Общее дело

Соломон Зареченский
"Общее дело"

Дневник Николая Федорова
Москва, 1898 год
Это ужасно. Моя работа дала результат, но я не рассчитывал на то, что вышло. Не знаю, можно ли это назвать прогрессом. Но то, что я сделал, чудовищно.
Моя цель была благородна. Я хотел спасти людей от смерти, которая порой так несправедливо приходит за ними. Мой отец и мой дядя были праведные мужи. Они не заслужили столь скорой кончины. Поэтому я поклялся вернуть их к жизни. Я уверен, что астральное тело умершего человека не исчезает и не растворяется, «осколки» все равно оседают в душах людей живущих. А раз так, то можно собрать этот эфир, пусть даже по капелькам, и как только все будет собрано – эта субстанция вновь обретет биологическую оболочку.
Я не мог смириться с тем, что смерть всесильна и бросил ей вызов. После смерти близких людей меня уже ничто не держало в цивилизации, и я пустился в паломничество. Я пересек моря и блуждал по далеким пустынным странам. Там живут дикари. Но они миролюбивы.
Они открыли мне таинства жизни и смерти. Их знахари и жрецы поведали мне о том как предки возвращали жизнь тем кто ее потерял. То была настоящая мистика. Я поклялся ни за что никому не рассказывать об этих ритуалах. Но тот народ наложил «табу» на игры со смертью.
Я вернулся из странствий на родину и продолжил изучение смерти. Мне пришлось потратить четверть века на обучение. Конечно же, я ослушался предостережений жрецов. Обряд, который проводили дикари, адаптировался и совершенствовался вместе с тем как росли мои знания в науках.
Работая в Румянцевском музее, я организовал небольшой научный центр в подвалах. Там трудился только я и мои стипендиаты. Работа скверная, поэтому все свое жалование я раздавал им. Моя цель не богатство, а победа над костлявой старухой.
Кажется, жрецы были правы. Это таинство проклято. Нельзя играть в бога – мертвое должно оставаться мертвым. Бог видит, мои побуждения были праведными. Одному мне не справиться. Но у меня появились сторонники в дискуссионном клубе. Надеюсь, они помогут мне.
Господи, что я наделал?
Москва, 1898 год
Недалеко от Румянцевского музея
«Нужно было остаться в поместье»
Владимир Сергеевич Соловьев трясся в карете, мчащейся по улицам Москвы. За окошком стояла теплая весенняя ночь. Несколько дней назад ему пришло письмо от приятеля из Чертковской библиотеки при Румянцевском музее, с просьбой приехать в Москву. То был здешний библиотекарь и большой мыслитель – Федоров Николай Федорович. В письме было указано, что речь пойдет о прорыве в области «проекта». Владимир Сергеевич понял, о чем идет речь.
Николай Федорович после рабочего времени устраивал дискуссионный клуб. На встречи приходило много желающих пообщаться с таким философом как Федоров. Но были посиделки и иного толку. На них он рассказывал о победе над «последним врагом» – смертью, выдвинув парадоксальную мысль о том, что эта победа свершится при участии творческих усилий и труда объединившегося в братскую семью Человечества.
На таких собраниях бывал очень узкий круг людей. В него входил и сам Владимир Сергеевич.
В письме Николай Федорович просил по прибытии поселиться в гостинице, дальнейшие распоряжения он даст позже. Владимиру не понравился тон письма. «Распоряжения». Словно ему приказывает военный чиновник. Но он приехал, потому что посчитал должным – помочь приятелю. Ко всему прочему верх взял живой интерес. Что означает прорыв в «проекте»? Именно так Федоров называл свою деятельность по борьбе со смертью.
Не отпускало чувство, что вся эта заваруха – просто старческий маразм. Ведь Старику Федорову было уже семьдесят лет. Хотя он отличался крепким здоровьем.
Посреди ночи в дверь гостиничного номера постучали. Николай Федорович прислал гонца. Философ ждал в музее. Остальные тоже будут там. Судя по всему, под остальными имелись в виду другие слушатели «проекта» Николая Федорова. Ну что же, по крайней мере, он приехал в Москву не один.
Карета сильно дернулась и остановилась, прервав размышления Владимира Соловьева.
– Мы на месте, сударь, – сухо известил кучер.
Соловьев выкарабкался из кареты и спрыгнул на вымощенную камнем площадку. Он потянулся и жадно зевнул, прикрывая рот рукой. В кабине кареты его разморило. Чтобы взбодриться, он вплел свои пальцы рук в густые длинные волосы и хорошенько взъерошил их. Затем снова пригладил, придав нужную форму. Воздух был свеж. На небе не было ни облака, лишь полная луна, освещающая ночной город.
Владимир Соловьев обогнул карету и, не обращая внимания на привезшего его кучера, стал разглядывать здание музея, подле которого он остановился. Они заехали через единственный въезд для карет и оказались во внутренней части – рядом с конюшней. В отличие от фасада, выходящего на улицу, дворовая часть имела усадебный вид.
В прошлом здание принадлежало графу Пашкову, но позже перешло во владение государству. Теперь это музей. Строение было выполнено в стиле классицизма. А в центральном корпусе с обеих сторон выдвигаются колонные портики. Ввысь поднимается цилиндрический бельведер. Вправо и влево от центрального кубического массива отходят две одноэтажные галереи, завершающиеся двухэтажными флигелями.
У входа в особняк стояла мужская фигура. Но в сумерках Соловьев не смог разобрать кто это.
– Кто-то мчится, – нарушил тишину кучер.
Только сейчас Владимир услышал приближавшийся топот копыт. Он повернулся к въезду, и там тут же появилась еще одна карета. Извозчик замедлил ход и остановился в нескольких метрах от своего коллеги.
Из кареты медленно, пыхтя, вылез крупный человек. На нем были черные сапоги и такое же черное пальто. Встав на землю, он оперся на трость. У человека были густые насыщенно белые волосы и борода.
Владимир Соловьев провел рукой по своей непослушной бороде и застегнул шинель, с двумя рядами пуговиц, только на две из них. Он узнал только что прибывшего человека и подошел к нему.
– Лев Николаевич, – кивнул он седовласому.
Тот стал всматриваться в лицо подошедшего к нему человека. Пауза немного затянулась. Возможно, потому что на улице было темно и разобрать сходу,  кто перед тобой стоит, вызывало затруднения. Возможно потому, что Льву Толстому, как и Николаю Федорову, было уже семьдесят лет.
– Ах, Владимир Сергеевич, – наконец выпалил Толстой. – И вы здесь?
– Да-с, – ответил Соловьев с Улыбкой.
– Что там у бедного старика случилось? Этот приезд мне тяжело дался.
– Сам только что прибыл, еще не знаю. Отчего же вы тогда приехали?
– Не могу я отказать в помощи такому уму. Слишком мало таких людей.
– Ну что же, тогда пойдем.
Оба двинулись к входу в музей, где выжидала еще одна фигура. Никаких распоряжений извозчикам они не дали и те остались стоять.
– Как скоро вы потрясете нас новым шедевром? – спросил Владимир Соловьев.
– О чем вы, любезный? – саркастически спросил Лев Толстой.
– Все с нетерпением ждут очередную «Анну Каренину» и «Войну и мир», – на полном серьезе ответил Соловьев.
– Полно вам. Люди любят меня за те пустяки – «Война и мир» и тому подобное, которые им кажутся очень важными. Это всё равно, что к Эдисону кто-нибудь пришёл и сказал бы: «Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку». Я приписываю значение совсем другим своим книгам – религиозным!
Оставшееся расстояние до входа они прошли молча.
У дверей музея переминался с ноги на ногу молодой человек, лет сорока от роду. На голове уже появилась залысина, но седина еще не тронула его. Веки были прикрыты, безмятежный с виду взгляд пробивался через круглые очки. Но движения выдавали беспокойство. На нем был надет костюм и накинуто на плечи пальто.
– Да ведь это тот молодой ученый, – воскликнул Соловьев, подходя к человеку.
–  Я вовсе не удивлен, увидев вас здесь, Константин Эдуардович, – добавил Толстой.
– Рад вас видеть господа, – ответил Циолковский, кланяясь.
Присутствие Константина Эдуардовича Циолковского на столь позднем собрании, по просьбе Федорова было очевидным. Когда молодой ученый прибыл в Москву, чтобы поступись в университет, у него это не вышло. Поэтому он занялся самообучением. Жил на хлебе и воде и все свое время проводил в единственной бесплатной библиотеке Москвы – Чертковской. Там он и познакомился с Николаем Федоровым.
Философ заменил ему университетских профессоров. Давал ему запрещенные книги. И в силу того, что был основоположником русского космизма, повлиял на выбор профессии Циолковского. Уже, будучи сорокалетним мужчиной, он все равно был привязан к учителю.
– Полагаю все в сборе, – сказал Циолковский и достал из кармана ключ.
– Разве это все, кто прибудет? – покосился Соловьев.
– Да, сударь. У двери, когда я прибыл, лежал сверток. На нем были написаны три фамилии – наши с вами. А внутри лежал ключ от этой двери.
– Зачем запирать дверь во внутреннем дворе? – сказал Толстой.
Циолковский отпер двери и протиснулся внутрь. Его спутники,  переглянувшись, последовали за ним.
В вестибюле не горел свет, а сияние луны было недостаточно, чтобы осветить помещение. Приятели медленной поступью продвигались вглубь здания. Справа и слева чернели проходы, ведущие в боковые флигели. Чуть подальше, в правом углу, темнели очертания лестницы ведущей на второй этаж.
Мужчины уже достигли центра вестибюля, когда раздался голос.
– Циолковский? – разнеслось эхом в пустоте. – Соловьев, Толстой? Это вы?
– Мы, – озираясь по сторонам, сказал Циолковский. – Николай Федорович, где вы?
– Тише, – приказал голос. – Не произносите громких звуков. Я на лестнице.
Трое в темноте всматривались в силуэт лестницы. Они увидели, как от массива отделилась черная тень, и стала медленно спускаться к ним. Тень все приближалась и приближалась, пока, наконец, не стало отчетливо видно, что это Николай Федорович Федоров.
Это был старик с пепельной сединой на голове и бороде. Его взгляда было не видно. Из одежды на нем было старое истрепанное пальто бурого цвета. Этому пальто было уже четверть века. Николай Федорович вел аскетичный образ жизни. Отказывался от повышения жалования и премий, не покупал новой одежды и питался очень скромно.
Взгляд одного из пришедших упал на топор в руке старого философа.
– Николай Федорович, – начал Толстой. – Зачем вам топор? Неужто старушку какую загубили?
Все трое усмехнулись.
– Прошу вас, тише, – заговорчески сказал Федоров. – Они нас могут услышать.
– Кто может нас услышать? – сказал Соловьев и подался вперед, будто хочет узнать какой-то секрет.
– Пойдемте в кабинет наверху, – сказал Федоров. – Там можно укрыться на какое-то время.
– Укрыться? От кого?
– Пойдемте. Скорее, – бросил Федоров и засеменил к лестнице. Остальные последовали за ним.


Федоров отпер дверь кабинета ключом и впустил своих товарищей. Он задержался в проеме, чтобы осмотреть коридор, после чего зашел внутрь. За собой он закрыл дверь на ключ. Федоров прошел вглубь кабинета и зажег лампаду, стоящую на массивном дубовом столе. Кабинет залился теплым, хотя и тусклым, желтым светом.
Кабинет представлял собой небольшое помещение, где все, стены, пол и мебель была сделана из древесины дуба. За письменным столом, на котором стояла лампада, находился стеллаж с книгами. Перед столом, как и за ним, стояло три больших кресла, а в углу небольшой диванчик.
При свете лампы троим, наконец, открылось лицо Федорова. Вечно безмятежное выражение лица философа осталось прежним. Но его глаза выдавали тревогу. Они были широко открыты и метались из стороны в сторону, оглядывая товарищей.
Толстой стоял неподвижно. Его брови были сведены, и между ними образовалась складка. Писатель смиренно ждал, когда его друг растолкует, в чем дело. Соловьев стоял рядом с ним и засунул руки в карманы. Он, кажется, не придавал особого значения происходящему. Мыслителем овладел лишь живой интерес к тому, чем закончиться этот казус. Циолковский стоял по другую руку Толстого. По его лицу читалось негодование и даже мандраж. Ученый вытянул шею вперед и был готов слушать. Вот кто действительно хотел услышать откровения от Федорова.
– Присядьте, господа, – вымолвил Федоров. Он подождал, пока товарищи займут свои места. Толстой и Соловьев сели в кресла возле стола. Циолковский уселся на диванчик в углу.
– Что стряслось, Николай Федорович? – тихо пробасил Толстой.
– Вы должно помните, – начал Федоров. Он устроился в кресле за столом. – В дискуссионном клубе я толковал о бессмертии души человеческой и ее возвращении в плотское тело. Я говорил о возрождении человека после смерти. Проще говоря, о воскрешении.
– Да, господин Федоров, – подхватил Соловьев. – Вы рассуждали о том, что душу можно собрать, потому как она остается в этом мире.
– Так точно, сударь, – сказал Федоров. – И я продвинулся в этом деле.
– Что? Как вас понимать? – раздался голос Циолковского.
Федоров поморщился и уставился в угол у двери, где сидел ученый.
– Константин Эдуардович, – обратился к нему Федоров. – Не могли бы вы говорить тише?
Константин Эдуардович Циолковский был почти глух. Это следствие пережитой в детстве болезни. Скарлатина. Болезнь дала тяжелые осложнения, и мальчик почти оглох. С каждым годом этот недуг прогрессировал все больше.
– Что? Николай Федорович, я и половины слов не могу разобрать, что вы говорите, – повысил голос Циолковский.
– Прошу вас, тише, – продолжал философ.
– Да почему вы шепчетесь?! – в ночной тишине голос ученого был криком.
– Нас могут услышать.
– Кто? – вставил слово Соловьев. Циолковский продолжал.
– Вы ведь знаете, что у меня…
Кабинет сотрясло от удара в дверь. Все, кто находился внутри, замерли в ожидании. Второй удар. Товарищи соскочили с седалищ. Их взгляды были прикованы к двери. Толстой вопросительно посмотрел на Федорова.
– Оно нашло нас, – сказал философ.
– Оно? – спросил писатель. – Что это значит?
– То, о чем я хотел вам поведать.
Что-то скреблось в дверь, не в состоянии нащупать ручку. С той стороны, в коридоре, раздавалось какое-то мычание.
– Что это значит? – затараторил Циолковский. – Кто там, за дверью?
– Мои стипендиаты, – сказал Федоров.
– Да что с ними не так? Почему они так себя ведут?
– Они уже не те, что прежде.
– Я так понимаю, впускать мы их не собираемся? – покосился Соловьев.
– Ни в коем случае! – сказал Федоров.
– В здании есть еще кто-нибудь?
– Нет. Только мы и …они.
– Так что будем делать с этим буйным?
– Пока он там – мы заперты. Значит нужно разобраться с этим.
Федоров положил топор на письменный стол. Философ быстро оглядел кабинет, что-то прикидывая в голове. Растолкав товарищей, он быстро отодвинул кресла перед столом, расчистив место. Федоров встал перед столом, аккурат напротив двери.
– Вас не должно быть видно, – сказал Федоров с пущей серьезностью. – Лев Николаевич, встаньте у двери. По моей команде вы отопрете ее и спрячетесь, так, чтобы вас было не видно вошедшему. Владимир Сергеевич, вы встанете напротив Льва Николаевича. Как только в кабинет начнет кто-то входить – ставьте ему подножку. Его нужно свалить. Константин Эдуардович,…просто спрячьтесь.
Все разошлись по кабинету. Толстой и Соловьев встали у двери. Циолковский зашел за стол и присел за ним. Федоров все так же стоял напротив входа. Его дыхание участилось. Своим взглядом он сверлил дверь.
– Лев Николаевич, – сказал, наконец, Федоров. – Давайте!
Толстой быстро, насколько мог, отпер дверь и распахнул ее внутрь. Сам он прикрылся дверью как щитом. Оказавшись зажатым между дверьми и стеной его было не видно. Тут же в кабинет ворвался человек. Он с воплями помчался вперед, на Федорова. Соловьев опешил от такой неожиданности. Он быстро нагнал безумца и в подкате ударил что было силы по ногам. Стипендиат рухнул лицом вниз. Федоров схватил лежавший на столе топор и нанес несколько ударов по упавшему.
Соловьев с ужасом на лице стал отползать назад. Под столом скулил Циолковский. Федоров остановился. Но после нескольких тяжелых ранений от топора, стипендиат продолжал полсти. Философ нанес еще несколько ударов и последний пришелся на голову. Лишь после этого безумец перестал двигаться.
Все стихло. Заскрипела дверь и из-за нее показался Толстой. Его взгляд был прикован к телу на полу. Писатель подходил все ближе, пока не остановился у трупа.
– Что вы натворили? – прохрипел Толстой.
– Это была необходимость, – объяснил Федоров.
– Что за необходимость могла заставить вас убить бедолагу? – Толстой перевел взгляд на философа.
– Он уже был мертв.
Писатель так и замер. Казалось, он перестал дышать. Циолковский выполз из-под стола и, увидев на полу окровавленное тело, рухнул на кресло позади него. Соловьев сидел на полу, прислонившись спиной к стене. В его глазах уже не читался ни страх, ни замешательство. Он просто смотрел на труп у ног Федорова. Как такое вообще могло произойти?
– Что значит «уже был мертв»? – спросил Соловьев.
– Это то, о чем я и хотел вам поведать, – сказал Федоров. – Здесь, в музее, я организовал небольшой научный центр. В подвалах. В нем трудился я и мои стипендиаты. Мне нужна была помощь, и я нашел этих молодых людей и предложил им работу. Я отдавал им все свое жалование. То, над чем я работал, было дороже, чем любые деньги.
– Вы сказали, что продвинулись в своем деле, – ожил Толстой.
– Да, в борьбе со смертью, – продолжал Федоров. – В ходе одного из экспериментов, один из стипендиатов погиб. Я не знал, что с этим делать. Я положил его тело в один из погребов – там холодно. Он пролежал там пару дней.
Философ указал пальцем на труп, лежавший на полу.
– Это тот самый молодой человек.
Соловьев поднялся с пола и подошел к телу. Он присел и перевернул труп на спину. Зрелище было ужасное. Кожа стипендиата была иссиня белая. Глаза впали. Белок глаз высох и теперь был серого цвета. А губы потрескались от сухости. Циолковский приподнялся с кресла.
– Этого не может быть, – заявил ученый.
– Чего не может быть? – спросил Толстой.
Циолковский обогнул стол и встал в круг со всеми. Он поправил очки и сощурился.
– Посмотрите на его лицо, – продолжал Циолковский. – Глаза, губы. Ученый вынул из внутреннего кармана карандаш и присел на корточки. Он просунул карандаш в рот мертвеца и приоткрыл его. – Язык распух и посинел.
– И что все это значит?
– Это обычные трупные явления, – сказал ученый и поднялся. Он хотел было засунуть карандаш обратно в пиджак, но осекся и кинул его на грудь убитого. – Такие появляются через несколько часов после смерти.
– Выходит он был мертв, – заключил Соловьев. – Но мы только что видели, как он ходил.
– Так оно и есть, – сказал Федоров. – Вы не забыли, чем я занимаюсь? Это и есть мой прорыв. Через несколько дней после его смерти он исчез из погреба. А ночью, когда мои стипендиаты оставались тут работать, он ожил. Я пришел лишь на утро. Мои помощники были взволнованы. Они ликовали и негодовали. Эксперимент дал плоды – он оживил умершего, но тот был не тем что прежде. Агрессивен, невосприимчив к боли и…вечно голодный. Он покусал и исцарапал всех моих помощников, когда те пытались его успокоить. В итоге они его связали.
– А что произошло дальше? – спросил Соловьев.
– Прошла пара недель. Как раз до сегодняшней ночи. Я пришел сюда поработать и обнаружил, что все мои стипендиаты обезумели. Они гонялись за мной по всему музею. Я прикончил одного из  них. Теперь второго.
– Сколько их еще осталось? – поинтересовался Толстой.
– Еще трое.
В кабинете повисла пауза. Каждый из присутствующих переваривал полученную информацию. Увиденное и услышанное было уму непостижимо. Оживление мертвых и их безумие. Никто не ожидал, что все так обернется.
– Значит, это безумие передается как вирус? – нарушил молчание Циолковский.
– Простите, что? – сказал Федоров.
– Вы сказали, что умерший покусал и исцарапал остальных стипендиатов, – пояснил ученый.
– Да, так сказали они сами, – сказал философ. – К тому же я сам видел их раны.
– Значит, это безумие передалось им от мертвого, как вирус. Это было заражение крови.
– А может быть это действие эксперимента, как и в первом случае, – предположил Соловьев.
– Исключено, – опроверг Федоров. – После того инцидента эксперименты не проводились.
– К тому же, теория о вирусе объясняет промежуток времени от заражения до безумия – инкубационный период, – добавил Циолковский.
– Боже милостивый, – воскликнул Толстой. – Значит, они могут заразить еще кого-нибудь. В музее точно никого нет?
– Нет, но…– Федоров осекся. – Входная дверь. Она не заперта.
Федоров метнулся к шкафчику и вынул оттуда еще одну керосиновую лампу. Он сунул ее в руки Циолковского.
– Господа, нам нужно перекрыть здание, до тех пор, пока мы не изничтожим этих безумцев.
– Может, позовем полицейских? – сказал ученый, зажигая лампу.
– Нет времени. К тому же они вряд ли поверят. Идемте.
Все четверо оставили кабинет. Они быстро прошли по коридору и, спустившись по лестнице, оказались в вестибюле. Тут по-прежнему никого не было. Темноту прорезали две лампы. Дверь главного входа была закрыта, но не на замок. Как ее и оставил Циолковский. Товарищи замерли. Федоров долго вслушивался в тишину, затем обратился к друзьям.
– В здании еще трое моих учеников. Нужно их найти.
– И что мы с ними сделаем? – спросил Соловьев. – Убьем как собак?
– Это необходимо. Неужели вы не понимаете, что они опасны?
– А вы пробовали их вылечить? Разобраться в природе их безумства? Возможно, они не лишены рассудка.
– Чем дольше мы спорим, тем больше вероятность, что они найдут нас.
– Но у вас ведь есть топор. Кстати, из нас только вы, сударь, имеете хоть какое-то оружие.
Это было правдой. Федоров вовсе забыл, что следовало бы вооружить своих товарищей. У него самого был топор. А помимо керосиновых ламп в руках только у Толстого была трость. Ей конечно можно было отбиваться от безумцев, но не столь эффективно как топором. Федоров огляделся вокруг в поисках того, что могло послужить оружием обороны, но в темноте ничего не было видно.
– Ладно, – сказал Федоров. – На поиски стипендиатов пойдем мы с Львом Николаевичем.
– Вы справитесь? – спросил Циолковский с тревогой в голосе.
– Мы хоть и старые, но еще кое-что можем, – Федоров вымученно улыбнулся и подмигнул Толстому.
– А нам что прикажете делать? – спросил Соловьев.
– А вы, господа, стерегите двери. Нельзя чтобы кто-то из них вышел на улицы города.
Соловьев хмурился. Он скептически оглядел двух семидесятилетних мужчин. То, что они справятся хотя бы с одним из этих безумцев, вызывало сомнения. Хотя он сам видел, как Федоров расправился с одним из них. Рука у философа была действительно твердая. Циолковского, похоже, устраивал вариант остаться на месте и не идти исследовать темные коридоры в поисках того, что может тебя покусать.
– К тому же, – добавил Федоров. – Если мы погибнем, будет не так прискорбно, если погибните вы, молодые.
С этими словами он повернулся и побрел в левый флигель здания. Толстой ничего не возразил. Все это время он стоял с непроницаемым лицом. Лишь складка между бровями говорила о том, что писатель испытывает противоречивые чувства. Он медленно сделал оборот и последовал за философом.
***
До рассвета оставалось не меньше трех часов. Лунный свет попадал в витражи окон и оставлял серебристый след на полу. Окна располагались по обе стороны от входных дверей и выходили во внутренний двор. Извозчики, не дождавшись своих пассажиров, давно уехали.
Владимир Сергеевич Соловьев сидел на подоконнике, откинувшись спиной на стену. Он всматривался в темноту вестибюля, иногда поглядывая на улицу, в ожидании рассвета. Циолковский погасил огонь лампы, пока они находятся у окон. Тут было достаточно света. Ученый стоял рядом, подперев стену спиной.
После того как их товарищи ушли на поиски обезумевших стипендиатов, двое приятелей решили забаррикадировать дверь, так как ключа не было. У окон не стояла никакая мебель, которую можно было бы придвинуть к входу. А идти на поиски таковой вглубь помещения Соловьев не решился. Мыслитель с трудом верил про вирус, делающий из людей безумцев и об опасности, что это за собой влечет. Но мысль о том, что в темноте, кто-то может напасть и покусать его, Владимиру Соловьеву не нравилась. И он решил не проверять теорию на себе. Поэтому он с Циолковским остался рядом с дверью, чтобы никто не вышел в нее.
– Как вы думаете, они вернуться? – нарушил молчание Циолковский. Поймав на себе вопросительный взгляд Соловьева, он добавил. – Федоров и Толстой.
– Не знаю, – ответил Соловьев.
– Жутко здесь.
– Подожди на улице, – тяжело вздохнул мыслитель.
– А если они позовут на помощь? Я не услышу на улице.
– Но ведь и здесь вам неприятно находиться.
– А как же? По музею ходят эти…Странно все это.
– Что странно? – поежился Соловьев на подоконнике.
– Что могло произойти с тем несчастным?
– Ничего, за что его можно было бы убить.
– Но мы ведь своими глазами видели, – Циолковский отлип от стены и повернулся лицом к мыслителю.
– Что мы видели? – повысил тон Соловьев. – Как один из стипендиатов ломился в кабинет и бежал на своего наставника. Мало ли что его могло заставить это сделать. А Федоров, он просто убил его. И убил еще одного до этого. Вы не думаете, что старик сошел сума?
– Нет. Я верю Николаю Федоровичу.
Соловьев внимательно изучил глазами своего собеседника. Затем посмотрел в окно, откинулся спиной на стену и тихо промолвил:
– Перед высшей Божьей правдой всякая своя самодельная правда есть ложь, а попытка навязать эту ложь другим есть преступление.
Повисла неловкая пауза. Соловьев вновь откинулся на стену. Циолковский уставился в окно.
В темноте послышался какой-то шорох. Соловьев подался вперед, всматриваясь в коридор, ведущий во флигель. Циолковский заметил это и проследил за взглядом мыслителя. Сам он звука не услышал – всему виной потеря слуха.
– Что там? – нервно спросил Циолковский.
– Шум, – ответил Соловьев и продолжил внимательно изучать черное пространство коридора. – И рычание.
У ученого округлились глаза, и открылся рот. Его взгляд метался от коридора к товарищу и обратно. Циолковский уже было думал, что все обойдется. Что они так и проторчат у входа до утра. А утром все закончиться. К вступлению в контакт с одним из обезумевших стипендиатов он был не готов.  Соловьев медленно поднялся и, продолжая смотреть вглубь помещения, положил руку на плечо Циолковского.
– Зажигай лампу.

Впереди время от времени возникал какой-то шум. И вряд ли то были крысы. В музее с ними активно боролись и истребили все гнездо. По словам Федорова в здании никого не было, кроме стипендиатов; и их самих.
Толстой шел позади своего товарища, перебирая тростью. Во второй руке он высоко держал лампу. Федоров шел перед ним, немного сгорбившись, готовый к внезапному появлению безумцев. Обеими руками об крепко сжимал топор.
Пройдя по коридору, они оказались в одном из флигелей, но не наткнулись ни на одного из помощников философа. Тогда оба старца спустились в подвальные помещения. В основном там были склады и хранилища экспонатов музея и бытовые приспособления.
– Я понимаю, Лев Николаевич, – прошептал Федоров. – Вы не хотите привлечь внимание безумцев. Но не молчите, пожалуйста – мне так спокойнее.
– Не знаю, что вам сказать, Николай Федорович, – после паузы сказал Толстой. – Весь этот вечер неожиданность для меня.
– Понимаю. Однако же вы должны понимать, что ситуация требует от нас решительных действий.
– Не буду скрывать, мне не по нраву то, что вы убили молодого человека.
Федоров остановился и повернулся к Толстому. Он взглянул на него. На лице писателя было то же самое выражение лица, что и последний час. Он хмурился.
– У меня не было выбора, – оправдывался Федоров. – Этот безумец покалечил бы меня.
– Будь добрым и не противодействуй злу насилием, – сказал Толстой.
– Вы полагаете, мне нужно было стоять и ничего не делать? Вы ведь слышали Циолковского. Этот парень был уже мертв, и давно.
– Я не знаю, что я видел, – с этими словами Толстой обогнул философа и побрел вперед.
Федоров фыркнул себе под нос и стал догонять писателя.
Они уже прошли половину подвальных помещений. Снова возник какой-то шорох впереди. Создавалось впечатление, что безумец бежит от них. Или завлекает в ловушку. В конце подвальных помещений Федоров обустроил небольшой научный центр. Но он надеялся, что туда им не придется идти. Его брала дрожь при мысли, что там, в темноте скрываются порождения его экспериментов.
Два друга вошли в еще одно подвальное помещение. Тут хранились книги. Большая комната была забита деревянными стеллажами с книгами. Стеллажей было так много, что между ними почти не оставалось места. Одновременно мог пройти только один человек. Философ и писатель шли друг за другом.
– Я не хотел этого ни для себя, ни для них, – сказал Федоров.
– Не мне вас судить, Николай Федорович, – сказал Толстой.
– Что же делать, когда настанет утро? Хотя до него еще необходимо дожить.
– Бог все устроит.
– Мне казалось, вы отреклись от церкви…
Философа оборвало движение за стеллажом с боку. Но не успел он присмотреть, что там, как оттуда вырвалась пара рук. С такой стремительностью и силой, что выбросило все мешающие книги на товарищей. От неожиданности оба отпрянули от стеллажа и ударились об другой. Сверху на людей посыпались книги.
Чудовищные бледные руки тянулись к ним с полки книг. Они почти дотягивались до людей. Оба товарища были в оцепенении и с ужасом смотрели на безумца перед ними. Вся кожа была бледной и даже сероватого оттенка. Глаза потускли и впали. Не моргали, не видели, но чувствовали присутствие себе не подобных. Губы обсохли и потрескались, а кровь, просочившаяся через трещины, давно запеклась. Безумец хищно ревел и клацал зубами. Все больше размахивая руками, он пытался добраться до людей.
Толстой стал бить тростью по рукам монстра, но проем между стеллажами был слишком мал, для хорошего размаха. Поэтому и Федоров не мог отсечь руки своим топором. Он лишь бил обухом по пальцам.
Безумец стал влезать на полку с книгами, раскидывая их по сторонам. Федоров стал отстраняться от стипендиата и уперся в писателя. Толстой замешкался и неловко разворачиваясь, приготовился к бегству. Человек он был крупный, поэтому сильно задел стеллаж с книгами и тот покачнулся. Федоров повернулся спиной к монстру и стал толкать Толстого вперед.
Безумец перевалился через полку и рухнул на пол. Но тут же с какой-то омерзительной неповоротливостью поднялся и зашагал за беглецами. Стеллаж качнулся и, накренившись, упал на соседний. С него градом посыпались книги. Бумажные издания больно били по спине и рукам отступавших людей, которыми они прикрывались. Книги также били и монстра бегущего за ними. Твердые переплеты оставляли на его коже глубокие раны, но он все также преследовал двух своих жертв, иногда спотыкаясь об кучи книжек под ногами.
Наконец люди выбежали из-под стеллажа. Бомбардировка книгами для них кончилась. Они преодолели еще несколько метров и оказались у двери – выхода из книжного хранилища. Старики пытались оторваться от безумца, единственный путь, не ведущий в тупик – возвращение обратно.
Толстой открыл дверь и стал перешагивать через высокий порог дверного проема. Писатель не мог сделать этого быстро. Он ходил, опираясь на трость, а пересечение высоких препятствий занимало время, хоть и небольшое, но ценное в их ситуации. К тому же после пробежки он выбился из сил.
Федоров стоял позади Толстого и ждал, пока тот переступит через порог. Философ обернулся, чтобы посмотреть, где монстр. Тот уже выкарабкался из-под стеллажа и быстро приближался к ним. Федоров хотел уже прыгнуть в дверной проем, но Толстой еще переступал через него. Можно было его толкнуть, но тогда они оба повалятся на пол и станут легкой добычей для безумца.
Но и ждать Федоров не мог, если стоять на месте, то жертвой окажется он. Философа охватил ужас. Он вновь повернулся к приближающемуся стипендиату. Тот уже был так близко, что в предвкушении покусать жертву, вытянул вперед свои мертвецкие руки. Федоров закрыл глаза и стиснул топор так, что побелели костяшки на руках.

Это была плохая идея.
Циолковский держал трясущимися руками керосиновую лампу. Отчего освещение мерцало, ухудшая видимость. Но ученый ничего не мог с собой поделать. Он никак не хотел идти в темноту, из которой доносились неизвестные звуки. Тем паче, что у них не было никакого оружия.
Соловьев шел на шаг впереди. Он прислушивался к каждому шороху и был начеку. Медленной поступью он прокладывал путь через коридоры флигеля.  Пока что они не встретили ни одного из стипендиатов. Но звуки, доносившиеся из глубины помещений, становились громче.
– Давайте вернемся, – дрожащим шепотом сказал Циолковский. – Владимир Сергеевич, молю вас.
– Тише, Константин Эдуардович, – прошептал Соловьев, не поворачивая головы к собеседнику.
– Ну же, давайте повернем назад.
Соловьев стиснул зубы. Что за трус это Циолковский? Но затем вспомнил, что у Константина Эдуардовича проблемы со слухом. Тогда мыслитель повернулся к товарищу и прошептал чуть громче:
– Тише, они нас могут услышать. Мы должны найти помощников Федорова.
– Но зачем? Они ведь опасны.
– Я не уверен в этом. Смертная казнь есть убийство как таковое, абсолютное убийство, то есть принципиальное отрицание коренного нравственного отношения к человеку.
Несколько минут они шли молча. Стены коридора были усеяны дверями. Почти все они оказались закрыты. Другие таили за собой лишь пустые темные помещения. Соловьев старался заглянуть за каждую дверь в поисках стипендиатов.
Впереди раздался металлический звук. Он мерзко нарушил тишину, эхом проносясь по всему коридору. Ученый замер; мыслитель вслед за ним. Звук был точно не из коридорных помещений. Он раздавался в конце него.
– Пойдем вперед, – сказал Соловьев.
– У нас ведь нет оружия, – сказал Циолковский. – И нет ничего, чем можно было бы сковать безумца.
Соловьев повернулся к Циолковскому.
– Ну, ты ведь ученый, – мыслитель многозначительно поднял брови. – Придумай что-нибудь.
– Ну почему это не произошло в Оружейной палате? – простонал Циолковский.
Соловьев усмехнулся впервые за долгое время и двинулся вперед. Ученый пошел за ним, освещая путь керосиновой лампой.
По мере приближения к концу коридора, становился сильнее запах. Запах пищи. Два товарища вошли в большой дверной проем, через который вполне могли пройти тележки на колесах. Керосиновая лампа выхватила из темноты очертания столешниц и шкафчиков, прибитых к стенам. Над столами свисала кухонная утварь: сковороды, кастрюли, черпаки. Они оказались на кухне. Здесь готовилась еда для работников музея.
Циолковский повернулся, чтобы осветить лампой другую часть помещения. Он замер в оцепенении и быстро, пока его друг не отошел слишком далеко, тихонько похлопал по плечу Соловьева. Ученый привлек его внимание и, убедившись, что мыслитель смотрит на него, указал свободной рукой на край одной столешницы. Соловьев посмотрел туда и не поверил глазам. Из-за столешницы торчала голова свиньи.
Мыслитель повернулся к приятелю и забрал у него лампу. Из-за столешницы доносился какой-то журчащий звук. Голова свиньи дернулась. Соловьев на секунду замер, но продолжил идти. Чем ближе он подходил, тем сильнее становился запах протухшего мяса. Подойдя к краю стола, он аккуратно заглянул, что за ним. Свет лампы озарил тушу свиньи. Точнее то, что от нее осталось. Она была наполовину съедена. Над тушей сидя на коленях, сидел человек и жадно вгрызался в кишки животного.
Свет привлек хищника, и он резко оторвался от своего блюда. Мертвые глаза уставились на мыслителя. Тот замер с открытым ртом. На него смотрел молодой парень, выглядящий так же, как и стипендиат, которого прикончил Федоров – еще один помощник философа. Они его нашли.
Стипендиат был по локоть в крови животного. В крови была и вся пасть, истекала по подбородку шее и далее. Изо рта торчали куски мяса, застрявшие в зубах или еще не пережеванные. Помощник философа с секунду смотрел на мыслителя, а затем резкими движениями стал подниматься на ноги и одновременно ползти к человеку. Соловьев отпрянул от столешницы и побежал. Циолковский, заметя поднимающегося безумца, среагировал быстрее и побежал вглубь кухни. Вернее всего было бы вернуться в вестибюль – кухня тупиковое помещение флигеля, единственный путь из нее это подвал, где располагался погреб с продовольствием.  Мыслитель, чтобы не разделяться побежал за товарищем.
Циолковский бежал вслепую, ведь лампа находилась у Соловьева. Мыслитель бежал аккурат по следам своего товарища. Страх заставил его просто бежать. Он не оборачивался, но знал, что их преследует безумец. Это было слышно. Тот громко шаркал ногами. Оба друга пробежали несколько помещений при кухне, выбирая маршрут в хаотичном порядке. Наконец Соловьев догнал Циолковского. Тот стоял лицом к стене. Когда подбежал мыслитель с лампой, стало понятно, почему ученый остановился. Он зашел в тупик.
Два товарища оказались в углу крайнего помещения кухни. Циолковский, не видя в темноте, куда бежать, загнал их в ловушку. Что за трус? Его паника может стоить им жизни. Сзади к ним быстро приближалось чудовище. Бежать было некуда.

Лев Николаевич Толстой сидел на полу и тяжело дышал. Он поставил лампу на холодный пол подвального помещения. Крепко сжимая трость, он приходил в себя. Пробежка и стресс отняли у него все силы.
«Я слишком стар для всего этого».
Когда он бежал от монстра, то пытался выложиться на полную, но когда подбежал к двери с высоким порогом, не смог быстро его преодолеть. Писатель подверг опасности все предприятие, из-за его медлительности он мог погибнуть. Но ему удалось спастись. Как и его другу.
Федоров стоял у двери и держал ее. Под дикими ударами монстра с другой стороны, дверь немного приоткрывалась. Но вес философа не позволял ей распахнуться.
Когда монстр их настиг, Федоров понял, что не успеет пройти в дверь. Тогда он наотмашь ударил топором по безумцу. Тот покачнулся и немного отступил. Когда чудовище повернулось, философ увидел, что удар топора пришелся на челюсть. Она была сломана и смотрела в другую сторону. От этой картины у Федорова подступил комок к горлу. Монстр вновь начал иди на людей, но выигранного времени человеку хватило, чтобы запрыгнуть в дверной проем. Философ захлопнул дверь прямо перед носом стипендиата. Но двери подвальных помещений не закрывались на ключ, кроме его научного центра. Поэтому старик навалился на нее всем телом и держал.
– Лев Николаевич, – обратился Федоров к сидящему на полу писателю. – Вставайте, нужно уходить.
– Я не могу, – тяжело дыша, сказал Толстой. – Если отпустите дверь, он нас все равно догонит.
Философ начал быстро осматривать помещение, в котором они находились. Повсюду были какие-то мешки, старая мебель, предметы интерьера, но ничего не подходило для того чтобы подпереть дверь. Взгляд пал на Толстого.
– Дайте вашу трость, – сказал Федоров.
– Что? Зачем? – спросил Толстой.
– Я подопру ей двери.
– Но как же я без нее пойду?
– Вы побежите. А если не подпереть дверь, то останетесь здесь с этим безумцем.
Толстой кинул последний взгляд на свою трость и катнул ее по полу к ногам Федорова. Философ нагнулся, не отрываясь от двери, и поднял палку. Он подсунул ее под ручку двери, а второй конец плотно упер в пол. Настолько плотно, что у него самого не хватило сил выдернуть ее обратно. Монстр вновь ударил дверь. Трость хрустнула, но осталась цела.
Философ отпрянул от двери и кинулся к Толстому. Он помог ему подняться, и они вместе пошли к выходу. Они пересекли это помещение, когда от очередного удара монстра в дверь, трость писателя переломилась пополам и вылетела из- под ручки. Оба конца полетели в разные стороны. Один из обломков, нижней части, упал у ног Толстого. Он нагнулся и схватил его.
Безумец, перебираясь через высокий порог двери, споткнулся и упал. Это дало еще больше времени людям, и они побежали по коридорам и помещениям подвала. Федоров поддерживал писателя, потому что тот совсем выбился из сил. Они добежали до лестницы ведущей наверх, выходящей недалеко от вестибюля. Но с хромающим писателем подняться быстро не получится. Особенно учитывая то, что безумец уже поднялся и быстро шел за ними. Тогда Федоров решил бежать дальше. До конца подвальных помещений, там, через погреб с продовольствием можно выйти наверх.
Скорость чудовища была выше, чем ковыляющих стариков и он быстро нагонял их. До погреба оставалось еще пара небольших помещений. Но писателя покинули силы и он не смог больше держаться на ногах. Он рухнул на пол рядом со стеной и больше не двигался. Взгляд уперся в стену, лишь грудь тяжело вздымалась и опускалась.
Федоров посмотрел на преследователя, тот был всего в десяти метрах от него. Философ решил вступить с ним в схватку. Другого выхода не было. Либо попробовать побить его, либо погибнуть. Человек был не уверен в победе. Он устал, он стар. А перед ним молодой человек-монстр, которому любая боль нипочем.
Безумец приближался все ближе и ближе. Федоров замахнулся топором, но это не испугало врага. Тогда человек со всей силы опустил топор и попал монстру в грудь. Топор наполовину вошел в тело стипендиата. Но тот продолжал напирать. Федоров хотел вынуть топор из безумца, но не вышло. Оружие так глубоко зашло, что его было не выдернуть обратно. Философ дернул еще раз, топор не поддался, а монстра дернуло вперед. Чудовище протянуло руки и пыталось добраться до человека, но Федоров держал его на расстоянии вытянутой руки и рукоятки топора. Безумец стал напирать всем телом и прибил человека спиной к стене. Все еще не дотягиваясь до жертвы, он увеличил напор. Рукоятка топора стала глубже входить в грудь, сантиметр за сантиметром. Еще немного и безумец сможет дотянуться до жертвы и искромсать ее.
В глаза Федорова ударил свет и становился все сильнее, все ярче. Он приближался.
«Неужели это смерть?»
Вдруг  голова монстра дернулась и он замер. С секунду он стоял неподвижно, а затем просто рухнул на пол. Из его головы торчала палка – осколок трости Толстого. Писатель стоял позади монстра, одной рукой продолжая держать лампу, а другой, опираясь на колено и согнувшись.
Федоров недоверчиво пнул стипендиата. Тот не шелохнулся. Мертв. Снова.
– Спасибо Лев Николаевич, – сказал Федоров.
– Не стоит сударь, – промямлил Толстой.
Федоров вспомнил, как он прикончил двух стипендиатов. Первого он столкнул с лестницы, второго изрубил топором, но тот продолжал двигаться, пока он не ударил по голове. И теперь Толстой загнал палку в череп безумца.
– Голова, – после небольшой паузы сказал философ.
– Что голова?
– Их слабое место – голова. Чтобы их одолеть нужно, повредить мозг.
В глубине помещений, оттуда, где располагался погреб, раздался крик. Кажется, это был Циолковский. Два товарища переглянулись. Федоров вновь взял под руку писателя, и они заковыляли в ту сторону.
– Кажется наши друзья в беде.

Владимир Сергеевич Соловьев смотрел в след исчезающему в темноте Циолковскому. Несколько секунд назад он стоял рядом со своим товарищем. Но ученый был так напуган, что с криком рванул вперед. Он успел проскочить мимо безумца, пока тот окончательно не взял их в тиски. Монстр, казалось, был ошарашен и хотел было догнать наглеца, но из-за своей неповоротливости лишь потоптался на месте и стал поворачиваться обратно к стоящему в углу мыслителю.
Воспользовавшись моментом Соловьев, так же помчался наутек. Монстр чуть было не задел его рукой в попытке схватить убегающую дичь. Человек бежал крутя головой во все стороны и размахивая керосиновой лампой, в поисках ученого. Но того и след простыл.
«Ну что за трус?»
Соловьев не хотел уходить без Циолковского. Но сзади его догонял безумец, а ученого нигде не было. Нужно было выбираться отсюда, пока ноги целы. Наконец мыслитель сориентировался в темном пространстве и побежал к выходу из кухни. Выбежав из дверного проема, он оказался в длинном коридоре, по которому они пришли сюда. Уже почти на другом его конце в слабых отблесках огня лампы, сверкала спина убегающего Циолковского.
– Циолковский! – крикнул Соловьев. Не понятно для чего. Либо для того, чтобы тот подождал отстающего, либо просто от страха.
Но ученый не ответил и скрылся в темном проеме следующего помещения. Мыслитель задел плечом дверной косяк и это его затормозило. Эта неосторожность оказалась фатальной. Безумец быстро нагнал человека и вцепился в его пальто. Хватка была мертвой, никакие попытки высвободиться не увенчались успехом.
Соловьев пытался бежать, вырваться, но все безуспешно. Монстр стал наваливаться на него, предвкушая ужин из свежей человечины. Мыслитель не смог удержаться на ногах и упал. Все еще сжимая в руке лампу над собой, свободной рукой и ногами он пытался отбиться от чудовища. Тяжелые удары сапогов с каблуком приходились на нос и челюсть стипендиата, но тому все было нипочем.
Вдруг что-то вырвало из руки мыслителя керосиновую лампу. Соловьев вместе с безумцем посмотрел, что могло это сделать. Там стоял Циолковский. В свете фонаря его глаза пылали решимостью и злостью. Он схватил лампу не за рукоятку и та обжигала его плоть, принося дикую боль.
– Пригнитесь! – завопил Циолковский.
Соловьев понял, что обращаются к нему и, упершись носом в пол, прикрыл голову руками. Циолковский с криком кинул лампу в монстра. Та разлетелась вдребезги, и чудовище вспыхнуло как спичка. Все, от пояса до макушки головы было охвачено огнем. Соловьев краем глаза увидев, что произошло, быстро поднялся и встал рядом с ученым, спасшим его.
Они оба смотрели, как горит безумец, и не поверили глазам, когда тот начал движение в их сторону. Оба друга попятились назад. Монстр шел, как и прежде, словно ничего и не произошло. Он вытянул объятые пламенем руки, чтобы дотянуться до людей. Мыслитель и ученый побежали от него. В конце помещения они оглянулись и увидели, как чудовище замедлилось. Пройдя еще несколько шагов, оно упало на колени, а затем и вовсе лицом вниз. Больше оно не шевелилось. Соловьев наблюдал, как горит тело.
– Благодарю вас, сударь, – не отрывая своего взгляда, сказал Соловьев.
– Право, не стоит, – ответил Циолковский.
– Да вы как я посмотрю, бесноватый.
Оба друга усмехнулись.
Соловьева привлекло какое-то движение позади горящего тела. Свет выхватывал фигуры. С каждым мигом они становились отчетливее. Их было двое и они плелись, так же как и безумцы. Мыслитель вспомнил слова Федорова, о том, что осталось найти трех стипендиатов. Одного они нашли и придали огню. Значит это шли оставшиеся двое. А керосиновые лампы у них закончились.
Фигуры перешагнули через горящее тело на полу. У фигур была собственная лампа. И теперь было отчетливо видно, то были Толстой и Федоров. У Соловьева мелькнула тень улыбки.
– Отличная работа, – сказал Федоров.
– Где вы были? – спросил Циолковский, прижимая к себе обожженную ладонь.
– Мы нашли одного из них. И мы знаем, как их уничтожить, – продолжил философ. Он обернулся и посмотрел на догорающего стипендиата. – И вы кажется тоже.
– Нужно потушить его, пока не начался пожар, – сказал Соловьев.
– Да, вы правы.
Прошло несколько минут, прежде чем очаг возгорания был ликвидирован. Попутно они рассказывали, что произошло с каждым из них. Выходило, что остался всего один безумец. И теперь они будут искать его, все вместе, не разделяясь. После этого все четверо вышли в вестибюль. Солнце уже поднималось, занимая небо розовой краской.
Внезапно Федоров рванул вперед и остановился у одного из окон. Оно было разбито, а с осколков стекла свисали  кусочки одежды и мяса. Один из стипендиатов убежал. Философ бросился на улицу. Среди осколков безумца не оказалось, и во всем дворе его было не видно. Теперь он разгуливает по улицам.
– Не нужно было вам уходить от двери, – обратился Федоров к Циолковскому и Соловьеву.
– Что сделано, то сделано, – сказал Толстой.
– Что теперь будем делать, Николай Федорович? – спросил Соловьев.
Федоров внимательно осмотрел своих друзей и набрав в легкие побольше воздуха начал:
– Господа, вы были моими сторонниками в дискуссионном клубе. Я пригласил вас сюда в этот вечер, и вы откликнулись. МЫ вместе пережили этот кошмар, и вы узнали страшные тайны. Надеюсь, у вас не осталось сомнений в том, что эти безумцы опасны. И что эта чума может распространиться. Мне все еще нужна ваша помощь – один я не справлюсь. Мы знаем, как их победить и мы должны это сделать. Поэтому я прошу вас, помогите мне в этом нелегком деле, одолеть этих чудищ.
Повисла долгая неловкая пауза. Циолковский, сморщившись, изучал свою обожженную руку. Толстой еле стоял на ногах. А Соловьев смотрел себе под ноги. Федоров понял, что пережив сегодняшнюю ночь, они не хотят впутываться в это снова. Своя жизнь дороже.
–  «Проект» Ваш я принимаю, безусловно, и без всяких разговоров. Я со своей стороны могу только признать Вас своим учителем и отцом духовным, – промолвил Соловьев.
– Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком. Я с вами, – сказал Толстой.
– Вы изумительный философ и я последую за вами, – сказал Циолковский.
На лице Федорова просияла улыбка и он сказал:
– Что же, друзья. Тогда наше общее дело началось сейчас.
Со стороны улицы раздался пронзительный человеческий крик. Все четверо посмотрели вглубь темных улиц, а затем перевели взгляды друг на друга. Преисполнены решимости, они ринулись вперед, в бой с нечистью.
 
Примечание от автора. Правда или вымысел?

Как вы поняли действующие персонажи произведения – реально существовавшие люди. Это крупные деятели отечественной истории. Лев Николаевич Толстой – один из наиболее широко известных русских писателей и мыслителей, почитаемый как один из величайших писателей мира. Он был знаком с Федоровым и посещал его дискуссионный клуб. За несколько дней до смерти, постоянно повторял, что вокруг него демоны, и они пытаются его забрать.
Владимир Сергеевич Соловьев – русский религиозный мыслитель, поэт, публицист, литературный критик; почетный академик Императорской Академии наук. Так же был знаком с Федоровым. Называл его «дорогой учитель и утешитель». В 1900 году пребывая в Москве, заболел и уехал в усадьбу Трубецкого. Там через две недели скончался.
Константин Эдуардович Циолковский – российский и советский учёный-самоучка и изобретатель, школьный учитель. Приехав в Москву в училище, по неизвестным причинам, Константин так и не поступил. Ежедневно с десяти утра и до трёх-четырёх часов дня юноша штудирует науки в Чертковской публичной библиотеке — единственной бесплатной библиотеке в Москве того времени. В этой библиотеке Циолковский встретился с основоположником русского космизма Николаем Фёдоровичем Фёдоровым, работавшим там помощником библиотекаря (служащий, постоянно находившийся в зале), но так и не признал в скромном служащем знаменитого мыслителя. «Он давал мне запрещённые книги. Потом оказалось, что это известный аскет, друг Толстого и изумительный философ и скромник. Он раздавал всё свое крохотное жалование беднякам. Теперь я вижу, что он и меня хотел сделать своим пансионером, но это ему не удалось: я чересчур дичился», — написал позже Константин Эдуардович в автобиографии. Циолковский признавал, что Фёдоров заменил ему университетских профессоров.
Ну и конечно Николай Федорович Федоров. Русский религиозный мыслитель и философ-футуролог, деятель библиотековедения, педагог-новатор. Науке Фёдоров отводил место рядом с искусством и религией в общем деле объединения человечества, включая и умерших, которые должны в будущем воссоединиться с ныне живущими.
Осенью 1851 года, 22-летний молодой человек решил окончательно и бесповоротно посвятить себя великой идее – воскрешать умерших людей, используя при этом не только все достижения науки и медицины, но и нечто большее – тонкую энергетику. Ведь даже если физическую оболочку умершего человека удастся восстановить не сразу, то энергетическую, астральную сущность можно оживить быстрее. Возможно, молодой человек был наслышан об опытах Эразма Дарвина, который пытался оживить вермишель. При этом Федоров твердо верил, что астральное тело умершего человека не исчезает и не растворяется, «осколки» все равно оседают в душах людей живущих. А раз так, то можно собрать этот эфир, пусть даже по капелькам, и как только все будет собрано – эта субстанция вновь обретет биологическую оболочку… Эта теория вызревала на переломе судьбы, когда Федоров потерял, скорее всего, единственного человека, который принимал самое активное участие в его судьбе. Он не хотел мириться с тем, что смерть всесильна, он хотел бросить ей свой вызов и победить. Хотя поначалу им и двигала вполне меркантильная цель – оживить отца и дядю.
С осени 1851 года и по весну 1854 года историкам так и не удалось проследить, куда «пропадает» молодой Федоров. Ни на какой службе он не числился, жалованья не получал.
Возможно, разгадка кроется в том, что он познавал Истину? И если Иисусу Христу понадобилось на это 40-дневное уединение, то Федорову гораздо дольше – два с половиной года…
Как бы там ни было, но с 1854 года он становится преподавателем в уездных училищах, начал службу в Липецком уездном училище, около 15 лет преподавал историю и географию в уездных городах центральной России. Но после того как посчитал свою миссию выполненной, отправился в Москву, где был принят на должность помощника библиотекаря московской Чертковской библиотеки. Спустя пять лет, когда библиотека Черткова была объединена с Румянцевским музеем, он становится дежурным по читальному залу. Здесь Федоров прослужил верой и правдою почти четверть века.
Наконец, он «созрел». Случилось это уже в 1898 году, ближе к 70-летию. Федоров покинул службу в музее, чтобы иметь время для работы над проектом «Общее дело».
Он обладал хорошим здоровьем, но в 1903 году в жестокий декабрьский мороз друзья уговорили его надеть шубу и поехать в экипаже, он заболел. Николай Федорович скончался 28 декабря 1903 г. в Мариинской больнице для бедных от двустороннего воспаления легких. Смерть все-таки оказалась сильнее. И никого из покойников философ не оживил, и сам покинул сей бренный мир. Справедливости ради скажу, что и с годом смерти Федорова определенная катавасия – некоторые источники указывают на 1906 год.
Хочется только добавить что правда иногда интересней вымысла.
Источник информации: http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-28561/