снежная корова

с н е ж н а я    к о р о в а
из книги ЭТО ВАМ НЕ СКАЗКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ
новогодняя скука
абсюрд

Сторож овощного ларька возвращался из хлебного магазина в кромешной мгле – вернее, если на улице Революционера Крайнего фонари щедро расплескивали сияниие по жидко растоптанной грязи, в которую люди превратили первый робкий предновогодний снежок,  да праздничная иллюминация магазинчиков и офисов добавляла блеска, то сразу за углом на Университетской ни один уличный фонарь не отражался в роскошных лужах, и темноту тускло подчёркивали плотно зашторенные окна домишек да сияющее, как новогодняя ёлка, здание муниципалитета поодаль.
Он знал,  конечно, все лужи родного квартала, но всё равно бурчал: шесть луж от угла до МУП ЖКХ обойти было совершенно невозможно, а глубина их не позволяла без риска набрать в ботинки грязи и воды перейти вброд,  и пришлось  Адмиралу -  так его прозвали какие-то редкие приятели, возможно, в насмешку за забытое школьное прозвище Матрос, так как предпенсионный вид сторожа не вполне соответствовал даже традиционному советскому представлению о далеко не юном матросе «мама – анархия, папа – стакан портвейна», - пришлось ему наподобие циркового канатоходца балансировать по бордюру между огромной лужей проезжей части, в которой городские власти устроили платную автостоянку, и глубокой лужей тротуара.
Иного пути не было, и ворчал себе в усы Адмирал потому, что слишком задержался на центральной улице, завороженный отсутствием луж и сравнительной чистотой тротуаров, и не поспешил домой до темноты и сумерек, будто забыв, как трудно даже в очках балансировать на покошенных камнях бордюра.
Да ещё задержался в толпе зевак, ожидающих приезда «скорой» - мальчишки бросили под ноги женщины хлопушку, пожалуй, даже слабенькую, женщина упала в грязь без чувств. В толпе спорили,скоро ли приедут врачи и что  там у женщины – сердце или так, но вряд ли она пьяная. Может, просто от неожиданности испугалась – на вид приличная и полная. И ждал Конь, то есть Конрад – таково было имя Адмирала на самом деле – целый час, думая, как, наверное, ещё кто-то из зевак – а может надо, всё-таки, было подойти к ней… помочь подняться…
Когда появилась «скорая» , вышедшие из неё водитель и ещё один в белом халате на пальто только глянули на лежащую и, не реагируя на любопытные вопросы собравшихся, стали почему-то курить - в толпе предположили, что женщина умерла. Подъехала другая машина, и уж вышедший из неё медик привёл женщину в чувства минут за десять, а первые двое взяли её под руки, стараясь не запачкаться, усадили на бордюрчик спиной к аптечному ларьку, велели ей глубоко дышать и  «скорые» уехали.
Зеваки  неохотно разошлись – вот и пришлось Конраду идти в темноте и наощупь – а когда он уже приближался к ЖКХ, где можно было свернуть на тротуар, по проезжей части глиссером в фонтане брызг промчалась иномарка с нестерпимо яркими фарами и обдала бедолагу с головы до ног – для начала новогоднего вечера это была неудача,  и дальше наш сторож шёл, понося все сучья власти, хотя и без привычных улицам матов.
Он был в самом деле огорчён – уже имел опыт того, что эта грязь с чёрной кожаной куртки не отмывается ничем, навек оставляет бледные пятна и размывы – благо б пара пятен – но вся правая сторона – это значит – прощай, выходная куртка.
Грязь и в глаза попала, защипала, и на лицо, он размазал её по усам и бороде.
Жалко было и кроличью шапку – и ту берёг уже четыре сезона и ещё столько же мог бы проносить, - но теперь – всё, суши – не суши – вылезет.
Зря надел он и парадные чёрные брюки – тоже не отстирать уже.
Бурчал Адмирал что-то такое про Америку, где в самом заштатном городишке быть не может такой грязи, а сам ведь не был ни в какой Америке.
Правда, кроме боевиков по телевизору, об Америке мог иметь какое-то представление – дочь его уже четыре года жила в Штатах и звонила ему в год по нескольку раз, и обязательно – перед самым-самым Новым годом, чтоб поздравить – с праздником и ещё с днём рождения.
Но, понятно, насчёт того, есть ли грязь, как у нас, она не успевала ему рассказать по телефону, хотя всегда говорила минут по двадцать, не меньше.
Конечно, понося власти, Конрад испытывал неловкость, как и во времена социализма, - хотя сам  и родился в СССР, но по паспорту прежде писался испанцем, что для человека, признававшегося – владеет исключительно русским, было не вполне нормально. А папа и мама его покойные были в далёкие тридцатые вывезены из Испании, да ещё повезло неслыханно – ни один срок не отсидели у нас, так что грех было поносить отечество – у нас отечество – это и есть власть, а ещё вернее – отцы-чиновники, кормящиеся от власти.
От родителей Конраду досталась и странная-иностранная фамилия Монтроз (отсюда это школьное прозвище Матрос),  которую даже казаки, на что уж у них заковыристые фамилии, прямо считали иудейской, хотя как-то Конрад не испытал бытового антисемитизма за всю жизнь.
Добравшись до каморки – жильё у него было роскошным – бывшее парадное старинного особняка, одна комната в одиннадцать квадратов, но с удобствами – унитаз в сколоченной фанерной вроде как будке, ванна с колонкой за ширмой, раковина  с краном и газовая плита.
Напротив входной двери на дальней стенке был прибит холст с нарисованным очагом и нарисованным пламенем и вертелом с какой-то дичью или поросёнком – эта часть рисунка была затёрта ещё в детстве. Кому уж пришла в голову мысль сделать холст, Конрад, конечно, не помнил, но не собирался проверять, нет ли за холстом потайной дверцы, так как не сомневался, что за стенкой живёт сосед Погремушкин, а нет никакой сказочной страны.
Сняв безнадёжно испорченную одежду, Адмирал разжёг газ на обеих конфорках и поставил латунный чайник – до полуночи времени оставалось ещё немало, на стол накрывать было рано.
Но, услышав возню возле плиты, из-под лавки выполз трёхлапый пёс-дворняга, чем-то напоминающий бородатого бульдога – по имени Ломоносов-Скалозуб, и откуда-то вслед за улыбкой возник кот Простоквашин.
Они молча смотрели на манипуляции ответственного квартиросъёмщика и ответственного за их кормление соседа по квартире, отлично понимая, что предстоит чаепитие, не сулящее даже сладкого.
Конрад, как всякий сторож, не мог не быть философом – даже высшее образование не убило в нём этого, - и постоянно рассуждал вслух. Кот и пёс слушали внимательно и не гавкали.  Их не удивляло то, что Адмирал цитирует Цицерона и Аврелия, Платона и Августина, Гегеля и Бёме, а уж Блоха – тем более. Их не удивляло ничего.
Часов в десять Конрад начал чистить картошку и накрывать на стол. Во избежание нервозности  резать сало и грудинку он заранее не стал, но бутылочку «Салют, лупоглазая» выставил, и бутылку шампанского, поставил тарелку квашеной капустки, огурчики, и нарезал хлеб.
Когда в сковородке с картошкой заворчало, он вздумал выглянуть за дверь – и увидел стоящую почти рядом высокую стройную женщину.
- Здрасте, - сказал он от неожиданности. – Вы Фея?
- Почти, – грустно ответила женщина.
- Ждёте кого? – чисто из вежливости спросил он.
- Новый год, - ещё ответила женщина.
- То есть, кто-то подъедет в сверкающем экипаже и увезёт Вас? – уточнил Конрад.
- Никто, - коротко сказала Фея, и стало ясно, что ей бесконечно одиноко.
- Я тут тоже жду Новый год, - смущаясь, сообщил Адмирал. – И хотел бы Вас пригласить – можете поверить, что у меня, может быть, не очень уютно – но никто вас ни за что не обидит. Как вы?
- Вы приглашаете меня?
- Я прошу.
Она кивнула и прошла мимо него, с удивлением разглядывая каморку.
- Вы здесь живёте?
- Да.
Он помог ей снять пальто, показавшееся ему таким лёгкими, будто призрачное.
Запах её духов был необыкновенным и приятным, горько-травным.
- Вот, стульев нет – зато, всё-таки – кресло.
Он деликатно переместил кота, и гостья изящно заняла место – каморка мгновенно изменилась, словно по волшебству.

Адмирал нарезал лимон, заварил чаю и достал чашки.
Они пили совершенно молча.
Когда картошка была готова, он выключил огонь, и тут зазвонил телефон.
- Дочь, - пояснил Конрад. – Из Америки. У меня слышно, - не смущайтесь, пожалуйста.
Один из его знакомых подарил ему старый селекторный аппарат, у которого работала только громкая связь, и гостье пришлось слушать разговор.

- Папа, а у меня новость, - вдруг сказала дочь. – Я была в библиотеке Конгресса, из любопытства поинтересовалась генеалогией деда. Знаешь, что? Ты же говорил, что они с бабушкой – французы, а не испанцы. Так вот, я нашла родословное дерево Монтрозов. Оказывается, они – принцы. Ничего себе, да? И на одной веточке – на листочках – их имена.  Эта веточка – последняя. Нет нас с тобой. Но, всё равно, понимаешь, значит, ты настоящий принц.  А  я  - принцесса. Мне это подтвердили специалисты. Только надо юридически это оформить… но не будем беспокоить родственников – объявляться, если даже их с праздниками не поздравляли. Наверное, они замучались от всех наших самозванцев.  Но страшно приятно: я – принцесса! А ты – принц. Правда?
- Да, дочь, - сказал Конрад, досадуя, что поленился побриться, да и затрапез его не соответствовал новости. – А у меня в гостях – настоящая Фея, представляешь?

- Рада за тебя, - сказала дочь из-за океана. – Будь счастлив в Новом году и не скучай обо мне.  С днём рождения, мой старый принц.  Мой Адмирал.

Гостья разглядывала Конрада, но он не чувствовал неловкости.
- Ваша фамилия Монтроз?
- Да, папу и маму вывезли когда-то из Испании.  А потом отца взяли на фронт, но не переводчиком…  Один день воевал в пехоте рядовым, а после ранения до конца войны был связистом, но повезло, после войны разыскал маму.
- Они не говорили, что принцы?
- Нет.  Кажется, так и не поверили даже в последние годы, что за это не сажают.
- И вы не знали… Удивительно, мне кажется – в вас чувствуется благородство, генетическое, какого у нас  давно нет.
- Спасибо, Фея, - вздохнул Конрад, мельком глянув в зеркало, затем – на часы. – В Вас есть нечто волшебное и сказочное, и я боюсь, что Вы исчезнете, как только ударят куранты.
- Я не Золушка, мой принц.
- Тогда Вы – поэтесса.
Гостья вздрогнула.
- Может быть, вы – волшебный принц?
- Вы пишите стихи – Ваши глаза полны печали. Те, кто читает написанное Вами, видит пустую домашнюю забаву…   В своём отечестве нет пророка. Но Ваши стихи идут от сердца, и Вам нужен один-единственный почитатель, чтоб все другие сердца открылись.
- Странно, - задумчиво сказала Фея. – Мне тоже так кажется.

Конрад нарезал сало, грудинку и сыр, достал большую коробку конфет «Сказочный вечер»  и открыл шампанское.
Грохот ракет на улице сделался беспрерывным, Адмирал включил тюнер музыкального центра, разлил вино и протянул бокал даме.
- С Новым годом, - он посмотрел, как быстрые пузырьки возникают из ничего, поднимаются к поверхности и разрываются на мельчайшие капельки.
- С Новым годом, принц, - отозвалась Прекрасная Дама.

Кот Простоквашин и пёс Ломоносов ненавязчиво уселись у её ног.
Конрад, не опуская бокал, торжественно достал из холодильника бумажные тарелочки, заранее приготовленные – рыбка для кота и мясной обрез для пса.

Новый год начался, и только далеко-далеко за океаном принцесса знала про каморку, где её отец слушает стихи Феи Прекрасной Дамы.

Кто-то стукнул в дверь, Адмирал поднялся, открыл и увидел белую, совсем белую корову. Еле заметный парок поднимался от розовых её ноздрей, а ресницы вокруг огромных серых глаз сияли бриллиантами инея.
Вся улица была бела от снега.

Он оглянулся.  Фея в пальто и белом шарфе стояла рядом и держала его старую куртку.


- Неужели пора? – спросил он, взяв из её белых рук куртку – Неужели пора в бесконечный путь среди звёзд? Неужели снег, спрятавший землю, никогда для нас не растает, и этот мир, эта планета промчится мимо в Галактике миллиард раз быстрее молнии, оставив нас в снежном шлейфе, и сжимающийся фейерверк галактик станет крохотной звёздочкой – и исчезнет
?


+++