Синица в руке

     С недавних пор Алексей Забродин стал замечать за собой странность: словно невзначай всплывал вдруг из глубин его памяти некий случай и начинал тревожить сознание. И случай-то, порой, мелкий, пустяковый - но вот подишь-ты: начинал он давить на психику, делал Алексея рассеянным и иногда, диковинно трансформируясь, преследовал даже в сновидениях.
     "Что за чертовщина? - забеспокоился Алексей. - Уж не крыша ли у меня едет?" И не мог сам себе что-либо вразумительное ответить или хоть как-то объяснить парадоксы собственной памяти.
     Будто какой-то химерический призрак, похожий на упрямого ребенка, теребил его за руку, дергал, тянул за собой в потайные ходы сознания, чтобы показать Алексею такое, мимо чего он когда-то прошел ненароком, не обратив особого внимания, не останавливаясь в суетном мареве жизни. И теперь этот призрак хотел возвратить его обратно и задавал вопросы, на которые Алексей и не собирался никогда отвечать, не считал для себя это нужным и целесообразным.
      "Какого черта?" - отбивался он от этого приставучего призрака, который словно стал его тенью, возобладал его внутренним голосом, превратился в некое второе "я", вызывавшее его на откровение, как на дуэль - "к барьеру, сударь, к барьеру!"
      "Чушь! - с раздражением думал Алексей. - Почему я должен отчитываться за свои поступки?.. Я не ангел, конечно, не святой, но и не преступник..."
       Однако этот призрак настырно маячил перед ним, не оставлял в покое и требовал: "К ответу, сударь, к ответу!"
     А началось все, кажется, с обыкновенной синицы. Алексей что-то делал на кухне: мыл, кажется, посуду и заметил, как на карниз окна села синица. И она не испугалась, не вспорхнула, когда он приблизился к стеклу. Алексей распахнул створку окна. Синица только повертела головкой и обратила на него свои доверчивые глазки-пуговки.
      "Странно, - подумал он, - почему она не улетает?"
     Алексей вспомнил, что в его фотоаппарате осталась недоиспользованная  пленка, быстро сходил за ним и вернулся на кухню.
     Синица по-прежнему неподвижно сидела на карнизе.
      На глазок, без экспонометра, Алексей оценил освещение, поставил необходимую выдержку, навел резкость и... даже щелканье шторок затвора "Зенита" не вспугнуло синицу. Он быстро отснял пару кадров, затем, меняя ракурс, вторую пару, третью... Он приближал объектив близко к птичке и - фантастика! - она не улетала, а только как-то хохлилась и косилась на фотоаппарат черными бусинками глаз. 
       Пленка кончилась и Алексей, отложив "Зенит" в сторону, продолжал удивляться странному поведению птицы.
       "Что-то тут не так, - рассуждал он. - Может ты замерзла?" Но термометр за окном показывал плюс два градуса. Денек выдался пасмурным и хмурым. На дворе слезились февральские сосульки, чах свежевыпавший пухлый снег. Над близкорасположенными к поверхности трубами подземной теплотрассы колыхалась сырая полоска парившей зыби.
   "Да не холодно нынче. Тут что-то другое... Может, ты есть хочешь? Как же я, дурак, не догадался?" Алексей вынул из хлебницы булку, оторвал кусочек и покрошил перед синицей белую мякоть.
     Синица к крошкам не притронулась.
      Тогда Алексей достал из кухонного шкафа банку с пшеном, насыпал на ладонь горсть мелких зерен и рассыпал их на карнизе.
      Синица и пшено проигнорировала.
      - Чего же ты хочешь? - спросил Алексей вслух и протянул к синице руку.
      Она лишь чуть шелохнулась и позволила себя взять. Он ощутил в руке мягкое оперение и трепещущее тепло птичьей плоти. И только теперь Алексей заметил, что клюв у синицы не сомкнут, а чуть приоткрыт.
      "Ах, вот оно что, - догадался он. - Ты, наверное, и клевать-то не можешь. Проглотила что-то, да?.. Чем же тебе помочь? Я не Айболит... - Он осторожно погладил пальчиком по ее головке, по перышкам на спине. - Ну, лети, птаха, лети..." - Он вытянул из окна руку, разжал пальцы, а синица не улетала. Алексею надоело ждать, когда синица спорхнет с ладони, он подбросил ее, и только тогда птичка улетела.
      Вот, пожалуй, и вся история. Спустя года два, просматривая и выбрасывая ненужные негативы, Алексей обнаружил на одной из старых пленок так и не отпечатанные кадры с синицей. Он поначалу хотел и эту пленку отправить в корзину, но что-то помешало ему это сделать. Он еще раз внимательно рассмотрел эти кадры, припоминая историю с синицей...  У него за последние дни накопилось несколько "левых" пленок, которыми он намеревался заняться вечером, после закрытия фотоателье. Он решил заодно отпечатать и кадры с синицей.
     Экономя бумагу, он сделал только два отпечатка со старой пленки и небрежно бросил их в ванночку с раствором проявителя. Выждав, когда на них появилось изображение синицы на блеклом воздушном фоне, он приподнял пинцетом мокрые снимки, мельком взглянул на них и, перекинув в ванночку с закрепителем, занялся другими пленками. И только позже, когда он снял с электроглянцевателя высохшую серию снимков, Алексей вдруг ясно увидел не только беспомощно раскрытый клюв синицы, но и необыкновенные птичьи глаза. Они словно взывали о помощи, были пронизаны недоумевающей болью и мольбой.
     "Что за чушь? - подумал он. - Не может быть такого взгляда у неразумной птахи...  Но ведь вот он, есть... Что-то я сделал тогда не так. А что, собственно, не так? Я же не орнитолог, чтобы разбираться в странном поведении птицы... Что я мог? - успокаивал он сам себя. - Взять пинцет и залезть им ей в клюв? Хм-м... Задним числом легко быть умным..."
      Он прикрепил снимок с крупным планом синицы на стену, где висели его наиболее удачные последние работы, и долго внимательно смотрел на него. Ему казалось, что этот взгляд осуждает его, укоряет за что-то...
       "Ну, птичка, ну сдохла она, быть может. Ну и бог с ней, птахой неразумной. Люди умирают и то ничего. Пачками в той же Чечне гибнут!.. Одни умирают, другие рождаются, третьи, вот, женятся..."
       Алексей работал с другой пленкой и печатал свадебные снимки. В ванночке с проявителем на фотобумаге обозначились фигуры жениха и невесты. Пара казалась на редкость некрасивой. Высокий и худой жених, узкий лоб которого прикрывал чубчик редких прилизанных волос, а лицо было изрыто пятнышками от угрей и юная невеста с явно искривленным носом, с букетом чопорных гладиолусов, заглядывала в глаза своему избраннику с улыбкой приторной и фальшивой влюбленности.
      "Н-да, - с ехидством отметил Алексей, - гармоничная пара. И какие, интересно, у них могут быть дети?.. Природа-мать, кого же ты только не являешь миру?"
      В лаборатории тускло дремало красноватое пятно фонаря, освещая уголок помещения, где сидел перед фотоувеличителем Алексей. Все остальное тонуло в полумраке. Он несколько секунд экспонировал бумагу, затем бросал ее в раствор с проявителем, топил пинцетом, выдерживая до появления четкого изображения, промывал, переносил в раствор с фиксажем, снова промывал в чистой воде и, передвинув пленку, печатал следующий кадр. Работа есть работа. И какая, собственно, ему разница: красивы молодые или уродливы? В конце концов, так распоряжается природа - не могут же все люди быть красивыми или, по крайней мере, обладать приятными чертами лица. Природа разнообразит человеческие особи - кто-то вызывает восхищение и интерес, а кто-то равнодушие или отвращение. Сэ ля ви...
      Но наплыв воспоминаний мешал Алексею работать с обычной легкостью и быстротой.
     "Тьфу-ты, напасть!" - выругался он, чувствуя, что не может сосредоточиться. Он выкинул три потемневших передержанных снимка в корзину.
     Некстати услужливая память стала подсовывать ему фрагменты из собственной жизни. Он считал, что, вроде бы, ему не в чем особенно каяться. Он достаточно честно прожил свои неполные сорок лет. Он - классный фотограф. Своими руками зарабатывает на хлеб и масло.  "Шестерку" купил на свои кровные. И деньги у него есть, потому что крутится, как белка в колесе. Да и что ты за человек, если у тебя нет денег - так, Алеша безвалентный...  И баксы  копит, чтобы квартиру приличную купить. Что еще надо?
      Однако воспоминания, из которых раньше, возможно, он ничего особенного и не извлек бы, теперь вели его к другим умозаключениям. Со странной очевидностью выходило, что он не только грешил, блудил по молодости, перед кем-то пасовал, мелко подличал и шел на компромиссы с собственной совестью. Тут получалось что-то похлеще. На самом-то деле выходило, что он совершал одно за другим предательства, не считая их таковыми. Ряд таких незаметных, Уголовным кодексом ненаказуемых предательств. Он предал старушку-мать, оставив ее потихоньку загибаться в деревне Прихморье Прудковского сельсовета Починковского района под Смоленском, все реже и реже навещая ее... Он предавал любимых и нелюбимых, но влюбленных в него, женщин... Он предал мастеров операторского курса во ВГИКе, возлагавших на него надежды, помогавших ему в трудные минуты... Он предал и друзей, которых растерял, плюнув  на киноискусство, не приносящее тогда близких постоянных денег, и погнался за реальным рублем... Он предал, в конце концов, и самого себя, становясь холодным ремесленником, теряя свои способности и индивидуальность, медленно тупея от однообразной работы, делая то, что могут делать сотни, тысячи людей - и все это ради приятного шелеста купюр и всего, что сулил этот шелест... А ведь сколько времени на это бездарно потеряно, сколько попусту растрачено сил!.. Да, в студенческие годы он подавал неплохие надежды. Ну и что из этого? Кто из нас в свое время не подавал потенциальных надежд? Жизнь всех расставляет по своим местам. Каждый получает то, что заслуживает по деяниям своим. Хотя многие человекообразные особи склонны к самооправданию: дескать, не они виноваты в том, что не состоялись в творческом или профессиональном плане, а грубые житейские обстоятельства. Он променял киношного журавля в небе на надежную синицу в руке. Ну и что? Синица материального благополучия лучше необеспеченности призрачного журавля операторского искусства.
       "Да и все осталось при мне, - успокаивал себя Алексей. - Если понадобится, я и фильм сделаю, и киноэтюд классный. И документальный, и игровой фильм сниму... И кого я, собственно, предал? Что за бред?" Однако маячивший перед ним призрак шептал: предал, предал, предал...
       Так в суете сует, ежедневной полу-бестолковой и где-то никчемной возне, имитирующей деловую жизнь и пародирующей настоящую, вдруг нечаянное воспоминание всколыхнет еще не истлевшую в погоне за различными материальными или псевдодуховными благами душу, полыхнет по истлевающим в этой возне чувствам и оживит способного к возрождению. Ну а те, в ком чувства истлели, в ком заглохла совесть и настойчиво молчит, не требует покаяния, тот, быть может, уже мертв, сам того не замечая? Мало ли пышущих здоровьем мертвецов бодрствуют среди живых и даже повелевают ими?
     Вот и Алексей отмахивается от неприятных воспоминаний, как от назойливых слепней. "Да никого я не предавал! - злится он. - Мура все это! Сон слепой кобылы!.. А я живу нормально! Честно живу! Я ни у кого ничего не краду! Я вкалываю, как папа Карло... И отстань ты от меня!.."
      Но призрак на редкость упрям.
      "К ответу, сударь, к ответу! - настойчиво призывает он. - За все надо отвечать..."
      И Алексей чувствует, что ему никуда не уйти от этого вызова, что волей-неволей его придется принять. 

1997