10. Не держи в себе!

Даже у стойких оловянных солдатиков бывают моменты слабости. Наверное. Хотя в самой сказке он оставался стойким до самого конца. Да и закончилось ли все для героя с завершением самой сказки? Солдатик и его возлюбленная вместе попали в огонь. Огонь любви сжигает все, переплавляет, оставляя лишь самую основу. От солдатика осталось оловянное сердечко, балерина же сгорела целиком. Если попадаешь в этот огонь, очень важно, чтобы у тебя было сердце, самая твоя основа. Из чего ты состоишь – что это такое – ты? Твои желания, стремления, сама твоя жизнь – чья она, по большому счету? Куда, зачем, почему ты идешь, к чему стремишься?

Я спускаюсь вниз на лифте. На шестом этаже лифт останавливается и в открывшиеся двери заходит старушка  в белом халате. Я испытываю инстинктивное недоверие к старушкам, как к носителям чрезмерного количества социальных норм и знатокам по части нюансов, что такое хорошо, а что такое плохо. Поэтому на всякий случай отступаю вглубь кабинки – чтобы не задеть ненароком. Но старушка сама оглядывается на меня и улыбается удивительно светлой молодой улыбкой. Глаза у  нее ярко-голубые.

- Вы не знаете, какая там сейчас погода? – спрашивает она девически мелодичным голосом.
- Вроде тепло, - осторожно отвечаю я, - Хотя и дождик собирается.
- Да, погода переменчивая. Но ведь это последние денечки! – доверительно  делится она.
- Теплые? – уточняю я.
- Да, последние дни лета. А я, знаете, утром ехала на работу,  в шесть часов было очень  зябко.

У нее совсем белые волосы, выглядит она лет на восемьдесят. Везет куда-то стопку постельного белья. Какая-то сестра-хозяйка или кастелянша, не знаю, как правильно. На третьем этаже она выходит танцующей походкой – белоснежные простынки, волосы и халат. Я думаю о том, что она наверняка счастливый человек – не всякий способен в восемьдесят лет ездить на работу в шесть часов утра, ходить на этой работе танцующей легкой походкой и искренне и открыто радоваться последним теплым денечкам. В холле готовится кукольный спектакль для детей. Я выхожу из больницы и иду в ближайший супермаркет за баночками с детским питанием – пока это все, что можно есть моей дочке. Очень хочется кофе, от облачной погоды меня тянет в сон.

- А у вас тут нет кофейного аппарата? – спрашиваю я у кассирши.
- Нет, аппарата нет, но вы зайдите вон там налево, там кафе, у них вкусный кофе.
- Спасибо!

Вряд ли это крохотное заведение можно назвать гордым словом «кафе». Там всего два крохотных столика и совсем мало места. Но на витринах красуется дивно привлекательная выпечка. Стены и обстановка сделаны в грубоватом натуральном стиле – круглые морские камни в корявых стенах, пара черно-белых картинок в лаконичных рамках. И чудесный запах свежего лаваша. Я покупаю кофе и чебурек с сыром. Повар откуда-то из глубины за прилавком улыбается и желает «приятного аппетита». Удивительно, такое ощущение, будто я мгновенно перенеслась куда-нибудь в Крым. Чебурек горячий и очень вкусный, а я очень голодна. Вгрызаюсь в него, чуть ли не урча.

Под окнами больницы сидят несколько подростков, сгруппировавшись вокруг телефона. Сверху из окна выглядывает какая-то девчонка и кричит им что-то в свой телефон. Ее голос летит вниз по воздуху и громко дублируется динамиком, так что получается хитрый спецэффект типа эха. Эхо, эхо, эхо – это отделение экстренной хирургии, ага.
Мой телефон тоже звонит – это Юля Соловьева. Я рассказываю о том, что все наконец-то лучше, чем раньше, а она спрашивает:

- Я еще немного попробовала посмотреть причины. Ну, знаешь, сделала запрос, какая была внутренняя причина у Юльки для этой… ситуации. Ты сейчас можешь выслушать или лучше потом?
- Могу, конечно.
- В общем, насколько я поняла – она боится не оправдать ожиданий. Она думает, что вы от нее ждете, чтобы она была какой-то… определенной. И очень боится, что она неправильная, что она не сможет быть такой, какой хотите вы, родители. Так что, получается, ваша задача – всеми способами донести до нее, что вы принимаете и любите ее любой.

Этой ночью я остаюсь в больнице – Боря пообещал пораньше прийти с работы, чтобы другие дети не скучали одни. Большой город мигает разноцветными огнями, потоком ослепительной лавы течет куда-то дорога.  Мы тихонько разговариваем в темноте. На посту время от времени противно пиликает телефон, так что с непривычки заснуть все равно не получается. Я осторожно рассказываю Юле о ее друзьях и приятелях, которые передавали ей привет.

Осторожно – потому что одна из подруг повела себя странно. Это Элина. Юля познакомилась с ней еще весной, и все лето Элина была ее лучшей подругой и главным авторитетом. Элина старше Юли на целых три года – почти невероятная разница для дружбы. Девять лет и двенадцать – разные миры. Пару месяцев назад Юля даже купила себе лифчик, носила его и временами с робкой надеждой заглядывала внутрь – мало ли, вдруг там хоть что-то выросло!
Я позвонила Элине и предложила написать для Юли записку со словами поддержки. Элина согласилась, но записку так и не  принесла, а мои последующие звонки просто сбрасывала.
Поэтому Никита мстительно переименовал в Юлином телефоне «Дорогую Элину» в «Тупую крысу Элину».

- Мам, - неожиданно взрослым голосом говорит дочка в темноте, - Ты знаешь, я даже рада, что это произошло! Я в последнее время чувствовала, что что-то не так, но никак не могла решиться и перестать с ней дружить. А теперь все просто.
- Да, Юль. Такие ситуации многое проясняют в жизни.
- Понимаешь, она просто все делала не так, как я… как мне… как мне нравится! – у Юльки срывается голос и прорывается безутешный плач, - Она говорила, что читать книжки и ходить в музеи – это отстой! А курить круто! Она даже курила понс. Знаешь, у нее очень строгая мама, она ей ничего не разрешает и все запрещает, и ругает часто!
- Поэтому она просто делала все назло? Пока мама не видит?
- Да. И мне тоже иногда приходилось вместе с ней делать что-то плохое. Я один раз без разрешения ушла с ней гулять на плотину,  а тебя даже не пре-ду-пре-диииии-лаааа, - по щекам Зайца текут теплые, как летняя гроза, и такие же бурные слезы, - Она сказала, что мы ненадолго, только до родника сходим и обратно! А там еще встретили мальчиков. Они все что-то пили, курили и ругались матом. А потом пошли купаться, а я не могла никак уйти, потому что мне было страшно… оставить их в таком состоянии, они же были совсем… не-а… неадекватные! А Ваня потом даже не мог выбраться на берег и кричал «помогите». Я ему протянула палку с берега – и он выкарабкался. А мне потом было ужасно стыдно, что я тебя обманула и ушла со двора без разрешения. И меня утешало только то, что я ему помогла, мало ли, может, если бы меня не было, он вообще утонул, ведь ему никто не помог, кроме меня.

- Ну, вот видишь, как. Без разрешения ушла – и все обошлось. А упала на обычной детской горке, в двух шагах от дома. Никогда не угадаешь, что может случиться, - я обнимаю ее и глажу по спинке, по острым лопаткам, по вздрагивающему от плача позвоночнику. И рассказываю что-то о том, что подростки часто делают что-то назло. И что все люди совершают ошибки. И что я сама, когда была школьницей, любила ходить по краю крыши – видела бы меня моя мама! И еще что-то такое, успокоительное.

- Мам, мне даже легче стало, честно, и оттого, что с Элиной все стало понятно, и еще, что я тебе рассказала. Меня знаешь, как совесть мучила! И еще, что я теперь могу сама решать, что хорошо, а что плохо, а не слушать, что должно быть «круто». Я вот люблю ходить по музеям! А Экспериментаниум – вообще мой любимый музей! Я Элине пыталась рассказать, как там круто, а она все равно сказала, что это отстой!

Сегодня мой стойкий ребенок плавится и плачет. И засыпает, всхлипывая и прерывисто вздыхая. Это ничего, это даже хорошо. «Никогда не держи в себе».

Вот и врачи говорят то же самое:

- Ты пукаешь? Много? Да? Это очень хорошо!

http://proza.ru/2013/09/22/146