Душа старинного города. Елец

На фото: Вознесенский собор в Ельце

Рассказ

                Где-то есть город – тихий, как сон,
                Былью тягучей по грудь занесён.
                В медленной речке вода как стекло,
                Где-то есть город, в котором тепло.
                Наше далёкое детство там прошло.

                Песня Эдиты Пьехи


     В детстве я не знала других городов, кроме своего родного Ельца. Разумеется, я бывала в разных городах – в Волгограде, Воронеже, Задонске, а в Москву ездила даже два раза, но узнать её, понять, почувствовать за одну неделю не успевала.
     В столице меня приводили в восхищение старинные здания, уже знакомые по книгам и открыткам. Я смотрела на них с благоговением и восторгом, так же, как на картины в Третьяковской галерее, которые были и остаются для меня главным национальным сокровищем. Так нас воспитывала школа: никаких богатств, кроме искусства и литературы, мы тогда не признавали, да и не было у нас других богатств.
     В огромном городе у меня возникало ощущение, что я попала в сказку, где буквально всё – необыкновенное, важное, ценное. Я знала, что Москву надо любить: она прекрасна и дорога нам всем «по определению», как говорят математики, потому что – «дорогая моя столица, золотая моя Москва».
     Надо сказать, тот, «детский» образ большого города почему-то значительнее и теплее другой, близкой мне Москвы, в какой я прожила десять лет, какую вспоминаю и люблю до сих пор: ставшие родными Ленинские Горы, Московский университет, где я училась, знаменитые театры, знакомые улицы.

А вот великая Москва –
Она лежит как на ладони.
О ней я буду тосковать,
Но вот она меня не вспомнит...

     Оттого, что в детстве я ездила в Москву летом, она запомнилась мне именно так: летние, солнечные улицы и большие, красивые дома; бесконечно глубокое сказочное метро, помидоры в бумажном пакете – кажется, болгарские – непривычно маленькие и сладкие, и, как это ни странно, хлебный квас – настоящий, тёмный, изготовленный по всем правилам, – такой был только в Москве.
     А ещё – не смейтесь! – я помню сосиски, запечённые в булочке, необыкновенно вкусные, потому что я их ела впервые в жизни. Впрочем, тогда они были действительно вкуснее, чем сейчас. Продавала эти замечательные сосиски лоточница в Московском зоопарке. Зоопарк, правда, помню хуже: столько лет уже прошло – полвека. Подумать только, как бежит время!
     В театры и музеи меня в Москве не водили – я была тогда ещё маленькая, дошкольница. А после седьмого класса сестра-студентка показала мне Кремль, Третьяковскую галерею, Новодевичий монастырь и другие достопримечательности.
     Однако эти отдельные яркие впечатления не создавали целостной картины столицы, так что до отъезда в Москву на учёбу моим единственным хорошо знакомым и любимым городом оставался Елец, исхоженный вдоль и поперёк по бесчисленным детским маршрутам.
     И вот что интересно: в моей памяти о малой родине главное место тоже занимает летний город – ведь летом мы с подругами проводили целые дни в играх и прогулках по улицам, паркам, скверам и живописным окраинам. Помните картину Поленова «Московский дворик»? Таких двориков и уютных уголков с церковью неподалёку в Ельце и сейчас много. Может быть, это самое дорогое, что вспоминается тем, кто живёт вдали от родных мест.

Милая малая родина,
Теплый родительский дом.
Сколько дорог было пройдено –
Думали всюду о нём.

Милая малая родина,
Точка на карте Земли,
Сердце навек тебе отдано,
Мы тебя помним вдали!

Крепкими узами связаны
Мы с этой доброй землёй.
Мы ей навеки обязаны
Всей нашей жизнью земной.

Нашим желанным рождением,
Детством под сенью берёз,
Каждым счастливым мгновением,
Ярким, как россыпи звёзд.

Где-нибудь ночью холодною
Вспомним глаза васильков...
Милая малая родина,
Вечная наша любовь!

     От моего дома, в котором я прожила первые девять лет, до школы № 8, где я училась в начальных классах, совсем близко – рукой подать. Надо пройти каких-то сто метров и два раза перейти дорогу. Здание красивое, старинное, из красного кирпича с замысловатой кладкой, со срезанным углом, отделанным фигурными выступами, а наверху над этим углом возвышается что-то вроде маленького домика с окошечком. Интересно, что стоит это здание на пересечении улиц Пушкина и Лермонтова – самых авторитетных русских поэтов. Так нас учили, и, как говорится, это не обсуждалось.
     Но сейчас это не школа, а жилой дом, и я уже не могу туда войти. Раньше не особенно хотелось, а вот теперь, когда это стало невозможно, мне очень жаль, что я больше не увижу ни свой класс, ни скромные комнаты родного дома – там живут чужие люди, каким дела нет до того, что тебе это дорого. Всё помню: две комнаты, белую кафельную печь, возле которой я отогревалась, придя зимой с улицы; три ступеньки и узкий коридорчик, ведущий во двор, террасу, крошечный сад с пятью яблонями... А увидеть это нельзя, и фотографий нет – ни одной.

Старинный дом на узкой шумной улице,
Зелёной краской выкрашен фасад.
Совсем простой, никто им не любуется,
И только я не отвожу свой взгляд.

Всё, как и прежде, в поседевшей давности:
Всё та же дверь и те же три окна.
Чужая жизнь, и в ней – чужие радости.
Мой первый дом, ведь ты меня узнал?

Я помню все мельчайшие подробности
Оставленного милого жилья...
Хозяйка мне ответила с холодностью
И не впустила в прошлое меня.

     В ранние годы детства я хорошо знала лишь ту часть города, где мне разрешалось гулять. Это довольно шумные улицы, особенно Советская, где находится Мясной базар, и наша улица Лермонтова, которая идёт вниз от него. Раньше здесь проходил через город весь транспорт: грузовые машины, автобусы и даже телеги, запряжённые лошадьми. Такси было большой редкостью, а личные автомобили – роскошью.
     В отличие от родителей, мы, дети, этого шума не замечали. Машины как машины, едут себе и едут. Нужно только внимательно смотреть по сторонам, переходя улицу там, где вздумается. Все именно так и делали. Пешеходные переходы появились позже, а редкие светофоры сначала были одноцветными, жёлтыми. Они висели над дорогой и мигали, обозначая для водителей перекрёстки.
     Те улицы, по которым машины ездили редко, тогда не асфальтировали, а на тротуарах вплоть до 70-х годов 20-го века сохранились вполне приличные белокаменные плиты. До революции в Ельце жили купцы и зажиточные горожане, не жалевшие денег на строительство церквей и благоустройство города. Для себя же старались, для своих детей!
     На улице Лермонтова, наискосок от нашего дома, на углу, тоже стояла высокая церковь – Сретенская. Она, как и все городские храмы (кроме действующего Вознесенского собора) была приспособлена под склад, что вовсе не умаляло её значимости для пожилых людей, которые помнили её былое величие и крестились, проходя мимо.

     Играть мы ходили друг к другу во дворы. Они были все очень разные, довольно большие, особенно у старых двухэтажных домов, и нам никогда не надоедало играть в прятки, качаться на качелях и лазить по деревьям. Тогда взрослые ещё не заботились об устройстве детских площадок, и поход в Детский парк, где имелись кое-какие аттракционы и сооружения (карусели с лошадками, качели-лодочки, деревянная горка, низенькое бревно, грохочущие качалки и непременная песочница) вполне можно приравнять к посещению Диснейленда современными детьми. 
     Однако наш «Диснейленд» был далековато, и нам приходилось искать развлечения поближе. На высоком берегу реки Быстрая Сосна, протекавшей в пяти минутах ходьбы от моего первого дома, окрестная детвора, повинуясь какому-то древнему инстинкту, каждое лето искала в траве шампиньоны. Мы долго и усердно копали землю острым камешком или щепочкой и, представьте себе, находили пахучие белые грибочки. Ведь это так интересно любому городскому ребёнку!
     Конечно, если бы родители хоть изредка водили нас в лес, грибов мы собирали бы гораздо больше, но в то время с потомством не особенно возились, да и выходной у родителей был всего один, так что в лес могли ходить только те дети, кого отправляли на лето в деревню.
     Правый, отлогий берег живописной реки и левый – крутой, заросший травами и деревьями, со сбегающими к реке садами, с куполами церквей, возвышающихся над этим художественным пейзажем, – напоминают лучшие картины Левитана.

Лодка плывёт под старинным мостом,
Алое солнце садится.
Здесь моя родина, улица, дом,
Здесь ничего не случится.

Белая церковь стоит над рекой,
Тихо, как в сказочном царстве.
Здесь ничего не случится со мной,
В добром моём государстве.

В этом краю моё детство прошло,
Юность мне счастье дарила.
Память хранит дорогое тепло,
Сердце любовь сохранило.

Детство моё от меня далеко,
Юность промчалась мгновенно.
Белая церковь и мост над рекой
Будут стоять неизменно.

Всё, что мне дорого, будет со мной,
Сказочной ночью приснится.
Синяя птица поёт за окном, 
Здесь ничего не случится!

     Во времена моего детства уровень воды в реке был намного ниже, чем теперь, и широкий песчаный пляж выглядел весьма привлекательно, но плавать я не умела, к тому же нам запрещалось купаться без взрослых. Зато мы шлёпали по воде босиком и собирали ракушки и красивые камешки.
     Вот это нам особенно нравилось – ногами по воде, по мокрому песку, а потом, пока ноги не обсохнут, – по тёплому пляжу, по колючей траве, а уже там надо обуть сандалики, подняться на мост и бегом вернуться домой – как будто пришли из соседнего двора.
     Кстати, этот мост, названный Каракумовским, – потому, что по нему  когда-то шли машины в Каракумы – ещё до войны строил мой отец вместе со своими тремя братьями и отцом. Внушительные опоры овального сечения, сложенные из белого камня, – «быки» – сохранились неизменными до сих пор, но машины по старому мосту давно не ездят, а вот пешеходы ходят по нему с удовольствием. Он такой уютный, привычный, похожий на длинную коробочку, сделанную из металлического конструктора, со «стенами», «потолком» и старым, вытертым деревянным настилом.

     Когда моим родителям окончательно надоели шум и пыль нашей замечательной улицы Лермонтова, мы переехали в другой дом, на тихой окраине, и я стала ездить в свою школу на автобусе.
     В хорошую погоду я иногда возвращалась домой пешком – чтобы прогуляться по городу. Можно было идти каждый раз по разным улицам и по пути всё рассматривать: старинные дома с кирпичным низом и деревянным верхом, величественные церкви, на крышах которых зеленела трава, кусты, а иногда и небольшие деревца. Как, из чего брали они питание и влагу? Может быть, они прорастали в деревянные балки под проржавевшей крышей, и разрушающееся дерево кормило молодую поросль?

Состарились дома, сады и парки.
Растут кусты на крыше старой церкви.
Стена монастыря с высокой аркой
Пришла в упадок, но уже бесценна.

Окраина уютна, как деревня.
На лавочке – столетняя старушка.
Хранят покой могучие деревья.
Мои шаги покоя не нарушат.

     Мне нравилось рассматривать необычные дома. На тех улицах, которые и в старину не были главными, одноэтажные домики удивляли своей миниатюрностью: низенькие, в три окна, но при них почти всегда есть ворота с калиткой. А рядом мог стоять большой двухэтажный дом с причудливыми стрельчатыми окнами, заострёнными вверху, и замысловатой кирпичной кладкой. Наверное, в нём раньше жил очень состоятельный человек, скорее всего, купец – ведь Елец известен как купеческий город. Хозяин престижного, элитного, как сказали бы сейчас, жилья, по-видимому, был доволен тем, что поселился в «тихом центре».

     На окраинах стояли дома попроще и помельче, под окнами росла трава, и вот там дети резвились, как в деревне. Где ещё не построили громоздкие многоэтажки, всё и сейчас осталось по-прежнему, как сто лет назад. Тихо, спокойно, не слышно шума городского. Всё-таки хорошо, когда дети растут на траве, а не на асфальте.
     Тёплыми летними вечерами мы с подругой подолгу гуляли неподалёку от дома. Движения на дорогах почти нет, разве что вдалеке проедет автобус или машина с хлебом, или промчится на мотоцикле молодой парень. Соседи поужинали и вышли посидеть на лавочке. Мы знали, кто и где живёт на окрестных улицах – не обязательно по фамилии, а зачастую только в лицо, и это было как-то по-свойски, будто мы все – дальняя родня друг другу.
     А уж рядом с домом мы знали «все трещинки», как пела когда-то певица Земфира. Это всё было наше, родное, с утра до вечера находившееся перед глазами, впитываемое всеми органами чувств. На наших глазах росли и крепли молодые деревья, строились скромные одноэтажные дома и прихорашивались к лету старые, столетние – их штукатурили, белили, красили еще молодые хозяева.
     Иногда мы спускались по улице вниз, к Ельчику – маленькой речушке, которая тогда была ещё вполне живой и прозрачной на мелководье, и в ней купались дети и взрослые. Плавать, конечно, там негде, но перейти на другую сторону по качающемуся каменному мостику, окунуться в воду и походить по дну, по маленьким обкатанным камешкам – интересно и необыкновенно заманчиво. Это детское ощущение, осязание земли, воды, камней и травы – оно самое важное, памятное и дорогое.

Я помню светлую дорогу –
Просёлок, ласковая пыль.
Земля ласкала наши ноги,
И это чувство – не забыть!

Ногами землю осязая
И солнца чувствуя тепло,
Мы в жизнь вошли, ещё не зная,
Что нам с рожденьем повезло!

     В укромных уголках речки водились лягушки – вот что вызывало всеобщий восторг! Это вам не банальные куры, имевшиеся почти во всех дворах, а совсем другие, дикие существа, какие испуганно таращились на нас, сидя в воде, и вовсе не желали с нами общаться. Чуть придвинешься к ним – тут же отпрыгнут и вмиг куда-то исчезнут, вот и всё знакомство!
     За речкой можно было подняться на крутую гору, а дальше, до поля, тянулись глубокие рвы. На склонах, покрытых травой, кое-где встречались круглые бело-розовые ягоды земляники, ароматнее и вкуснее которых я не знала ничего на свете. Раньше их продавали на Мясном базаре – стакан стоил десять копеек. Другая земляника, обычная – продолговатая и ярко-красная – не казалась мне настолько вкусной.
     Неподалёку паслись пёстрые коровы местных жителей – рядом находилась (да и сейчас никуда не делась) улица-деревня Целыковка, относившаяся, скорее всего, к городу, но жившая особенной, чисто деревенской жизнью на такой выгодной высоте, что её жители видели спускавшиеся к речке городские улицы, но шум и дым заводов сюда не долетали.

     А мы больше всего любили свою улицу Максима Горького, потому что прежде она, несомненно, была самой красивой в Ельце. Старые высокие деревья соединялись кронами, образуя живописную аллею, уходившую вдаль, пока видно взору.

Я летом приеду на малую родину,
Родные давно ожидают меня.
Там девушки все по-столичному модные,
А в парке на праздник гармони звенят.

Отчизна – вот эта любимая улица,
Где кроны деревьев сплелись, как шатёр,
Где храмом старинным художник любуется,
И виден в поля уходящий простор.

Там небо запомнилось чистым и радостным,
Наш маленький сад, словно сказка, в цвету.
Мне всё это дорого – будни и праздники,
С любовью к Отчизне по жизни иду.

Есть разные страны с пейзажами райскими.
Я знаю: роднее земли не найду.
Дороги бывают у каждого разные,
Но помнятся те, что нас к дому ведут.

     Мне всегда нравилось, походив по шумному центру, выйти наконец на нашу спокойную и величественную улицу. Именами писателей в нашем городе назывались всего несколько улиц: Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого, Максима Горького и Вермишева. Вообще-то последний был не столько литератором, сколько пламенным революционером и борцом за советскую власть, но одну его пьесу – «Красная правда» – я добросовестно прочитала ещё в детстве. Поскольку её автор имел некоторое отношение к Ельцу и погиб во время гражданской войны, он считался здесь героем и драматургом.
     В 60-х годах прошлого века асфальта на окраинах практически не было, и на тротуарах лежали белые каменные плиты, отполированные временем, с тёмными щербинками, сколами и выбоинами. Кое-где их поднимали мощные корни старых деревьев, и плиты наклонялись в разные стороны. По краю тротуара шёл такой же каменный бордюр, и всё это было древнее, столетней давности, как и старинные дома, верно служившие многим поколениям.
     Сейчас это белокаменное великолепие погребено под слоем старого разбитого асфальта, оказавшегося таким недолговечным. Кое-где камни уже давно выглядывают из-под него, и порой думаешь: «Уж лучше бы оставили, как было!»

     Наша улица раньше называлась Рождественской. Она проходит через всю старую часть города и ведёт к Спасовской церкви, расположенной напротив родительского дома. Интересно, что сначала на этом месте стояла церковь Рождества Христова, упоминавшаяся в писцовых книгах с 1628 года. Три предыдущих деревянных здания церкви сгорели, после чего строились только каменные, так что теперешняя церковь – пятая по счёту. На раскопках после третьего пожара был найден невредимым «Образ нерукотворного Спаса», в честь которого и назван главный престол.
     Во времена моего детства в церкви располагался склад хозторга, куда приезжали за товаром грузовые машины. Мы, дети, с любопытством заглядывали внутрь: темно, мрачно – ничего примечательного и похожего на храм.
     Зато снаружи церковь была вся наша, привычная и родная. Даже с отбитой местами штукатуркой она выглядела красивой и монументальной. Раствор, использовавшийся при строительстве, оказался настолько крепким, что уже и кирпичи кое-где выветрились, выкрошились, а он выступает решёточкой, как соты, и церковь стоит второе столетие, с 1869 года.
     Мы бегали вокруг неё, играли в прятки, сидели на высоком левом крыльце с осыпавшимися от времени каменными ступенями, залезали, цепляясь за прочные решётки, на церковные окна (куда-нибудь забраться, да повыше – это непременно!).
     Низкая дверца, ведущая в подвал, иногда была открыта, вход прямо за ней засыпан углем, а вот сбоку виднелся узкий лаз, куда с фонариком пытались забраться мальчишки, но безуспешно: там оказалось необычайно тесно, темно и дальше завалено какой-то мелкой трухой. И всё-таки это был настоящий подземный ход!
     Я помню, как над церковью ещё стояли ржавеющие купола, но постепенно железное покрытие с них облетело, и голые деревянные каркасы рассыпались – сами, без вмешательства людей. Начальству вся эта разлетающаяся архитектура была безразлична, лишь бы веники да вёдра на их складе оставались в целости и сохранности.
     А на высокой колокольне, где колокол сняли давным-давно, в эпоху беспощадной борьбы с церковью, и только разбитый по бокам проём напоминал о его размерах, – на этой колокольне возвышался крест с остатками позолоты. Однажды он наклонился, и так простоял пару лет, но как-то раз поднялся сильный ветер и крест упал вниз. Все сбежались посмотреть и потрогать его, и, в конечном счёте, растащили по кусочкам – «на память».

     Позже склад закрыли, а церковь наконец решили отреставрировать, как и некоторые другие церкви в Ельце. Собрались это делать, кажется, после распада Коммунистической партии, Советского Союза и всего остального, во времена тотального дефицита – денег, материалов, чётких планов, рабочих мест и веры в нормальную жизнь.
     Город давно уже не был купеческим, и никто не жертвовал деньги на ремонт храмов, разве что бедные как церковные мыши прихожане вносили свою скромную лепту. То ли дело – прежние купцы, постоянно строившие церкви или перестраивавшие храмы, казавшиеся им недостаточно солидными и просторными для их родного города. Но это было давно, во времена расцвета купечества, а современные предприниматели, которые, кстати, довольно часто обращаются с просьбами к Богу, не настолько богаты и не слишком щедры.
     Тем не менее, в 90-х годах 20-го века, с Божьей помощью, несколько церквей в Ельце было восстановлено, и в них стали проводиться службы. А наша церковь всё ещё стояла без креста и куполов, лишь одну стену – видно, на пробу – оштукатурили и побелили, но уже и она потемнела от ветра и дождей...
     В начале 2000-х годов в город неожиданно нагрянул десант священников и монашек из Украины. Там у них возникли какие-то разногласия и проблемы на религиозной почве, а здесь как раз имелись свободные церкви. Это было похоже на то, как рой трудолюбивых пчёл отделяется от большого пчелиного семейства, находит пустующий улей и начинает его обживать.
     Приезжие выкупили бывшие монашеские кельи, а ныне старые, обветшавшие жилые дома на территории Знаменского женского монастыря, поселились в них и принялись за работу. Наша церковь стала меняться на глазах, и окрестные жители потянулись в свой Храм.

     Таких темпов старый, медлительный город не ожидал. Скоро в Спасовской церкви начали проводить службы, а дальнейший ремонт и обустройство продолжались ещё в течение нескольких лет. Причём помогали строителям и ремонтникам все, кто мог, включая старушек.
     Сейчас это настоящая церковь – просторная и светлая внутри. Средств на роспись стен, очевидно, нет. Но так, мне кажется, даже лучше – проще, спокойнее и ближе к человеку. Но зато иконостасы – целых три – написаны честь по чести, по благословению святых отцов, местными художниками-иконописцами.
     Две большие фрески – это всё, что сохранилось от прежней настенной росписи. Их бережно отреставрировали, и теперь они воспринимаются прихожанами как священные реликвии – как и во всех старых русских храмах. Ведь своё, родное искусство всегда дороже далёких от нас иностранных культурных ценностей, не так ли?
     Летним утром яркие лучи солнца проходят через разноцветные церковные окна и ложатся весёлыми пятнами на светлый деревянный пол. Пахнет ладаном, смолой от свежей древесины и красками от новых икон – они постоянно прибавляются здесь.
     Матушка с большими глазами на тонком лице (даже не лице – лике!) разговаривает с прихожанами. Она такая особенная, одухотворённая, что, увидев её впервые, хочется подойти и спросить совета.
     У дьякона красивый, чистый голос, и он, совсем ещё молодой, во время службы иногда подсказывает более старшему по возрасту батюшке, что ему надо читать дальше. Отец Александр возглавил приход недавно, после отъезда прежней «команды».
     Церковь – сложный институт, и в ней, как и во всех больших организациях, случаются идейные разногласия. «Жаль только, – сетуют прихожане, – что прежнего батюшку перевели в другой город: уж очень хорошо он вёл службу, и все к нему привыкли и уважали его».
     Впрочем, и нового батюшку они уважают не меньше. Я думаю, ему будет здесь уютно и спокойно: люди так рады своему Храму, так доверчивы к священнослужителям!
     Многие прихожане трудились на восстановлении церкви, да и сейчас поддерживают в ней чистоту, а те, кто побогаче, помогают материально.

     В старинном Знаменском женском монастыре тоже произошли неожиданные, невероятные перемены. Кто бы мог подумать, что на месте церкви, давным-давно взорванной неистовыми большевиками, в новом веке всего за четыре года будет возведён точно такой же – величественный, волнующий до глубины души своим совершенством, прекрасный Храм!
     К нему нужно долго идти в гору по разбитой каменистой дороге, обогнуть высокие кирпичные стены, похожие на крепость, и под внушительной аркой с колоколом войти внутрь. Затем проходишь по аккуратным, выложенным плиткой дорожкам монастыря, вдоль которых посажены молодые яблони, поднимаешься по строгим ступеням церкви наверх, и вот ты уже вступаешь в просторный придел с колоннами и идёшь по разноцветному мраморному полу вперёд, к престолу, где уже началась служба.
     Там, высоко под куполом, парит чудный белый голубь и видно небо в узких оконцах… Ты понимаешь, что здесь, рядом с тобой, – Бог, который, конечно же, вездесущ, но именно в Храме Он особенно близок человеку.
     Молодой священник ведёт воскресную службу. Он делает это легко и с удовольствием – видно, что ему нравится здесь, он чувствует душу старинного монастыря. Он общителен и добр к прихожанам. Интересно, что иеромонах Евсевий – вполне современный молодой человек: он является звукорежиссёром нескольких альбомов духовных песнопений, выпущенных Задонским Рождество-Богородицким мужским монастырём.
     Ещё один священник, с каким мне довелось встретиться в очень трудное для меня время, отец Ферапонт – спокойный, мягкий, интеллигентный. Когда умерла моя мама, он уделил столько внимания, столько душевного тепла нашей семье!
     Каждый раз я проводила в монастыре по нескольку часов, и мне казалось, что я гостила в другой стране, живущей по своим, высшим законам. Недаром монастырь находится наверху, на живописной каменной горе, освещённый солнцем и освящённый бесконечными молитвами прежних и настоящих обитателей монастыря и его прихожан.
     Это самая высокая часть города, и кажется, будто монастырь взлетел над человеческой суетой, чтобы жить особенной жизнью – в молитвах, послушании и трудах. Здесь тихо, чисто и просторно. Радуют взор новые, светлые строения, большая, но по-домашнему уютная трапезная, где обедают жители монастыря и паломники, а также прихожане, какие помогают строить или убирать в храме.
     Сначала в монастыре была возведена небольшая, удивительно гармоничная, прямо-таки сказочная деревянная церковь – красивая, как на картинке. В ней проводили службы, пока строился большой храм. Рядом с этой церковью находится трогательная могила святой затворницы Мелании, которая канонизирована церковью и считается великомученицей, потому что пострадала от рук жестоких борцов с религией. Но это отдельная, очень печальная история…
     Матушке Мелании можно написать записку со своей сокровенной просьбой, для этого есть специальный почтовый ящик.
     Внизу, у подножия горы, рядом с монастырём течёт источник. Эта вода считается святой, целебной. Сюда то и дело подходят и подъезжают на машинах верующие – умыться, испить воды, взять её с собой.

     Я рассказала более подробно всего лишь о двух из тех многочисленных церквей, какие есть в нашем Ельце. Некоторые сохранились так хорошо – чудом, как мне кажется, – что их довольно быстро восстановили и теперь в них ведётся служба.
    Главный храм старинного города и, можно сказать, всей моей жизни – Вознесенский собор – высокий, величественный, внушающий уважение даже атеистам. Здесь меня крестили, и сюда я прихожу всякий раз, когда бываю в родном краю. Недавно на храме позолотили купола, и это потрясающе красиво!

http://elzem.ru/wp-content/uploads/2014/02/gal191.jpg

Храм  сиял на солнце куполами,
Гордо возвышаясь над рекой.
Что бы ни случалось в жизни с нами,
Он вселял надежду и покой.

И войдя, как прежде, в эти двери,
Я вдохну знакомый аромат.
Этот храм в моём сознанье – первый,
Здесь со мной иконы говорят.

В сумраке торжественно-печальном
Голос проповедника звучит.
Светятся горящими свечами
Вечные старания молитв.

Из окна струится луч весёлый –
Словно Бог нисходит к нам сейчас.
Он услышит мой негромкий голос –
И простит, и руку мне подаст.

     Собор стоит на высоком берегу реки и виден всем путешественникам, проезжающим через Елец на поезде или на машине. Таких больших, впечатляющих храмов в России раз-два и обчёлся. Автор проекта – известный архитектор К.А. Тон, который проектировал храм Христа Спасителя в Москве. Раньше считалось, что только Исаакиевский собор в Ленинграде выше нашего, да и то потому, что у нас не возвели колокольню. Денег, наверно, не хватило. Собор и так строили 44 года – с 1845 по1889 год – на пожертвования прихожан. Средства собирали даже в Москве, Петербурге и на Нижегородской ярмарке.
    Интересное совпадение: храм Христа Спасителя тоже строили 44 года, и вот такую святыню, такую красоту осмелились взорвать воинствующие безбожники!

     Денег городу не хватает и сейчас, когда стареют и ветшают старинные кирпичные здания. А деревянные кое-где давно снесены, и на их месте построены учреждения и многоэтажные жилые дома.

Город плавится на солнце:
Тополя уже спилили.
За машиной – дымка пыли.
Как вам, жители, живётся?

Как мечтается, ельчане,
В исторических домишках?
Понимаю, что не слишком.
Терпеливость изначальна.

В ресторане – звуки свадьбы.
Вот невеста в кринолине –
Вдоль по улице старинной
(Хороша, как на картине!),
И жених такой нарядный!

Будет день – и будет пища.
Дети смогут жить получше,
Был бы только муж непьющий
И зарплата чуть повыше.

Звёзды в небе – как на праздник!
Мат на улице – обычный.
Всё до ужаса привычно...
А учили – "Жизнь прекрасна!"

В этих стоптанных домишках?
Столько лет мечтать напрасно!
Месяц выше, выше, выше...
Где, скажите, жизнь прекрасна?

     Вот если бы в каком-нибудь старом домишке проходил 1-й съезд РСДРП – совсем другое дело! Домик был бы «в полном шоколаде», как, например, музей в Минске на улице Коммунистической.

     Дом, где жили мои родители, раньше принадлежал священнику – весь целиком, шесть небольших комнат. Надо сказать, довольно скромное жильё для большой семьи с чадами и домочадцами. Но потом полдома пришлось продать портному, у которого много лет спустя  купили жильё мои родители, а в оставшейся половине жили впятером хозяева: две вдовы-учительницы с детьми и их мать – грузная старуха в чёрном, тоже вдова.
     Судьба самого священника – то ли отца, то ли мужа этой старухи – мне не известна. В лучшем случае, если его не тронули борцы с религией, работы по специальности при советской власти у него не было: церкви разворовали и закрыли.
     Точно так же, примерно в 1964-м году, разворовали на улице Ленина дом священника Кавказского, когда умерли его потомки. Возможно, где-то у них имелись дальние родственники, но если бы они и приехали на похороны, то застали бы картину, напоминавшую погром.
     Всё, что можно было вынести, уже вынесли предприимчивые соседи, а остальное – письма, хранившиеся ещё с дореволюционного времени, открытки, многочисленные бумаги, остатки каких-то учебных пособий, коробочки с тутовым шелкопрядом (дочь, по-видимому, была учительницей), старинные, витые венчальные свечи и что-то ещё – было рассыпано по полу во всех комнатах. Печальное и тягостное зрелище, которое почему-то бегали смотреть все окрестные дети.
     А во дворе, прислонённые к сараю, стояли две большие иконы без окладов – такие обычно бывают в церкви, в иконостасе. То ли кто-то собирался их унести, да передумал, то ли дом уже начали освобождать от вещей. Возможно, когда-то священник спас иконы от уничтожения и хранил их у себя дома…
     Тот «тихий погром» кажется мне символичным: это была своеобразная иллюстрация трагической советской истории, в которую мы, дети, заглядывали с опаской. Это была судьба церкви, разрушаемой государством и разграбляемой крещёным, в большинстве своём, народом, потерявшим нравственные ориентиры.

     Сейчас я, наверно, не узнаю дом священника, похожий на все остальные старые дома, – таких много и на нашей улице. Когда есть возможность поддерживать их в пригодном для жизни состоянии, хозяева стараются обложить свои памятники старины кирпичом, а уж если они и стеклопакеты поставят, никто не догадается, как этот дом выглядел прежде. Правда, хорошо бы ещё пол сменить, стены выровнять, столярку новую сделать, крышу перекрыть… Но денег на всё не хватает.
     А откуда же им взяться у пенсионеров, каким Бог дал долгую жизнь, но не дал богатства? Понятно, что богатство люди должны заработать сами, но город в принципе беден: некоторые заводы, конечно, ещё действуют, но другие либо закрыты, либо еле коптят.
     – Тогда пойдём торговать! – решили живучие ельчане и вышли с заморскими, точнее, с китайскими товарами на рынки.
     Постепенно «купечество» разрослось и численностью, кажется, стало превосходить покупателей.
     – Тогда бросим это невыгодное дело! – решили купцы-пенсионеры и стали с большим рвением обрабатывать собственные огороды: есть-то ведь и в старости хочется!
     А молодёжь пока на распутье: целый день стоять на жаре или на морозе нелегко, доходов – только на жизнь, никаких накоплений и недвижимости, а старенькая движимость требует ремонта и бензина – на неё не наработаешься!
     Об этих проблемах я знаю не понаслышке – почти всё семейство моей двоюродной сестры, а точнее, все взрослые его члены – шесть человек – занимались снабжением города и окрестностей одеждой, игрушками, носками и моющими средствами. Старшие недавно оставили это занятие и живут на пенсию, а молодёжь ещё терпит – работать ведь где-то надо.
     Живут они в аккуратном старом домике с пристройкой – три семьи, восемь человек. Вот и посудите сами, каково это – быть купцом в наше время. Зато у них нет проблем с акциями, курсом валют и вложением капитала, поскольку ничего лишнего у них нет. И спят они спокойно – летом даже с открытыми окнами.

     На нашей улице Максима Горького недавно построили несколько двухэтажных домов. Один из них – довольно интересный, с модным эркером. То, что ради этого особняка снесли новый кирпичный дом (ему было не больше двадцати лет), говорит не только об амбициях и достатке хозяев, но и об их вкусе и практичности. Им хочется жить просторно и красиво, а деньги, если их не тратить, всё равно пропадут, как уже бывало столько раз в многострадальном двадцатом веке.
     А раньше в Ельце сносили даже вполне крепкие церкви, когда они становились тесными для разросшегося прихода, и на их месте строили новые. На каждую тысячу жителей, по моим приблизительным подсчётам, приходилась добротная каменная церковь. Храмы располагались в пяти-десяти минутах ходьбы один от другого – только выбирай!

     Школа № 1, в которую я перешла после четвёртого класса, построена задолго до революции. Здесь находилась мужская гимназия, в которой во второй половине 19 века учились выдающиеся писатели Михаил Пришвин, Иван Бунин (между прочим, первый русский лауреат Нобелевской премии по литературе) и первый нарком здравоохранения Николай Семашко. Затем, примерно до середины 50-х годов, она была женской школой. Видно, девочкам государство старалось давать помещения получше – они аккуратнее мальчишек, им можно доверить даже исторический памятник.
     А женская гимназия прежде находилась в шикарном по тем временам здании – с высокими потолками, великолепной ажурной лестницей и просторным актовым залом. Именно там танцевала на балах Оленька, героиня рассказа Бунина «Лёгкое дыхание».
     Перечитайте этот замечательный рассказ, а ещё обязательно найдите рассказ «В поздний час» и, если вы любите классику, откройте для себя роман «Жизнь Арсеньева» – и вы увидите глазами великого писателя прежний Елец, почувствуете дыхание времени.
     Многие из упомянутых Буниным улиц и зданий можно узнать в городе и сейчас, пройдя теми же дорогами, что и его герои. Сделать это легко: на табличках под современными названиями улиц есть старинные, дореволюционные: Архангельская, Соборная, Успенская, Старомосковская, Великокняжеская…

Здесь улицы со старыми названьями
И окна – как печальные глаза.
Как трогательны древние развалины!
Но кто о них сумеет рассказать?

Я в поздний час в уютных летних сумерках
С подругой возле школы постою.
Ведь мы же здесь учились вместе с Буниным!
Я с гордостью об этом говорю!

Он, как и мы, взбегал по этой лестнице
И в класс входил, слегка замедлив шаг.
Ну, с разницей в какое-то столетие,
Оно на фоне вечности – пустяк!

Здесь кажется, что всё почти по Бунину,
Я улицы в рассказах узнаю.
Мы все – его родня. Я даже думаю,
Что он всегда влиял на жизнь мою.

Я родилась не зря в старинном городе,
И эта школа мне дана судьбой.
Духовный капитал – дороже золота –
Мне дал в наследство город мой родной.

Деревья стали выше и значительней,
А старые дома пошли под снос.
В театре жизни мы сегодня – зрители,
Которым жалко прошлого до слёз.

Я помню плиты тротуаров каменных
И духовой оркестр по вечерам...
Как хорошо, что есть воспоминания,
Старинный парк, и дом, и Главный Храм!

Собор старинный высится над городом.
Меня крестили здесь, и я молюсь
За нашу землю, древнюю и гордую,
За Родину священную, за Русь!

     Сейчас здание женской гимназии принадлежит Елецкому педагогическому университету имени И.А. Бунина. Это солидное учебное заведение готовит большое количество потенциальных учителей. Им, естественно, приходится становиться и купцами, и мелкими чиновниками, и строителями, и даже преподавателями того же университета – городские школы не резиновые, а в деревню горожане, да и деревенские жители ехать не очень-то стремятся.
     Когда-нибудь Елец станет туристическим центром – вроде бы имеется такое решение властей предержащих. Только вот город почему-то не хочет ждать: его старинные дома старятся, рассыпаются, тают...
     И вот уже на месте двух кварталов возле реки возвели по обе стороны дороги два огромных, красивых, модных строения с фантастическими башнями на углах. Я так и ахнула, увидев их из окна автобуса. Не мираж ли это? Нет, не мираж – они ещё достраиваются, удлиняются, растут. Это целые жилые комплексы с магазинами, по типу новомодных московских, правда, намного скромнее. Ну и ну! Кому же по карману квартиры в таких дворцах?

     Мой любимый городской сад, в котором некогда гулял юный гимназист Ваня Бунин, во время моего последнего приезда в 2009 году оказался закрытым на реконструкцию. Деньги областью были выделены, но, говорят, куда-то исчезли. Всё заросло травой, реконструкторов не видать, гулять не разрешается, да и ворота заперты  на замок, словно все ушли на фронт.
     Молодёжь большей части Ельца лишилась излюбленного места отдыха, танцев и знакомств. Можно, конечно, дождаться автобуса и проехать на противоположный конец города, в скучный и тесный парк железнодорожников. Это личное дело каждого. Я, во всяком случае, отказываюсь гулять так далеко, а вот по старому парку непременно прошлась бы, вспоминая детство, юность и прогулки со своими маленькими детьми…
      Интересно, а для чего же теперь покупать наряды в елецких «бутиках» с интригующими названиями «Клеопатра» и «Гламур»? Куда в этом «гламуре» ходить, если главное место демонстрации обновок – городской сад – уже несколько лет на замке?
      А раньше там всем хватало места: на эстраде играл духовой оркестр, поодаль от него собирались пенсионеры с гармонистом, а молодёжь фланировала по аллее, разглядывая друг друга в ожидании начала танцев.
     Елецкая гармонь, как и елецкие кружева, – это песня! Это наше достояние, богатство, гордость и всеобщая любовь! Между прочим, моя бабушка была кружевницей, а школьная подруга Алевтина Куницына, которая работает в музыкальном училище имени Тихона Хренникова, недавно защитила кандидатскую диссертацию, написанную именно о елецкой рояльной гармони.
     Кстати, сам композитор Хренников, много лет возглавлявший Союз композиторов, так любил свой родной город, что завещал похоронить себя здесь, в Ельце. Последнюю волю знаменитого земляка исполнили с удивительной пунктуальностью – его похоронили прямо во дворе его же дома-музея, чтобы легче было ухаживать за могилой, а то городское кладбище находится уж больно далеко, да и выглядит оно не настолько престижно, чтобы возить туда экскурсии или делегации музыкальных деятелей.

     Но вернёмся в парк, в сравнительно недавнее прошлое – конец 90-х годов. Это время мне помнится лучше, потому что я подолгу гостила у родителей с маленьким сыном.
     Все скамейки заняты – в основном, женщинами, какие уже прогулялись по городу, по парку и сейчас отдыхают. Здесь есть на что посмотреть – по широкой центральной аллее прохаживаются их знакомые и соседи, молодые и пожилые, все одеты во что-то модное, и нужно хорошенько разглядеть новые наряды.
     На небольшом пятачке топчутся под гармонь бодрые старушки и ещё молодые женщины – скорее всего, деревенского происхождения. Они ходят по кругу, деловито постукивая каблуками, и смешными, высокими голосами по очереди поют частушки, иногда довольно смелые, но в основном приличные, соответствующие многолюдному месту культурного отдыха. Видно, что петь им в радость, – они словно возвращаются в свою молодость, когда в деревне другой музыки-то и не было, разве что патефон с заезженными пластинками, но разве можно сравнить живого, задорного, авторитетного деревенского гармониста с каким-то механическим ящиком?
     Кстати, во времена моего детства на гармони в парке ещё (или уже?) не играли – считалось, что это немодно. Зато в деревянной раковине вечерами восседал духовой оркестр, и мы с мамой ходили слушать, как папа играет там на тромбоне и баритоне. Мой папа сидел на сцене, как настоящий артист! Я очень гордилась им.

Люблю духовые оркестры,
Поющую звонкую медь,
Люблю эти вальсы и песни,
Знакомые тысячу лет!

Далёкое, тихое детство,
Уютный старинный Елец.
На летней эстраде в оркестре
Играл вечерами отец.

Наивное, доброе время!
Столетний купеческий парк,
Тенистые кроны деревьев,
На клумбах – душистый табак.

Гуляют влюблённые пары –
Быть может, потомки купцов.
На них крепдешин и панбархат,
Бостон вожделенных обнов.

Иллюзия праздника жизни,
Ведь праздника хочется всем!
Там смех переливчатый слышен
И пахнет духами "Кармен".

На сцене сидят музыканты –
Так было и будет всегда!
Серьёзная девочка с бантом
Под музыку любит мечтать.

Она замирает от счастья,
Услышав поющую медь.
А вальсы легки и прекрасны,
Любимые тысячу лет!

     Духовые оркестры я люблю по сей день и очень рада тому, что многие мои песни исполнялись именно такими оркестрами – лучшими коллективами Беларуси. И в одной из песен есть слова:

Эти марши играл мой отец –
Музыкант полкового оркестра.
Это – музыка наших сердец,
Это – память далёкого детства.
Серебристые звуки трубы
Долетали до самого неба.
Эти марши нельзя разлюбить,
Это – музыка нашей Победы!

     Из того далёкого времени помнится, как однажды я отошла от мамы и потерялась в парке. Для меня, совсем ещё маленькой девочки, он казался огромным и запутанным, но я всё-таки старалась найти дорогу назад. Уже смеркалось, когда возле клумбы с разноцветными петуньями на меня обратили внимание взрослые и стали спрашивать, как выглядит моя мама, какое на ней платье, а вскоре то ли они нашли маму, то ли она сама нашла меня. Поскольку радиоузла в парке не было, нам просто повезло.
     Я помню, что тогда мама ходила гулять в бордовом платье из тонкой шерсти – видимо, это был её единственный выходной наряд. Но зато к нему замечательно подходили бордовые босоножки и красная кожаная сумочка с красивыми картинками из китайской жизни. Вероятно, так выглядел «гламур» того времени – о большем уже и мечтать было нельзя.

     Когда я стала школьницей, мы с одноклассниками ходили в этот старинный парк собирать листья для гербария и просто так, для души – золотые кленовые листья, какими было усыпано всё вокруг – и дорожки, и скамейки, и трава газонов.
     Вот это золото никогда не тускнеет в памяти, хотя прошло столько лет, и я уже, наверно, не узнаю при встрече ни Веру Кузьмину, ни Галю Дуеву, ни Вову Карасёва, с которыми мы ходили за этими чудесными листьями. А ещё мы собирали для родной страны металлолом, радуясь каждому ржавому утюгу, дырявой кастрюле или консервной банке.
     Нас сфотографировали вместе в четвёртом классе на первомайской демонстрации. Мы стоим с самодельными транспарантами, изготовленными нами на уроках труда: к изящной палочке прикреплён голубой фанерный круг, а на нём, как в небе, взмахнул крыльями белый бумажный голубь.
     Наш класс был дружным и дружелюбным, и нас учила хорошая, старательная, серьёзная учительница. Тамара Семёновна Буланова – так её зовут, и я надеюсь, что она жива и здорова, ведь тогда она была совсем молодой, моя первая учительница! Она ходила на работу пешком, потому что от её дома автобусы не ходили, и дорога занимала двадцать две минуты – быстрым шагом. Дождь или гололёд – она никогда не опаздывала на урок, и нас учила смотреть на часы и выходить вовремя.
     Однажды мы с девочками пришли к  учительнице в гости и увидели, что она живёт вместе с мужем и маленьким сыном в крошечной комнатке, где помещаются только две кровати, шкаф и стол, за которым она проверяет наши тетрадки. В такой тесноте приходилось жить многим семьям.
    
     А как мы радовались школьным утренникам! Они заменяли нам спектакли и концерты, ведь других праздников в то скромное время мы не знали. И телевизоров ни у кого из моих подруг не было до середины 60-х годов, и телефон был редкостью, и воду носили из колонки. Но это терпимо по сравнению с тем, что в бабушкиной деревне, всего в десяти километрах от города, почти до того же времени отсутствовало электричество…

Декламируем вслед за учителем:
"Коммунизм – это новая эра!"
"Жизнь прекрасна и удивительна!»
И с восторгом идём в пионеры.

Мы любили весёлые сказки –
Детям свойственно верить в лучшее.
И такие красивые фразы
Были словно конфеты с получки.

Было солнце – большое и яркое,
Впечатления и открытия.
Интересней, чем съезды партии,
Были школьные наши события.

А конфеты давали нам редко,
Большей частью – драже и "подушечки".
Это было нормальное детство,
И сомнения нас не мучили.

     Разумеется, в школе нам рекомендовали читать очень полезные книги о замечательной, увлекательной жизни советских пионеров где-то далеко – в Москве или в Ленинграде. Или о том, как они выводят цыплят в самодельном инкубаторе и загорают в пионерском лагере на Чёрном море.
     У нас цыплят выводили реальные куры из собственных яиц, и с этим проблем не было, а с морем были, потому что нашим родителям как-то не приходило в голову отправить нас отдыхать куда-нибудь подальше от дома, да они и сами никогда не видели моря.
     Несмотря на моральное превосходство книжных пионеров, мне, по правде сказать, больше нравились сказки Андерсена, братьев Гримм и Кристиана Пино – о принцессах, которые живут в своих прекрасных замках, а потом выходят замуж за принцев или даже королей. Девочки любят такие чудесные истории – точно так же, как бабушки сейчас обожают мыльные оперы. Бабушки, между прочим, – это те самые девочки, которые, как им кажется, не так и давно читали сказки. Но время бежит неумолимо быстро...

Детям, родившимся после войны,
Выпало жить по-спартански.
Детям игрушки для счастья нужны,
Сладости, игры и сказки.

Слышится бодрый, весёлый мотив –
Радио песни играет.
Всё образуется, всё впереди –
Каждый ребёнок мечтает.

Каждый недаром явился на свет,
Выбрав и время, и место.
Только не каждый получит ответ,
Где же счастливое детство.

Старая кукла прижата к груди –
Детство однажды бывает.
Что эту девочку ждёт впереди?
Вырастет – вот и узнает!

     Неподалёку от нашего дома был кинотеатр «Прожектор», и детский билет стоил всего десять копеек. По выходным мы ходили в кино, а в тёплое время года играли в скверике возле кинотеатра. На обрамлённых половинками кирпича клумбах росли петуньи, бархатцы, или бархотки, разноцветные ромашки и душистый табак, раскрывающийся и благоухающий по вечерам. Почему-то сейчас его нигде не видно – наверно, он слишком прост, чтобы соперничать с яркими декоративными цветами. А ведь запах почти такой же, как у белых лилий.
     Если в зрительном зале становилось душно, боковые двери ближе к концу сеанса распахивали, и тогда местная детвора потихоньку проскальзывала за плотную штору и смотрела то, что осталось. Кино – оно и есть кино! С любого места, о чём угодно – всё равно! Это – другой мир, какой мы ещё увидим, когда станем взрослыми и уедем куда-нибудь в поисках счастья, а сюда, в город детства, будем приезжать в гости к своим родителям.
     Так было принято всегда, и молодёжь, окончив школу, уезжала учиться в Москву, в Ленинград, в Воронеж и назад уже не возвращалась. После большого города жить по старинке – без театров, нормальных магазинов (то есть с одеждой и продуктами), без горячей воды, газа и прочих скромных благ цивилизации – мало кто отваживался.
     Приезжая на каникулы или в отпуск, я радовалась тихому отдыху в родном доме и встречам с подругами. Тогда меня ещё соединяла, подобно пуповине, тесная связь со всем родным и близким – с людьми, домами, деревьями, любимой кошкой Муркой и собакой Тузиком, который радостно визжал за воротами, услышав мой голос.

Зелень купается в речке,
Лодка стоит неподвижно.
Город привычный и вечный –
То, что мне дорого в жизни.

Церкви касаются неба,
Улицы – словно аллеи…
Я послезавтра уеду,
Как я об этом жалею!

     Но вот уже нет не свете родителей, многих родственников и кое-кого из одноклассников, а остальные почему-то не встречаются мне на улицах, или мы не узнаём друг друга, и приезжать сюда стало грустно. Да и к кому? Твой дом – уже не твой, он неприветлив и неспокоен, в нём всё по-другому, и тебе жаль, что никто не ждёт у окна или возле калитки, когда ты поздно вечером возвращаешься домой…
     И всё-таки у меня радуется сердце, когда по утрам в воздухе плывёт чистый, сильный звон колоколов – это звонят в церкви напротив и там, наверху, «на монастыре», как у нас говорят.
     Это значит, что возродилось то особенное, прежнее состояние души старинного города. Пусть он небогат и живёт трудно, и вряд ли в ближайшем будущем жизнь у людей станет намного лучше и счастливее, но у них есть Вера, и она даёт им утешение и надежду.
     А главное – есть Бог, который всех нас видит и любит.

Люблю свою Родину нежно и тихо,
Без ложного пафоса, громкого крика.
Люблю – и жалею: за то, что страдала,
За то, что достатка почти не видала.

Старинные храмы, тенистые парки,
Весенних лугов утешительный бархат...
Родная земля, ты добра и красива,
Ты все прегрешения людям простила.

Наполнятся реки живою водою,
Закроются раны живучей травою,
И тёплое лето так щедро одарит
Своими цветами, своими плодами!

Потянутся к солнцу колосья пшеницы,
Она непременно должна уродиться!
Здесь небо просторно и дали безбрежны.
Люблю свою Родину тихо и нежно.


Минск, 2009–2010 гг.


Краеведческий блог "Елецкая земля":
http://elzem.ru/

Елецкие храмы, отреставрированные и находящиеся на реставрации:
http://elzem.ru/galeriya/xramy-elca.html