Аспирин

Его звали Аспирин. Почему? А кто его знает... Откуда имена и клички выпадают на голову живым существам? Как карты игрокам. И определяют судьбу. А сегодня она повисла, его судьба. На тонкой грязновато-белой шерстинке со среднестатистическим количеством блох. Одно неверное движение - и порвётся. И, забившись под груду битого кирпича и стекловолокна у задней стены только что отстроенной автомойки, Аспирин замер и потерял счёт времени.   

Аспирин так аспирин, давно уже откликается он на эти звуки - лет пять. Или четыре? Главное - кормят почти регулярно, сильно не обижают, разве что пьяный какой-нибудь наподдаст ногой. Не жалуется пёс, ведь жаловаться – это значит завидовать – так всегда говорил Жук.

Жизнь-то вполне сносная, даже зимой, уж не говоря о лете. А когда появилась Капа, то вообще рай настал. Аспирин не был породистым и ученым - не пришлось, но точно знал ряд важнейших вещей - например, что рай - это любовь и свобода. Вместе, одновременно. Из разговоров мужиков во дворе он выяснил, что в земной жизни это абсолютно невозможно. Или любовь или свобода. Выбирай! А вот рай... Там не надо делать такой серьёзный выбор. Там это одно и то же...

Капа работала уборщицей во дворце работников витаминного комбината. Бывшем. Раньше там  проходили длинные собрания и концерты самодеятельности в огромном зале с бархатными сиденьями - так рассказывала Капа. Теперь всё это разбили на много-много маленьких каморок – офисов, бутиков и забегаловок, с компьютерами, игровыми автоматами, пивом и закусками. И называют нынче это место «муравейником». Капа говорит: мыть стало невозможно и никакого удовольствия от такой уборки – негде с тряпкой развернуться. То ли дело в прежние времена – размах по всему залу… За какую комнату платят, за какую нет – опять же непонятно. Всё больше норовят не платить: пообещают, а потом в конце месяца – шиш. Потому грязнее стало гораздо. Все что-то жуют, глотают и сплёвывают. Но объедки там скудные, и даже вредные, отравиться можно, и потому смысла бегать туда им с Жуком не было никакого...

Аспирин пошевелился и протяжно заскулил. Мысли о Жуке были невыносимы - подбрюшье скручивалось в комок и причиняло резкую боль его затылку, застилало горькой влагой глаза, давило на и без того прижатые, нервно вздрагивающие уши. Они продолжали слышать этот жуткий звук - звук смерти. Как-то он слышал от учёных людей, куривших около школы, что, мол, собаки не боятся смерти, потому что они не знают, что это такое. Будто они сами знают, люди эти…

В них много странного, и Аспирин всегда чует, когда они говорят правду, а когда нет. Второе бывает чаще. Вот Капа, та не говорит про то, о чем не знает. И не врёт. А она и вообще почти не говорит. Вот разве только с ним, с Аспирином. И многие ее считают глухонемой, так и говорят в шутку – «вон, глухомания пошла». Дети же, не зная этого просторечного слова, стали звать Капу «глухая маня». Ну, и  Капа нисколечко не обижается: Маня, так Маня. И не обращает внимания. Ну, и к ней уже не обращаются во дворе. Но Аспирин-то знает, что она просто недослышит – уши заболели  от взрыва бомбы. Она в их дом попала, когда война была. И шёл дождь.  И после этого Капа долго ничего не помнила и не слышала. Когда оказалась в детском доме, только повторяла «кап-кап», так ее и назвали – Капой. 

Всё это Капа рассказывала Аспирину, когда кормила его – утром, перед работой, а потом вечером, когда уезжала мусорка, а в домах зажигались огни. И он оставлял все свои разнообразные занятия и  приходил к Капиному подъезду, и она видела его в окошко своего первого низкого этажа и радовалась, как девчонка. А с кем ей ещё поговорить-то? Поэтому он приходил и тогда, когда вовсе не был голоден. Уж что-то, а добыть себе пропитание он как настоящий пёс умел и голодным бывал редко. Но разве только в кормежке дело?

Впереди человека бежит волна, и она много говорит об этом человеке, если не всё. Много в ней чего бывает понамешано – и обида с мучением, и зло с враждой. Словом, веет от каждого своим букетом – и радостью ребячьей, и ожиданиями чего-то хорошего, что может случиться в их жизни, да мало ли еще чем. Но чаще всего,  от людей пахнет их желаниями. Вот идут с работы: одному уж больно поесть хочется (ну это понятно, сам такой), другому – выпить, а третьему и того, и другого вместе, и почти всем хочется лечь и поспать… Разговаривать редко кому охота, а уж тем более, с ним, с Аспирином… Разбираться во всем этом учил его Жук…
 
От Капы же веяло одним - неизменной и нефальшивой любовью. И больше ничем.
Капа несколько раз звала его к себе жить, грустно, мол, одной-то. Как-то раз помыла его мылом и он стерпел. «Что ж ты грязный такой? Как юша!» - приговаривала она при этом. У неё много таких непривычных слов – например, не обязанность, а «обвязанность»… Ошейник даже купила - другие собаки завидовали. А они были даже покрасивее его… Но Аспирин не шёл. Ну не мог он  в квартире дышать полной грудью, даже у Капы, тесно ему там и темно, запахи неживые, искусственные. То ли дело – на свободе! И хоть жалко ему Капу, и дороже ее на свете у Аспирина никого нет, расстаться со свободой никак не соглашалась его вольная с рождения собачья душа. Ну хоть режь!

Аспирин опять застонал, злясь на свою слабость.  Картина  сегодняшнего утра всплыла вновь во всей своей страшной окраске и запахе.
 
Они появились внезапно. И хотя волна исходящей от них опасности чуть опередила выстрелы и крики, они с Жуком не успели что-то предпринять. А проще - убежать в надёжное место: на пляже, под высоким глинистым склоном реки имелась вместительная яма на этот случай. Там не одна собака спаслась во время облавы… Но именно со стороны пляжа они и подъехали. Быстро-быстро выскочили из машины и оцепили район около Муравейника. От них веяло яростным желанием попасть в цель.

Аспирин бегал быстро – поджарый, молодой, лёгкий. А вот Жук – тот грузный и вдвое старше Аспирина, да еще одна нога короче других, под машину когда-то попадал. Он ковылял, поспешая как мог, но всё медленнее и тяжелее, и это делало их самой близкой и удобной мишенью. Аспирин, белой шаровой молнией летевший впереди, бросил взгляд назад: заросший по глаза густой черной и пыльной шерстью, Жук тяжело дышал, красный язык висел чуть ли не до асфальта, с него капала пена. Аспирин притормозил. Разве он может бросить друга? Ни за что! Будь что будет, но вместе...

Люди говорят: собаки не знают, что такое смерть и её боль. Не представляют. Может, и так. Но Аспирин знает точно, что смерть – это всегда разлука. А это больше, чем просто боль. Жук тогда всё-таки заставил его убежать, значит, выжить. Жук сказал: ему «Тебе надо спастись, потому что тебя будет ждать она, Капа. Ты подумал, что с ней станет, если ты не придёшь? Нельзя думать только о себе. Беги!»  Аспирин ещё сопротивлялся. Но Жук был непреклонен. Он привык, что его всегда слушались собаки – и дворовые, и домашние. Мудрый он, Жук, авторитет местный. Был… Аспирин, уже заворачивая за угол дома, заметил, как его старый друг споткнулся и упал на каменный бордюр. Но даже если бы он не увидел этого, он бы всё равно знал, что Жука убили – собаки всегда знают, что кого-то из них больше нет. В то же мгновение …
Так они устроены – всё чувствовать. Или когда человек-друг умирает. Или когда скоро умрёт…

А еще Жук прибавил тогда вдогонку помчавшемуся вперёд Аспирину:
- И дай мне слово, что пойдёшь к ней жить…

Или это он передал уже мысленно, просигналил прерывающимся своим дыханием, последней вспышкой сознания – уже угасающего, но ещё продолжающего любить жизнь и всех ее детей, и собак и людей, и  даже капризных дворовых кошек, с которыми он никогда - на удивление - не ссорился…
 
Аспирин отлеживался  в куче строительного мусора до самой ночи. Уже рассеялись в городском вечернем воздухе следы гари от дневной пальбы, но собачий траур продолжался, и в него был погружен весь большой район. Тосковали смертно ухоженные домашние собаки на своих ковриках. А из бездомных в живых остался только Аспирин.

Капа не слышала выстрелов. С семи часов вечера она, по обыкновению, стала поджидать Аспирина. Его не было. В девять старая женщина вышла во двор, растерянно озираясь, она  долго бродила вокруг притихшего здания и неприятно пустого скверика. К одиннадцати она уже не находила себе места. Тревога сжимала ее сердце, оно стало сбиваться с ритма. Капли корвалола не помогали, подступала слабость. Капа прилегла, не гася свет и отворив окно в холодную, мертвую для неё полночь. У  кровати белела миска с остывшей кашей и косточками для Аспирина.

Он пришёл около двух. Странно, но этот тихий, скребущий по дерматину ее двери, звук явственно услышали оглохшие еще в детстве уши Капы. Она вскочила, не веря им – приснилось. На пороге стоял Аспирин – со стёртыми в кровь лапами, облепленный стекловолокном, дрожащий, но решительный. И счастливая до слёз  Капа  сразу поняла, что он пришёл не просто так. Сегодня он пришёл к ней навсегда, на всю жизнь.
 
Наверное, кто-то подумает, что Аспирин испугался. И ошибётся. Потому что Аспирин  сделал свой выбор между свободой и любовью. Он выбрал любовь. Ну, конечно, не без помощи Жука. Царство ему небесное, собачье…