Колыбельная ii

***

После вечера знакомства прошло чуть больше недели. Никого видеть не хотелось, ни о чем не хотелось говорить. Алла порывалась  забежать «на просто так», но я довольно твердо попросила оставить меня в покое на ближайшие шестьдесят лет. Да, я так и сказала  - «на шестьдесят лет», после чего, зацепившись за названную цифру,   Алка стала выстреливать вопросы один за другим.  «Ну, как там твой Марк Аврелий?» - это было самый любимый вопрос, причем, меня забавлял не столько Аврелий, сколько «твой». Марина деликатно позвонила пару раз, узнать о каких-то общих знакомых, но я прекрасно знала, что ее интересует мое отношение к престарелому ухажеру. Но так как никакого специального отношения у меня не сформировалось, то и говорить было, собственно, не о чем. 
Было раннее утро (11.00 – для меня), когда в доме раздался телефонный звонок. Звонил Марк Моисеевич. Меня всегда поражает в людях способность уже с утра быть радостными и бодрыми, а утренняя бодрость Марика вызвала во мне даже легкое раздражение.
- Ну, Инночка, так нельзя,  вы умны и молоды, а спать допоздна  - это удел людей не вашего круга. Давайте, поднимайтесь и выходите на утреннюю прогулку.
Вот вроде он сделал мне комплимент, «людей не вашего круга», что-то там и где-то польстил, насчет ума и молодости болтнул, а почему так неприятно? Почему так бывает, когда хорошие слова, произнесенные определенными людьми, вызывают омерзение?  И ничего он мне не сделал плохого, неделю назад даже торт принес, а сегодня на прогулку зовет, но отчего-то хочется спорить и возражать, а еще больше – бросить трубку.  Не оправившись как следует от утренней дремы и предшествующей  ночной бессонницы, я вежливо поблагодарила его, но отклонила приглашение на «потом», на неопределенное будущее. Пока я жевала ответ, Марк Моисеич нахраписто стал угрожать, что если не соглашусь, то он поднимет на ноги дом, в котором я живу. Он будет петь патриотические песни его молодости (неужто, «Марсельезу»?), читать стихи современников (не иначе, как Гомера или Овидия), и все же вытащит меня в этот замечательный во всех отношениях день под лучи ультрафиолета. Да, он такой, настойчивый и целеустремленный. Весь его пафос и оптимизм так безжалостно действовали на нервы, что я, дабы отвязаться,  сказала, что подумаю над  его предложением, может быть и когда-нибудь. Закончив наш разговор, я, практически обессиленная этим словесным волейболом, направила конечности в ванную. Чуть успокоившись, и уже начав чистить зубы, я вдруг услышала, как из-за входной двери стали доноситься странные звуки. Честно говоря, жутковатое ощущение. Дом наш интеллигентный, за исключением Толика, алкаша и буйного философа, и с непривычки (Толик в спячке, автоматически отметила я про себя) меня обуял ужас. Со щеткой во рту я, как могла тихо, просеменила к двери. В глазке ничего не просматривалось, но звуки не прекращались. Тогда я решительно и резко открыла дверь, за которой… В общем, оттого, что я резко открыла дверь, стоявший за ней Марк Моисеевич также резко впечатался в нее головой. Картина, представшая передо мной, была настолько идиотской, что могла быть навеяна лишь какой-то дешевой опереттой или больным воображением. На лестничной клетке ничком лежал Марк, раскинув в разные стороны руки и ноги, слева от него валялся какой-то черный чемодан необычной формы, а справа - аккордеон. Вот каких звуков я испугалась - мой утренний собеседник «вполголоса» репетировал свои патриотические песни. И, правда, настойчивый,  любимый ученик Феликса Дзержинского. Абсолют, который в разное время изображал собаку, выскочив на лестницу, тщательно обнюхал лежащего мужчину. Откровенно говоря, я растерялась. Но делать нечего, одна я его не втащу, он мужчина не мелкий, попрошу соседа. Напротив моей квартиры располагались апартаменты некоего деятеля в законе по имени Роман. Жил он тихо и почти незаметно,  видела я его пару раз, да и то в темноте, когда возвращалась с работы. Лица его не помню, не знаю, живет он один или с семьей, дверью никто не хлопает, дверных звонков не слышно, возможно, его и дома нет. Но на мое счастье сосед оказался на месте. Едва я убрала руку от его звонка, как почти неслышно передо мной раскрылась дверь. Сосед, а я была уверена, что вижу его, мужчина лет 50-ти, с заметной плешью на макушке, в очках, за которыми не было видно глаз, вопросительно уставился на меня. Я даже не поняла, чему удивилась больше, отсутствию в его лице удивления или тому, что у моего «законного» соседа такой интеллигентный вид. Интеллигент в законе, не дождавшись от меня каких-либо объяснений, но, вероятно, понявший, что со мной не все ладно (халат, тапки, следы зубной пасты на лице), также молча отодвинул меня рукой и ринулся на лестничную клетку. В рекордно сжатые сроки мой сосед подхватил Марика под микитки и резво втянул его… в мою квартиру. Я суетливо мелкими шажками понеслась следом…
Через десять минут на моем диване  возлежал Марк Моисеевич, над ним нависал мой сосед Роман, я же в распахнутом халате, с кружкой в руке ходила взад-вперед перед моим воздыхателем и брызгала не него водой. Со стороны могло показаться, что я молодой, но довольно упитанный священник, совершающий последнее причастие престарелого отца молодого человека в очках. Сосед, до сих пор хранивший скорбное молчание, вдруг ожил и предложил вызвать скорую. Я внимательно посмотрела на лежащего, который начал постанывать, поудобней устраиваясь на диване. Спаситель услужливо приподнял Моисеича и поправил подушку. Мне вдруг стало четко понятно, что я в своем халате, из-под которого выглядывает ночная сорочка в синих незабудках, выгляжу не очень презентабельно. Ну что поделаешь, я девушка незамужняя, и даже просто одинокая, а кружевное белье я недолюбливаю по причине его неудобства и отсутствия уюта. Поймав несколько раз на себе выразительный взгляд моего вновь обретенного соседа, я рысью отправилась в ванную, где переоделась в свой домашний «смокинг», другими словами, спортивный костюм.
Когда я вернулась, умытая и причесанная, сосед мне даже улыбнулся, да и в комнате меня ждала передислокация Марка Моисеевича. Теперь он уже не возлежал, а просто сидел, откинувшись на мою любимую подушку. Лицо выражало страдания, а в глазах читался упрек, обращенный в мой адрес. Невольный помощник обмахивал его моим веером, и я поймала себя на мысли, что более дурацкого зрелища (за исключением распятого на лестнице Марка с аккордеоном) мне ранее видеть не приходилось. Два здоровых мужика, один на кружевной подушке, другой с опахалом, и я в спортивном костюме – театр абсурда. Тем не менее, я подошла к пострадавшему и присела рядом. 
- Марк Моисеевич, как вы себя чувствуете? Простите меня, я не знала, что это вы за дверью.
Сосед вопросительно на меня посмотрел, потом перевел взгляд на несчастного и промолвил:
- А я подумал, что это ваш папа. Решил, что он музыкант.
- Нет, он не музыкант, и даже не мой отец. 
В этот момент Марк встрепенулся, и стал активно пытаться вскочить с дивана. Мы с соседом ринулись водворять его обратно. Пострадавший хватал моего соседа за руки, отдирал их от себя, лягался ногами, даже хотел укусить его за предплечье. Наконец, моему соседу это явно надоело и, выдохнув «твою мать», он резко врезал Марку куда-то в область шеи, после чего тот кулем свалился на диван. Я задрожала, поняв, что криминальное  прошлое (а может, и настоящее) не отпускает его даже в такой мирной житейской ситуации.
- Что вы наделали? Мало того, что я его дверью, так вы еще на беззащитного старика руку подняли?
- Ничего с ним не случится, проспится и будет как новенький. А пока я вызову все же скорую, а то мне пора идти.
С этими словами сосед вынул из заднего кармана  брюк мобильный и стал набирать номер. Я осторожно, чтоб не раздражать моего нового знакомого, вновь прокралась к дивану и села рядом с  Марком, находящимся в глубоком обмороке. Пока интеллигентный сосед разговаривал по телефону я, наконец, получила возможность его рассмотреть. Если в самом начале мне показалось, что ему лет пятьдесят, то сейчас ему можно было дать не больше тридцати, то ли небольшая потасовка, то ли мое освещение сыграло с ним такую шутку, но даже небольшая плешь нисколько его не старила, скорее, придавала ему вид вдумчивого и образованного человека. Очки, запомнившиеся мне с самой первой минуты, не потеряли своей привлекательности, даже наоборот, они говорили о хорошем вкусе хозяина. Бросив украдкой взгляд в область грудной клетки (если быть точной - пару-тройку взглядов), нижних конечностей, я сделала вывод, что стоящий передо мной мужчина отлично сложен, имеет высокий рост, сильные (бедненький Марк Моисеич!) руки, длинные ноги, и обувь у него довольно изысканная. У меня есть одна особенность, которая мне самой причиняет некоторые неудобства  - я по обуви сужу о людях, ну, не то, чтобы на этом основании рисую себе портрет, просто мне самой важна скорее хорошая обувь, нежели суперская одежда. В моем гардеробе можно насчитать всего несколько приличных нарядов, да и те имеют преклонный возраст, но что касается туфель и сапог, то тут – мое почтение! Обувь, сумки, украшения – вот, где я отрываюсь по полной. И, конечно, духи. Но… не стану отвлекаться. Итак, сосед закончил разговор, после чего повернулся ко мне, слегка пригнулся и заговорил вполголоса – видимо, чтобы не потревожить им самим же ударенного «аккордеониста»:
- Я вызвал  скорую, они прибудут минут через 10, максимум  - 15, так что, расслабьтесь, доверьтесь профессионалам.
- Ничего себе, «расслабьтесь»… А вдруг с ним что-нибудь серьезное? Вы его так резко выключили…
- А вы предпочли бы слушать его игру на баяне?
- На аккордеоне, но это не важно. Я бы предпочла, чтоб он был жив и здоров, пусть даже и с баяном.
- Слушайте, - сосед явно вскипел, - какого черта вы позвонили в мою дверь? По-моему, этот гармонист именно под вашей дверью так удачно упал в обморок, я же к этому не имею никакого отношения. Я вызвал скорую, они приедут и заберут вашего приятеля, и избавят вас от угрызений совести…
- Упал под моей дверью, да, я не отрицаю, даже больше скажу – упал, ударенный моей дверью. Но никто не просил вас бить его кулачищем…
- Успокойтесь, я много лет занимаюсь восточными единоборствами, я знаю, куда и как бить, после моего, как вы выразились, «кулачища»,  он ничего и не вспомнит.
В этот момент в дверь стали настойчиво и требовательно звонить. Я метнулась к дверям и с облегчением увидела в проеме двух женщин в белых халатах. Они деловито и энергично ринулись в комнату, не сняв обувь – отметила я про себя. Одна из врачих, полная симпатичная женщина с суровым выражением лица, решительно отодвинула моего соседа в сторону и присела возле Марика. Другая, худощавая и веснушчатая, поставив чемодан с крестом на стол, стала выжидательно смотреть на свою коллегу. Суровая докторша схватила лежащего за руку, нащупала пульс, параллельно отдала распоряжение, после чего худощавая открыла чемодан и вынула оттуда тонометр.  Выполняя нехитрые процедуры, старшая  - та, суровая – стала задавать нам вопросы о причинах, по которым «пациент» оказался на диване. Перебивая друг друга, мы с соседом, вкратце изложили все, что случилось сегодня утром. О втором ударе, я, разумеется, промолчала.
Докторша, вынув стетоскоп из ушей, повернулась ко мне:
- Вы знаете, где он живет?   
- К сожалению, нет, но могу узнать.
- Забирать его к нам не стоит, он уже приходит в себя, просто, пусть полежит пару часов. Ваш муж  сможет отвезти его потом домой – ему нужен будет постельный режим до завтрашнего утра.
- Мой муж.., - я ошарашено посмотрела на соседа, - ну да, мы сможем, я отвезу… отвезем.
Сосед, никак не отреагировавший на мое замешательство, вмешался:
- Я  смогу отвезти пострадавшего, но не через два часа, а через час, у меня много дел.
Докторша  неодобрительно посмотрела на «мужа» и покачала головой. Затем перевела недобрый взгляд на меня, а я, глупо улыбаясь, зачем-то пожала плечами и сделала губами нечто, напоминающее то, как делают мужчины во время бритья. Веснушчатая вздохнула и села к столу, вытащила из чемодана пачку бумаг и принялась что-то строчить на одной из них. Сосед, нахохлившись, переминался с ноги на ногу, и внимательно следил за тем, что пишет женщина. Увидев что-то его заинтересовавшее, он вдруг ткнул пальцем и спросил: а это для чего? Главная докторша обернулась, бросила мимолетный взгляд в рецепт, и воинственно вскинула голову:
- Вы  - врач?
- В некотором роде….Имел дело с медикаментами.
- Ах, имели дело?! Ветеринар, что ли? Все когда-то имели дело с лекарствами…
- Поэтому и интересуюсь, для чего этот препарат?
- Для нормализации давления, устраивает?
- А почему вы мне грубите?
- А потому, что вы даже не хотите отвезти домой отца вашей жены, пожилого человека!
- Что?
Тут у соседа отвалилась челюсть, он, беспомощно разводя руками (я приготовилась вновь услышать «твою мать»), глядел на меня выпученными глазами, что мне даже стало его жаль. Я, как могла, живо обрисовала эскулапам ситуацию, после чего старшая стала еще суровее.
- Извините… Но это не дает вам право отказываться везти пожилого человека домой.
В этот момент Марк Моисеич закряхтел – сказался укол, сделанный худощавой во время стихийного спора, и хмурая докторша вдруг заговорила с ним, как с младенцем.
- Ну, как мы себя чувствуем? Как наша головка? Не тошнит? Посмотрите на меня внимательно, глазки  - на меня, вот, умничка!
Марк растерянно хлопал бельмами, посматривая то на доктора, то на меня, то на соседа. Он явно не понимал, что происходит, и не помнил, что предшествовало его горизонтальному попаданию на мой диван. Я подошла поближе и улыбнулась. Сын Моисея вдруг встрепенулся, что-то забормотал, захныкал и стал махать на меня рукой. Было понятно, что видеть меня он не хочет.  Доктор стала успокаивать его в тех же приторных выражениях, тут сосед не выдержал, буркнул «сообщите, когда будете готовы», и вышел из комнаты. Входная дверь хлопнула, докторша укоризненно посмотрела на меня и продолжила вести реанимационные работы с горе-гармонистом. Я, пятясь задом, отправилась на кухню, где поставив чайник на плиту, без сил рухнула на диван. Закрыв глаза, я откинулась на спинку, и круговерть мыслей пронеслась в моей больной голове. Из забытья я вынырнула благодаря свистку чайника. В это же время меня позвали, точнее, окрикнули, и я вернулась в комнату. Марк Моисеевич смирно сидел на диване.  Когда я вошла с подносом в руках, он поднял голову и посмотрел на меня. В этот момент у меня задрожали руки, взгляд, который был направлен прямо мне в глаза, я вспомнила, знала его давно. Именно так смотрела на меня моя мама, на протяжении долгих лет, особенно в те моменты, когда мне приходилось оставлять ее одну (набеги на аптеки, эпизодические посещения рабочего места). По возвращении меня приковывал к месту полный детской надежды, какой-то веры в мое могущество, умение решить все проблемы, и тихая радость от самого факта моего появления на пороге, взгляд. Господи, подумалось мне, неужели у всех немощных людей есть что-то общее?! Марк, хоть и стал таковым на короткое время, как-то быстро схватил самую суть этого состояния, во взгляде  было столько беспомощности, что у меня заныло слева. Докторша ретиво выхватила у меня поднос с чаем, и, обняв меня за плечи, усадила на стул. Де-жа-вю, подумалось мне, несколько лет назад, на этом самом диване лежал другой человек, родной человек, но смотрел на меня точно так же, глазами больной собаки. Неужели во всем я так и буду искать похожести, и абсолютно все, что меня ждет в будущем, я буду отождествлять с так и не отпустившим меня прошлым?
Усталость прибила меня к стулу, я почти не помню, как уводили под руки Марка, обрывками помню какие-то слова, произнесенные соседом, докторами, когда я вдруг очнулась  - дома уже никого не было. Так лучше, подумалось мне, одной, без объяснений, обид и недоговоренностей. И  - невыговоренности.  Попервоначалу ты думаешь, что все понимаешь, с годами  - даже спустя месяцы – ты перестаешь понимать, как, по какому праву, ты оказался под одной крышей с совершенно чужим тебе человеком? Не хочу больше, не буду. Пусть играют под дверями других женщин! И вообще, оставьте меня в покое!
          
***


Утром у меня чесались руки – позвонить ударенному дверью Аврелию или  затаиться. В тот же вечер, когда на моей лестничной клетке разыгралась драма, мне по очереди позвонили  Иветта («ой, Инночка, что же это делается?!») и Марина. Подруга сразу предложила приехать, едва услыхала мой мертвый голос, но мне не хотелось ни  с кем разговаривать, и потому я прямо сказала – хочу спать. Заснуть удалось после валокордина. Абсолют всю ночь охранял мой покой в позе сфинкса, на каждый мой переворот реагировал раскрытием одного глаза и недовольным выражением на усталой морде.   
Начать день пришлось с похода в магазин, мне требовался кофе, коту – рыба. Нацепив на себя какие-то шмотки, я осторожно, тихо, приоткрыла дверь. Осмотревшись и убедившись, что соседа нет на лестнице, также неслышно закрыла дверь и стала спускаться вниз – с носка на пятку. Почти спустившись до второго этажа (моя квартира – на пятом), я, с облегчением выдыхая воздух, нос к носу столкнулась с моим соседом. Встреча была неожиданной  - я боялась ее и потому где-то подсознательно ждала чего-то подобного – и соседу явно было неприятно. Он остановился, соорудил на лице что-то наподобие улыбки, и поздоровался. Я ответила хриплым голосом, потом попыталась поблагодарить его за находчивость и поддержку. Мужчина смутился и махнул рукой, мол, не стоит. В руках у него был внушительный пакет, по очертаниям  я догадалась, что внутри находится хлеб, пакет молока и еще куча чего-то разноцветного и, наверное, вкусного.  Сосед вдруг сказал:
- Вчера столько всего случилось, я забыл представиться…
- Я знаю, вас зовут Роман, - не дала я договорить ставшему вдруг любезным соседу, демонстрируя свои осведомленность и активное участие в общественной жизни дома.
-Нет, вы ошибаетесь, Романом звали бывшего владельца квартиры, которую я недавно приобрел, меня зовут  - Марк.
- Не может быть, - я даже подскочила на одном месте.
-Почему? – удивился уже второй Марк за последние сутки.
- Ну, просто… Вы - Марк, и мужчина с аккордеоном – тоже Марк, как-то много вас на один квадратный метр, не находите?
- А я решил, что мне послышалось, когда вы говорили «Марк Моисеевич».. Не может быть таких совпадений…
- Значит, может,  - кокетливо продефилировала я мимо оторопевшего соседа. – Приятно познакомиться, - пропела я снова и, бросив на мужчину взгляд роковой женщины 52-го размера, с достоинством удалилась вниз по лестнице. 
Так шла я, с гордо поднятой головой почти до магазина, когда завернула за угол – расслабилась. Черт, отчего это его родители не обладали хоть какой-то фантазией? Или кроме Марка они не знали других не менее достойных имен, например, Иоанн? Что за библейское умопомрачение! Ну, Моисеевич – понятно, в его время, если ты еврей – то обязательно Марк или Соломон. Но сегодня есть масса  прекрасных имен, Георгий, Даниил, ну там, Макс. Нет, Максы - подлецы и аферисты. Ага, напевала я себе под нос, Максы – аферисты, Марки – аккордеонисты. Проходя мимо витрины магазина стройматериалов я вдруг застыла. Начищенная до блеска витрина отражала круглое тело в длинной юбке, сверху этот биологический шедевр венчала головка со стянутыми волосьями, а потому казалось, что голова – азиатская дыня, плавно переходящая в плечи. А где же шея, возмутилась я про себя. Где моя боттичеллиевская шея, которая гордо носила неглупую голову с пышными кудрями? Внезапно остро и во всем великолепии  промелькнула сцена на лестнице – высокий стройный мужчина спортивного телосложения и кубышка с дыней, которая почему-то решила, что ей дозволено кокетничать и сверлить взглядом привлекательных самцов. Мамочки, охнула я, представляю, какой я кажусь этому Марку дубль два.  Нет, гнать от себя эти мысли, прочь от витрины. 
Придя домой, я первым делом накормила кота, который встретил меня душераздирающим мяуканьем, а потом, с чистой совестью заварила себе кофе и уселась с большой кружкой за стол. Сделав пару глотков, я поняла, что жизнь, в общем-то, неплохая штука. Так, попивая  кофе, я возрождалась к новой жизни. На дне осталась гуща, я поболтала ее в чашке и вспомнила, как год назад, вот так же на кухне сидели я и Он, на столе стоял кофейник, в вазе – горький шоколад (Он очень любил именно горький шоколад с кофе и коньяком), света в доме не было по причине какой-то аварии. Мы сидели друг напротив друга, я была абсолютно счастлива, Он позволял дотрагиваться до своих рук, мы вполголоса говорили о каких-то глупостях. Нет, не о глупостях, стоп, мы говорили о литературе.  Он еще тогда обиделся на меня за мои высказывания относительно «любви» мужчин к интеллектуальному чтиву. В моей чашечке (в Его присутствии я всегда пила кофе из миниатюрных фарфоровых чашек!) осталась только гуща, и Он предложил мне погадать.  Пока лишняя жидкость стекала из перевернутой  емкости, Он, держа меня за руку, решил заняться мои образованием.
- Ну, вот что ты сейчас читаешь?
- Я уже давно ничего не читаю, я перечитываю.   У меня сейчас неподходящее состояние для  усваивания новой информации. Ну, не лезет в голову и все тут.
Он насмешливо посмотрел на меня и развел руками – ну, да, понятно, нужно ж голову иметь, чтоб в нее что-то вместилось. Не знаю, может, это мнительность, но мне всегда казалось, что в его снисхождении есть что-то обидное, ну как в отношение хомо сапиенса к лягушке – брезгливость, неприятие и отстраненность.
- Мне было бы приятно,  если бы ты как-то развивалась.
- А зачем тебе развитая женщина? На ее фоне непосамоутверждаешься.
- Тьфу, ты…
Я  поняла, что не на шутку разозлила Его. Он выдернул свои руки из моих, взял пачку сигарет, вытянул одну – и с жадностью затянулся. У меня было виноватое выражение лица (наши разговоры все чаще заканчивались именно таким моим выражением), а Он уставился на картину, которая ааккурат располагалась над моей головой – натюрморт с кувшином и фруктами. Чувствуя собственную ненужность и еще большую неполноценность, я попыталась загладить свою вину тем, что несмело взяла его руку и поцеловала в ладонь. Он вопросительно взглянул на меня, выдохнул дым, резко встал и обнял меня. Каждый раз после ссоры или даже такой глупой размолвки у нас случался приступ страсти. Мы начинали жадно целоваться, затем неслись в спальню, где вся эта страсть достигала апогея и логического конца. Затем, лежа в постели, мы продолжали начатую до приступа тему, причем, я, даже будучи уверенной в своей правоте и несогласной с его позицией, признавала свою ничтожность, отсутствие фундаментальных знаний и просто бабское несовершенство. Так было почти всегда, но в этот раз, лежа в постели, у меня было ощущение, что я проиграла, сдалась, нет, не здесь  - на ложе любви, а вообще, в отношениях с Ним. Покоясь на его руке, я слушала, какая я, в общем-то, ординарная бабенка, которую нужно пороть и почаще.. ну, в общем, совокупляться. Он никогда выражений не выбирал, мне всегда нравилась такая непринужденность, но сейчас его солдафонские словечки привели меня в ярость. Постепенно леденея, я спросила, а как мне бороться с моим несовершенством, а то я  постоянно проигрываю на его фоне. Он  легко рассмеялся, поцеловал меня в макушку и довольно произнес:
- Тебе не нужно ни с чем бороться, воспринимай это как данность  - ты всегда будешь проигрывать на фоне уверенного самца.
- Или самцов…
- В смысле? Каких самцов?  - он даже привстал и посерьезнел.
- Ну, сам посуди, я такая вся несовершенная, ты такой замечательный во всех отношениях, интеллектуал, и в один прекрасный момент я тебе наскучу. Если уже не наскучила…
-Ну-ну, продолжай.
- А когда я тебе наскучу - ты меня бросишь…
- Брошу? Я похож  на посредственного мужичонку? Я не могу бросить, я просто оставлю тебя  наедине… с твоим несовершенством, - он явно издевался.          
- Хорошо, ты меня оставишь, - стараясь не заводиться, продолжила я. Но я могу встретить другого самца, который тоже захочет пороть и …ть меня, хотя бы два раза в неделю. Уж для этих целей я, наверное, сгожусь?    
Говоря, я тряслась как в ознобе. Он вдруг взял меня за подбородок и дернул рукой вверх. Я старалась не смотреть в его лицо, глаза были полуприкрыты, по щекам катились злые слезы. Он чмокнул меня в закрытые глаза и прижал к себе. Меня пробило. Если бы Он в этот момент продолжил свои издевательские рассуждения, я бы, наверное, сорвалась на крик, мы бы поругались, разбежались, как минимум, на неделю. Это было ожидаемо с моей стороны, но то, что Он купировал в зародыше скандал, обнял меня как ребенка, привело меня в замешательство. Почти опухнув от недоговоренного, я постаралась вырваться из его крепких рук, но у меня ничего не вышло -  объятия были железобетонными. Так я и проревела на его груди, а когда успокоилась, мы вновь отправились на кухню – пить чай.
Уже здесь, в тепле и уюте, Он щелкнул меня, расслабившуюся,  по носу:
- Запомни, никаких самцов  рядом я не потерплю. Ты годишься лишь для меня, и я, не самец, а Человек,  сам буду решать – когда пороть, а когда - … любить. А пока почитай умные книги, чтоб было о чем с тобой поговорить.
- Какие, например?  - устало спросила я.
- Тебе  - списком? Камю, Гессе, вот, Ницше почитай, для тебя там будет много интересного.
- Ницше я читала, признаюсь, его философия для меня, как мертвый груз, ни удовольствия, ни толка,  – сама не замечая, я снова начала заводиться.
- Ясно. Вот тебе и разница между самцом и человеком…
- Да никакой разницы! Самец, начитавшийся умной литературы, все равно, что прикрытый фиговым листком. Да-да, именно так, твои книги – это твой фиговый листок. Вот всего полчаса назад, там, в спальне, ты не выбирал выражений, в приступе страсти ты не выдыхал мне в ухо тренсцендентность, дуализм или иррационализм. А когда облачился, пожалуйте, Ницше, Кант и Гегель.
- Какой еще Кант?
- Какой-какой, Иммануил, вот какой!
Он выдержанно допил чай, промокнул губы салфеткой, встал, задвинул стул (я как в замедленном кино наблюдала за его движениями), нагнулся и поцеловал меня в щеку. Да, именно, в щеку, своими высушенными салфеткой губами, повернулся и вышел. И впервые за все время наших отношений, я, которая допивала его недопитый чай, доедала за ним бутерброды, вдыхала аромат его сорочек, старательно отерла ладонью след на щеке. Невидимый, но ощутимый след. А затем встала и тщательно вымыла чашку, из которой Он только что пил чай.

***

 - Марк Моисеевич, вы прелесть, я давно столько не смеялась.
Я сидела на качелях посреди большой зеленой площадки, а Марк Моисеевич старательно меня раскачивал. Вот уже в течение трех дней я находилась в пансионате, путевку в который Марк достал по большому блату. После его падения на моей лестнице я все же нашла в себе мужество и позвонила, чтобы справится о его самочувствии. Несостоявшийся исполнитель серенад для виду немного помучил меня, а затем все же простил и тут же, не отходя от кассы, пригласил провести пять дней в лесном пансионате. Мне было неловко отказывать человеку, которому я доставила (невольно!)  столько неприятностей. И потому Марк Моисеевич теперь качал меня на качелях и рассказывал старые еврейские анекдоты.
- А вот этот, Инночка. Мойша, што это ви таки такой молчаливый?  А Мойша и отвечает:  нечего мине делать, в такой холод витаскивать  руки из карманов. 
Мы оба хохотали до слез, привлекая внимание окружающих.
В первый же день мой спутник решил произвести на меня впечатление, и сразу же, по приезде, направил стопы к  директору пансионата. На того подействовал солидный возраст и самоуверенный вид Марка Моисеевича. Не вдаваясь в подробности, Марк в общих чертах обрисовал сферу своей деятельности, что так же представило его в  выгодном свете. Мое присутствие директору пришлось объяснять практически жестами, так как мой статус никак не вязался с обликом высокоморального престарелого общественного деятеля или очень солидного работника управленческого аппарата. Однако номер, состоящий из двух отдельных двухместных комнат, нам выделили, и вот уже три дня я имела удовольствие еженощно слушать громкий и бессистемный храп моего соседа. По утрам Марк Аврелий выходил из комнаты завернутый в простыню на манер римской тоги, то есть через плечо, снизу выглядывали тонкие и уже безволосые лодыжки во вьетнамках на толстой каучуковой подошве, так что если бы не очки, сходство с потрепанным римским патрицием было бы полным. В такой торжественной экипировке  «патриций» неторопливо следовал в ванную, где плескался, фыркал и громко полоскал рот в течение получаса.  Выходя, он приветствовал меня и приглашал зайти в ванную, извиняясь, что занимал пространство слишком долго, а «женщины ждать не должны». Я всячески  отнекивалась, тянула время, жаловалась на бессонницу (он в ответ  - на жару), в общем, делала все, чтобы не зайти в ванную сразу после мужчины, выжидая, когда выветрятся «следы» его пребывания.  Когда тянуть было уже нельзя, я заходила и тут же принималась за генеральную уборку помещения с применением хлорсодержащих средств (благо, эти бутылочки «приехали» в  объемной сумке вместе с остальным моим багажом).  И только после двадцатиминутного марафона с тряпками и губками я могла заняться личной гигиеной. Исчерпав оставшиеся после бессонной ночи силы  - в ванной, я, полумертвая, отправлялась во дворик пансионата и плюхалась на железные качели, прячась под полосатым зонтом от уже палящего с раннего утра солнца. Марк приносился довольно резво, делал стойку и иногда плюхался рядом со мной. Качели от перегрузки пронзительно скрипели, но моего спутника это не смущало. Он начинал расспрашивать меня о моем прошлом, о браке, даже о детстве. Я старалась отвечать односложно, не рассусоливая  болезненные для меня темы, но о детстве говорила с охотой, даже самостоятельно вспоминала о смешных для меня теперешней знаковых моментах.
- А вот я почти не помню, что было двадцать лет назад, но прекрасно помню, как меня, четырехлетнего, привели в детский сад. И воспитательницу помню, Раису Алексеевну, замечательная была женщина, она меня читать учила, и даже немецкому языку.
- Я помню почти все. Особенно как написала контрольную по русскому языку на тройку, расстроилась и решила, что дома будут «война и мир». Помню, договаривалась с подругой, чтобы переночевать у нее, решила из дома уйти…
- Не может быть, вы так боялись родителей?
- Не то, чтобы боялась, но неудачи по математике их не так волновали, как неуды по гуманитарным предметам. Папа-технарь давно смирился с тем, что я в этом смысле уродилась не в него.
- А мой отец был профессором медицины и всегда мечтал, чтобы я стал врачом, хоть каким-нибудь, да хоть ветеринаром, лишь бы имел отношение к врачеванию. А я вот сначала по комсомольской линии, потом – по партийной….
- Когда все же пришла домой, первым, кого увидела, был папа. Он был такой радостный, купил билеты на концерт каких-то московских писателей-сатириков, и вечером мы всей семьей должны были выйти в свет.
- А я Арканова люблю, но он в последнее время как-то сдал…               
- Глядя на счастливого папу, наряжавшуюся маму, я не смогла и слова вымолвить о своей тройке. Жили мы трудно, и билеты на столичных знаменитостей были для нас большим счастьем.
- У нас была машина, Газ-21, такая вся сверкающая, и в школу меня отвозил водитель, одноклассники о-о-очень уважали.
- А я в школу ездила на метро, была всегда крупным ребенком, меня даже мужики в толкотне за попу щипали. Родителям всегда была «благодарна» за воспитание  - никогда не могла дать отпор хаму.
Так, предаваясь воспоминаниям мы направлялись в столовую, где неторопливо завтракали, выпивали безумное количество чая, беседовали о литературе, кино, иногда, о политике. Затем, дабы растрясти съеденное, шли в лес, где часа два активно передвигались среди деревьев, кустов, горы мусора и назойливых насекомых. Все это время я выслушивала в свой адрес огромное количество комплиментов: и умная, и сдержанная, и уравновешенная, и красивая, что мне необходимо вести богемный образ жизни (мундштук и собачка?), окружать себя шикарными предметами (джип?), и общаться с достойными людьми (Марк Моисеевич?). Еще более активно я неслась из леса к зданию пансионата, чтобы проникнуть в свою комнату и остаться наедине с собой. Да, пришлось признать, что общественно-коллективный отдых – не про меня. Все хорошо в меру, хочется домой. 
Обед начинался  в два часа, и на протяжении еще полутора часов я имела удовольствие слушать о Фейхтвангере, Берия, Сталине, и о том, как было бы здорово, если б «у руля» сейчас стояли люди подобного масштаба. Мои исторические познания не смогли бы удовлетворить искушенный вкус Марка Моисеевича, а потому я сочла за благо молча и заинтересованно кивать головой в особо эмоциональных местах. Когда молчать уже было нельзя, я глубокомысленно разводила руками в стороны, и произносила что-то вроде  «ну, да, естественно»  или «а как же?».
После обеда, как я убедила Марка Моисеевича, необходимо пару часов подремать. Вначале он пытался меня образумить и гнал меня на многокилометровые прогулки, однако, увидев, как обреченно, без энтузиазма  я волоку свои ноги по тропинкам, оставил меня в покое.
«Вам, Инночка, необходимо скинуть килограмм двадцать», - начинал меня воспитывать Марк Моисеич. Но, увидев, каким тяжелым взглядом я собираюсь его припечатать, тут же суетливо добавлял: «И мне тоже. Мы с вами, дорогая, должны вернуться домой похудевшими, загорелыми и бодрыми». О Господи, думала я, зачем тебе этот пансионат, ты и из города уезжал довольно бодрым, как будто не тебя ударили стопятидесятикилограммовой  дверью?!
Вечерами Марк Мисеевич пару раз порывался пригласить меня на дискотеку, но я твердо заявила, что трястись перед местным населением под ритмичную музыку  - выше моих сил. Моисеич с жаром стал меня переубеждать, мол, надо быть выше стереотипов, если тебе хочется танцевать – надо идти и танцевать. Говорить долго, значит,  провоцировать собеседника на спор, пришлось быть краткой, но жесткой: я сказала, что танцевать  не хочу.
… В период моего «дозамужества» меня как-то пригласили на вечеринку к моей  не очень близкой, но хорошей знакомой по имени Дина. Я пришла не одна, а с Аллой, она в ту пору уже была замужем, с дитем, но меня сопровождала аккуратно, оправдывая свое любопытство  заботой обо мне. 
Моя знакомая была рада меня видеть до зубовного скрежета, еще больше она «обрадовалась» Алке. Подруга,  женщина прямолинейная, никогда не любила хозяйку дома и не пыталась это скрыть, но ради меня улыбалась и изображала радость сверх меры.   Дело в том, что вечеринка была новогодняя, и если бы не наш шеф, который спонсировал мероприятие (Дина вызвалась предоставить свою квартиру под это дело), меня бы здесь не было. Все знали, как мы друг друга ненавидим, правда,  открыто  мы этого никогда не демонстрировали, но я знала, что в кулуарах Дина распространяет обо мне сплетни и говорит, что я ей перманентно завидую – ее красоте и трудолюбию. Конечно, подобные разговоры вызывали у меня только веселье, но Дину это не останавливало, был период, когда она внушала работникам, что у меня с шефом роман. А все из-за того, что мой начальник подвез меня пару раз домой, да и то в те разы, когда маме было особенно плохо, и она звонила в офис с просьбой приехать  поскорее.  Разумеется, я срывалась с места, ловила такси, а если шеф в это время тоже ехал домой, то он, выяснив, в чем дело, без лишних вопросов и за считанные минуты доставлял меня до дома. В общем, отношения у меня с хозяйкой дома были не ахти, а Алка из солидарности стала также люто ненавидеть ее и при каждом удобном случае старалась сказать ей какую-нибудь гадость. Вот и в тот день, зайдя в квартиру, Алла первым делом сделала хозяйке сомнительный комплимент.
- А что ж вы ресторан не сняли? Денег пожалели?
- Алла, ну ты скажешь тоже! Шеф у нас щедрый, тебе все скажут, вон у подруги спроси. Просто дома – уютнее, интимнее, - сделала упор на последнем слове Дина.
- Ну да, согласна, - кивнула Алла. Мы тоже, я помню, в студенческие годы собирались по домам, потискаться по углам, но мы были все в поиске самцов. Ты, как я смотрю, до сих пор в поиске, твоя что-ли идея насчет дома?
Дина не нашлась, что ответить, криво улыбнулась и ушла на кухню. Мы с Аллой прошли в гостиную, полную народа. Кроме работников нашего офиса здесь были еще несколько незнакомых мне человек. Преимущественно, мужского пола. Пока мы с Алкой рассаживались на диване, к нам уже подошли несколько наших ребят с бокалами. Надо сказать, что молодые люди нашего офиса относились ко мне замечательно, мы постоянно перекидывались приколами, анекдотами, я всегда выслушивала рассказы об их проблемах, любовных переживаниях. Они охотно делились со мной кофе, я с ними – выпечкой собственного приготовления, никогда на молодежь не доносила, даже если и был повод, а потому снискала у них уважение. Несмотря на разницу в возрасте – что-то около 10-15 лет, мои юные коллеги старались оберегать меня от волнений и забот, бегали для  меня в магазин, провожали  - если надо – домой, и были частыми гостями в моем доме… до определенного времени.
Среди молодых людей,  подошедших к нам, выделялся один мужчина среднего возраста, высокий, подтянутый, со светло-карими глазами. Одет он был  очень аккуратно, но как-то без изюминки. Хотя мой наметанный глаз сразу отметил, что все, начиная с сорочки и заканчивая носками – вещи брендовые. Ну, ясно, подумала я про себя, человек от себя в восторге. Ребята шумно что-то обсуждали, Алка смеялась их шуткам, а мужчина, улыбаясь смотрел мне в глаза, и я поняла, что не могу отвести от него взгляда. Наконец, кто-то встрепенулся и представил нас друг другу. Он быстренько уселся на освободившееся рядом со мной место, и на меня потянуло очень модным парфюмом. Когда я поворачивала голову в его сторону, то натыкалась на часть щеки, гладковыбритой, вероятно, бархатистой, и душистой. Он постоянно наклонялся ко мне, когда хотел сказать что-то, адресованное конкретно мне, и из-за количества таких наклонов можно было сделать вывод, что вторую часть этого вечера он посвятил именно мне.
- Инна, а как вы относитесь к кино?
- Как зритель, люблю смотреть хорошие фильмы…
- Она с нами долго беседовала на тему «Почему не нужно смотреть «Голубую лагуну», - это один из наших работников хохотнул.
-Правда? – заинтересовался Он. А я помню, что в юности смотрел этот фильм и с удовольствием. А как вы к моде относитесь?
- А вы из разряда интеллектуалов-эстетов?  - это уже Алла вступила в полемику, но по ее глазам вижу, что внешность мужчины произвела на нее впечатление.    
- Что-то в этом роде…
- А сорочка у вас дорогущая, наверное?  - Алка решила не упускать добычу живой - пусть не убьет, но хотя бы ранит.
-Не дешевая, люблю красивые вещи. А вы, - тут он нагнулся ко мне, - каких модельеров предпочитаете? Тьерри Мюглер, Донна Каран?
- Стив Мартин, - выпалила я, не моргнув глазом. 
Мужчина открыл было рот, но тут же передумал. Я злорадно про себя отметила, что растерянность мелькнула в его глазах, чуть-чуть, на долю секунды.
Видимо, наш разговор показался молодежи не интересным, и я вдруг обнаружила рядом с собой лишь нового  знакомого и Аллу. Мой собеседник легко встал и вновь склонился к моему лицу.
- Давайте потанцуем, это моя любимая – «Отель «Калифорния».
Не знаю, что на меня нашло, но я послушно, как баран на заклание, пошла за ним в середину комнаты. Он обнял меня за спину и слегка прижал к себе, не нагло, но и не слабо. Его подбородок оказался на уровне моих глаз, передо мной застыло его горло, ямка в вороте рубахи. Мне показалось, что я опьянела, хотя выпила всего полбокала белого вина. «Ну и Новый год, блин, называется, мечтайте скромнее.  И что я с тобой делать буду?».  Между тем, Он что-то говорил, вполголоса, иногда подпевал группе Eggls, спиной я чувствовала, как его рука иногда срывается с места и, пройдясь между лопатками, возвращается обратно. Так мы танцевали довольно долго (никогда бы не сказала, что бывают такие длинные композиции!), за это время успели рассказать друг другу о себе самое главное и даже второстепенное. Когда музыка закончилась – а с ней и мое терпение – новый знакомый подвел меня к дивану и, извинившись, отпросился на пару минут. Алка многозначительно на меня посмотрела, а когда он отошел, гаркнула мне в ухо:
- Смотри, какой мужчинка! Клад! Не упусти, интеллигентный, симпатичный, чистюля, сразу видно, да еще одет как картинка.
 - Ты так говоришь, как будто он мне сделал предложение, ну, потанцевали, и что? Это повод бить в колокола?
- Да понятно все, он т-а-ак на тебя смотрел…
-Что – правда? Ты не шутишь? – мне показалось, что сердце выпрыгнет из моей многострадальной груди.
- Чтоб я сдох, - торжественно надкусила свой большой палец Алка и расхохоталась.      
Мы обе еще долго смеялись, причем, даже тогда, когда уже смеяться было не над чем. Вероятно, от нервного напряжения, которое я испытала во время танца, здесь, на диване на меня напал приступ идиотского веселья. Когда Он вернулся к месту нашей дислокации, на наших с Аллой лицах все еще блуждали полуулыбки, а мои горящие щеки свидетельствовали об одном – цвет лица, по меньшей мере, малиновый. Мой ухажер вновь присел рядом и начал говорить, медленно, выверено, как-то по-книжному, избегая крутых поворотов. Меня его речь завораживала, я готова была до утра слушать его мягкий, но мужественный голос. Он что-то спрашивал, я отвечала –к месту или нет, уже не помню, даже не помню, о чем мы в тот новогодний вечер говорили, главное, что музыка его голоса стала мне родной до корней волос, мне было все равно, что было со мной до этой встречи, мне было плевать на все, что происходило в моей жизни до сегодняшнего вечера. Это волшебство было каким-то возвышенным и плотским одновременно, потому что его голос, запах, руки, выглядывающие из длинных рукавов сорочки, оттенок его кожи  - все меня возбуждало, будило во мне забытую женственность, даже, кошачьи повадки. Долго бы длился  этот гипноз, не знаю, но Алла вдруг заторопилась домой. Она преувеличенно резко вскочила с дивана, быстро подошла к Дине, еще к каким-то людям, поулыбалась, а затем  вернулась ко мне.
-Инн, нам пора, домой еще добираться.
- Я вас провожу, я за рулем, не беспокойтесь, - это ввязался Он.
- Ну, что вы, после спиртного мы вам не доверим наши драгоценные жизни, - рассмеялась Алла. Я встала, и стала поправлять смятую юбку. Нарочито медленно я взяла свою сумку, вынула оттуда зеркальце и, зная что увижу, взглянула на свое отражение. Но то, что я увидела, меня ошеломило. На меня смотрела удивительно красивая женщина, с розовыми щеками, чистыми глазами, а взгляд… В общем, что с людьми либидо делает, подумала я. Волосы, которые обыкновенно торчат в разные стороны, оказались блестящими кудрями, отливающими медью. Судя по тому, как Он смотрел на меня, я того стоила. Алла тянула меня на выход, я медленно ступала следом, а Он, замыкая нашу композицию, попросил позвонить ему в любое удобное для меня время. Уже в прихожей мужчина написал на листке из блокнота номер телефона и протянул его мне.  Поколебавшись с минуту, я уверенно вбила первый гвоздь  в мост наших отношений – взяла листик и положила его в сумку. Алла все это время молча наблюдала за всеми манипуляциями, а когда шесть цифр  - код моего счастья – оказались в сумке, стала энергично  прощаться. Уже на  лестнице, нас вновь обуяло веселье. Отсмеявшись, Алла погрозила мне пальцем:
-Ах ты, тихоня, какого парня закадрила! Уважуха, мать, грамотно ты его, без лишних движений.
- Это не я его, а он меня. Просто наваждение какое-то.
- Слушай, ты ж модой никогда не увлекалась, кто это Стив… как его?
- Стив Мартин… Это первое, что пришло мне в голову, он не модельер, а американский комедийный актер, я вчера какой-то фильм с
ним смотрела, вот и отпечатался в памяти.
Тут нас прорвало, и мы стали хохотать как сумасшедшие. Выйдя из подъезда, мы остановились и, не сговариваясь, стали вдыхать морозный воздух. Господи, как можно жить в таком совершенстве?      
-Что ты там пробурчала?  - это Алла выдохнула.
- Говорю, как можно жить, не замечая каждую минуту такого совершенства? Надо молиться на этот воздух, на этот мороз, синее небо и белый снег, не считаешь? 
- Молиться надо только на себя. Будешь здоровой – будет тебе и воздух, и снег, колготки, и хлеб с сыром.
- Тьфу, какая ты пошлая женщина.
Ввалившись в ожидающее нас такси, мы, смеясь, тронулись с места. Где-то внутри, очень глубоко, я почему-то подумала, что после этой встречи моя жизнь круто изменится, и все будет по-другому – лучше или хуже, не знаю, но точно не так, как сейчас. Меня будоражила сама эта мысль, было страшно, интересно, как перед запечатанной коробкой с подарком. Я не знала, о чем сожалеть – о настоящем, или о том, как может быть. Но поворачивать было поздно. Ты попалась, сверлило в мозгу, ты попалась. Завтра я позвоню – и черт с ним!
- С кем? Ты сама собой разговариваешь, - повернулась ко мне Алка.
- Все хорошо, все хорошо, - кивнула я подруге. С бессмысленным существованием, вот с «кем», подумала, но не произнесла я вслух.   

***