Сферы жизни Часть первая

ОТ АВТОРА


Экология стала модным словом. Произнесенное вовремя и к месту, оно раскрывает двери, сердца и кредиты, обеспечивая финансирование самых фантастичных проектов и подбор необходимых для их реализации кадров. Об экологическом кризисе говорят каждый день, и каждый имеет свое мнение о его причинах и способах преодоления.
Можно говорить о порочности технологий, кризисе нравственности и политических установок, о реальных трудностях, связанных с демографическим взрывом, с ограниченностью ресурсов, загрязнением продуктов питания и внешней среды, и о многих другом. Однако Биосфера уже не раз выдерживала и более серьезные испытания на прочность - ее регуляторы вполне надежны, но вряд ли посчитаются со стремлением человека к комфорту и его нежеланием платить по векселям. Страх человека понятен, но безразличен голубой планете, обнаружившей на себе это суетное и суетливое существо лишь в последние тысячи лет. Речь идет о кризисе человека, утратившего Бога в уме и сердце своем. Человек стал и субъектом, и объектом современной экологии, и одной из важнейших ее проблем.
Размышляя об этом, я пришел к выводу, что экология дает мне хороший повод поделиться мыслями с теми, кто разделяет мои интересы. Сначала я излагал их в курсах лекций по общей и сельскохозяйственной экологии, по системной экологии и, в общении с аудиторией, понял, что экология наших дней, претендуя на статус мировоззрения, теряет методологические и нравственные ориентиры. Воссоздание этих ориентиров представляется еще одной из важнейших проблем, тем более, что в научном наследии и традициях нашего общества сосредоточены все еще не востребованные сокровища. Предлагаемый текст можно было бы рассматривать как второе издание "Основ общей и сельскохозяйственной экологии: методологии, традиции и перспектив", изданное в 2003 году, но переработанное на две трети, лишенное многих недомолвок и дежурных фраз.
В исполнении этого нелегкого для меня замысла я пользовался советами моих собеседников, которым выражаю свою благодарность, и особую признательность - безвременно ушедшим учителям - В.Н. Беклемишеву, Е.С. Смирнову, П.Г. Светлову, Я. Я. Рогинскому и А.А. Языкову (Захваткину) - профессорам старой школы, слова и труды которых живут в памяти, греют сердце. Их мысли я освоил и включил в этот текст, уже не умея отделить от своих собственных, и не претендуя ни на авторство, ни на приоритеты. Если они хороши, то они - ваши, если нет, то моя в том вина и мое недомыслие.

Профессор Ю.А. Захваткин.

ОГЛАВЛЕНИЕ

От автора………………………………………………с. 2.
Оглавление……………………………………………..с. 5.

I. ВВЕДЕНИЕ……………………………………..с. 8.

I. 1. Проблемы современной экологии……………...с. 8.
I. 2. Начало начал……    ……………………………...с. 11.
I. 3. Знание и Откровение…………………………….с. 15.
I. 4. Философия Жизни……………………………….с. 24.
I. 5. Вектор эволюции…………………………………с. 47.

II. АРЕНА ЖИЗНИ И ШКАЛА ВРЕМЕН……….с. 53.

II. 1. Сценарий возможного………………………..…с. 53.
II. 2. Планетано-биосферные взаимодействия…….с. 62.
II. 2. 1. Термодинамические аспекты…………………..……с. 62.
II. 2. 2. Глобальная тектоника литосферных плит………...с. 65.
II. 3. Геохронология…….……………………………...с. 71.

III. ИНФОРМАЦИОННЫЕ И СИСТЕМНЫЕ АСПЕКТЫ ОРГАНИЗАЦИИ ЖИЗНИ……. с. 80.

III. 1. Жизнь и свойства биосистем…………………..с. 80.
III. 2. В пределах Биосферы………………………….. c. 93.
III. 2. 1. Климат и зоны жизни…………………………………с. 98.
III. 2. 1. 1. Регулярность климата………………………………...с. 98.
III. 2. 1. 2. Региональные свойства климата……………………..с. 100.
III. 2. 1. 3. Природно-климатические зоны Жизни……………...с. 103.
III. 2. 1. 4. Тундра……………………………………………….....с. 109.
III. 3. Факторы и процессы……………………………..с. 111.
III. 3. 1. Размеры тела…………………………………………….с. 113.
III. 3. 2. Экологические факторы……………………………….с. 115.
III.  3. 2. 1. Классификация факторов…………………….…….…с. 115.
III. 3. 2. 2. Общность действия………………………………..…..с. 118.
III. 3. 2. 3. Приспособительное реагирование……………………с. 120.
III. 3. 2. 4. Привыкание…………………………………………….с. 127.
III. 3. 2. 5. Переброс и привыкание ………………………………с. 128.
III. 4. Экосистема………………………………………...с. 130.
III. 4. 1. Структура и свойства экосистем…………………..….с. 131.
III. 4. 1. 1. Облик экосистем……………………………………...с. 133.
III. 4. 1. 2. Сукцессии……………………………………………..с. 137.
III. 4. 2. Биоценотические связи………………….……………с. 139.
III. 4. 2. 1. Топические связи……………………………………..с. 140.
III. 4. 2. 2. Трофические связи………………………………   ….с. 142.
III. 4. 2. 3. Фабрические связи……………………………………с. 143.
III. 4. 2. 4. Форетические связи…………………………………..с. 144.
III. 4. 3. Внутривидовые отношения…………………………..с. 147.
III. 5. Биогеохимические факторы……………………с. 151.
III. 5. 1. Фотосинтез и продукция……………………………….с. 153.
III. 5. 2. Дыхание и  разложение…………………………………с. 162.
III. 5. 3. Большие биогеохимические циклы…………………..с. 171.
III. 5. 3. 1. Круговорот воды - гидрологический цикл……………с. 172.
III. 5. 3. 2. Круговорот углерода…………………………………...с. 174.
III. 5. 3. 3. Круговорот кислорода………………………………….с. 175.
III. 5. 3. 4. Круговорот азота………………………………………..с. 176.
III. 5. 3. 5. Круговорот серы…………………...………………..….с. 178.
III. 5. 3. 6. Круговорот фосфора…………………….…..……...…..с. 179.
III. 5. 4. Биогеохимические принципы……………..…………..с. 180.
III. 6. Творение и эволюция…………………….……..…………с. 183.

IV. ВОСПРОИЗВОДСТВО ЖИЗНИ…………с. 195.

IV.1. За пределами особи………………………………..с. 195.
IV. 1. 1. Колонии и кормусы…………………………………....с. 196.
IV. 1. 2. Популяции……………………………………………...с. 199.
IV. 1. 2. 1. Свойства популяций……………………………...…с. 202.
IV. 1. 2. 1. 1. Размещение особей…………………………….…с. 203.
IV. 1. 2. 1. 2. Свойства генофонда………………………………с. 205.
IV. 1. 2. 2. Структура популяций……………………………….с. 209.
IV. 1. 2. 2. 1. Половое состояние………………………………..с. 209.
IV. 1. 2. 2. 2. Привлечение и выбор полового партнера……....с. 215.
IV. 1. 2. 2. 3. Организация групп и семейные отношения…….с. 218.
IV. 1. 2. 2. 4. Проблема старения и смерти…………………….с. 221.
IV. 1. 2. 2. 5. Таблицы выживания………………………...……с. 223.
IV. 1. 2. 2. 6. Сопряженность рождаемости и смертности…….с. 228.
IV. 1. 2. 3. Воспроизводство популяций……………………..…с. 230.
IV. 1. 2. 3. 1. Эффективная величина популяций……………....с. 231.
IV. 1. 2. 3. 2. Потенциал размножения………………………….с. 235.
IV. 1. 2. 3. 3. Стратегии воспроизводства……………………....с. 236

V. ХОД ВРЕМЕНИ……………..………………с. 240.

V. 1.  Морфопроцесс ………………………………...…с. 242.
V. 2. Преемственность поколений ……….………….с. 252.
V. 2. 1. Дифференциация во времени и в пространстве……с. 252.
V. 2. 2. Преобразования морфопроцессов…………………...с. 257.
V. 2. 2. 1. Черты палинтомии низших Metazoa…  ...……………..с. 259.
V. 2. 2. 2. Проморфология эмбриогенезов Bilateria……………...с. 272.
V. 2. 3. Проморфология эмбриогенезов Protostomia   ………..с. 274.
V. 2. 3. 1. Эмбриогенезы Polychaeta……………....………………с. 278.
V. 2. 3. 2. Эмбрионизация развития кольчатых червей.…………с. 288.
V. 2. 3. 3. Становление и развитие гетероквадрантности……….с. 292.
V. 2. 4. Проморфология эмбриогенезов Arthropoda………… с. 294.
V. 2. 5. Биология размножения насекомых……………………с. 298.
V. 3. Проморфология эмбриогенезов насекомых…..с. 309.
V. 3. 1. Онтогенезы Ногохвосток (Collembola)………………..с. 309.
V. 3. 2. Онтогенезы Щетинохвосток (Thysanura)……..……..с. 318.
V. 3. 3. Сопоставление проморфологии онтогенезов ногохвосток и щетинохвосток…………………………………………………….с. 325.
V. 3. 4. Факты и тенденции развития эмбриогенезов насекомых……с. 328.
V. 4. Интеграция поколений…………………………..с. 353.


VI. ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ……………………….….с. 356.

VI. 1. Преодоления зверя……………………………….с. 357.
VI. 2. Поиск согласия……………………………………с. 368.
VI. 3. Преодоление естества……………………………с. 376.
VI. 3. 1. Формирование аграрной цивилизации…………….…с. 378.
VI. 3. 2. Агроценоз и его проблемы…………………………….с. 394.
VI. 3. 2. 1. "Культурные экосистемы"…………………………….с. 394.
VI. 3. 2. 2. Повреждения растений………………………………..с. 401.
VI. 4. В поисках выхода………………………………...с. 409.
Приложения (на усмотрение редакции):
1. Предметный указатель и глоссарий……………..с. 414
2. Традиционная классификация насекомых и многоножек….с. 443.
3. Рекомендуемая литература…………с. 446.
4. Переложение I и II глав Книги Бытия……………с. 449.


I. ВВЕДЕНИ

Где мудрец? Где книжник?
Где совопросник века сего?
Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?
       

         (1.Кор. 1:20)

I. 1.  ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОЙ ЭКОЛОГИИ.


Современная экология выражает новое понимание реальностей нашего времени. Оперируя более или менее обоснованными прогнозами, она черпает аргументы в нашем собственном отношении к будущему и, выходя за пределы естественных наук, внедряется в сферы политики и морали, в конкретные технологии материального производства, в искусство….
Экологии тесно в рамках научного знания. Просачиваясь сквозь барьеры между разными формами общественного сознания, она устремляется к рубежам, за которыми зреет благодатное единение Истины, Красоты и Добра, где политика нравственна, а добродетельный человек, обретя полноту бытия и сознания, преодолеет свою отчужденность от природы.
Прошедший век, отмеченный верой во всемогущество науки, привел к развитию специализации и профессионализма. Необходимость обобщения и анализа накопленного набора фактов привела к размежеванию множества частных дисциплин: в пределах естественной истории позапрошлого века оформились морфология, физиология и генетика, раздробившиеся на более частные сферы исследований. Обрели самостоятельность систематика, палеонтология, эмбриология и дарвинизм….
Определение экологии как частной биологической дисциплины было сформулировано в 1865 году Э.Геккелем: "под экологией мы понимаем сумму знаний, относящихся к экономике природы: изучение всей совокупности взаимоотношений животного с окружающей его средой, как органической, так и неорганической, и прежде всего - его дружественных или враждебных отношений с теми животными и растениями, с которыми оно прямо или косвенно вступает в контакт. Одним словом, экология - это изучение всех сложных взаимоотношений, которые Дарвин называет условиями, порождающими борьбу за существование". Отметим, однако, что в научном и философском творчестве самого Э.Геккеля, блестящего морфолога и эволюциониста, одного из "апостолов дарвинизма", проблемы экологии не получили явного выражения и он прошел мимо замечательных прозрений своего великого предшественника Ж.Б.Ламарка (1744 - 1829).
Для Ламарка то, что могло бы называться экологией, представляло нечто большее: мир, открывшийся его взору, не терял первозданной целостности и полноты; в нем, пронизанным жизнью, даже сложные минеральные вещества, слагающие внешнюю кору земного шара, образующие низменности и холмы, долины и горы, являлись продуктами животных и растений, существовавших когда-либо в этом месте. Здесь мы видим более глубокое, чем у Геккеля, понимание экологических проблем, близкое представлениям Э.Леруа (1870 - 1954) и В.И.Вернадского (1863 - 1945) о Биосфере, о глобальной, геологической роли "живого вещества", о земной коре как области былых биосфер, погребенных и трансформированных под сомкнувшимися литосферными плитами. Вместе с тем Ламарк знал, что законы, управляющие всеми переменами в природе, хотя они всюду одни и те же и не противоречат друг другу, ведут в живых и в лишенных жизни телах,  к следствиям прямо противоположным.
Осознав своеобразие биологической реальности, которое мы стремимся понять и объяснить с позиций термодинамики и теории систем, Ламарк грезил о "градациях", полагая, как и Анри Бергсон (1859 - 1941), что цель эволюции определена изначально. В его лексиконе не было терминов "экология", "биосфера", "энтропия", но, введя в научный обиход само слово "биология", он считал все иное лишь ареной Жизни, ее собственной средой. Пришло время воздать должное мировоззрению и творчеству Ламарка, но готовы ли мы отозваться на его голос?
Экология осознала себя в лоне биологии, но затем, как взрослеющий подросток, устремилась к обретению самостоятельности. Завязав контакты в средствах массовой информации и в сферах технологий, она, оставаясь все еще зеленой, сблизилась с анархизмом, просто ради свободы. Радикальные общественные движения экологической ориентации исповедуют антисциентизм , обвиняя науку во всех бедах современного общества. Однако, вряд ли могут быть сомнения в том, что одним из назначений научного знания является разоблачение темных суеверий и всего того, что обманывает человека в его собственных восприятиях….Теряя контакты с биологией и философией Жизни, экология обречена на деградацию.
Возникшая в оппозиции классическому рационализму, как реакция на кризис механистического естествознания,  философия жизни, ассоциируется с именами В.Дильтея (1833-1911), Ф.Ницше (1844-1900), О.Шпенглера (1880-1936) и, в особенности, А.Бергсона (1859-1941), важнейшие произведения которого ("Творческая эволюция", 1907, "Восприятие изменчивости", 1913, "Два источника морали и религии", 1932 и др.), обрели новую актуальность в современной экологической ситуации. На его семинарах прозвучал новый термин Э.Леруа  - "ноосфера". Здесь же П.Тейяр де Шарден (1881 - 1955), описавший синантропа, развивал представления о "феномене человека", а В.И.Вернадский  - о глобальной и космической роли "живого вещества".
"Прошло 80 лет с  момента выхода в свет «Творческой эволюции» Анри Бергсона . В этом труде Бергсон высказал мысль о том, что наука успешно развивалась только в тех случаях, когда ей удавалось свести проходящие в природе процессы к монотонному повторению, иллюстрацией чего могут служить детерминистические законы природы. Но всякий раз, когда наука пыталась описывать созидающую силу времени, возникновение нового, она неизбежно терпела неудачу.
Выводы Бергсона были восприняты как выпад против науки. Люди охотно признавали, что естественные науки не проникли в области, традиционно оставляемые за философией, такие, как свобода или этика. Но с точки зрения Бергсона, даже в тех областях, где успехи естествознания, казалось бы, могли быть весьма внушительными, результаты оказались гораздо скромнее ожидаемых. Согласно Бергсону, наше понимание природы должно опираться не на объекты, выделенные наукой вследствие их повторяющегося временного поведения, а на наш собственный опыт, который является в первую очередь и по большей части  опытом длительности и творчества…» (Пригожин, Стенгерс, 2001).





I. 2. НАЧАЛО НАЧАЛ.



     В начале сотворил Бог небо и землю. 
     Земля же была безвидна и пуста,
     И тьма над бездною; и Дух Божий
     Носился над водой. И сказал Бог:
      Да будет свет. И стал свет.
Быт. 1: 1-3


Реликтовое излучение Космоса доносит из его глубин эхо Большого взрыва, создавшего время, пространство и нашу Вселенную. Полагают, что он начал длиться 15 млрд. лет назад и за все это время луч света уже прошел путь, равный 2 ; 1024 км. Мы не знаем, что за пределами отмеренного лучом света пространства и что было до взрыва.
Теория Большого взрыва требует создания материи из ничего, из одной точки с бесконечной плотностью и нулевой энтропией. Разумеется этот вывод удовлетворит далеко не всех, но ему можно противопоставить модель стационарного состояния, либо - расширяющейся или пульсирующей Вселенной. Открытие фонового микроволнового излучения с температурой лишь в 30 К свидетельствует, что Вселенная некогда пребывала в сверхгорячем и сверхплотном состоянии, и лишает первую гипотезу научного основания. Менее принципиальный выбор между вариантами второй модели Вселенной - расширяющейся или пульсирующей, сведенный к вопросу о ее плотности и замкнутости, требует учета все еще малопонятной "темной энергии и материи". Существуют и другие аргументы в пользу теории Большого взрыва, но ее признание ставит нас перед дилеммой: либо Вселенная возникла без понятных нам причин, либо не возникала. И то, и другое требует не большей веры, чем вера в Творца, но многие физики разделяют мнение, что в современной космологии искать ответы на вопросы "почему произошел взрыв?" и "откуда взялась материя?" не принято. Вырисовывается и другая альтернатива - отрицание самой причинности…. Аристотель выделял четыре рода причин - материальную, движущую, причину формы и причину цели. Здесь идет речь только о двух первых; третья соответствует "универсальному принципу симметрии" Пьера Кюри; четвертая выводит за пределы науки - к признанию, что "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (Ин. 1: 1).
Своеобразие ветхозаветной традиции, воспринятой христианством, состоит в том, что Бог творит из ничего, из небытия. Таким образом, ее универсум беспределен, тогда как творение в иных религиях - это либо оформление косной материи, которая хотя и не существовала ранее, но предполагала возможность бытия, как у Платона и Аристотеля; либо - эманация Божества, при которой Бог творит из Самого Своего бытия (Плотин, индуизм); существуют мнения, что мир - это падший Бог, или он творится в стремлении к самосознанию Бога (Абсолютной Идеи) в Самом Себе (Гегель). В христианском учении - сама материя тварна (Лосский, 1991).
Нам уютно в привычном мире механики И. Ньютона, но этот великий физик и богослов стремился к открытию законов "общих для земли и Неба", сила действия которых пропорциональна квадрату расстояния от источника гравитации. Ее материальные носители ("гравитоны") остаются неведомыми, но есть надежды открыть "бозоны Хиггса" на Большом адронном коллайдере.
Между тем, современные физические представления лишили материю грубой телесности: реальность фотонов, поля и вещества, способного излиться энергией или аннигилировать во взаимодействии с антивеществом, и, кроме того, совершенно новая ситуация, привнесенная квантовой теорией в старое понимание "состоит из…" (Марков, 1982). Здесь имеется в виду принципиальная невозможность построения микромира из частиц, все меньших и меньших масс, все меньших и меньших объемов, то есть именно того, что было осознано Г.В.Ф.Гегелем, как "дурная бесконечность". Согласно "соотношению неточностей" В.Гейзенберга, энергия частиц, а следовательно, и масса должны возрастать с уменьшением области их локализации. Эта идея, которая не могла возникнуть ни у Демокрита, ни у Лукреция, ни у физиков более позднего времени, пришла вместе с теорией относительности, и если в старой атомистической концепции возникал вопрос о существовании какой-то мельчайшей из малых частиц, то сейчас возможна постановка вопроса об элементарной частице предельной массы, во всяком случае, не меньшей, чем "масса Планка" (10-19 массы протона, или 1,67 ; 10-24 г), и размером в 10-33 см. Вместе с тем для исчерпывающего описания любой из элементарных частиц необходимо учесть и все прочие, связанные с ней прямыми или косвенными взаимодействиями. Иными словами, "все состоит из всего", то есть целостно и неделимо.
"В начале было Слово", - пишет св. Иоанн Богослов, а Книга Бытия утверждает: "В начале сотворил Бог небо и землю". Онтологически Книга Бытия вторична: оба "начала" различны, но не чужды друг другу. Здесь необходимо не впадать в крайности, становясь либо "эллином", либо "иудеем", то есть подходить к Священному Писанию чисто метафизически, пытаясь рассудочно истолковать его таинственную символику так, что взлет веры оказался бы просто ненужным, или по неприязни к философам принимать его конкретный символизм буквально. Творение - свободный, дарственный акт, не обусловленный никакой внутренней необходимостью. Именно акт сотворения устанавливает время, категориями которого являются "до" и "после". Первое мгновение неделимо, его даже нельзя назвать бесконечно кратким, оно - вне временного измерения. Это момент-грань и, следовательно, стоит вне длительности. У Платона, чуткого к тайне, замечательна мысль о "внезапном", которое есть не время, а грань и тем самым - прорыв в вечность.
Небо и земля первого дня - это не то небо и не та земля, которые перед нами. Наше небо появляется лишь с твердью (сводом, свитком) дня второго или даже со светилами дня четвертого, а земля наша - с отделением в третий день суши. Небо и земля первого дня творения - это мир невидимый и мир видимый, умозрительный и вещественный. В Небе вся беспредельность духовных миров, это символ ангельской полноты, видимый св. Григорием Нисским в 99 овцах, оставленных на высотах, сотая же, заблудшая овца - это наш земной мир. Геоцентризм здесь не физический, а духовный - в центре всей Вселенной бьется сердце человека, и тайны божественного домостроительства (икономии) совершаются на земле. В шести днях творения - символах дней недели, мы должны видеть иерархию и последовательность, и затем лишь - какую-то хронологию.
И все же в современной космологии продолжается поиск. Господствующая идея СРТ-симметрии, согласно которой при одновременном замещении частиц на античастицы (преобразование С), зеркальном отражении (Р) и обращении времени (Т) ничто не должно меняться, предполагает, что в истории Вселенной был момент, когда все заряды, в том числе и барионный, равнялись нулю. Наблюдаемая ныне барионная асимметрия (преобладание вещества над антивеществом) согласуется с идеей СРТ-симметрии лишь ценой отказа от закона сохранения барионного заряда, необратимость времени - признанием начального момента минимальной, нулевой энтропии Вселенной, в котором нет понятия "раньше" и от которого, по выражению А.Д.Сахарова (1968, 1990) , время течет "в обе стороны вперед". Кроме того, в современной теории "суперструн" предполагается существование дополнительных, не только пространственных, но и временных измерений и вневременных, чисто пространственных областей ("пространств Парменида"). Развивая эти представления, А.Д.Сахаров предложил рассматривать "туннельные переходы" с изменением числа временных координат между разными, различающимися по своей метрике "вселенными" . В отношении нашей Вселенной, отличающейся весьма малой или нулевой энергией вакуума, А.Д.Сахаров придерживался "антропного принципа", снимающего вопросы типа "почему мир устроен именно так, а не иначе?", с помощью предположения, что есть иначе устроенные миры, но их наблюдение недоступно, во всяком случае, сейчас. Не исключено, что число измерений нашего видимого мира, равное трем, объясняется тем, что при ином числе измерений меняется показатель степени в законе Кулона и существование атомов невозможно. Этот принцип свидетельствует, что мы можем понять развитие Вселенной только при допущении, что она изначально имела своей целью развитие человека (Вернадский, 1975; Кураев, 1996).
Так или иначе, но современные космологические гипотезы приблизились к запечатленным за тысячи лет до нашей эры тайнам первого дня творения, тайнам, введенным в Символ Православной веры в 325 году, на I Вселенском Соборе в Никее.
По-разному оценивают это сближение Знания и Откровения, но вряд ли уместно само сопоставление их друг с другом. Научное знание - один из элементов общественного сознания, которое вместе с другими его формами входит в состав культуры; сама же культура ориентирована на извечные ценности бытия, обретаемые в глубокой вере. Однако, как любое доброе дело, наука, освобожденная от навязанных ей претензий, приближает нас к осознанию реальности. Сфера осознанного неуклонно расширяется и ее контактная поверхность с неосознанным, с непознанным и непонятным возрастает. Не религия требует научного обоснования. Наоборот, сама наука нуждается в оправдании и, видимо, найдет его в смирении и покаянии.





I. 3. ЗНАНИЕ И ОТКРОВЕНИЕ.



Что мы видим в природе, тому
же  учит Писание. И природа и  Писание, если правильно  будем
вникать,  показывают одно  и
то же.
св. Ефрем Сирин


Когда хотят доказать противоречия между наукой и верой, обычно вспоминают геоцентрическую теорию мироздания, в течение веков господствующую в сознании людей. Эта теория возникла до Рождества Христова, была оформлена как научно-философская доктрина Аристотелем (IV в. до Р.Х.), затем развита Гиппокритом (II в. до Р.Х.) и усовершенствована знаменитым александрийским астрономом Птолемеем (II в. после Р.Х.); под его именем она и известна в истории науки. Перечисленные имена творцов геоцентрической гипотезы показывают, что она не связана с христианством, а отражает состояние науки античного мира (Каледа, 1996) .
На геоцентрическом мировоззрении застыла космогония древних. Лишь во всем оригинальная мысль пифагорейцев пошла дальше. Из почитания огня они пришли к идеи центральной пламенеющей Гестии в сердце Вселенной, вокруг которой вращаются небесные тела. Эти представления в IV в. до Р.Х. привели пифагорейцев из Сиракуз - Гикета и Экфанта к гениальной догадке о вращении Земли вокруг собственной оси, а веком позже - Аристарха Самосского - к идее гелиоцентризма…..Лишь спустя 18 столетий, в XVI веке эти идеи возродились в новой форме и на новых основаниях Николаем Коперником, каноником Фрауенбургского собора, при моральной поддержке епископа Т.Гизе и кардинала Н.Шанберга. Семьдесят лет эта гипотеза распространялась, не подвергаясь гонениям, пока не начал свою деятельность Галилей (1564 - 1642), величайший естествоиспытатель всех времен и народов. Допущенный им выпад против папы Урбана VIII вызвал раздражение, определившее и судьбу воспринятой им идеи гелиоцентризма. Эта идея была объявлена ересью.
Теория Коперника, возникшая в связи с проблемой календаря, не соответствовала воззрениям своей эпохи. Она произвела сенсацию, породила дискуссии ученых и шутки обывателей. Ее опровергали с профессорских кафедр. Впрочем, все новое и необычное с большим трудом пробиваются в общественное мнение (Кун, 1977). В прошлом столетии подобную реакцию вызвала теория относительности А.Эйнштейна. До сих пор люди, не связанные с физикой, не могут принять ни сокращения массы тела при его движении, ни замедления времени в поле тяготения, ни скорости света как мировой константы. Впрочем, физика элементарных частиц и теория суперструн, оперируя пространствами Гротендика, предполагают одновременность взаимодействий за пределами скорости света и вне привычной нам причинности. Между тем, с позиций теории относительности старый спор сторонников Коперника и Птолемея сводится к избранным системам координат и не принципиален. Противоречия приобретают силу, если затрагивают общественные интересы и предпочитаемые установки мировоззрения определенных общественных групп.
Критиковать религиозные представления о строении мира на основании творений святых отцов церкви нельзя, ибо святые святы не по правильности своих мыслей, а своей жизнью. Они не догматизировали своих воззрений о сотворении мира и проявляли великую осторожность. Например, св. Григорий Нисский и св. Афанасий Александрийский отрицали буквальное понимание I главы Книги Бытия, а св. Иоанн Златоуст и богословы антиохийской школы, наоборот, настаивали на нем. А.Эйнштейн получил уравнения поля тяготения, решения которых должны были описывать состояние Вселенной. Оказалось, что эти уравнения не приложимы к стационарной модели, но представления о неизменности Вселенной укоренились настолько прочно, что он сам стал произвольно их менять только для того, что бы спасти неизменность мира.
В начале 30-х годов прошлого века архиепископ Кентерберийский разослал ведущим ученым мира анкету, в которой, между прочим, был и такой вопрос: "Считаете ли Вы религию совместимой с наукой или нет?" "Да, считаю!" - ответил наш соотечественник И.П.Павлов и далее: "Да, просто по одному тому, что целый ряд выдающихся ученых были верующими. Значит, для них это совместимо. Факт есть факт, с ним нельзя не считаться!". Нельзя не считаться с тем, что Паскаль, Ньютон, Кеплер, Ломоносов, Линней, Ламарк, Уоллес, Лайель, Бэр, Пастер, Беклемишев, Филатов, Светлов и многие другие  были глубоко верующими людьми, не замечавшие дилеммы - Откровение или Знание, или вообще не признающих ее. Действительно, быть может здесь нет дилеммы, и одно не отрицает другого?
Между тем и "герменевтический круг" бл. Августина - "чтобы знать, надо верить; чтобы верить, надо знать" и Тертуллианово - "верую, потому что абсурдно!" как будто предполагают противопоставление, или же вслед за И.Ньютоном должны признать "что лишь малое знание удаляет от Бога; большое - вновь приближает к Нему". В таком случае "герменевтический круг" не замкнут и нет дилеммы. Просто, научное знание несоизмеримо с Откровением, и все попытки соизмерить несоизмеримое, как в "квадратуре круга" выводят нас к иррациональным числам, к провалу в вечность.
Откровение не нуждается в обосновании, но есть крайняя необходимость во всех делах наших руководствоваться Духом Истины. Напомним еще раз: "В Боге "начало" не имеет смысла; оно рождается вместе с тварным бытием - лишь акт творения устанавливает время с его категориями "до" и "после". "Ибо Бог созерцал все вещи прежде бытия их от вечности, представляя в уме своем; и каждая вещь получает бытие свое в определенное время, согласно с Его вечной, соединенной с хотением мыслью, которая есть предопределение и образ, и цель" (св. Иоанн Дамаскин). Об этом же свидетельствует пророк Иеремия, воспроизводя обращение к нему Господа: "Прежде, нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде, нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя - пророком для народов поставил тебя" (Иер. 1: 5), и Книга Бытия: "…когда Господь Бог создал землю и небо, и всякий полевой кустарник, которого еще не было на земле, и всякую полевую траву, которая еще не росла; ибо Господь Бог не посылал дождя на землю, и не было человека для возделывания земли; но пар поднимался с земли и орошал все лице земли (Быт. 2: 4 - 6). Не было дождя и не было человека: благодатный дождь соединяет небо и землю, и дает плодородие - это жест любви к сотворенному, жест, отозваться на который был призван, был способен только сотворенный по Образу и Подобию.
Все сотворенное по Слову Бога в третий день как будто ожидало дня шестого, когда Сам Господь Бог, давший имена дню и ночи, земле и водам, привел всех животных полевых и всех птиц небесных, "чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей" (Быт. 2: 19). Понятно, что тексты Священного Писания нельзя интерпретировать в чисто рассудочных понятиях пространства и времени, "ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия" (I Кор. 2: 11). Ведь "как бы ни были крылаты наши мысли, им никогда не оторваться от земли" (Саади).
Примечательно, что основным мотивом первой главы Книги Бытия является творение Господом Космоса и всего сущего на земле; вторая же глава антропоцентрична: в ней на первый план выводится Адам с женой его, нареченной им Евой, что значит Жизнь. Соблазненные плодами с древа познания, они преступили заповедь и устыдились наготы своей. Грех прародителей обрек нас на проклятие и смерть, но искупительная жертва Сына Божия открыла перед нами путь спасения души и преображения естества, путь сопричастия и обожения.
В помраченном грехопадением мире человек переставал узнавать все то, что раньше было привычным и своим, чему он сам давал имена - все стало для него чужим и чуждым. Не узнавая Самого Бога, он в помрачении ума стал задавать вопросы и задаваться ими сам; во вдруг ставшем незнакомом мире слепец ощупывал однажды обретенную реальность, но вместо смиренного - "что это, Господи? - не знаю!" в дерзкой самонадеянности стал выбирать что хорошо ему, что плохо. В поте лица добывал он хлеб свой, а жены в муках рожали детей, обрекая и их на бесплодные блуждания во мраке. Сам дьявол, смущая призрачными видениями, вселял в их души мечтания и прелесть; свободный от Бога свободно и беспечно обратился к Князю Тьмы.
Но мир оставался Божьим миром, и данные ему законы жизни не стали таящими обман и прелесть наваждениями. Избегая коварства, человек придумал для себя быть беспристрастным, объективным; сам стал субъектом чуждых для него объектов мира. Научный метод в какой-то мере ограждал от заблуждений и прельщения, но был свободен и от благодати. Пусть ощупью и невзначай, спотыкаясь и поднимаясь снова, человек, как сотворенный по Образу и по Подобию, хранил дыханье Божьих уст; его душа, как христианка по природе, имела совесть.
Между тем критерием истины стала практика; сиюминутный успех, телесное благополучие санкционировали приоритеты в разваливающемся общественном сознании. Среди всех его форм доминировала наука. Развенчивая мифы и суеверия, она однажды выплеснула из купели и Божественного Младенца - в научной картине мира для Него не оказалось места, а прогресс технологий все более и более отчуждал от тепла рук человека создаваемые им изделия. Лишь немногие, осознав совершенство и гармонию всего сотворенного, сохранив в душе своей благодарность за свое собственное бытие, стремились к постижению однажды обретенной реальности.
Грех состоял в непослушании и гордыне; сам плод познания без другого - с древа Жизни - давал лишь понимание добра и зла без сопричастия к бессмертию и жизни вечной. Он не был нужен человеку в раю, перед Лицом Господнем. Ведь, следуя А. Бергсону (1911), если бы наши чувства и сознание были беспредельны, мы никогда бы не прибегали к понятиям и рассуждениям, которые - худой исход, когда уже нельзя воспринимать. Рассудочная деятельность, по мере того как она, замещая пустоты между данными органов чувств, подвигается в работе по интеграции и воссозданию реальности, вынуждена исключать из нее множество качественных различий и отчасти погашать наши восприятия. Метод идет, таким образом, против цели. Однако методология не дает рецептов и не изобретает методов; исходить из правила невозможно или бесплодно. Логика не учит наново мыслить, она лишь исправляет уже работающее мышление. Фактически наука развивается раньше своей методологии; поэты предшествуют литературным критикам. По словам Ш. Бодлера, природой пользуются как словарем - берут из нее только нужные слова. Но если так, то нечего обманывать себя, скрывая участие нашего ума в построении науки. Ее материал накапливается без помощи методологии, вследствие интуитивного нахождения и бессознательного применения правильных методов (Беклемишев, 1994). Словом, сначала надо догадываться, а уж затем, чтобы быть понятым другими, подыскивать аргументы.
Целью науки является наиболее краткое и полное резюмирование доступных человеку восприятий (Дриш, 1915). При этом мы можем обращать внимание либо на сами восприятия, либо на их связь во времени. В первом случае мы сравниваем их между собой, соединяя в группы по степеням различия и сходства, во втором - отыскиваем наиболее постоянные чередования восприятий, кратчайшим выражением которых являются законы. Это привилегия левого полушария головного мозга - логического, законотворческого (или номотетического). Правое, мистическое полушарие занимается классификацией и его можно назвать идиографическим. Связанные мозолистым телом, оба полушария работают вместе и их различия проявляются в патологиях или при избирательной наркотизации через соответствующие сонные артерии. Примечательно, что левое полушарие "не понимает" шуток и метафор, но в нем обычно расположен речевой центр (центр Брока). При его повреждении человек теряет речь, но способен напевать привычные молитвы, псалмы и песни.
Систематика есть кратчайшее описание всех явлений по степеням их сходства; номотетика - по степени постоянства их связей во времени; систематика создает классы, номотетика - законы. Оба метода ничего не объясняют, а лишь описывают; ведь объяснение есть лишь описание в более общих терминах, то есть анализ явлений до общих элементов и указание на способ реконструкции (Беклемишев, 1994).
Обращаясь к вопросу о назначении науки, напомню еще раз, что сама наука есть элемент культуры; культура же ориентируется на извечные ценности бытия.
Воспроизводство культуры и сохранение ее традиций предполагает передачу из поколений в поколения освоенных духовных и материальных ценностей, накопленного опыта и приобретенных навыков. В исходном состоянии такого рода преемственность осуществлялась в семейных кланах, образующих династии мастеров, в замкнутых от мира кастах жрецов, то есть путем непосредственного приобщения потомков и учеников к духовному опыту отеческого поколения. Сохраняемые в роду (в кастах) культ и секреты мастерства при нарушении преемственности поколений терялись и воссоздавались изредка на основе сохранившихся преданий и созданных ранее образцов. Непосредственность передачи культурных достижений и традиций сообщала известный колорит и полноту воспроизводимой культуре, ее традиционность. Воспроизводящей "матрицей" служило поколение отцов и учителей, и воспроизводимый "слепок" переходил к потомкам, которые сверяли достигнутое ими с сохранившимися эталонами предков. Отношения воспроизводства развертывались в ряду поколений, во времени, по вертикали, как например, среди простейших одноклеточных организмов: делящаяся пополам материнская особь передает двум дочерним особям половину своего тела и набора органелл, а дочерние - достраиваются до исходного состояния. К этой аналогии я вернусь позднее, обсуждая преемственность поколений и их интеграцию… (глава V. 2).
Нередко эти хрупкие связи поколений прерывались, но сохранялись драгоценные образцы, вещественные свидетельства культуры, которые могла бы разрушить лишь рука варвара. Утрата этих свидетельств подчас невосполнима. Однако полная деградация культуры возможна при разрушении духовной атмосферы, ниспровержении идеалов. Нашим поколениям выпал жребий испытать все это и быть свидетелями невыразимого варварства….Многие элементы традиционной культуры наших предков утрачены навсегда.
О. Павел Флоренский писал В.И.Вернадскому в связи с развиваемой концепцией ноосферы, что культурные ценности и достижения человеческого духа сохраняются во времени и полнее, и лучше, чем иные свидетельства материального производства наших предков. Почти как у М.А.Булгакова в "Мастере и Маргарите" - "рукописи не горят!".
Быть может, нам все же удасться восстановить что-то из утраченного, что-то воссоздать заново, но для этого необходимо возобновить каналы передачи информации - семейный уклад и духовную атмосферу, и своего рода "эпигенетический ландшафт". Здесь уместно прихотливое сличение с сообществами растений, восстанавливающимися после лесных пожаров и природных катастроф в ходе сукцессий. Сначала, если не повреждена почва, восстанавливается травостой, затем - кустарник, затем - светолюбивые деревца. Под их пологом прорастают теневыносливые сосны и ели. Вскоре они вырастут, затеняя ольху и березки и, в конце концов, восстановится темнохвойная тайга севера Русской равнины. И к этой аналогии я обращусь позже, обсуждая существование и развитие экосистем (глава III. 4. 1. 2).
Между тем воспроизводство культуры существенно меняется, когда, наряду с традиционными способами преемственности поколений, духовная культура переводится в компактную форму обобщений и законов, и тиражируется посредством учреждения школ и академий, посредством письменности, книгопечатания, создания библиотек и архивов. Правда, любое обобщение неравнозначно оригиналу, и даже если оно проведено вполне корректно, безупречно, в научном стиле современности, то все же представляет собой не более, чем имитационную модель реальности.
Способность и стремление человека к обобщению своего духовного опыта, к сведению многообразия культурной жизни в компактную, доступную тиражированию форму воспроизводимых знаков, формул, законов ведут к развитию науки - своеобразных геммул  культуры, своего рода "генетического кода", обеспечивающего хранение и воспроизводство оригинала в последующих и в более отдаленных поколениях, пусть даже и неполное. При этом воспроизводство становится более прочным и технологичным, менее подверженным случайным прихотям; культура становится достоянием многих, а наука - способом ее репликации.
Отношения преемственности поколений, перенос во времени накопленного духовного опыта, став более опосредованным, более технологичным и отчужденным, несколько заслоняются взаимодействиями современников, их конкуренцией друг с другом, и милая архаичность традиционной культуры подчас сменяется ее массовыми формами, доступными обобщению, тиражированию, хранению и распространению. Наряду, а скорее всего на смену вертикальным взаимодействиям от предка к потомку и, соответственно, преемственности поколений, приходят горизонтальные взаимодействия сверстников, способные выразить духовный опыт не в адекватной форме, а только в имитациях и инсталляциях; среди всех когда-либо существовавших и существующих ученых - подавляющее большинство (95%) - наши современники: преемственность научных школ заслоняется их конкуренцией между собой, и редкая ранее грамотность сменяется почти всеобщей малограмотностью, весьма устойчивой и конкурентоспособной.
Итак, мы выделили два способа воспроизведения в поколениях культурных ценностей и традиций, нередко соседствующих и взаимно дополняющих друг друга, нередко конкурирующих между собой: один - более полный и непосредственный, архаичный и традиционный; второй - более технологичный и современный, более устойчивый и менее ранимый, но менее адекватный воспроизводимому оригиналу. Согласитесь, описания и литографии Сикстинской Мадонны никогда не заменят оригинала Рафаэля! Этот второй способ, основанный на развитии науки, нередко противопоставляется иным формам общественного сознания, иным элементам культуры. В этом отношении особенно показательны попытки дать научное обоснование морали, этике, эстетике - попытки, обреченные на неудачу и лишь компрометирующие тех, кто их предпринимает.
Научная картина мира неизбежно неполна. Когда ученый стремится дать объяснение всему и вся, и трактовать религиозную догматику, это вызывает не меньшее сочувствие, чем попытки изложить стихотворение прозой или описать картину мастера словами. Правда, произведения многих "передвижников" и соцреалистов выдерживают описание словами, что равнозначно признанию их невысоких художественных достоинств, их "литературщины".
Научное знание, по своей, человеческой природе представляет целостность, но именно знание, но не сама наука, расчлененная на отдельные дисциплины. "Что возможно расчленить - поддается расчленению и тщательному объяснению, что расчленению не поддается - рассматривается так, как оно есть…" (Дильтей, 1894). Условность этого расчленения, предопределенная немощью нашего разума, не способного вместить и осмыслить все обилие фактов и концепций, подчас выносится "за скобки" и забывается. Один человек с недоразвитым мозолистым телом, соединяющим оба полушария головного мозга, помнит все, но испытывает затруднения даже в общении со своими близкими. Вместе с тем, несть числа попыткам объяснить биологию только химией или физикой  и свести проблемы человеческих взаимоотношений лишь к биологическим основаниям, а любовь Божью - к юридическим нормативам.
Уникальные, неповторимые и невоспроизводимые в эксперименте события и факты выпадают из поля зрения науки, представляются случайными. Наряду с уникальностью и простым незнанием причин событий и состояний, источником мнимой случайности является та самая несоизмеримость, которая, как упоминалось выше, ведет к мнимым числам и провалу в вечность. Кроме того, быть может не все воспринимаемое нами доступно импликации и выражению в компактной, обобщенной форме. Я бы не рискнул предположить саму возможность резюмирования тех впечатлений, которые мы получаем от созерцания великих проявлений природы и человеческого духа. Так или иначе, но путем объективного, то есть отстраненного и беспристрастного познания (если даже оно возможно вообще) нельзя выйти за пределы представлений, за восприятие лишь внешней стороны явлений, лишь отношений между ними, но не самой их сути или смысла. В противовес этой истине выдвигается другая, согласно которой, мы сами не только познающие субъекты, но и познаваемые существа, мы сами "вещь в себе" и, в силу этого, должны стараться понять природу из самих себя - самих себя из природы. Иными словами воспользоваться "дорогой изнутри" (Шопенгауэр), которая есть сопричастие и эмпатия - все то, что к нам обращено в призыве "возлюбить как самого себя". Только так, в субъективной объективности, преодалеются греховность и отчужденность знания, а наблюдатель и объект сольются воедино в познании сути, в постижении истины. Иными словами, нам необходимо обратиться к философии Жизни и "Творческой эволюции" Анри Бергсона.






I. 4. ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ.


А.Бергсон (18.10.1859 – 4.1.1941) не был ни врачом, ни психологом. Как математик, упражнялся чистой логикой в кругу понятий однородного пространства, времени,  движения, и, найдя эти понятия пустыми, стал искать жизнь в мире сознания. Обратившись к софизмам элеатской школы , он вскрыл их логическую несостоятельность в смешении пространства и преодолевающего его акта. Первое есть однородное количество, второй реален только в нашем сознании. «Приписывая движению делимость, забывали, что можно делить вещь, но не акт, как будто локализация процесса заставляет нас утверждать, что даже вне сознания прошлое существует с настоящим». 
Непосредственный опыт предстал перед А.Бергсоном как единственный объект интуиции, как единственная реальность. Вопреки неокантианским воззрениям уже первые положения его философии («Непосредственные данные сознания», 1889 г.), показали реальность времени; непосредственная психическая жизнь представляется потоком сознания – свободным, непрерывным потоком качественных переживаний.  Все количественное и дискретное относится лишь к пространственным аспектам, имея, как и все естествознание, лишь техническое значение.
Мы мыслим пространственными формами и легко оперируем их протяженностью. Ее эквивалентом во времени является длительность, привычно отмеряемая в часах, минутах, секундах, точно также как мы измеряем размеры в сантиметрах и метрах. И в том, и в другом случае мы пользуемся удобными для нас единицами меры. Они столь же условны как и дюйм, фут или аршин. Реален лишь объект, привлекающий наше внимание. Он неподвижен - подвижность затрудняет восприятие - мы стремимся остановить само время для его тщательного анализа. Мы мыслим кинематографически и в пресловутых апориях Зенона Эллейского "Ахиллесу так и не догнать черепахи". Восприятие длительности сообразуется с изменениями объекта, с непрерывным творчеством нового; если он застыл и остается недвижим, его время останавливается, его нет вообще, точно так же немыслим объект не имеющий протяженности или формы. Сама длительность открывается нашему внутреннему взору. Она не может быть прервана и остановлена, и воспринимается особенно отчетливо, если с ее ходом согласован наш собственный поток сознания. Мы вживаемся в нее, как в нечто свое собственное и она открывает нам свое творчество. Интуиция неосознанна, но внедряется в наше сознание и равнозначна осознанию согласованности и гармонии со всем сущим. Мы обязаны интуиции длительности и метафоре жизненного порыва Анри Бергсону - математику, логику, философу и биологу в самом широком смысле этого слова. Биология начиналась с окоченевшей протяженности анатомических театров и коллекций насекомых, но уже пробуждается ото сна и выходит навстречу расцветающей длительности .
То, что имеет протяженность можно видеть и осязать, длительность раскрывается нам своим творчеством в сопричастном восприятии. "Фактически не существует восприятия, которое не менялось бы каждый момент... весь механизм нашего восприятия вещей и нашего воздействия на них регулирован таким образом, чтобы свести и внешнюю, и внутреннюю подвижности в положение двух поездов, движущихся в одном направлении с одной скоростью. Только расчленение изменчивости на состояния (со-стояния - Ю.З.) дает нам возможность действовать на вещи".
"Что возможно расчленить - поддается расчленению, что расчленению не поддается - рассматривается так, как оно есть" - писал Вильгельм Дильтей в 1894 году, противопоставив объяснительной психологии - описательную, детерминистическим наукам о природе - науки о духе  и приобщаясь к созданию философии Жизни. "Природу мы объясняем, основываясь на единичных, воспринятых извне, причинно связанных феноменах… Объяснительная психология возникла из расчленения восприятия и воспоминания… Между тем, душевную жизнь мы постигаем изнутри как реальность и живую связь, в непосредственном,  неясном для рассудка простом и неделимом переживании… В быстром, слишком быстром течении внутренних процессов мы выделяем один из них, изолируем его и поднимаем до усиленного внимания… Отсюда вытекает интеллектуальность внутреннего восприятия и то, что в этом восприятии элементарные логические процессы неотделимы от постижения самих частей…".
Все воспринятое - не предмет споров и дискуссий, либо оно очевидно, либо остается не воспринятым и тогда можно просто поделиться с собеседником своим собственным восприятием и богатством. "В описательной психологии постижение возникает из переживания, в котором взаимодействуют процессы всего душевного склада.… Это определяет… и природу понимания нас самих и других… Постижение целого делает возможным и определяет истолкование единичного…
Описательная и расчленяющая психология завершает гипотезами, тогда как объяснительная с них начинает".
В научных кругах особенно ценилась мысль А.Бергсона о связи философии и науки. Они должны встретиться на почве фактов и опыта, только более широко истолкованного.
Жизнь - реальность.  С одной стороны она шире разума, с другой - сама содержит в себе источник своего изменения и развития. Возникновение и развитие "наук о живом", об изменчивой и подвижной реальности, которая не может быть сведена к "математической формуле", предполагает пересмотр мировоззренческих и методологических стереотипов и сознания, и познания. В первую очередь это касается самого понятия "опыт". Всякий факт, не вытекающий из предыдущего момента и таким образом прерывающий цепь причинно-следственных зависимостей, факт располагаемый ранее вне научного объяснения, является самопроизвольным и специфичным для всего живого и, в особенности, для человека. Таким образом, отмечает А.Бергсон, свобода всегда оказывается за пределами опыта и ее приходится искать вне опыта. Он предлагает отказаться от кантовской идеи "единой науки", признающей лишь причинно-следственные зависимости. "Если существует единая наука о природе, то тогда существует один род причинности… и свободу приходится искать вне опыта. Но если существует не одна наука, но науки о природе, не один детерминизм, а детерминизмы, не обладающие равной точностью, тогда следует признать различные планы опыта, словом… не покидая почву фактов, можно перейти от физической необходимости к нравственной свободе". Вряд ли в физико-химической предыстории еще юной Земли уже были заложены все причины нашей нравственности и социальной организации. В современном обществе бытуют противоположные мнения. Судьба Земли зависит от человека. Отвлекаясь от декларативности этих суждений, можно сослаться на то, что само развитие Жизни привело к созданию окислительной атмосферы и планетарно-биосферных взаимодействий, ограничивших смертоносное воздействие Космоса.
Новый тип причинности - за пределами причинно-следственных связей, это не линейная, "горизонтальная" последовательность в цепи событий, а "вертикальная", нисходящая от целого, от неразложимого организма, где целое задает тип движения и поведения своим элементам. При универсальности причинно-следственной зависимости, когда явление определяется только и полностью предшествующим состоянием, мы имеем дело с миром готовым - раз и навсегда данным, в нем не может быть места ничему новому. Это часовой механизм. Мир как органическое целое, как организм, составленный не из частей, а из элементов, которые определяются не предшествующим состоянием, а всем целым, имеет источник своего развития и изменения в самом себе. Прежнее представление о мире ограничено и неверно, поскольку не включает в себя развития мира как целого. Но при этом требуется новое понимание времени.
Между тем, в научной картине мира присутствует не сама реальность, а конструкция, созданная нашим интеллектом. Это искусственная система, а не естественная как сам мир, как реальное целое, не вмещаемое в понятийные конструкции. Это отражение лишь какой-то стороны, какой-то части нашего мира. Но из частей можно составить машину и механизм, но не организм. Его состав определяется на частями, а общей целостностью и единством. Для постижения этой специфической для жизни реальности неприменим традиционный рационализм. Речь идет не только о противопоставлении механической причине причины органической, не о замене термина причинности на целесообразность, хотя еще Аристотель специально выделял среди всех причин и "причину цели". Здесь всем возможным причинам противостоит свобода.
Образ Жизни притягателен одухотворенностью. К нему устремлялись философы разных школ и направлений, кроме тех кто мог счесть его происками своего воображения или средством своих целей. Мудрецы, приходящие к нему со своими дарами, создавали философию Жизни. В ее корпус вошли и ветхозаветные пророчества и современные достижения молекулярной генетики. Очертить сферу интересов философии Жизни непросто, а, быть может, и ненужно вовсе. Столь же сложно проследить ее истоки и перспективы возможных приложений.
Философия жизни - это Жизнь как понятие и образ, как интуитивно постигаемая реальность целостности и творческой динамики бытия. В различных вариантах этого течения мысли она истолковывалась как естественно-органический процесс, в противоположность механистически-рассудочному (Ф.Ницше); как космическая сила, созидающая новые формы жизни в жизненном порыве (А.Бергсон); как исторический процесс, реализующийся в неповторимой индивидуальности образов культуры (В.Дильтей) в противовес механистической цивилизации (О.Шпенглер).
У истоков философии Жизни, наряду с Сёреном Кьеркегором (1813 - 1855), был и Вильгельм Дильтей (1833 - 1911), противопоставивший науки о духе - наукам о природе, которые исходят из разного рода предварительных гипотез, а не ведущих к ним фактов на основе самого восприятия реальности. Ее оформление и триумф обеспечило творчество Анри Бергсона, поскольку "значение философской доктрины измеряется простотой принципа, к которому она может быть сведена, и разнообразием идей, в которых она раскрывается".
А.Бергсон хорошо знал В. Дильтея, но не был знаком с философией С.Кьеркегора (1813 - 1855). Х.Гёффдинг как-то сообщил ему, что тот был его предшественником в трактовке времени. Создатель философии экзистенционализма  противопоставил фиктивному времени математиков подлинную временность и "объективизму" диалектики Гегеля субъективную (экзистенциональную) диалектику личности, проходящей 3 этапа на пути к Богу: эстетический, этический и религиозный. Полемизируя с официальной теологией, защищал тезис о реальности христианства лишь для избранных, способных реализовать свою экзистенциональную свободу. Экзистенция, как нерасчлененная целостность субъекта и объекта, прозревается в пограничных состояниях и ситуациях при участии совести. Постигая себя как экзистенцию, человек обретает свободу - как выбор самого себя, своей сущности, и ответственность за все происходящее в мире. Его интуиция - это непосредственное постижение реальности, отрицающей рациональность.
Итак, с одной стороны,  не разложимые на составные элементы органические целостности, существование которых недетерминировано, необъяснимо причинно-следственными зависимостями. Философия жизни вводит специфичность наук о духе, исходящих из восприятия и описания непосредственно переживаемой целостности, противопоставляя их наукам о природе, исповедующих лишенный свободы детерминизм. Это противопоставление, введенное В.Дильтеем, позволяет причислить и его к творцам и сотрудникам философии Жизни.
С другой стороны - основа бытия и неразложимое единство, задающее своим элементам способ поведения. Речь идет о бытийной основе мира, самого человека и нашей личности, нашего "Я". О внутренней сути вещей мы судим по аналогии со своим внутренним миром, с нашей собственной экзистенцией. Наше внутреннее "Я" дано нам все целиком, непосредственно и прозрачно в нашей собственной интуиции. Здесь нет внешнего наблюдателя, а мы сами со своим переживанием собственного бытия здесь и сейчас, вне логических схем и конструкций нашего разума. Наше состояние можно было бы выразить и описать с возможной точностью, апеллируя к непосредственным данным нашего сознания. Эта попытка редукции всех "естественных" установок сознания, в том числе и научной, предвосхищает феноменологию  Э.Гуссерля.
Эдмунд Гуссерль (1859 - 1938), родившийся в один год с А.Бергсоном, был талантливым математиком. Обратившись к философии с вопросом об истинности научного знания, он стал творцом феноменологии. Феномен (греч. phain;menon - являющийся) - это явление, необычное, исключительное, и философское понятие о явлениях, данных нам в опыте чувственного познания, в противоположность умопостигаемому ноумену Платона. Феноменология - (греч. учение о феноменах) -  философская дисциплина, трактуемая по-разному: как наука, критикующая чувственное познание (И.Кант), или как учение о становлении философии и историческое исследование форм сознания ("Феноменология духа" Гегеля), как часть психологии, описывающая психические феномены. Вместе с тем это философское направление начала 20 века, связанное с именем Э.Гуссерля. Он, как и А.Бергсон, сосредоточился на изначальном опыте сознания, но посредством феноменологической редукции (эпох;), исключающей какие-либо утверждения о бытии и о достижении последнего неразложимого единства сознания, то-есть его направленности на объект (интенциональности). Для феноменологии Гуссерля характерен поворот от объективной реальности к интенциональной деятельности сознания, близкой восприятиям экзистенционализма. Узнав о "Непосредственных данных сознания", опубликованных А.Бергсоном, он  воскликнул с восторгом: "Все это я мог бы написать сам".
Превалирующей идеей старой философии была идея протяженности и пространства. Все понятия привязывались к пространству, которое можно измерить, исчислить, представить формулами и количественными соотношениями. Теперь же, с возникновением наук, объект которых не детерминирован причинно-следственными отношениями, на смену принципу протяженности, как основанию постижимости, пришел принцип длительности (duree), который дал возможность интуитивного постижения "живой" реальности. Это не время, привязанное к пространству и которым оперирует наука, в котором, нет возникновения нового. Это совокупность мгновений и лишь особенности нашего восприятия создают иллюзию непрерывности, как в кинематографе, где движение составляют  сменяющие друг друга кадры.
Истинная длительность - это реальность и сама ткань реальности, и творчество новых ее форм. Либо оно средство изобретения и новаций, либо вообще ничто. Внутренний, субъективный опыт человека - это ткань реальности и свидетельство длительности. Если ее трудно ухватить вокруг самого себя, то существует по меньшей мере одна реальность, в отношении которой нет сомнений в ее сокровенном существе, и не может быть потому, что сам постигаешь ее изнутри. Это наша личность в самой себе, это мое "Я", которое длиться, за которым мы следим всегда и всегда с интеллектуальной симпатией. Непосредственное вживание, интуитивное схватывание - это способ постижения длительности, или самой сути вещей.
Философия жизни не допускает противопоставления познающего субъекта познаваемому объекту, ограничивая экспансию сциентизма, но оставаясь открытой для когнитивного знания. Она учит восприятию реальности, проникновению к ее истокам и завершает построением гипотез, не ограниченных утилитарностью нашего сознания и заведомо установленных правил. Более того, она ищет ответы на запросы души человека, оставаясь открытой всему новому и интересному. Она сопровождает творчество всего нового и перспективного, оставаясь верной принятым ранее заветам. Философия жизни продолжает жить в наше время, одухотворяя и нашу жизнь. Развиваясь, как живое существо, она в наше время обретает зрелость. Она органична, отрицая редукционизм и симпатизируя витализму.
А.Бергсон, в отличие от позитивистски настроенных мыслителей, со всей остротой поставил вопрос о специфике самой философии как формы познания, о специфике ее предмета, а это то самое "безусловное" в обращенности "к корням нашего бытия".
Цель философии по Бергсону - войти в непосредственный контакт с реальностью, но для этого нам нужно идти наперекор разуму, ибо никакие его конструкции, никакие научные понятия, как бы точны они не были, никогда не дадут нам представления о реальности как некоем органическом целом, ни о самой внутренней сути вещей, ни о длительности. Если использовать термины самого Бергсона, то можно сказать, что все интеллектуальные конструкции - из "другого" опыта и потому они всегда относительны, и как бы они ни уточнялись и ни совершенствовались, они в своей совокупности не передают нам внутреннего существа мира. Такого рода познание в принципе относительно, поскольку зависит от избранной системы координат, точки зрения, ракурса рассмотрения. Примечательно, что А.Эйнштейн так и не понял А.Бергсона, отвергая "время философов".
Реальность, в которую мы входим непосредственно, в принципе не поддается формализации, она поток, становление, устремление, усилие…; в ней нет ничего готового и устойчивого. Бергсон подчеркивает, что жизненный порыв - начало творческое, свободное, не несущее в себе никаких принципов, норм и законов. Все, что мы фиксируем в качестве таковых, есть не что иное, как "потребность творчества". Смысл в том, что человеку как живому существу не задана никакая жизненная программа, человеку самой судьбой вменено в обязанность искать и творить новые формы жизни.
Воспринимая жизнь, как первичную реальность, как целостный органический процесс, онтологически  предшествующий разделению материи и духа, бытия и сознания , А.Бергсон противопоставляет научному познанию - интуицию, полагая, что рациональное познание ориентировано на удовлетворение чисто практических интересов, утилитарную целесообразность. По его мнению, наиболее адекватны постижению и выражению жизни - поэзия, музыка; эстетическая интуиция, вчувствывание, вживание....
Жизнь, которую Бергсон считает, прежде всего "тенденцией действия на неорганизованную материю", в процессе развития испытывает постоянное сопротивление этой косной ткани; в динамичном взаимодействии материи и жизненного порыва, несущего в себе первичный импульс развития,  определяется распадение потока жизни на роды и виды... Жизненный порыв (франц. - ;lan vital) - центральное понятие теории эволюции Бергсона: Жизнь, зародившись в едином центре, развертывается в виде порыва через серию взрывов, качественных скачков по многим расходящимся, параллельно развивающимся направлениям. Жизнь растительная, инстинктивная и разумная - это три направления эволюции; каждый вид, как определенная форма эволюционного процесса, по достижении наивысшей стадии развития, останавливается и вращается по кругу, в то время как эволюция идет по другим линиям.
"...Жизнь создала мысль в определенных обстоятельствах.... Можно допустить, что разум, созданный для умозрений и мечтаний, остается чуждым действительности, что он переделывает и преобразует её, что, может быть, он даже творит её, как мы своим воображением создаём фигуры людей и животных из обрывков проносящихся облаков...". Разум по самой своей природе безнадежно оторван от жизни; наука познает лишь отношения между вещами, но не сами вещи. Антиномия  философии и науки выступает в философии жизни, как противоположность "описательной" (по Дильтею) и "объяснительной" психологии, исторических и естественнонаучных методов познания - "наук о духе" и "наук о природе".
Что касается уже свершившегося, то здесь понятие жизненного порыва выполняет роль рабочей гипотезы, которая в отличие от научной гипотезы, являющейся мысленной конструкцией, остается реальностью. Предположение о ее существовании устраняет неясности и "белые пятна" эволюционной теории, объясняет роль различных познавательных способностей человека (интеллекта, инстинкта, интуиции), возникновение социальных институтов и норм (морали, религии). Признание жизненного порыва творческим началом не имеет прогностической ценности. Он дан нам как потребность и побуждение к творчеству, но не конкретных указаний. Перед человеком беспредельное поле творчества и всякий творческий акт, как продолженное его усилием движение жизненного порыва, есть акт метафизический. Творчество имеет метафизическое основание и предопределение.
Переходя от математики к психологии, А.Бергсон, казалось бы, пренебрег биологией. Он был должен исследовать и рассеять в ней, как и в других областях, основную, защищаемую интеллектуализмом иллюзию – иллюзию  об эволюции … «Может ли разум, продукт эволюции, мыслить эту эволюцию. Тогда пришлось бы допустить, что часть равна целому, что следствие способно вместить в себя причину,  что камень, оставленный на взморье, определяет форму уносящей его волны».
Заметим, что А.Бергсон родился в год публикации Ч.Дарвином "Происхождения видов", восприняв идеи более ранних эволюционистов. Он противопоставил свою теорию эволюции и механистической доктрине естественного отбора малых уклонений (мутаций), и традиционному телеологизму . Пытаясь найти "третий путь" между этими трактовками, Бергсон склонен, однако, "оставить нечто" от телеологизма; но при этом цель эволюции лежит не впереди, а позади, в первоначальном импульсе.
Отмечая явно эмпирический характер метафоры жизненного порыва, он признает, что наука никогда не была так далека от физико-химического объяснения жизни, различая две стороны в современном неовитализме: во-первых, что чистый механизм недостаточен, и при этом ссылается на очень авторитетное для него утверждение выдающегося эмбриолога Ганса Дриша  (в его опытах изолированные бластомеры одного дробящегося яйца лягушки развивались в двух гармонично уменьшенных, но полноценных головастиков); во-вторых, те гипотезы, которыми этот витализм дополняет механизм, что уже менее интересно.
"Когда существование жизни установлено, как представить себе ее эволюцию? Можно доказывать, что переход от одного вида к другому происходил через ряд мелких, совершенно случайных изменений, сохраняемых отбором и закрепляемых наследственностью…. Ссылаясь, таким образом, на сложение одной случайности с другой и, не приписывая никакой специальной причине направления, взятого эволюирующей жизнью, a priori применяют принцип экономии, который рекомендуется позитивной науке, но отнюдь не устанавливают факт. При этом,  сразу же сталкиваются с непреодолимыми трудностями".
Предваряя последующие суждения, отмечу, что когда сравниваются насекомые с позвоночными животными, речь идет о двух формах жизни Многоклеточных животных (Metazoa) предельно удаленных друг от друга. Их пути разошлись на уровне организации кишечнополостных или даже их личинок, еще не имеющих никаких оформленных органов. Между тем, при описании строения тех и других пользуются привычными терминами анатомии человека, что, пожалуй, является лучшей демонстрацией далеко идущего сходства. Добавлю, что  планы строения и тех, и других реализовались в разных системах координат, что позволяет сравнивать их между собой, как энантиоморфные изомеры - насекомые являются венцом Первичноротых животных (Protostomia), млекопитающие - Вторичноротых (Deuterostomia). Приобретенные ими сходства трактуются как параллелизмы, как гомоплазии, но не гомофилии, обусловленные общим родством. Число этих сходств колоссально и если признать, что каждый отмечающий их признак развивается на основе единичной мутации с обычной частотой в 10-5, то невероятность их соответствия уже вскоре превзойдет число возможных шахматных партий (10124) и останется далеко неисчерпанной. Напомним, что для числа всех электронов во Вселенной (10100), используется специальный термин - гугол. Вместе с тем очевидна и логическая несостоятельность объяснения эволюции на основе отбора "малых уклонений" - градуализма Ч.С.Дарвина. Аргументация Анри Бергсона филигранна и безупречна:
"Предположим на минуту, что механическое мировоззрение правильно, что развитие состоит из ряда случайностей, прибавляющихся одна к другой, причем каждая новая случайность сохраняется отбором, если она выгодна для той суммы прежних выгодных случайностей, которая представляет существующую форму живого существа". Очевидно, что шансов сходства результатов для двух совершенно различных рядов соединенных случайностей, практически нет. Для двух, но чем больше расходящихся линий развития, тем менее вероятно, чтобы случайные внешние влияния или случайные внутренние изменения вызвали на этих линиях построение одинаковых аппаратов, в особенности, если не было никаких следов их в момент расхождения. Между тем их сходство вполне понятно с точки зрения гипотезы жизненного порыва: даже в самых дальних разветвлениях должно остаться кое-что от импульса, полученного в самом начале. Таким образом, "механическое учение в чистом виде было бы опровергнуто, а теория целесообразности, в том специальном смысле, как мы ее понимаем, была бы доказана в известном отношении, если бы мы могли установить, что жизнь производит определенные тождественные аппараты различными способами на расходящихся линиях развития. При этом сила доказательства будет пропорциональна степени удаленности взятых линий развития и степени сложности найденных на них аналогичных структур".
Анри Бергсон признает, что идея Дарвина о приспособлениях посредством избирательной элиминации - посредством автоматического отбора неприспособленных - очень проста. Но "именно потому, что она приписывает внешней причине, направляющей развитие, чисто отрицательное влияние, ей очень трудно считаться с прогрессивным и прямолинейным развитием сложных аппаратов, которые нам предстоит исследовать". Вряд ли она может определять вектор эволюции. Что может выйти из ее попыток объяснить тождество строения очень сложных органов на расходящихся путях развития? "Случайное изменение, хотя бы самое минимальное, заключает в себе действие массы небольших физических и химических причин. Накопление случайных изменений, необходимое для того, чтобы получилась сложная структура, требует действия, можно сказать, бесконечного числа бесконечно малых величин. Мыслимо ли, чтобы эти чисто случайные причины повторились все вместе в том же самом порядке в различных точках пространства и времени? Этого никто не станет утверждать, и сам дарвинизм ограничивается заявлением, что одинаковые действия могут произойти от различных причин, что к одному и тому же месту ведут многие пути".
Если случайные изменения малозаметны, то "необходимо призвать благодетельный гений будущего вида для сохранения и накопления этих изменений, так как естественный отбор не позаботится об этом. Если же, с другой стороны, случайные изменения внезапны, то прежняя функция не сможет продолжиться или же не будет заменена новой функцией, разве что все произошедшие изменения будут в совокупности дополнять друг друга для выполнения одного и того же акта; но тогда опять придется прибегнуть к благодетельному гению, на этот раз для сведения одновременных изменений к одному пункту, как раньше для достижения непрерывности направления последовательных изменений". Ни в том, ни в другом случае параллельное развитие одинаково сложных органов на независимых линиях развития не может объясняться простым сложением случайных изменений.
Приспособление объясняет отклонение в развитии, но не может объяснить его общее направление и его вектор. Живые существа являются, по самому определению, жизнеспособными существами. Этот недостаток дарвинизма – второй пункт, отмечаемый А.Бергсоном, когда мы говорили о жизненном порыве; теории противопоставили факт - эволюция жизни имеет  определенную направленность. Вопрос в том – передалась ли жизни эта направленность эволюции от внешних условий, но тогда надо допустить, что изменения, которым подвергся индивид, переходят к его потомкам достаточно регулярно, чтобы обеспечить постепенное усложнение органа, выполняющего все более и более утонченно ту же самую функцию.  Гипотеза о наследовании приобретенных признаков остается неподтвержденной, хотя длительные модификации отмечаются регулярно. "Отнесем к врожденным свойствам эту способность к регулярной передаче: мы будем сообразовываться с опытом и скажем, что это не механическое воздействие внешних причин, что это внутренний натиск, переходящий от зародыша к зародышу через индивидов, несет жизнь в данном направлении, ко все более и более высокому усложнению". Оставив в стороне вопрос, в какой мере эволюционизм описывает факты и в какой он их символизирует, прервем на время ход рассуждений, сосредоточившись на выраженной здесь преемственности поколений.
Немногие примеры раннего обособления первичных половых клеток все же позволили А.Вейсману ввести представление о "зародышевой плазме" и о "детерминантах" (1892), предвосхитивших современную генетическую теорию. А.Бергсон, не разделявший доводов Вейсмана, признавал, "что если зародышевая плазма не является непрерывной, то непрерывна по крайней мере генетическая энергия, которая тратиться только в немногие моменты, когда нужно дать толчок зародышевой жизни, и которая снова скопляется как можно скорее в новых половых элементах, где она будет ждать следующего выступления. Рассматриваемая с этой точки зрения жизнь представляется идущей от одного зародыша к другому при посредстве развитого организма. Все происходит таким образом, как будто самый организм является только почкой, выпускающей прежний зародыш, который стремиться продолжиться в новом зародыше. Существо дела заключается в непрерывности бесконечно продолжающегося невидимого прогресса, составляемого из усилий видимых организмов одного за другим в течение короткого времени их жизни".
Яйцо, составляющее часть тела материнского организма и оплодотворяющий его сперматозоид образуют зиготу, связывающую два поколения. Таким образом, "всякий индивидуальный организм, хотя бы организм человека, представляет простую почку, вышедшую из совокупленного тела его родителей. Где же тогда начинается и где кончается жизненное начало индивида? Нам пришлось бы постепенно отступать до самых далеких предков; оно сливается с каждым из них…. Но, образуя одно целое с этим первобытным предком, жизненное начало соединяется также со всем тем, что отделялось от него в расходящихся поколениях; в этом смысле можно сказать, что оно связано со всеми живыми существами невидимыми нитями. Поэтому напрасно думают свести целесообразность к индивидуальности живого существа. Если в мире жизни существует целесообразность, то она охватывает всю жизнь в едином и нераздельном объятии". Это очень сильное утверждение, но вернемся, цитируя А.Бергсона, к обсуждению проблем эволюционизма.
"Когда говорят о прогрессе организма или органа, приспосабливающегося к более сложным условиям, чаще всего подразумевают, что сложность условий навязывает свою форму жизни, как гипсовая форма – гипсу; считается, что только при этом условии мы будем иметь механическое и, следовательно, научное объяснение. Но, удовлетворившись таким истолкованием адаптации в целом, в отдельных случаях рассуждают так, как если бы адаптация была чем-то совершенно иным (чем она и является на самом деле) – оригинальным решением проблемы, найденным жизнью. Эту способность решать проблемы оставляют без объяснений.
Введя и в этом случае «порыв», мы также не давали объяснения, но  указывали на этот таинственный характер действия жизни, вместо того чтобы систематически отвергать его в целом и в то же время допускать и использовать его тайком в каждом отдельном случае. – Но разве мы ничего не сделали для того, чтобы разгадать тайну? Если наилучшая координация частей целого не может объясняться механически, то она, с нашей точки зрения, не требует также, что бы ее рассматривали как бы с позиции конечной цели. То, что с внешней точки зрения разложимо на бесчисленное множество скоординированных между собой частей, изнутри, возможно, представляется простым актом, как простое движение руки…. Внешне оно воспринимается как кривая, которую можно выразить уравнением, как плотно пригнанные друг к другу в бесчисленном количестве точки, которые все целиком подчиняются одному и тому же закону. Вызывая в сознании образ порыва, мы хотели внушить эту идею и еще кое-что:  там, где наш анализ обнаруживает… достоверно установленные элементы, …удивительно скоординированные между собой, - там проникающая внутрь интуиция улавливает уже не только согласованные средства, но и обойденные препятствия". Разлагая и их на бесчисленное множество элементов,…мы знаем, что " жизнь не разложима на физические и химические факты и действует на манер особой причины, дополняющей то, что мы обычно называем материей; "эта материя есть инструмент, и она же представляет собой препятствие. Она разделяет то, что определяет. Мы можем предположить, что разделение этого рода обусловливает множественность важнейших линий жизненной эволюции....
Пока мы лишь намекнули на главное, вызываемое в сознании идеей жизненного порыва: непредвидимость форм, которые жизнь создает в ходе своей эволюции из всяческих деталей прерывистыми скачками. Станем мы на позиции чисто механисцистские или чисто финалистские, в обоих случаях творения жизни предопределены; при этом будущее выводиться из настоящего путем вычисления или проектироваться в нем в форме идеи, а время, следовательно, не обладает никакой действенностью".
Бергсон противопоставляет свою концепцию об эволюции и механистической концепции естественного отбора малых уклонений (мутаций), и традиционному телеологизму, поскольку цель эволюции лежит в свободном творчестве жизненного порыва, возникшего еще до разделения материи и духа. Критические возражения А.Бергсону, обычно сводились к упрекам в идеализме, в использовании интуиции как научного метода с позиций,  в которых сознание однозначно определяется бытием. Добавлю, что изложил здесь далеко не все, что писал по этому поводу сам А.Бергсон. Его нужно читать и очень трудно цитировать, вырывая мысли из контекста, из потока сознания. Все его творчество было едином порывом и ни на мгновение не претерпело расходящихся эволюций. Этот гармонический прогресс, эта единственная тема, возобновленная в столь счастливых видоизменениях, производит впечатление прекрасной музыкальной фразы . По свидетельству его современника и рецензента  «блестящее решение, данное в 1899 г. А. Берсоном проблеме свободы, в скрытой форме предполагало, вместе с теорией жизни и теорией познания, выдвинутыми им в 1907 г., принцип их основной связи. Такое постоянство само по себе говорит о великом мыслителе, приближающемся к мыслителям, изменявшим своим влиянием  направление человеческой мысли».
Преодолевая односторонность  механистических, позитивистских способов философского исследования и, вместе с тем, умозрительность, спекулятивность традиционной рационалистической метафизики, А.Бергсон выдвигает основное требование - опору на непосредственный опыт, с помощью которого постигается абсолютное. В метафизике, по его мнению, следует иметь в виду два центральных момента: истинное, конкретное время (длительность) и постигающую его неинтеллектуальную интуицию. Длительность (в отличие от абстрактного времени науки) предполагает постоянное творчество новых форм, становление, взаимопроникновение прошлого в настоящее, непредсказуемость будущего и свободу.
Представления Бергсона, выраженные с еще большей определенностью в конспектах лекций "Восприятие изменчивости" (1911 г.), прочитанных в Оксфордском университете, обрели новую актуальность и конструктивность в свете специальной (1905 г.) и общей (1907-1916 г.г.) теории относительности А.Эйнштейна, глубоко проанализированной им уже в 1923 году ("Длительность и одновременность"). Имеющие глубокий познавательный смысл они вошли в арсенал современной эпистемологии и герменевтики  и вовлечены нами в обсуждение в следующих главах. Здесь же ограничимся лишь некоторыми положениями и цитатами.
Таким образом, "если бы решиться смотреть на наше восприятие просто как на выделенное  потребностями практической жизни из более обширного целого..., то философия должна отрешить восприятия от прагматизма... размышление обратно действию ("всякое действие есть ослабление созерцания" по Плотину). Кант доказал, что если метафизика возможна, то только усилием интуиции … Кроме того, "... во все времена встречаются люди, назначение которых как будто именно в том и состоит, чтобы видеть самим и заставлять видеть других то, что естественным образом мы не замечаем. Это художники... и их искусство показывает нам, что расширение наших способностей восприятия возможно. Но художник творит в рассеянности, в отрыве от повседневной реальности".
"Мы склонны рассматривать прошлое как несуществующее. Наше настоящее падает в прошлое, лишь только прекращается наш прямой интерес к нему.... История - это то, что не задевает политики сегодняшнего дня...., когда им можно пренебречь.... Нам нужно давать отчет не в воспоминаниях, а в забвении. Мы просто канализируем внимание в направлении будущего". Но, может быть, сосредоточившись на чем-то в прошлом, мы, через ось настоящего, избираем ориентиры будущего? Временами, прошлое овладевает нами, застилая перспективы.
"Мозг служит для того, что бы делать выбор в прошлом, уменьшать его, упрощать, утилизировать, но не сохранять..., прошлое же неуничтожимо. Реальность есть изменчивость, изменчивость неделима, и в неделимой изменчивости прошлое составляет одно тело с настоящим... Все, что было неподвижного и заледенелого в нашем восприятии, согревается - растаивает и приходит в движение. Все одушевляется вокруг нас. Один великий порыв уносит существа и вещи... И чем более мы углубляемся в реальную действительность, тем более мы чувствуем своё приближение к началу...".
Творчество Анри Бергсона, его оригинальные и многоплановые концепции, оказали громадное влияние на современников, чему в немалой степени содействовала великолепная стилистика его произведений. Русская философия, близкая во многих аспектах философии жизни и сопричастности  человека всему тварному миру, проявила глубокий интерес к его произведениям, но, при этом сохранила оригинальность. "Ее онтологизм, выражающий не примат "реальности" над познанием, а включенность познания в наше собственное отношение к миру, в наше "действование" в нем, не теоцентричен (хотя в значительной части своих представителей глубоко и существенно религиозен), не космоцентричен (хотя вопросы натурфилософии очень рано привлекли к себе внимание русских философов). Для нее характерно напряженное внимание к социальной проблеме, она больше всего занята темой о человеке, о его судьбе и путях, о смысле и целях истории. Ярче всего это обнаруживается в чрезвычайном, решающем внимании к проблемам историософии. В неразрывности теории и практики, отвлеченной мысли от жизни, иначе говоря, в идеале "целостности" ("живознании") заключается одно из главных вдохновений русской философской мысли. Русские философы, за редким исключением, ищут именно целостности, синтетического единства всех сторон реальности и всех движений человеческого пути...". Именно в опоре на традиции русской мысли раскрываются новые возможности восприятия и развития философских оснований современного экологизма. Более того, "секуляризация " философии, отделение ее от религиозного сознания произошло в России значительно позднее, чем в Западной Европе, - а главное, совсем по иному. В известном смысле эта секуляризация происходила уже в недрах самого церковного сознания, а также и вне его, - но, во всяком случае, не в противопоставлении себя ему, не в борьбе с Церковью, как было на Западе (Зеньковский, 1948-1950; 1991). 
Особое, проникновенное, внимание к творчеству А.Бергсона испытали участники его семинаров - создатели учения о Биосфере и ноосфере: монах-иезуит П.Тейяр де Шарден (1881-1955) - палеонтолог, описавший синантропа, религиозный философ и теолог, автор "Феномена человека" (1959); Э.Леруа (1870-1954), религиозный философ, математик и антрополог, автор термина "ноосфера", любимый ученик А.Бергсона, бывший для Тейяра "как Сократ для Платона"; В.И.Вернадский (1863-1945) - основатель геохимии и биогеохимии и В.Н.Беклемишев (1890-1962) - автор "Основ сравнительной анатомии беспозвоночных" (1944, 1964),  "Методологии систематики" (1994), основатель сравнительной паразитологии и биоценологии.
Исчерпав критику науки, математик,  превратившийся сначала в психолога, психолог, ставший биологом, и метафизик, по своей природе и влечениям, обратился к проблеме эволюции, коль скоро разум - ее продукт, а не судья:  «теория познания и теория жизни неотделимы друг от друга». «Творческая эволюция» и выраженная в ней доктрина «жизненного порыва» представляет собой самое значительное, самое точное, самое остроумное усилие научной систематизации среди всех остальных усилий, до сих пор сделанных в этой области. Последней книгой А.Бергсона стали "Два источника морали и религии" (1932) . В ней речь идет о человеке и о человеческом  (см. гл. VI). Жизненный порыв увлек его и к этим очень актуальным для нас проблемам.
"На историю, на общество и на самого человека можно смотреть двояко:
1. Человека можно рассматривать как продукт природы и эволюции, и тех метаморфоз, которые претерпел жизненный порыв, проходя через разные материальные препятствия. В этом отношении и социальные институты представляют собой форму организации жизни на уровне человека как биологического вида. Все, что мы воспринимаем в обществе в качестве неустранимых обязанностей, исходит из природы и столь же естественно, как и организация жизни муравейника. Но это не сводится к примитивному биологическому редукционизму, поскольку человек занимает особое место в биологической эволюции.
2. Только в человеке жизненное начало не закабалено полностью материей, его свобода не угасла, не поглощена автоматизмом действия, он открыт для дальнейшего движения, побуждаемый жизненным порывом".
А.Бергсон выделяет два типа моральных обязанностей человека. Первые - это те социальные обязанности, которые порождены самой природой; вторые - те требования, которые "трудно сформулировать". Это даже не требования, а некоторая настроенность личности, пафос, эмоция, овладевающая человеком и открывающая перед ним новые, неведомые горизонты бытия. Это то что сообщено ему жизненным порывом и воспринимается избранным для прорыва и раздвигания прежних рамок, установленных и обществом, и самой природой. Прежний тип социальной морали, закрытой и обреченной на постоянное повторение того, что необходимо обществу для самосохранения, сменяется обретенной в новом творчестве открытой моралью, обращенной ко всему миру.
Основной вопрос экзистенционализма - выбор свободы, которой не обладают ни вещи, ни даже животные, поскольку изначально они уже обладают "сущим" (эссенцией). Человек постигает "сущее" в течении всей жизни и несет ответственность за все совершенное, не объясняя его сложившимися обстоятельствами. Человек - это "проект", строящий себя сам, причем идеальная для него свобода - это свобода личности от общества и разного рода обстоятельств.
Человек движим жизненным порывом за пределы общества и природы. Его назначение превзойти самого себя за счет личных усилий, за пределы человеческого и еще дальше - от статической религии к динамической и, в конечном счете к тому, что провозглашено евангелистами и самим Спасителем в Нагорной проповеди.
Стремясь избежать крайностей антисциентизма, и вовсе не отрицая науку как таковую, Бергсон призывает к иной ориентации познания, к созданию познавательных средств, способных постичь эту реальность во всей её глубине и своеобразии. Он исследует здесь и развитие человечества как рода, принципы и сущность его эволюции, причем вершиной эволюции становится "открытое общество", основанное на христианских этических принципах. Однако человеческие общества выступают у него не только как вершина эволюции, но и как единственно возможный путь дальнейшего развертывания "жизненного порыва"; воспроизводя в новой форме античные представления о микро- и макрокосмосе, А.Бергсон объясняет непосредственную и неразрывную связь судьбы человечества с судьбою космоса.
Человеческое общество -  это совокупность свободных людей. Обязанности, навязываемые им обществом апеллируют к порядку, установленному самой природой. Все способствует тому, что бы заставить нас верить этому и единодушно прославлять одних, осуждая других. Между тем, мы начинаем жалеть или презирать человека, замечая собственные слабости. Каждый обманут всеми; в сущности, мы считаем их в чем-то лучше себя. На этой иллюзии зиждется значительная часть социальной жизни, и общество делает все, что бы ее поддерживать. Издаваемые им законы, в некотором смысле напоминают законы природы, но различие между ними радикально. От последних можно уклониться, но первые неотвратимы, или плохо сформулированы и могут быть отменены, заменяясь более совершенными. Физический закон в нашем воображении стремиться принять форму заповеди, но обращенный к всем согражданам императив, выступает для нас почти как закон природы. Что же будет если и за ним мы обнаружим еще и религиозную заповедь. Как бы ни истолковывать религию несомненно одно - она всегда играла социальную роль. Она заполняет промежуток, уже суженный привычками обыденного сознания, между приказаниями общества и законами природы.
Каждый из нас, обратившись к самому себе, чувствует, что волен следовать своим вкусам и склонностям или капризам, но избегает демонстрировать это, не желая встретить отпор со стороны общества. Каждая клетка организма, ставшая на мгновение сознательной и едва проявившая намерение освободиться, была бы сразу же захвачена необходимостью и противодействием иммунитета. Обязанность по отношению к необходимости - это то же, что привычка по отношению к природе. Обязанность, которую мы представляем как связь между людьми, первоначально связывает нас с самим собой. С практической точки зрения нет никакой несообразности, а есть даже некоторые преимущества в том, что бы смотреть на вещи именно таким образом. Естественная недисциплинированность ребенка и необходимость его воспитания служит тому доказательством. В противном случае возникают проблемы и с ребенком, и с непослушным членом общества.
Социальные требования взаимно дополняют друг друга приходя в состояние соподчинения между собой и подчинения общим принципам. Это неважно, но логика основательно внедрена в современные общества, и даже тот,  кто не умничает по поводу своего поведения, будет жить разумно, подчиняясь общим правилам. Мы видим, когда и в каком, далеко не кантовском, смысле даже элементарная обязанность принимает форму "категорического императива. Военное приказание, представляющее немотивированный и безоговорочный приказ, прямо говорит, что "надо, потому что надо". Представим себе муравья, которого осенил бы проблеск рефлексии и который решил бы, что неправ, когда неустанно трудится для других. Его робкая попытка предаться лени, или размышлениям продлилась бы несколько мгновений, пока инстинкт насильно не возвратил бы его к исполнению его обязанностей. Ум, устраняемый инстинктом, успел бы прошептать на прощание: "Надо, потому что надо".
Предоставим, впрочем, известную свободу действий при возможности их выбора - и в этом случае природа сделает так, что бы ум достиг результатов сравнимых с результатами инстинкта и привычки. Недаром, успешных политиков временами именуют "политическими животными", поскольку инстинкт редко пасует и проигрывает. Это средство достижения целей и оно тем более совершенно, чем ближе к автоматизму.
Ум и инстинкт, вначале проникающие друг в друга, разъединялись в процессе роста. Первый достиг состояния разума человека, второй привел к сообществам насекомых. Они оба предполагают использование инструментов:  в первом случае - инструментов изобретаемых, изменчивых и непредсказуемых; во втором - собственных органов, данных природой. Назначение инструментов - работа, которая тем более эффективна, чем более она специализирована и разделена между работниками разной квалификации, взаимно дополняющих друг друга. Таким образом, смутный образ социальной организации присущ и инстинкту и разуму. В первом случае он проявляется в полной мере среди общественных насекомых, во втором - в организации гражданской общины, открытой для диалога и совершенствования. Способность муравьев общаться посредством знаков обеспечена природой инстинкта; речь человека - продукт обычая. Ничто ни в ее словаре, ни даже в синтаксисе не исходит от природы, но говорить для человека естественно и необходимо.
В пчелином рое и в муравейнике индивид прикован к своим занятием своими собственными органами и правила жизни навязываются природой. Гражданская община изменчива и прихотлива; она открыта поступательному движению, но ограничена необходимостью исполнения обязанностей для каждого своего члена - своими правилами жизни. Школу гражданских добродетелей мы приобретаем в семье и нежно любя свое отечество, как будто, приучаемся любить человеческий род. Наша привязанность, непрерывно расширяясь, должна бы охватить все человечество. Между тем, воспитателям молодежи хорошо известно, что невозможно преодолеть эгоизм призывами к альтруизму.
Между обществом, в котором живем мы, и человечеством в целом существует контраст; различие здесь не количественное, а сущностное. Каким же оно будет, если обратиться к душевным состояниям и сравнивать преданность отечеству и любовь к человечеству? Кто не понимает, что социальная сплоченность в значительной степени связана с необходимостью защиты от других? Таков первобытный инстинкт. Любовь к человечеству носит опосредованный и приобретенный характер. Только религия призывает человека любить весь человеческий род, а философы демонстрируют нам достоинства человеческой личности и открытой души, противопоставляемой душе закрытой. Это важное противопоставление. Обратимся к другой морали и к тем исключительным людям, которые ее воплотили. Это мудрецы древней Греции, пророки Израиля, буддийские араганты и святые отцы церкви…Они увлекали за собой толпы, в их морали содержался призыв, в то время, как естественная обязанность - это принуждение или давление, навязываемые социальной жизнью перед лицом гражданской общины, а не всем человечеством. Откуда бралась эта сила, способная преодолеть закрытость души с природной приверженностью семье, общине и отечеству, навязываемую мифотворчеством, культом духов и предков. Сначала был страх, затем послушание в обмен на привилегии в этом и ином мире и, наконец, сыновья любовь души, открытой Богу. Природной, статичной морали и религии мы можем противопоставить динамичную мораль открытой души и динамичной религии христианства, воплощаемых жизненным порывом.
Представления А.Бергсона о "закрытом обществе", перекликающиеся с мыслями О.Шпенглера о "цивилизации" ("Закат Европы", 1923), легли в основу более поздних концепций "массового общества" со свойственной ему "массовой культурой", обрекающей индивида на несвободу, отсутствие творчества, отчуждение в противовес аристократической защите "элитарной" культуры от наступления демократии. Оно естественно, как продукт природы, но жизненный порыв преодолевает и ее рамки. А.Бергсон выдвигает идеал реализации в "открытом обществе" евангельских ценностей. Демократия, имеющая в истинном своем смысле евангельскую сущность, превосходит условия и возможности "закрытого общества" и, таким образом, "наиболее удалена от природы". Эта концепция, созданная под сильным влиянием христианского мистицизма, основана на противопоставлении двух типов обществ - "закрытого" и "открытого", а также соответствующих им типов морали и религии - "статической" и "динамической". Статичность рациональна и характерна для анализа протяженности. Динамичность и творчество - привелегия времени и его собственная среда.
Главная цель "закрытых обществ" - поддержание целого, сохранение рода, что возможно лишь путем поддержания порядка, подчинения части целому, строгой дисциплины и почти автоматического выполнения долга, борьбы с возможностью диспропорций. Здесь напрашивается аналогия с муравейником, в котором разделение труда соответствует кастовой принадлежности. Все социальные институты, нормы, ценности "закрытого" общества направлены к достижению этой цели, в том числе мораль и религия. Одна из функций "статической" морали - борьба с попытками интеллекта, ориентированного на индивидуальную пользу, разрушить общественную солидарность, по природе близкую к инстинктивной. Соответственно и "статическая" религия, выполняя мифотворческую функцию, препятствует реализации эгоистических устремлений интеллекта. Социальный инстинкт действует в ограниченной области - в семье, нации, государстве, а потому необходимо связан с войнами. Семейная сплоченность, основанная на родстве, слабея, продолжается в родоплеменных отношениях, нациях и государствах, и постепенно вытесняется осознанием принадлежности к "нашим", вынуждая их сплачиваться против "других", "не наших", таящих угрозу "чужих". Любовь, расцветающая в пределах семьи, постепенно вытесняется ее суррогатами, преобразуя изначальные чувства сплоченности в недоверие и подозрительность в отношении "чужих". Наиболее соответствуют "естественным" замкнутым обществам такие формы правления, как монархия и олигархия с их принципами устойчивости, иерархии, абсолютной власти вождя. Демократия же выступает в виде идеала, по существу неопределимого.
Основной принцип "открытого" общества, "динамических" морали и религии - любовь к человечеству. "Динамическая" мораль воплощена в избранных личностях, способных к бесконечному совершенствованию; среди них выделяются древнегреческие мудрецы, израильские пророки, христианские отцы церкви. Новая мораль - область свободы, непрерывного развития, ее принципы постигаются с помощью мистической эмоции. Моральная личность постоянно преодолевает себя, переходя к новым границам, и в этом, по А.Бергсону, одновременно и путь трансценденции к божественному, и возможность дальнейшего  развития человечества в "жизненном порыве".
Анализируя военный инстинкт, свойственный "закрытым" обществам, Бергсон связывает войны в современную эпоху с "индустриальным характером нашей цивилизации", так как стремление к удовлетворению растущих потребностей, приводящее к развитию машин, не сопровождается соответствующим ростом и совершенствованием духовных качеств людей. Единственно возможный путь возрождения человечества, предотвращающий войны, обезличивание и стандартизацию человеческих отношений, Бергсон видит в пропаганде норм евангельской морали, в частности, аскетизма. Разработка Бергсоном проблем "закрытого" и "открытого" общества содержательно связана с идеями экзистенционализма , позднего К.Поппера и Франкфуртской школы. К этим проблемам мы вновь обратимся в главе VI.






I. 5. ВЕКТОР ЭВОЛЮЦИИ.


Не сомневаясь в прошедшей эволюции органического мира, документированной ископаемыми останками, обнаруженными и изученными палеонтологами, я не знаю, продолжается ли она в наше время и суждено ли кому - либо из современных животных достичь совершенства человека? Суждено ли нам самим, хотя бы в отдаленнейшей перспективе, приблизится к мыслимым пределам, прозреваемым А. Бергсоном, П. Тейяр-де-Шарденом, Э. Фроммом…? Речь идет не о "горизонтальной эволюции" в бесконечных вариациях форм одного уровня, но о вертикальной, о градации к совершенству и о её векторе. Быть может одно предполагает другое – макроэволюция действительна и возможна лишь на основе предлагаемого микроэволюцией выбора. В соответствии с принципом парсимонии  дарвинизм настаивает на этой возможности, но, распространяя его за пределы биологии, вынуждает к признанию эволюции органических форм основанием эволюции всей Вселенной. Правда речь идет лишь о естественном отборе существ, который вряд ли применим к борьбе за существование среди планет, звезд или галактик, но И.Р. Пригожин (2001) рассчитывает на «решение парадокса времени в построении «дарвиновской теории» элементарных частиц». Насколько основательны эти суждения? К этой проблеме мы еще вернемся; сейчас же ограничимся интересующим нас сопоставлением: если органический мир, совершенствуясь в выживании наиболее приспособленных, несмотря на неопределенность изменчивости, случайный характер рекомбинаций и мутаций, вредных по существу, то вектор эволюции находится вне этого мира. Его истоки следует искать в изменениях внешней для организмов среды, приписывая творческую роль ходу изменений экосистем и Биосферы в целом. Между тем, жизнь сама совершенствует и кондиционирует условия своего существования и, таким образом, мы вновь обращаемся к органическому миру, способному как бы «предугадывать» ход изменений среды и самих себя за множество будущих поколений на тысячи и миллионы лет вперед, либо же соответствуя творческому замыслу и Провидению. Здесь целостность выступает всеединством, обретающим зримые контуры в облике Биосферы и в формирующихся представлениях о ноосфере.
Впрочем, что имеется в виду, когда мы говорим о совершенстве организмов, не сводя вопрос к сопоставлениям структур и аппаратов? Ведь в отношении некоторых из них насекомые соперничают  с человеком и даже превосходят нас. Многозначно сопоставление:  с одной стороны - колоссальное многообразие видов насекомых, с другой – единственный, доминирующий,  многообразный в непредсказуемых действиях и совсем еще юный - Homo sapiens. Из балтийского янтаря (возраст 40 млн. лет) известно более 10 видов современных насекомых, в том числе и обычная малая комнатная муха Fannia scalaris (Жерихин, 2003 и др.); современному человеку всего лишь десятки тысяч лет. В наше время вряд ли возможно самозарождение жизни, но возможно ли совершенствование форм?
Так или иначе, но эволюция, если она действительна и выражает ход развития всей Вселенной, то насколько сама Жизнь, вспыхнувшая в одном из ее пределов и «совершающая нечто невероятное с точки зрения физики» , согласуется с этим общим потоком, подчиняясь или противостоя его струям – ведь Вселенная ее собственная среда, ее лоно и колыбель? Примечательно, что современная синергетика задается этим вопросом, и особенно – удивительное соответствие положений и следствий неравновесной термодинамики И.Р. Пригожина и метафоры «жизненного порыва» Анри Бергсона. Соответствие положений и следствий, но не принципов и подходов.
По свидетельству И.Р. Пригожина – выдающегося физика современности, Лауреата Нобелевской премии по химии (1977 год) и автора теоремы, названной его именем, "философия Анри Бергсона обретает новую актуальность". Правда, сам он далек от мысли, «будто для понимания созидательной деятельности природы нам нужна «другая» наука,… но именно потому, что мы не можем разделять веру в правильность предложенного Бергсоном решения, дух поставленной Бергсоном проблемы пронизывает эту книгу …. Был ли прав Бергсон? Верно ли, что «время есть либо само по себе средство инновации, либо вообще ничто?». Верно ли, что «наше время это не мгновение, идущее на смену другому мгновению, ибо тогда мы имели бы только настоящее, тогда было бы невозможно продолжение прошлого в настоящем, не было бы развития и конкретного времени. Ведь время это непрерывный прогресс прошлого, пожирающего будущее и растущего по мере движения вперед.  Если же прошлое непрерывно растет, то оно и бесконечно сохраняется…» .
Между тем, говоря об эволюции всей Вселенной, И.Р. Пригожин апеллирует не к бергсоновским ;lan vital (жизненному порыву) и dur;e (длительности, в переводе В.И. Вернадского  - длению), а к дарвинизму, и видит возможность решения парадокса времени в теории, согласно которой элементарные частицы, родившиеся в момент Большого Взрыва, должны быть частицами с наибольшей скоростью производства» . Насколько основательны эти суждения? Ведь наибольшей скоростью воспроизводства среди существ отличаются неограниченные в своей экспансии бактерии. Разумеется, им трудно отказать в приспособленности к запредельным условиям, например архебактерий – термоацидофилов,  существующих в горячих растворах серной кислоты. Однако не им принадлежит лидерство в эволюции - естественный претендент на эту роль отличается весьма малой рождаемостью, долговременностью развития и продлением детства.
Действительно, под эволюционной теорией обычно подразумевают версию Ч. Дарвина и развитую на ее основе синтетическую теорию эволюции (СТЭ). Нет необходимости излагать основные положения этой хорошо известной доктрины, включенной в школьные программы по биологии. Между тем отношение к ней неоднозначно.
Не найдя ответов на занимающие меня вопросы, я счел необходимым затронуть ряд положений, ориентируясь на первоисточники и мнения весьма компетентных исследователей, не скованных приверженностью к дарвинизму. Прежде всего, меня интересовало, как происходило совершенствование форм - процесс и тенденции эволюции, а ее причины и механизмы отступали на второй план. Сознавая, что действительность бесконечно превосходит своим богатством все естественнонаучные (номотетические) теории, я признаю, что история развития жизни должна  рассматриваться и с позиций самой истории, то-есть идиографически. Лишь поняв то, что доступно пониманию, мы могли бы перейти к объяснению, не ограничиваясь заранее избранными гипотезами (Дильтей, 1894).
Очерчивая сферы возможных суждений, я обращаюсь к "Общим принципам организации жизни", сформулированным В.Н. Беклемишевым (1928; 1964) и к "Теории эмбрионизации развития" А.А. Захваткина (1949; 1953). Общие контуры излагаемой здесь концепции осознавались и прорисовывались мною по мере разработки  "Проморфологии эмбриогенезов Членистых" (1972) - её отдельные положения и фрагменты опубликованы (1969, 1971а, б, 1975, 1976 и др.), а общий эскиз представлен в первой (1975), и в одной из последних моих книг (2003, см. также Захваткин, 2008). Сохраняя интерес к современным успехам биологии, и не чураясь метафизики "философии Жизни" в творчестве А. Бергсона, В. Дильтея, О. Шпенглера,  Г. Риккерта, А. Маслоу, Э. Фромма и других  философов и учёных, я достиг более ясного и глубокого понимания проблем, заинтересовавших меня с юности.
Следуя избранным ориентирам, хотел бы с самого начала определить логические основания и пределы современного эволюционизма, и нашел их, обратившись к "Творческой эволюции" Анри Бергсона (1907).
«…Зародыш идеи трансформизма  уже находится в естественной классификации живых существ. Натуралист сближает сходные друг с другом организмы, потом делит эту группу на подгруппы, в пределах которых сходства еще больше и т.д. При этих операциях свойства группы являются общими темами, на которые каждая из подгрупп выполняет по-своему особенные вариации. Но как раз те же самые отношения мы находим… между предками и потомками: на канве, передаваемой предком и общей для всех потомков, каждый из них выводит свой особенный узор. Правда, различия между предками и потомками не велики, так что можно усомниться, обладает ли живое вещество достаточной пластичностью, чтобы последовательно произвести столь различные формы, как рыбы, пресмыкающиеся и птицы. Но на это сомнение наблюдение дает решительный ответ. Оно показывает нам, что до известного периода развития зародыш птицы едва различается от зародыша пресмыкающегося и что индивид в течение зародышевой жизни развивает ряд превращений, в общем аналогичных тем, через которые, согласно эволюционизму, происходили виды…. На наших глазах самые высокие формы жизни происходят из самых элементарных, и опыт показывает, что путем эволюции самое сложное может произойти из самого простого . Так ли было в действительности? Палеонтология, несмотря на недостаточность своих документов, убеждает нас в этом, ибо там, где она с некоторой точностью восстанавливает порядок  последовательности видов, этот порядок оказывается как раз тем, на который указывают выводы эмбриологии и сравнительной анатомии…. Таким образом, гипотеза трансформизма становится все более и более близкой к истине. Строго говоря, она недоказуема; но кроме уверенности, даваемой теоретическими и опытными доказательствами, существует бесконечно возрастающая вероятность, заменяющая очевидность и стремящаяся к ней, как к пределу…
Допустим, однако, что трансформизм уличен в неправильности. Предположим…, что виды произошли в отдельном процессе, о котором мы теперь не имеем никакого понятия. Будет ли этим затронут трансформизм в том, что в нем есть наиболее интересного и важного для нас? Несомненно, классификация сохранится в своих главных чертах, современные данные эмбриологии также останутся, как и соответствия между сравнительной эмбриологией и сравнительной анатомией…. Правда, тогда дело шло бы об идеальном родстве, а не о действительной последовательности. Но так как нынешние данные палеонтологии оставались бы фактами, то пришлось допустить, что формы, обнаружившие идеальное родство, появились последовательно, а не одновременно. Ничего более и не требует эволюционная теория, поскольку она имеет  значение в глазах философа. Она состоит главным образом в констатировании отношений идеального родства и в утверждении, что там, где имеется отношение, так сказать, логической преемственности между формами, существует также и отношение хронологической последовательности видов, в которых материализуются эти формы». Вне зависимости от природы этих отношений «Почти все в современном трансформизме сохраняется и при ином его толковании….  Оставив в стороне вопрос, в какой мере этот эволюционизм (который исповедуется почти единогласно современными учеными) описывает факты и в какой он их символизирует, мы находим, что он не заключает в себе ничего непримиримого с учениями, которые он предполагает заменить, даже с учением об отдельных актах творения, которому его обыкновенно противопоставляют …. Но тогда не следует больше говорить о жизни вообще, как об абстракции или о простой рубрике, в которую вносятся все живые существа. В известный момент, в известных точках пространства ясно обозначился поток жизни; этот поток, проходя через организуемые им по очереди тела, переходя от поколения к поколению, разделился между видами и раздробился между индивидами, ничего не теряя в своей силе, а скорее усиливаясь по мере движения вперед» (А.Бергсон, цит. выше; с.40).
Итак, логические пределы трансформизма простираются от крайних форм материализма и детерминизма до креационизма, от эпигенеза в смысле К.Ф.Вольфа (1759, цит. по 1950) и доведенного до признания самозарождения потомков в недрах предшествующего поколения, до самого жесткого преформизма с его полной предопределенностью всех возможных поколений в будущем. Именно в этой, по существу безграничной области сопоставлений возможен вопрос: самосовершенствование или же сотворение; эволюция в трактовке философов и ученых или же творение и домостроительство седьмого дня в трактовке богословов .
По мнению Б.С.Соколова (1982), открывшему первые проблески Жизни в Венде (Криптозой), фактическое основание трактуемой с позиций дарвинизма филогении весьма проблематично, и в нём зияют пустоты, обрекающие все построения в этом плане на неустойчивость и зыбкость.