На Святой Седмице

        В этом году весна выдалась ранняя –  снег стал  сходить  пораньше обычного,  на саму Пасху было  уже тепло, но на Святой неделе стало опять подмораживать, и дед все жаловался на ломоту в ногах и бессонницу, и было как-то неспокойно на душе.
- Вот помру, Васька, что ты станешь без меня делать? Как проживешь? Заберут тебя, как пить дать, заберут. В детском доме жить  будешь, на всем готовеньком. Государство содержать будет. Это тебе не с дедом в деревне сидеть. В городе жизнь другая -  по выходным на каруселях кататься.
Ваську, рыжего, щуплого мальчишку  девяти лет, очень пугал этот разговор – и про то, что дед умрет, и про  детский дом, и про город. Город Васька не любил – и был всего-то несколько раз, а запомнилось ему – как пчела укусила на базаре, да как потом продавец арбузов, возле которых эта самая пчела укусила Ваську, кричал, что ходят тут всякие, сами лезут, а потом еще и плачут.
Дед, по причине своих старых лет, на базар не ездил, и поэтому Васька те немногие разы своего пребывания в городе, был обязан своему соседу – невысокому, коренастому мужчине с вечно красным лицом – дядя Андрей работал завскладом в колхозной автоколонне, и ему, как человеку уважаемому и востребованному, вечно ставили «магарычи» - стеклянные разнокалиберные бутыли с мутной жидкостью – размер зависел от величины оказанной услуги. Дядька Андрей и себя-то под конец поездки с трудом мог перемещать, куда уж было ему до Васькиных переживаний.
Поэтому, каждый раз, когда дед заводил речь о своей скорой смерти и о детском доме, что в городе, Вася начинал плакать, и уверять деда, что впредь будет вести себя хорошо, и учиться станет, и уроки не будет пропускать.
- Где уж, нам уж, - отвечал дед. – Ты хоть деда бы пожалел. Все твои одноклассники уже в пионерах ходят, еще с ноябрьских, а уже весна, а тебя за двойки так и не примут. Позор. Вот доведешь деда до могилы. И Васька боялся. И плакал, и говорил, что больше так не будет.
В этот год Святая выпала на весенние каникулы, Васька всеми днями «болтался неизвестно где», как говорил дед, и домой приходил только под вечер.
- Наказание ты! Все время тебя где-то лихоманка носит. Хоть бы уроки повторял, совсем уже от рук отбился – так  дед встречал запоздавшего внука.
Но в этот раз все было куда серьезнее, и домой Васька не торопился не по причине «лихоманки», носившей его вместе с друзьями где-то, а по другому, уже совсем серьезному поводу. Хотя, сам Васька и не  был виноват.
В тот день, как обычно, пошли на берег речки – смотреть на ледоход. Берег был крутой, обрывистый, и с него было очень интересно наблюдать, как льдины, обгоняя одна другую, величественно плывут вниз, по реке.
Эта идея никогда не пришла бы в голову самому Ваське – слишком уж маленьким был его собственный мирок, и такой штуки он никогда бы не нафантазировал. Вот Димка Соколов, сын агронома,  это дело другое. Димкин старший брат служил на подводной лодке, где-то на севере. И там, по словам  Димки, полярники на льдинах даже жили! Сомневаться в его словах никто не осмелился – Димка был старше своих товарищей на два года, и на полголовы выше.
- Бояться нечего, - резонно рассуждал старший товарищ. Вот, допустим, ты, Тюха, - обратился он к одному из своих товарищей. - Вот смог бы ты на льдине проплыть? И даже не на крайнем севере, а здесь, по нашей речке всего-то?
Тюха (так неуважительно  звали Пашку,  сына доярки – мать растила его без отца, заступиться было некому, и постепенно Пашка стал Тюхой), Пашка - Тюха испуганно заморгал. 
- А сам, чавой, боисся? – набравшись смелости спросил он. -  Я не боюсь, - с достоинством ответил Димка. – Только мне это ни к чему. Тюхой здесь меня никто не зовет, меня итак все уважают. А тебе для авторитета надо.
Димка Соколов был парень грамотный, из интеллигентной семьи, говорить умел красиво – за словом в карман не полезет, поэтому спорить с ним не стал никто. Тем более, что Димка был не только самый умный, но и самый сильный.
Но Тюха, не будь дураком, продаваться за дешево не хотел. – Так там льдины, я на картинках видал, что наше поле с бахчей, а здеся? Как на такой поплывешь? – Так там и народу больше, - парировал Димка. - А для тебя и этой хватит – и показал рукой на приближающуюся льдину. Была она размером с тень, что отбрасывала крона большого  дерева, которое росло  в их  школьном дворе. Дерево посадили еще до войны, и, когда, задрав голову высоко вверх, стараешься увидеть его макушку,  то она  кажется  где-то далеко-далеко, почти у самого неба. 
- Ну, что, струсил, Ттюха! Тюха ты и есть. Тюха-матюха! Тюха-матюха! Димка отвернулся. Казалось, что ни сам Пашка-Тюха, ни льдины его больше не интересуют. Но теперь испугался сам Пашка. Если раньше он был просто Тюхой, то теперь появилась реальная угроза того, что кличка удвоится, да и слава труса Пашку не особо радовала.
- Тут надо подумать, - только и смог сказать Пашка.
- Да пока ты будешь думать, снег сойдет, и все льдины потают. Димка опять ухватился взглядом за Пашку, словно на глазок проверял, сможет ли тот преодолеть свои страхи, или так и навсегда останется Тюхой-Матюхой. – Или сейчас давай, или никогда, Тюха-Матюха! Последний аргумент, подкрепленный обращением, казалось, придал недостающей решимости Пашке. Он постоял немного, подумал, затем решительно направился  к обрыву. Прыгать оттуда было высоко.
- Ты вниз спустить, где мы купаемся летом, - командовал Димка. – Ты побыстрее, а то льдина уплывет, где ж мы найдем такую еще?
Димкин азарт перешел и к Пашке, и к ребятам, наблюдавшими за ними.  Быстро, чтобы не упустить льдину, кинулись вниз по речке – совсем недалеко от обрыва есть укромное местечко – берег опускается вниз, и очень удобно летом  нырять прямо с разбега.
На их счастье, льдина подошла почли вплотную к берегу – надо было лишь сделать точный прыжок – и вот ты уже  не трусливый Тюха-Матюха, а  смелый Пашка. Но коротконогому, полноватому Тюхе  не хватило ловкости, и, не рассчитав точности движений, через несколько секунд Тюха-Пашка уже барахтался в ледяной воде около берега. Что делать дальше, не знал никто, потому что полярники не падают с льдины, и не тонут. По крайней мере, Димка об этом не рассказывал, и картинок таких в книжках никто не видел.
- Что ж вы делаете, ироды вы проклятые! Что ж  вы стоите-то! Хватайте его за шкварник! Утонет же ведь!   К растерянным мальчишкам бежала тетя Нюра,  ветеринар – была она одна на несколько колхозов, лечила в основном лошадей да коров, ну еще свиней, поэтому нравом отличалась строгим, можно даже сказать, сердитым.
Не обращая внимания на застывших пацанов, кинулась в речку – вода холодная по пояс, - вытащила уже начавшего захлебываться Пашку, стала стаскивать с него одежду, попутно сдирая с себя фуфайку. Из ребят возле них остался только Димка, который боялся, что тетка   Нюра все расскажет отцу, и  потому не стал бежать, да Васька, который боялся не только тетку Нюру,  но  и самого Димку.
- Заболеешь же,  снимаай! - кричала на пытавшегося оказывать сопротивление мальчишку. Домой к Пашке шли все вместе, Димка тоже с ними, хотя, по первости, говорил, что дома его ждет отец . – Ничего, подождет, -  медленно, нараспев, отвечала  теть  Нюра. – Умеешь пакостить, умей и отвечать.
 Пашкина мать, худая, сутулая, болеющая  женщина, ничего не сказала, только молча заплакала. От Пашки пошли  - тетя Нюра повела Димку к его родителям, попутно рисуя  картины страшного суда, который устроит ему отец: – Я отцу –то твоему   все расскажу, пакостник  ты этакий, он тебе задницу ремнем-то  разрисует.  Только ты  на такое способен, больше некому. 
А Ваську даже ругать не стала, только сказала: - Ты бы, Васька, хоть бы деда пожалел, не расстраивал его. Один ведь он у тебя. Вот загнется, на кого останешься? Васька шел рядом, втягивая тощую шею в такие же худые, тщедушные плечи, и настроение у него было – хуже некуда.
Возле поворота на улицу, где жил Димка, тетка Нюра сказала, повернувшись к Ваське: - Ну, ты домой ступай. Нечего тебе, набедокурили уже сегодня. От поворота до Васькиного  дома идти было совсем недалеко: сначала дом Кузичевых – добротный, строенный на совесть; потом избенка бабки Терентьевны – хилая и немощная, как она  сама; а уже за ней   и двор Васьки – покосившийся забор, и старенькая хатка – да много ли нужно им двоим?
Возле калитки Васька остановился. Боязно было идти, дед заругает -  сегодня Васька опоздал как никогда. Опять будет рассказывать про детский дом и про город, и каруселями пугать. Так стоял бы неизвестно сколько времени, набираясь решимости войти во двор, только из дома вышла бабушка Терентьевна, а с ней вышел и дядя Андрей. Васька прижух – никогда еще в их доме соседи все вместе не собирались.
- Жалко парнишку, - запричитала Терентьевна. – Родителей так и не знал – мать померла , когда еще младенцем был, отец пьяный замерз, ему еще и года не было. А родни у него – только дед, Степан Никанорыч, помяни, Господь, его душу. Как будет теперь, с кем?
- Известно, с кем, - ответил дядя Андрей. В детдом заберут, в город.
Васька  прижался спиной к забору и медленно сполз вниз. В город ехать ему совсем не хотелось.