Ю. И. Крашевский. Витолорауда. Фрагменты поэмы

ОТ РЕДАКТОРА

             Юзеф Игнаций Крашевский, который воспитывался в Романове на Подлясье и отцовском Долгом на белорусской земле, получил аттестат зрелости в Свислочи и был студентом Виленского университета, а потом в течение более 20 лет проживал на Волыни, этот один из наиболее выдающихся представителей польской литературы XIX века, являет собою одновременно яркий пример писателя «пограничья», о котором  молодая люблинская исследовательница Агнешка Прымак-Левтак пишет, что на его самосознании просто «стоит печать литовско-польского пограничья».(Под литовскими здесь имеются в виду земли, входившие когда-то в состав Великого княжества Литовского. – Прим. пер.)

             (…) Литовский регионализм, многократно подчеркиваемые эмоциональные связи с землей и культурой Литвы, культ князя Витовта, обращение к истории Литвы в научных трудах – наиболее характерные проявления этой «печати».

             Белорусский читатель получит в руки перевод специально подобранных фрагментов выросшей из этих эмоциональных и культурных связей Крашевского с Литвой большой эпической трилогии «Анафеляс»,  появившейся в 1840 – 1845 годах. (…) Книга представляет композицию из фрагментов первой части трилогии, «Витолорауды»*,  где описываются драматические попытки рожденного богиней любви Милдой от человека мифического «гиганта» Витола  избежать мести оскорбленных богов. Приводятся также генеалогия литовских богов, описания верований, обрядов, обычаев.  Для перевода было использовано второе исправленное издание 1846 года с иллюстрациями Винцентия Смоковского и нотами Станислава Монюшко к текстам песен «Витолорауды».

             Подобранные переводчицей Русланой Гусевой фрагменты  вполне выражают суть произведения – позволяют понять драму главного героя, а также заглянуть в мир литовских дохристианских верований и мифов. Необычайно высоко эти поэтические картины верований и прошлого Литвы оценили в девятнадцатом веке деятели литовского национального возрождения, о чем свидетельствует высказывание Юргиса Микласа:
             «(…) это произведение имеет для литвинов такое же значение, как «Илиада» и «Одиссея» для греков, «Энеида» для римлян, «Ветхий Завет» для евреев и «Новый Завет» для христиан».** (…)
      
                АННА ЧОБОДИНСКАЯ-ПШИБЫСЛАВСКАЯ,
               директор музея Ю.И.Крашевского в Романове (Польша)
                Перевод с польск.


*В «Витолорауде» речь идет о дохристианской Литве-Жмуди (прим. пер.).

** И это несмотря на то, что, по замечанию В.Коротынского,  даже названия горы вечности АНАФЕЛЯС не было в литовском языке. При работе над трилогией Крашевский пользовался трудами Т.Нарбута, впоследствии обвиненного в фантазировании и поэтизации научного материала (прим. пер.).
               

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
       
             (…) Юзеф Игнаций Крашевский не переводил на польский язык литовское слово «рауда», что означает «погребальная песнь». Отсюда «Витолорауда» - это погребальная песнь по сыну богини любви Милды Витолу – главному герою поэмы.
             
              Названия отобранных фрагментов, даваемые в скобках, принадлежат переводчику. У автора поэма разбита на главы.



ВИТОЛОРАУДА
           
Фрагменты поэмы


( СУД  ПЕРКУНА  НАД  МИЛДОЙ )

     Дрожа вся, стала Милда пред Перкуном.
Вокруг него в молчании сидели
Богини, боги, остальные духи.
Все задрожали, лишь взошла на Дунгус;
От изумленья их уста закрылись
И шепот стих; всегда так перед бурей
Стихает ветра шум и туч движенье.
Так в небе все молчанием глубоким
Объятое, дрожа, ждало развязки.
Но Милда, распустив власа златые,
В разорванных одеждах, вся в слезах,
Стояла смело пред отца очами;
И, беззащитная, его суда
Ждала безмолвно средь богов притихших.

     Вот Прамжу, тот, кто все на свете знает,
Так уважаемый Перкуном Прамжу,
Что стар, как мир, и мудр, словно время,
Один среди молчавших голос подал.

     - Сын мой! – он молвит, глядя на Перкуна. –
На камне предсказаний говорится,
Что Милда раз полюбит человека
И от него родит богатыря,
И ту любовь ее простят ей боги.
Ты знаешь: что предсказано Предвечным,
Того никто, мой сын, не избежит;
Ни ты, ни я судьбы не переломим.
Простим же Милду. Ей уже то кара,
Что тот убит, кто так ее любил,
Что от стыда горит ее чело,
Душа больна сознанием проступка.
    
     Но задрожал Перкун, весь в стрелах молний,
Бросая взор на Милду, полный гнева,
- Нет! – говорит. – Коль камень предсказаний
Хранит слова те от рожденья мира,
Что Милде суждено от человека
Родить и боги ей простят измену,
То о ребенке этого не скажешь!
Пусть признается, где его укрыла,
Чтобы схватить и в море утопить
Иль на съеденье дикой твари бросить.
Тогда свободной на Дунгус вернется.
Коль не она – ребенок незаконный,
Отправленный в страну теней Поклуса,
Над матери проступком тыщу лет
Пусть слезы льет. Да, Прамжу, не накажем –
Начнут искать все средь людей любимых,
Заполнят мир богатырей потомством,
Которое сюда к нам доберется.

     Но Прамжу, гладя бороду седую,
Ответил:
         - Сын мой! Не тревожь ребенка.
Написано на той скале старинной,
Что и Перкун его не одолеет,
Что на земле он будет всех сильнее
И на весь мир свое прославит имя.
И, если месть твоя здесь бесполезна,
За что ж терзать его, ей сердце ранить?

     - Написано,что я - властитель молний,
Земля дрожит, когда в нее ударю,
Когда пошлю двух только великанов,
Моря ее из берегов выходят,
Я, что кивком гублю людишек тыщи,
Как насекомых, выдохом сметая,
Я ничего не сделаю? Ребенку?!

     - Написано так на скале судеб.
Тот приговор мы отменить не в силах.

     И, слыша это, тихо сердцем, взглядом
Благодарила Милда Прамжу. После,
Вдруг осмелев при мысли о ребенке,
Грозному богу посмотрела в очи.
- Отец! – вскричала. – Как ты строг к ребенку,
Как строг ты к Милде, дочери твоей!
Чем я такую заслужила кару,
Тем, что впервые за тысячелетья,
Сама, всем приносящая любовь,
Которая страданья облегчает
Живущим на земле, – одну лишь каплю
Ее взяла себе? И нет прощенья?
Богиня моря рыбака любила –
Ты молниями сжег ее чертоги,
Лишив потом над водами всей власти.
Так это суждено и мне? И сыну?
Нет снисхожденья ни к кому? Отец!
Но человек, убитый по приказу,
Что дал ты, – был любви моей достоин.
Ведь облик божества в момент рожденья
Был Лаймой дан ему, как и душа,
Столь чистая, как души наших духов.
Ромус, Перкуне, стоил той любви,
Так было предназначено судьбою.
Такого больше не было в Литве;
От моря, что ей берега полощет,
До моря, что у света на краю,
Такого больше никогда не встречу.
За что же так карать меня? И сына?
Если уж кто виновен – так судьба,
А вслед за нею не дитя – я, мать!

     Но закричал в ответ Перкун со злостью:
- Когда-нибудь твой сын, как сын богини,
Бить будет в небо. Малою земля,
И мелкими моря ему вдруг станут,
И все вокруг  покажется никчемным.
Захочет головой достать он неба,
Под ноги мои теменем ударит,
И, может, я его не одолею.
- Отец мой! Только слабым человеком
Был мой любимый и отец ребенка.
Земли, морей и мира, что вокруг,
Достаточно ему для жизни будет.
Иных высот себе он не возжаждет!

     - Если отцовское в нем бьется сердце,
Он, как отец, потянется к богам.
Нет! Пусть его разыщут мои духи.
И если Грайтас нападет на след,
То пусть утопит, разорвет, убьет,
Пускай голодным рыбам в море бросит,
Или отдаст его зверям пушчанским,
Иль духам в пекло прямо в бездну кинет.
Лишь бы исчез тот стыд с лица земли.
Тебя прощаю, сына – никогда.
Беда ему, коли отыщет Грайтас!
Его пускаю, как за диким зверем
Охотники пускают свору гончих.
Пусть из конца в конец обыщет землю,
Пусть ищет его всюду, даже в бездне,
И в водной глуби, в пущах у зверей,
Где только голоса живых слышны,
Земля родит и виден жизни след.

     Тут Прамжу головой седой потряс.
Молчал, но словно говорил очами:
- Напрасны все старания Перкуна,
Он одолеет всех врагов земных
И самого опасного осилит.

     Серебряные слезы потекли
Из глаз у Милды, разрывалось сердце
Ее. И, чувством мести упиваясь,
Смеялись и шептались рядом боги,
Иные ж неприкрыто издевались.
А Грайтас, глядя с облака на землю,
Осматривал ее убийцы взглядом.
Уснул уж Прамжу, стихло все в Дунгусе,
Перкун лицо от Милды отвернул,
На землю духов он ногой столкнул.

      
Дунгус – небо
Грайтас – быстрый
Лайма - судьба



( ПОГРЕБАЛЬНЫЕ  ПЕСНИ  ПО  РОМУСУ)

 
РАУДА

Чего не хватало, что плохо было?
        Зачем ты, брат, нас бросил?
Пусто в хате, и все не мило?
        Кто-то тебя расстроил?

Иль не было пущ, зверьем богатых?
        Иль для охоты оружья?
Или закончились все припасы –
        И нечего дать на ужин?

Разве мы мало тебя любили?
        Жена ли была неверной?
Дети твои непослушными были?
        За это их бросил, наверно?

Зачем, почему ты нас оставил?
        Нашей любви не увидел?
Жене и матери сердце ранил,
        Сестер и братьев обидел?


РАУДА  II

       Вайделот

Пошел, куда тени отцов позвали,
К востоку, на вечности горы,
Злых духов стрелами с ядом жалить,
Пить белое пиво,
    не печалясь,
Гонять за зверем свободно.

Бросаю я в твой костер могучий
Орла и ястреба когти.
С ними взберешься на горные кручи,
Пропасти минешь, пройдешь сквозь тучи,
Достигнешь цели, не дрогнув.

    
РАУДА  III

      Тилуссоны и Лингуссоны

Видим духа – летит на восток;
        Дерзкий под ним конь;
На нем серебряные доспехи
        И золотой шлем.

Уже по ровной дороге скачет
        По небу на восток ;    
Каждой рукой три звезды схвачены,
        С неба высокого.

И на плече у него сокол,
        И пес за ним вслед,
И вместе с ним товарищи верные
        В восточный летят свет.

За ним плывут его предков тени,
        Звезда бросает свой луч –
Летят, летят, и вдруг мгновенно
        Скрываются в золоте туч.


РАУДА IV

            Лингуссоны

Не плачьте о нем – там край свободы,
         Там наших предков свет;
Он будет всегда молодым и гордым,
         Уйдя туда в цвете лет.

Не плачьте о нем – ему там спокойно:
         Ведь ляхов нет средь них;
Русин и немец не ведут войны;
         Он будет среди своих.

С тенями славных рыцарей, предков
         Злых духов будет гонять.
В стада зверей из луков метко,
         Сколько захочет, стрелять.

Будет пить пиво рогом зубриным;
         Тени врагов будет бить;
Сядет за пир с богами счастливыми,
         Будет стрелять, есть и пить.


РАУДА V 
      
     Вайделот

Дух его уж спешит на Анафель,
        По скользкой дороге летит,
        С повадкой рыси, с когтями ястреба,
А конь бьется, дрожит и храпит.

Напрасно Вижун глядит из пещеры,
        Разинув пасть, зубы ощерив,
        Он в гору несется, не видя твари,
Глядя вперед, куда путь его манит.

Вот уж вскочил, за ним псы и слуги,
        И три звезды светят, и рядом сокол,
        И длинная свита теней следом,
И вместе все летят к востоку.


Вайделоты, Тилуссоны, Лингуссоны – языческие жрецы
Анафель, Анафеляс – гора вечности
Вижун – дракон



( ДЕТСТВО ВИТОЛА)

       Крумине в глубь лесов дитя отдала
На воспитанье женщине простой,
Чтобы укрыть его от глаз Перкуна,
Чтоб рос в убогой хате незаметно.
Вскормленный черной исхудалой грудью,
Тряпьем укрытый, сын богини Милды
С младенчества всосал пренебреженье
К богатству, силы для борьбы за жизнь.
Приемные родители его
Не раз глядели в страхе и тревоге,
Как его нежил в колыбели Жалтис;
Как псы, смирясь, дрожа, пред ним ложились;
Когда без взрослых на дворе один
Играл он с братьями и сестрами своими,
Из леса вышел волк и полз к нему,
Приползши же, лизал ему он руки;
Не раз орлы, те дети вечных пущ,
Несли ему из дальних мест подарки,
С деревьев незнакомых – ветки их,
Цветы невиданные с берегов чужих;
Когда он засыпал в тени под дубом,
Слетались голуби вокруг него
И ворковали, чтобы дольше спал.
Родителям то было непонятно;
Чужой ребенок божеством казался;
Все, кто жил в пуще, кланялись ему
И окружали нежною заботой.


Крумине - богиня зерновых
Жалтис - уж



(КРЕВЕ-КРЕВЕЙТЕ ЗНАКОМИТ ВИТОЛА С БОГАМИ И
НАРОДНЫМИ ПРАЗДНИКАМИ)

        Так молвил старец, вглядываясь в небо.
А Витол, жадно тем словам внимая,
Забыл на время обо всем на свете.
Потом наставник о богах поведал:

       - Тот вечный, неизменный и незримый,
Кто предсказал, что будет через годы,
Чей приговор не изменить на волос –
То Оккапирмас, главный над богами.
Сын его Прамжу - над землей хозяин,
Следит за исполненьем предсказаний,
Читает, что написано на камне,
Что будет, зная, изменить не в силах. 
Перкун людей извечно держит в страхе;
В его руке пучок слепящих молний,
Грозит он, если честь богов задета,
И молнией людей карает в гневе.
Не смотрит на людскую мелочь Прамжу,
Он на скале судеб читает судьбы,
О том, что было, будет чрез столетья,
На землю редко обращая взор свой.
Только Перкун людей разит стрелою,
Деревья валит, сокрушает пущи;
Но когда Прамжу по земле ударит,
Начнет трясти ее рукою сильной,
Вся в страхе сотрясается земля.
Перкун же власть свою с другими делит:
Сотвар за свет дневной, за воды - Атримп,
Поклус - за пекло, где стенают души,
Земенник за плоды нив отвечает.

       О множестве богов поведал старец,
О жертвоприношеньях, предсказаньях.
       - Когда приходит новый год весною,
Карвилис дарит всем лугам наряды,
Тогда мы праздник Милды отмечаем.
То божество великое, что братски
Нас всех роднит в объятиях любви,
Напоминает, что однажды девять
Племен от одной пары появилось;
То божество великое: супругам
Дарит согласье доброе, достаток.
Идут стар, млад и зрелые мужчины
И жертвы на алтарь ее слагают:
Старик, что вспомнил о любви прошедшей,
И молодой, что ищет встречи с ней,
Муж зрелый, что продлить ее стремится.
Даже зверье, власть Милды признавая,
У ног ее ложится; пущ питомцы
Борьбу бросают, норовом мягчеют,
Едва на них богиня взор свой бросит.
Весной мы также чествуем Пергрубе,
Перкуна просим, чтобы гроз не слал нам,
Свайстикса, чтоб на свет он не скупился,
Пильвиту, чтобы множила достаток,
А Милду, чтобы сделала все слаще,
Дала согласье, среди братьев мир нам,
Любовь, дороже всех богатств Пильвиты.

       В весны день первый на восходе солнца
Литовские девчата в деревнях
Бегут, чтоб встретить первыми Пергрубе,
В возе Лелюса едущую в небе.
И, кажется, тогда все оживает:
Таинственный то и великий день наш.
И всякое творенье ему радо.
Цветы на солнце весело взирают,
И в этот день их больше расцветает,
Когда Сутинкай освещает небо,
Чем в месяцы, идущие вдогонку.
То день веселья – ожили деревни;
Приносят жертвы молодежь, крестьянки,
Здесь каждый что-то от себя добавит.
Когда ж богине в жертву бьют козла,
Кровь проливая, то звучит молитва:

       - Хозяйка наша! Щедрая Пергрубе!
    Ты, что от стужи всех нас избавляешь,
    Ты, что цветы и травы оживляешь,
    Тебя мы просим: пригляди за нивой,
    Умножь нам урожай, избавь от плевел,
    Колосья подними, как те же травы.

       Если их душат голод с нищетою,
Другой молитвой Аушлависа просят,
Чтоб помощь оказал, здоровья дал им,
Иль Пусхайтиса, бога недр подземных,
Чтоб за них слово пред другими молвил.
Темные люди! Нет, чтоб измениться
Самим и отвести тем месть богов им,
Новых богов на Дунгусе все ищут,
На милость незаслуженно надеясь.
Прежде чем Пильвит им пошлет достаток,
Они, устроив пир, все веселятся,
Теряя время, нужное для дела.
 
       Весною есть и праздник пастухов.
В скотине все крестьянское богатство.
Просят, чтобы ее стерег Гониглис,
А Лелюс своим светом благотворным
Хищных зверей отпугивал от стада,
Если из пущи выйдут вдруг украдкой.

       Когда-нибудь увидишь те обряды,
Что после торжества и угощенья
Кончаются и дракой, и распутством;
Послушаешь ту песенку пастушью,
Что, помню я, весной в долинах слышал,
Когда еще парнишкой юным бегал:

       - Божок Гониглу, паси мое стадо,
   Паси мне бычка и корову,
   Не пускай злого волка, о Ладо,
   На луга наши и в дубровы.

       Мы пасем овечек не сами,
   Ты, волк, нам уже не страшен –
   Со златыми бог волосами         
   Пасет с нами стадо наше.

       Великий праздник Росы лето дарит.
Извечное для нас то торжество.
Праздник из праздников, его начало
В веках далеких где-то затерялось:
Его нам предки из страны восточной
Сюда с богами вместе принесли.
Великий праздник и людская радость!
- Ладо! – зовут все, бегая, безумцы,
И жгут огни, и тешатся весельем,
И всю-то ночь короткую не спят.
А ночь эта полна чудес и тайн;
Толпа же, хоть не спит, но, как слепая,
Пирушками лишь занята и гвалтом.
Беда тем, кто тот праздник оскорбит!
Их люди оттолкнут, накажут боги.
И нищими они в края чужие
Пойдут остаток жизни доживать
С проклятьем братьев на плечах своих,
С отметкой божьей мести на челе.
Той ночью люди от богов могли бы
Обогатиться мудростью и силой,
Но они только при огнях пируют.
И, значит, в этом – их предназначенье.

       Чуть первая коса хлебов коснется,
Как в деревнях уж празднуют зажинки,
Несут Крумине-королеве жертвы,
Что подарила первое зерно.

       Лишь месяц Силью явится на небе,
А в поле все закончены работы,
Тотчас на благодарственную жертву
Земеннику животных собирают:
Бьют их и варят, песни распевая,
И сельский жрец молитвы произносит,
Его на этот праздничный обряд
Из старших всей деревней выбирают.
В Священном Месте идол Земенника
После конца уборки каждый год
Снимают, разбивая на куски,
И ставят новый, освящая жертвой.
Это наука дней давно минувших,
Забыть несчастья, новой жить надеждой.
Может, сокрыта в этом счастья тайна.

       Потом идет поминовенье предков.
Веллоны день. Ее родные просят,
Чтоб духам матерей, отцов, сестер
Сойти она позволила на землю,
Чтоб вместе всем собраться за столом.
Праздник Хавтуры – это день семейный.
Идут все на отцовские могилы,
Еду с питьем приносят для умерших,
Оплакивая их, к столу зовут.
Тот день связует нас с умерших миром.
Не раз тотчас с восточного к нам края,
Оттуда стоном вырваны, молитвой,
Спускаются к земле пониже духи,
Чтобы глазам заплаканным явиться:
То дымкою мечты ночной, непрочной,
То птичкою, щебечущей в кустах,
То мотыльком – на крыльях у него
Дух смерти начертал загадки-руны.
А нищие, наследники умерших,
Остатки пиршества с могил уносят.

       На Илги - праздник грозного Перкуна,
В месяц большой. За ним по деревням
Вайжганта праздник женщины отметят:
Богатство лен несет литвину также.
Дни Месседринес – дни божка Рагута.
Пора безумства, пьянства и разврата.
По деревням тогда в упряжке пестрой
Идола возят с песнею нестройной,
На пир прохожих тихих увлекая:
Жрецы там освящают Потиникай.
Вслед за толпой старухи, старики
Плетутся, вторя этим песням пьяным,
И скачут с криком: - Рагутас, Рагутас!,
В безумстве этом о труде забыв,
Остатки силы, что нужны на завтра,
В разврате долгом люди растеряют,
Считая, что того желают боги.

       В тринадцатого месяца конце
Самый большой из всех – Коляды  - праздник.
Люд жаждет очищенья от грехов
Жертвой-козлом, горячею молитвой,
И жрец всех кровью жертвы окропляет.
А после часа тишины, покоя
К безумству, пиршеству вернутся люди,
И, в Блюкку Вакарс прошлый год сжигая,
Все рады, что он в прошлое ушел;
И новый идол, нарядив, как могут,
Вновь, как сокровище, домой относят.
О! Люд наш, сын мой, любит веселиться.
Все: даже жертвы, праздники богов, -
Заканчивает пиршеством, безумством.
Он храбр в бою, в хозяйстве работящ,
Но завтра даже о себе не помнит;
Он чтит сегодня, будто память предков.
Гроза, что собирается на небе,
Страшна ему тогда, как разразится.
О ней литвин и думать не желает,
Избегнуть не пытается ее он.
Когда полны и хаты, и овины,
Едят и пьют, покуда есть запас;
Наступит голод – все куда попало
По свету разбредаются за хлебом. 


Креве-Кревейте – верховный литовский жрец.
Карвилис – апрель.
Сутинкай - первый день года.



( КРЕВЕ-КРЕВЕЙТЕ РАССКАЗЫВАЕТ ВИТОЛУ
О НЕБЕСНОМ СВОДЕ )
            
       Так старец говорил, а Витол жадно
Ему внимал душой своей младою.
В другой раз, глядя в небо, мудрый Креве
Впился глазами в блещущие звезды,
И рассказал он Витолу о солнце,
И месяце, и звездах из их свиты.

       - Богиня солнце - месяцу жена.
Является к нам из краев восточных,
Из лона вод, и в золотистом возе,
С гарцующими в упряжи конями
Весь день спокойно движется по небу,
Чтоб воротиться вечером на ложе.
От этой пары звезды появились,
Что ярче всех на темном небе светят.
Те, что поменьше, - малые их внуки.
Невестки солнца ими заселили
Широкое, пустое прежде небо.
Недолго месяц верным оставался,
Как раннею весной, в начале жизни,
В звезду он утреннюю, в дочь, влюбился
И солнца избегал, бродил ночами.
И пред зарею в небе равлекался.

       Раз поднялась пораньше с ложа солнце
И с утренней звездой его застало,
Тотчас же меч огромный свой схватило
И надвое лик мужа разрубило.
С тех пор был Менес осужден навечно,
И каждый месяц за вину свою он
Восходит, рассеченный, до поры той,
Пока ему лик солнце не воротит.

       Большую ту звезду звать Вакарине,
Вечернюю, что в первый день земли
Из первых солнца с месяцем объятий
Уж в сумерках на небе появилась.
Она светить нам с вечера приходит,
Под утро исчезает, чтоб при солнце
Ей отдохнуть день перед новой ночью.

       Поменьше звезды связаны с людьми.
У каждого из них звезда Гульби есть.
Горит, покуда на земле живет он,
И падает от Никирптой руки.
Сколько раз, сын, звезду ту замечаешь,
Что, гаснущая, падает на землю,
Знай: умер человек, чей дух взлетает
В Вижуна пасть иль на востока горы.

       Тот старец с бородой известен свету
Как Удегита, вещий предсказатель.
Когда к земле он бороду опустит,
Мор, голод, войны стряхивает людям.
Он в первую же ночь по свадьбе солнца
Неверность месяца предвидел первым.
И вместо песни свадебной танцорам
На головы обрушил предсказанья.
Взгляни на север – там Грижулас светит,
Воз без коней загадочный стоит там.
Давным-давно, на той же свадьбе солнца,
Везя девицу к липам рощи Лаймы,
Он сломанным остался на дороге.
Дорогой птиц зовется полоса та.
В восточный край по ней стремятся души.
Юкштандис, ослепительный Тикутис,
Та яркая звезда – звезда Перкуна,
Извечна, как и он, как он, бессмертна.
Другие звезды наших всех богов,
Что в лицах их стократно отразились,
Поменьше – над людскими головами.
Сколько их видишь наверху блестящих,
Столько богов есть, духов и людей,
И каждый в небе жив звездой своею.
И всеми управляет Жвайгждунока.
То сбросит вниз, коль кто-то умирает,
Зажжет, если дитя на свет родится;
Она им свет берет из воза солнца
И каждый день всем на плечах разносит.
Супруга бога звезд с ним вместе стадо
Пасет ночами на равнине синей.

       Так молвил старец, каждый день и вечер
Наукой новой юношу питая;
И, как пещера на морском прибрежье,
Куда веками складывает море
Сокровища, янтарь и самоцветы,
Пока рыбак не заберет нашедши,
Так старец знанья, что сто лет копил он,
Теперь лишь вылил из души своей.
А Витол, полон юности запала,
Все поглощал, как прежде, ненасытный,
И снова жаждал, и просил о большем.
Два года так в Ромнове протекло,
Сменились мысли, шире стало сердце.
Уж видел мир, куда попасть был должен,
Предчувствием души, наукой старца.
Уже мечтал о будущих боях он,
И не такою страшной жизнь казалась.
Не сокрушался об отце он старом,
О хате в пуще и забавах детских,
Которые не раз пред тем оплакал.
Почувствовал в душе он жажду боя,
Стремление с судьбой сразиться в схватке,
Которых кто хоть раз не ощущал?


Удегита - комета.
Дорогой птиц зовется полоса та… - имеется в виду Млечный Путь.
Ромнове – главное святилище литовцев.



( ВСТРЕЧА  ВИТОЛА  С  ПРИЕМНЫМИ  РОДИТЕЛЯМИ)

       Старик оружье бросил у порога,
Пыль с ног стряхнул, снял с головы башлык
И, открывая дверь, приветил гостя:
- Пусть будет хорошо вам в доме нашем.
- И тебе, старче, пусть помогут боги, –
Ответил Витол – пусть же вам Пусхайтис
У Маркополя выпросит достаток.
С охоты возвращаетесь?
- С охоты, - ответил старец, –
Милый гость, с нее!
И, говоря, в глаза ему смотрел,
Словно припоминая чей-то голос,
Пытаясь отыскать черты ребенка
В лице мужчины, глядя удивленно.
- И что, удачной выдалась охота? -
Спросил с улыбкой снова странный гость.
- Не очень, пане! Несколько уж лет,
Как мой приемный сын, сиротка бедный,
Пошедший на охоту в первый раз,
Пропал, да так, что никаких следов
Найти не смог я, и от той поры
Мне не везет в хозяйстве и охоте.
А боги знают, как предупреждал.
Но молодому лес – вода для рыбы.
Не помогли мои предупрежденья.
Лиса перебежала нам дорогу,
Хотел вернуться - он не согласился.
Велел ему стоять, спустив собак, –
В лес полетел он и пропал бесследно.

       - И как давно? – вновь спрашивает Витол.
- Лет не считал, но несколько прошло.
Одно копье нашел я в самой чаще
И больше ничего о нем не слышал.
Если б зверье сожрало, то одежду
Нашел бы, может, кости б схоронил.
А обыскал я все леса в округе,
И нет в них места, где не побывал.

       - И кем же был тот бедный сирота? –
Вновь с интересом спрашивает Витол.
- Его еще ребенком принесла
С двора Крумине тайно нам служанка,
Спеленутого, в белом полотне,
И обещала щедрую награду.
Но, когда парень по моей вине
Пропал, никто о нем не вспомнил боле.
Мы о награде и просить не смели.
За что награда? Мы боялись кары.
Страшна великая Крумине в гневе.
- И что, о нем никто и не спросил? –
Со вздохом горьким гость переспросил.

       - Никто. Лишь прошлым летом та служанка
Случайно встретилась мне в поле снова.
- Ребенка нет уж? – задала вопрос.
- Нет! – я ответил, убежать пытаясь.
- Я знаю! – закричала, уходя,
Но не грозила местью или карой
И ничего уж больше не спросила.
Я думал: как она о том узнала?
И почему мне больше не сказала
Ни слова – был он никому не нужен?
Я ж не однажды слезы лил о нем.
Ах! Был бы мне сейчас подмогой в доме.
С медвежьей силой и умом ужа,
С отвагой волчьей и сноровкой рыси.

(…)

      - Не плачь, отец! – Я жив и снова с вами –
Воскликнул Витол, обнимая старца. –
Я Витол ваш, тот бедный сирота.
- Ты!! - вскрикнули тут разом старики. –
Ты,пане?! – Сразу все забывши беды,
И плача, и смеясь одновременно,
Ну обнимать его и целовать.
Посыпались вопросы – Витол наш
Был рад, словно и впрямь к родным вернулся.

(…)

       Но Витола иная жизнь ждала.
Бороться надо было с духом мести,
Весь мир познать и богатырской славы
Добиться. Знал он, что богини Будте
И Лайбегельда непрестанно в душу
Ему метали жажду битв и славы.
И сам не мог он той спокойной жизнью,
Охотясь, отдыхая, на безлюдье
Жить полнокровно. Ведь Креве-Кревейте
Уж объяснил ему, как свет велик,
И будущность иную предрекал.
Дух молодости гнал его все выше,
Звал на борьбу со слугами Перкуна,
В далекие края, за бранной славой.
Напрасно отговаривал отец,
Остаться уговаривали братья.
Ёдзь бил копытом, приходил под дверь
Хозяину напомнить об отъезде,
Поторопиться призывал в дорогу.
И каждый раз от ржания коня,
Словно от рога битвы, сердце билось.
Должен был Витол с близкими проститься.



( БОЙ  ВИТОЛА  С  ДРАКОНОМ  ПУКИСОМ)

       Под той горою, где погибли кони,
Рожденный из их тел драконом Пукис,
Несметные сокровища стерег.
Спал, когда вдруг услышал из пещеры
Призыв к войне. Проснулся и увидел
Вокруг людей бесчисленные толпы.
Тогда, упершись о скалу когтями
И кожаными крыльями взмахнув,
Свистя, навстречу Витолу он выполз.
Единственный защитник той горы:
Больше никто не смел стать против войска.
И новые послы уж торопились,
Но задержались, увидав дракона.
Один лишь Витол встал против него,
В правой руке держал он меч волшебный,
Еще имел пращу, топор и лук.
Противник же - отравленное жало,
И взор, что мог убить молниеносно,
И крылья, что так высоко возносят,
И когти, чтобы жертву рвать свою,
И зубы, что блестят в открытой пасти.
Но Витол пред врагом не отступил,
Богу войны принес он в сердце клятву
И шел к дракону. Вот остановились,
Открыто поглядев в глаза друг другу,
Шаг сделали, друг друга меря взглядом,
Пугая только, тот - оружьем грозным,
Тот - острыми зубами и когтями.
А войско, наблюдая то в молчанье,
В преддверье битвы задрожало в страхе.

       Но вот дракон на кожаных крылах
Поднялся ввысь и, пасть свою ощерив,
Вниз ринулся и воина ударил.
К борьбе готовый, Витол твердой пикой
Ткнул ему в нос, сек голову мечом;
Меч изо лба одни лишь искры высек,
От пики на зубах труха осталась.
Шаг отступивши, Витол взял пращу,
Собрался и прицелился меж глаз
И с криком твари в голову ударил.
Со свистом камень воздух прошивал,
Но, головы драконьей лишь коснувшись,
Скатился вниз, бессильно пав на землю.
Дракон все так же двигался к нему,
Шипя с угрозой и пронзая взглядом,
Стараясь встретиться глаза в глаза,
Чтоб ужасом врагу наполнить душу.
Но Витол его взгляда избегал.
И, пятясь, натянул он тетиву.
Потом стрелу, отравленную ядом,
Прямо в раскрытую направил пасть.
Она исчезла, сожранная сразу;
Но видно было по глазам, шипенью -
Дракон все понял и почуял боль он.
К горе прижатый, Витол не бежал;
А когда Пукис бросился к нему,
Как на коня, вскочил ему на шею,
Чешуйчатый рукою стиснув панцирь,
Язык с глазами у дракона вырвал.
Чудовище тогда, забив крылами,
С Витолом вместе взмыло в поднебесье,
По пасмурному небу улетая,
Они за серой тучею исчезли.

       В молчанье мрачном ожидало войско,
Двор королевский наблюдал из замка,
Послы стояли на вершине горной,
Со страхом ждали, кто слетит на землю?
Один лишь свист прошил спокойный воздух,
Над войском вновь молчание повисло.
Обращены глаза всех были к небу,
Когда из тучи выпала громада,
Летя к земле с кровавою струею.

       То был дракон, только с отвислой пастью,
Крылья обрублены, поджаты ноги,
Кровь черная сочилась из загривка,
А выпавшие из орбит глаза,
Как два плода на дереве, висели.
На его шее с поднятым мечом
Сидел залитый кровью победитель,
Без лука и в разодранной одежде,
Но цел и без царапины на теле,
Как будто из похода возвращался.
Упал на землю посреди своих он
И возгласами радости был встречен;
А севера король, что все из замка
Следил за битвой и дракона силой
Своей волшебной укреплял все время,
Когда его увидел бездыханным,
Утратил и последнюю надежду.
Пал ниц со стоном, руки заломивши,
И стоном же ответила гора.
Рыдали в страхе женщины и дети;
С горы спустившись в панике, послы
Назад поспешно в замок воротились.

       Витол тем временем к пещере горной
Шел со своими. Короля ж старшины
Сбежались к королю держать совет.
Что лучше: сдаться и просить пощады,
Или к нему отправить королевну,
Иль подкупить сокровищами войско,
Иль просто взять и тайно умертвить.
Но, когда стали выбирать убийцу,
Смелейшие кивали друг на друга.

       День уплывал. Сокровища дракона
Витол средь войска разделил по-братски,
А труп дракона приказал в пещере
Оставить, камень привалив ко входу…



(ВСТРЕЧА  ВИТОЛА  С  РОМУССОЙ)

Поля пожолкли, и увяли травы,
Мутные воды в русла возвратились;
А ветер, хотя небо было ясным,
Шумел в лесах, и листья отрясал,
И зверя выгонял из рощ на поле.
Шел, погрузившись в свои думы, Витол,
Не глядя на дорогу, среди пущи,
В густую чащу, куда даже осень
Еще не добралась, он пробивался.
Утро все шло, когда источник чистый
Заставил вдруг его остановиться.
Увидел тропку, что вилась к нему,
И средь деревьев на горе дом белый;
И песенку веселую услышал,
Что хорошо известна на Литве:

Эй вы, звери! Эй вы, птицы!
     Всех сюда зову.
Пану моему жениться –
     Вам служить ему.

Дрозд-рябинник в серой свитке,
     Ты коней седлай;
Бобр, ты в шапке из куницы,
     Ими погоняй;

Впереди бежит пусть заяц,
     В песнях знает толк
Соловей. Сорока – в танцах,
     А волынщик – волк.

Я просить буду медведя,
     Чтоб колол дрова,
Ворон нам воды наносит,
     Подойдет спина.

Ласточка в фартучке белом
     Будет миски мыть,
И своим хвостом пушистым
     Белка стол тереть.

Лис, что в шубе паном ходит,
     За стол может сесть,
Там, где сядут молодые,
     Из их миски есть.

Эй вы, звери! Эй вы, птицы!
     Всех сюда зову.
Пану моему жениться –
     Вам служить ему.

       Веселую услышав песню, Витол
Почувствовал на сердце облегченье.
Тот голос, словно чародейской властью,
Укачивал тоскующую душу.
По тропке шла литовка молодая
Со жбаном по воду; за ней пара коней
Тащилась, головы к земле склонивши;
И кучка блеющих овец по тропке
Вслед за хозяйкой весело спешила;
И черный с длинной бородой козел
Важно следил за женами своими.


(ВТОРАЯ  И  ТРЕТЬЯ  ВСТРЕЧИ  ВИТОЛА  С  РОМУССОЙ)

Целую ночь он вспоминал Ромуссу,
Как она стадо у ручья поила,
К нему бежала с мискою орехов,
Отворотившись, прятала румянец.

       Едва Аушра разбудила утро,
Витол из замка вновь пустился в пущу;
Вновь у ручья, как будто бы случайно,
Сел в ожиданье появленья милой.
Прошла минута, тишина стояла,
Потом, как прежде, песня зазвучала:

   О! Сама не знаю, что это со мною!
   На сердце тоскливо и в глазах темно!
         Песню прерываю вздохом!
         За улыбкой – слез потоки!
                Ответь, кукушка,
                Ответь, подружка,
                Что со мной?

   - Может, дома плохо? – кукушка спросила. –
   Может, тебя мать за что-то побила?
         Может, твой ворчит отец?
         Брат обидел, наконец?
                - О, нет, кукушка,
                Не то, подружка,
                Это не то!

   - Может, твоя рута в садочке увяла?
   Может, ты приданого не допряла?
         Может, милый на войне?
         Сердцу боязно вдвойне? –
                - О, нет, кукушка,
                Не то, подружка,
                Это не то!

   - Может, тебе скучно? – кукушка спросила. –
   Потому и в хате отцовской немило?
         Ожидаешь ты сватов?
         От любимого притом?
                - Может, кукушка,
                Может, подружка,
                Может, так!

       Допев слова последние, Ромусса
Глаза подняла  и у родника
Вновь Витола увидела нежданно;
Ромусса снова убежать хотела,
Сама не зная, что ей делать дальше.
Лицо ее румянцем пламенело.
Но Витол начал ободрять ее.
- Не бойся же, Ромуссо! будь смелее.
С тобой мы вместе стадо напоим.

       Невольно, молча, девушка спустилась.
Что делает, сама не понимая.
Потом вдвоем они поили стадо,
Не смея говорить; и только взгляды
Бросали друг на друга временами.
Так, когда скот, напившись, возвращался,
Пошла домой со стадом и Ромусса.
Витол же больше в гости не пошел,
А, молчаливый, воротился в замок.

       Назавтра он уж не пошел к ключу,
Но вновь во сне привиделась Ромусса.
И с образом ее он пробудился.
Снова сорвался следующим утром,
Через плечо он лук свой перекинул,
И, красотой волшебною влекомый,
Бегом пустился по тропинке в пущу
И по дороге говорил себе:
- Не Милдувники ли волшебным зельем
Сердце мое она приворожила?
Иль ее взор меня околдовал,
Что и покой, и прежний сон мой крепкий,
И даже жажду славы потерял я?
Так думал Витол, к роднику спеша,
И сел с ним рядом. Издали опять
Ромуссы песня над крутой тропинкой
Иными уж словами зазвучала:

 Полечу ой далеко я!
     Сердце тянет все куда-то.
За горой там, за рекою
Мою душу беспокоит
     Тот, кто мне дороже брата.

Брошу все и полечу я!
     Плачут пусть отец и брат.
Я напрасно тут тоскую.
Веселее ворочусь я,
     Коль со мной приедет сват.

Я хочу лететь, но, боги,
     Сердцу больно, слезы близко.
Ставлю ногу на порог я
И сама боюсь дороги.
     Помоги мне, Кауниссе!

Не пойду я. Может, лучше
     Милого пришлешь ты мне.
Ожиданье душу мучит,
Сердце ноет, слезы жгучи,
     Злые мысли в голове.

Кауниссе! Пани Милдо!
     Умоляю об одном,
Пусть пришлет сватов мой милый,
Все устроится счастливо,
     Я отправлюсь в его дом.

       Песню закончив, снова испугалась:
Витол, задумчивый, у родника
Уж ждал. И песня на губах затихла.
Ромусса сразу бросилась в кусты.
Напрасно Витол звал ее к себе.
В орешнике, среди ветвей скрываясь,
Она смотрела, со стыда сгорая,
Не смея на глаза ему явиться.
Витол бегом догнал ее на тропке.
- Чего боишься, девушка? – спросил он. –
Стыдишься своей песенки, что пела?
- О нет, мой пане! Но тебя стыжусь.
И краем фартука лицо закрыла,
И шла спокойно, глядя незаметно,
Как Витол вслед за нею возвращался.
Сошли и стадо у ключа поили.
- Ты любишь, девушка, ль кого? – спросил он.
- Отца и мать, сестру свою и братьев.
- А больше?
                - Больше? Больше никого.
- А кто-нибудь уж сватов присылал?
- Еше ни разу. Очень молода я.
- А хочешь, чтоб прислал я их, Ромуссо?!
Она взглянула, воду проливая,
И, не ответив, побежала к дому;
И стадо, блея, побежало следом,
А Витол молча возвратился в замок.



(СВАТОВСТВО  ВИТОЛА)

Наутро через лес, густой дубравой,
Спешили сваты к дому лесника,
Наряженные пышно и богато,
Сами верхом, а следом шли возы.
Везли отцу и будущей невесте
Богатые одежды и подарки.
Послал их Витоль. Стали перед домом.
Шел к ним отец, глазам своим не веря.

       - Нас Витол, пан наш, с этим к вам прислал.
Ромуссу, дочь твою, он полюбил.
Просит у вас, родителей Ромуссы,
Чтоб в жены вы ему ее отдали. –
В молчанье слушали их старики.
А братья побежали за Ромуссой,
Что спряталась внутри амбара где-то,
И одним глазом плакала по дому,
Другим своему счастью улыбалась.
- Великое то счастье, – молвил старый. –
Великое то счастье; но, панове,
Может, кунигас просто посмеялся?
- Нет, – ему самый старший отвечал. –
И в подтвержденье он прислал дары.
Примите же вы их с открытым сердцем.
Придет воз завтра, завтра Келевеже
Дочку возьмет и в замок повезет,
Все, что хотите, за нее даст зять вам.
             
       Отец и мать, задумавшись, стояли,
Как будто это все им только снилось.
Уехали уж Витолщвы сваты,
А они все в себя не приходили;
А когда стали вынимать подарки -
Наряды, нитки янтаря и цепи
Из золота, и дорогие шубы -
Они, словно чужое, поднимали,
Смотря, как на чужое, удивлялись.
Прошел день в изумленье, разговорах.
Ромусса долго плакала в амбаре.


Кунигас -- князь



(СВАДЬБА  ВИТОЛА С  РОМУССОЙ)

Настало утро – ей подружки грустно,
Расчесывая волосы, запели:

       О отец мой дорогой!
Мама моя милая!
Кто вам ноги вымоет,
Как их дочка мыла?

       Кто постелет ложе?
Приготовит ужин?
Дочка замуж выйдет
И уедет к мужу.

       О огонь домашний!
Кто тебя поддержит?
Приехали сваты,
Сладки речи держат.

       Куры! Мои куры!
Кто зерна вам бросит,
Коль за вашей пани
Ворота закроют?

       И белой коровке
Не налить водицы!
Замычишь ты громко.
А кто даст напиться?

       Когда так пели, в золотой повозке,
Одетый пышно, въехал к ним во двор
Отправленный из замка Келевеже.
Четыре белых лошади повозку
Везли, он еле их остановил.
Лишь усадили девушки Ромуссу,
Рванули с места лошади с повозкой,
Мелькнули только и в лесу пропали.
Еще минуту стук копыт был слышен.
Через минуту все вокруг затихло.
Заплакали родные на пороге,
Хотя и сладкой тешились надеждой.
Летела, словно молния, упряжка,
Уж приближаясь к Витола владеньям,
Откуда рыцарь выехал навстречу.
В руках держал он факел с кубком меда.
Он трижды облетел вокруг повозки
И меда дал попробовать невесте,
И с факелом опять умчался в замок.
Но вот они уже на повороте,
Где поредел лес и открылось поле,
Увидели в огнях блиставших замок,
С идущими из труб клубами дыма,
И шумом свадебных приготовлений,
Что отражался в Немана притоке.
Вдвое чудесней он светил Ромуссе,
И шум казался ей в два раза большим.
Аж страх закрался в девичье сердечко,
И слезы прямо хлынули из глаз,
И так ей дома и своих жаль было,
Что голову назад оборотила,
Вздыхая о родителях, Ромусса.

       Двор огласился топотом копыт.
Исчез возница. Девушку схватили
И в комнату красивую ввели,
Где ярким пламенем пылал огонь.
Жрецы все в белом свадебную песню
Запели. В глубине толпа народа
На это все глядела с интересом.
А за покрытым скатертью столом
Сидел молчавший Витол. Тут Ромуссу
На возвышенье, крытое ковром,
На пострижины дружки усадили.
Вот снят уже венок ее из руты,
На плечи косы девичьи упали,
Из-под ресниц слезинки покатились,
И вновь подружки песню затянули:

Бедная ты, подружка!
      Где веночек твой?
Прощаешься с семьею!
Слезы текут рекою!
Домой ты не вернешься!
Без своих остаешься!
      Тут дом нынче твой!

Бедная! Лучше было
       В хате родной жить.
С жизнью той простилась,
Словно она приснилась.
Нынче идешь в неволю,
Выбрав тяжкую долю
       С мужем вместе жить!

Плачь сильнее, Ромуссо!
       Есть о чем слезы лить.
О родительской ласке,
Воле и детства сказке,
О братьях твоих родных
И о богах твоих
      Муж слез не даст лить!

       Приемные родители невесте
Через колечко волос подпалили.
Жертву богам все вместе собирали.
Мед и монеты клали на пороге.
Вновь песни запевали. Витол наш
Сидел все за столом и на невесту
Смотрел то грустно, то опять с надеждой.
Вели ее потом вокруг огня,
И, завязав глаза, от двери к двери
Переходя, жрецы зерно и деньги
На их пороги, с песнями, ссыпали.
Из свадебных жрецов старейший самый,
Взяв с медом рог, соединил их руки;
И, выпив, пожелал им: «Пусть вам боги
Дадут достаток, счастье и потомство,
Долгую жизнь в согласье и любови!»

       В другую залу растворились двери.
Там на столе из тиса все готово
Для свадебного пира. За столом
Родители уже их ожидали.
С песней толпа протиснулась к столу.
Уселись молодые. На звук рога
Дудки и трубы отозвались звонко,
А хоровод наряженных танцоров
Столы веселым танцем окружил.



( МЕСТЬ  ПЕРКУНА)

       Витол, сев возле прекрасной Ромуссы,
Со светлым челом и видом спокойным,
С глазами, от счастья блестевшими ярко,
Вспомнил в тот миг о проклятье Перкуна,
Сразу же тень на чело набежала,
Звякнул печально меч его верный.

       Грайтас следил же, повиснув над замком,
Грайтас, что местью и гневом дышал.

       Но продолжалась веселая свадьба,
Роги кружили, все песнь украшала,
Как украшает лицо венок руты.
Жрецы же долгие счастья лета
Желали внукам их внуков навеки,
А Грайтас летел к ногам Перкуна,
И жалобно вскрикнул, чтоб бог услышал.
- В чем дело, дух?
                - Глянь, отец, на землю!
Глянь только, отец! Ты сам все увидишь.
Потомку Милды ты смерть предназначил,
С местью меня послал ты на землю.
Но месть твоя о него разбилась,
Как капля воды о скалу крутую.
Милда его одарила силой,
Жрецы же – мудростью и отвагой.
Я не могу одолеть его, бог мой!
А он смеется над твоей местью.
Что же ты молнией не поразишь его?
Грозишь ты только, а ему весело.
Ты духа мести к нему посылаешь,
Он свадьбу свою над брегом Немана,
Веселую свадьбу спокойно справляет.
Везде с ним боролся – нигде не осилил.
И я, твой посланец, себя опозорив,
Не раз укрывался сам в черных тучах.
Должен я сдаться, признать пораженье?
Позволишь ему над тобой издеваться?
Люди решат: стал Перкун уже старым,
Не в силах даже и молнию бросить.
Покинут люди твои алтари,
Другому богу начнут поклоняться.
Отец! Почему, отомстить присягнувши,
Даешь ты ему над тобой потешаться?
Перстом ты своим ему гибель назначил;
Боги и духи добавили силы –
Твой приговор, что слово ребенка,
Как ветер, что лишь верхушки деревьев,
Не смея трогать ветвей, колышет.
Отец! Ты позволишь, чтоб род проклятый
С него на твоей земле расплодился?
Иль нет уж больше в руке твоей молний?
Лучших, чем я, посланниц мести?

       Взывал дух – лицо Перкуна пылало,
Глаза его, словно кровавые зарева,
Грозно блистали под темными веками;
Молил – и у бога рука поднималась,
И долго дрожала – до молнии вспышки.
Варпелис грохот поднял в небесах,
И в блеске молний над брегом Немана
Объят был замок Витола пламенем:
Ударила молния в молодоженов,
И, полыхнув небесным огнем,
Свадебный пир в костер превратила.



( ВСТРЕЧА  МИЛДЫ  С  ТЕНЬЮ  ВИТОЛА)

       Та молния, что Витола сразила,
Пронзила сердце матери несчастной.
Она все поняла, еще не видя,
Вся задрожала, глядя пред собою,
И, распустив крыла своей одежды,
Скорее полетела к замку сына.
Пылал он, желтым пламенем объятый.
Душа Витола на Ёдзевой тени
Летела на восток, в страну отцов.
С мечом Кревейте и главой поникшей,
Печально глядя на руины замка,
Он тихо млечной уезжал дорогой.
Мать увидала, залилась слезами
И мглистым покрывалом тень обвила
Не в силах говорить, лишь горько плача.
- Сынок, ты скоро встретишься с отцом.
Мне ж полететь с тобою невозможно
К земле восточной, краю ваших предков!!
- О мать! – ответил дух. – Туда я раньше
Взор обращал свой, ожидая счастья.
Сейчас же тихо еду, глядя в землю,
Жалея то, что на земле оставил.
- Жаль тебе мира? Не скорби о нем!
Сокровищ жаль? Они там не нужны.
Жаль славы? Но она пойдет с тобою.

       - О мать! Не жаль ни мира мне, ни жизни,
Не жаль сокровищ – я их не любил,
Не жаль и славы – слава остается,
Но жаль моей любимой нареченной,
Что льет по мне серебряные слезы
И в свадьбы день венчается с золою.
Жаль мне: я жизни не дожил своей,
У Немана осталось мое сердце,
Что я сейчас найду в стране отцов,
Я рвусь к жене, что обо мне рыдает.

       Мать, слушая, задумалась надолго;
Потом сказала: «Подожди в той роще.
Прежде, чем солнце трижды в воды канет
И вновь взойдет, омытым, чистым, свежим,
Сюда вернусь к тебе я. На Дунгус
Я к Прамжу полечу узнать, что дальше
С тобою будет, пасть к ногам Перкуна».

       Так молвила, обнявши на прощанье,
И снова к небу Милда полетела,
А тень Витола у отца могилы
Три дня и ночи на Ёдзе слонялась.
Напрасно ждал он, звал он мать напрасно:
Но в первый день она не возвратилась,
И в день другой ее не видно было,
И третий день уж к вечеру клонился,
И вечер наступил, стада вернулись
С лугов – на западе темнело небо,
Все с Дунгуса она не возвращалась.
Напрасно Витол все смотрел на небо,
Но по нему никто не пролетал.
Четвертый день уже вела Аушра,
Когда тень белая к нему спустилась
И Милда руки к сыну протянула.

       - Открыл мне Прамжу смысл предсказаний,
Что высечены на скале в Дунгусе.
Ты жизнь свою, только в другом обличье,
Можешь дожить тут до ухода в вечность.
Твоя Ромусса для тебя орлицей
Остаток жизни провести взлетела.
Ты полетишь орлом за нею, сын мой!
А если пустит кто стрелу в орлицу,
Или сама от старости зачахнет,
Стряхнешь с себя орлиные ты крылья
И полетишь в страну своих отцов.

       Не кончила еще, как дух Витола
Орлом могучим возвратился к жизни,
К нему навстречу поднялась орлица,
Приветствуя его веселым криком.
Взглянула мать, но высоко за тучей
Не видно было ничего, лишь крик
Влюбленной пары до нее донесся.
      

(РОЖДЕНИЕ  ЛИЗДАЙКОНА)

       Счастливые года плывут так быстро.
Витол с Ромуссой, белыми крылами
Под тучи вместе возносясь свободно,
Летели каждый раз края иные
Увидеть с высоты.
                За семь морей,
В седьмую землю залетев однажды,
Гнездо стелили на скале высокой.

       Но на чужом несладко берегу.
Не та земля что сердцем полюбили,
И не то солнце, что в Литве светило.
Тоскуют оба по знакомой пуще.
Поднялись в воздух – и летят к востоку.
Минуют шесть морей и вот – седьмое,
Знакомый берег, и язык литовский
Уж слышен им. Уселись на дубу,
Сложивши крылья, головы склонив.

       Но ненадолго вновь остановились.
Орлу для крыльев нужен сильный ветер,
Простор для глаз и высота для сердца.
Орлица верная орла не бросит.
Летят к востоку, край ища отцовский,
Могилы древние забытых предков
Уже на берегах другого моря.

       А там – тоска вновь по Литве любимой.
Вновь возвращаются, летя на запад,
На Неманском усевшись берегу.
    
   Века плывут так быстро, незаметно;
Сверкают годы, словно вспышки молний.
Сегодня они здесь, в земле литовской,
А завтра вновь влекут края чужие.
И снова – путь, и снова – возвращенье.
Цвет снежный потеряло оперенье,
Ослабли лапы, грудь орла запала.
Грызет ее тоска о крае духов,
Куда давно ушли отец и деды.
Расправил крылья, чтоб взлететь,
Ромусса воскликнула тревожно:
                - Куда, милый?!
- Настало время отправляться к духам.
Хоть жаль Литвы, гнетет тоска по ним;
Печально мне: что по себе оставлю?
Гнездо на дубе и руины замка,
Угасла память и забыты песни!
- Ребенка, – молвила в ответ Ромусса. –
Взгляни – вот сын твой. – Крылья развела –
Разбитое яйцо в гнезде лежало,
Дитя в нем, словно в колыбельке, спало.
Взглянул вокруг отец орлиным взором.
И понял: о земле он не жалеет,
Но чьей опеке им доверить сына?
Подумал и, опять расправив крылья,
Рванулся ввысь и полетел над пущей.
А мать сидит, прижав к себе так нежно
Любимое дитя, и ждет вестей.
Прошли два дня; она зовет тревожно,
Ей страшно, и она кричит все чаще,
Зовет супруга; но глухая пуща
Ей только шумом диким отвечает;
И никого не видно и не слышно.
    
       Семь дней проходит, конский топот слышен –
Сто всадников с оружьем к дубу едут,
Ведет их за собой седой орел.
Остановились, увидав орлицу.
Орел гнездо свое схватил когтями
И положил его у ног вождя.
И вскрикнули тут все от изумленья.
В гнезде дитя спит под крылом орлиным.
Кунигас Витен сам к гнезду подходит,
На чудо смотрит и орла седого
Как божество приветствует, челом бьет.
Тут птица издает свой крик последний –
Взлетает в небо рыцарь на коне:
Златые крылья за его плечами,
Звезда на лбу и на груди звезда,
С ним белый сокол, свора гончих псов
На Анафеляс вместе улетают.
За ним летит, тоскуя, дух орлицы,
То глядя на восток, то на ребенка,
То вновь на мужа, сердце разрывая.
Исчезли. А дитя в гнезде проснулось.
Со страхом глядя на людей стоящих,
Ручонками к орлице потянулось.
Витен прижал его к груди своей.
- Как дар богов, – сказал он, – принимаю.
Пускай растет, чтобы служить богам.
В гнезде он найден, пусть гнездо даст имя.
Лиздайкон будешь зваться, сын орла!


Лиздайкон (Лиздейко) – так по преданию называли предка Радзивиллов.

Пер. с польск.

Опубликовано в сборнике:

Крашевский, Ю.И.
   Песнь о Витоле: фрагменты поэмы /Ю.И.Крашевский; сост. Р.Н.Гусева; пер. с пол. Р.Н.Гусевой. - Брест: Альтернатива, 2011.