Мое солнце

В первые дни лета я перебрался в деревню. Поселился в пустующем доме двоюродной сестры, расположенном на отшибе. Жил уединенно. Изредка ходил в другой конец села, покупал в магазине черный хлеб и молоко в квадратных упаковках…

Я привез с собой блокноты и карандаши, собирался писать свою последнюю книгу. В ней я намеревался выразить все, что только мог, после этого, полагал, все будет сказано.

Эпизод за эпизодом я перебирал в памяти ушедшую в прошлое жизнь и пытался определить, как дорого все это стоит. Вновь приходили сомнения – вся ткань минувших событий напоминала покрывало, траченное молью. Выходило – писать не о чем, и мое сидение в деревне напоминало мне очередную дыру в этом покрывале. Сны, зачастую выдуманные, становились моей реальностью. И не хотелось расставаться с ними…

Я ни с кем здесь не общался, не замечал ни одного человеческого лица. Однако странным образом в мою жизнь стали вторгаться живые существа. Они заполняли пустоты, образовавшиеся после того, как я покинул привычный мир.

Стояла небывалая жара, живые твари от нее в анабиоз не впадали, они были активны в самое полуденное пекло, я подозревал, что эта активность была связана как-то со мной, с моим присутствием в этом месте. Огромное количество жучков и паучков ползали по дому и двору. Каждый день на пути в деревянную уборную меня встречала приблудная кошка, черная с коричневыми подпалинами, она злобно шипела на меня, не хотела уступать дорогу, в ее глазах горела желтая злоба. Казалось, она готова была броситься и исцарапать мне лицо, я терялся от этой ненависти, не находил ей объяснения, старался обойти. Слышал ее злобное шипенье в кустах, когда часами сидел неподвижно на веранде.

Эти твари всегда меня не любили, и я отвечал взаимностью, дело доходило до жестоких казней, хотя во времена детства мне ничего не было известно о сатанизме, о кошмарных ритуалах жертвоприношений, кои начинаются с котят…

Кошка, однажды распятая мною на дереве, преследовала меня всю жизнь. Где бы я ни жил, обязательно в подъезде оказывалось это отродье, фыркающее на меня и выгибающее злобно спину. По ночам я слышал душераздирающие крики под окнами, а с лестничной площадки в квартиру проникал невыносимый запах кошачьей мочи.


Было много ящериц здесь и темных молчаливых птиц. По двору и прямо по дому бегали крысы, крупные, пепельные, какие-то неестественно голубые. Они не выглядели отталкивающими, кои обитают на помойках. Была в них аккуратность и неспешность. Но милей от этого они мне не становились. Крысы, казалось, меня не замечали, не прятались и не уступали дорогу, когда попадались на пути. Я видел, как они взбираются по лестнице на чердак. По ночам я слышал топот их лап на потолке.

Ножки кровати я установил в банки с водой, а между спинками натянул полог из старых простыней.
 
Я почти ничего не читал. Освещение было слабым, лампочки горели полуживым красноватым накалом, я редко их зажигал…

Подолгу лежал без сна, думал о своей книге, но то, что происходило вокруг, мешало мне собраться с мыслями. Я слышал странные звуки. Однажды мне померещилось, что в лощине за огородом я слышу тихое лошадиное ржание. В этом ржании слышалась мне печаль…

Было очень душно, полог из простыней мешал доступу воздуха, я ощущал присутствие шерсти и мелкого пуха в кровати, он лез мне в нос и глаза. На чердаке скрипели доски. Под окном слышались чьи-то голоса, неясное бормотание и вздохи, их можно было принять за человеческие и от того по спине бегали мурашки. Мне хотелось встать, пройтись по двору, может быть спуститься на пруд и посидеть на берегу, но я испытывал необъяснимую слабость, детский страх, казалось, меня поджидают там ядовитые змеи или взбесившиеся лисы…
Где-то вдалеке слышался собачий лай. Он был нервным, трусливым, ищущим чьей–то защиты. Потом этот лай переходил в угрожающий вой – это были уже другие собаки, одичавшие, они выли невыносимо размеренно, то приближаясь, то удаляясь и пропадая в горах…

Я представлял эти бродячие стаи, они должно быть питаются падалью, воруют отбросы из мусорных баков и при случае нападают на подгулявшего пьянчугу, ищущего калитку своего дома…


Проснулся я в липком поту. Выполз из-под полога. Утро было пасмурным, застывшим. Верхушки гор оделись в овчинные шапки. На веранде в диком беспорядке валялись вещи, оставленные мною с вечера. Блокнот был изодран в мелкие клочья. Буханка хлеба превратилась в лепешку, размазанную по столу. Здесь же лежал мобильный телефон. Я хорошо помнил, что не собирался брать его с собой, думал жить в деревне, не поддерживая связь с внешним миром. Видимо, автоматически сунул в рюкзак. Я нажал на кнопку включения – дисплей вспыхнул и тут же погас. Надо было найти зарядное устройство – возможно, его я тоже прихватил – потом позвонить сестре…

Взял ведро, спустился к колонке, набрал воды. Облился. Вода была холодной – я вздрогнул всем телом, шагнул из образовавшейся подо мной лужи, чуть не наступил на ящерицу, которая сидела без движения, будто уснула. Я взял ее в руку, поднес к своим глазам, мне показалась, она пискнула, вывалилась из руки, оставив у меня хвост, он извивался, выделяя темно-зеленую жидкость, сама ящерица тут же исчезла, будто провалилась…

Из лощины, расположенной за огородом, донесся странный звук – что-то вроде лошадиного «прррр…» Тут же из кустов раздалось кошачье шипенье, на крыше с громким хлопком ударила крыльями птица…

Надо успокоиться, подумал я, позвонить сестре, попросить, чтобы она нашла ружье и привезла его мне. От этой мысли мне стало совсем не весело. Возьми себя в руки, сказал я себе, кого ты боишься – жучков-червячков?..


Натянув шорты и футболку, я пошел со двора, обошел ограду и направил свои стопы к лощине…

Спускаясь вниз по тропинке, я думал о том, что сегодня должно произойти нечто такое, что перенастроит меня, заставит собраться, поможет заняться делом, ради которого я сюда приехал, избавится от наваждений, мелкого психоза, от этих болезненных реакций…

Миновал дубовую рощу, почти сбежал по тропинке и резко становился, пораженный тем, что я увидел. Посреди поляны стояла пара  – темно-рыжий жеребец и дымчатая, почти белая кобыла с черными ногами и черным хвостом. Ее голова лежала на холке жеребца. Они не шевелились, лишь чуть помахивали хвостами. Я замер. Всего несколько метров отделяли меня от животных. Откуда они здесь взялись? Рядом не было никаких хозяйств, связанных с лошадьми. Судя по их стати, ногам, гривам, мордам, по чему-то совсем неуловимому, я чувствовал, эти животные не знали неволи. На них не пахали, не сеяли, не преодолевали препятствия, не впрягали в телеги… Они настороженно, точнее даже – изучающее смотрели на меня, и в их глазах не было страха. Казалось, они видят человека впервые, и в то же время мое появление не было для них неожиданностью. Мне подумалось, что они пришли сюда издалека, из-за гор, они скрылись здесь от какой-то опасности, они переплыли реку и спрятались в этой лощине в надежде, что их никто не обнаружит…


Я никогда не любил животных. Любые попытки вручить мне маленького котенка или нуждающегося в человеческой ласке щенка, отвергал без разговоров. Однажды мой единственный маленький друг Рома Некрасов вознамерился подарить мне попугайчика и это вызвало во мне панику… Не то, чтобы это была форма активной фобии. Просто я не знал, чего животные могут ожидать от меня, боялся не соответствовать их запросам и беспокоиться из-за этого. В моей пустой квартире даже тараканы не водились.

В тот период жизни я старался делать все возможное, чтобы ни о ком, и ни о чем не беспокоиться. Я до предела сократил заботы о самом себе. Почти ничего не готовил, мало ел, редко покупал вещи и носил их аккуратно, чтобы можно было реже стирать. Я плохо переносил в своем доме присутствие других людей. С Ромой я предпочитал встречаться в недорогом кафетерии, иногда ходил с ним в кино. А когда он все-таки попадал ко мне домой, я мучительно переживал из-за того, что он трогал мои вещи и не всегда возвращал их на место. Когда он уходил, я испытывал облегчение.

Лошади не составляли исключения. В детстве старший брат пытался обучать меня верховой езде, я не смог удержаться, упал с лошадиной спины, ударился, с тех пор обходил этих животных стороной…

Выглянуло солнце. Я поднял голову и обнаружил, что тучи быстро рассеиваются. Жужжание шмелей и слепней вывели кобылу из состояния покоя. Она открыла глаза и посмотрела на меня глубокими глазами. В этих глазах я увидел странное нечто, не прочитываемое, то ли упрек, то ли просьбу. Это разумные существа, пришла мне в голову, они вынуждены скрываться в этом образе. Они тоже люди, но в другом обличье, они покинули свой мир, они явились сюда из какой-то страны, неизвестной нам, обычным людям. Это где-то в горах, может быть, в глухих подземельях. Они покинули своих соплеменников, ибо натолкнулись на их жестокость. Главная причина их бегства – любовь.

Солнечные пятна прыгали по вздрагивающему крупу рыжего жеребца.
Во мне родилась тут нелепая фантазия, которая тут же обрела состояние плотной уверенности в том, что я уже встречался с этими существами, в предыдущей жизни. Мне вдруг явилась картина битвы, я бился плечом к плечу с этими существами, а, может быть, крылом к крылу – мне виделся полет над вражеской ордой, которую мы поражали огненными стрелами…


Не помню, сколько я так стоял и смотрел, в какой-то момент почувствовал: пора уходить. Я вернулся домой, сел в свое кресло на веранде и совершенно банальная мысль овладела мною. Это знак, думал я, теперь все будет хорош. Ко мне пришла надежда. Я на верном пути. Не надо сворачивать. Не надо бояться ошибок. Мой путь завершится там, где должно. Я был так поглощен этой мыслью, что не слышал ни звука вокруг – ни кошачьего шипенья, ни крысиного бега, ни скрипа досок на чердаке.

Я вскипятил чай и сидел так до вечера. Мне не хотелось никуда идти, у меня не было желания читать или писать. Я знал, что я займусь этим завтра.

Мои попытки спрятаться от людей, забиться в норку больше не пугали меня. Таков я и таков мой удел. Мне не суждено любить и быть горячо любимым. Мне суждено пожертвовать человеческими пристрастиями, жизненными привязанностями ради высокой цели. Но вот какова эта цель? На этот вопрос ответа у меня не было. Я задавал его себе всю сознательную жизнь, мучил себя, терзал собственными несовершенствами, искал ту вершину, к которой лежит мой путь, и не мог найти. Он где-то рядом, где-то рядом… Плотные бутончики ирисов готовы были распуститься…

Стало смеркаться. Останусь на всю ночь здесь, буду спать в кресле, решил я.
Когда совсем стемнело, – лишь среди гор отсвечивало бледное небо, – я вновь услышал ржание, доносившиеся из лощины. Это были странные звуки. В них было совершенно ясный смысл, но невозможно было передать его словами. Эта была как будто бы песня, в ней слышались и радость, и печаль. Певец вспоминал о вольной стране, из которой изгнали его с возлюбленной, потому что они отказались подчиняться и жить по правилам, которые им не подходили. Это был голос не человека. Но и не зверя. Голос пришельца из иного мира…

Я достал новый блокнот, карандаш и собрался записать все, что слышалось мне в этом тихом… ржании… в этой песне любви…

В далекой темноте раздался собачий вой. Мои мысли вдруг повернулись по иному кругу, я принялся размышлять о давно виденном и пережитом, о том, что не оставляло меня в покое, к чему я возвращался в своих снах, что не отпускало…

Отчего-то в памяти стали всплывать мелкие обиды. Признаться, близких друзей у меня не было. Так получилось к тому времени – со мной перестали общаться даже одноклассники и однокурсники. Я не ходил на встречи выпускников. Меня все чаще посещали мысли о том, что человеческие отношение – накопление мусора. Избавившись от ненужных контактов, сократив до предела заботы о себе и о других, научившись не переживать и обходить все проблемы, я обнаружил, что мне совсем не о чем говорить с другими. Когда я все-таки пытался сказать знакомым что-то доброе и значимое, они обижались на меня, считая, что я издеваюсь. Один лишь Рома Некрасов, мой маленький приятель, мог выдержать такую нелюдимость. Самое отвратительное – листы бумаги передо мной все чаще остаются чистыми. Писать мне было не о чем…


Далеко на реке раздался оглушительный всплеск – выскочила из воды и упала назад большая рыбина. Нехорошее творилось у меня внутри, будто все жучки-червячки переместились ко мне в душу. В темноте, совсем рядом со мной заплакал ребенок, этот плач перешел в крик.

– Вова, где ты? – услышал я отчетливо женский голос. – Вова?! Я боюсь…

В плотной тишине хлопнула калитка. И снова резкий крик – теперь уже явно кошачий. Я встал и встряхнулся как зверь, выбравшийся из воды. Потом сделал это еще раз. На миг почувствовал облегчение. Но только на миг.

Я сходил за подушкой, сел на ступени… И не заметил как уснул… Прямо на крыльце…


На следующее утро все стало иным. Кошка, которая накануне готова была выцарапать мне глаза, подошла и потерлась о мои ноги. Я налил ей молока в глиняную плошку. Она пила долго, с перерывами, поднимая голову и поглядывая на меня. Затем развалилась возле кресла и принялась вылизывать черно-коричневую шерсть.


Прихватив буханку черного хлеба и ведро чисто воды, я отправился к лощине.
Они стояли все так же, плотно прижавшись друг к другу. Я поставил ведро рядом с лошадьми, положил хлеб. Пробурчал что-то вроде: еще навещу – и удалился…


Лето пробиралось к зениту. В эти жаркие дни наступал мой очередной день рождения. Я не впервые сбегал из города в свой день рождения. Но нынешнее бегство было связано не только с тем, что я становился на год старше, я не ощущал теперь бегство подарком…

Ждал ли меня кто-нибудь? Да, наверное. Но я не хотел думать об этом. Мне хотелось быть одному.

А существа, поселившиеся в лощине, были, конечно, чужими, были посланцами незнакомой мне воли. Но они притягивали меня и указывали, что есть миры, о существовании которых я не подозревал. Человек странно устроен, он не замечает порой даже того, что рядом, что не важно для него, не интересно. Он не видит огромные миры…


Я дал им имена – Эммануил и Анабель. Что-то такое читал недавно.


Одинокие мои прогулки заводили меня глубоко в лес, даже тропинки здесь заросли травой. Раздевался, совершенно обнаженным бродил среди деревьев. Где-то в чащобе мелким треском рождалась зеленая жизнь, под ногами шуршали старые листья. Папоротник разворачивал вверх свои эмбрионы.

Надолго замирал, раскидывая руки и подставляя лицо под жаркое солнце. Стоял так с закрытыми глазами, слегка покачиваясь и разворачивая ладони, и чувствовал, как солнце горячим желтком катается по моему телу. Приходило ощущение полета, стремительного роста, потери веса, дыхание становилось реже и глубже, казалось, мышцы растягиваются, становятся эластичными, теряют зажимы. Пропадало ощущение времени. Кто ты в этот миг? Ребенок? Уже познавший все мужчина? Седобородый мудрец?

Тень за спиной дрожала и уползала куда-то в овраг. Я вдыхал в себя этот мир, мускусный запах своего тела, горького пота и мяты, преющих листьев, пыльной травы, аромата разложений, горечи вчерашнего дня.

Солнце царило над миром. Оно наполняло меня первобытной силой, рождало неясные позывы, душа распадалась на множество душ. Все естество мое поднималось навстречу солнцу, я ощущал в себе изначальную точку, в которой перед броском наверх концентрировалась нечеловеческая энергия. Вздрагивая всем телом, я трогал свои грудь и бедра, открывая входы во внутренние катакомбы, извлекая стремительное семя, оплодотворяя мир и себя. Оставаясь мужчиной, я становился в какой-то миг женщиной, обмирая всем перевернутым телом, принимал в свое лоно твердеющий свет. Совсем распадался, совокупляясь с солнцем, отдаваясь ему и покрывая в то же мгновение его. Властелин и отец, начало всего, оно обладало мной, мое солнце, а владел им, безраздельно!..

Возвращался из дебрей я голодным, уставшим, ослепшим и видевшим этот мир во многих не видимых до того подробностях…


Через несколько дней, оттаскивая влюбленной паре очередную порцию хлеба и воды, я заметил перемену. Я не сразу сообразил, что же переменилось… Что-то стало другим в этих животных, да и вокруг них… Анабель беременна, вдруг пришла в мою голову простая мысль (или – жеребая, как говорят лошадники). При этом я испытал восторг, я ощутил внутри себя сердце, оно трепетно вибрировало, хотя и не понимал природу этой радости. Почему это так задела меня, что должно было случится, чтобы я испытал непонятную причастность?.. Беременность. Вид беременной женщины казался мне неприличным, отталкивающим, слишком физиологичным. Всякая физиологичность – грязна. Но тут… Я столкнулся глазами с глазами Эммануила. В его взгляде не было настороженности или страха. Там были покой и уверенность. Там были сила и строгость. Но эта строгость не была злой.

Я осмелел, подошел вплотную, положил руку на белый круп Анабель. Она не вздрогнула, не отстранилась. Я погладил ее бок. Бок был прохладным, сухим и чистым. Я обратил внимание, что этой паре совсем не досаждали насекомые. Хотя среди листьев звенели комары, мелкие мухи вились над травою, и перед моим носом то и дело жужжали слепни. К ним они не приближались. Будто что-то их отталкивало.

Совсем рядом, среди кустов, я заметил что-то похожее на гнездо. Примятая трава, она была необычно высокой, уложенной волнами, совсем низко посередине и приподнимающаяся по бокам.

Ветер шевельнул ветки. Вверху крикнула птица, и раздался резкий стук, будто захлопнулась дверь. Надо было уходить.


Сны я обычно плохо помню, но на этот раз я проснулся посреди сновидения. Я снился себе в виде летающего существа, приближающегося к крутому обрыву. Я должен был прыгнуть с обрыва и взлететь. При этом я испытывал страх, нет, я не боялся, что не взлечу. Я боялся того, что было внизу – нечто липкое, притягивающее к себе. Сон был цветным. Но кроме моих сверкающих золотом крыльев и зеленой тины внизу, ничего не было окрашено цветом…

Из сна меня вырвало тревожное ржание, доносившееся со стороны лощины. Я какое-то мгновение не мог окончательно расстаться с тем, что только что видел, но тут же плотное ощущение тревоги овладело мной. В воздухе стояла черная беда. Она добавлялась со всех сторон, падала с неба, лезла из-под земли. Я вскочил, поспешно натянул шорты и бросился бежать вдоль забора. По мере приближения к поляне я начал все явственнее различать голоса, идущие со всех сторон, карканье, вой собак…

Я выскочил на поляну. Она была хорошо освещена – стояла полная луна… Если ночь на Ивана Купалу совпадает с полнолунием, исчезает граница между видимым и невидимым мирами…

В центре гнезда был хорошо различим темный клубок со светящимися глазами. Это была новая жизнь. В этих глазах я увидел радость полета и страх темной бездны. В этих глазах я увидел свои золотые крылья.

Из кустов, на поляну с лаем и рычанием медленно выступала стая хищных животных, лохматых, со вздыбившейся шерстью, похожих на дикобразов. Это были как будто волки. Или скорее большие собаки. Появление на поляне человека заставило их замедлить свое наступление. Они повернули пригнутые головы, ощерили пасти и с рычанием, медленно подступая к гнезду, оглядывались на меня. Эммануил бил копытом, его ноги выпрямились и подались вперед, он пригибал голову, шея его гнулась к земле, он издавал низкое горловое, чуть визгливое ржание, переходящее в рык. Анабель, прижав уши и оскалив зубы, стояла посреди гнезда, закрывая собою детеныша. Она замерла, казалась спокойной.

Я бросился на склон, согнулся и чуть ли не на четвереньках побежал по тропинке, пытаясь отыскать какое-нибудь орудие – дубину или железный прут.

В это время из кустов выскочила моя черно-коричневая кошка. Она превратилась в дикого зверя. Она как-то раздулась, увеличилась в размерах, ее зубы сверкали клинками, когти обнажились, превратившись в стальные крючья. Издавая грозный вой, она бросилась на диких псов… Она металась между ними, бросаясь то на одного, то на другого, на каждом из них через мгновение свисали кровавые клочья…

С писком – это был даже не писк, а рев идущих на посадку бомбардировщиков, – на поляну выскочили крысы… За ними ящерицы, змеи, с неба падали темные птицы… Все это воинство набросилось на стаю диких псов…

Что-то страшное творилось на поляне…

Но силы были неравными, к поляне спускались все новые и новые хищные твари…
Я выскочил на самую середину, в самый центр этой схватки. Почему-то никто мне не мешал, и ни одна тварь не бросилась на меня. В руке я ощущал оружие. Это был не меч, это была обычная ветка, но на ней вместо листьев горели языки пламени. Размахивая ею, я издал яростный крик!.. Сила этого крика в десятки, в тысячи раз превосходила мои реальные возможности… Это был крик-ураган, крик-смерч, крик-торнадо, сметающий все на своем пути и рушащий небеса на землю. Все разом вскинулось вверх и стало на место. Четвероногое воинство застыло… Безмолвие сковало поляну… Собаки повернулись ко мне будто со скрипом – в их глаза стыл космический ужас… Я взмахнул горящей веткой, она изогнулась и медленно, плавно сделала круг над поляной, осыпая искрами головы хищников…

Стало невыносимо тихо. Слышен был только стук падающих шишек да скрип надломившегося от крика моего дерева… Коричнево-белые хлопья падали сверху… И не стало тут никого. Только Эммануил, Анабель, их детеныш на поляне. Луна спряталась, глаза в центре гнезда перестали светиться…

Я постоял немного, набираясь сил. Мне хотелось сказать нечто значимое, ясное для них и себя, я хотелось найти слова о понимании и новом пути. Я ничего не сказал, вздохнул, повернулся и пошел в сторону дома…


На следующий день я отправился к лощине поздно, уже после обеда. Отчего-то я долго спал, потом все никак не мог отыскать кошку, чтобы напоить ее молоком, но так и не нашел. Заметил при этом, что по двору не бегают крысы. Двор был пуст.

В лощине, посреди поляны никого не было. Не осталось и следа от гнезда. Ничего. Высоко на ветке я заметил клетку. В ней сидел зеленый попугайчик.

Я залез на дерево, снял клетку и, не заходя домой, зашагал в сторону автобусной остановки. С попугайчиком в руке.

Шагал проселочной дорогой, смотрел на прозрачное небо, вдыхал полной грудью. Я испытывал ощущение полета, стремительного роста, дыхание стало редким и глубоким, мышцы наполнились энергией. Пропало ощущение времени. Я вдыхал в себя этот мир и чувствовал, что я теперь не один.

Надо мной плыл сгусток тумана с золоченными крыльями. Это был детеныш великой любви, оказавшейся в изгнании. Он плыл ровно, не делал резких движений, снижаясь постепенно к самым верхушкам деревьев. Завис над моей головой и долго так плыл следом, сопровождая до самой остановки. Это было возвращение чистых снов, золотых, рожденных солнцем. От брошенного в небо семени…