё?
             -  А он так и жил у них. Баба сильно против этого возбухала и решила, что не уймётся, пока деда этого не прояснит, или пока ментам его не сдаст. Ну, у деда этого, короче, иногда в башке что-то происходило и он сам не свой становился, начинал по городу бегать, с какими-то привидениями базарить, короче, глюки какие-то ловить. Типа, искать кого-то. А ещё выяснилось, что он раньше, то ли не хило стоял, то ли так, возле умных людей шарахался и всякого разного там у них поднабрался. И пироги он офигенные пёк. И малым разные подарки делал. Короче – стала она к нему привыкать. А мужик ейный, деда этого в дом привёл и забил на него, живи, мол, как хочешь. А тут этого деда очередной раз перемкнуло и он прямо из кабака, в который они заехали, куда-то двинул и в какие-то ворота стал ломиться. Ну, та за ним. А тут  сосед этот, как будто мимо проходил, мол, здрастье, мол, что, дедушке вашему совсем кисло? А та ему – мол, не дедушка он мне, это дурачок мой его к нам в дом притащил и теперь чё с ним делать, ума не приложу.
             -   А он сам где был, её мужик-то? Чё, за ней не пошёл, что ли?
             -  Вот ты тупишь не по-детски, Бесяра. Дома он остался. Харю плющил, ему ж в ночную.
             -  А-а-а. Беда с ними, с соседями этими. Хоть на остров необитаемый от них беги. Оглянуться не успеешь, как он тебе рога оленьи прикрутит. Да это ещё полбеды, а ну как ублюдка евойного нянчить потом придётся?
             - Тебе-то чего, ты ведь неженатый, да и тёлки у тебя нет. Короче – продолжил Сява, резко и шумно втянув в себя воздух через нос – пошли они с этим соседом деда этого прояснять. Дошли до какой-то скамейки, сели побазарить, а эта шмара тут херась – и давай с соседом этим в дёсны сосаться. И что характерно – сама полезла. Тот даже и не намекал. У неё с мужиком накануне ссора приличная вышла. Она ему – мол, какой толк от тебя, бабла нет, ночные смены одни, ещё клоуна этого старого, в дом притащил. Ну, слово за слово – тот её за руку схватил. Я думал – ща, прямой пробьёт для профилактики, ан нет. Зассал он. Пошёл в комнату, на диван упал и в футбол давай втыкать. А та, такая, думает, ну подожди-подожди, я тебе покажу, почём в Одессе рубероид.
              - Вот сука-то! Он же её и пальцем не тронул! Женись после этого. Ну-ну.
              - А соседу этому работу где-то предложили. Переезжать надо. Ну, он чемоданы упаковал и её к себе позвал. Отметить отъезд. Шампанского взял.
              - Дебил. Взял бы лучше водяры, х...ли с этой газводы толку …
              - Она пришла и с порога – на шею ему – хлобысть! По засосам прошвырнулись, облапили друг друга и в койку рухнули.
              -  И чего он там у ней налапил? Ни жопы, ни сисек, мослы одни. Чё, за лохматую сразу ухватился?
              -  Ну… надо же чиксу завести. Интеллигентные люди и о других думают, не то, что ты. Тебе бы полкило за гланды – хлобысть, и сразу в пилотку, а там – хоть не рассветай. Никаких тебе прелюдий. Тёлке ещё повезло, если ты ей рожу не набил. Тут всё по-другому. Выясняется, короче, что баба эта давно за ним из окна своего следила. Как он тёлок к себе водил, а он, как потом оказалось, следил за ней. Запала на него, короче. Мало-помалу, дело до «харева» дошло. Заметь – шмара сама напросилась. Ей подруга всё долдонила – дай ты ему, мать, глядишь – выскочит он из твоей головы. Редкая удача. И тут, короче, фраера и прорвало. Ну ладно, я понимаю, там, мочалка козырная, давно хотел её приделать, а тут она сама тебе на кочерыжку лезет. Чего нормальный пацан сделает? Правильно. Он ей так засандалит, что у той бельма на лоб выскочат, а он вместо этого свой говномёт разинул, и давай бухтеть ей на ухо, мол, ты такая, да растакая, да я за тобой в это самое окно уже год целый зырю, да чуть ли не дрочу, когда ты там посуду свою моешь, да как я мечтал об этой минуте и так далее. Минута, бл...дь, две, пять – а фонтан всё бьёт и бьёт. Та такая, мол, в это окно, что ли? Тот такой – ну да. Та в окно – а там мужик её сидит. Скучает, короче. И дети бегают. И перехотелось ей. Всё говорит, не дам.
                - Вот, шкура! И чё теперь? Лысого коня всю ночь гонять?   В "бубен" ей вломить с разбегу, за «динамо», за такое. А взял бы водки – глядишь и заканало…
                - Хорош уже про водку, как вшивый про баню. Короче – дед этот свинтил от них окончательно. Она его как-то там нашла и знаешь, чё потом выяснилось?
                - Ну?
                - Короче – старпёр этот ни хера не Семёном оказался. Семёном как раз-то и звали того, дружка его, которого немцы в сорок третьем увели. Токо я так и не догнал, то ли у них с Семёном дружба такая великая была, то ли того… глину они с Семёном друг у друга втихаря месили. В смысле, может он  Семёну этому тупо в «гудок» заправлял всё это время. Или тот – тому, пока фашисты не пришли. Голубятня, короче. Вот этот момент, сука всё кино паскудит. Поди, короче, их там разбери, там теперь мужики друг на друге женятся. Наверное, скоро по закону даже собаку нахлобучить у них можно будет. Беспредел, короче. А шмара эта опомнилась, короче, когда сосед уже в машину свою прыгнул и со двора отчалил, выбежала за ним в чём есть – в халате каком-то, а того уже и след простыл. Токо задние габариты и успела рассмотреть. А вообще, если отбросить все эти петушиные дела, то всё как-то не так у них, как у нас – не похабно и тупо. Схема  «нажрались – проспались» не канает. Культура. И бабы другие. Таким в и в "дыню" давать западло. Чистые все какие-то. Даже голубца этого трогать неохота. А вообще-то это кино про нормальных людей. Этот старый п...дор, наверное, чисто для разнообразия, для этой, сука, как её... политкорректности, чтоб у ней хер на лбу вырос.
            - Сява?
            - А?
            - Вот я тебя тут слушал-слушал и всё никак понять не могу, а про что же смысл кина этого?  Про какого-то говномеса, у которого башню от старости клинит, или про то, что как бабу не голУбь, она всё равно себе хер на стороне найдёт?
            - Да нет. Смысл в том, что коль она сама тебя в койку тянет – не будь лохом и ботало своё не разевай. А он ещё и пристроиться толком не успел, а уже давай заходиться от восторга – ну, наконец-то, мол, я цельный год ждал этой минуты. А ты не выдавай своих мыслей, а то и подумать не успеешь, как она ноги с шеи твоей свесит по обеим сторонам и командовать примется – сегодня не хочу, завтра не буду, давай мне шубу, хату, барахло и все дела. А так бы ты сам решал, оно тебе по жизни надо, или нет. Сегодня шпарить кого-то или самому спать ложиться. На своё усмотрение. Но понимаешь, как-то всё равно оно у них не так, не по-свински, чего-то такого там есть… человеческого, что ли, ну, не объясню я в один присест.
             - Ага, голубятня сплошная да чиксы ох...евшие.  Чердак от хорошей жизни едет, так надо же паскудство, бля, вокруг себя развести…  Ты смотри, не увлекайся, а то кореша старого терять неохота. Не ищи чего-то там, где его никак не может быть. Всё  без кина твоего  и так ясно. Лучше бы придумал, как нам раздуплиться, а то сил моих больше нет. Антонио, сигарету мне гони.
Клыч молча протянул Бесу измятую, словно извлечённую из известного места, пачку.
               Вопреки пессимистическим прогнозам, день сложился лихо. Людка позвала их на именины своей подруги. Водки и пива было под завязь. Праздник состоялся. Соседи до позднего утра прижимали подушки к многострадальным своим головам, пытаясь заснуть и абстрагироваться от Шатунова, с его «Белыми розами», Лепса с его «Рюмкой водки» и «Лесоповала», со всем его репертуаром, гремевших децибелами на весь этот и несколько окрестных дворов, в сопровождении пьяных воплей, заздравных тостов и похабных анекдотов, рассказываемых во всё горло, словно миру не терпелось их послушать, взрывов пьяного хохота и проч.  Ещё с вечера Людка изъявила желание ложиться в койку с Сявой-Четвертаком. Всё ещё настроенный на лирический лад Сява хотел поговорить с ней, о чём-нибудь отвлечённом, о чём-то таком, что выходило далеко за узкие рамки их жизненных интересов, да не смог внятно оформить свою мысль. Людка только непонимающе таращилась на него. С досады плюнув, Сява в этот вечер просто ухерачился в бревно, так, что нелепые мысли о том, что бывают же в жизни всех нормальных людей нормальные отношения и чувства, не  сводящиеся к пьянству и животному пореву, напрочь покинули его мятущийся разум. Среда диктовала свои правила. Жизнь в ней – свои законы и понятия. Что-то такое необъяснимое, какое-то мимолётное наваждение на одно краткое мгновенье прикоснулось, пахнуло тревожно-сладостным ароматом неизведанного и чарующего, и вновь улетело прочь. Всё это случайное и наносное назавтра, словно  Стикс укроет в своих водах не менее мрачный и непроницаемый Бодун.  Quae sunt Caesaris Caesari. Оставьте Кесарю кесарево, как призывал апостол Матфей. Иной жизни, наверное, и не будет. Да и хрен с ним.