Молитва

         Господи! Как она призывала их, сыновей своих! Вслух, не замечая никого вокруг, обращаясь только к небу, далёким звёздам и милости Всевышнего! Молила о даровании жизни, о спасении в эти страшные годы войны, а сыновей своих заклинала беречь себя, услышать, почувствовать боль матери, не оставлять её одинокою на времена вечные, вобрать в себя всю любовь её и все её силы.
         Она взывала к ним и ночью в своём дневнике – школьной тетрадочке, ибо не могла молчать, сердце разрывалось от огромности накопленной печали, тоски и слёз... Два года – ни строчки от сынов, что были светом и миром для матери во все времена. Уже дважды расцветали бело–розовые сады, так любимые её нежным, младшеньким, уже два лета не играет в городском саду духовой оркестр с её старшим – красавцем, балагуром, её весёлой радостью! Уже дважды всё замерзало вокруг, снежной вьюгой заносило избу и отрезало от мира  леденеющую от отчаянья скорбную душу матери. Каждую ночь она не могла заснуть, прежде чем не выплачется звёздам и ясному месяцу или не закоченеет в вихре беспощадной пурги. И вернувшись домой, уже тихо и смиренно молилась Образу Сына Божия о спасении детей своих.
         И кончилась война. И сыновья выжили. И благодарила мать Всевышнего, услышавшего молитвы её.
         Но суждено было ей испытать новые страдания великие на грешной земле. Старший несколько лет был в плену, с третьей попытки бежал из концлагеря, но попал в Советскую тюрьму. Бежал он, благо, вместе с сыном известнейшей в Союзе балерины, хлопотавшей за своего сына, и, благодаря ей, продержав в тюрьме около года, после тщательной проверки, выпустили их выпустил. Но ее, старшего, лишили институтского диплома и всех прав гражданина страны. Вернувшись в свой городок, он не мог побороть в себе великой обиды и горе стал заливать пьяным зельем. Задолжав кругом, сгорая от стыда, бежал он от родного дома на Балтику, где пристроился разнорабочим в рыбацкой артели.
         Мать не смогла пережить это горе. Её сын, так на неё похожий лицом и характером, её талантливый прекрасный первенец, рисунки которого она хранит в альбоме, гитару бережёт, как дитя малое, голос которого слышит в протяжной украинской песне, её любимый, несравненный, обожаемый сын несчастлив, пропал, не подаёт никакой весточки...
 А голод, постоянные головокружения, слабость, частые сердечные приступы делали своё чёрное дело. Утешением был младший, любящий мать беззаветно, забрасывающий её письмами из своего большого города, выбирающийся на пару недель в год к матери в родные места... И внуки, два мальчугана, которых довелось ей видеть и ублажать в меру сил два лета кряду.
         Около трёх лет после окончания войны продержалось её исстрадавшееся, изболевшее сердце. Младший спешил, но не успел попрощаться с матерью, за что корил себя безмерно. Получил ли телеграмму старший, не ведомо было много лет.
         Ныне остались только фотографии.
         На самой первой, свадебной, молодая – во весь рост... Веки опущены – взгляд на избранника, что сидит впереди, чуть левее, в кресле… У нее слегка склонённое, ещё по-девичьи округлое лицо. Нежная открытая шея и маленькое ушко под высоко и ровно подобранными со всех сторон (как у Чеховских героинь на сцене МХАТ–а) пышными волосами... Белая с длинным рукавом блузка, и ещё не знавшее чёрного труда мягкое запястье левой руки с небольшими пухлыми пальцами и плоским перстнем на безымянном.
         Лет через пять – на снимке – высокая стройная дама в чёрном бархатном платье, с похудевшим лицом, несколько возбуждённым взглядом, заострённым подбородком, волосами, зачёсанными наверх и замысловато убранными в три изящные пряди, средняя из которых поддерживается небольшим гребнем... Чувствуется стать. Родилась в Сновской Тысячи – древнем центре. Крещена в Свято–Троицкой Гомельской церкви, а предки её в Львовской епархии числились.
         И фото первых военных лет пятидесятипятилетней женщины: глубокие морщины избороздили лицо вдоль и поперёк, нос удлинился из-за впалости щёк и уже очевидно беззубого рта... Гладкие волосы убраны в низкий узелок на затылке. Взгляд безнадёжно усталый, взгляд – в никуда.
         Её письма – жалобы и письма, полные любви, её дневник – Ярославнин плач – хранит теперь внук. Приезжает он издалека побродить по улице детства, увидеть небольшой домик с белыми ставнями, поправить холмик и крест на кладбище. И видит, отрешившись от настоящего, как перед сном в длинной белой рубахе каждый вечер стоит бабушка на коленях и шепчет молитву...