Пьяный сентябрь

Август в этом году был жаркий, виноград созрел рано. К концу сентября большую часть уже собрали и подавили. По всей Молдавии винный дух стоит, и у детей  усы от муста – едва забродившего виноградного сока. Он сладкий такой и совсем не хмельной, только слегка язык пощипывает.  Вот как только начинает пощипывать –  значит пора отжимать и сливать в бочки.  У настоящих хозяев и отжимки в дело идут. Из них гонят совершенно зверский самогонище. Настоящие хозяева – крепкие ребята, их только такое пойло и догоняет. У них душа – кремень, желудок – сталь, а сердце – алмаз.   У них заборы каменные, и крыши новые, у них в окнах стеклопакеты – что ты! У них жёны в Италии  горничными, а сами они в Москве плитку кладут или бетон таскают. Разве таких вино опьянит? Так, только морды подрумянит.
А мы люди простые, мягкосердечные и с ленцою – зачем нам самогон?  Мы одним воздухом этим пьяны. Заборы у нас дощатые, а то и вообще плетни, по дворам куры вольно гуляют. Вот им мы отжимки и вываливаем, нам не жалко.
Наклюются куры виноградных отжимков, и захмелеют – ух! Кружат бухие, весёлые такие – ноги заплетаются и глазки блестят.  Вечером не могут взлететь на насест – спят на полу курятника вповалку. Один только петух находит в себе силы наверх забраться. Взлетит, кряхтя, и сидит, шатается, равновесие держит из последних сил.  Горд собою ужасно. Поёт: «Сижжу на наррах, ка-ах карроль на ик!-мининаххх!!!»
А потом, тоже, конечно, падает.
  В такие дни куры несут яйца с лиловой скорлупою. Ну, или цвета бордо. Находятся шутники, суют эти яйца под наседку. Что интересно, цыплята вылупляются из них нормальные. Ну, почти…  Глаза немного странные и держатся наособицу от остальных.   А так – обычные жёлтенькие пуховые комки.  Зато когда подрастают – их сразу можно отличить. Крылья у них намного больше чем у нормальных, и хвосты длинные,  почти как у павлинов. Цвета это всё непередаваемого.   Когда такому цыплёнку исполняется сто один день, он улетает прямо на небо. На земле ему скучно и холодно – январь, что поделаешь… А на небе он попадает в рай, и там живёт себе в тепле.
Воробьи тоже отжимки клюют.  Но на их поведении это не сильно сказывается.  Орут, разве, чуть громче обыкновенного, и ещё коты на них в это время не охотятся почему-то.
  А вот вечерами, когда двор пустеет, туда приходят пировать крысы. Поля-то пустые уже, грызуны все перебираются к жилью, к мешкам с зерном,  тёмным свекольным гуртам, жёлтым початкам, оранжевым тыквам.  Выглянешь в сумерках в окно – увидишь, поёживаясь, как шастают по двору мягкие серые пятна. Бесшумные и жуткие.  Тоже живые души, и им бухнуть охота. Нажрутся хмельного и уползут  обратно под землю  –  спать и видеть сны. Про любовь…
Вино в бочках тоже спит ещё.  У каждой бочки внизу кран, а сверху затычка. В затычке просверлена дырочка, туда вставлена тонкая резиновая кишка. А другой конец кишки – в кружке с водою. Это называется водяная пробка.   Чтобы воздух в бочку не поступал, а углекислота выходила. Вино, пока не начало бродить, стоит молча. А через несколько дней – бульк!   Выскочит в кружке первый пузырёчек.  А потом забормочет, заголосит водичка: «Хлюп-хлюп, буль-буль! Ай-нэнэ-нэнээээ!» 
Сначала потихоньку будет бормотать, потом всё громче, а потом начнёт уставать и через какое-то время совсем замолкнет. Тогда вино уже можно пить, только осторожно. Оно ещё мутноватое, и земная ярость в нём, хоть и смирилась, но еще не полностью.  Как шибанёт в башку – не обрадуешься. Или подерёшься, или влюбишься, или стихи напишешь, или ещё какая-нибудь дрянь.  Нет, хоть и вкусно, надо подождать.
А вот когда пройдёт самая длинная ночь в году, и день начнёт прирастать понемногу, вот тогда и вино готово.  Спустится человек в подвал, откроет кран у бочки, подставит кувшинчик – вино  потечёт почти беззвучно, сонно  ещё. Зато когда уж из кувшина в стакан – вот тогда проснётся:  запоёт, зазвенит благодать в стакане, и душа человеческая запоёт ей в ответ. Глотнёшь – как вдохнёшь, как дождь в сухую землю уйдёт в тебя вино.
– Ах,  – подумаешь, – ах ты мамочки мои!  Надо же! Да ведь я живой!