Счастливая жизнь

               
                С годами, строже оценивая пройденное,
                я  обнаружил, что живу счастливую жизнь.               
               


Помнится,  с самого раннего детства, хоть и был мой отец командиром Рабочее-Крестьянской Красной Армии  (тогда  «офицерами»  были  только  враги страны – белогвардейцы),  но  жили мы совсем не богато.  Более того, даже слишком скромно.  При покупке чего-либо необходимого над родителями всегда висели вопросы «А нужно ли?»  «Не дорого ли?»  А мама вечно всё перешивала:  старенькое делала новым, отцовские  брюки и гимнастёрки  перекраивала на меня.  Но, несмотря на скудость  семейного  бюджета,  необходимое в семье было, жили  вполне прилично.

Безоблачным шло и детство.  Хоть и не баловали родители, но дорогие мальчишке игрушки меня радовали. Став постарше, мастерил сам, конструируя то перископ,  как на подводной лодке, то якобы радиостанцию для «передачи радиограмм  с обстановкой на льдинах северного полюса и вопля «SOS»  при появлении трещин на льдине под палаткой кАмбуза».  Много  «работал» с картой мира, «прокладывая маршруты кораблям к гибнущим судам, несущим спасение угнетённым народам».  Или «пробирался безводными пустынями в погоне за басмачами».  Время-то, обстановка  были какими?
Хорошо был подготовлен и к школе. Мои чтение, арифметика не огорчили первую учительницу Елизавету Ивановну,  когда восьмилетним пошёл в первый класс школы в Покровско–Стрешневе  Москвы.  Да и во втором классе  Ленинградской школы выбивался в отличники из твёрдых «хорошистов».
Текло вполне счастливое детство.


        Установившийся быт  разорвала  война.  Мама с двумя детьми  (мне десять лет, сестричке два года)  оказалась в западной Сибири.  Тут и начались наши мучения – жизнь превратилась в непрерывную борьбу за выживание.  С первых  же месяцев эвакуации все наши стремления сводились к одному:  питание. Как снег на голову к этому добавилось ещё одно –  душевные переживания за отца, который с фронта попал в тюрьму, приговорённым к высшей мере наказания  врагом народа.  Потом,  после войны, его, испытавшего ад тюремных застенков, добывавшего уголь в шахтах Воркуты и завершившего  свою военную эпопею в штрафных ротах, реабилитируют и восстановят его партийный стаж.   А  тогда, с начала 1942 года, мы с ужасом  ждали  «что будет с нами».  Вдруг нас, детей «врага народа», заберут у мамы и отправят в детский дом, а маму сошлют ещё дальше?  Добавились сплошные переживания  за нашу судьбу.  Появление в деревне военного приводило маму в ужас  «не за нами ли?»  Вот и работали в колхозе «вдвоём со страхом»  и  мама, и подрастающий я.             
            
Страшно вспоминать,  как мы  питались  все эти  чёрные годы. В чугунок шло всё:  конский щавель,  непонятно какие грибы, росшие по краям огородов,  перезимовавшая в земле  картошка, лебеда, хранившаяся под открытым небом  всю зиму капуста,  крапива… Да всего и не перечислить, что  было приварком, к  полученному за труд в колхозе.  Осенью ещё было терпимо, а как только зимой заканчивался заработок, полученный на мамины и мои трудодни, с середины зимы  над нами неизбежно нависал призрак голода.  И опускался к нам всё ниже и ближе.  Выручала весна: с появлением зелени, которая была нам «подножным кормом»,   становилось легче удовлетворить потребности в пище.
        Организаторы эвакуации из Ленинграда  предупреждали:  «Берите  необходимое на большой срок,  месяца на три»,  и мама взяла с собой   швейную машинку Подольского завода, которая  прокормила нас более трёх лет в Сибири и плюс неурожайные,  в разрухе послевоенные годы на  Украине.


Так и жили: мама в колхозе, я  зимой в школе.  Как только заканчивался учебный год – верхом на Голожопку (такова официальная кличка лошадки, на которой я проработал три лета)  и… окучивать картошку в огородной бригаде,  затем возить волокуши  на заготовке сена.  И на ней, на спокойной кобылке, которую полюбил за мирный нрав и послушание, и которая отвечала мне взаимностью,  до самого первого дня нового учебного года.
«Нет худа без добра» говорит народная поговорка. В этом и я убедился, познав все «прелести» мучений во время войны, но зато многому научился,  многое понял  и многое усвоил. Это – любовь к труду,  чувство  коллектива, честность, забота о ближнем,  любовь и уважение к природе.   Хоть увидел,  что булки не растут на ветках.

Память и  сейчас с высокого правого берега мирной летом, но грозной весной  речушки  Карасуль  видит красивую её пойму.  Всё пространство, сколько охватывает глаз, до самых дальних холмов  у  горизонта,  усыпано разбросанными группами кустов краснотала,  между которыми яростно зеленеет сочная трава –  лучшее пастбище для скота.  Всё это приволье заселено и птичками, и зайцами, тут часто мелькают лисы и волки, и над этим  «наземным миром»  неустанно  гудит  комарьё.  Вспоминается прозрачность и чистота воздуха, обильно сдобренного  травяным запахом,  смехом и визгом малышни, плещущейся на мелководье у бережка,  да голосами деревенского скота и птицы. И только высоко-высоко в небе еле слышна цивилизация в виде серебряной точки, заставляющей мальчишек мечтать о невозможном.   
Глядя на это чудо, хотелось глубоко вдохнуть этот воздух без оттенков урбанизации, вдыхать ещё и ещё,  и  замереть, впитывая и тишину, и аромат, и красоту обычного сельского пейзажа западной равнинной Сибири.



В самом конце 1944 года мы вернулись на освобождённую от фашистов территорию, к моему деду по отцу под Белгород.  Здесь от дедушки я получил внушительную порцию  «трудового воспитания».
Жили в Долбино мы полтора года.   Жилось не так голодно, как в Сибири, но  трудиться пришлось много.  Правда, под руководством  умеющего исполнять все сельские работы  деда Гриши, которому я старался быть во всех делах неплохим помощником.  Пилить и колоть дрова, пасти коз, присматривать за гусями, да и многое другое в хозяйстве стало моей заботой. На пасеке и в саду дедушка использовал своего подручного на «пользу и науку мне». 

Окончил семь классов. Как жить дальше? Учиться в школе дальше я не мечтал, так как прокормиться мы бы не смогли.  Шёл ведь послевоенный 1946 год.  На Украине сплошная разруха, много работников искалечены, остались навсегда на полях боёв. К тому же  прошли подряд несколько неурожайных лет. Стал мотаться в Харьков в поисках «дальнейшей судьбы».  Не  помню,  как наткнулся на спецшколу ВВС, которая обещала трёхразовое питание, форму одежды и (главное!) при хорошем здоровье поступление в училище лётчиков.
Мамин брат, мой  дядя Боря, пошёл со мной в эту спецшколу, поговорил с администрацией и, выйдя оттуда,  посоветовал  мне  «Поступай!».
        Так просто было решено  многое.  И с 1946 года передо мной встала глобальная задача  «стать лётчиком».

За это решение  часто  вспоминаю и  развалины послевоенного Харькова, и мучения постоянного голода,  и холод,  неустроенность в скромной квартирке дома маминого отца, и выручку маминой сестры  Шуры,  и заботливую требовательность командиров спецшколы,  заменивших нам отцов.
1946 год,  считаю, направил меня  по пути, который сделал мою жизнь счастливой.

Все эти жуткие годы  (война,  голод, безотцовщина) и я, и младшая сестрёнка  постоянно ощущали тёплую заботу мамы, её ненавязчивые поучения,  вливание в нас  любви  к Родине,  умение восхищаться  красивым,  уважение  к основным нормам поведения в обществе.  Всё, что мог  дать нам самый родной человек,  мама  неустанно прививала  нам  ежедневно,  ежечасно, невзирая на тяготы и невзгоды,  насыщавшие наш быт.
Даже в смутные годы сплошных неурядиц  мама заботилась о счастье, которое обязательно должно быть  в дальнейшей судьбе и сына, и дочери.   


Спецшкола Военно-Воздушных сил.  Три года (то есть восьмой, девятый и десятый классы)  мы усваивали разумное, доброе, вечное и (что очень существенно) увлечённо занимались спортом.  Ежедневно.  О нём мы не забывали никогда, так как каждому мечталось поступить в лётное училище.  Особое внимание мы уделяли вестибулярному аппарату, «чтоб голова не кружилась» при выполнении  фигур высшего пилотажа.  Мечта  будущих истребителей!
Старались не зря –  при поступлении в училище  в этом убедились.

Перед окончанием спецшколы к нам приезжали представители  учебных заведений, агитировавшие за поступление  именно к ним. Не помню чем, но более всех нас впечатлил посланец  Фрунзенского авиаучилища.  И мы большой гурьбой хлынули в Киргизию.  Не знаю, сколько абитуриентов стремилось  на каждое место;  помню, что желающих было намного более сотни, но выпускникам спецшкол «гражданские» конкурентами  быть  не могли, и  «спецы», кому здоровье позволило, в  училище поступили  все.
Более трёх лет мы проходили учёбу «летать», вместе с обычной солдатской службой.  Заступали в караул «по охране и обороне  вверенных объектов», чистили картошку в столовой, выполняли и все остальные хозяйственные работы.   Для прохождения того курса обучения,  три года – слишком много, но вместе с учёбой мы   набирались житейского и армейского опыта,  что, конечно, пригодилось в дальнейшей жизни.
В училище я впервые испытал радость полёта.
        Счастлив, что пошёл по пути, приведшему в небо.

                «»»»»»»»               

Декабрь 1952 года.  Новоиспечённый лейтенант  появился в Харькове в первом офицерском отпуске.  В этом отпуске началось моё не остывающее счастье:  друзья познакомили меня  со студенткой политехнического института  Викторией.  С первых же взглядов  оба,  и молодой лётчик,  и юная студентка политеха,  поняли,  что мимо друг друга не пройдут.  Назначение лейтенанта в Германию привело к регулярной переписке, к  радостным встречам в нетерпеливо ожидаемых  отпусках и через два года к… маршу Мендельсона.
Я окунулся в сплошное счастье.

Трогательно вспоминаются  встречи  после разлук,  первые письма,  первый приезд молодой жены ко мне в Германию.  Первая наша комната, которую соорудили на чердаке  к приезду  молодой жены лётчика  солдаты батальона обеспечения.   Хотя нам, влюблённым  молодожёнам,  для полного счастья  тогда бы «хватило и шалаша».  Первые покупки посуды, кухонной утвари.  Мечты о будущем, замыслы приобретений на ближайшие получки и,  конечно, ласки и нега, обильно источаемые обоими.  Высшее образование дочерью (мечта Витыного отца!)  получено и теперь можно не только мечтать о доченьке.  Правда, при первой попытке вместо доченьки получился сыночек, но  разве это не счастье?  Тем более что эту радость подарила жена  мне  в наш праздник – День Авиации,  18 августа. А встреча мужа с аэродрома улыбкой?  Разве  это не счастье?  А получение очередных воинских званий?  А повышение в должности?  Разве это не счастье?

А разве это не счастье  взлететь одному в самолёте и увидеть распахнутый перед тобой мир?  Хоть внизу, под тобой, хоть вверху, в необъятнейшей полусфере?  Сумбурно-ажурная россыпь звёзд  молча рассказывает тебе сказки Шахерезады, которым нет ни конца, ни края, которые так же загадочны, как и прелестны.  И всё звёзды, большие и малые, яркие и еле различимые глазом, замерев, но с любопытством уставились на сына человечества, пытаясь угадать,  что же он ищет среди них.   А ты, управляя аппаратом, созданным руками твоих земляков,  несёшься стремглав  мимо, не отвечая на их недоумённое безмолвие.
Или тогда, когда возникает сухо называемый в документах «Особый случай в полёте»?   Ведь доли секунд отделяют тебя от того, что в народе звучит просто  «авария»  или ещё мрачнее – катастрофа.  А ты в эти сжатые секунды не имеешь права думать ни о  командире, пославшем на это  задание, ни о семье, всегда ждущей тебя  из полёта, ни о том, что народ, страна  вложили в твои руки эту столь дорогостоящую технику. И ты  не торопишься, спасаясь,  повиснуть на стропах парашюта,  а знаниями, выдержкой,  умением  стараешься вывести свой самолёт из критической  ситуации.   И самой высшей  наградой  победителю в тяжелейшей битве будет приземление твоего аппарата на взлётно-посадочную полосу,  скромное  командирское «Молодец!»,  похлопывание по плечу друзьями  и благодарная улыбка  жены.
Разве это не сохранённое «головой» и умелыми руками счастье?

                «»»»»»»»»»»»»»»»»»               


Наступило время подумать и о повышении моего специального образования.  Подготовка к академии  увенчалась переездом  в «столицу  советской военной авиации»  – подмосковное  Монино. Первую зиму  мы ютились в  чьей-то  летней даче,  но «всей семьёй»,  то есть  жена и сын  были со мной.  На втором курсе перебрались в казённое жильё – комнату в малосемейном общежитии. 

Во время учёбы в Монино  мы  не забывали и о культурной программе. Телевидение тогда только начинало входить в быт  горожан, а голова требовала  «духовной подпитки».  И мы,  если было с кем оставить сыновей (приезд в гости тёщи  или свекрови),  набирались впечатлений от столицы, посещая театры, музеи и галереи.  Хоть и не так  часто, как хотелось, но интеллектуальный  уровень мы повышали.


  Это ли не счастье,  когда милая рядом, сынишка постоянно задаёт массу вопросов,  сам «глава семьи» успешно усваивает академический  материал?  Ко всем радостям добавилась ещё одна:  любимая жёнушка  «нашла в капусте»  второго сыночка.
 Самое настоящее  счастье!
Спасибо, Монино, за четыре года  чистого счастья!

                «»»»»»»»»»»»          

Академия успешно закончена.  Получено замечательное назначение – в город  Рига.  Первое впечатление о городе ошеломляюще приятно – чистота и порядок напоминали привычную нам Германию.  И мы начали новую жизнь.  Иные условия, другое окружение, в работе более жёсткие  требования, новые друзья.  Год пролетел незаметно.  К   сожалению,  пришлось снова паковать  чемоданы.
Спасибо, Рига, за  счастливый год, проведенный на берегу  Даугавы,  близ  залива Балтийского моря.


Здравствуй,  Польская республика!
        За те годы, которые мы провели в Монино и Риге,  она значительно изменилась в лучшую сторону.  В  городах убраны руины, оставшиеся от страшной войны, восстановлена промышленность,  возродилось сельское хозяйство.  Иначе стал выглядеть народ на улицах.  Совсем Польша стала не той, какой она виделась нам, когда  я служил в Германии.
  Провели зиму в Старгарде, летом перебазировали наш полк на аэродром Багич близ  Колобжега.  Несколько лет этот аэродром пустовал и нам пришлось и его, и жилой городок  реанимировать.  Коллектив эскадрильи был дружным и мы с рвением взялись за обустройство и облагораживание нового для нас гарнизона.  При этом  нисколько не снижали темпа боевой работы.  То есть, мы «кипели» в штабе и на аэродроме столько, сколько требовала обстановка.  А наши жёны трудились над  улучшением быта  и отдыха.
Старания на службе привели к повышению меня в должности. Новые обязанности,  ещё большая ответственность;  значительно увеличилась нагрузка, пришлось уделять службе ещё большее время.  Но, невзирая ни на что, я продолжал летать, и летал не меньше любого  лётчика полка. Старался  быть в первых рядах  «укротивших»  современный тип самолёта, выполнявших новые задачи,  осваивал более сложные метеоусловия.  То есть, я рос и как лётчик, и как организатор – руководитель сложного процесса, буднично называемого  «полёты».

Мучила  нас проблема трудоустройства жены.  В  маленьком гарнизоне работать ей было негде.  Но в это время  Отдел Народного Образования при штабе Воздушной армии открыл в гарнизоне вечернюю школу-десятилетку и принял на должность учителя  химии инженера-химика – мою «однофамилицу».  Так  моя жёнушка, к нашей радости, из домохозяйки Виты превратилась в преподавателя  Викторию Александровну.
Рад, нет, счастлив,   что в нашей жизни многое складывалось успешно.  А  «удачи шли» потому, что дома меня всегда терпеливо ожидала и радостно встречала тёплая улыбка любимой жены, потому, что нетерпеливо ожидали встреч  подраставшие мальчишки, которые требовали моих рассказов о полётах, о небе, ждали ответов на многочисленные вопросы и  делились со мной своими успехами, радостями и огорчениями.

Спасибо, «мои польские годы», за бурную, насыщенную различными событиями, полную высокопробным счастьем  жизнь!

                «»»»»»»»»»»               

Совершенно неожиданно на меня свалилась командировка.  Да не простая, а надолго, и с возможным участием в   боевых действиях.  Сначала в «столицу пустыни Кара-Кум» – город Мары на специальную подготовку, а затем – «туда».  Никто не мог сказать,  на какой срок, на какое время.
Ну,  ехать, так ехать.  Мне собираться не долго. С женой  решили,  что в Колобжеге она  и сыновья закончат учебный год, затем будут ждать меня в рижской квартире.  На том и расстались: я поехал в пустыню, а семья осталась заканчивать колобжегский учебный год.


Ну, что можно рассказать о полётах в пустыне, в мутном  мареве  вместо неба,   над  жёлтыми  барханами  под пузом (простите,  под  фюзеляжем самолёта)?  Летали много, в тяжёлых условиях, в сумасшедшей жаре, с большими перегрузками, у самой земли.  Похудели, измотались – устали чертовски… Поверьте,  аж вспоминать тяжело.  Правда!  Не вру!
Единственной радостью была надежда на окончание когда-нибудь  этого пекла и  встречу с родными сыночками и жёнушкой.  Ну,  когда-то же должен наступить финал этой авантюры!  А ведь пока  шла только подготовка к ней, а сама  помощь друзьям-египтянам в защите Каира и металлургического комбината Хельван от израильского агрессора  ещё впереди.  Вот  «удачная командировочка»!  И  конца ей не видно,  и  чем кончится неизвестно.
Девять месяцев пролетали в адском пекле,  но промелькнули эти месяцы совсем не так быстро, как носились по небу наши грозные птицы.   Наконец,  мы дождались отправки «туда», где нас нетерпеливо ждали  уже измотавшиеся вконец  сменяемые.

Итак, мы приступили к выполнению поставленной задачи.  В Сахаре стало даже чуть легче;  в Африке ночи,  как только зайдёт  шамс  (солнце – арабск.),  так сразу жара значительно спадает.  И начинает градусник  «расти»  только с восходом солнца.   Заметно ночи намного терпимее, чем в жарко-душных Кара-Кумах.  А остальное почти то же, что  было в Мары.   Но морально давило   нервное напряжение в ожидании  схватки с грамотным, хорошо вооружённым противником  и  это  висело над  каждым  постоянно. 
Радовали душу письма от родных и друзей. Почта прилетала чётко, два раза в неделю.  Скучали по дому и родным все, поэтому   почту расхватывали тут же, как только «письмоносец» приезжал из Каира.

Мучительные два года жизни.  Тяжёлые, трудные, но давшие много ценного в профессиональном смысле, заставившие самим разрабатывать и применять иные способы и методы  боевых действий, но и показавшие африканские чудеса.  Незабываемо!
 Для полного счастья и это нужно было пережить.

Не рассказать, с каким нетерпением  все командированные ждали  окончания срока пребывания в Африке.  Из уха в ухо ходили разные слухи, мы детально анализировали политические события,  прислушивались к известиям по радио.  Ждали и ждали.  Наконец, я узнал дату своего окончания  пребывания в Сахаре.

Радостное для нас, так  долго ожидаемое  возвращение  на Родину – встреча нас в Москве – произошло до обидного серо-буднично.  Никто из встречавших военных чиновников  не сказал нам даже простого «Здравствуйте».  Тем более не встретил нас никто из авиабонз. И удивила, и огорчила  такая  «постная»  встреча, но время терять не хотелось и мы кто правдами, а кто  и неправдами  рванули по домам, где каждого  нетерпеливо ждало  семейное счастье.


Прости, читатель, но нахлынули такие воспоминания, такие подробности этой затеи с  «помощью арабским друзьям», что писать стыдно.  Эта авантюра  выпукло показала, что к людям, даже к лётчикам, выдержавшим  настоящее пекло,  отношение чинуш «Арбатского военного округа» было  откровенно наплевательским.  Каждый из них рад был креслу в столице,  а остальное его  не интересовало.  И  громкие понятия Родина,  долг,  честь  сужались в их головах до размеров собственного кармана.
 
                «»»»»»»»»»»               

  Итак, хоть и  «неправдой», но сумел коротко побывать дома. Такой же «подпольно-криминальный отпуск» устроил бывшему своему лётчику  Альберту Юдкину, которому, как и мне, было  предписано  явиться в Центральный Научно-Исследовательский  авиационный госпиталь, для исследования «на предмет допуска к лётной работе».
Два года в пустынях, на «работе повышенной опасности» и ни у кого из начальства не мелькнула в голове мысль, что повидать семью лётчикам  крайне  нетерпится.  Вот почему,  наплевав на незаконность, пусть и «неправдой», но себя  и Альберта  «отпустил»  в «недельный отпуск  с выездом в город Рига».

Понятно, что следующим этапом моей жизни стала «борьба за выживание в рядах лётного состава  истребительной авиации  Военно-Воздушных Сил».  Меня  «поймали» медики, которые решили, что  моё сердце, вытерпевшее все высоты,  перегрузки, экваториальную жару  и постоянные  оскорбительные изматывания нервов начальством (в основном, зря),  «крутится не в ту сторону».  Вот почему я оказался в  ЦНИАГе,  где ведущему меня специалисту сразу заявил:  «Или допустИте летать без ограничений,  или совсем  списывайте в запас».
Месяц в госпитале.  Вышел с  диагнозом, который летать мне не позволил.  Но хоть уйти в отпуск стало возможным.

Домашний уют. Хлопочущая заботливая  жена, которая успешно трудится в уважаемом учреждении. Сыновья усваивают в школе  «разумное, доброе,  вечное». Расспрашивающие друзья.  Машина, гараж. Снующие по улицам соотечественники. Чем не жизнь  полная безоблачного счастья?
               
         Как и все предыдущие,  отпуск промелькнул   скоротечно.  Пора привести форму одежды в порядок и топать на службу.  Благо – рядом, на тот же аэродром РУмбула (в Риге), где десять лет назад  командовал эскадрильей.
Но прослужить в роли  «руководителя полётами»  удалось только год.  Опять что-то с сердцем, и после месячного обследования в рижском госпитале, оказался на пенсии «негодным к военной службе в мирное время и ограниченно  годным в военное»,  то есть «только в обозе».
В душе офицером и лётчиком-истребителем я буду до последнего своего дня,  а по документам – кончился в октябре 1973 года.

Это ли не счастье  добросовестно прослужить  Родине почти четверть века?  Это ли не счастье  выполнить на одноместных истребителях более четырёх тысяч успешных полётов?  Это ли не счастье выдержать всё огорчающее, что выпадало за время службы?  Это ли не счастье  уйти на пенсию живым и практически здоровым?
Я был счастлив  перейти на «мирные рельсы».


Что такое  «мирные рельсы»?  Это –  полная свобода, ограниченная только рамками приличия.  Даже растерялся от такой  «воли».  Но сидеть «на печи» не по мне.  Родня помогла перейти  «от жизни по уставу к деятельности по КЗОТу».   Совсем  другая обстановка, совершенно иные отношения.  Всё незнакомо.  Но быстро понял, что летать гораздо труднее и сложнее, чем  любые земные дела.  Начал осваивать  новое.
Виктория Александровна трудом и прилежанием завоевала  уважение большого коллектива.  Сыновья разъехались:  старший тоже потянулся в небо, а младшего призвали в армию на срочную службу.  Мне, мужику в расцвете лет (сорок два года), работа нашлась.    Труд по душе, свободного времени вволю.  В семье тепло, уют и забота.  Чем не счастье?    И потекли мирные спокойные годы.
Я чувствовал себя усыпанным крупнозернистым счастьем.

                «»»»»»»»»»»»»»               

Ещё в Африке начал сочинять стихи, как правило, к особым датам. А теперь к ним добавилась писанина о моей  жизни.  С сестрой мы всегда поддерживали тесные отношения, и я в пространных письмах стал рассказывать ей о том, что во время коротких встреч в  отпусках  не удавалось  поведать о себе и о семье.  Сначала писал для неё, незаметно перешёл на рассказики о зверюшках и пичужках для её подрастающего внука.   В пустующей  на даче комнате оборудовал кабинет, друзья осчастливили  печатной  машинкой, и по вечерам всё больше отдавался  эпистолярному творчеству.  Как говорил знаменитый кукольник Сергей Владимирович Образцов,  появилась  «дурь» – хобби  творить.  Гора макулатуры, которую я считал   произведениями, росла.  Друзья слушали меня с удивлением,  и  ждали к знаменательным датам новых рифм.  Самолюбию внимание льстило,  и  я  рифмоплётство не прекращал.  Наконец,  нахлынула обида: пишу и пишу, а как бы мои строки оценил сведущий в поэзии человек,  не знаю.  И я нашёл литературную мастерскую «Русло», затем «Светоч», где меня послушали и рекомендовали заняться прозой.
Через короткое время с помощью   опытных литераторов удалось собрать и издать  сборник рассказов «Блики памяти», который  и на презентации, и позже получил много хороших отзывов.  Первая моя книжка!  Когда я привёз тираж домой, то закрылся в кабинете и заплакал  крупными слёзами.
Это были  неведомые мне до  того  сладкие слёзы  авторского счастья.



Как-то  жене на работе предложили дачный участок.  Подумали, подумали, и она меня уговорила.  С того момента  двадцать лет всё свободное время и все заработанные деньги только и шли на дачу, на её стройку, на разработку участка для овощей-фруктов.   Отдыха от нелимитированного по времени труда на своей недвижимости не было даже зимой.  Все мысли и дела «крутились» всегда только там.  Даже поздней осенью и ранней весной, при морозах,  мы ночевали в вагончике-времянке, чтоб не терять время на поездку в Саулкрасты из города.  А летом, закупив рацион  нескольких  суток, мчались поливать зелёных друзей и полоть  клумбы и грядки.  Зато  урожай…  Даже  записывал килограммы снятых овощей, красной и чёрной смородины, крупноплодной без колючек цидонии  и других малин.  А уж гости и  отпускные сыновья в памятные даты,  конечно,  радовались нашему событию  (и, естественно, шашлыкам), только на участке.  А как иначе? 
Мотанием на  «фазенду»  запечатлелось  в  памяти  взмокшее от солёного  пота  дачное счастье.
               
                «»»»»»»»»»»»»»»               

На  всех этапах  жизни  меня окружали коллеги, сослуживцы, родные. Одни становились друзьями, иные – «случайными попутчиками». И общение было с иными плотным, с другими редким, с одними радостно, с другими вынужденно, «со  скрипом в сердце», но совместные работа, учёба или мероприятия досуга  заставляли или приходилось без внешних причин,  обсуждать, спорить, соглашаться  и  взаимодействовать.  В процессе общения и возникали чувства расположения  (дружба)  или отторжение нАпрочь  (неприязнь).   Одних с радостью  вспоминаешь долгие годы, поддерживаешь с ними связь,  другие вызывают в душе  негативные чувства, подъём  «мутного осадка» со дна памяти о событии  или времени.
Их много, кто вспоминается добром.  Очень много.  Всех не перечесть.  Не  упомнить всех, кто учил, помогал,  советовал, выполнял  и требовал,  летал рядом или даже в одном с тобой самолёте, кто и через много лет остался верным себе – сохранил имя «Настоящий друг».
Я трижды счастлив, что в «картотеке под моим  ёжиком»  много Настоящих друзей.

                «»»»»»»»»»»               

Разрываешься между делами, спешишь, споришь, огорчаешься или радуешься, восторгаешься успехом или с досады кусаешь губы и свирепо скрипишь зубами.  Время  же не останавливается, бежит, часы неумолимо тикают.  А,  пройдёшь какой-то  рубеж, переживёшь какое-то событие, оглянешься назад, проанализируешь прошлые  решения,  действия  и, в который раз убедишься,  что вся та «толкотня» и есть сама  Жизнь.  Не удивляйся – Жизнь.  Оказывается, радоваться нужно каждому дню,  каждой минуте, ведь эта  суета тоже, как ни странно, – составная часть жизненного счастья.
         Пережить всё, что выпало  твоей судьбе – счастье.

                Я  счастлив!