Письмо восьмое

Гаврик не устаёт меня удивлять. Что ни день, то новый сюрприз. Вчера «застолбил» себе место в машине и до четырёх часов дня не вылезал из неё. Чтобы ему не было жарко, я вынужден был раскрыть все дверки у машины. Он это воспринял по-другому: вроде бы я хочу его выманить, чтобы поймать и запереть потом  на веранде. Поэтому, к какой бы дверке я не подходил, он убегал на другое сидение, чтобы я не достал его. Бедняжка, настолько ему опротивело одиночество, что, протянутая мною колбаса или сосиска не прельщали его. Он упорно не доверялся мне, принимая мои подачки в виде колбасы и сосисок за обманки. Даже не давал себя погладить, и животик почесать не подставлял. Я ласково с ним разговаривал. Обычно в знак того, что он меня прекрасно понимает, Гаврик красноречиво стучит хвостом по чём попало, но не в этот раз. Он, конечно, меня понимал, но хвост, этот индикатор согласия, был неподвижен. Виноватым взглядом пёсик пытливо, но недоверчиво изучал меня, как бы говоря: «Конечно, я виноват, что не слушаюсь тебя, но позволь мне остаться в машине, на краешке сидения. Я не хочу оставаться один, хочу с тобой!»
Наверное, тебе, внучёк, не совсем понятно, о чём  я веду речь. Дело в том, что всю неделю мы с утра уезжали в город по делам, а Гаврика на весь день одного оставляли на веранде. Ему это страшно не нравится. Вообще, собаки терпеть не могут одиночество, особенно такие, как такса. Замкнутое пространство не для них. Им простор нужен, на крайний случай, присутствие людей.
Так вот Гаврик с утра начинал стеречь машину, и только откроешь какую дверку,- он прыг на сидение, вожмётся весь в седушку и его трудно выманить из машины. Приходилось на руках нести на веранду. А что такое нести? Это значит встретиться с ним взглядом. А взгляд у него в это время до того плачевный, что самому впору навзрыд разрыдаться
Вчера нам не нужно было ехать в город. Я тысячу раз  говорил об этом Гаврику, но он не понимал, а может быть, и не верил мне. До четырёх часов дня «держал машину в осаде», но голод не тётка, и упрямец сдался,- забежал всё-таки в дом, на ходу перекусил, что было в миске и стремглав к машине. К его удивлению машина стояла на месте с открытыми дверками. Никто не собирался уезжать. Всякий интерес к машине у него засох тут же сам  собой на корню. Принялся за любимое и ежедневное занятие: перепрятывать «заначки». Сороки стрекочут всё сильней и сильней, пока Гаврик носится по саду. Налетели и вороны, скрипят, как сухостой на ветру. Это нравится собачке и Гаврик, словно заводная машина то ускоряет ход, то замедляет. Стоит ему только остановиться, сороки поднимают такой «базар», как будто на пожаре. Гаврику это нравится. Он даже, как мне кажется, издевается над ними: тщательно выцеливает овода, который настырно кружит над ним, как гриф  над добычей. Его резкий прыжок вверх повергает сорок в безумство: такой гвалт поднимут, как чайки на морском пирсе при перегрузке рыбы с сейнера на плавбазу. Так до поздней ночи.
Перед сном выхожу на крыльцо, Гаврика не видно. Кличу его. Еле слышу лай далеко у кладбища. Других собак в Аксёновской нет. Лает Гаврик, точно. Как его туда занесло, не понять. Наверное, по лисьей тропе. Кстати, вчера мы гуляли с ним  по деревне. У последнего дома вдруг прямо на дорогу перед нами выскочила лиса. Довольно большая, на пушистом хвосте белый кончик, а сама вся рыжая. Гаврик за ней. Рыжуха стрельнула в бурелом и поминай, как звали. Гаврик долго не возвращался, но и не лаял, зовя меня на помощь. Значит, лиса оказалась шустрее.
Так вот на чём я остановился? Ага. С крыльца кликнул Гаврика. Слышу, лай приближается от кладбища к саду соседа. В саду он остановился и стал превращаться в отрывистое тявканье. Это значит, собачке нужна моя помощь. Соседский дом пустует, там никто не живёт. Вокруг дома, в саду такой бурелом, что джунгли Амазонки отдыхают. Вряд ли какая лихая беда заставила бы меня сунуться в эти дебри по темноте. Я настойчиво зову Гаврика домой. Он настойчиво зовёт меня на помощь. Знаю, ничего нового мой друг не нашёл. Просто на тропе встретил ёжика. Ну, как же! Надо же поиздеваться над ним. Сделать подкоп, чтобы «колючий шарик» скатился в ямку. Вот смеху-то! Потом опять подкоп, и так до бесконечности. Пустяшное дело и упорство пёсика выводит меня из себя. Приказываю ему немедленно идти домой. Тявканье не прекращается. Тогда я грожу ему наказать и замолкаю. Через минуту, как приведение, Гаврик стоит на крыльце, поджав хвост и низко опустив голову к полу. Как будто в воду опущенный, понимает, что виноват и могут наказать. Внушаю ему, что хорошие собачки так не поступают. Он слушает молча проходит в комнату, прыгает на кресло в свою корзину. На меня не смотрит! Видите ли, ему стыдно за свои промашки. Выискиваю в своём лексиконе новые слова, которые он ещё не слышал. Это действует на него отрезвляюще. Он поднимает голову и с укоризной смотрит на меня, как бы говоря: «Ты лучше ударь меня. Мне легче будет, чем слушать эти твои лекции о собачьей этике. Ударь, ударь». По взгляду вижу, что я маленько перебарщиваю. Он, если бы мог, готов был разрыдаться горючими слезами. Ухожу на кухню. Готовлю ему поесть, хотя знаю, до утра он к еде не притронется: от такой обиды (по себе знаю) кусок в рот не лезет, мешает ком, что  застрял в глотке.
Обычно после подобных «лекций», спустя минут пять, полежав в корзине и для виду тщательно вылизав лапки, он робко тащится на мою кровать. Только не в этот раз. Очевидно, мои «лекции» пробрали его до печёнок. Вылизав основательно лапки, он затих и ровно засопел. Теперь уже ко мне пришла обида на самого себя. Слёзы на глазах и ком в горле. Надо же обидеть так друга, что он общаться не хочет! Иду к нему. Надо извиняться. Хвост, как палка лежит на бортике корзины и нисколько не шевелится. Надо же какая обида! Глажу его по головке. Ноль внимания. Обычно в таких случаях он так оближет мои руки, что и мыть-то не надо. Протест! Прошу его, идти ко мне на ручки, что он с удовольствием делал всегда. Но не в этот раз. Он мимо моих рук соскальзывает на пол и скрывается под столом, до пола прикрытым скатертью. Я понял так, что он не хочет встречаться с моим взглядом. Точно! Становлюсь на пол на колени и поднимаю край скатерти. Гаврик смотрит в сторону. Зову его, чтобы  повернулся ко мне. Бесполезно. Приглашаю его на свою кровать. В другие дни он ждёт малейшего движения руки в сторону  кровати и пулей мчится, занять моё место. Куда подевалась его радость? От одного только напоминания идти на моё лежбище, Гаврик прыгал до потолка. Куда делась его прыть? Я потрогал  нос. Нет, не заболел. Что же случилось?!! Как можно ласковее прошу его идти за мной. Он делает одолжение и увалень -увальнем ковыляёт к кровати. Нехотя залезает на неё и забивается в дальний угол. Обычно он спешит занять моё место и обязательно, положить голову на подушку,  упрямо противится, когда сдвигаю его с облюбованного места к стене. Не успокаивается на этом. Только я лягу, он, спиной упираясь в стену, лапками отодвигает меня  на край кровати. И обязательно голова его должна лежать хотя бы на краю подушки. Когда же  он добивается своего, то ложится на спину, по - смешному раскинув свои лапы, спит, слегка посапывая мне на ухо.
Теперь же в дальнем углу кровати он притворился и замер. Лёг и я. Притворился и замер. На душе - кошки скребут. Обдумываю ситуацию, кто из нас сильнее виноват?  Минут через пять, десять, смотрю, Гаврик ужом ползёт вдоль стены к краю кровати (он может это делать). Ужом и скользит с постели, чтобы не потревожить меня шумом, тихонько прыгает в свою корзину. Что означает этот протест?!!  Он  на столько  сильно виноват передо мною?  Поэтому стыдится меня и не общается? Или наоборот, я его слишком сильно обидел? Я хорошо помню Франтика в подобных моментах. Они оба, как две капли воды, стыдливые до невозможности. Молящим взглядом так и просит: «Лучше врежь чем - ни будь хорошенько, но не терзай душу своими лекциями, да нравоучениями».
  Очень плохо, что мы говорим с Гавриком на разных языках. Так  не возможно понимать друг друга. Сколько раз я говорил ему: «Ну, скажи что - ни будь! Что ты, как чурка молчишь и блымаешь глазами?» По взгляду вижу, мои слова упали ему в душу в самую точку. Он смущён, не знает, что делать. Согласен, хоть сквозь землю провалиться. А непонимание так и остаётся меж нами.
Представляешь, внучёк! Два существа: одно в кресле в корзине, другое на кровати, а между ними стена. Что за стена? Отчуждения, протеста или стена не понимания. Меня серьёзно тревожит вопрос: исчезнет ли эта стена; будет ли периодически появляться промеж нас; останется навсегда непоколебимой. С этими мрачными мыслями задремал, а потом и вовсе уснул, но не крепко. Тревожен был сон. Среди ночи похолодало, и Гаврик пытался укрыться покрывалом, которое лежит у него в корзине. Но так, как он не умеет этого делать, то отчётливо слышатся его напрасные скребки лапами по покрывалу. Он то соберёт его в кучу, то разбросает по корзине, а то и просто скинет на пол.  Безутешно тяжело вздохнёт, свернётся в клубочек, полежит самую малость и спешит ко мне под тёплый бочёк, пригреется и бесшабашно спит. На этот раз не пришёл. Постоянно ворочался и тяжело вздыхал.
Вот так, внучёк, и люди меж собой. Например, муж и жена. Ляжет меж ними полоса непонимания, потом перерастёт во вражду. Близкие люди становятся врагами. Да что там люди! Народы, страны воюют друг с другом.  Одни по непониманию, другие по нежеланию понимать. Сколько людей из-за этого погибло и сколько гибнет?!!