Свадьба

СВАДЬБА

1

Невеста скверно себя чувствовала. От духоты, суеты и галдеж; у неё разболелась голо-ва. К тому же её слегка поташнивало. Однако беременность не портила её строгого и привлека-тельного лица скандинавского типа. Могли выдавать лишь чуть припухшие губы.
Многие гости знали, что невеста беременна. А кто не знал, тот догадывался. Один из гостей, очкарик, шепнул за столом случайному соседу:
— А невеста-то, кажется, в марьяжном положении?
— В каком положении?
Очкарик пояснил.
— Ну и что? — сосед грозно оторвался от закуски.
— Ничего, бывает, — смутился очкарик, с опаской глядя на переставшего жевать сосе-да и на его волосатую руку, опасно державшую вилку.
— А, может, что не нравится?
— Что вы, что вы, — засуетился очкарик. — Обыкновенное дело. Какая, собственно, разница — до свадьбы или после? Пожалуйста...
— Чихать они хотели на твоё «пожалуйста!» Чихать, понял? А я, — он указал вилкой в сторону невесты, — её крестный, понял? А вот ты кто такой? — Крёстный отклонился корпусом в сторону и пристально взглянул на очкарика. — Откуда взялся?
— Я?
— Ты! Медузинная твоя душа!..
— Я, собственно, родственник жениха со стороны его двоюродной сестры. Муж его се-стры...
— Муж? Какой ты, язви тебя кочерыжка, муж? А жена твоя где?
Очкарик кивнул на форсистую брюнетку, сидевшую рядом и ворковавшую с пучегла-зым поддатым соседом.
Крёстный, вытянув шею, оценивающим взглядом взглянул на неё и усмехнулся:
— Рога она тебе, небось, наставляет. И правильно делает. Таким, как ты, грех рога не наставлять...
— А какое, собственно, право вы имеете меня оскорблять? - попытался возмутиться оч-карик.
— Сиди, помазок, не вякай, — осадил его крёстный. И жестом поманил к себе. Тот по-слушно наклонился, и крёстный прошептал ему в ухо, — я за грабёж сидел, понял? Так что си-ди, не дёргайся. — Снова отклонился и пристально взглянул на соседа. — Протри очки, вспоте-ли, — посоветовал он.
Тот снял очки, вытащил носовой платок, протёр им линзы и вытер выступившую на лбу испарину.
— Что-то ты на суслика похож, — сделал вывод крёстный. — Все вы тут суслики со-брались. Я вот восемь лет в зоне баланду хлебал, а ты, слизняк, небось, в институте учился?
Очкарик закивал:
— Учился. А что тут плохого? И я бы вас попросил всё-таки выбирать выражения.
— Интеллигент, значит? Рагу из тебя делать! — Крёстный неожиданно открыл рот и громко чихнул в рукав расстёгнутой на две верхние пуговицы рубашки, и из-под зелёной майки которого импозантно выбивалась пышная растительность на груди. — Ты за кого голосовать-то будешь?
— Я? За Явлинского. Умный и порядочный человек.
— Ты  что: еврей?
— Почему еврей? Я русский.
— Что-то совсем ты на русского человека непохож, — крёстный смерил его презри-тельным уничтожающим взглядом. — Дерьмократ, значит, поганый...
— А за кого надо голосовать?
—  За Путина, мать твою! Наш человек! — Крёстный ударил себя кулаком в мохнатую грудь. — Он вас, сусликов, научит родину любить!
— За этого кагэбэшника? Да он на тритона похож! Он установит у нас полицейскую диктатуру, как Пиночет в Чили. В Чечне вторую войну развязал, сколько там ребят наших угро-хали — жуть... И сколько ещё погибнет?
— Ты про Путина плохо больше не скажи, понял? — грозно предупредил крёстный, схватив очкарика за галстук. — И в Чечне мы всё правильно делаем. Мочить их надо, и не толь-ко в сортире... И с жидами он разберётся, дай только срок... Все эти березовские, гусинские, аб-рамовичи за решёткой скоро окажутся. Мы, русские патриоты, не допустим, чтобы страной ев-реи управляли, понял?
— Понял, — ответил очкарик. — Давайте лучше за молодых выпьем, — предложил он, желая уйти от щекотливой темы.
— Давай, — согласился крёстный, отпуская его галстук. — Наливай!
— За счастье молодых! — салютовал очкарик.
— Горь-ко-о! — зарычал крёстный.

2

Гости уже были порядочно на «взводе». Они уже не раз садились за стол, произносили тосты, пили, ели и снова пили и ели. И плясали в просторном коридоре и в специально отведён-ной комнате.
Особенно пьяным казался низкорослый отец невесты, в квартире которого и происхо-дило свадебное пиршество.
— Дочка! За тебя! — кричал он, подняв рюмку водки. Из-под расстегнутого воротника рубашки была видна матросская тельняшка. — За твоё счастье! — И лихо опорожнив содержи-мое рюмки, он демонстративно грохнул её о пол. — На счастье!
— Рома, посуду не бить! — строго предупредила его полногрудая статная женщина, мать одной из подруг дочери, помогавшая сервировать свадебный стол.
— Единственную дочь замуж выдаю, — бормотал отец невесты, который когда-то слу-жил морским офицером на подлодке, а теперь казался опустившимся типом. — После смерти жены с одиннадцати лет её один воспитывал...
Это было правдой. Его жена умерла после неудачного подпольного аборта, когда он на-ходился в подводном походе. Выйдя в отставку, он один воспитывал дочь Аллу. Но когда она подросла, и лет с шестнадцати активно включилась в любовные игры, он как-то надломился. Стал попивать, женщин потасканных домой приводил. Алке, разумеется, это не нравилось и, после окончания школы, она от него ушла. Сначала жила в студенческом общежитии, но потом учиться почему-то бросила: то ли омут затянул её любовный, то ли денег на учёбу не хватало. Забеременела она от парня, который, кажется, в Москве лимитчиком когда-то был, а теперь мас-тером в жилищно-коммунальной конторе какой-то работал. Тот вроде бы совестливым оказался, решил с ней брак зарегистрировать.
Невесте было явно стыдно за отца перед гостями.
— Папа, не увлекайся водкой! Прошу тебя, — взывала она к нему.
— Мне сегодня всё можно! —  продолжал талдычить отец. — Плясать хочу! Всем пля-сать! — скомандовал он и потащил за руку одну из подруг дочери в соседнюю комнату.
Жених жестом позвал свидетеля, прошипел ему в ухо:
— Я же сказал, что его надо напоить до беспамятства, чтоб он отключился и лёг спать. Конфузит же гостей.
— Я дал команду, — оправдывался свидетель. — В него, наверно, уже с литр водки влили. Но не поддается — старая закалка...
— Так ещё влейте! — раздраженно произнёс жених. — Чтоб сошёл с курса и здесь не маячил.
А в соседней комнате гремела музыка. Филипп Киркоров слащавым голосом тянул «Зайку мою» и гости разностильно буравились в танце под мелодию этой песенки. В центре комнаты куражился отец невесты.
— Они меня споить хотят, — шептал он на ухо партнерше. — Но не на того нарвались.
— Дядя Ром, ты действительно, кажется, уже перебрал...
— Я?! Я всегда в форме. Все пропьём, но флот не опозорим. Дочку пропиваю — люби-мую, единственную... — он даже всхлипнул.
— Зачем же расстраиваться? Радоваться надо.
— Чему радоваться-то? — Он прильнул к партнёрше. — Лен, у меня рак. Только нико-му не говори. Даже Алка ещё не знает. Окажи мне перед смертью услугу, а?
— Какую?
— Переспи со мной.
Шатенка расхохоталась.
— Ну ты даёшь, дядь Ром. Спать с раковым больным — по-моему, это хуже, чем всякое извращение.
— Никакого извращения! Что ты! А хочешь, я заплачу? — И его рука сползла ей на бедро. — Сколько хочешь? Три червонца сойдет? Больше у меня нету.
— Ха-ха! Я же тебе в дочки гожусь!
— Это ерунда. Согласна за три червонца?
Шатенка лениво отбросила его руку, отстранила от себя, перестала танцевать.
— Одной ногой в могиле, а всё туда же... Да я с тобой и за сто баксов не согласилась бы, хмырь трухлявый...
И она пошла в коридор, вышла на террасу, где курили вышедшие из-за стола подвы-пившие гости.
— Ребята, уймите Алкиного отца. Он под юбку по мне лезет.
— Кто переспит со мной за три червонца! — кричал отец невесты, перекрывая музы-кальную паузу.
Взрыв хохота последовал за его предложением.

3

На кухонном столе стояли опорожнённые бутылки из-под водки, и одна из женщин вливала в них самогон из трёхлитровой банки.
Двое ребят вывели сопротивляющегося отца Алки из комнаты, где танцевали гости уже под мелодию песни Газманова «Мои мысли, мои скакуны..». Впереди шла полногрудая женщи-на, сервировавшая стол. В одной руке она несла подушку с одеялом, а в другой — бутылку са-могона с опрокинутым на горлышко стаканом.
— Сюда, сюда, — она открыла дверь в кладовую комнату, и ребята втащили в чулан отца невесты. — Отдохни, Рома, поспи. Вот тебе и выпить, если захочешь.
— Не хочу! — сопротивлялся отец невесты и устремлялся выйти из кладовой.
Но перед ним горой стояла полногрудая женщина:
— Ну не порть ты дочери праздник! У неё же сегодня такой день! Она же замуж выхо-дит!
Его закрыли в чулане, оставив там подушку с одеялом и бутылку самогона.
— Гадьё! Сволочи! Дерьмо! — кричал из-за двери чулана Алкин отец.
Шпингалет, на который она была заперта, дёргался от ударов изнутри. Отец невесты бил в неё руками, ногами и ругался, кляня гостей на все лады.
Но из-за громкой музыки его крики и стуки были не слышны в комнатах, где происхо-дило свадебное гулянье и веселье.
Гостей снова стали приглашать к столам, на которых появились новые бутылки с вод-кой и самогоном, две кастрюли дымящейся солянки и прочая снедь взамен съеденной.
И когда все гости опять уселись за столы, раздался грохот выломанной двери и в ком-нату ворвался разъяренный отец невесты.
— Дочка! Они меня запирают, сволочи!
— Уйди! Видеть тебя не могу! — процедила она в ответ.
— Не можешь? — грозно переспросил отец.
— Да! Да! Не могу! — истерично крикнула невеста.
Тогда он схватил край скатерть и потянул её на себя. Опрокинулись бутылки, посыпа-лись на пол тарелки, рюмки...
— Да уведите же его, ради Бога! — взмолилась невеста. — Да что же это за наказание?! — и она заплакала от злости, стыда и досады.
Из-за стола выскочил жених. Несколько ребят выволокли папашу из комнаты в кори-дор.
— Совесть у тебя есть? — спросил жених тестя.
— А у тебя? Дочь мою, змей, до свадьбы обрюхател?
Новоявленный зять нанёс ему короткий и сильный удар кулаком в живот. И тесть, как рыба на безводье, выпучив глаза, стал хватать ртом воздух. Кто-то принёс веревку. Ему связали руки и ноги, всунули в рот кляп и снова швырнули в кладовку.
Невеста попросила у свидетеля сигарету. Тот вытащил светлую пачку «Мальборо», эле-гантно ноготком щелкнул по ней, и  из неё выпрыгнула сигарета. Он поднёс к лицу невесты язычок пламени от зажигалки. Невеста прикурила, жадно затянулась, унимая нервную дрожь.
Кто-то сметал веником осколки посуды в совок. Их ссыпали в ведро и унесли.
Снова загремела музыка. С помощью голоса Аллы Пугачевой, исполнявшей песню «Позови меня с собой», инцидент стал затухать.
Невеста курила за столом, пытаясь успокоиться.
К ней вернулся жених.
— Перестань курить! — он вынул у неё изо рта дымящуюся сигарету, подумал, куда её деть и смял чинарик (окурок) в уцелевшей тарелке с остатками рыбного салата.

4

И снова все пили и ели. Затем пели под разухабистую гармонь старые русские песни: «Ты гуляй, гуляй, мой конь» и другие. Потом перешли на частушки. Отплясывали под них, громко цокая каблуками об пол. Частушки были, в основном, сальными и похабными.
Из наиболее пристойных мне запомнилась одна:

На столе стоит стакан,
А в стакане лилия.
Что ты смотришь на меня,
Рожа крокодилия?

Её спела, отплясывая в кругу гостей перед не тверезым мужчиной, рыжеволосая жен-щина неопределённого возраста. Гости смеялись. А мне почему-то было не до смеха. Хотя свадьба, конечно, достойный повод для веселья в наше муторное время. Я, видимо, оказался чужим на этом празднике жизни и понял, что мне пора сматываться.
На прощание заглянул в чулан-кладовку, где лежал всеми забытый в этой свадебной ку-терьме отец невесты. Он неподвижно лежал боком на полу со связанными сзади руками и под-тянутыми к животу ногами. И мне на мгновение сделалось жутко: а уж не дал ли он дуба? Но тихий храп свидетельствовал о его жизнестойкости — он всего лишь спал.
Следом за мной в чулан вошла сердобольная полногрудая женщина. Она присела на корточки около спящего хозяина дома, вынула у него кляп изо рта. Заботливо положила голову на подушку. Аккуратно укрыла ватным одеялом.
— Ну и свадебка, — устало проговорила она. — А завтра всё сызнова. Мне ещё посуду мыть надо. А побили её сколько, побили-то...
2000 г.