Средство от радикулита

     Дело было ранней весной, ещё кое-где в ложбинках, овражках сохранился серо-грязный снег. Время приближалось к обеду, уже хорошо пригревало. Мне, отпускнику, торопиться было некуда, и я вышел понежиться на весеннем солнышке.
     – Витьша, здоров?! Поехали на пленеру?! – это через оградку меня окликнул шурин.
     – Так, я, Саша, в отпуске, мне всё равно, где проводить его. А у тебя время-то вроде рабочее? - подстраиваясь под здешний наговор, ответствовал я ему.
     – У, етут твою! У меня всё крутица-вертица, можно ехать на пленеру пировать!
Работал он старшим электриком на электроподстанции РЭС, в подчинении у него было около десятка электромонтёров. Обслуживали они высоковольтную линию. Разнарядку ежедневно проводили «через гастроном».
     Утром все собирались у Александра Ивановича. В первую очередь «скидывались», да и не по единому разу. После этого получали задание и разъезжались по местам исполнения возложенных обязанностей. Если таковых кому-то не хватало, оставался на подхвате у бригадира.
     Итак, предложение с вылазкой на пленер было принято. Я «подрулил» к воротам шурина. Там, на скамеечке, восседал электромонтёр Александр Яковлев.    Обменялись приветствиями, справились друг у друга о житье-бытье. Тут и шурин выплыл со двора с трёхлитровой склянкой браги и авоськой.
     – Яковлев! Сидись в карету!
     Яковлев быстрёхонько, шмыг в коляску «Ирбита». Шурин суёт ему трёхлитровку и авоську.
     – На!  Держи!  Да смотри – один не оприходуй! Шибко ругаца буду!
     – Дак, ты, Лександра Иваныч, пошто обо мне так худо думашь-то? Ни в жизть такого не позволял?!
     – Я тебе, Яковлев, про то толкую, чтоб ненароком посудину не стинькал, тожно один штоись и выпьешь!
     – Боже упаси, Лександра Иваныч, крепко держу!
     Яковлев ухватился за банку, что Каин за мертвую душу.
     Едва я успел вскочить на заднее седло, как шурин рванул с места и попёр в сторону леса. Следом за нами увязался на мотороллере племянник Володя.
     До первых берёзовых уколков от деревни не более пятисот метров. На полном ходу влетели в первый, остановились. Шурин посмотрел в сторону деревни:
     – Поедем дальше! Тут, как на ладони всё видно из деревни-то!
     Дал газу до отказу, через сотню метров, в другом  уколке снова по тормозам, заглушил мотор.
     – Всё, приехали! Дальше никуда не поедем! Здесь будем пировать!!
Спешились, разложили нехитрую закуску: хлеб, сало, огурчики. Выставили сосуд с брагой, гранёный стакан пропустили по одному кругу. Володя по молодости ещё к спиртному не прикасался, сидел рядом, слушал.
     Два Александра, поскольку были с утра «заряженными», да не единожды, взялись обсуждать свои профессиональные проблемы. Мне ж было интересно наблюдать пробуждение природы. Вот уже и почки полопались, появилась нежная зелень на берёзах, и травка проклёвывается через старую побуревшую жухлость. В лесочке большое скопление муравьиных колоний, и в их жизни наступил период трудовой деятельности.
     Не знаю, сколько бы я созерцал это  возвращение к жизни, но меня вдруг отвлёк Александр Яковлев:
     – Димитрич! Вот ты хоть скотской, но тоже врач. Может, подскажешь, чем лечить радикулит? Замайнал он меня, ети ево в дышло-то!
     Я ему, конечно, посочувствовал, но рецептов никаких не прописал – по той простой причине, что животные такой напастью, пока ещё не болеют.
     Тут в наш разговор встрял шурин и тем самым спас меня от ненужных разъяснений.
     – У, етут твою! Давно бы спросил у меня! Я тебе и сказал бы  рецеп-от!
     – Дак, ты, Лександра Иваныч, штоись, кажен поди день видишь, как я загибаюсь, и помалкивашь?!
     – Яковлев! Вот видишь эту кучу мурашиную?!
     – Ну, тожно, вижу!
     – Вот бери свою Маруську и мешок, а то и два, и дуй в этот уколок! Из любой кучи, их тут дохрена, нагребай полон мешок, либо два и домой! Истопи баньку, нагрей воды и мурашей вместе с мусором запарь в бочке. Когда остынет, что терпеть будет можно, залазь в эту бочку и сиди, покуда не пропрешь, как следоват, и никакого радикулита лет десять не будет! Мне Анна Николавна тожно един раз так сделала, уже третий год пошёл, как ничё не болит! Учись, Яковлев, пока я живой!
     – Дак, Лександра Иваныч, они же жаляца!? Я их, дак, шибко боюсь, мурашей-то!
     – У, етут твою! Смотри! – Засучивает повыше рукав и в первую кочку запускает руку по самый локоть, подержал несколько секунд, вытащил, отряхнул муравьёв и показывает:
     – Вот, смотри, Яковлев! Ни един, штоись, не ужалил!
     – Дак, ты, Лександра Иваныч, со пчёлами-то возисса, уже привык, пото тебе и не страшно, а я шибко их боюсь, мурошей-то! Зажалят ведь до смерти!
     – Яковлев! А хочешь, я, голой ж…ой на кучу-то сяду и, штоись, ни грамма не испугаюсь!
     – Разыгрывашь, Лександра Иваныч, ты меня, поди!?
     Тут шурин быстрёхонько с себя одежду  долой:
     – Яковлев! На которую кучу-то систь?!
     – Дак, Лександра Иваныч, уж котора тебе шибко приглянеца, так на ту и сидись! Шурин подошёл к самой большой муравьиной кочке, зажал в пригоршёнку детородное хозяйство и спокойно сел на кочку. У Яковлева глаза вот-вот вылезут из орбит и челюсть, гляди, отвалится от удивления. Мы с Вовкой до этого хохотали, а тут даже дух перехватило, и глаза вытаращили. Шурин выдержал несколько секунд, спокойненько встал, ошмыгал с тела муравьёв и направился к нам.
     – Ну, вот, Яковлев, я же тебе говорил, что напрасно ты мурашей-то боисса! Ни един, штоись, не ужалил!
     Подошёл, оделся, выпили с Яковлевым ещё по стакану, завязали спор. Стакан браги, видимо, возымел своё действо, и Яковлев решил доказать, что он тоже не лыком шит. Одной связкой стянул с себя все штаны, какие на нём были, направился вглубь леса и оттуда кричит:
     – Лександра Иваныч! Я на твою-то кучу не сяду! Ты их, мурашей-то, расшугал, теперича они, злы, как собаки!
     – У, етут твою! Их тут одиннадцать штук, куч-то,  котора понравица, на ту и сидись!
     Яковлев походил, выбрал одну из кочек, в которой, видимо, не так живо копошились муравьи, подошёл, подхватил подол рубашки и полы пиджака руками и плюхнулся в кучу.
О, Боже! Словно какая мощная пружина сработала в кочке. Яковлев штопором взвился вверх и с воплем помчался по лесу, выделывая замысловатые кренделя ногами и сбрасывая на ходу остальную одежду, пока не остался совершенно голым. Тут уж у нас с Вовкой начался гомерический хохот со слезами и прочей мокротой.
     Собирает Яковлев свои «шкурки» (майку, рубашку, свитер, пиджак), ворчит. Каждую вещь тщательно стряхивает, осматривает и только потом надевает на себя.
     – Лександра Иваныч, я больше ни в жисть не сиду на кучу-то и лечица твоими мурашами не буду!
     – У, етут твою! Дак, тебя, штоись, никто не обязыват! Это дело-то сугубо лично! – парирует шурин.
     Пока Яковлев вытрясал, одевался, бубнил что-то себе под нос, шурин быстренько вскочил, схватил связку его штанов (трусы, кальсоны, стёганые и сверху ещё простые рабочие брюки), поднёс всё это к куче, набросал её содержимого вовнутрь, положил на старое место и сидит, ухмыляется.
     Яковлев закончил трясти верхнюю амуницию, подошёл к нам и, продолжая балаболить, не глядя, сунул ногу в штаны. Тут его лицо исказилось от страха, глаза полезли на лоб. Он моментально раскидал всю одежду и остался опять голым. Всё пришлось перетрясать вновь. Жаль мне его стало и я помог  справиться с этой проблемой. Пока трясли, Яковлев пустил слезу и стал жаловаться мне:
     – Вот, Димитрич, Лександра-то Иваныч, завсегда так надо мной изгаляца! Думашь, мне не обидно?!
     До Александра Ивановича, видимо, тоже дошло, что лишка хватил:
     – Ты, Яковлев, не реви и на меня не сердись! Айда, заглони  стаканчик-от, оно, глядишь, и полегшат! Я ведь не по злу, а  шутя,  и тебя    шибко люблю, как  родного!
Притянул Яковлева к себе, ещё пропустили поединому. Уже довольно хорошие, продолжают беседу в обнимку. Когда склянка «высохла», сели на мотоцикл и газанули  в  «гастроном».
У Яковлева ещё часа два (пока сидели уже за баней у шурина) «мурашки по телу бегали», он то и дело запускал руку то  под рубашку, то  в  штаны.
     Прошли годы, Яковлева по-прежнему донимает радикулит, но лечиться мурашами  он так и не отважился.