Со свиданьицем!

СО СВИДАНЬИЦЕМ!


- Ба, хрен заморский, иваси японская, чёрт рыжий, чёрт... - У Пашки иссякли имеющиеся в запасе эпитеты, он схватил брата в охапку и, пятясь, втащил в дом. - Чёрт рыжий, ни словом о приезде не обмолвился. Ну, здоров, молодец. Ёшь твой клёш ...

Братья крепко обнялись и трижды по-христиански чмокнулись.

- Ух! - Пашка незлобиво стукнул приезжего кулаком в грудь. - Думали - совсем нас забыл. А тут, на тебе, как гром среди ясного неба. Раздевайся. - Он повернулся к неподвижно стоящей в проёме кухонных дверей жене: - Ты чего же гостя не приветствуешь, ну?

Варя бесхитростно улыбнулась и неспешно подошла к Михаилу:

- Здравствуй, Миша, с приездом.

- Спасибо. - Гость некрепко пожал, вынутую из под передника смуглую руку, заглянул в глаза. - Похорошела, респектабельной женщиной стала.

- Постарела. - Варя погасила ладошкой довольную гримасу и отошла на прежнее место.

Пашка сдернул с плеч Михаила дубленку и, уже вешая её, поднёс к глазам ярлык фирмы-изготовителя. Подивился на непонятные иероглифы, хохотнул:

- Ишь ты, фирмовая вещь!..

Они прошли в гостиную. Пашка сразу сел в одно из кресел у журнального столика, а Михаил остановился посередине комнаты, поставил большой, жёлтый, из мягкой кожи чемодан и огляделся. Многое изменилось в родном доме за годы его отсутствия. Пашка обклеил комнату модными тиснёными обоями, купил мебельную  «стенку», вместо старенького родительского «Рекорда» приобрел цветной «Панасоник», домотканые дорожки сменил на палас, старые прочные стулья с коленкоровыми сиденьями и спинками тоже исчезли, вместо них появились два кресла с подголовниками.

- Хорошо у вас, - протянул Михаил.

-Не хуже других, - не без гордости ответил Павел, - стараемся не отставать от жизни. Он поднялся и, взяв брата за локоть, подвёл к дверям, ведущим в две другие комнаты: детскую и спальню. - Тут тоже всё барахло к чёртовой матери выкинул. А то будешь жалеть, обрастёшь рухлядью, с каждым годом всё тяжелее будет избавляться.

Михаил молча кивнул, зашёл в детскую. Здесь они с Пашкой росли, кусали друг друга за голые ягодицы, дрались из-за игрушек. Отсюда он ушёл служить в армию. Потом был институт. И вот несколько лет без отпуска корпел  над своей научной темой. А в комнате, совсем непохожей на прежнюю, теперь стоит детская полированная кроватка на колесиках и спит восьмимесячная племянница. «Ишь, как причмокивает во сне пустышку, будто грудь материнскую!» Вслух сказал:

- Кажется, на тебя больше похожа.

- А на кого же ей быть похожей, на соседа что ли? Моя дочь. -  Павел наклонился над кроваткой, - ясное дело - моя. - Он говорил с той серьёзностью, с которой ревнивцы выискивают в родившемся ребёнке улики для обвинения жены в неверности. - Моя копия, никуда не денешься ...

- Сына, поди, хотел?

- Сына. - Пашка вздохнул с досадой. - Пусть живёт, коль родилась, а сына ещё сделаем, успеется...

Они сели в кресла, и Михаил, раскрыв чемодан, стал выкладывать подарки и гостинцы для родных, вынул кулек с блестящими квадратиками, наподобие ирисок.

- Чево это?

- Жевательные резинки ... А вот это тебе. - В руках Михаила развернулись цветные мужские плавки, испещренные хитрыми японскими узорами: - В последний момент перед отъездом совсем случайно достал. Всё думал, чтобы эдакое для тебя купить, наткнулся на плавки. Думаю, тебе хороши будут.

- Я тоже так думаю. - Пашка расстегнул ширинку и стал стягивать штаны. Лицо его засветилось добродушной, почти детской улыбкой, когда человек даже при желании не может скрыть чувство радости. -Угодил, братан. Девочки будут млеть, когда я по пляжу джентельменской походочкой пройдусь. Чуешь, что к чему? Как, а? - Пашка встал в позу культуриста: втянул свой начинающий припухать живот, выпятил, заросшую тёмными волосами, грудь и подпёр бёдра крупными ладонями. - Вот шьют, красота! А у нас клепают семейный стандарт в синюю или черную полосочку. Поди удиви кого-нибудь ... Жена!

- Чего тебе?

- Поди-ка сюда ... Как, а?!

- Хорошо, - без особых эмоций сказала Варя. - Только тебе же надолго не хватит, опять по пьянке кому-нибудь подаришь.

- Хорош языком трепать, курица, дареное не передаривают.

- А это тебе, Варя, пеньюар, - протянул Михаил.

Женщина засмущалась, отчего ямочки на щеках у нее покраснели, а глаза потупились:

- Придумаешь же ты. - Она всё не решалась взять лёгкое и прозрачное одеяние, тщательно вытирала руки о край фартука.

- Балуешь, братишка. На Варьку столько кружев, сдуреть можно. - Но в голосе Пашки не слышалось досады, недовольство его было игривое и свидетельствовало о том, что и этот подарок пришёлся по вкусу. - Ну ладно, ладно, потом разглядишь, - сказал он жене, - готовь быстрее на стол, а то братана голодом заморишь.

- Да я не голоден ...

- Брось дурить, не к чужим в гости приехал, а к брату родному. Мы с тобой водочки, а то «Плиски» ... В этом доме выпить и закусить всегда водится. Железный закон этот я с самого начала супружеской жизни ввёл. Друзья никогда не обижаются…

- А Варя?

- А что Варя? Её дело - мне угождать. Как скажу, так и правильно. Без всяких там выкрутасов. - Пашка смачно поплямкал жвачкой, надувая и лопая пузыри, от удовольствия сощурив глаза. - Она сейчас смирная, не то, что раньше. Штучки свои девичьи забросила, приручилась ... Одно время драться лезла. Приду подвыпивший, или на даче задержусь… - Павел весело подмигнул брату, - она как мегера: глаза злющие, рот перекосит и ногтями в морду норовит. Пару раз врезал ей, и притихла. Понимает, что, если захочу, то и заради дочки  терпеть не стану, вышвырну, как кошку, на улицу. Дом мой, добро моё. Она и не работала после замужества. Все варианты предусмотрены, понял?

- Чего ж тут не понять, хозяин - барин ...

Пашка, довольный, улыбался. Улыбка почти не исчезала с его лица после встречи с братом. Гость был желанный, богатый гость, вон и на подарки не поскупился. Пусть знает, что и Пашка не пальцем деланный. Институтов не кончал, по заграницам не ездил, но жить умеет. Многие завидуют.

- Нет, - он склонился над столом, - не выгоню - она верная, во как, - черканул ребром ладони по горлу, - до гроба. Сам могу шуры-муры, а она ни-ни ... Недавно на даче свой диван чистила, что на приданое достался. А он, сам понимаешь, поизносился заметно, пятна там всякие... Так она только и сказала, что «кобель проклятый». Не видела, не докажет ...

Михаил внимательно слушал брата, наблюдал за ним. Годы рушили ранее тесные кровные узы, разводили братьев в разные пласты общества, где и язык разнится, и представления о ценностях жизни. Люди, даже внешне похожие, общаются друг с другом, как иностранцы, потому что у них утрачивается родство душ. Явление это не новое, но всегда печальное и отчуждающее.

- Где у вас курить можно?

- Кури здесь. - Пашка располовинил матрёшку, оказавшуюся пепельницей.

Михаил подошел к окну, приоткрыл форточку, стал у подоконника и затянулся едким табачным дымом.

- «Мальборо»?

- Да.

- Я такими не балуюсь, люблю покрепче - «Нашу марку». Но ради любопытства попробую ...

Михаил думал о Варе. Тридцатилетняя, небрежно причёсанная, с равнодушными глазами, в застиранном домашнем халате, она походила на немолодую домработницу. Не чувствовалось в ней хозяйской жилки, не доставало уверенности в движениях, в разговоре, даже во взгляде. А он помнил Варю школьницей. Стройная, ясноглазая, неунывающая, разбитная, за ней парни табунком вились. Разве думала, что так судьба сложится? Разве же знаешь наперёд, где найдёшь, а где потеряешь?

- Канарейка ...

- Чево ты сказал?

-Канарейкой жену твою в школе звали, помнишь?

- Разве всё упомнишь. Да я на неё и внимания тогда не обращал - мелюзга. Это больше по твоей части, вы погодки. А вот тебя чёртом рыжим дразнили ...

В детской комнате заплакала Татьянка. Пашка затушил окурок и властно крикнул:

- Варька, ты что оглохла? Дочка орёт, наверно, напузырила под себя.

- А у тебя руки отсохли? - Варя прошла в детскую, взяла плачущего ребёнка. Сняла со спинки кроватки сухую пеленку и обернула девочку.

Братья стояли у окна и смотрели во двор.

- Зима нынче хорошая - снежная.

- Хорошая, - согласился Михаил, - говорят, если зима снежная и морозная, то лето будет жарким.

- Давно бы пора такому лету наступить, а то в этом году и загореть не успел, двух недель солнечных не набралось ... Ну чего ты цацкаешься, - сказал Павел, обращаясь к Варе, - думаешь гостя кормить или нет?

- Паша ...

- Не встревай, брат.

Варя стояла у дверей детской, прижав девочку под грудь, и, слегка покачивая:

- Я ребёнка укачиваю ...

- Положи в кровать, сама заснёт. На руках избалуешь.

- Э… много ты понимаешь, нянька. Лишний раз не потрудишься дитё своё на руки взять, боишься, наверно, что вредней тебя вырастет. - Варя говорила не то с иронией, не то с горечью, но Михаилу стало неловко пред ней за нерасторопность брата, да и вообще за неприспособленность сильного пола к житейским мелочам.

 Он подошёл к Варе и заглянул в лицо племянницы, которая, водила маленькой ладошкой по материнской груди и хлопала белесыми ресницами. Хотел взять на руки, но Варя отрицательно повела плечом:

- Пусть заснёт, не время ей гулять, - и тихонько стала напевать: «С голубого ручейка начинается река. Ну а дружба начинается с улыбки...»

- Отца бы надо позвать. Как он там, жив, здоров?..

Пашка посмотрел на брата:

- А кто его знает? Я через день в рейсе, возвращаюсь поздно. Варька из дома почти не выходит. А он - редкий гость.

- Спился, - вставила Варя, на человека не похож. Раньше заходил к нам за деньгами на бутылку, а потом Паша сказал, чтоб не давала. Вот он и не заходит.

- Один живёт?

- Вроде один. Была какое-то время  «подружка», но он её выгнал. Говорит, что за воротник больше, чем он, закладывала. Не понравилось.

Помолчали. Потом Михаил сказал:


- Надо всё-таки пригласить. Неудобно получается - сын приехал и с отцом не поздоровался.

- Я же не против, - отозвался Пашка, - давай сходим. Только назад его нести придётся, своим ходом не дойдёт.

Молча оделись, молча вышли на улицу. Ветер мёл позёмку. Когда перешли дорогу, Михаил тронул брата за рукав:
 
- Паш, нехорошо отца забывать. Какой никакой, а в его доме живёшь, на его хлебах вырос. Он на нас сколько спину гнул? А теперь, может, куска хлеба не имеет, рубашку год не меняет. Что же, тебе трудно заглянуть на минутку или Варю послать, пусть бельишко грязное соберёт, поесть принесёт. Да мало ли чего требуется. Может, заболел он, в помощи нуждается ?..

Павел замедлил шаги, потом совсем остановился, зло посмотрел на брата:

- Силён ты, Мишка, советы давать, учёный шибко. У меня голова тоже не отрубями набита, кумекаю кое-чего. Ты вот только приехал, а уже: «Нехорошо, Паша, отца забывать ...»

- А что ты в этом предосудительного увидел?

- Погоди, не перебивай. Я тебя слушал, теперь ты меня послушай. Ты-то сам шибко об родителе заботишься?

- Так я же ... - Михаил хотел сказать «далеко», да осекся. Какая, в сущности, разница - далеко или близко? Отец есть отец, и каждый из сыновей должен о нем заботиться в одинаковой степени.

- Ты ведь его письмами и посылками не баловал, -продолжил Павел. - А отец после смерти матери твоих писем не меньше, чем моих рублей ждал, а может, и больше. Если заходил, то первым делом спрашивал: «Есть что-нибудь от Михаила?», - а уж потом на бутылку просил.

Они неловко топтались на февральском снегу и первый раз за время встречи говорили друг с другом откровенно. Горечь этого откровения проникала в душу и холодила больше мороза.
 
- Ну, пойдём, что ли? – первым очнулся  Павел.

- Мы,  кажется, квиты взаимными любезностями?

- Так-то, Миша. Чужие недостатки проще подмечать, нежели свои. Как бабка Акулина говаривала: «Лицемер, вынь бревно из своего глаза...»

- Ладно, хватит об этом. Пойдем быстрее.

Вскоре братья подошли к домику бабушки - покойницы, где после Пашкиной женитьбы жил отец. Обвисшая на проволочных петлях калитка, сколоченная «под честное слово» ограда, за которой из-под снега торчал могучий бурьян, говорили о запустении и никчемной жизни хозяина. Давно не беленная хатка под ржавой жестяной крышей была вроде старой облезлой кошки, которая вышла в поле, чтобы найти там свой последний приют. Снег от порога до калитки давно не расчищали, да и свежих следов не было видно. Из почтового ящика торчали две газеты «Сельская жизнь». Ставни прикрыты, но замка на входной двери нет.

- Может, заболел? - Михаил толкнул дверь. Она оказалась запертой изнутри. Постучал несколько раз и прислушался - идет ли отец. Тишина. Постучал ещё раз, настойчивее и громче. Чувство тревожной тошноты засосало под ложечкой: «Может, случилось что?»

- Да не тарабань ты. Наверняка нахрюкался с утра и спит. В таком случае и пушкой не разбудишь. Я пойду с причёлка загляну в окно, там ставни нет. - Павел захрупал по снегу подшитыми валенками, а Михаил в коротких кожаных сапожках осторожно двинулся за ним, стараясь ступать в лунки братовых следов. Не терпелось посмотреть, что творится в доме.

Пашка привстал на носки и, приложив козырьком ладонь, заглянул в окно:

-Ну, что я тебе говорил? Сидит за столом, похоже, пьяный, спит.

Михаил тоже пригляделся и увидел фигуру отца за кухонным столом. Громко забарабанил в оконное стекло, раз, другой ...

- Действительно, пушкой не разбудишь.

- Ну, старый хрыч! - Пашка сокрушённо сплюнул. - Вот так каждый день. Шибко тебе захочется из-под пьянчуги кальсоны стирать и закусон ему готовить?.. Был бы человеком, жил бы с нами. Возраст его ещё не старый, по хозяйству бы помогал, за Танюшкой другой раз присмотрел ... 

Братья нерешительно топтались на пороге.

- Что делать будем, может завтра с утра зайдём, трезвого застанем?

- Ножом попробую открыть, - решил Павел. - Здесь щеколда и крючок. - Он просунул лезвие перочинного ножа в узкую щель между рамой и дверью, пошурудил некоторое время, - скрипнув, дверь отворилась.

Михаил смёл снег с сапог стоявшим в углу куцым просяным веником и, пригнувшись под притолокой, вошёл в тёмный и грязный коридорчик, толкнул обитую старой клеенкой с затертым и уже неразборчивым рисунком дверь в комнату.

Из-под ног метнулась перепуганная кошка. В ноздри ударил резкий запах сырости, плесени, сивухи и ещё какой-то особенно зловонный. Оба брата даже остановились на мгновение.

- Фу, мерзость! - скривился Павел. - Совсем в скота превратился, - где жрёт, прости господи, там и под себя ходит.

Отец сидел на стуле спиной к вошедшим, правым плечом приткнувшись к стене, разбросав руки по столу и уронив голову на столешницу. Его спутанные грязные волосы касались початой бутылки самогонки, у ног валялся разбитый стакан. А со стены напротив стола счастливо улыбалась молодая мать, обнимая двух сыновей-дошколят.

- Будить что ли? -  спрашивая то ли Михаила, то ли самого себя, проговорил Пашка. Он подошёл к отцу, взял его за плечо и тут же в ужасе отдернул руку - перед ним сидел покойник. Левая щека отца, повернутая наружу, была ободрана и обгрызена голодным котом, мутный глаз безжизненно уставился в стену.

- Что с тобой, Паша? - Михаил шагнул к  брату.

- Он ... он мертвый ...

Ужас удавкой перехватил горло Михаила, когда он увидел изуродованное лицо, посиневшие руки и мутный глаз.

- Как же это, что же такое?.. - Ему трудно было овладеть собой и собраться с мыслями.

Несколько минут длилось оцепенение. Потом Пашка тихо проговорил:

-Хто его знает. - Он первым отделался от испуга и потянул брата за рукав к выходу: - Пойдём отсюда, тошно мне.

Выскочили на свежий воздух, ускоренным шагом дошли до калитки и остановились.

-К бабке Королихиной пойдём, она всех покойников купает, там и решим, что и как делать.

Бабка немного попричитала, когда услышала о произошедшем, а потом рассудительно добавила:

-Ано-то, может, и к луччему, что Мартынович за жаной пошёл. Мучался он, ой как мучался. Через пару часиков приходите, милаи. Я собиру, кого надо.

Братья вернулись домой. Не раздеваясь, встали в коридоре, не зная, что же делать дальше - скорбеть, причитать, сокрушаться или идти собирать людей, договариваться о похоронах... Когда умерла мать, все заботы взвалил на себя отец, они только шли за гробом и бросили по горсточке земли в могилу. Теперь же эта нелепая, эта дурацкая, эта постыдная кончина...

- Ты как хочешь, - проговорил Павел, - а я  трезвым туда не пойду.

- И я не могу, - согласился Михаил.

Они зашли на кухню и, ничего не объясняя встревоженной Варе, налили в фужеры водки.

Павел посмотрел на запотевшее стекло и мрачно уронил:

- Со свиданьицем!..