Вино для бродяги

      Помню, как лет пять назад, под Рождество, я отправился к сестрёнке, которая переехала вместе с мужем в Колобжег, небольшой польский городок, что на берегу Балтийского моря. Денег у меня тогда было не много, на самом деле, даже на дорогу хватало едва ли. Но я решил еще сэкономить и купил в подарок Янушу, моему зятю, дорогущую бутылку десятилетнего Муската. Любил он тогда складировать в своем большом подвале всякий алкоголь, а потом долго его не пить.

      Отправившись пешком из Кембриджа в Дувр, я чуть было не околел в своих стертых ботинках, которые служили мне на тот момент уже не бог весть сколько. Но добравшись таки до побережья, я договорился с гражданским моряком и бесплатно взошел на паром до французского Кале, откуда на попутках доехал до Брюсселя.

      В столице Бельгии я должен был сесть на поезд до Кельна, но заболтался с незнакомым бродяжкой и не рассчитал время. Прибежав на вокзал, я даже успел закинуть рюкзак в движущийся вагон, но когда попытался запрыгнуть сам, то платформа подо мной как-то резко закончилась и я рухнул на землю, посыпанную крупной щебенкой, предварительно летев до неё футов пять. А потом, грязный и в царапинах, я объяснял таксисту на вокзале, что опоздал на поезд и хрен бы с ним, но там все мои вещи. Объяснял я на пальцах и надеялся, что тот интуитивно меня поймет. Не помню, сколько я вытанцовывал перед ним, активно жестикулируя, но, в конце концов, он сжалился и сказал: «Залезай, поехали». Причем на чистейшем английском. 
 
     Мужчина представился Эриком. Он в свое время учился в Кембридже, поэтому мы много говорили о городе. Я называл достопримечательности, а он их описывал. Эрик имел оригинальное мнение обо всем, словно когда-то давно изучил все науки на свете. Воистину, мудрость зачастую кроется там, где её не ждешь. Так Круглую церковь Эрик называл «гробом человеческим», а о тамошних либералах говорил следующее: «Они разглагольствуют о свободе! Но свобода в их понимании – это бесконтрольное доведение себя до состояния толстого овоща или унылого сноба!» Он так ругал правительство, что порой забывал смотреть на дорогу, и пару раз мы рисковали врезаться в проезжающий мимо автомобиль. Но Эрик меня веселил и поэтому я не боялся.

         ***

     Мы нагнали поезд в Лювене. Торговая улица, ведущая к вокзалу, была перекрыта, и нам пришлось оставить машину недалеко от главной площади и пройтись пешком. Поезд должен был подойти минут через десять, и Эрик предложил мне папиросу. Я отказался, тогда он закурил сам и прижался спиной к фонарному столбу на платформе, и молча стоял, скользя взглядом по рельсам.

     Когда поезд прибыл, и я забрался в вагон, то обнаружил рюкзак ровно там, где видел его в последний раз. А видел я его лежащим на полу тамбура. Начал было доставать оставшиеся деньги, чтобы отдать их Эрику, но тот лишь пожал мне руку и ушел, сказав что-то вроде (дословно не помню): «пусть дорога тебе поможет».

     Все складывалось лучше, чем я планировал. Помимо того, что я прошел половину пути практически за бесплатно, так еще и завел друга. Пусть даже такого, с которым никогда больше не увижусь. И рюкзак. Он снова со мной. И Мускат в целости и сохранности, не зря все-таки завернул бутылку во взятые с собой трусы и футболки. Меня могла бы грызть совесть за такое обращение с благородным напитком, но я успокаивал себя тем, что трусы были чистыми. Мало того, почти новыми.

         ***

    Кельн встретил меня отвратительным моросящим дождем. Все вокруг было таким серым, словно других цветов не существовало и, хотя люди являли собой существ достаточно приветливых и улыбчивых, обстановка была мрачной. Словно в доме  вырубили электричество, и вся семья собралась ужинать не как обычно – каждый в своей комнате, а при свечах в большой зале. А ты такой подросток, в самый мерзкий период твоей жизни. А вокруг, напомню, вся семья. И родители, с которыми уже несколько лет не можешь найти общий язык, и ненавистный младший брат, пытающийся подгадить тебе исподтишка, и бабушка, впавшая в маразм еще до твоего рождения и не понятно, зачем вообще живущая до сих пор. И вести себя при этом нужно так, словно все как обычно, и окружающие очень милы, а полумрак вполне себе привычен.

     Прогулялся по набережной, та начиналась недалеко от вокзала, а затем, спустившись по Боннер Штрассе до E40, пошел на восток, вытянув руку с поднятым большим пальцем. Вероятно, немцы – народ не понимающий. Как бы то ни было, четыре часа к ряду я шел по асфальту настолько промерзшему, что казалось, будто он расколется при очередном моем шаге.

      Я держал путь от Кельна на восток, и тут удача заметила окоченевшего путника. Мимо меня пронесся пикап и резко затормозил, отчего трое мужчин, сидевших в открытом кузове, чуть было не перелетели через кабину и не отправились прямиком к Создателю. Водитель высунулся из окна со стороны пассажирского сидения  и выкрикнул что-то по-немецки. Я же ответил, что не понимаю. Тогда один из тех, что были недавно на волосок от смерти, крикнул мне: «американец?». А я ответил, что англичанин, тогда он сказал что-то водителю, а тот ему, и первый велел мне залезать в кузов. Я не сопротивлялся. Моя кровь загустела от мороза, и рассмотрение вариантов перестало казаться хоть сколько-нибудь хорошей идеей.
Пикап мчался по прямой трассе, и я кутался в спальный мешок, чтобы сохранить чуть-чуть тепла в своем остывающем теле. Ветер будто проникал под кожу.

      «Я Чез!» – Голос парня был едва различим из-за шума ветра, и ему приходилось орать, чтобы я мог его слышать. Я представился и протянул ему руку. Это он говорил по-английски и благодаря именно ему я не замерз в сугробе у Е40. Все еще оставалась возможность окочуриться в кузове пикапа, но, по крайней мере, если верить Чезу, мое тело доставят до самого Берлина.

     Двое других пассажиров завернулись в толстые одеяла и не высовывали носа, да и едва понимали нашу с Чезом речь, так что разговора с ними я решил не завязывать.
 
- У водителя ферма, мы рабочие, раз или два в месяц выезжаем с ним в Берлин и закупаемся продуктами, – объяснял парень.
 
- А что, ближе негде?

- Да, продукты можно купить где угодно, но у кретина пунктик по поводу того, что настоящее качество только в столице.

- Это ведь далеко не правда. В Королевстве, по крайней мере.

- Разумеется, но нам с парнями только на руку. Знаешь, как скучно сидеть на ферме? Дел там, в лучшем случае, до обеда, а потом ходишь, спишь, ешь и потихоньку начинаешь хрюкать. С ума свихнуться можно от скуки.

- В такую погоду я бы с радостью свихнулся с него где-нибудь в теплом сарае.

- Да, в этот раз мы это зря задумали. Нас обычно четверо в кузове, но Эллис в сказал, что мы дураки и сдохнем по дороге и остался на ферме.

- Ну, он, как минимум, не далек от истины.   

- А может статься, окажется прав, - кивнул Чез, - сейчас бы пару рюмок киршвассера или шнапса, хоть чуток согреться.

      Мои глаза округлились. Я быстро, насколько мог, запустил руку в рюкзак и извлек из него сверток трусов.

- Ты уверен, что это тебе сейчас нужно? – Чез усмехнулся.

- Вез его из самого Кембриджа, это должен был быть подарок, - с этими словами я извлек бутылку.

- Хм, - Чез на секунду задумался, - штопор есть?

- Найду, - я достал швейцарский нож, выдвинул штопор и вкрутил его в пробку, а затем выдернул её под скупые Чезовы аплодисменты. На дороге начало трясти и я чуть было не выронил бутылку из рук, но удержал её, затем приложил к губам и сделал несколько глотков. Бордовая жидкость вперемешку с кристалликами льда сначала охладила мои внутренности, но через секунду уже пришло тепло и стало чуть легче. Потом я передал бутылку Чезу, сам же еще сильнее укутался в спальник.

         ***

     Помню, как засыпал и боялся, что в последний раз. Сочетание алкоголя и холода не располагает к выживанию, но, тем не менее, я открыл глаза и оказался в Берлине. Меня похлопал по плечу Чез и сказал: «Вылезай, пойдем, прогуляемся», а я ответил что-то вроде: «живы?», а он улыбнулся мне: «еще и вино осталось» и потряс у меня перед лицом бутылкой. Мне стало радостно, но я хотел поскорее уже оказаться в Польше. Там сестра, теплый дом и ругань на непонятном языке. 
 
     Взвалив рюкзак на плечи, я пошел за радостным парнягой. Мы были где-то в центре города, судя по всему, и Чез неплохо ориентировался на его улицах. Примерно через час, когда я совсем потерял чувство направления, мы зашли в оживленное кафе и Чез сказал: «я угощаю», а я ответил: «замётано». И мы съели по стейку и выпили пива, а потом еще и еще. Чез почему-то рассчитывался после каждого заказанного напитка. «Видимо, деньги считать не умеет», - подумал я. 

     Опустошив очередной бокал, Чез встал и отправился в уборную, а я остался за столиком и стал прокручивать у себя в голове сцену с появлением на пороге дома сестры. И по всему получалось, что я болван и бездельник, который вваливается в чужой дом, рушит семейную идиллию и почему-то падает лицом в торт. С детства, находясь на всяких празднествах, я боялся упасть лицом в торт. Это был этакий символ позора и испорченного веселья.

     Мои размышления прервали два полицейских, зашедших в кафе. Они встали в проходе. Один был высокий и широк в плечах, он оглядывал публику за столиками. Другой, молодой и щуплый, тем временем смотрел на машину сквозь большое окно, видимо не был уверен, точно ли запер её. Взгляд старшего остановился на мне, он несколько секунд помедлил и неспешным шагом направился к моему столику.

     Полицейский обратился ко мне (разумеется, по-немецки), достал из нагрудного кармана фотографию и показал. Да, я уже видел это лицо прежде. На фото был Чез, может быть, чуть моложе, чем сейчас, но без сомнения, это был он.

«Офицер, - начал я (разумеется, по-английски), - боюсь, я не понял ни слова из того, что вы сказали».

     Старший чуть прищурился, а затем быстро заговорил с напарником. Они обменивались репликами, а я слушал и думал, что немецкий язык очень уж похож на собачий.
 
«Сэр, - со мной заговорил младший, он, в отличие от широкоплечего товарища, знал английский, - мы разыскиваем этого человека. Вы видели его раньше?»

     На этих словах из туалета вышел Чез. В распоряжении посетителей был только один выход из кафе и путь к нему пролегал как раз мимо нашего столика.

- А что совершил этот малый? – я  попытался спросить как можно дружелюбнее.

- Да, работяга. Украл у хозяина фермы крупную сумму денег.

- Надо же, и чего людям честно не работается?

     Чез медленно шел по проходу за спинами полицейских, и с каким-то невероятным ужасом в глазах пялился то на них, то на меня, чем выдавал себя настолько, что, ни разу о нем не слышав, можно было почувствовать его спиной за километр, чего уж говорить о разыскивающих его профессионалах.

- Так мало того, что фермер пришел к нам в участок и поднял всех на ноги, так еще и сам по городу шастает и ищет этого придурка, - младший был достаточно раскрепощен, что никак не вязалось с его внешностью маленького забитого мальчика, которого одели в форму взрослые дядечки просто ради смеха. Видимо, все дело было в том, что его не понимал этот бугай рядом с ним и говорить мальчик мог свободно и без страха.

- А почему подошли именно ко мне?

- Вы не местный, сразу видно. Эта потертая рубаха и рюкзак, к тому же фермер сказал, что рабочий ушел с каким-то приезжим, но описать его почему-то затруднился. 
Чез тем временем выскочил из кафе, дав мне понять, что тянуть время нет больше смысла.

- Да уж, рюкзак выдает меня, - признал я с улыбкой, - В любом случае, офицер,  я в Берлине проездом и этого человека никогда не видел.

- Извините за беспокойство, - сказал полицейский и быстро пролаял что-то своему напарнику, после чего тот смерил меня недоверчивым взглядом и они удалились.

     Я просидел еще минут десять и вышел на улицу, в начавшиеся сумерки. Я побрел по тротуару одного из многочисленных «штрассе» (местного аналога проспекта) и через сто метров меня нагнал Чез.

- Спасибо тебе, спасибо, - он сжал мою ладонь в своих двух и стал интенсивно трясти всю эту конструкцию.

- Все, все, хватит, - я высвободил руку из его благодарных объятий, - рассказывай.

- Сейчас, да, - Чез отчего-то никак не мог отдышаться, - слушай, давай уйдем куда-нибудь, я тебе все выложу, а то мне тут как-то неуютно, посреди улицы.

- Неуютно?

- Ну, да, знаешь, я ведь теперь в розыске и все такое.

      ***

     Когда совсем стемнело, мы разожгли костер. Вокруг был большой парк. Чез сказал, что парк так и называется – «Большой Тригартен». Мы отошли, насколько это было возможно, от пешеходных дорожек и расположились под каким-то деревом, чью породу из-за темноты различить было невозможно. Я сидел на рюкзаке, а Чез скакал вокруг огня и тщетно пытался согреться.

- Итак, ты расскажешь, почему обворовал того милого человека? – Во мне не играло чувство справедливости, и я не жаждал наказать этого беднягу. Его жизнь была достаточно паршива для того, чтобы пойти на подобный шаг, я не сомневался. Мне лишь интересны были причины, как интересен любой подобный факт, знание которого не влияет на твою жизнь.

- Я не обворовывал! – Чез выкрикнул это с интонацией обиженной девчонки, активно жестикулируя (я же поднял одну бровь и, как бы вопрошая «да неужели?», взглянул ему в глаза), -  ну, то есть технически, конечно обворовал, но на самом деле нет!

- И что это значит?

- Понимаешь, этот Ганс, ну, который фермер, он полнейшая сволочь, - Чез опустил руки, словно обессилив, - он выплачивает нам зарплату раз в полгода, на руки дает каждый месяц лишь десятую часть, остальное лежит у него в сейфе. Говорит, чтобы не спились. Так вот, я работаю уже четыре месяца, а денег толком не видел. Ну, я и выкрал свою долю за этот срок. Они у него даже в отдельном конверте лежали, подписанном. Ни копейки лишней не взял, клянусь.

- В сейфе говоришь?

- В сейфе, да, он у него за картиной в спальне спрятан был. За картиной, представляешь? Сельская спальня, стены не крашены уже лет десять, кровать на кирпичах вместо ножек стоит, а тут картина в половину стены! Тоже мне, зашифровался. Словно лошадь в душе прятать.

- А код-то ты как узнал?

- Жена, - Чез опустил взгляд.

- Чья жена?

- Чья, чья. Его, конечно, у меня-то откуда?

- И что, жена просто сказала тебе код? 

- Не просто, - на его лице высветилась улыбка, - ведь Гансу уже за пятьдесят, тут, сам понимаешь, жену на двадцать лет моложе иметь...

- То есть ты просто взял, трахнул его жену и узнал у неё код?

- Ну зачем ты опошляешь? Она сама предложила.

     Тут я не выдержал и захохотал. Давно мне не было так весело. Подумать только, молодой парень спит с женой хозяина, крадет деньги хозяина, добирается до города вместе с хозяином на его машине, а потом убегает. Будь я на месте Ганса, убил бы этого негодяя. 

- И ведь самое обидное, - продолжил Чез, - когда он позвонил ей из города, то она меня сдала. «Он, - говорит, - домогался ко мне, силой выведал код и грозился убить, если расскажу тебе, ты там его накажи». Ну зачем? Вот ума не приложу.

     Я стал отходить от смеха, живот болел, и я тяжело дышал и улыбался.

         ***

      Чез притащил отломанную от скамейки доску и бросил её в костер, который разгорался все сильнее и я боялся, что нас из-за него заметят. Как только брошенная доска начала чернеть по краям, грозившись вот-вот загореться, Чез вытащил её, кинул на землю и уселся сверху, удовлетворенно крякнув.

     Тяжелая рука опустилась мне на плечо. У Чеза, смотревшего куда-то поверх моей головы, резко округлились глаза.

     «Боюсь, господа, мы вынуждены вас арестовать», - произнес знакомый голос. В свет костра вошел тот самый младший полицейский, было видно, как он храбрился, понятно сразу, это было его первое хоть сколь-нибудь серьезное дело. Надо полагать, огромная рука, прижимающая меня к земле, принадлежала не ему.

     Неожиданно для всех, полагаю, даже для себя самого, Чез пнул под колено щуплого офицера, отчего тот потерял равновесие и почти плашмя упал на костер. Волосы его загорелись, а крик его осветил округу. Широкоплечий отпустил меня и кинулся было на Чеза, но, оказавшись вне зоны зрения этого примата, я поднял с земли рюкзак и опустил его прямиком на голову монстру правопорядка. Судя по звуку, что-то разбилось. Я молился всем богам, чтобы это был не череп полицейского.

      Помню, как мы бежали. Долго. Несколько раз поворачивали в переулках, а потом вышли на Лейпцигскую и пошли по ней на северо-восток, дальше,  по Грайфсвальдер штрассе и Берлинской аллее, прочь из города. К утру мы дошли до небольшого городка под названием Эберсвальде, где заночевали в дешевой гостинице, в номере с двумя одноместными кроватями, которые стояли у противоположных стен. Это был, наверное, самый глубокий сон в моей жизни. А чего еще ожидать после сорока километров, пройденных пешком за ночь?

     На следующий день нам очень пригодилось Чезово знание немецкого, прежде всего, при поиске такси. После того, как мы привели себя в порядок, я открыл рюкзак и понял, что разбилась все-таки драгоценная бутылка вина. Аккуратно выдавив пальцем из горлышка пробку, я положил её в нагрудный карман.

     Не каждый водитель согласен отвезти двух бродяг в другую страну, даже если она в паре-тройке часов езды от их текущего местоположения. Чез пытался пихать свои кровно заработанные деньги в лица таксистов и кричал: «вот, возьмите, только поехали», но я быстро приструнил этот его порыв. В конце концов, один из водителей сам подошел к нам и сказал: «садитесь». И мы отправились до самого Щецина, откуда нас подобрал дальнобойщик, и мы буквально долетели до Карлино.

     Просто ради дурацкой формальности в завершении нашего путешествия, от Карлино до Колобжега мы пошли пешком. Это где-то тридцать километров, серая дорога, холод и двое людей, называющих себя бродягами. Как ни странно, это я всегда и считал жизнью, и этим всегда были недовольны мои близкие, желающие мне счастья. Вот только они желали мне своего счастья, а моё ведь совсем другое. Оно выглядит и пахнет иначе.

     Я шел по дороге, с рюкзаком за спиной, рядом шагал друг, а в нагрудном кармане моем лежала пробка от дорогущей бутылки Муската, дважды спасшей мне жизнь. Подарю эту пробку Янушу, моему милому зятю и расскажу её историю. Мою историю. А лучше напишу и пусть потом все узнают. Только не сейчас, чуть позже, пускай она сначала уляжется в моей голове. Пускай всё уляжется.