Разгрызи меня гном

Некуда прятаться. «Разгрызи меня гном» – говорят люди, но как же я тебя разгрызу, я такой маленький? Скольжу на брючках по глине горки, пытаясь хвататься за траву по бокам тропинки, но трава обидно режет пальцы – даже обычная, всегда такая маленькая трава больше меня, а потому – злее.

Бобслей под музыку: я – боб, чудовищная горошина в некогда радужном колпачке, теперь же в безнадёжно замызганном, как и всё остальное, что на мне, кроме музыки, потому что музыка во мне – внутри крохотного, птичьего черепа с чрезмерными глазницами, глаза из которых так и норовят когда-нибудь укатиться. Чему я, наверное, был бы рад – лучше не видеть.

Лучше катиться кувырком, ломая веточки косточек, катиться с этой вечной горки, постепенно умирая, под горой оставив лишь слабый огонёк сознания в голове, в расколотом надвое фундуке затихающего мозга.

Смерть – это отлив, после которого больше не будет прилива. Только высыхающая полоска берегового песка – и разный, навсегда забытый на ней мусор. Он сгниёт, рассыплется, уйдёт в песок – медленно, если это смерть обычного человека, и быстро, если это моя смерть – маленькие гаснут мгновенно.

Память маленьких сама утла и крохотна: вместо приличной человеческой лодки – дырявый карман с крошками неясного происхождения. Когда я умру, некому будет вспомнить меня хоть каким-нибудь словом, – только на секунду открытым ртом, как если бы забыл что-то взять с собой, выходя из дома, но после махнул рукой, поскольку и так обойтись можно.

А мне обойти эту гору никак нельзя, потому и лечу вниз, раздирая шуточные штанишки, набивая глиной смехотворные башмачки – а у них и шнурочки есть, вот, посмотрите. Были когда-то шнурочки, в самом начале моего стремительного для вас, но такого утомительно длинного для меня почти падения – утешения для называю про себя это спортом и даже стараюсь веселиться, делать вот так руками, будто бы помогая движению, подпевать внутренней музыке. Словно меня кто-то видит.

Сердце давно оторвалось и болтается, ударяясь о рёбра. В пустом желудке в панике сматывает сети почти невидимый паучок. Стучат друг о друга, разбиваясь с хрустальным звуком, зубы. Не разгрызу, нечем будет. Если вообще что-нибудь останется – под гору доедет разве что мокрая клякса, увенчанная дебильным колпачком.

Вы видели кого-нибудь на улице в колпаке? Нет. Их сейчас никто не носит, только я, но меня никто не видит – слишком маленький. Из дому к метро я дохожу только к вечеру – приходится ночевать в стенных трещинах, чтобы следующим утром наконец поехать.

Длительные путешествия съели всю мою жизнь. Долгие переходы оставили позади знание о том, кто я такой, кроме того, что я гном. Утомительные шаг за шагом принесли меня сюда, в незнакомое место, и теперь я лечу вниз, не удержавшись на скользкой после дождя глине, скольжу микроскопической попой в истлевающих от такого грубого скольжения штанишках, а солнце уже заходит, и внизу всё темнее и темнее.

Страшно влетать в темноту – из неё на меня вылетает всякое не совсем ожидаемое: заблудившийся долговязый комар, жёсткая голова мёртвого одуванчика, торчащая под углом из глины арматурина – едва увернулся, чудом не рассадив об неё голову. А вдруг там, в самом конце, вообще дыра, до дна которой мне не долететь – по крайней мере, при жизни?

Не хочется скучать в падении в никуда, а я даже никакой книжки с собой не захватил. Хотя толку – рюкзачок мой давно уже разорвался и остался где-то в траве. Вещи некоторое время катились рядом со мной, но после отстали – надоело, наверное. Сели в кружок, забыли меня и пьют себе чай. Трубочка, кисет с волокнами табака, два слюдяных камешка для высечения искры и запасной свитер с носками. Обсуждают какие-нибудь новости. Или же просто молчат.

Им уже не до меня, я далеко внизу, съехал, укатился, вышел из их жизни через самый чёрный ход. У вещей память короткая, они легко отдаются другому, не сопротивляясь, – какой-нибудь кузнечик сгребёт их в кучку и утащит к себе в нору, если у кузнечиков бывают норы, конечно. Будет по вечерам бессмысленно курить мой табак, сидя на камешке в моих носках и свитере.

А я всё ещё скольжу – и буду долго скользить под грустную музыку. Это такая специальная песня как раз для подобных случаев, в ней поётся про то, что всё вокруг «не для меня» – а так и есть. Только даже цветок я сорвать не могу, чтобы он завял, а я от этого загрустил, потому что цветок мне – дерево, а я ему – просто никто, безвредное пятно в колпачке.

Поэтому печальную песню я стараюсь напевать с улыбкой – надеясь, что из вредности, хотя на самом деле разве что от бессилия и отчаяния. «Не для меня придёт весна»… Какая весна, о чём вы? К зиме успеть бы доскользить.