Слова забытых песен

До октябрьского переворота четырнадцатилетний Мишка Шейнкман с Гимнастической улицы, что у самой бандитской Подгорной Слободки и Озерного базара, постигал премудрости ремесла фотографа да ещё подрабатывал мальчиком на посылках при товарной бирже.

Его ровесник - Мишка Эпштейн с Александровской - трудился разнорабочим на фабрике, где делали женские гребни.

А младшему на год Мишке Красноставскому, жившему неподалёку в доме красного кирпича, вросшем в землю по окна полуподвала, на роду, как и предкам в пяти поколениях, было написано – кроить и перелицовывать поношенную бросовую одежду.

Обычный расклад для черты оседлости. Даже коли живёшь в губернском Екатеринославе. Но только Бог знает долю, уготованную человеку. Особенно если имя ему – Михаэль, то есть – подобный творцу…

…Сперва-то они все вместе состояли в отряде самообороны. Три Мишки и Менахем-Мендл, сын городского раввина Лейви-Ицхока. Четверо закадычных приятелей. Едва закончившие хедер мальчики с мягким пушком на щеках и заученными словами молитв в голове.

СЫНОВЬЯ ЧЕРТЫ ОСЕДЛОСТИ
Жестокое время отвергло древнее требование относиться к ближнему, как к себе самому. Из окрестных местечек потянулись в Екатеринослав, подальше от лихих людей, подводы, где в тугих подушках из гусиных перьев и засаленных перинах прятались седые бородатые старики в черных потёртых лапсердаках, испуганные женщины, покрытые платками, и плачущие черноглазые дети.

Уже не слово святого писания правило миром, а винтовка, пахнущая тревогой и смертью. Нужда обучает лучше меламеда в шуле: мальчики быстро научились стрелять на звук без промаха, быть храбрыми, как сторожевые псы, и хитрыми, как лисицы. Даже Менахем-Мендл, знавший наизусть едва ли ни весь Талмуд.

Гайдамаки опасались соваться на рабочую окраину, да и пришедшие им на смену шумные анархисты гуляйпольского батьки уважительно поглядывали на ощетинившиеся пулемётными дулами подслеповатые окошки угрюмых домишек у старой синагоги.

А потом пути приятелей разошлись.

Менахем-Мендл ежедневно и еженощно корпел над тайными иудейскими книгами, моля о скорейшем приходе к людям машиаха-спасителя.

Мишки же, вступив в ячейку молодежного коммунистического интернационала, записались добровольцами в отряд ЧОН, чтобы в схватке со всякой нечистью самим устанавливать царство добра и справедливости на этой земле. А стихосложение, которым грешили все трое, и безудержная тяга к книжной премудрости этому вовсе не были помехой: ведь даже великий воин Давид не считал зазорным на привале после кровопролитной схватки декламировать боевым товарищам псалмы собственного сочинения, подыгрывая себе на кинноре.

Если тебе семнадцать лет и твое сердце замирает в миг, когда глаза вглядываются в мерцающие над степью бесконечно далёкие звезды с чудными именами, ты думаешь о счастье. А счастье – это любовь.

Таков закон жизни, даже если в воздухе смрадно от сгоревших хат, а над порубанными в жестоком бою телами зудят надоедливыми шмелями шальные пули.

Чоновцы без устали метались по всей губернии: то банда вырежет укомовцев, то комбеды в дальних сёлах просят помощи в изъятии хлебных излишков у строптивых куркулей.

Мишка Красноставский и привел впервые побратимов к своим двоюродным сёстрам в тихий дворик на улице Литейной, когда по случаю дневали неподалёку от Екатеринослава в уездном Александровске.

С тех пор чоновцы при любой возможности наведывались к девушкам. Сестры немедля ставили для гостей на стол медный самовар, закипавший от полыхающей свежеколотой щепы, угощали морковным чаем и не чурались латать прорехи на их ветхих гимнастёрках.

Мишка Эпштейн, безнадежно заглядывающийся на младшую Александру-Софию, норовил всегда привезти девушкам гостинец: маковые сушки, колотого синеватого рафинаду или даже просто сбереженную от пайка осьмушку ситнего и стыдливо выходил в холодные сени подымить самосадом, подчиняясь суровому взгляду Этель, старшей из сестёр.

Этель редко бросала свой закуток в дальней комнате у стрекочущей без продыху швейной машинки, но обязательно шла к столу, когда Мишка Шейнкман начинал читать свои новые стихи.

В РАЗВЕДКЕ
Осенью среди молодых дубков в лощине у села Туркеновки разведка чоновцев напоролась на давно объявленный вне закона отряд атамана Правды, бывшего полкового командира повстанческой армии.

Отступать было поздно, а драться против почти шести десятков конников бессмысленно – сколько могли продержаться против дисковых «люисов» и ручных бомб четыре винтовки и один наган?

Только выбора иного не оставалось: живыми повстанцы чоновцев в плен не брали, а коли и брали, то лишь затем, чтобы перед расстрелом вырезать шашками на груди красные истекающие кровью звёзды.

Злобствовали, потому как и к ним в плену снисхождения особого не было. Жили лишь до ближайшей стенки или оврага. Докуда расстрельное решение ревтрибунала не огласят.

Чоновцы, заняв круговую оборону, залегли под телегой. Надолго ль? Поймав пулю, захрипела, забилась в упряжи, припадая на передние ноги, каурая; ухнула, просвистев осколками и комьями мерзлой земли, бомба; уронил окровавленную голову в белесую от изморози траву командир; выронил из рук трехлинейку раненный в грудь навылет Мишка Шейнкман.

Но по-прежнему отчаянно ругался, торопливо передёргивая затвор и раз за разом после выстрела выбрасывая на стылую землю дымящиеся гильзы, Мишка Эпштейн.

И Мишка Красноставский, отбросив винтовку с пустым магазином и зажимая левой рукой простреленное правое плечо, посылал навстречу мечущимся в сгущающемся сумраке силуэтам, похожим на диковинных античных кентавров, пули из «нагана», опасаясь больше промаха сбиться со счёта и потратить седьмой - последний патрон.

А потом откуда-то сзади, из-за спин чоновцев, навстречу «люисам» и бомбам, непреодолимо и упруго, словно разжимающаяся пружина, устремилась лава невесть откуда появившегося кавалерийского эскадрона бригады Каширина.

На взмыленном жеребце, взбившем розоватую пену меж жёлтых зубов, закусивших удила, к телеге подскакал комэск: «Живые есть?» Улыбнулся, увидев поднимающиеся фигуры, вытер окровавленный клинок о рукав шинели и, не глядя, бросил его в ножны: «Давай знакомиться, хлопцы. Макс Пейсаченко, третья кавбригада. Для вас, йидн, просто – Мотл Песин»

КРАСНЫЙ КОМАНДИР
…Перевязали раненых, схоронили погибших, отвезли Мишку Шейнкмана в Александровский лазарет. А Мотла позвали помянуть ребят и отметить чудесное спасение к сёстрам на Литейную. Мишка Эпштейн даже успел добыть где-то сахарина, ржавой бочковой селёдки и бутылку мутного бурякового первача.

Комэск долго отнекивался – вид, мол, совсем не геройский: голова обмотана побуревшим от проступившей крови бинтом, рукав шинели с «разговорами» изорван и тоже залит кровью – где уж тут перед девушками красоваться, а потом устало махнул рукой и согласился.

«Принимай былинных воинов, сестрички, красных героев, про которых песни ещё не сложены! Кланяйтесь в пояс! – прямо с порога закричал Мишка Красноставский. – А если картошечка в кожушках горячая есть, то сам вам в ноги бухнусь, челом бить стану…»

…Прогорел дотла уголь в грубе; перемыла посуду после немудреного застолья Этель; сидя, сунув под ноги винтовки, задремали на топчане, прислонившись к стене и друг к другу, Мишка Эпштейн и Мишка Красноставский. А Макс и Александра-София, так и не проронив за весь вечер ни единого слова, всё смотрели друг на друга и не могли наглядеться…

ХРОНИКИ ДАВНИХ ДНЕЙ
…Менахем-Мендл Шнеерсон до последних дней долгой жизни искал ответа на мучавший его вопрос, но так и не смог найти ответа. Хотя и при жизни, и даже после того, как он упокоился на кладбище в Квинсе, многие из соратников и последователей именно его и считали мессией.

…Михаил Михайлович Красноставский - популярный перед войной журналист и автор киносценариев для фильмов Пудовкина - погиб в бою 8 октября 1943 года у села Солошино Кобелякского района Полтавской области.

…Михаил Аркадьевич Шейнкман-Светлов написал много замечательных стихотворений, ставших символом эпохи, но особое место среди них, пожалуй, занимает ставший песней, поэтический рассказ о той самой разведке холодной осенью 1921 года.

…Михаил Семенович Эпштейн-Голодный тяжело переживал неразделённое чувство к Александре-Софии. Это заметили литературные критики двадцатых годов прошлого века, отмечая в стихах известного комсомольского поэта несвойственные минорные лирические нотки. Справедливости ради следует отметить – о своем спасителе и счастливом сопернике всегда помнил с благодарностью. И именно с него писал образ красного командира для своей самой известной песни.

…Комэск Макс Пейсаченко до конца дней не расставался с Александрой-Софией. Служил в дальних гарнизонах, в июне 41-го оборонял переправы на Березине, 7 ноября шагал во главе полка с парадной Кремлёвской площади в ноябре на оборону ближних подступов к городу, в 45-м штурмовал Берлин. В последний день жизни, надев ордена, неожиданно повел семью фотографироваться. Потом, дома, прилёг, казалось, лишь на минуту, отдохнуть, напевая негромко любимую с юности: «Смело мы в бой пойдём, за власть Советов…»

…Александра-София пережила мужа всего на несколько месяцев.

…Этель, моя бабушка, часто рассказывала эту историю. Теперь имена её сверстников и героев почти забыты. Почти забыты и их стихи. Но ведь из песен, которые хоть раз срывались с губ, слова выбросить совсем не просто…

Пояснения(при необходимости) :
В тексте идёт речь о стихотворениях Михаила Светлова «В разведке» и Михаила Голодного «Песня о Щорсе»
Меламед (идиш)– учитель
Шул (идиш) – школа
Машиах (Мессия) – по древним еврейским пророчествам Царь из рода Давида, который будет послан Богом для установления на Земле царства счастья и справедливости.
Йидн (идиш) – евреи