Поединок Повесть в стихах об отце

Откуда  я  беру  свои  стихи?
Они  со  мною   как   в   тайге  по  следу.
Письмо  в  Спецхран.  Запросы  в  Госархив,
В Минобороны.  В  дверь  звонок  к  соседу.
Они  со  мной   ведут  упорный  поиск
Одной  тропы  из  множества  тропинок.
И  как   итог – коротенькая   повесть
В  стихах.   Военная.   Названье  –  «Поединок».
Толчком  к  ней   послужил   рассказ   отца.
Пожалуй,   я  начну   ее   с  конца.
Не  торопись,  читатель  мой  любимый.
Момента  ждет  Парнас  неутомимый,
Ведь  в нем – залог  удачного  венца…
Над  Томском  ночь.  Весенняя.  Шальная.
Капель бренчит…  как  колокольный  звон.
Старик  лежит,   себя   не  сознавая.
Себя  комбатом  снова  видит  он.
Над  ним  склоняется  моя  сестренка  Оля.
Да,  ей  пришлось  сиделкой  стать  отцу.
А  я  в  Москве  живу,  не  чуя  боли,
Которую  отец  почувствовал  к  концу.
Потом  был  долгий  телефонный  зуммер.
«Алло!  Алло!  Братишка,  горе  мне…
Нет,  горе  нам  с  тобой!  Наш  папа  умер.
Он,  умирая,   был  на  той  войне,
С  которой  он  вернулся  в  сорок  пятом.
Всю  жизнь  свою  он  был  ее  солдатом,
Себя  отдав  спасенной  им  стране.
Признаюсь,  поняла  его  не  сразу.
Ну,  глупая,  чего  с  меня  возьмешь…
А  он  кричит:  «Огонь!  Прибавить  газу!
Ага…  хватились…  в  задницу  им  еж!
Что,   «тигры»  прутся?!  Ну  и  в  рот  им  дышло!
Не  дрейфить!  Там  болото…  не  пройдут.
Застряли?!  Ни  черта  у  них  не  вышло.
Снарядом  в  бок  -  и  будет  им  капут!»
Ты  знаешь,  Славка,  я  дословно  помню
Что  он  шептал,  ведя  свой  смертный  бой.
Он  про  войну  при  жизни  ничего   мне
Не  говорил.  А  вспоминал  с  тобой?
Мой  разговор  с  сестрою  был  короток.
Мне  горло  забивал  тугой  комок.
Теперь  мы  с  Ольгой  в  звании  сироток –
Я  с  этой  мыслью  свыкнуться  не  мог.
С  сестрой  мы  маму  потеряли  ровно
В  тот  день,  когда  Гагарин  мир  взвинтил.
Для  нас  несчастье  было  так  огромно,
Что  общий  праздник  нас  не  захватил.
И  вот  теперь  отца  у  нас  не  стало.
Мы  с  ней  теперь  вдвоем…  и  как  нас  мало!
Мне  не  пришлось  тогда  сестре  признаться,
Что  был  на  удивленье  редкий  час,
Когда  отец   вдруг  стал  приоткрываться,
Сказал:  «С  фашистом  мне  пришлось  стреляться.
Была  дуэль…»  И  вот  он  тот  рассказ…
Звонок  из  штаба:  « Объявить  тревогу!
У  нас  в  тылу  эсэсовский  спецназ.
Примерно  батальон.  У них  одна дорога –
Сквозь  лес  по  просеке.  У  вас  в  запасе  час.
Сибирякам  по снегу  рейд  привычен.
Поляна  там  в  лесу – конечный  пункт  для  вас.
Не  пропустить!  Любой  ценой…»  Приказ  обычен.
Стоять  и  не  пускать.  Не  дать  им  проскользнуть!
Да  наплевать,  что  вышли  мы  на  отдых,
Что  даже  час  не  дали  прикорнуть.
Что  немцы  в  тыл  прошли,  как  в  дырку  воздух,
И  эту  дырку  нам  приказ  заткнуть.
Плевать,  что  батальон  –  от  силы  рота.
Ну  полторы.  Добавят,  может,  взвод.
Бойцам  не умирать  –  им отдохнуть охота.
Но  не  дают…  Сибиряки,  вперед!
И  батальон  рванул  в  неплановый  поход
По  взгорбку  вверх  таежным  беглым  шагом.
На  карте  просека,  прямая,  будто  шпага.
Она  к  поляне  точно  приведет.
Сибиряки  в  лесу  народ  хожалый.
Я  лично  помню,  как  отец,  бывало,
С  утра  раненько  с  лайкой  уходил
За  глухарем в тайгу.  И  птицу  находил.
Из  малопульки  в  ухо  ей  попал
Однажды…  А  батальон  шагал,
Передовых  меняя  на  сугробах.
Все  в   полушубках,  словно  в  белых  робах.
Лишь  снега  скрип  да  хриплые  смешки.
Да  пар  над  строем.  Ну  и  матерки.
Приказ  вполголоса,  чтобы  смотрели  в  оба.
Шагает  споро  батальон.  За  шагом   шаг.
След  в  след.  Так  в  поиск  ходят  волки.
Толкучка  мыслей  в  головах,  скорей,  осколки.
Кому-то  чудится  отцовский  теплый  дом.
Кому -  свидание  на  берегу  крутом.
Кому -  наряды  и  губа  за  самоволки.
Шагает…  мнет  сугробы  батальон.
Над   ним  звенит  студеный  небосклон.
Но  вот  поляны  виден  белый  круг.
Все  залегли.  И  тишь  сгустилась  вдруг.
Минуты  потекли.  Одна.  Другая.  Третья.
Четвертая.  Но  вот  они.  Пришли.
И  тоже  в  цепь.  И  тоже  залегли.
Все  в  маскхалатах.  Ушлые,  канальи.
Видать,  их  в  Альпах  натренировали.
В  снегу  лежать  им  явно  не  впервой.
Вон  офицер  их  крутит   головой.
Снял  каску.  И  фуражку  надевает.
Да…  черная…  с  высокою  тульей.
Эсэсовская.   Что  он  затевает?
И  что  в  руке  он  держит - микрофон?
Нет – рупор!  Маск-халат  снимает.
На  форме  серой  маленький  погон. 
Эсэсовские  знаки  означают,
Что  он  по  званию  простой  коллега  мой.
Но  я  пехотный  старший  лейтенант,
А  он  эсэсовский  и-обер-штурм-и-фюрер.
И  кто-то  же  придумал  это  сдуру.
Фуражка  его  с  мертвой  головой.
И  на  погончике  витой  и  белый  рант.
Встал  за  кустами.  Чистит  сапоги.
Ну  как  актер  в  театре  за  портьерой
Глазами  к  рампе  меряет  шаги.
Неужто  хочет  на  себя  отвлечь
Вниманье  наше.  Фланговым  охватом
Нас  обойти.  Но  нам  легко  пресечь
Все,  затеваемое  этим  супостатом.
На  взгорбке  разлеглись  они  и  мы.
Под  снегом  топкая  трясина  по  бокам.
Напасть  не  смог  под  сенью  полутьмы.
А  днем  подавно не  пройти  волкам!
Он  явно  не  спешит  угробить   банду
Своих  выдрессированных  балбесов.
Да,  нам,  залегшим  на  опушке  леса,
Легко  посечь  всю  волчью  их  команду.
Ага,  он  встал.  Из-за  кустов  выходит.
Ну  что  же,  смел.  И  рупор   тут   же  с  ним. 
- Эй!  Рус  Иван!  Твой  батальон  –  сибирский.
Вас  отвели  на  отдых – мы  вам  помешали.
Вы  тайны  все  по  телефону  разглашали.
Я  тоже  тебе  тайну  раскрываю:
Твой   батальон  по  именам  я  знаю.
Ты  не  стреляй.  Давай  поговорим.
Я  знаю - твой  форнаме  Прошутинский!
Твой  наме  Петр  –  я  Петер.  Ты  мой  тезка!
Почти  что  брат.  Но  это  между  нами.
Сибиряки… вы  бьетесь  очень  хлестко.
Мне  жаль,  что  мы  встречаемся  врагами.
Послушай,  а  ля  герр  ком  а  ля  герр!
Тебе  я  приведу  всего  один  пример.
К  вам  по  дороге,  ты  поверь  уж  мне,
Мы  пару  ваших  деревушек  подпалили.
Мои  камрады  там  девчушек  подхватили.
Ну… чтобы  поразмяться  между  дел.
А   ваши  мэдхен  двух  солдат  убили.
Я  этого  простить  не захотел.
Нун  зоо,   братец,  будем  ближе  к  телу!
Тебя… тебя  я  приглашаю  на  дуэль.
Ну,  то-есть,  я  тебя  прошу  к  барьеру.
Я  для  тебя… ты  для  меня… ну  вроде  цель.
Охотники  с  тобой   мы  оба  в  меру.
Из  пистолетов  будем  мы  стреляться.
С тобою  токарев,   со  мною  вальтер  вечный.
Убьешь  меня – твоим  пора  подняться.
Мне  повезет  –  попрут  мои,  конечно.
Не  зря  же  я  учился  в  русской  школе.
Я  жил  в  Москве.  Мой  фатер – дипломат.
Я  детство  вспоминаю  не  без  боли.
Девчонок  тискал  я…  за  шоколад.
Вот  где  в  любовь  я   наигрался  в  волю.
Ну  а  теперь  к  барьеру,  мой  камрад!
Фашист  ко  мне  спиною  повернулся
И  за  кустами  медленно  пригнулся.
Со  мною  рядом  кто-то  матюгнулся.
- Все  слышали  фашистский  монолог?
Клянусь,  он  Пушкина  цитировать  бы  смог.
А  деревушки  жжет  с  людьми,  скотина.
- Слышь,  командир,  а  как   же  секунданты?
Дантес  плевал  на  русские  таланты.
Для  немца  ты  лишь  мелкая  полтина.
Скажи…  и  мы  их  в  миг  без  карантина!
- Нет!  Всем  лежать.  Я  вам  махну  рукой.
Они  узнают  на  себе  сибирский  бой.
Умейте  ждать – тады  все  будет  ой!
Сняв  полушубок,  токарев  в  руке,
Я  на  опушку  вышел  налегке.
Он  тоже  встал  на  том  краю  поляны.
Высокий.  Стройный.  Словно  манекен.
Вот  интересно - трезвый  или  пьяный?
А  если  пьяный – выпил-то  он  с  кем?
У них  ни-ни,  чтоб  офицер  с  солдатом.
Нет,  трезвый.  Ну  вперед.  На  встречу  с  «братом».
Шаги  считаю.  Десять.  Двадцать. Тридцать.
Стреляю.  Вижу –  он  стреляет  тоже.
Да  черт  с  ним.  Мне  на  нем  негоже
Зацикливать  внимание  свое.
Держать  прицел  на  этой  сытой  роже.
Да  мы  и  не  позавтракали  все  же.
Блин,  командир,  комбат,  туды  в  качель!
Спокойно,  хлопцы,  я  стреляю  в  цель.
Он  вздрогнул,  опустился  на  колено.
Поднялся.  Вот  он  ближе,  ближе.
А  пули  от  него  летят  все  ниже,  ниже.
Он  что,  попасть  мне  хочет…  между  ног?
Да  нет,  он  вальтер  свой  поднять  не  смог.
Прекрасно,  это  вам  не  мэдхен  убивать.
Не  деревушки  наши  поджигать.
Вот  сволочь,  русских  девочек  любитель,
Своей  гнилой  душонки  совратитель.
Ты  для  меня  само  исчадье  ада,
Мне  слов  других  едва  ли  подобрать.
Да  за  меня  сегодня  вся  Россия  рада,
Что  я  в  такое  зло  могу  стрелять.
Стреляю… за  семью  мою  родную.
Стреляю… за  Дубровино  мое.
Стреляю… чтобы  лютое  зверье
Не  поднялось  бы  больше  ни  в  какую.
О ччерт… что  там  с  моей  щекой?!
По  ней  кувалдой  словно  саданули.
А  он  же  вот -  уже  передо  мной... 
И  как  назло  мой   «токарев»   без  пули…
Ну  я  его  добью  одной  рукой…
Другой  -  махну  своим  ребятам  – к  бою!
Вы  Божью  месть  несете  им  с  собою…
И  тут  поляну  вдруг накрыла  вьюга.
Они  крестом  упали  друг  на  друга.
Верней…  врагом  упали  на  врага.
Комбат   шептать  пытался:  «Ни  фига!
Еще  не  вечер…  Бейте  их,  ребята…
Они  же  звери…  звери,  не  солдаты…
У  нас  же  на  зверей  поставлена  рука…
Как  и  должно  быть  у  сибиряка…
Но  он  не  знал… Пробитая щека
Его  была  одна  сплошная  рана.
Кровь  брызгала  струей… как  из-под  крана.
От  челюстей,  зубов…  одни  обломки.
Язык  разорван.  Хорошо  ничком  упал.
А  то  своей  бы  кровью  захлебнулся.
Но  кто  же  тут  невыносимо  громкий?!
А  это  Вася,  верный  ординарец,
Новосибирец,  записной  красавец,
С  бинтом  и  ватой  ловко  подвернулся.
Повязку  неумело  наложил
И  голосом  звенящим  доложил:
-  Мы,  командир,  сигнал  твой  уловили.
Ты  не  волнуйся.  Мы  их  задавили.
Уж  извини,  но  пленных  мы  не  брали.
Хотя  они  от  ужаса  орали,
И  вспоминали  бога  своего.
Мы  осмотрели  «тезку»  твоего.
Он  добежал  до  вашей  «стрелки»  тут,
Хоть  мертвым  был  уже  за  пять минут.
На  зверя  здорово  твоя  рука  набита.
Ты  из  него  наделал   просто  сито.
Ты  как  на  стрельбище  украсил  свою  цель.
Весь  батальон  спасла  твоя  дуэль.
Она  ведь  с  неба  вьюгу  привела.
А  вьюга  нас  на  крыльях   понесла.
Эсэсовцы  и  ахнуть  не  успели,
Как  мы  в  момент  на  головы  им сели…
Читатель! Твоего  прошу  прощенья.
Комбат  не  слышал  эти  откровенья.
Он  от  потери  крови  потерял  сознанье,
Когда  к  нему  вернулось  пониманье
Себя,  его  уже  везли  к  врачебному  столу.
А  боль  скребла   железом   по  стеклу.
Наркоз  вдыхал  комбат  потом  не  раз.
Хирурги  его  крепко  полюбили.
Они  с  комбатом  чудо  сотворили,
Создав  ему  и  профиль,  и  анфас.
Читатель,  убедишься  в  этом  сам.
На  сайте  посмотри  на  нашу  фотку.
Мужик-красавец – верь  своим  глазам.
Кто  не  поверит – дышло  ему  в  глотку.
Я  видел  снимки  тех  военных  лет.
Отец  был  классный  офицер,  ей-Богу.
На  них  он  выглядит…  ну  как  бы  очень  строго.
Хотя…  он  так  всегда  смотрел  на  белый  свет.
Я  видел  среди  снимков  госпитальных
Один  отдельный  небольшой  квадратик.
Девчушка  беленькая… беленький  халатик.
И  жизнь  в  семье – из  ссор  и  сцен  печальных.
Для  нас,  детей,  урок  был  изначальный.
Знать,  крепко  память  держит  грустный  след…
Быть  может,   потому  у  нас  счастливых  нет…
Я  сохранил  все  снимочки  отца
И  матери…  Смотрю  их  без  конца.
Не  судьи  мы  родителям  своим.
Не  хочешь,  как  они? Иди путем иным.
Но  лучше  бы  сказать  свое  спасибо  им.
И  тут  не  может  быть… чтоб  «или – или»…
Они  и  жили  как  могли… И  как  могли – любили…
Я  видел  пулю,  что  в  отца  попала.
Моя  рука  ее  не  раз  держала.
Ее  к  своей  щеке  я  приставлял.
Всем  существом  своим  я  представлял,
Какую  боль  превозмогал  отец, 
Когда  в   него  попал  такой  свинец.
Но,  кроме  пули,  были  три  осколка.
Отец  в  атаке  их  заполучил,
Которая  закончилась  без  толку,
Ведь  в   батальоне   не  осталось  сил.
Он  батальон  повел  в  атаку  свой,
Поднявшись  из  окопа  в  полный  рост.
Взрыв  мины  за  спиной  был  тих  и прост.
И  снова  взгляд  врача  над  головой.
- А  ты  у  нас  везунчик,  сибиряк!
Ты  проживешь  не  менее  ста  лет.
До  сердца  богатырского  никак
Не  удалось  пробить  осколкам  этим  след.
И  задержались  ведь  они  всего
В  пол-ноготка  от  сердца  твоего.
Живи,  старик,  люби  жену,  детей  расти!
А  было  «старику»  не  больше  тридцати…
Хранил  я  пулю  и  осколки  много  лет.
Но  времечко засыпало   их  след…
Отец  партийным  стал  на  той  войне.
Уставу  партии  он  верен  был  вполне.
Да  я  и  сам  на  склоне  своих  лет
В  своих  руках  держу  свой  партбилет.
В  предательские  руки  мы  с  отцом
Не  сдали  партбилеты…  И  с концом.
Слова  его  запомнил:  «Вот  ведь  суки…
Страну  и  партию…  масонам  на  поруки!»
Отец  мой  жил  всегда  как  фронтовик.
К  комфорту  он  ведь  так  и  не  привык.
Он  обживал  районный  свой  масштаб
И  был  боец  идеи,  но  не  раб.
Таких  солдат,  как  он,  редеет  ряд.
Вся  жизнь  у  них  была  не  как  парад.
Фактически  он  поединок  свой
Закончил,  не  уйдя  с  передовой.
Уверен  я,  что  если  бы  он  мог,
Нашел – кому  послать  снаряды  в  бок.
Нашел – кому  наслать  святую  месть
За  Родины  поруганную  честь.
Он  все  вокруг  в  деталях  примечал.
Предательство  увидев,  замолчал.
Все  чаще  он  чернел  от  новостей.
Он  не  дождался  радостных  вестей…
Шел…  Ну вот,  читатель  мой  родной.
Я  завершаю  в  прошлое  свой  поиск –
Заканчиваю  обещанную  повесть.
Прощаюсь  я.  И ты  простись  со  мной…