7. Начало работы в Унгорянах

Гусаков между тем оделся, и мы пошли с ним, по тёмной
сельской улице, на далёкую окраину посёлка.
Дорога была разбита военными машинами, в рытвинах блестит
чёрная вода. Топорщатся по краям дороги ветки молодых
акаций. В первый год листья у них распускаются совсем, не
похожие, на акацию, остроконечные, на второй или на
третий год, они меняют форму. Шлёпаем по лужам, блестит
в лунном свете, на придорожных крестах, раскрашенные
 распятия, а кругом холодно, сыро. Даже застрявшей машины
не слышно – выбралась она, что ли, или мотор заглох?..
Гусаков шагал впереди меня, поскольку он знал дорогу.
Должен вам сказать, что в тот вечер чувствовал я себя весьма
неважно – ныло в боку, мучила изжога. Скверно я почувствовал
себя на накануне, в Кишинёве. Жене об этом не сказал, к  чему
волновать? Шагал я теперь по лужам за Гусаковым, вспоминал
фронтовую распутицу, когда, бывало, промокнешь  по пояс
в дорожной грязи. Гусаков мне говорит кротким, сиплым
голоском – Вот вы дивитесь, почему стекло до сих пор
не вставлено, а вы посмотрите, как здесь живёт народ?
Молвишь ему, чтоб шёл, помылся, а он отвечает, - а я мылся,
когда родился и  ещё помоют, как умру! Наконец доплелись
мы, к тому дому, откуда вечером приходила девочка. Долго нам
не открывали, потом в окошке засветился свет и мужской голос
что-то спрашивает по-молдавски. Гусаков отвечает. Молчание,
раздумье, наконец,  дверь открылась. Молодой хозяин, красивый,
как на картинке, с узким бронзовым лицом и тонкими усиками,
 встречает нас неприветливо. Лицо напряжённое,
взгляд настороженный.  – Скажите ему, что я врач, - приказываю
Гусакову. – Сказывал. Не любят они нашего брата, - отвечает Гусаков.
Злость меня берёт. Совершенно ясно, не любят молдавские
крестьяне »нашего брата»  потому, что такое посещение совсем
недавно стоило пять-шесть миллионов лей. Как им втолкуешь
сразу, что теперь бесплатно? Входим в хату. На земляном полу
вижу, на домотканых шерстяных коврах, лежит, покрытая овчиной,
 молодая женщина. Её знобит, с порога слышно, как она стучит
зубами. Рядом с больной – девочка лет десяти. Она видимо
и прибегала, за помощью к Гусакову, с вечера. У стены спит
на полу мальчишка поменьше. Я приказываю Гусаков чтобы
сказал, что детей надо положить отдельно. Да скажите ему,
что денег за визит я не беру. Бесплатно, бесплатно! –
пытаюсь я объяснить хмурому хозяину. Молдаванин
 вздыхает и говорит, что им, не трэба…. – не трэба?
А девочку, зачем посылали?  - Сама пийшла. Вижу, Гусаков
с ухмылочкой жмётся в стороне. В чём дело? Ага,
догадываюсь, крестьянин посылал за фельдшером – ему
таксу он знал, а доктора, да ещё нового, он испугался.
Я опять начинаю объяснять – Ты не бойся. Говорят тебе,
бесплатно. Ведь сам заболеешь, если уж не заболел. И дети
заболеют. Понимаешь?.... В этот год всё заново рождалось
в наших Унгорянах, и во всём возникавшем, заново мы
с женой, должны были принимать самое, непосредственное
участие. Детвора впервые шла в школу учиться на родном
языке,  не хватало учителей-молдаван – люди, окончившие
четырёхклассное училище, преподавали в седьмых классах
 - такая была картина. Нам с женой приходилось помогать им.
С опаской входили в читальню молодые парни и спрашивали,
 - Это бесплатно? Во время обходов больных – а постепенно,
в крестьянских домах, стали с благодарностью принимать
иои визиты, угощать вином и брынзой. Для организации
медицинского обслуживания в районе не было, самого
необходимого – Не было помещения для больницы –
выстроенное в сороковом году, когда эта часть Молдавии,
была воссоединена с Советским Союзом, разбомбили, а то,
которое, собирался выделить райисполком, не имело ни окон
ни дверей, в нескольких комнатах, видимо  на растопку,
выломали полы. Райздравотдел не имел в своём распоряжении
ни пастельных принадлежностей, ни посуды, ни кроватей,
ни стульев. Всё приходилось делать самим. Я, жена, заведующий
райздравотделом, у которого, в сущности, ещё не было отдела.
Сами вставляли оконные рамы, настилали полы в доме,
Отведённом, под больницу, ездили в Кишинёв, за медицинским
инвентарём и медикаментами. Сами организовали экспедицию
в лес за дровами. Машину я выпросил у командира воинской
части, остановившейся на дневку в нашем селе.
В такой обстановке, когда на собственном опыте испытаешь
прелести разрухи, с особой остротой чувствуешь свои обязанности
свой долг. Ты не просто врач. Ты – советский человек, полпред
советской культуры и член партии! Сейчас мы едем с вами
в скором поезде, в цельнометаллическом вагоне – зеркала,
полированное дерево, комфорт, - и это нам кажется, чем то,
особенным.А в тот год в наших краях окопы ещё не заросли
лопухом, ещё валялись на дорогах обглоданные лошадиные
кости, ещё свежи были могильные насыпи, с деревянными
надгробьями и дощечками из снарядной латуни.
В общем, как бы там ни было, начинал я работать. Приходилось
принимать больных не только по своей специальности, но в
первое время заменять терапевта, выполнять функции
районного врача. Ежедневно я обходил село, чтобы выявить
больных, так как крестьяне не торопились обращаться в
больницу. Я недоедал, недосыпал, жена, признаться, иногда
плакала, боялась, что я не выдержу. Но, так же, как на фронте,
о своей хворобе, думать мне было некогда.  – В Кишинёве,
когда мы приехали, в первые, дни в Унгорянах я чувствовал
сильное недомогание, а теперь всё прошло, хотя,  и не было
целительного винограда и пищу приходилось, есть такую,
какую  случалось. И курил я опять полным ходом.  И спал мало, так
уставал, что еле на ногах держался. Что касается винограда
то в этот год урожай погиб от засухи и филоксеры.