Сахар

Виталий ПОПОВ
Деду и отцу посвящаю


САХАР
Рассказ

1
Трифоновская часть располагалась на окраине города, неподалеку от железнодорожной станции. Она была обнесена глухим забором, сколоченным из широких досок, посеревших от времени и непогоды. Лишь ворота у контрольно-пропускного пункта крепились железные, и две выпуклые звезды поблескивали на них свежей наложенной краской.
С начала войны здесь перед отправлением на фронт проходили подготовку новобранцы. В октябре 1942 года среди них находился и сорокадвухлетний Петр Евсеев. Работал он токарем на оборонном заводе, имел "бронь", но добился, чтобы его призвали в армию. И вот теперь, в длиннополой шинели, он шагал в одной из последних шеренг взвода, занимающегося на плацу строевой подготовкой.
Уже смеркалось. Могучий и стройный клен, росший возле забора войсковой части, под порывами ветра терял последние резные багровые листья. Они опадали на мокрую землю, плавали в лужах.
Один из этих листьев, омытый дождем и неправдоподобно чистый, прилип к рельсу трамвайного полотна, проложенного в городе в годы первой пятилетки.
Слышался гул приближающегося трамвая. Гремя деревянными вагончиками, он пронесся мимо ворот части, и стальное его колесо рассекло красоту кленового листа также безжалостно и легко, как война рассекла мирную жизнь большинства людей.
На повороте водитель снизил скорость, и с "колбасы" соскочил мальчишка лет двенадцати. Он отряхнул штанину от попавших на нее брызг, сунул озябшие руки в карманы коротенького пальто и двинулся к забору. Подойдя, отыскал в нем щель и приник к ней.
Взвод шагал колонной по четыре. Самые низкорослые призывники ее замыкали. Шинелей по размеру для них, видимо, не нашлось, и выглядели они в строю неказисто. Среди неказистых новобранцев мальчишка отыскал взглядом отца и стал следить за ним.
Сержант-инструктор простуженным голосом отдавал команды. Наконец, он произнес:
- Стой! Раз-два! Нале-во!..
Взглянув на часы, он объявил пятиминутный перекур.
Люди в шинелях сгрудились в группы,  сворачивали из газетной бумаги цигарки, делились махоркой, затягивались глубоко и с удовольствием.
- Папа! - громко прозвучал над ними голос мальчишки, вскарабкавшегося на забор.
Евсеев увидел сына, вопросительно посмотрел на сержанта - тот небрежно махнул рукой: мол, иди.
Через дверь КПП Петр вышел к сыну. Обнял его за плечо, отвел в сторону:
- Ну, как дела?
- Нормально.
- А в школе?
- Тоже нормально. Холодно только, не топят еще. Чернила в чернильницах замерзают...
Отец застегнул верхнюю пуговицу на куцем пальтишке сына.
- Ну, а мать как?
Витюня пожал плечами, отвел взгляд в сторону:
- Как прежде...
- Ясно.
Петр вытащил из кармана шинели, завернутые в клочок газеты, несколько подтаявших кусочков сахара с налипшими на них соринками. Дунул на них, взял ладонь сына и вложил в нее сахар.
Он еще что-то говорил сыну, прохаживаясь с ним вдоль забора, о том, чтобы учился хорошо, не баловал в школе. Сказал и о том, что их, видимо, скоро отправят на фронт. Но Витюня почти не воспринимал значения его слов, кроме, пожалуй, последних:
- Ну, мне пора. Будь мужчиной.
Поцеловал сына, надвинул ему кепку на глаза, легонько стукнул по плечу и пошел к КПП.
Витюня поправил козырек кепки и смотрел вслед отцу.
Тот у КПП оглянулся.
Глаза Витюни наполнились слезами. Он едва сдерживал себя, чтоб не разреветься. Ему хотелось броситься за самым дорогим для него человеком, повиснуть у него на шее и никуда не пускать. Ему показалось, что он в последний раз видит отца. И внезапно возникшее, щемящее предчувствие близкой утраты пронзило его еще неокрепшую юную душу.
Отец, улыбаясь, кивнул ему и скрылся за дверью КПП.
У Витюни дрожали губы. Его трясло, словно в ознобе. Он смотрел на сероватые кусочки сахара, вздрагивающие на ладони, и ему становилось еще больнее и горше. Отец, видимо, пил чай без сахара. Ну, конечно же! Сберегал для него как гостинец, не зная о том, что дома у них с неделю стоял целый мешок крупного ОРСовского сахара.

2
От света керосиновой лампы в комнате стоял полумрак. За столом, покрытым клетчатой клеенкой, сидела черноволосая женщина, причесанная на прямой пробор, и пила чай. В одной руке она держала черный ломоть хлеба, а в другой - большой, непонятной формы, кусок сахара. Она макала его в чай, налитый в блюдце, и пила вприкуску, прихлебывая и наклоняясь к столу. Когда она откусывала сахар или жевала хлеб, у нее отчего-то звонко хрустели скулы. Казалось, будто она перегрызает зубами свиные хрящи.
- Ты где шляешься? - недовольно спросила она сына.
Витюня молча повесил кепку на вешалку, снял пальто, стал расшнуровывать ботинки.
- Ай язык проглотил? Где, спрашиваю, шляешься?
- У отца был, - буркнул сын. Он подошел к столу и положил на клеенку сахар. - Вот...
- Хм... - мать взглянула, а затем брезгливо пошевелила ноготком один из серых кусочков. - Без его милостыни проживем. Харчуемся дай бог каждому... - И резко, ребром ладони, двинула по столу. И куски отцовского сахара полетели на пол...
Подлив чай в блюдце, она стала вновь шумно его отхлебывать.
Витюня, чувствуя на себе усмехающийся взгляд матери, поднимал с пола сахар. Его душила бессильная и глухая злоба - он ненавидел мать. Особенно сейчас - усмехающуюся, смакующую чай с крупным куском сахара, которым, как и другими продуктами, ее снабжал начальник ОРСа, ее любовник...
"Я что - слепой? Ничего не понимаю, да? Не вижу, не помню?.."
Он помнил, как однажды, еще до войны, отец возвратился домой поздно и пьяным. Это случалось с ним редко. Не зажигая света, он снял в коридоре ботинки, на цыпочках прошел в комнату, постелил себе на полу и тихо лег.
Но мать учуяла. Она встала и подошла к нему. Через окно в комнату проникал с улицы сноп яркого лунного света. Витюня не спал и все видел.
Видел, как отец безуспешно отталкивал мать, а она, задрав ночную рубашку, норовила сесть голой задницей ему на лицо, приговаривая: "Вот тебе, вот тебе, нюхай!.."
С тех пор Витюня тихо возненавидел мать...

3
Еще в роддоме, когда Наталье приносили кормить ребенка, она с удивлением ощутила, что не испытывает к этому жалкому, беспомощному, смуглому от желтушки существу материнских чувств. Наоборот - она чувствовала к нему неприязнь. И неприязнь эта со временем не проходила. Она с брезгливостью ухаживала за ребенком и дома, ее раздражал его крик, особенно ночью...
Муж молча взял на себя часть ее забот. Петр вставал по ночам, носил малыша на руках, успокаивая его от плача, стирал мокрые и загаженные пеленки, распашонки, одеяльца, бегал, когда мог, по магазинам, готовил еду.
Но его помощь Наталья воспринимала странно, с некой ехидцей. У них в деревне мужчины и понятия не имели подходить к грудным младенцам. И то, что делал ее муж, человек "без роду и племени", как она его называла, воспитанник детдома, считалось у них постыдным и оскорбляющим мужское достоинство занятием. У них в деревне его бы выставили на всеобщее осмеяние.  Наталье казалось, что в нем нет ничего мужского - мягкий, тихий, бесхарактерный. В общем, не мужик, а размазня, "баба в штанах". Не такого она хотела иметь мужа и не от такого человека желала иметь ребенка...
Наталья была родом из зажиточной крестьянской семьи, проживавшей в деревне под Оренбургом. От отца она унаследовала крепкий, крутой и своенравный характер. Когда она подросла, тот стал втайне уважать ее, чувствуя в ней свое семя. Ценил ее трудолюбие, оборотистость в хозяйстве, опрятность в одежде и гладкость во внешности. Он благоволил к дочери и баловал ее в религиозные праздники деньгами и нарядами.
К сыну он относился жестче. Тот был с ленцой. "Вот кабы Кириллу Наташкин характер и сметку, я бы был спокоен душой, " - говаривал он жене.
Мечтал он выдать Наталью за Захара - сына приятеля из их же деревни, тоже крепкого хозяина. Заметил, что она сызмальства стала щелкать по нему глазищами. Захар парнем был видным - в работе расторопен и в гулянье лих. И существовал между ним и сватом сговор - как только взойдет Наталья в нужные годы, так и обвенчают молодых. На приданое он не поскупится...
Наталья на глазах наливалась девичьей статью, ей шел уж семнадцатый год. И быть бы скорой свадьбе, но тревожные события опередили их. Черные слухи о предстоящем раскулачивании оказались реальностью. И все рухнуло. Натальиного отца и брата, соседа с сыном и еще нескольких зажиточных мужиков из их деревни, которые отказались вступить в колхоз, сослали в Сибирь. Отец зашил в полушубок несколько золотых монет царской чеканки, но, видно, не помогли они ему пережить бесовское лихолетье. Сгинул он где-то в безвестности. Брат же Кирилл объявился уже после войны в далеком казахстанском городе Талды-Курган.
Наталья призналась матери, что беременна от Захара. Чтобы скрыть позор дочери, мать отослала ее к двоюродной сестре, в подмосковный город Богородск.
Тетка нашла там племяннице фельдшерицу, которая помогла ей вытравить плод. Устроила Наталью на ткацкую фабрику Арсения Морозова и вскоре подыскала ей и жениха - парня нравом тихого и скромного.
Мать выслала молодым денег из припрятанных сбережений, необходимых для покупки собственного дома, и заочно благословила их.
Так Наталья оказалась замужем за нелюбимым, а затем и презираемым ею человеком. В ней еще жила память о Захаре, о его литом, мускулистом теле, о ее безудержном страстном порыве к нему, заставившим забыть все на свете...
Наталья считала, что жизнь в чем-то несправедливо и жестоко обманула ее. "Ну, чего ради я должна жить с этим ничтожеством? - спрашивала она у тетки, - он ненавистен мне, слизняк..."
Ее неприятие мужа, видимо, передалось и на подрастающего сына. Она видела в нем черты внешности и характера мужа. "И этот, паршивец, растет весь в него, уже смотрит волчонком, как будто что понимает..."
Перед войной тетка свела ее с человеком "высокого полета". Тот, правда, был женат. Но Наталью это не смутило. Она желала хоть что-то урвать из проплывающей мимо пальцев жизни. А тот был образован, щедр, горяч и обходителен. В конце сорок первого года его назначили начальником городского отдела рабочего снабжения...

4
Заканчивался октябрь 1942. По ночам случались заморозки. Иней серебрил крыши домов, тонкой корочкой льда покрывались лужицы.
Помещение школы в это время еще не отапливалось. Учащиеся сидели в классах, не раздеваясь. На второй перемене они не разбегались - сидели за партами и ждали, когда староста принесет поднос с ровно нарезанными пятидесятиграммовыми кусочками ржаного хлеба. Но в этот день на старшеклассников хлеба не хватило...
Подходил к концу третий урок. Хрупкая девочка стояла у доски и писала на ней мелом доказательство какой-то теоремы.
Витюня наблюдал за ней. Пальчики у нее тонкие, почти просвечивающиеся. Таким же казалось и лицо.
В коридоре зазвенел колокольчик, извещавший об окончании урока. В классе наступило оживление, и не все сразу заметили, как из рук девочки выпал мел, стукнулся об пол и разбился на кусочки. Витюне показалось, что он первым видит как Вера Любимова, бледнющая, падает возле доски.
После замешательства ребята с передних парт бросились к ней. Растолкав их, подбежал к ней математик - сухонький, седовласый старичок. Он присел, приподнял Веру, положил на колени ее голову, стал махать около лица девочки своей морщинистой рукой.
Кто-то успел сбегать за медсестрой. Ватой, смоченной нашатырным спиртом, она принялась обтирать ей виски, давала понюхать вату, приговаривая:
- Это пройдет, касатка, сейчас пройдет... Вдохни...
Вера вздрогнула и с трудом открыла глаза. Кажется, она не понимала, что случилось. Почему все столпились над ней?
- Что это со мной? - виновато спросила она.
Витюня стоял рядом. Он понял, что с Верой произошел обморок. Почему? От голода?.. А он был сыт. И стыд стал жечь его лицо. Стыд за свою сытость...
А утром следующего дня 6 "б" был приятно изумлен - на партах, около чернильниц, лежали на каждой по два крупных куска сахара...

5
В классе после окончания последнего урока никого не оставалось, когда нарочно замешкавшийся Витюня нерешительно подошел к Вере Любимовой.
- Тебе чего, Евсеев? - спросила она, застегнув портфель и собираясь уходить.
Витюня робко предложил:
- Знаешь, пойдем сегодня домой вместе?..
- Так нам же в разные стороны? - удивилась она.
- Ну и что?.. Я тебя провожу, а потом - обратно...
- А Толя?
- Синицын? А что - Синицын?
- Так мы ж с ним в одном доме живем и домой всегда вместе ходим, ты же знаешь.
Витюня молча наклонил голову.
Почувствовав, что он огорчился, Вера сказала:
- А хочешь, мы втроем дружить будем, а?
Вздохнув, Витюня проговорил:
- А у меня сегодня  день рождения. Пойдемте с Толькой ко мне домой...
Втроем они шли по улице. Мимо деревянных домиков, огороженных заборчиками. Обходили лужицы с оттаивающими кромками льда.
Витюня был оживлен и радостен.
- Придем ко мне - чаю сварганим. У нас дома есть настоящий сахар! - похвастался он и тут понял, что зря сказал об этом.
- Так это ты принес в класс сахар? - спросила Вера.
Витюня, смущенный, молчал.
- А где ты его взял? - спросил Синицын.
- Отец дал. Я у него позавчера был в части... Он мне продуктов надавал из своего вещмешка, во-о! - он провел ладонью себе по горлу.
- А как же он сам? - спросила Вера.
Лицо Витюни на мгновение потускнело. Он вспомнил сутуловатую фигура отца, удаляющегося к КПП. И, не отвечая на вопрос, почему-то вдруг снова прихвастнул:
- А отец у меня пулеметчик!..
- Ну да? - удивился Синицын.
- Ага, - продолжал врать Витюня. - Я сам видел, как они на стрельбище уезжали. У всех винтовки, а у отца - ручной пулемет... А пулеметчикам всегда двойную порцию дают, понятно?.. Пулемет-то тяжелый...
Одноклассники понимающе кивнули.
- Вот он мне часть харчей-то и отдал, - радуясь тому, что он так ловко все придумал, сказал Витюня. - К дню рождения...


7.
В печке весело потрескивали дрова. На ней стоял чайник. Вода в нем приятно шумела, начиная закипать. Витюня открыл дверцу печи и подложил в огонь еще полено.
В комнате за столом уплетали из алюминиевых мисок подогретую овсяную кашу Вера и Толик.
На столе, на деревянной подставке, стоял чугунок, три кружки.
Толик первым съел кашу, тщательно облизнул ложку и положил ее рядом с миской.
- Хочешь еще? – спросил его Витюня.
- Не-а, сыт. На три дня наелся. Во, смотрите. - Толик вышел из-за стола, приподнял жилет, вдохнул в себя воздух - и живот у него стал большим и круглым, словно в нем торчал арбуз.
Толик похлопал себя по животу.
- Как думаете, не лопнет пузо? - спросил он, с трудом удерживая в легких воздух.
Потом, обжигаясь о кружки, они пили чай.
Толик вновь смешил их, потому что пил дурашливо, смакуя.
- Хотите еще чаю? - спросил Витюня. - У меня еще есть сахар.
Он полез в комод за ключами, отпер замок на сундуке, в который мать переложила сахар, вытащил оттуда целую горсть и высыпал ее перед ребятами:
- Возьмите с собой.
- Да ты настоящий буржуй! - изумился Синицын. - Плесни-ка тогда еще полкружечки.
Виктор налил чаю Толику и Вере, хотя та протестовала:
- Мне не надо, хватит-хватит!..
- Пей-пей, в сахаре глюкоза, голова лучше соображать будет, - рекомендовал Синицын.
- Она у меня и так сообра...
Вера осеклась на полуслове.
С открытым ртом, не донеся до него кусок сахара, замер и Синицын.
Витюня повернул голову в сторону их взглядов и увидел, что в комнате стоит мать.
Она смотрела на открытый сундук, на миски, чугунок, горсть сахара на столе, на детей и взгляд ее быт темен и зол.
Толя Синицын заерзал под этим взглядом. Рука его потянулась к полевой сумке. Он влез в свою куртку, нахлобучил картуз и шепнул Вере:
- Пошли!..
И они оба, как-то боком выскользнули из комнаты мимо молчавшей озлобленной женщины.
- До свидания, - успела сказать Вера из коридора. Хлопнула за ними дверь.
Мать молча стала надвигаться на Витюню.
- Ты что же, змееныш, - прошипела она, - может, целый класс сюда приведешь?..
Витюня съежился, защищая руками лицо от ожидаемых и неминуемых ударов...
В тот день она оказалась особенно озлобленной. Ей сообщили, что ее покровителя и любовника арестовали. И в истеричной злобе она по щекам жестко избила сына...

8
На улице веерами хлестал дождь. Лиховал ветер. Он безжалостно теребил оголенную крону клена, росшего возле Трифоновской части.
Витюня, промокший, без кепки, стучал в дверь КПП. Кто-то из дежурных открыл ему дверь, и он скрылся за ней.
На столбе, у ворот КПП, качался и скрипел фонарь. Свет от него метался по сырой земле. Со стороны железнодорожной станции были слышны протяжные гудки паровоза.
Через несколько минут Витюня вышел из КПП, сошел с крыльца и стал удрученно смотреть на дорогу, ведущую к станции.
Отца вместе с другими новобранцами отправили на фронт.
Витюне казалось, что он, сквозь ветер, слышит, как по дороге идут солдаты. И хотя она была пустынна, он как словно слышал звуки их удаляющегося строевого шага. Сквозь тонкие облака дорога освещалась тусклым светом лунного диска. И туда, к станции, смахивая нечаянные слезы со щек, пошел Виктор. Тогда он еще не знал, что это были его последние детские слезы...

1983
________________________________