Два одиночества

 
 

   С Таней Шостак я познакомился давно - тогда мы оба пришли работать на новый факультет. Она была старше меня на несколько лет, но у нас  установились  приятельские отношения. Через полтора года я перешел на другой факультет, и наше общение свелось на нет. Но судьбе было угодно снова сблизить нас. После возвращения из аспирантуры меня поселили в общежитие, где жила она. Я стал изредка  заходить к ней в гости, мы пили чай, разговаривали. Несмотря на хрупкость фигуры, небольшую грудь, она была довольно сексапильна, и один раз я, разведенный мужчина,  даже предпринял попытку обольстить  ее. 
   - Ты знаешь, сколько мне лет? - спросила она у меня строго. -  Ищи себе женщину помоложе.
   Она  напоминала мне строгую английскую гувернантку старой формации. Я иногда подтрунивал над ее  пуританскими принципами.
  - Скажи честно,  у тебя был хоть один мужчина? – спрашивал я.
  - Не скажу.
  - Понимаю. Как бы ты ни ответила, все равно ты проиграешь.
  Я не сомневался,  что она девственница.
   Нельзя сказать, что ее не интересовали мужчины. Одно время ею безраздельно владела идея выйти замуж. Она с увлечением она читала брачные объявления в газетах, толстые  сборники, где были опубликованы адреса потенциальных женихов. Но ее усилия были бесплодными.
  В голову мне пришла идея свести ее с моим другом Макаровым.
Я не тешил себя иллюзиями, что они понравятся друг другу.  Несмотря   на свой критический возраст, она не снижала планку требовательности к своему будущему мужу:  он должен обладать и умом, и внешней привлекательностью, и предупредительностью, и опрятностью. Я знал, что Саня не соответствует ее идеалу, но  мне необходима была встряска, мне хотелось пообщаться с интеллигентными людьми.   
  Незадолго до Нового года я  затеял с нею разговор о знакомстве с моим другом, который, по моим заверениям, был потрясен ею, когда случайно  увидел ее в коридоре общежития во время прежнего своего визита ко мне. Мое предложение вызвало у нее противоречивые чувства: ее мимика выразила  неуверенность, нерешительность, сомнение, но  в глазах у нее засветился огонек интереса и надежды.

  В начале января я позвонил Макарову в редакцию.
- Кто такая? – спросил он, когда я восторженно поделился с ним своим замыслом. – Соседка? Какая соседка? Та, которая живет через стенку или та, которая в другой секции.
- В другой секции.
- В субботу не могу, - звучал в трубке бодрый высокий голос. – Меня в субботу с кадрой познакомить хотят.
- Неужели нельзя перенести знакомство под каким-нибудь благовидным предлогом. Я уже договорился с Таней.
   После непродолжительной паузы он сказал:
- Ну ладно, приеду. У тебя как с алкоголем?
- Коньяк есть, но вообще-то я собирался везти его тестю. Привези что-нибудь...
       Когда я увидел ее на кухне, я понял, что пришло время действовать.
  В домашнем халате, миниатюрная, с острым носом, острым подбородком, заостренными скулами, она  стояла у плиты и ложкой помешивала в кастрюле борщ. Жесткие, волнистые, каштановые волосы прикрывали ее уши.
- У меня к тебе дело, -  проговорил я решительно.
- Какое дело? – спросила она тихим, но несколько нервным голосом,  не переставая помешивать борщ.
  -  Это не кухонный разговор.
   Я, действительно, не мог говорить на кухне о  серьезных вещах: сюда в любую минуту могла зайти комендантша или ее муженек –  настоящий боров, донимавший  Таню своими похотливыми притязаниями.
    - Ладно, приходи ко мне, когда я доварю борщ. Я и тебя угощу. – Она подняла на меня свои голубые миндалевидные глаза.
  Через полчаса я зашел в ее комнату – настоящий оазис  комфорта в бесприютной пустыне студенческого общежития: стены комнаты были оклеены зелеными обоями мягкого тона, над диван-кроватью висел симпатичный коврик, другой коврик лежал на полу, книги  были расставлены на полке очень аккуратно.
  Мы сидели напротив друг друга. Ее тонкие губы,  эластичная кожа приковывали мой взгляд.
  Конечно, она сразу догадалась, по какому делу я к ней пришел,  но уклонялась от разговора на щекотливую тему.
     - А почему ты не переезжаешь на новую квартиру, - поинтересовался я. -  Если бы я получил…
   - Сразу бы убежал?
   - Да. Ремонтируешь?
   - Ремонтирую. Да и удобно здесь: институт рядом, к людям привыкла.
   - Привыкла? Даже к комендантской семейке? – удивился я.
   - Привыкла и к ним. Его я поставила на место, -  говорила она о муже комендантши Алексее. – Он скупает вещи у иностранцев, перепродает. Они приходят в секцию, ищут его. Когда в очередной раз он стал ко мне приставать, я ему пригрозила: «Вы хотите, чтобы у вас были проблемы?». Так он сразу присмирел.
    Я уже выпил две чашки чая, но никак не мог перейти «к делу».  Моя собеседница умышленно уводила разговор в сторону. Ее страх перекинулся и на меня. У меня возникло такое чувство, будто я сам собираюсь  делать ей предложение. «И зачем мне это нужно!», - подумал я с досадой.
   Возможно, я и пошел бы на попятный, но тогда возник бы вопрос, о каком деле я собирался говорить.
  -  Я тебе говорил как-то, что у меня есть друг, - начал я. – Когда он увидел тебя, он пришел в восторг. «Кто она?», - спрашивает. Злился на меня, что я вас не познакомил.
  - Прямо уж в восторг, - усмехнулась она, принимая, впрочем, мои слова за чистую монету.
  - Он приедет в субботу, - продолжал я. – Предлагаю вместе посидеть за чашечкой чая. Приглашаю тебя в гости.
  - Спасибо, но в субботу я занята.
  - Чем?
  - Я должна пойти….
  - Может, в воскресенье?
  - Нет, в воскресенье ко мне должен прийти слесарь.
  - Может, через неделю, в следующую субботу?
  - Иду на концерт Гнатюка.
  - Жаль. – Я с трудом сдерживал раздражение,  так как моя идея терпела крах в самом зародыше.
   Таня боялась знакомства с мужчиной, как черт ладана.
   Неожиданно она сдалась:
  - Хорошо. Давай в субботу. Я постараюсь освободиться.  Но почему ты нас решил познакомить? – на ее худом лице  мелькнула едва заметная лукавая улыбка.
  - По-моему в вас есть что-то общее.
  - Да? Ты говорил, что он журналист. Может, я старше его?
  - Нет, ему сорок.
  - Ну,  тогда не старше. А как он выглядит?
   Я сразу решил открыть карты, чтобы она не тешила себя иллюзиями относительно внешности Макарова и при встрече с ним не испытала разочарования.
  - Он, конечно, не красавец. У него обычная внешность. Его сила в другом.
  - В чем же?
  - В уме и остроумии.   
  - Ум и остроумие  - это хорошо. Но почему не красавец?  Какие у него  недостатки?
  - Лысина, - нехотя ответил я.
  - Лысина – это уже хуже.
  - Не забывай, лысина – это признак ума.
  -  Да, я знаю.
  - Кроме того, лысина с лихвой компенсируется пышными усами и однокомнатной квартирой, - гнул я свою линию, расхваливая жениха.
   В субботу днем я купил торт, яблоки, мандарины.
   Макаров зашел в комнату без стука в дверь. Овчинный тулуп и цигейковая шапка, которые были на нем, придали ему сходство с мужиком из глухой деревни.
  - Привет, Коля, - развязно проговорил он.
   Он снял шубу и остался в одной рубашке. Красная потная лысина, черная щетина на худых щеках и на выпирающем остром подбородке, брешь в верхнем ряду зубов  произвели на меня удручающее впечатление.
   Я открыл холодильник, чтобы поставить торт и фрукты.  Макаров заметил стоявшую в нише дверцы бутылку коньяка. Я из вежливости спросил:
   - Коньяк будем пить?
   Я надеялся, что он откажется, но он проговорил без тени смущения:
   - Конечно, доставай. Прогреемся.
  «Мог бы и сам что-нибудь  привезти, - мелькнуло у меня в голове. - Ты же у нас жених, а не я».
   Я заметил, что с годами Макаров стал скупее (и не только в желаниях).
   В начале седьмого в комнату зашла Таня. На ней были серые широкие брюки, оранжевый свитер, длинный кремового цвета шарф, черные туфли.
  - Знакомьтесь, - сказал я.
   Макаров встал, сделал шаг навстречу ей.  Она бросила на него быстрый  оценивающий взгляд, ее лицо напряглось, но через мгновение ее глаза потухли, и мне стало ясно, что он ей не понравился, что  дальнейшее общение не имеет никакого практического смысла. Оставалось только соблюсти приличия.
В личностных отношениях решающее значение имеет первое впечатление. Необязательно с первого взгляда должна вспыхнуть  любовь, но в первого взгляда  люди должны вызвать друг у друга симпатию, интерес.
Лицо ее было спокойно, но  движения, как всегда,   были чересчур резкими, нервными.
  - Я ненадолго, - сказала она сухо. – Мне нужно идти к знакомым.
  - Почему же ненадолго, - огорчился я. – Мы же договаривались… По крайней мере, часок-полтора посидишь?
  - Часок посижу, - смилостивилась она.
  Она сидела справа от меня, Макаров – на  кровати слева.
  Она стала жаловаться на постоянную нехватку времени. Я скорчил скептическую гримасу:
   - Людям постоянно не хватает времени. Не понимаю, куда они его девают.
   - Как куда? – удивилась Таня. – Хочешь, расскажу, как проходит мой день. До пяти часов работа в институте.  В семь надо быть дома. Там меня ждет ученик. По пути домой надо зайти в магазин. Дома репетиторство, приготовление еды, стирка,  уборка.
   «Нет на свете более занятых людей, чем незамужние женщины, - подумал я. –  Загруженность делами спасает их от одиночества, а многих и от самоубийства. Из двух зол – перегруженности и одиночества –  второе страшнее».
   -  Нужно исключить второстепенные дела, - посоветовал я.
   - Какие, например? Репетиторство? Но тогда мне не  хватит денег на обычное выживание.  Мне же нужно есть, одеваться, обуваться. Мне нужно кормить кота. Он не может обойтись без мяса. Я могу, а он нет. Мне хочется иногда сделать подарки своим друзьям. На это тоже уходят деньги. А в институте платят копейки.
     - Поменьше занимайся уборкой. Лучше почитай что-нибудь, пообщайся с друзьями.
     -  Я не могу экономить время на уборке. Это вам, мужчинам, как правило, безразлично, что вас окружает. Мы женщины устроены иначе.   Нам нужен хотя бы элементарный комфорт.
   - Ты считаешь, что между женщинами и мужчинами есть существенное различие?
   - Конечно, есть. Женщины чувствительнее.  У них сильнее развито чувство долга.
Она рассказала о своей замужней подруге и ее муже:
  - Когда к ней ни придешь, она постоянно чем-то занята. Даже когда  разговаривает со мной, то  что-то делает. То готовит, то подметает, то вяжет. Муж с работы придет – на диван. Домашние дела его не волнуют. Еще критикует ее.  Недавно пришел, съел все мясо. Она ему говорит: «Ну, на обед одну кашу будешь есть». Я ему замечание уже делала. Что это такое! – В голосе ее звучали ноты возмущения.
  - Я знаю, ты не можешь терпеть, когда рядом с тобой совершается несправедливость, - сказал я со скрытой иронией.
   Саня сидел молча. Его пальцы  смяли кусок торта. Я вспомнил, как в былые времена он шокировал меня тем, что всхлебывал  с крышки стола разбитое сырое яйцо. «Неужели он  собирается эпатировать Таню  своей нечистоплотностью» – подумал я, мрачнея.   
    - Подожди, - сказал я. – Я дам тебе ложку.
    - Ничего страшного. Можно и руками, когда ложки нет, - заступилась за него Таня.
   Она сохраняла полное спокойствие. Ей было безразлично, как ведет себя мой друг.
Моя реплика вывела Макарова из себя.
    - Что это такое! Ложки нет! – рявкнул он своим высоким глухим голосом. Его треугольное лицо покраснело от гнева.
   «Мог бы подождать или попросить», - думал я, подавляя в себе ответную вспышку гнева.
  Я налил коньяк: себе маленькую дозу, Макарову  полную чашку, так как он не давал мне сигнала остановиться. Таня, как я и предвидел заранее, от коньяка решительно отказалась.
   - Я знаю, ты не любишь украинцев, -  сказала мне Таня, когда мы заговорили о национальном характере, о менталитете.
  - Почему не люблю?  Раньше, действительно,  не любил: мне от них в армии досталось.  Всегда так бывает. Какой-нибудь представитель нации сделает тебе пакость, а ненавидеть начинаешь всю нацию. Вика, например, евреев не любит, так как  Птицын ей  много крови ей попортил. Теперь, благодаря тебе,  мое отношение к украинцам изменилось.
  - Я горжусь, что я украинка, -  заявила Таня.
  -  Украинки – самые притягательные женщины на свете, -  тонко польстил я ей.
   Таня стала резко критиковать русских:
  -  Я два года проработала на Кубе переводчицей на строительстве завода.   Были там русские специалисты, были кубинцы.  Я общалась и с теми и с другими. Могла сравнивать. Жара там невыносимая. Тело постоянно потеет. Вода в дефиците, но кубинцы три раза в день моются  в душе. Русские – ни разу. От них воняет. Стыдно было за них. Кубинцы элегантны, корректны по отношению к женщинам. Всегда уступят женщине место.  Русские никогда.

   Иногда я  (с болью в сердце) критикую наш народ, но когда  его начинают поносить другие, я обращаю оружие против хулитилей. Так было и на этот раз.
   -  С кубинцами я жил когда-то в одном общежитии и немного знаю их.  Они пользовались репутацией искусных любовников, и от аспиранток у них отбоя не было. Но особой чистоплотности у них я не заметил. Вряд ли они чистоплотнее нас. У нас даже в  глухих деревнях у каждой хозяйки в доме чистота.  Ты говоришь, что русские не мылись в душе три раза в день. Просто не привыкли. Традиция не сформировалась.  У нас же такой жары нет. А поживут подольше на Кубе, поближе познакомятся с местными обычаями и  будут не то что три – четыре раза в день мыться.  К тому же ты тоже, в сущности,  русская. Тем не менее, твоя комната сияет чистотой, да и на Кубе ты, наверно, принимала душ не реже, чем кубинцы.  А твои подруги разве нечистоплотны?

     Макаров вставлял малозначительные фразы. «Где же твое былое остроумие? – грустно думал я. – Что делает с людьми время и неудачи».
    Мы поговорили о друзьях Тани, с которыми я познакомился, когда был у нее в гостях.
  -  Помню, я неуверенно чувствовал себя в вашем обществе. Я еще ассистентом был, а твой гость уже защитил диссертацию.
   - Да, он кандидат.
   - А я с кандидатами чувствую себя уверенно, - гордо сказал  Макаров.
   - Это неудивительно. Ты личность особенная, незаурядная, - проговорил я с иронией. 
  Она встала:
  - Мне пора.
  - Может, ты проводишь Таню? -  спросил я Макарова, полагая, что   он хочешь выполнить свой джентльменский долг.
   - Ой, не надо, я сама!  -  вскрикнула гостья.
  Макаров зашипел на меня.
   - Жаль, что ты уходишь, - обратился я к  Тане. – Хотелось еще пообщаться.
    Она на мгновение задумалась.
   - Ну ладно, пойдемте оба. Проводите.
   Она зашла в свою комнату  одеться, а мы с Макаровым вышли на улицу.
   Фонари освещали снег, лежавший на улице.   
   Минут через десять из двери  общежития вынырнули черная меховая шапка, коричневая дубленка, черные сапоги.  Несмотря на невысокую зарплату,  Таня  одевалась дорого. Я знал, что деньги и на одежду, и на кооперативную квартиру она заработала на Кубе.
      Мы проводили ее до остановки, посадили ее в троллейбус, а потом долго гуляли по ночному городу, залитому светом фонарей.
   - Видимо, у нее никогда  не было мужчины, - сказал я, чтобы утешить друга.  – Она всегда вела аскетический образ жизни. Видно, так  и умрет Иисусовой невестой.  А жаль.  Могла бы принести столько радости и себе и своим избранникам.   
   - Возможно, у нее просто вагинизм, - предположил Макаров, который прочитал огромное количество книг по женской сексопатологии.
 Я включился в игру:
   -  Возможно, что у многих женщин под личиной добродетели скрывается какая-нибудь сексуальная патология. Можно сказать по-другому: фригидность  часто прячется в тогу добродетели.
  Я думал, что он  уедет утром, но он неожиданно остался до вечера. Общение с ним было мучительным. Он обрывал меня на каждом слове, говорил раздраженно, на повышенных тонах. Видимо, неудачное знакомство обострило у него комплекс неполноценности.

   - Какое впечатление произвел на тебя мой друг? – спросил я у Тани, встретив ее на кухне дня через два после отъезда Макарова.
   - Да знаешь, не очень… Ты говорил, что он остроумен. Что-то я не заметила…
Я сконфузился: «Подумает, что я недооцениваю ее».
   - Он был не в форме. Увидел тебя и потерял дар речи.  Впрочем, я вынужден признать, что в последние годы он сильно сдал.  Раньше он был интересным собеседником, особенно в дамском обществе.
  - Мне кажется, что он боится меня. – На ее лице мелькнула усмешка.
  - Да, он сильно волновался, - признал я.
   На кухню вплыло  пышное тело комендатши, и я вынужден был прекратить разговор.