- Эге-й! - Раздался громкий залихватский голос, перекрывающий цокот копыт и хрустальный звон бубенцов. Тройка вороных коней, запряженных в сани, приближалась к постоялому двору. Возница, молодой щеголеватый мужик в овчинном полушубке, подпоясанном ремешком из сыромятной кожи, и лихо сдвинутой на затылок каракулевой папахе резко натянул поводья. После интенсивного бега животные, с трудом успокаивались, не переставая фырчать, и стучали передними копытами о мёрзлую землю.
- Ну, и где обещанная торжественная встреча? – громко выкрикнул, вылезая из саней, статный мужчина в собольей шубе и такой же шапке, надетой набекрень.
Ворота со скрипом отворились, и на улицу высыпала толпа народа. Впереди невысокая смуглая женщина с запеленатым грудным ребёнком. Рядом такой же смуглый, как она, худощавый парнишка лет четырнадцати и невысокий, коренастый, глядящий несколько исподлобья десятилетний мальчик. Сзади, смущённо улыбаясь, стоял под два метра роста широкоплечий мужчина. О таких говорят «косая сажень в плечах». Иссиня-чёрная его борода, слегка поблескивала на солнце. Тёмно-карие глаза дружелюбно смотрели на прибывшего. Человек пятнадцать стояли поодаль и с интересом рассматривали гостя.
- Батюшки! – радостно воскликнула женщина. - Прошка! Ну, наконец-то. А мы уж заждались. Герка вон раз пять выглядывал, едет ли кто.
- Танюха! – воскликнул Прохор, обнимая женщину и троекратно её целуя. – Как я по тебе соскучился! А ты Илья, что не подходишь? – посмотрел он на черноволосого мужчину. Тот подошел и крепко обнял приезжего, целуя в щеки.
- Ох! – крякнул Прохор, - пусти, медведь косолапый. Вот же наградил Бог силищей! Могуч! Нечего сказать, – шутливо нахмурился он, потирая плечи. - Ты мою сестрёнку случаем не обижаешь?
- Как можно? – Улыбнулся Илья.
- Танюха, на мужика не жалуешься? – поинтересовался приезжий.
- Прошка! Пошли в дом скорей, - не отвечая на вопрос, позвала женщина. – Холод-то какой, Таиску ещё заморозим. – показала глазами на грудного ребёнка на руках.
- Ну что, племяши, айда в дом греться? – обратился гость к мальчишкам, стоящим рядом с женщиной.
Возница во время всего разговора не сводил с хозяйки глаз. Заметив, женщина смущенно отвернулась.
- Тришка! – зычно прикрикнул Прохор. - Ты на Танюху-то особо не зыркай! Нечего! – осадил он. – А ты, Танька, кнутом его, кнутом! Ишь, какой! – Улыбнулся он в усы, доставая из-за голенища сапога и протягивая сестре новенький кнут.
- Пущай смотрит. – махнул рукой Илья. – Чай не сглазит.
- Ну, раз хозяин позволяет, тогда смотри, - согласился Прохор, кинув кнут в сани.
Прошли в сени. Гость скинул шубу и шапку на большой сундук, стоящий у входа, омёл веником снег с сапог, и все зашли в просторную комнату, в углу которой над лампадой висело несколько икон. С поклоном перекрестились, глядя на образа, и сели на длинные деревянные лавки за накрытый стол.
- Проша, ну давай с устатку, радостно сияя, предложила хозяйка, пододвигая гостю доверху наполненный хрустальный бокал. Сама взяла небольшую рюмочку.
- А ты, Илья, пить так и не научился? – улыбнулся Прохор, поглядев на мужа сестры.
- Нельзя мне, да и незачем. – скромно ответил Илья.
- Говорила тебе маменька, не ходи за кержака замуж. Не послушалась, а теперь вот до чего дошло, только с тобой и могу выпить, - сказал чокаясь.
- Так я тоже не пью, - улыбнулась она.
- А это что? – кивнул Прохор на рюмку.
- Вода колодезная. Сладкая! – зажмурила Татьяна глаза. - А ты пей Проша, – ободрила, заметив нерешительность в его глазах, - замерз, поди, в дороге-то?
- Есть маленько, - Прохор не без удовольствия опрокинул в себя бокал, занюхал корочкой ржаного хлеба и захрустел солёным огурцом.
- Ух! – передёрнул плечами. - Водка магазинная?
- Какой там! Сейчас в магазинах нет ничего. Ещё со старых запасов.
- Давно такой не пивал, лет пять, пожалуй. Купец Савелов угощал, помню. Он с сыном тогда на охоту со мной напросился. И смех и грех! – улыбнулся Прохор.
- Ну? – с интересом посмотрели на него сидящие за столом.
- Пошли вальдшнепов пострелять. Только разошлись по лесу на расстоянии метров в пятьдесят, как слышим, сынок его заблажил:
- Тятяня! – кричит, - я медведя пымав! Батька ему в ответ: - Так тащи ж его скорей сюды!
- Не могу! – отвечает, - он меня не пущает!
За столом раздался дружный смех.
- Байка, – вставил слово Илья.
- Илюха, ну что ты такой правильный? Никак соврать не дашь. И как с тобой таким Татьяна живёт? Нет, я не спорю, в твоей вере есть много положительных моментов, – наливая очередную порцию водки в бокал, продолжил Прохор. - Не куришь, не пьёшь, жену по улице оглоблей не гоняешь.
- Это дворянку - то?
- Тс! – зашипел Прохор, испуганно оглядываясь.
- А что? Об этом все знают. – удивился Илья. - Она ж меня в госпитале после ранения выхаживала, а потом вот замуж за безродного пошла. Народ прослышал. Уважает.
- Вот это и плохо, что прослышал, – констатировал гость. - Сидите в своём захолустье и ничего не ведаете. А в мире такое творится!
- Это, какое же такое?
- Царь от престола отрёкся, временное правительство свергли. Революция! Красные, как чума, по всей России расползаются.
- Знаем, слыхали, – махнул рукой Илья, - ты нас уж совсем за тёмных почитаешь. Только нам всё одно, что красные, что белые, что серо-буро-малиновые в крапинку. Неймётся им, ну и пущай себе воюют. Нам-то что за беда? Живём себе тихо, спокойно, никого не трогаем. Пашем, сеем, урожай убираем, детишек растим. Кому мы помеха?
- Умный ты мужик Илья, а здесь неправ! Пусть детишки в другой комнате поиграют, – обратился к сестре.
- Вальдемар, Герман, живо в другую комнату, – скомандовала женщина. - Да за Таисией присмотрите. И чтоб там без баловства!
- Ты смотри! А я уж думал, что ты нормально разговаривать совсем разучилась! Всё на деревенский лад норовила. А тут смотри-ка, голосок прорезался, – с удивлением произнёс Прохор. Налил в фужер, выпил и отломил большой кусок от копчёной индейки.
- В тебе тоже не сразу разглядишь лощёного офицера, – парировала Татьяна.
- Так вот, – не обращая внимания на выпад, продолжил гость, обращаясь к Илье, - Земля у тебя, хозяйство. Двор постоялый опять же на тебе. Жинка вон из дворян. Не любит новая власть таких. Ой, как не любит!
- Что ж мы кому плохого сделали? – Пожал Илья плечами, - для людей ведь стараемся!
- Правильные ты слова говоришь, да только у красных своя правда: - мы старый мир разрушим до основанья, а затем, мы свой, мы новый мир построим, кто был никем, тот станет всем... - Вы поняли? Разрушить они всё хотят. Не изменить, не перестроить, а именно разрушить! Вам не страшно?
- Погодь, а что именно они хотят разрушить? – заинтересовался Илья.
- Всё, Илья, всё! И не только хотят, а уже и делают. Во многих деревнях зажиточные семьи до седьмого колена повырезали, а кого не убьют, у тех всё добро забирают, а самих в Сибирь. Это они так от вредных элементов избавляются. Власть рабоче-крестьянскую устанавливают. Во главе, как правило, какого-нибудь бандита бывшего ставят. Ходит тот новоявленный правитель по селу с красным бантом в петлице и над народом глумится. Конь понравится - забирает. Корову там или козу совсем без проблем. И всё - «именем революции». А ещё есть у них такая идея - обобществить всё.
- Что значит обобществить?
- Хотят, чтоб всё общее было. Скот, земля, заводы, реки, озёра. Коллективные хозяйства организовывать будут - колхозы, по-ихнему.
- Это что ж, заберут всё?
- Ага. Заберут и поделят.
- Ты поподробней.
- Можно и подробней. Вот у тебя, скажем, есть участок земли и ты на нём пшеницу посеял, верно?
Илья кивнул и нервно сглотнул слюну.
- А осенью придут к тебе голодранцы, которые делать ничего не умеют, потому, как не делали никогда ничего, а только пили, гуляли, да чужих жен от мужей законных уводили, и конфискуют у тебя весь хлеб, какой ты потом и кровью взрастил. Общественный нынче стал хлебушек-то! И чем больше у тебя зерна, тем больший ты враг новой власти. И получается, ты, к примеру, всю жизнь работал, а я дурака валял. Советы у тебя всё заберут, а мне и таким как я, раздадут. А тебя и твою семью или расстреляют или в ссылку, как врагов народа!
- Да ты что? – Илья невольно сжал кулаки.
- А есть вариант и ещё хужее, – продолжил Прохор, - построят в селе большой дом, сгонят туда народ и будут они всем скопом под одним одеялом спать. Сегодня с твоей женой один спит, завтра другой. Да и у тебя какая баба под боком примостится, тоже в темноте не разберёшь. А детишек, какие родятся, будут в детские дома да приюты отдавать, чтоб взрослых от революции не отвлекали. Коммуна называется.
- Батюшки, грех-то какой! – перекрестился на икону Илья.
- Церкви порушат. Всех эксплуататоров к стенке поставят.
- А кто это эсплататоры? – снова спросил Илья.
- Дворяне, офицеры бывшие, крестьяне зажиточные. Такие как мы с тобой. Те, у кого работники в хозяйстве были. Так что Танюха, о своём происхождении не очень-то распространяйся. Опасно сейчас дворянкой быть! И жить надо поскромнее, а лучше бросить всё к шутам, да и переехать куда подальше, где вас не знает никто.
- А сам-то чего таким гоголем нарисовался? – усмехнулась Татьяна, - весь в соболях, на тройке. Аль не боишься новой власти?
- Танюха, я ведь это напоследок. Попрощаться приехал. Покидаю Россию.
- И куда ж ты теперь?
- В Харбин.
- К китайцам?
- К ним, от большевиков подальше. Может, и вы со мной? Пару домишек рядом прикупим. В гости станем друг к другу ходить, ёлку на новый год наряжать, детишек растить.
- Каких детишек? Ты что, женился что ль?
- Долго ли? Вот перееду в Харбин и возьму в жены какую-нибудь косоглазенькую.
- Она тебе косоглазеньких-то и нарожает! – усмехнулся Илья.
- Сейчас речь о другом. Жизнь свою спасать нужно!
- Кому мы нужны, за границей-то? – вздохнул Илья. - Вот, Татьяна, как жизнь поворачивается, – обратился он к жене, - я за Родину кровь на фронтах проливал, три Георгия имею. Ты всю войну по госпиталям, за ранеными ухаживала, а теперь мы с тобой здесь лишние, стало быть. Придут и заберут всё. – понурил он голову.
- А может не всё так страшно, как ты говоришь? – Татьяна вопросительно посмотрела на брата.
- Да, не так. Страшней гораздо!
Татьяна скептически усмехнулась. Прохор продолжил с досадой:
- Вижу, не готовы вы к крутым переменам. Ведь не обязательно же в Китай ехать. Много моих друзей офицеров во Францию эмигрировало. Много в Турцию, а кто и в саму Америку укатил. Везде люди живут.
- А ты тогда почему в Китай, а не в Турцию или, скажем, в Америку?
- Я с китайцами и золотишко мыл, и на охоту ходил, и рыбку ловил, и от волков вместе с ними спасался. Мастера, рукодельники. Мне вон шапку соболью так зашили, как новенькая стала и башку залатали заодно. Из кустов стрельнул кто-то. – пояснил он, - видать, в меня хотел, да не попал. Только шапку в районе виска продырявил и кожу пуля обожгла. Вот, смотрите, – наклонил голову, демонстрируя белую полоску чуть выше правого уха. - Не успел я наган вынуть, Тришка коней стеганул. Не разглядел, кто стрелял. – сказал с досадой. - Так вот, хороший народ китайцы, добрый, бесхитростный. К ним поеду. А вы вот чего, – он достал из кармана объёмистый холщовой мешочек и протянул Илье, - это вам на чёрный день. Здесь золотого песку немного.
Затем посмотрел на обеих и ладонью смахнул одинокую хмельную слезинку, - Чует моё сердце, не свидимся боле. Да, ещё упредить хочу, Трифон, возница мой, не так прост, как может показаться. До революции он всё больше по тюрьмам кочевал.
- За что?
- Сам он не рассказывал, а от людей я слыхал, - грабежом на дорогах мой возница промышлял.
- Так может это он того бандита подговорил, который в тебя стрелял? – поинтересовалась Татьяна.
- А чего ж он тогда коней стеганул?
- Делиться не хотел. Думал, что тебя убили и всё ему достанется. А ты посчитал - тебя спасает?
- Кто его знает? – задумчиво ответил Прохор.
- Ты с ним по глухим местам ездить не боишься?
- У меня наган всегда наготове. Пока он конями правит, ствол ему в спину глядит, если что, первая пуля для него, и он это знает.
Дверь в сени без стука распахнулась, запуская клубы пара, и круглолицая бойкая девица сообщила:
- Татьяна Васильевна, банька поспела. Прохора Васильевича веничком пропарить?
- Пропарь, милая. Пропарь. – Отозвался Прохор.
- Я тебе! Кобель бесстыжий! – Татьяна поднесла к носу брата маленький кулачок. Затем повернулась к девушке. - Скажи Кузьмичу, пусть он пропарит. Да дверь закрой скорей. Избу всю выстудишь!
На следующий день Татьяна напекла в дорогу мужчинам пирожков, собрала баул с чистым бельём. Илья бережно завернул в льняную тряпицу бутыль самогона.
- Озябнешь, тряпку намочи и разотри место, какое замёрзло, - напутствовал он.
- Мы с Тришкой лучше изнутри разотрёмся, - улыбнулся Прохор, - Правда, Трифон?
- Конечно, изнутри! – весело ответил тот.
- Ну, с Богом! – Татьяна перекрестила обоих. Расцеловалась с братом. Трифон тоже подошел, утирая губы, но был остановлен Ильёй.
- Остынь! – Веско сказал он. Трифон хотел что-то возразить, но посмотрев на могучую фигуру Ильи, промолчал. Сели в сани.
- Но! – Громко крикнул Трифон. Кнут в его руке, со свистом рассекая воздух, опустился на спины животных. Тройка рванула с места в галоп. Татьяна перекрестила их в спину и прижалась к Илье. Сани, запряженные тройкой вороных, вскоре скрылись за поворотом.
Подъехав к развилке, Трифон решительно свернул с почтового тракта на слегка примятый зимник.
- Тришка, ты куда правишь? – Прохор пальцем взвёл в кармане курок нагана.
- Прохор Васильевич, не изволь беспокоиться. Я эту дорогу ещё с измальства знаю, – не поворачиваясь, ответил он, – мы по ней вёрст пять сэкономим. Она через болота идёт, а сейчас болота-то все подо льдом. Быстро доедем.
Дорога оказалась узкой и трёх лошадей с трудом вмещала, в связи с чем скорость передвижения заметно снизилась.
- Такими темпами мы и до завтра не доберёмся. – Прохор внимательно смотрел по сторонам.
- Дорога узкая, - оправдался Трифон. – А давай мы одну лошадку выпряжем и сзади к саням привяжем?
- Нет! – Жёстко ответил Прохор, - так езжай. И учти, если что, первая пуля тебе! – Прохор достал из кармана наган и демонстративно направил его ствол в спину вознице. Тот оглянулся и, криво усмехнулся.
- Прохор Васильевич, ты думаешь, я, что плохое задумал? Напрасно! Не один день вместе. Разве ж я б посмел? – Слегка запинаясь, произнес он, натягивая поводья. Внезапно раздался скрип и высокая корабельная сосна, ломая ветки и мелкую поросль, упала поперёк дороги, пугая запряжённых животных. Кони попятились. Трифон стремительно выпрыгнул из саней. Прохор выстрелил.
- Ааа! – Закричал Трифон, ухватившись ругой за окровавленную ягодицу и закатываясь за массивный пень. – Ну, гад, прощайся с жизнью, - подвывая и матерясь, кричал он. Со стороны леса раздался другой выстрел. Пуля просвистела у Прохора над головой. Он спрыгнул с саней, перекатился на другую от Трифона сторону дороги и спрятался за большой валун лежащий неподалёку. Из-за поваленной сосны осторожно выглянуло чьё-то лицо. Прохор выстрелил, послышался сдавленный вскрик, и лицо незнакомца исчезло. Разразилась беспорядочная стрельба. Прохор перекатился за другой камень и притаился. Постепенно стрельба стихла.
- Тришка! – Раздался прокуренный незнакомый бас, - барин-то твой где?
- За камнем лежит, - еле сдерживая стон, слегка приподнявшись, рукой показал он направление.
- Живой аль нет?
- Хрен его знает.
Несколько человек вышли на дорогу с ружьями наперевес и стали приближаться к валуну, за которым совсем недавно лежал Прохор. Прохор не целясь, несколько раз выстрелил. Ранил двоих. Люди попадали на землю. В ответ снова раздалась стрельба. Пули ударяли в камень и хаотично рикошетили, отбивая от него мелкие осколки, не давая Прохору поднять голову. Сзади, превозмогая боль в раненой ягодице, подполз Трифон и с силой вонзил Прохору под левую лопатку остро отточенный клинок финки. Прохор вскрикнул, вытянулся и затих.
Через день в дом Грачёвых пришла чёрная весть. Савелий, который ездил в соседнюю деревню в гости к родне, вечером постучался к ним в дом.
- Убили Прохора Васильевича, - сказал без предисловий, увидав в дверях Татьяну.
- Как? – Татьяна сразу онемевшей рукой взялась за перила и опустилась на приступку.
- Поджидали их. Только они в лес въехали, как им дорогу сваленной сосной перегородили. Прохор Васильевич до последнего патрона отстреливался. Видать попал в кого. Кровью снег в нескольких местах испачкан. Наган, даже мёртвый, из руки так и не выпустил. Потом нож ему в спину кто-то воткнул.
- А Трифон?
- Тот, наверно, живой. Толи его бандиты с собой забрали, толи убёг. Неизвестно. Всё разграбили, сволочи. Прохора Васильевича до исподнего раздели, не побрезговали.
- Ой, больно! – скрипнул зубами Трифон. Он лежал на широкой деревянной лавке со спущенными штанами, вцепившись побелевшими пальцами в её край. Бабка-повитуха длинной спицей с загнутым концом пыталась из раны в ягодице вытащить застрявшую там пулю.
- Как же это тебя так угораздило, касатик?
- Враги революции в меня стреляли, - со стоном ответил он.
- Ты никак убечь от них хотел? – не прерывая своего занятия, поинтересовалась бабка.
- Ой! Егоровна! Что ж ты так шерудишь в ране-то? Больно, спасу нет!
- Да пулю никак не подцеплю. Говорила тебе, в район езжай. Там врачи. А я всю жизнь новорожденным пупки резала. А, вот вроде подцепила. – Она немного продвинула на себя кусочек металла, дальше спица соскользнула.
- Ну что вытащила что ль? – с болью в голосе спросил Трифон и отхлебнул самогон из наполовину опустошённой бутылки.
- Спица соскочила, язви её в душу, – ругнулась Егоровна.
- Да ты щипцами зацепи!
- Не пролезут щипцы-то! Слушай, а давай я тебе ранку разрежу, а то не дотянуться никак!
- Я тебе разрежу!
- А вот уже на поверхности показалась. Сейчас я её. – Она взялась двумя пальцами и вынула пулю. Из ранки сразу же засочилась кровь и тоненькой струйкой стала стекать на давно не мытый пол.
- Слава Богу, - выдохнул Трифон, - тряпку чистую самогоном смочи и к ране прибинтуй.
- Сейчас, погодь маленько. – Она достала чистую суконную тряпицу и обильно смочила из бутылки. - Так я интересуюсь, ты от этих врагов революции убечь хотел?
- С чего ты взяла?
- Рана у тебя на том месте, какое в бою шибко-то не показывают.
- В спину они мне стреляли! Из-под тишка! В открытую со мной сразиться побоялись.
- Промазали, видать! Хотели в спину, а в задницу попали. Стрелки, прямо сказать, никудышные.
- Ты перевязывай скорей, - забирая у повитухи бутылку с остатками самогона и отхлёбывая, перебил Трифон.
- Сейчас. – Она приложила к ранке тряпочку, отчего Трифон сквозь зубы замычал.
- Ммм, ты долго надо мной измываться будешь?
- Всё уже, - она притянула тряпку к ягодице женским головным платком и, заставив его встать на четвереньки, завязала на животе двойным узлом. – Домой- то дойдешь?
- Доковыляю как-нибудь.
- Пожар, пожар! – разносилось по хутору. Изба Сорокиных, стоящая на отшибе, полыхала ярким пламенем. Чёрный густой дым размётывало порывами ветра. Люди встали цепочкой от колодца до пожарища и передавали из рук в руки полные водой вёдра. Два дюжих мужика, стоящие в конце цепочки, с силой выплёскивали воду в огонь. Но она, едва достигнув пламени, тут же испарялась, не нанося пожару какого-нибудь существенного урона. Чуть в стороне стоял Игнат Сорокин и безмолвно, словно завороженный, наблюдал, как огненная стихия поглощала нажитое за многие годы имущество. Прижавшись и уткнув лицо ему в грудь, беззвучно плакала жена Прасковья, хрупкая, застенчивая женщина. Трое детей от пяти до девяти лет, рядом с родителями громко выли, размазывая по щекам слёзы грязными от сажи руками. Через некоторое время раздался треск, и рухнула крыша. Раскалённый воздух хлынул в стороны, обжигая лица стоящим поблизости людям.
- Ааа! – заголосила Прасковья, срывая с себя платок и в отчаянии бросая его на землю. К ним подошёл Илья. Немного помолчал, как бы собираясь с духом, затем, с трудом подыскивая слова, произнёс:
- Ты вот чего, Игнат, не горюй. Айда к нам. Здесь уже спасать нечего. Холода спадут, новые хоромы тебе отстроим, лучше прежних.
- Батюшка! – Становясь на колени и кидаясь ему в ноги с надрывам произнесла Прасковья, - спаситель ты наш! Сколько жить буду, не устану за тебя Богу молиться!
- Ну, будя, будя, - поднимая её с колен, смущаясь, громко прошептал Илья.
Семья Сорокиных после пожара жила у Грачёвых. Всю весну и лето, строили дом. Илья с сыновьями расчищали от обгоревших брёвен место постройки, заготавливали в лесу толстые сосны, зачищали, скрепляя их меж собой, складывая из них стены. Игнат устанавливал лаги, стелил полы. Купили в городе и привезли железо, черепицу, стёкла для окон. Татьяна с Прасковьей целыми днями возились на огороде, сажая, окучивая, подрезая и удобряя всё, что к осени обычно давало урожай. А к вечеру топили баньку, стряпали сытный ужин, и в приподнятом настроении поджидали мужей. Помогали и другие мужики и бабы, но их помощь носила эпизодический характер. У каждого имелось своё хозяйство, которому необходимо было уделять внимание.
К осени на месте сгоревшего строения возвышался добротный бревенчатый сруб.
Новоселье Сорокины праздновали широко, с размахом. Гуляли всем хутором. Пили, пели, плясали. Только Грачёвым на этом празднике места не нашлось. Накануне Игнат подошел к Илье и, отведя глаза в сторону, произнёс:
- Илья, поблагодарить хочу за всё, что вы с Татьяной Васильевной для нас сделали. Приютили, дом помогли построить. Мы на субботу новоселье наметили.
- Благодарствую...
- Погодь, - перебил Игнат, - тут такое дело... Ты ведь не пьёшь, так?
- Ну, так. – Не сразу поняв, куда клонит бывший квартирант, ответил Илья.
- Вера у тебя такая, что пить не дозволяет. Правильно я говорю?
- Правильно.
- Так вот, ты к нам не приходи. Зачем тебе на пьяных-то глядеть?
- Спасибо на добром слове! – Кивнул Илья и, игнорируя протянутую Игнатом руку, повернулся и пошёл к себе.
- Татьяне Васильевне от меня поклон! – крикнул тот вдогонку.
Илья, поникший и как-то сразу постаревший, зашел в избу сел на лавку. Татьяна, увидав его, улыбнулась.
- Илюшенька, Таиска-то наша уже сидеть научилась. Я к ней подхожу, а она сидит в кроватке и кряхтит от напряжения.
- Игната зараз встретил.
- Ну как там они? Новоселье скоро будут справлять?
- В субботу.
- Вот и славно, вот и хорошо. А я Прасковье отрез на платье припасла, детишкам обновки кой-какие. Самовар, что в чулане стоял, вычистила. Тоже отдам. Надо же им как-то барахлишком-то обзаводиться. А ты Игнату крючки кованые подари. Всё равно на рыбалку уж забыл, когда ходил.
- Не надо ничего этого.
- Как это не надо? Нужда у них.
- Мы там не нужны.
- Как не нужны? – Татьяна с удивлением посмотрела на мужа.
- Игнат сказал, чтоб я не приходил, а тебе поклон передал.
Татьяна села на лавку рядом и надолго замолчала.
- Чего молчишь? – спросил Илья.
- А что здесь скажешь? Я вот о чём подумала. Почему он так поступил?
- Человеком никудышным оказался.
- Я не о том. Если бы дело было только в Игнате, то Бог с ним. Мы бы и не горевали даже. Так, расстроились немного, и всё. Ты обратил внимание, что отношение в хуторе к нам переменилось? Делаем мы людям добро, делаем, а оно как вода сквозь сито проходит. Случайно это? – И сама себе ответила, - нет, не случайно. Раньше ни один праздник без нас не обходился, а сейчас? Боятся нас люди.
- Чего им нас бояться?
- Мы ведь по меркам новой власти буржуи. Не хотят люди о нас мараться. Как бы чего не вышло. Уже и двор постоялый под школу отдали, и учителей наняли, что ещё надо? – Она негромко всхлипнула. Не будет нам с тобой здесь жизни. Уезжать нужно.
- А может, переменится всё?
- Может и переменится, но уже так, как было, не будет... А помнишь, как ты в госпитале лежал, а я тебе перевязки делала? – Мечтательно спросила она.
- Конечно, помню. Мне тогда все раненые завидовали. Такая красавица меня обихаживает. А потом ты пропала куда-то. И я боялся, что выпишут меня, и больше тебя не увижу.
- У меня тогда мама от тифа умерла.
- Помню.
- Я ей о тебе часто рассказывала. А она как услышит, хмурится. Не нравилось ей, что ты мужик простой. Хотела меня замуж за ровню выдать. А потом, уже перед самой смертью, подозвала к себе и спрашивает:
- Любишь, - говорит, - ты своего героя?
- Да, - кивнула я.
- А он тебя?
- И он, - говорю. Хотя и не знала этого наверняка. Она меня перекрестила, в лоб поцеловала и благословила.
- Как это не знала? – возмутился Илья. Я ж тебе кажный раз цветы дарил, когда ты приходила. Гришка, сосед по койке, он ходячий был, так всю клумбу оборвал.
- Красивые были цветы. Розы. Ты, прежде чем их мне дарить, веточки бинтом оборачивал, чтоб я не укололась.
- Ага, - кивнул Илья.
- Ааа, - послышалось из детской кроватки.
- Господи, заговорились мы с тобой, - через силу улыбнулась Татьяна, - Таиску давно кормить пора.
На заснеженный хутор вновь опустилась ночь. В зимнем морозном воздухе изредка было слышно, как где-то лениво очевидно, для острастки несколько раз тявкнет собака, замычит корова, и как будто испуганно закукарекают разноголосьем по подворьям петухи. А затем с недовольным кудахтаньем долго умащиваются на своих насестах. В окнах изб отражался начинающий полнеть месяц. Из труб кое-где вылетали яркие, постепенно угасающие искры да густой и таинственный в ночи, раздуваемый слабым ветерком и принимающий причудливые очертания дым.
Илья сидел за столом, подперев голову рукой, и задумчиво смотрел, как блестит мечущийся в небольшой щёлке сворки печи огонь. Татьяна стояла возле детской зыбки и слегка её качая, негромко монотонно напевала незатейливый мотив:
- Баю, баюшки, баю, не ложися на краю...
- Ну, что, жена, как дальше-то жить будем? – нарушил молчание Илья.
- Не знаю, - ответила тихо.
- Уезжать надо. Прав был Прошка. Ничем хорошим для нас эта революция не кончится. Взять да и уехать от греха подальше. Нынче вон опять Игната у колодца встретил...
- Это погорельца?
- Его. Увидал меня, ухмыляется: - Всё, – говорит - Илья, скоро вашему отродию конец настанет. Готовься, раскулачивать тебя будем. Барахлишко заберём, а тебя с твоим змеиным коблом в острог или на рудники, руду для нужд Революции добывать. Хватит, – говорит, - вам барствовать. Попили вы нашей кровушки. Наша теперь очередь.
- Мы ж ему после пожара дом новый отстроили. Вся его семья у нас жила, пока строительство шло, а теперь мы плохими стали?
- Ага, мироеды! Во как! А он революционер! Вот и делай после этого добро людям. Не сегодня завтра раскулачат. Бежать надо. Самим спасаться и детей спасать. Собирай ребятишек, а я запрягать пойду. – Произнёс решительно, поднимаясь из-за стола.
- Сейчас?
- Да. Боюсь, завтра поздно будет. Уж больно выразительно на меня Игнат смотрел.
- И куда ж мы теперь?
- К тётке, в Таволожку. Там годик - два перекантуемся, а дальше видно будет.
- А может, за границу?
- На розвальнях? Это ж к Чёрному морю нужно, на пароход какой. А если к китайцам, как Прошка хотел, то через всю Россею, до самой Манчжурии. Детишек, боюсь, не довезём. Замёрзнут в дороге-то. Ничего, поживём у тётки маленько, а там, глядишь, и советы распустят.
- А если нас найдут?
- Место там глухое. Тайга. Да и чего нас искать? Мы ж не бандиты какие. Бандитов вон, кои Прошку погубили, не разыскивают, а нас и подавно.
Через несколько минут Татьяна вывела заспанных детей, усадила их в сани и заботливо укрыла ватным стеганым одеялом. Илья зашёл в дом, расплескал по полу и стенам керосин из лампы, молча постоял, перекрестился на образа, тихо произнёс:
- Прости меня, Господи! – И бросил на пол зажжённую лучину.
Когда въехали в лес, небо над их домом окрасилось ярким заревом пожара.
В бледном свете луны по почтовому тракту неспешно двигались сани, запряженные парой лошадей. Татьяна с детьми лежали под одеялом, тесно прижавшись друг к другу, безуспешно пытаясь согреться. Илья, негромко причмокивая, слегка касался вожжами спин утомлённых животных, понуждая их двигаться быстрей. Лошади, после лёгкого шлепка переходили на ленивую рысь, затем постепенно сбавляли темп и вскоре снова двигались шагом. На востоке небо постепенно стало сереть, затем занялся рассвет, окрашивая редкие кучевые облачка в ярко-малиновый цвет.
- Ууу! - В морозном воздухе послышался отдаленный волчий вой. Через некоторое время ему ответил полный голодной тоски другой. Сзади, в предрассветной морозной дымке, мелькнуло семь серых теней, которые стремительно приближались. Лошади испуганно заржали.
- А, чтоб тебя, - озабоченно пробормотал Илья. - Но! – Что было силы, стеганул кнутом по спинам животных. Они резко рванули и понесли. От рывка мальчишки проснулись.
- Тятяня, что там? – Высунул голову из-под одеяла Герман.
- Волки! – Доставая из-за пазухи обрез охотничьего ружья, ответил Илья. - Ну-ка вожжи подержи.
Герман стремительно перескочил через лавку, усаживаясь рядом с отцом и принимая у него поводья.
Татьяна, поняв, о чём идёт речь, одной рукой прижала к себе грудного ребёнка, другой сдерживала попытки старшего сына присоединиться к брату.
Серые тени приближались. Илья взвёл курок и навскидку выстрелил. Ближайший к саням волк с визгом несколько раз перекувыркнулся через голову и затих. Но стаю это не остановило. Она приближалась. Второй выстрел заставил жалобно заскулить и кувыркнуться второго. Волки как бы в нерешительности замедли бег, а затем свернули с дороги и сразу затерялись среди деревьев, оставив лежать на накатанном зимнике двух своих собратьев.
- Слава Богу! – перекрестился Илья, - вроде пронесло. Придержи, - обратился к сыну. Герман слегка натянул поводья. Лошади постепенно успокаиваясь, снова перешли на рысь. Из-под одеяла высунула голову Татьяна.
- Илюша, что там? – спросила испуганно.
- Живём, Танюха, Живём! – весело отозвался Илья.
- Волки где?
- Убёгли. Теперь можно не спешить. Хутор неподалёку. Слышишь, собаки лают?
В воздухе раздавался отдалённый собачий лай.
- Слышу, – кивнула она.
- Дальше волки за нами не двинутся. А Герка-то какой молодец! Если б не он, туго бы нам пришлось!
Жить на новом месте было не на что. Деньги, которые они с собой взяли, быстро закончились, золото никому не показывали, берегли на чёрный день, да и побаивались. Поначалу кормились случайными заработками. Потом Илья стал валять валенки и привлёк к этому делу сыновей. Валенки спросом пользовались, но времени на их изготовление уходило много, поэтому выручки от их реализации в обрез хватало, чтоб купить что-нибудь съестное да справить кой-какую одежонку. До весны теснились у тётки. Затем на семейном совете решили съехать. Рядом с тёткиным подворьем находился пустырь. Илья его огородил и построил сарай, в который занесли чугунную печь. Печь постоянно топили, так как построенное из досок сооружение тепло не держало.
Прошло два года.
Татьяна сидела на низкой скамейке, греясь под лучами ласкового весеннего солнца и, с улыбкой наблюдала, как Таисия маленькой деревянной лопаточкой с усердием копала небольшую ямку. Илья обкладывал саманом, кирпичами из глины, перемешанной с соломой, стены сарая. Вместо цемента использовалась всё та же глина, только жидко разведённая.
- Вот, Таня, скоро и у нас свой угол будет, – с удовлетворением посмотрев на почти законченную кладку стены, произнёс он. - Хватит по чужим углам-то скитаться. А что это там Таиска делает? – обратил внимание на дочь.
- Тебе помогает.
- Ну? – удивился он, - Тая, ты что копаешь?
- Колодец, – кряхтя, ответила она.
- Колодец? Ну, это ты молодец! Нам без колодца теперь никак! А скоро в колодце вода будет? – Улыбнулся он.
- Ага, – отозвалась дочь, - только до завтрева потерпеть нужно. Быстрей не поспею.
- Ну, до завтрева, это ничего. До завтрева, потерпим. Правда, Татьяна Васильевна? – обратился он к жене.
- Правда, – улыбнулась она. - Илюша, как быстро время бежит. Вроде только вчера приехали, а уже почти три года прошло. Тая, вон совсем выросла. Колодец копает. Надо же! – И неожиданно всхлипнула.
- Тань, ты чего? – забеспокоился Илья.
- Так, – ответила она, вытирая слезинки кончиком платка. - Вот и проживём мы здесь всю оставшуюся жизнь. Состаримся и помрём в нищете, и Прошкин золотой песок не пригодится.
- Ну, успокойся, – ласково прошептал Илья, присаживаясь рядом и гладя её по волосам. - Руки есть, голова на месте, не пропадём.
- Илюша, а давай сбежим.
- Куда сбежим-то?
- За границу. У меня ещё маменькины драгоценности сохранились, – понижая голос, горячо зашептала Татьяна. - Дом купим, как Прошка хотел. Детишкам образование дадим, светским манерам обучим. А здесь, не будет нам с тобой жизни. Не за себя, за детей обидно. Я ведь когда замуж за тебя выходила, думала, ну поживём на хуторе, покрестьянствуем, а годика через два, в имение папенькино переберёмся. А тут... Слава Богу, хоть все живы до сих пор.
- Некуда бежать-то! На пароход нас не посадют, а на телеге далёко не уедешь.
- Илюшенька! Не могу я так больше! На Герку с Валькой смотрю, сердце кровью обливается. Голодные, разутые, раздетые. Грамоте не обучены. Герман, вон со шпаной местной связался, Вальдемар, тот хоть книжки читает. А Таиска подрастет, что с ней станет?
- Да, ладно. Школы и здесь пооткрывали. Выучатся. Поди, не хуже других будут.
- А если прознает про нас кто?
- Бог не выдаст, свинья не съест, образуется... – Как-то неуверенно ответил он.
Накануне в райкоме партии шёл жаркий спор, кого отправить в хутор Таволожский организовывать колхоз. В другие населённые пункты района по партийной разнарядке люди уже давно уехали, а вот в Таволожский... Дело в том, что этот хутор в районе был самым отдалённым. Население, всего дворов пятьдесят. Так что он даже до «субъекта федерации» не дотягивал. Но указание обкома было твердым и недвусмысленным. В сельской местности организовать колхозы и установить Советскую власть! Впрочем, выбирать было не из кого. Реальный кандидат в председатели в эту «Тьмутаракань» был один, Рогожин Трифон Дмитриевич. Так что спор носил чисто формальный характер, для протокола. Данный гражданин до революции был широко известен, как человек, плюющий на законы. Да и сейчас в его биографии было много тёмных пятен. Ходили слухи, что раньше он промышлял ещё и разбоем. Но, во первых, официально эта информация никем подтверждена не была, а во вторых, само партийное руководство кротким нравом не отличалась. Чтоб не откладывать дело в долгий ящик, решили побеседовать с Рогожиным немедленно. Послали за ним двух вооруженных солдат на автомобиле, так как боялись, что приглашение в райком повесткой или вестовым, кандидатом в председатели может быть истолковано неверно, и он кинется в бега. Пока ждали, решили пообедать. Выложили на стол всё, что каждый принёс с собой. Непонятно, каким образом и откуда на столе появилась бутылка водки, потом самогон. Когда Рогожин переступил порог кабинета, компания, состоящая из двух мужчин и одной женщины, была уже в изрядном подпитии. Женщина, несмотря на жару от натопленной в кабинете печи была одета в чёрную кожаную куртку, на голове у неё красовалась красная революционная косынка. В деревянной кобуре сбоку свисал маузер. Она по-мужски курила папиросу и время от времени сплёвывала на пол густую слюну. Мужчины, одетые в галифе, заправленное в сапоги, и тёмные ситцевые рубахи с расстегнутым чуть ли не до пупа воротом, тоже курили и громко разговаривали. Прибытие Трифона несколько нарушило идиллию компании.
- Ты кто? – повернув голову на скрип открываемой двери и увидав Трифона, спросил секретарь райкома Хворостов. Рогожин, приготовившийся, что его сейчас, вероятно, будут бить, вжал голову в плечи и, испуганно моргая, молчал.
- И зачем я только того офицерика убил? – запоздало раскаивался он. - Золота при нём не оказалось, вещички давно пропили. Как они всё прознали? Наверно предал кто-то.
Он был уверен, что конвоирование в кабинет руководителя района, ничего хорошего ему не сулит. Имея богатый опыт общения с правоохранительными органами, решил не отмалчиваться, а рассказать всё, но в выгодном для себя свете. По крайней мере, возможно, бить будут меньше, а может, и не будут вообще. Просто в тюрьму посадят и всё. Правда существовала вероятность, что расстреляют, но он старался об этом не думать.
- Так это ж Рогожин, - ответил сидящий за столом мужчина.
- А что ж ты стоишь, не проходишь? – улыбнулся Хворостов, - ну-ка ребята, пододвиньте ему стул, да самогонки плесните.
Приветливое приглашение бдительность Рогожина не усыпило. И раньше бывало, сначала водкой угощали, папироски давали, а потом били нещадно. Прихрамывая, он подошёл к столу и осторожно, чтобы лишний раз не травмировать рану на ягодице, присел на стул.
- Ты чего это хромаешь? – заметил секретарь.
- Ну, всё! Началось! – подумал Трифон, - Пулю в задницу получил! – ответил вызывающе.
- Воевал?
- Нет. Офицерик один выстрелил.
- Это как?
- Нанял он меня из деревни до города довесть. Как в лес въехали, я с трака на зимник свернул, путь хотел сократить, а он взял да и пальнул со злости. По широкой дороге хотел ехать. Не угодил я ему, значит.
- Ты смотри, Аня, что эти белогвардейские сволочи вытворяют! – обратился секретарь к женщине, наливая доверху самогон в стакан Трифона. Женщина сочувственно кивнула.
- Ну а дальше?
- Я с саней спрыгнул, лошади от выстрела понесли. Офицерик не удержался, слетел, да о камень головой. Сразу насмерть.
- Собаке, собачья смерть! – провозгласила Анна. - Ты пей, товарищ! Картошкой, вон закуси.
Поняв, что его страхи оказались напрасными, Трифон выпил и, посолив варёную картофелину, с жадностью откусил.
- Вот, товарищи, – обвел глазами тёплую компанию секретарь, - сидит с нами за одним столом герой революции и Гражданской войны. – Показал он пальцем на Трифона. - Скромно сидит. Не выпячивается! Если б мы его не спросили, то и не узнали бы ничего о его геройском поступке.
Что тут геройского? Ни Трифон, ни сидящие за столом не поняли, но молчали. Секретарь же преследовал свою цель. Возвеличив никчемного мужика до героя, отправить его в отдалённый хутор.
- Тебя как зовут? – обратился он к Рогожину.
- Трифон.
- Вот что Трифон, такие мужики, как ты Советской власти, во как нужны! – он провёл ногтем большого пальца по своему горлу. - Хочу рекомендовать тебя партийной ячейке как кандидата в председатели колхоза в хутор Таволожский. Кто за?
Присутствующие дружно подняли руки.
- Подождите, – заволновался Трифон, - какой хутор, какой колхоз? Я в крестьянском хозяйстве ни бум-бум! – постучал он себя костяшками пальцев по голове.
- Ничего, научишься! – секретарь дружески похлопал его по плечу. - Ты партийный?
- Нет.
- Сейчас мы тебя в партию примем. Пиши заявление. А вот тебе и оружие, – протянул он Трифону наган, - чтобы всякая белая сволочь не смела над тобой больше измываться.
Часа через три из кабинета секретаря райкома Рогожин Трифон Дмитриевич вышел председателем, пока ещё не существующего колхоза и членом партии. Всё время, пока шло застолье, руководящие работники его инструктировали. Из пьяного разговора он мало чего запомнил, но про себя решил, - попробовать стоит. Самое главное, он теперь власть! Шутка ли сказать, председатель колхоза! Не беда, если получаться не будет. Секретарь несколько раз повторил, что помощь будет оказана.
Дня через три хутор облетела сенсационная новость: из района приезжает герой Гражданской войны, которого новая власть уполномочила создать колхоз. Грачёвы к данному событию отнеслись с полным безразличием. Маломальское представление о колхозе они имели. Лошадей, которые их довезли, давно продали, другой живности не приобрели. Обобществлять было нечего. Поэтому, когда объявили общий сход, оделись и спокойно пошли.
Лишь только вышли из дома, навстречу попалась молодая женщина. Она шла, слегка прихрамывая, и с улыбкой смотрела на Илью.
- Здравствуй, Илья Иванович! – поклонилась и, не останавливаясь, прошла мимо.
- И ты будь здорова, Катерина, – бросил Илья ей вслед.
- Что это с ней? – после того как они отошли на значительное расстояние, спросил у Татьяны.
- Влюбилась в тебя. Аль не видишь?
- С чего ты взяла?
- Тут семи пядей во лбу быть не нужно. Идёт, глаз с тебя не сводит, никого вокруг не замечает. Смотри мне! – шутливо погрозила ему пальцем.
- Да ладно. – протянул он. - А что это она вдруг захромала?
- Не вдруг. Родилась такая. Одна нога короче другой. Поэтому и не засватал её никто.
- Я раньше не замечал.
- Она в туфлю свёрнутую газетку под пятку подкладывала.
- А сейчас чего?
- Ну откуда я знаю? – с лёгким раздражением ответила Татьяна. - Может, потеряла подкладку, может, использовала куда. Бабы говорили, до последнего ходила злая на весь белый свет, пока мы не приехали. Теперь, кроме тебя, никого не замечает. Мимо меня прошла, даже не поздоровалась.
- Расстроенная, наверное, чем.
- У расстроенных таких влюблённых глаз не бывает. А ты почему так заинтересовался? – подозрительно посмотрела Татьяна на мужа.
- Да не заинтересовался я вовсе. Просто разговор с тобой поддерживаю.
Собрались у колодца. В назначенное время никто не подъехал. Не подъехал никто и через полчаса, через час. Толпа стала недовольно гудеть. Многие уже собирались расходиться по домам, как кто-то разглядел движущуюся по дороге к хутору телегу. Подъехав, кучер натянул поводья и телега остановилась. Зарывшись в сено, в ней лежал мужчина, с надвинутой на лицо богатой собольей шапкой и громко храпел.
- Приехали! – Толкнул его черенком кнута Семён, местный мужик вызвавшийся привести в хутор будущее руководство.
- А? Что? – мужчина приподнялся и сел на край телеги, с недоумением оглядываясь по сторонам. Стоящие неподалёку явственно ощутили распространяющийся от приезжего стойкий запах самогона и чеснока.
- Вы кто? – Оглядывая собравшихся, пьяно спросил он.
- Сход это, – пояснил Семён, - люди хотят послушать, что ты им про колхоз скажешь.
- А, сход? Это хорошо! – Приезжий встал на четвереньки, затем с помощью Семёна поднялся в телеге в полный рост. Снял шапку и, сминая её в руке, огляделся. Люди притихли.
– Товарищи! – несколько шепелявя, с жаром начал он, прижимая шапку к груди и, замолк. Еще раз, оглядев толпу, повторился: - Товарищи! – и замолчал снова.
- Он никак других слов-то и не знает, – громко прокомментировал Матвей, худой мужичонка с чёрными цыганскими глазами, про которого шла молва, что он знается с нечистой силой.
В реальности же он обладал неким гипнотическим воздействием на людей. Но его психологические опыты на односельчан не распространялись. Данный ему свыше дар он изредка использовал на ярмарках и соседних хуторах, когда до смерти хотелось покуражиться и попутно извлечь кой-какую выгоду. Так, месяца два назад в соседнем селе поспорил он с местными мужиками, что залезет в лежащее на земле бревно и проползет его насквозь. Собралась толпа. Люди обступили Матвея и с любопытством приготовились смотреть невиданное зрелище. Один из мужиков с шапкой прошел по кругу, в которую набросали мелочи.
- Вот, смотри! – обратился он к Матвею, - пролезешь в бревно, деньги твои. Не пролезешь, не обессудь. Так бока намнём, мало не покажется.
Матвей оглядел всех своими чёрными, как смоль глазами, лёг на землю и «вполз» в лежащее бревно.
- Батюшки, – послышалось из толпы, - никак сам окаянный! – Зрители испуганно отшатнулись. Из-за спин односельчан выглянул местный пастух, который к началу представления опоздал.
- Что здесь? – спросил стоящую рядом молодую женщину.
- Не видишь что ль? – ответила она громким шёпотом, - мужик вон, в бревно вполз.
- В какое бревно? Рядом ползёт! – усмехнулся пастух.
- Ты зенки-то разуй! – отреагировал Матвей и пристально на него взглянул.
- Мать честная, а и, правда! – с удивлением пробормотал тот.
Проползя всю дистанцию, Матвей встал, отряхнулся и ссыпал деньги из шапки в карман.
- Мужики, полстакана налейте, всё нутро в опилках, – обратился он к толпе.
- Послала меня, товарищи, Советская власть. – наконец произнёс стоящий на нетвёрдых ногах в телеге приезжий мужчина.
- Послала или прислала? – раздался из толпы ехидный голосок.
- Прислала, послала, - какая разница? – Приезжий недовольно сплюнул на землю.
- А кто ты такой есть, мил человек? – поинтересовался тот же голос.
- Я - герой Гражданской войны, Рогожин Трифон Дмитриевич! Газом травленный, от снарядов контуженный и подло раненный в спину белогвардейской контрой!
- А у тебя награды какие есть, ордена, медали?
- Нет у меня ничего этого. Не за награды дрались мы с Петлюрой да Деникиным. Высшей наградой для себя считали свободу родной земли. Но сейчас речь не об этом. Будем организовывать колхоз! – икнув, продолжил приезжий.
- А что это такое, колхоз? С чем его едят? – спросил низкорослый, крепкий мужик, сворачивая самокрутку.
- Вот вы сейчас хорошо живёте? – спросил Трифон.
Татьяна пристально посмотрела на приезжего и толкнула мужа локтем в бок.
- Слышь, Илья, а ведь это тот Трифон.
- Какой, тот? – шёпотом переспросил Илья.
- Возница Прошкин.
- Ну да? – Внимательно посмотрел он.
- Точно! Гляди, и шапка в его руке тоже Прошкина.
- Не жалуемся. По миру с протянутой рукой не ходим, – ответил мужик, прикуривая.
- А будете жить ещё лучше! – выдохнул Трифон. - Ну что, согласны?
- Жить лучше? Это Можно. Что ж, нам таперича новая власть живность подкинет, деньжонок?
- Нет, мужики! Советская власть – не дойная корова, и обеспечивать вас деньгами и скотиной не будет. Вы сами, своими руками, построите новое счастливое общество, в котором не будет ни бедных, ни богатых. Все будут равны. – ответил он, с трудом выговаривая столь длинную фразу.
- Это как? – спросил кто-то из толпы.
- Очень просто. Всю скотину, всё тягло, плуги, там, лопаты, всё сносите в кучу. Курей, утей, тоже. Всё теперь будет общее, колхозное. По весне, хором навалимся, вспашем, засеем, а по осени урожай соберём и всем поровну раздадим.
- Эх! Всё раздадим, и нам от этого лучше станет? – Заволновались люди.
- Как вы не поймёте? – горячился, покачиваясь на нетвёрдых ногах Трифон, - вот ты один, – он показал пальцем на Матвея, - сколько сможешь вспахать?
- Сколько захочу, столько и вспашу, – с вызовом ответил он.
- А вдвоём можно в два раза больше. Правильно?
- Ну?
- А если всем навалиться, то столько наворочаем, что по осени амбары у каждого под завязку будут забиты! Излишки на базаре продадим, трактор купим, электричество проведём, радио.
- Ты говоришь, - навалимся. Тоже что ль пахать с нами будешь?
- Нет. Я руководитель. Мне пахать нельзя.
- То есть, пахать не станешь. А по осени, всем поровну. Так что ль?
- Так.
- И тебе, стадо быть, тоже?
- Все, кто в колхозе работать станет, свою долю получат.
- Интересно получается, – вступил в разговор молодой рыжий парень, - когда мы кажный по отдельности вспашем да урожай соберём - мало будет. А когда вместе всё в одну кучу свалим, да потом разделим, - больше окажется? Непонятная арифметика. А скотина, птица? Ежели всё в твой колхоз сдадим, чем жить-то будем?
- Товарищи! Вы всё неправильно понимаете, – прогнусавил Трифон, сморкаясь и вытирая нос рукавом.
- Так ты разъясни народу, – рассудительно произнес возница, - а то, всё отдай, тебя, и таких же дармоедов как ты, корми, и жизнь мёдом покажется?
- Объясняю, – подняв согнутую в локте руку, произнёс он и покачнулся. Чтоб не упасть, ухватил Семёна за плечо и вместе с ним свалился на постеленное в телеге сено. Люди засмеялись.
- Слышь, Семён, – обратился к вознице Матвей. Ты его домой отведи, пущай проспится. А то, не дай Бог, такого наговорит, что народ возмутится и накостыляет по первое число. Тогда другого председателя присылать надо будет.
Семён крепко ухватил Трифона сзади брюк за ремень и, с трудом сдерживая его покачивания, повёл к своей избе. Трифон, положив руку провожатому на плечо, заметно прихрамывая, пошёл рядом.
- Теперь у нас в хуторе двое хромых стало, – тихо шепнул Илья жене на ухо.
- Кто?
- Катька, что нам встрелась, когда сюда шли, да Тришка.
- Поженить бы их, – тихо отозвалась Татьяна.
- Никак нельзя! – возразил Илья. - Хромых нарожают.
- Илья, что ж нам теперь делать? – задумчиво спросила Татьяна. Она сидела на скамье, прислонившись спиной к стенке, устало вытянув ноги. Дети уже спали. Илья кусочком кожи подшивал истончившиеся задники на детских валенках.
- Ты о Трифоне?
- Не только о нём. Прохор, помнишь, говорил, что Трифон до революции всё больше по тюрьмам кочевал. А когда Прошку убивали, что он делал? Может он его и убил? Опять же, шапка Прошкина при нём. А сейчас он власть. Это что ж получается, действительно бандитов в начальство назначают?
- Может, шапка-то похожа просто? Да и Трифон, ну покуролесил в молодости, с кем не бывает? А сейчас остепенился. Ты ж слышала, герой войны!
- Поговорить бы с ним. Расспросить, как и что?
- Проспится, тогда и поговорим. Отпоит его Семёнова жена завтра рассолом, тогда можно, и пообщаться, а сейчас бесполезно.
- Посмотреть бы на неё, в руках подержать, – снова произнесла Татьяна.
- Кого? – удивился Илья, - жену Семёнову?
- Шапку! – рассмеялась она.
Раздался стук, дверь отворилась, на пороге показался Матвей Ильин.
- Хозяева! – позвал он.
- Тише ты! – цыкнул на него Илья, - Таиска только уснула. Заходь скорей.
- Илья, – обратился Матвей, - можно, я тебе долг осенью отдам?
- Какой долг? – повернулась Татьяна.
- Я в прошлом годе его дочке валенки свалял, – пояснил Илья.
- Не могу сейчас, – проникновенно продолжил Матвей, - живём впроголодь, уже забыли, когда чай с сахаром пили.
- Не расстраивайся, – положил ему руку на плечо Илья, - считай, что эти валенки я твоей дочке подарил. Пущай носит на здоровье.
- А вы как же? Сами, поди, с хлеба на воду перебиваетесь?
- Выживем, как-нибудь. Мать, у нас сахар где? – обратился Илья к жене.
- Вот! – подала она небольшой кулёчек.
- Пусть детишки полакомятся, – Илья протянул кулёк Матвею.
- Да вы что? Да как же это? – Матвей растерянно переводил взгляд с Ильи на Татьяну и обратно, - мы уж почитай месяц чай вприглядку пьём. – Сразу охрипшим голосом громко прошептал Матвей.
- Это как, вприглядку? – удивилась Татьяна.
- Подвешивают на нитке над столом кусочек сахару, пьют чай, да на него поглядывают. Вспоминают, какой он сладкий. – С сочувствием посмотрел на гостя Илья.
Матвей хотел ещё что-то сказать, потом прижал кулёк к груди, громко, по-детски, шмыгнул носом и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
- Тань, мы Матвею-то весь сахар отдали? – Илья подошёл к самовару и осторожно коснулся кончиками пальцев его отполированной поверхности. Обжегшись, резко отдёрнул руку.
- Нет, – она достала с полки завёрнутый в бумагу небольшой кусок рафинада. Развернула, положила на стол.
- Ну, вот. Таперича и мы попробуем, насколько сахар вприглядку сладкий, – улыбнулся Илья, наливая в кружку кипяток из самовара.
На следующий день Трифон проснулся с головной болью. Встал с топчана, не стесняясь хозяйки, в исподнем, сел за стол и со стоном обхватил руками голову.
- Ой!
Пелагея, жена Семёна, жарила яичницу. Сало скворчало на сковороде, источая приятный запах.
- Плохо, касатик? – участливо спросила она.
- Сжалься надо мной, хозяйка! Застрели, чтоб не мучился!
- Погодь маленько. Тебе опохмелиться нужно. Сейчас стопку, другую выпьешь, и полегчает, – суетилась она, ставя на стол большую бутыль.
- Это что? – кивнул Трифон на бутыль, - самогон?
- Ага! Первачок.
- Я на него смотреть не могу!
- А ты и не смотри. Чего на него смотреть? В стакан налей да и выпей не глядя.
- Меня от одного запаха воротит!
- Не нюхай, – снова нашлась хозяйка. - Нос двумя пальцами зажми и глотай. Да он у нас и не пахнет почти. Его Семён на берёзовых почках настаивал. Так что не сумлевайся, – уговаривала она, ставя на стол сковороду и наливая в стакан из бутыли.
- Ну, если на берёзовых почках... – сдался Трифон и опрокинул в себя полстакана мутноватой жидкости.
Семён тем временем убирался в хлеву. Когда через час пришёл домой, Трифон всё ещё сидел за столом напротив опустошенной бутыли, и смотрел на мир остановившемся, бессмысленным взглядом. Пелагея, веником в совок сметала осколки последней тарелки, предназначавшейся для почётных гостей.
- Трифон! – позвал Семён. - Народ собирать?
- А? – тупо посмотрел на него Трифон.
- Я спрашиваю, про колхоз-то рассказывать будешь?
- Буду! – С пьяной решительностью произнёс он, пытаясь подняться и падая на пол.
- Ты зачем его так напоила? – спросил жену Семён.
- Сёма, я ж ему в рот не наливала. Утром встал, за башку держится. Ну, я и дала самогонки. Ты ж сам велел. А он как начал, не остановить. Пока всё не вылакал, не успокоился. Я уж и забрать у него хотела, так он её, бутыль то есть, к себе прижал. Не драться же мне с ним. Думала, выпьет, закусит...
- Ладно, помоги Советску власть на топчан водрузить, – просунув руки ему подмышки, с натугой произнёс Семён.
Катерина, растопив печь, открыла створку и, глядя на бушующее пламя горячо, страстно, зашептала слова заговора.
- Ты лети дым над миром. Над городами да сёлами, над полями широкими, над горами высокими, над тайгою дремучей, над реками да озёрами, над морями-окиянами! Найди мне Илью. Отврати его от Татьяны, ко мне приведи. Заставь его без меня маяться. Пусть он бела света невзвидит. Пусть его сердце по мне сохнуть будет...
Дым пролетал через давно нечищеный дымоход и, вываливаясь из трубы, стелился по земле. Шквальный порывистый ветер размётывал его по округе. Небо хмурилось свинцовыми тучами. Вдалеке, за рекой, то и дело сверкали молнии, рассекая небосвод яркими, причудливо изгибаемыми вспышками. Грозно грохотал гром. Крупные капли дождя, сначала редкие, а затем всё плотней и плотней падали на землю и, наконец, хлынул настоящий ливень! Гроза переместилась и разразилась над хутором. Молнии сверкали, непрерывно сменяя друг друга. Недовольное ворчание грома сопровождалось шумом потока воды, низвергающейся с небес.
- Приди ко мне, приди! – страстно шептала в печную топку Катерина.
Вот челнок в руке Ильи прошёл сквозь ячею, образуя узел на рыболовной сети. Ещё раз, ещё. Рядок закончился. Сдёрнув с небольшой планки нанизанные ячейки, стал набирать новый рядок. Затем, поглядев в окно, прервал своё занятие, вылил из вёдер остатки воды в оцинкованное корыто, взяв их в одну руку, другой перекинул через плечо коромысло, стоящее в углу и направился к двери.
- За водой схожу, что ли, – пояснил он.
- В такой ливень? – удивилась Татьяна, проворно орудуя спицами.
- Да он уж проходит.
- Зачем тебе вода?
- Как зачем? Таю купать пора, ты щей сварить обещалась, в самоваре вода закончилась.
- Дождевой, вон полная бочка налилась, а той, что ты вылил, и на щи и на чай вполне хватило бы.
- Уже вылил.
- Не ходил бы ты, Илюша. Я сейчас довяжу, да и сбегаю. И дождь как раз кончится. В других семьях вон за водой бабы ходят.
- И это хорошо?
- Хорошо или плохо, а берут коромысло и идут. А я, даже неудобно как-то.
- Мне не трудно, а тебе тяжело.
- Другим бабам легче разве?
Но за ним уже захлопнулась дверь.
Дождь прошел, оставив на земле многочисленные лужи и мутные ручейки, стремительно сбегавшие по небольшим канавкам к руслу реки. Над лесом в прозрачном воздухе взметнулась радуга, окрасив небосвод в нежные переливающиеся тона. Илья направился к колодцу. С другой стороны подходила Катерина.
- Что Илья, никак твоя жинка опять в тягостях? – улыбаясь, спросила она.
- С чего ты взяла?
- А что ж она тебя-то за водой посылает?
- Не может она, – хмуро ответил Илья.
- Нежная уж больно. И где ты нашёл такую? – опуская ведро в колодец поинтересовалась Катерина.
- Нашёл и нашёл. Тебе-то что?
- Не пара она тебе! Пришлая.
- А я какой?
- Ты свой, мужик. Она не такая. Раньше, поди, барыней была?
- Ну, вот чего, – несколько смутился Илья и, желая поскорей закончить этот разговор, предложил. - Тебе помочь воду донесть?
- Помоги, коль не торопишься.
Илья прибивал к стене очередную полку. Катерина, заперев дверь на засов, быстро собирала на стол.
- Вот, – пробуя на прочность свою работу, удовлетворённо произнёс Илья. - Сто лет провесит, пока её кто-нибудь не сломает. Фу! – вытер он рукавом вспотевший лоб, - попить дай чего-нибудь, а то в глотке пересохло.
- Квасок холодненький, – подала Катерина большую кружку, - из подпола только.
Илья, не отрываясь, залпом выпил. - Хороший квас, – похвалил он, - только привкус какой-то, непонятный.
- Это травка в нём такая, особенная. Для мужиков очень полезная.
Илья почувствовал небывалый прилив сил. Всё вокруг сверкало и переливалось яркими красками. Раскрасневшееся лицо хозяйки казалось прекрасным. Он покачнулся и улыбнулся ей какой-то бессмысленной улыбкой.
- Хорошо такого мужика в хозяйстве иметь. – Подошла вплотную Катерина, - мне б этого вовек не осилить. Дай, я тебя поцелую.
Она, словно пиявка, впилась в его губы, обвив руками за шею и прижимаясь всем телом. - Люблю тебя! Что хочешь, для тебя сделаю, – страстно зашептала она.
Когда через час Татьяна подошла к колодцу, на скамейке сиротливо стояли два пустых ведра и прислоненное к дереву коромысло.
Утром, лишь только первый солнечный луч выглянул из-за горизонта, Илья открыл глаза. С недоумением осмотрел стены, потолок. Услыхав слабое сопение, повернул голову. Рядом с ним спала обнаженная женщина. Чужая женщина, не Татьяна.
- Мать честная! – тихо пробормотал Илья, с ужасом вспоминая события прошедшей ночи. - Господи, прости мою душу грешную, – скосив взгляд на образа, перекрестился. Затем, стараясь не разбудить хозяйку, встал и, начал одеваться.
- Илюша, ты куда собираешься? – Катерина смотрела на него, лёжа в постели подперев рукой голову.
- Домой пойду. А то Татьяна, поди, извелась вся. Я ж ненадолго, к колодцу пошел, а вон как у тебя задержался. Да и воды надо принесть. Как они без воды-то?
- Здесь теперь твой дом.
- Не, – махнул он рукой, - там.
- Не пущу! – Катерина подбежала и заслонила собой дверь, - мой ты теперь! Мой! Не нужен ты Таньке, и она тебе не нужна.
- Да как же это? Жена она мне. Детишек у нас трое. Пойду я... – легко отстраняя её от прохода, возразил Илья.
- Значит, уходишь? – выкрикнула Катерина.
- Ухожу, стало быть, – кивнул Илья, переступая через порог.
- Будь ты проклят! – выкрикнула она. - Будь проклята вся твоя семья. Будьте вы все прокляты до седьмого колена! Не видать тебе с Танькой счастья. Будете всю жизнь маяться, как я маюсь. – Она упала на кровать и разрыдалась.
- Кать, ты прости меня дурака, – сочувственно попросил Илья, оборачиваясь, затем развернулся и решительно вышел.
Тихо отворив дверь, Илья, зашел в комнату. На скамье возле стены сидела Татьяна и молча на него смотрела.
- Привет Тань, здорово живёшь? – спросил он и смутился, почувствовав всю нелепость своего вопроса. - А я гляжу, вёдер возле колодца нет. И коромысло куда-то пропало. Ты не брала?
- Тебя только вёдра интересуют?
- Детишки как? Таиска накупана?
- Накупана.
- Воду-то, дождевую брала, из бочки?
- Из бочки. Ты за вещами или как?
- Тань, Танюша! – он подошёл к ней и встал на колени. - Прости меня Христа ради. Виноват я перед тобой.
- У Катерины был?
- Вот видишь, ты уж всё знаешь.
- Как ты мог?
- Сам не пойму. Квасу она мне налила. Я выпил и словно колокольцы в ушах зазвенели. Дальше всё как в тумане. Очнулся, она рядом лежит.
- Зачем ты вообще к ней пошёл?
- Сначала вёдра ей донёс, потом она полку попросила прибить... прости, если сможешь, – он положил ей голову на колени.
- Глупенький ты, – сказала она грустно, гладя его как маленького по седеющим волосам. - Опоила тебя Катька. Думаешь, ей полка в доме понадобилась? Ты ей нужен. Иди, спать ложись. Отдохни малость. Умаялся, поди, за ночь?
Илья встал и направился к кровати.
- Не туда, – остановила она, - я тебе на полу постелила.
Трифон сидит на вороном жеребце и держит за древко красное пролетарское знамя. Шёлковое полотнище слегка колышется на ветру. На его голове соболья шапка с пришитой наискосок красной ленточкой. Вокруг толпа народа, в основном женщины. У многих в руках гуси, которые вытянув шею, воинственно на него шипят. Но ему не страшно. Ведь он герой революции, а заодно и Гражданской войны. На его груди, переливаясь алмазным блеском, орден Андрея Первозванного. На боку сабля, которой он, если захочет, легко снесёт глупые гусиные головы. Но он не будет этого делать. Перед ним другая задача – сделать людей богатыми и счастливыми. Люди это знают и радостно аплодируют. В одной руке у каждого гусь, а другой они хлопают о свободную ладонь соседа. Трифон понимает, если бы будущие колхозники выпустили птицу в загон, огороженный рыболовной сетью, что у него за спиной, то аплодировать стало бы легче, и аплодисменты были бы громче. Но они, по непонятной причине, этого не делают. И, тем не менее, Трифон покровительственно им улыбается. Жеребец не может устоять на месте и слегка пританцовывает. За письменным столом, стоящим рядом, сидит молодая секретарша, которая смотрит на него с обожанием, не смущаясь многочисленных свидетелей и, макнув перо в чернильницу, ждёт ценных указаний.
- Товарищи! – громко кричит Трифон, - вы хотите жить по-новому?
- Да! – хором кричат собравшиеся.
- Тогда избавляйтесь от груза собственности, выбрасывайте всё на свалку истории.
- Ура! – кричит толпа, подбрасывая вверх гусей. Те, расправив крылья, собираются в одну большую стаю и устремляются в небо. Трифон догадывается - птицы полетели на юг.
- Не нужен мне берег турецкий, – громко выкрикивает он.
- Ура! – снова кричит толпа, и раздаётся шквал аплодисментов. Трифон про себя отмечает, хлопать стали гораздо громче.
- Тише, тише, – пытаясь успокоить людей, поднимает он руку. Народ затихает.
- Кто хочет в колхоз?
- Я, я, я! – взметывается лес рук.
- Подходите и записывайтесь. – Он пальцем показывает на сидящую за столом секретаршу. Но никто не двигается с места.
- А правда, что ты за революцию кровь проливал? – слышится недоверчивый голос.
- Правда, товарищи, – кивает Трифон.
- И ранение имеется?
- Имеется! Вот, смотрите, – он спешивается, влезает на стол, спускает штаны и, наклонившись, демонстрирует пробитую пулей ягодицу. Рана кровоточит. Трифон прислоняет к ней ладонь и чувствует на пальцах липкую консистенцию густой кровавой массы.
- Батюшки, да что ж это твориться? – недовольно проворчал Семён, поворачиваясь к стене. - Поля, дверь к нему затвори, что ли.
- Она затворена.
- Это так из-за затворенной двери слышно?
- Говорила тебе, давай в сенях ему постелю. Так нет же, гость, гость. И откуда ты его, только припёр этого гостя? – упрекнула супруга.
- Нечего было его самогонкой поить.
- Ты же сам велел.
- Я ж не думал, что ты ему цельную бутылку дашь. Надо было в стакан налить и будя.
- Будя, – передразнила она, - хочешь, чтоб на меня весь хутор пальцем показывал - гостю самогонки пожалела?
- Ладно, уймись. Спать давай.
- Какой тут спать, когда за стенкой революция? – выразила она недовольство, вставая. - Всё равно скоро корову доить.
В темноте оделась, открыла дверь, и от неожиданности отшатнулась. В нос ударил густой запах табака, перегара и свежих человеческих испражнений. Она резко захлопнула.
- Сёма, – сказала растерянно, - никак нова власть-то обмаралась.
- Как это обмаралась? – привстал с постели Семён.
- Обыкновенно. Некогда ему в уборну-то ходить. Счастливу жизнь налаживать надобно. Кажная минута на счету! Ты ведро на печь поставь, воду согрей, чтоб ему было чем утром геройство-то своё обмыть.
Она зажала нос, быстро вышла в сени и плотно затворила за собой дверь.
- Вот дура баба, – проворчал Семён, - Эту дверь надо было затворить, а ту, что в сени, распахнуть настежь.
Он встал, закрыл дверь в соседнюю комнату и лёг, натянув одеяло на голову.
Трифон, намытый и пропаренный в баньке, которую ему услужливо с утра натопил Семён, сидел за столом, ел нарезанное небольшими пластиками сало с чёрным хлебом и запивал огуречным рассолом. Чуть сбоку от него лежал чистый лист бумаги, огрызок карандаша и револьвер с взведённым курком. Семён сидел напротив, с испугом глядя на грозного гостя и от волнения не знал куда деть руки.
- Вот что, Семён, мне интересно, – подозрительно посмотрел Трифон, с трудом пережёвывая свиную шкурку, - дом у тебя добротный, хлев, сарай, банька вон знатная. Ты как это всё построил?
- Как построил? – переспросил Семён, - да так и построил. Дом мне от родителей достался, скотина тоже. А баньку и сараюшку соорудил.
- Значит, зажиточно жил?
- Не бедно, не богато.
- И работники у тебя были?
- Помогали в хозяйстве, конечно, но я исправно расплачивался.
- Так, так, так! – Семён прищурил глаз и взял карандаш, - так и запишем, эксплуататор трудового народа! Расстрелять!
- Ты погодь писать, – заволновался Семён, - ты что с бумажкой этой делать собираешься?
- В район поеду, в ЧКу отдам. Нехай там разбираются. Похоже, ты и есть самый главный в хуторе буржуй. А я думаю, почему народ в колхоз не записывается? Тебя боятся! Оказывается, это ты палки в колёса ставишь!
- Чудно ты говоришь. – Лицо Семёна покраснело, пот крупными каплями стал сползать по щекам. - Ты ж два дня пьяный валялся.
- И что?
- У кого записываться-то?
- Ты хочешь сказать, что люди приходили, хотели записаться? Так?
- Не приходил никто, – правдиво ответил Семён.
- Вот я и пишу, расстрелять!
- Да за что же? – Семён стал разминать левую сторону груди. - Или привечали мы тебя плохо, или харч тебе хозяйка не такой стряпала? – его лицо побледнело и, судя по всему, он находился в предобморочном состоянии.
- Ладно, – отложил Трифон карандаш в сторону, видя, что собеседник доведён до потребного состояния, - хрен с тобой, живи, но будешь моим помощником. Тащи сюда самогон, а то с этим колхозом без бутылки не разобраться.
После того как принесённая Семёном бутылка значительно опустела, Трифон снова взял в руку карандаш и сделал в самом верху листа надпись: «Колхозники», жирно подчеркнув её двумя чёрточками. Затем переведя взгляд на Семёна, спросил: - Ты по фамилии кто будешь?
- Гришины мы.
Трифон записал фамилию в листок, встал и крепко пожал Семёну руку.
- Поздравляю тебя, товарищ Гришин, со вступлением в колхоз!
- Это я уже колхозник? – удивился Сёмён.
- Да! Ты у меня в списке под первым номером!
Семён, явно не испытывая восторга, сел с опаской поглядывая на наган.
- Теперь нужно остальных сагитировать. Называй, кто у вас в хуторе самый бедный?
- Это что ж, самых бедных будешь в колхоз принимать?
- Не «будешь», а будем, товарищ Гришин. Будем! Теперь ты как колхозник имеешь полное право голосовать за того или другого кандидата. – торжественно произнёс Трифон. - У большевиков зараз вся надежда на бедноту.
- Ты говорил, что в колхоз со своей скотиной идти надо? Тягло тоже. Так?
- Ну, так!
- Тогда на кой ляд в колхозе беднота нужна, у коих вошь на аркане да блоха на цепи? Какая от них польза?
- Ты мне эти мелкособственнические разговорчики брось! В колхоз будем принимать только бедных и середняков.
- А середняки - это кто?
- У кого две коровы, тот середняк, у кого три и больше, - кулак самый настоящий.
- И что?
- Собираем в кучу бедных и середняков и идём кулаков раскулачивать.
- Как это, раскулачивать?
- Тёмный ты мужик, Семён. Заберём у них всё неправедно нажитое имущество, а самих в расход!
- Батюшки святы! – перекрестился Семён, - это ж чистой воды разбой!
- Ты поплачь ещё!
- Так меня получается тоже в расход?
- Почему?
- Корова неделю как отелилась. Теперь у меня, стало быть, три коровы.
- За себя не беспокойся. Ты уже колхозник. Отведешь скотину на общественный двор, и всё.
- А где он, этот общественный двор?
- Слушай, не забивай мне голову! Я тебя про бедноту спрашивал.
- Грачёвы у нас самые бедные. Бедней нет. В сараюшке живут. Детишек трое. Да Ильины ещё.
- Зови!
- Сейчас что ль?
- Сейчас! Потом по дворам пробегись, ещё человек десять позови, тех, что победнее. Да накажи, пусть в галошах приходят. Нечего здесь грязь развозить!
Матвей Ильин встретился Семёну по дороге. Оповестив его, пошёл к Грачёвым.
Зайдя во двор, увидел Татьяну. Та развешивала на верёвке постиранное бельё.
- Здорово, хозяйка, – приветствовал он.
- Здравствуй, Семён, – настороженно ответила Татьяна.
- Хозяин дома?
- Зачем он тебе?
- Трифон Дмитриевич кличет, – с трудом выговаривая отчество нового руководства, произнёс Семён.
- На кой?
- В колхоз зовёт.
Из дома выбежал Герман. - Маменька, я на рыбалку, – доложился он.
- Погодь, Семён, – и к сыну, - на озеро пойдёшь?
- Нет, на речку. С плота ловить. Третьего дня плот за мельницей к берегу прибило. Мы его с ребятишками привязали. Теперь с него рыбачим.
- А если дождь? Гляди, небо хмурится.
- Не беда. Там шалаш есть. Видать сплавщики сделали.
- Всё тебе не беда.
- Колька Дёмин вчерась вот такую щуку поймал. – Герман широко развел руки в стороны.
- Ты смотри, рыбак, в воду не кувыркнись.
- Не кувыркнусь. А кувыркнусь - не страшно, - я плавать уже научился.
- И когда ты всё успеваешь? Ладно, иди. Только недолго.
- Как клевать будет, – ответил он, выбегая за калитку.
- Семён, а ничего, если вместо Ильи я схожу. Прихворнул он маненько.
- Я думаю, ничего.
Когда Илья вышел из дома, увидел идущую по дороге Татьяну. Сначала хотел окликнуть, но постеснялся и пошёл следом.
Первым к Трифону зашёл Матвей, побеседовав и узнав, что вступление в колхоз ему ничем не грозит, так как из живности у него кроме десятка кур ничего нет и, следовательно, обобществлять нечего, легко согласился и поставил крестик напротив своей фамилии. Минут через пять вошла Татьяна. Увидав её, Трифон встал и испуганно попятился.
- Ты чего здесь? – спросил затравлено озираясь.
- Ты ж сам позвал, Трифон Дмитриевич, – усмехнулась она. - Аль, передумал?
- Не звал я тебя, Грачёвых звал.
- А я и есть Грачёва. Ну что, Триша, расскажешь, как моего братца убивали. Ты ведь рядом был? А может, это ты его, а? – она взяла со стола соболью шапку и сразу нащупала небольшой, продолговатый шов в районе виска. - Шапка Прошкина?
- Прошкина, Прошкина! – Первое волнение у Трифона прошло, и он снова сел за стол, взял наган и, направил на Татьяну.
- Ну, ну, – усмехнулась она, рассматривая наведённый на неё ствол, - бабы испугался?
- Теперь ты меня бояться будешь. А я, что захочу, то с тобой и сделаю.
- Даже так?
- Ага, так!
Илья стоял у дверей и слышал каждое слово. Рядом на крыльце, сидел Матвей и попыхивал самокруткой. Дым ветром сносило Илье в лицо, и он недовольно морщился. Услыхав, что разговор за дверью принимает угрожающий оборот, внутренне напрягся.
- Ты, Татьяна, самая настоящая контра! – продолжил Трифон, - и брат у тебя белогвардеец. Так что по законам революционного времени каждый гражданин просто обязан вас расстрелять!
- Ты героем революции стал после того как моего брата убил?
- Он первый начал! – запальчиво выкрикнул Трифон. - Он мне в ногу пулю вогнал. Подло, исподтишка! В спину!
- Так в ногу или в спину?
- Я имел в виду, что он сзади в меня выстрелил, когда я лошадьми правил.
- Ты лошадьми стоя правишь? По таврически? – усмехнулась Татьяна.
- Сидя, почему стоя? – растерялся Трифон.
- Ну, если так, то в ногу он тебе попасть не мог, в спину, ты говоришь, он тоже тебя не ранил. Тогда что остаётся?
- Ну да! В задницу он меня ранил! В задницу! – запальчиво выкрикнул он.
- Просто так, что ль стрельнул?
- Не понравилось ему, что я с тракта на зимник свернул.
- А может, ему не понравилось, что твои дружки дорогу деревом перегородили?
- Застрелю! – истерично закричал Трифон, взводя курок. Тёмной тенью, в комнату скользнул Илья и с разворота, наотмашь ударил Трифона кулаком в лицо. От удара наган из руки Трифона выпал, сам он отлетел в угол комнаты, упал на пол и замер в неестественной позе, не подавая признаков жизни.
- Вот так! – удовлетворённо сказал Илья, поднимая пистолет с пола и засовывая себе в карман.
- Илья, ты что натворил? Ты ж его убил! – всплеснула руками Татьяна, - бежать надо!
- Такую тварь с первого разу не убьёшь, – неуверенно возразил Илья.
На пороге стоял Матвей. - Уходить вам надо, ребята, – заметил он. - Хоть убил, хоть не убил, всё одно вас теперь в живых не оставят.
- Куда идти-то? – спросил Илья.
- Окромя как в лес, больше некуда. Или в лодке, по реке. Глядишь, не поймают. Бегите, а я погоню постараюсь задержать, если что.
Выйдя от Трифона, Грачёвы быстрым шагом пошли к своему дому.
- В лес пойдём, – хрипло сказал Илья. - Верстах в десяти заимка, там отсидимся.
- Нет, лучше вниз по реке. – возразила Татьяна, - мальчишки плот у мельницы привязали. Герка туда рыбачить убежал.
Вадемар по обыкновению, читал книгу, Таисия, перебирала цветные кубики.
- Собирайся скорей, в ответ на удивлённый взгляд сына, бросил Илья.
- Куда?
- Потом узнаешь. Скорей, времени нет.
Побросав в большую простыню самое необходимое, завязав, Илья забросил узел за спину, Таисию взял на руки, и все побежали к реке, моля Бога, чтоб застать на плоту Германа. Подбежав к мельнице, с пригорка увидали одинокую фигурку сына, сидящего на корточках и внимательно смотрящего на поплавок.
- Отчаливаем! – забегая на связку из нескольких брёвен, громко скомандовал Илья.
- Мы что на плоту поплывём? – радостно удивился Герман.
- Поплывём, поплывём, – отвязывая верёвку удерживающую плот у берега, и отталкиваясь от дна длинным шестом, подтвердил Илья.
Минут через десять Трифон открыл глаза. Левая скула занемела от боли. Под глазом черносливом образовывался синяк. Он потряс головой и с трудом встал. Выйдя на крыльцо, увидел несколько человек, оповещенных Семёном, ожидающих, когда их вызовут. Опёршись спиной о стенку, стоял Матвей Ильин, который, продолжая курить самокрутку, рассматривал всех своими чёрными, слегка навыкате глазами.
- Где она? – обращаясь сразу ко всем и ни к кому конкретно, выкрикнул Трифон.
- Потерял чего? – сочувственно спросил Матвей.
- Где эта стерва? – Трифон сделал попытку сбежать с крыльца, но был остановлен. Матвей, крепко ухватив его за рукав, кивнул в сторону улицы и тихим, настойчивым голосом произнёс, - нельзя туда! Вода!
- Какая вода? – попытался тот вырваться.
- Река вспучилась! Глянь!
В ушах Трифона раздался непонятно откуда взявшийся серебряный звон. Через распахнутые ворота во двор медленно затекала вода. Уровень её с каждым мгновением повышался и вскоре достиг крыльца. Люди забежали в избу. Стремительно поднимающаяся вода уже достигала колен. Женщины, ухватившись за края юбок, опасаясь промокнуть, стали их поднимать, обнажая незагорелые ноги. Мужчины с испугом смотрели на заливший избу водный поток. Внезапно из воды прямо на стол выпрыгнул большой золотистый сазан. Он забил хвостом и норовил сползти в родную стихию. Трифон в последний момент успел его схватить и большим кухонным ножом, лежащим рядом, отрубил рыбе голову.
- Вот так! – удовлетворённо произнёс он, бросая тушку в стоящий тут же таз. Следом за первым, на стол выпрыгнул второй сазан и тоже был обезглавлен. Вдруг рыбы, словно сбесившись, целыми стайками стали выпрыгивать на стол, где их поджидала та же участь. Внезапно из воды поднялась Татьяна. Она улыбнулась, взялась руками за концы наброшенной на плечи, широкой шали, взмахнула, превращаясь в большую чёрную ворону и с хохотом, поднялась в воздух. Трифон схватил наган и несколько раз выстрелил. Вроде, попал. Странная птица слегка завалилась на бок, но затем её полёт выровнялся, она интенсивней замахала крыльями и вскоре чёрной точкой скрылась за горизонтом.
В одночасье звон в ушах прекратился, люди недоумённо оглядывались. Воды не стало, как и не было. Женщины с визгом опустили юбки и присели. Перед столом в окружении мужиков стоял Трифон. В одной руке он держал длинный широкий нож, в другой - кочергу. Таз, стоящий на столе, был доверху заполнен галошами с обрезанными носами.
- Ведьма! – истерично закричал Трифон и выбежал на крыльцо. За ним вышли остальные, недоумённо осматриваясь. Ласково, по-весеннему светило солнце, редкие перистые облачка украшали небосвод. Во дворе петух, разрывая небольшую кучку земли, вдруг остановился, внимательно посмотрел на проходившую мимо курицу и ринулся за ней. Курица, истерично закудахтала и стала убегать, но петух её догнал и недвусмысленно обозначил своё доминирующее положение, после чего та встряхнулась, и как ни в чём не бывало вернулась к прерванному занятию, поиску крошек, которые не успели склевать её товарки. Петух же выпрямился, захлопал подрезанными крыльями и громким криком оповестил мир о своей очередной победе.
- Семён! – окликнул Трифон подъехавшего с улицы в телеге, запряженной гнедой кобылой, хозяина, - где?
- Что где? – удивился Семён.
- Вода где?
- Никак попить захотел?
- Какой попить? Только что хутор топило. Река из берегов вышла!
- Да ты что? – Семён испуганно оглянулся.
- Я тебя ещё раз спрашиваю, куда вода делась?
- Господь с тобой! Дожжь, ещё вчерась утром прошёл. Высохло уж всё. Видишь, какая пылюка стоит? – он кивнул на дорогу, по которой, поднимая клубы пыли, пробежала собака, преследуя облезлого рыжего кота.
- Разворачивайся, в район поедем. – Трифон заскочил в избу и через минуту вышел с тазом, доверху заполненным изрезанными галошами. За поясом у него была заткнута кочерга.
- Галоши повезём?
- Это не галоши.
- А что?
- Рыба.
- Какая рыба? – снова удивился Семён.
- Сазан.
- Сазан?
- Минут пять, как трепыхалась.
- А кочерга тебе зачем?
- Это не кочерга, а револьвер. Я из него только что по вороне стрелял. Ещё порохом пахнет. – Он поставил таз в телегу и, садясь на укреплённое в телеге сиденье, скомандовал, - поехали!
- Свят, свят, свят, – опасливо отодвигаясь, перекрестился Семён.
Анна сидела в тесной комнатушке, через стенку от кабинета секретаря райкома и одним пальцем била по клавишам старенькой печатной машинки, с трудом отыскивая нужные буквы. В стену три раза стукнули. Женщина встала и пошла в кабинет Хворостова. Секретарь сидел за столом, на котором стоял таз с изрезанными галошами. Рядом лежала чёрная от сажи кочерга. Напротив, на самом краешке стула, примостился Трифон.
- Здравствуй, товарищ Рогожин! – женщина крепко пожала ему руку.
- Присаживайся, Анна, – пригласил Хворостов, - послушай, что мне тут товарищ Трифон рассказывает. Повтори, что мне сказал, – кивнул он Рогожину.
- Чертовщина в хуторе! Вот это, – он показал пальцем на галоши, - совсем недавно было рыбой.
- Рыбой? – удивилась Анна.
- Да, – кивнул Трифон, - а кочерга пистолетом.
- Пистолетом? – она искоса взглянула на секретаря. Тот украдкой крутанул указательным пальцем у своего виска, кивая на Рогожина.
- Я из него в графиню Шевелёву стрелял.
- Какую графиню?
- Это сестра того офицера, который меня ранил.
- Откуда она в хуторе взялась?
- Чёрт её знает! Я у Семёна в избе сидел, список колхозников составлял. Смотрю, заходит. Села и давай мне угрожать.
- И ты её застрелил, – подсказала Анна.
- Нет. Только на неё пистолет навёл, она мне со всего маху кулаком в глаз. Во, видала? – продемонстрировал он уже сформировавшийся синяк.
- И где ж она теперь?
- Улетела.
- Как это улетела?
- Превратилась в ворону и улетела. Я ей вдогонку шесть пуль послал.
- Промахнулся?
- Нет, похоже, ранил. Прицелиться хорошо не получалось, воды было почти по грудь. Наводнение, – пояснил он, видя недоумённые взгляды собеседников.
- Ты вот чего, – задумчиво произнёс секретарь, - иди, отдохни пока. А мы с Анной, подумаем, что с твоей информацией делать.
- Таз унести?
- И таз, и «револьвер», – показал он глазами на кочергу, - здесь оставь, мы их передадим, куда следует.
- Ну, что скажешь? – повернулся секретарь к Анне, когда дверь за Трифоном захлопнулась.
- Горячка, белая! – ответила безапелляционно.
- Что делать с ним будем?
Анна неопределённо пожала плечами и вышла из кабинета.
Илья с силой несколько раз оттолкнулся шестом от дна. Течение подхватило плот и плавно понесло по руслу. Татьяна с грустью посмотрела на удаляющийся хутор и тяжело вздохнула. - Лишние мы на этом свете, – поникла головой.
- Не грусти, Танюха, – весело отозвался Илья. - Будет и на нашей улице праздник.
- Не верится что-то.
- Будет! Обязательно, будет!
Плот медленно проплывал вдоль берегов. Лес расцветал. Мелкие зелёные листочки покрыли ветки деревьев и кустарников. Одуванчики жёлтыми пятнами выделялись на фоне ярко-зелёной травы. Ивы до самой воды опустили свои ветви и слегка покачивали ими под напором слабого ветерка. Берега шумели птичьим щебетом. Природа, словно демонстрировала путешественникам поневоле, свои неповторимые красоты.
- Ну как, Таиска, здорово? – обратился Илья к дочери.
- Ага! – кивнула девочка.
Солнце постепенно прошло по небосводу и стало клониться к закату.
- Сейчас причаливать будем, – оповестил Илья, опуская шест в воду. Но дна не достал. - Глубоко больно, – виновато улыбнулся он. Незаметно течение усилилось. Впереди раздался грозный бурлящий гул.
- Пороги! – сразу побелевшими губами произнесла Татьяна.
- Всем лечь, – скомандовал Илья, - за верёвки ухватитесь и держитесь крепко.
С удовлетворением отметил, что жена и дети крепко держатся за верёвку стягивающую брёвна. Склонился к дочери, желая, если понадобится, прикрыть её своим телом, но в этот момент плот налетел на подводный камень. Слабые ручки девочки разжались, и она соскользнула в воду. Герман не раздумывая, бросился следом. Илья, не удержавшись, завалился на спину. Плот тем временем развернуло и стремительно понесло по самой стремнине. Потоком воды его приподняло и ударило о скрытые под водой валуны, отчего верёвка, связывающая брёвна, лопнула в нескольких местах. Брёвна разошлись и находящиеся на плоту люди оказались в ледяной воде. К счастью, после порога река значительно расширялась, течение снова было тихим и спокойным, а глубина не превышала полутора метров. Илья, успев ухватить жалкие пожитки, увидел, как Герман тащит Таисию за волосы к берегу. Татьяна с Вольдемаром по грудь в воде, словно завороженные, смотрят на чудо спасения девочки.
- Герка, как там она? – с беспокойством крикнул Илья.
- Плачет. Коленку ободрала.
- Ну, слава Богу! – с облегчением выдохнул он. - Хорошо, что коленку. Не хнычь дочурка, до свадьбы заживёт, – и поспешил к берегу.
Сняв и выжав одежду, надели её снова, сотрясаясь мелкой дрожью. Всё, что было в узле, тоже промокло насквозь. Самой большой бедой Илья считал отсыревшие спички. Замотав Таисию во влажную простыню, двинулись гуськом по берегу вниз по течению. Илья понимал, что останавливаться в подобной ситуации неблагоразумно. Необходимо согреться, чтоб не простудиться, а для этого нужно двигаться. Солнце уже зашло. Идти в темноте было непросто, но, к счастью, на небе светила полная луна, и под ногами можно было что-то рассмотреть. Внезапно шедший впереди Герман остановился.
- Тс, - поднял он вверх руку. Люди остановились.
- Что там? – шепотом спросила Татьяна.
- Похоже, собака лает.
Кузьма с Надеждой жили замкнуто. Избу поставили на отшибе у самого леса. С односельчанами общались редко, да и то по крайней необходимости. В церковь тоже не ходили. Православия не приняли. Изредка выезжали в соседний посёлок в молельный дом, где ещё несколько таких же семей староверов приезжали молиться, иногда крестили детей, венчались, справляли свадьбы и снова надолго расставались.
Пожилые супруги перед сном выпили по кружке чая и уже собирались укладываться, как в калитку громко постучали. Дружок, крупный пёс неизвестной породы, отличавшийся крайне недружелюбным нравом, в этот раз повёл себя необычно. Он несколько раз тявкнул, предупреждая хозяев о визите непрошеных гостей, затем подбежал к калитке, встал на задние лапы, всматриваясь в щель, и радостно заскулил, виляя хвостом.
- Кого это окаянный несёт? – с досадой произнёс Кузьма.
- Свои, похоже. Видишь, кобель хвостом завилял, – всматриваясь в темноту, заметила Надежда.
Кузьма приоткрыл дверь и крикнул, - Кому по ночвам не спится?
- Хозяин, ради Христа, дозволь у тебя во дворе переночевать. Замёрзли, спасу нет. Детишки мокрые до нитки.
- Кто такие?
- Мы к родне в рабочий посёлок направляемся. Голодно в Таволожке-то. На плоту сплавлялись. Не знали о порогах ничего. Налетели. Плот о камни разбился, вымокли все. Слава Богу, хоть живы остались.
- Ладно, – недовольно пробурчал Кузьма, открывая калитку, - Вон, у забора ложитесь, а к утру, чтоб духу вашего здесь не было!
- Спаси Христос! – семья Грачёвых дружно поклонились. Кузьма зашел в избу и на молчаливый взгляд жены ответил.
- Басурмане, похоже. В речке искупались. Пущай у забора отдохнут малость.
- Ты псину-то привязал?
- Привязал. Слушай, а она на них и не лает вовсе. Чудно.
- А может они не басурмане?
- Ну, тогда значит, «товарищи»! В рабочий посёлок идут. Хрен редьки не слаще.
Надежда из любопытства выглянула из-за приоткрытой занавески, и в ярком свете Луны явственно разглядела, как маленькая девочка, прислонив к забору иконку, стала молиться, прикладываясь двумя перстами. Она смотрела на святой образ и беззвучно шевелила губами. Надежда крадучись подошла к двери и услышала тихий детский голос:
- Богородица, дева радуйся, обрадованная Мария, Господь с тобой...
Хозяйка вышла из избы, подошла ближе. Девочка обернулась. Вся семья выжидающе смотрела на хозяйку и напряженно молчала.
- Деточка, – склонилась Надежда перед Таисией, - ты как крестишься-то? Пальчики покажи?
- Вот, – Таисия подняла вверх ручонку с двумя вытянутыми вверх перстами. Надежда выпрямилась и, глядя на окна своего дома, недовольно, с тихой яростью промолвила:
- Ах, паразит! Ах, негодник! Кузьма! – громко крикнула она, - ну-ка иди сюда!
- Чаво? – выглянул из двери Кузьма.
- Я тебя дам, чаво! Ты кого на улице замерзать оставил, орясина? Это ж семья киржаков!
- А я почём знал?
- Да как же ты не засомневался, когда к ним даже кобель ластится? Топи скорей баньку. Они ж мокрые насквозь! – Она взяла Таисию на руки и пригласила, - Айда в избу. Натерпелись, поди?
После бани, уложив детей спать, разместились у самовара.
- Что ж вам, сердешным, дома-то не сиделось? Аль беда какая? Неужто, так голодно? – наливая кипяток в блюдце, поинтересовалась хозяйка. Татьяна замерла, отрешенно глядя в пространство и каким-то бесцветным голосом произнесла:
- Жизнь свою спасали...
- Батюшки! – сочувственно воскликнула Надежда, - кому ж вы не угодили?
- Новой власти. – Татьяна склонила голову, закрыла лицо ладонями и расплакалась.
- Ну, будя, будя, – Илья ласково прижал её к себе и погладил по голове. - Бандиты к власти пришли, – пояснил он. - Был у нас постоялый двор. Не стало. Была изба просторная. Тоже нет.
- Раскулачили? – Кузьма пододвинул к Илье корзинку с пирогами.
- Не успели, – криво усмехнулся Илья. - Съехали мы. Дом подожгли и в Таволожку. А там новая напасть. У Татьяны брат был, Прохор. Из офицеров. А кучером у него – Трифон. Так этот Трифон Прохора-то убил и ограбил. Разбойником с большой дороги оказался. Мы думали, в розыске он. Ан, нет! Третьего дня...
- Раньше, – подала голос Татьяна.
- А может и раньше в хуторе объявился. Нова власть его в председатели колхоза определила.
- Это бандита-то? – ужаснулась Надежда.
- Ага, – усмехнулся Илья. - Он как приехал, сначала всё самогон хлестал. Не просыхал. А нынче, – посмотрев в окно, поправился, - теперь уже, наверное, вчерась, колхоз стал организовывать. Нас к себе покликал. Когда Татьяна зашла, он её признал, застрелить хотел было. Хорошо я за дверью стоял. В избу заскочил...
- И избил его, – продолжила Татьяна.
- Ну, ты скажешь тоже, «избил»! Один раз и ударил-то всего. Он свалился. Я пистолет у него забрал, детишек в охапку и в бега. Вот. – Он вынул из кармана и положил наган на стол.
- Вас уж ищут, поди? – задумчиво спросил Кузьма.
- Наверно. – Татьяна отхлебнула из чашки.
- Значит так! – приняла хозяйка решение, - до завтрашнего вечера у нас отсидитесь. А как стемнеет, Кузьма вас в лес отведёт. Поживёте там денька два-три, глядишь к тому времени всё и образуется. Наган-то с собой забери, – она осторожно, чайной ложечкой пододвинула к Илье оружие, - он тебе в лесу нужнее. Зверья полно. Мало ли что.
Вечером следующих суток Кузьма отвёл семью Грачёвых в лес, к затерявшейся в лесном массиве скале, в которой, вероятно, каменотесами было выдолблено небольшое углубление, впрочем, вполне достаточное, чтоб там могли разместиться пять человек.
- Вот, – представил Кузьма Грачёвым новое жилище, - тут вас никто не найдёт. Раньше здесь золото искали. Видите, сколько камней повырубили, – пояснил он, зажигая спичку и осматриваясь. - Кто-то сболтнул, что золотую жилу тут видел. Искали. Не нашли. Теперь забыли. Сюда уж лет двадцать не приходил никто. Раньше на телегах ездили, а сейчас, дорога травой да лесом заросла. Я к этой скале всегда разными путями хожу, чтоб тропинку не натоптать. Сейчас лапника нарубим, постель вам организуем, – достал он из-за пояса остро отточенный топор. - Вход ветками закроем. Костерок разведём. И заживёте вы здесь, как у Христа за пазухой!
Вот уж поистине, прав тот, кто сказал, что хуже нет как ждать и догонять. Трое суток Грачёвы, как на иголках, прожили в рукотворном каменном убежище. На четвёртые с доброй вестью вернулся Кузьма.
- Собирайтесь, – вместо приветствия произнёс он.
- Здоров будешь, Кузьма, – поздоровался Илья. Татьяна с детьми низко ему поклонились.
- И вы будьте здоровы, – Кузьма призывно махнул Татьяне рукой. - Вот! – протянул несколько сложенных вдвое бумажек.
- Что это?
- Метрики вам новые написали. Теперича вы не Грачёвы, а Чернышевы, согласно вашего обличия. Смуглые все, вон какие. Волосы словно сажей вымазаны! – Явно любуясь Татьяной, произнёс он. - И дни рождения у вас другие. Детей теперь тоже по-другому звать будете. Старший из Вольдемара по метрикам Валентином стал, Герман - Геннадием, а Таиска, - он погладил девочку по головке, - Татьяной, как её матушка. Думаю, Трифону вас теперь не найти.
Татьяна, хотела что-то сказать, но только скривила губы, низко склонила голову и громко шмыгнула носом.
- Погодь сырость разводить! – обратился Кузьма, делая успокаивающий жест рукой. - Зараз, в путь собирайтесь.
- Нам собираться, только подпоясаться, – за всех ответил Илья, - куда двинемся?
- Под Саратовом, в посёлке, у нас, у староверов, то есть, дом молельный на окраине. За ним раньше Прокопьевна, старушка, присматривала. А сейчас, говорит, тяжело стало. Да и то сказать, ей уж столько лет, она и годов-то своих, поди, не помнит. Так что будете в этом доме жить. Подремонтируете когда, если что. Одним словом, в порядке его содержать надобно. У дома, участок землицы небольшой. Вот! – Сделал он небольшую паузу, - так что, сейчас я вас на паровоз посажу, и с Богом!
- Господи, да как же благодарить-то тебя? – у Ильи впервые за долгое время повлажнели глаза.
- Таиску свою благодарите. Кержачку. Если б Надежда не рассмотрела, как она крестное знамение-то складывает, вы бы по сей день по лесу блукали. Я ж вас поначалу за басурман принял. Так что, если б не твоя дочь... – он красноречиво замолчал.
Прошло пятьдесят лет.
- Петр Григорьевич, задержись! – начальник городского отдела милиции, отпустив подчинённых после проведенного совещания, обратился к своему заместителю. - Мне тут по линии МИДа, бумажку одну передали. У нашей соотечественницы в Аргентине родня объявилась. Разыскивают Шевелёву Татьяну Васильевну. Родственные чувства пробудились, так сказать.
- Это графиню что ли?
- Ты уже в курсе?
- Да. Это, то ли третья, то ли четвёртая бумажка будет. Мы им уже два раза отвечали.
- Что-то не припомню.
- Вы в отпуске были.
- Просвети.
- После первого запроса я стажёра в архив откомандировал. Соколов. Помните?
- Ну?
- Он там целый месяц рылся.
- И что? Нарыл?
- Нарыл. Графиня Шевелёва Татьяна Васильевна сразу после революции вышла замуж за Грачёва Илью Ивановича.
- Тоже графа?
- Нет. За мужика обыкновенного.
- Что ж она так? – удивлённо вскинул брови начальник.
- По любви.
- Ну, ну? – с ноткой уважения подбодрил он подчинённого.
- Жили, не шиковали. Троих детей народили. В двадцатом или двадцать пятом году, по разным источникам - по-разному, всей семьей сплавлялись на плоту и, вероятно, утонули. Плот о пороги разбился. Его остатки потом ниже по течению обнаружили.
- А тела?
- Нет, не обнаружили.
- Может, не искали?
- Искали. Ещё как искали! Слухи ходили, что у них с собой золото было и драгоценности фамильные. Так что реку вдоль и поперек на несколько раз прошарили. Кроме того, их ещё по линии НКВД разыскивали. Эта графиня местному председателю колхоза морду набила и наган у него забрала.
- Графиня?
- Ага. Кстати, тот с набитой мордой, Рогожин Трифон, утверждает, что графиня ведьмой была.
- На метле летала?
- Почти. Во время наводнения, поднялась перед ним из воды, превратилась в ворону и улетела.
- Бред, какой-то!
- Точно. Он после этого случая, полгода в психушке лечился.
- Так, говоришь, не нашли их? – полковник взял со стола листок и снова пробежал по нему глазами.
- Нет. Как в воду канули.
- Действительно, – усмехнулся полковник. - У тебя копии ответов по этому запросу сохранилась?
- Сохранились.
- Отошли ещё раз.
В провинциальном городке, на центральном кладбище, уже несколько лет стоит скромная, неприметная могилка. На металлической гробнице, увенчанной старообрядческим крестом, прикреплена небольшая алюминиевая табличка с надписью:
«Здесь покоится прах Чернышевой Татьяны Васильевны. Спи спокойно, дорогая мама, бабушка».
Кержачка
© Copyright: Борис Чернышев, 2013
Свидетельство о публикации №213092201172
Свидетельство о публикации №213092201172
Рецензии