Глава 10

Я сорвала с креста жалкий венок из бумажных цветов и закрепила живые.
- В моче и в дерьме…
Никогда муж не был жалким, убогим. – так думала я. Это знали все, стоящие у могилы.
Теперь они были все вместе: дед, сын, внук… Два дня  не дожил муж до Нового тысячелетия.
- Прости меня, Кот, что не дождался тебя… как бы говорило лицо мужа. В последнюю минуту он думал обо мне, умирая..
Он знал, что всё, конец, смерть. Он успел осознать и осмыслить свою смерть. Счастлив человек, который не знает, что умирает. Счастлив тот, кто умирает мгновение.  Куда тяжелее знать, что болен. И умирать тысячу раз – в мыслях, обыгрывая все варианты смерти.
- Что вы плачете?! Он отмучился и вас отмучил. – говорили мне.
- Неужели он умер 28, в день рождения Дмитрия – или это случилось 29?! – лихорадочно соображала я.
Накануне я купала его и увидела жуткие отеки на ногах. как резиновая игрушка, раздутые ноги.
- Надо срочно в больницу! Срочно! – твердила я, а в подсознании было то, что это –день рождения Дмитрия и он непременно придет ко мне вечером.
- Нет, Кот, не надо в больницу! – умолял меня муж. Вот увидишь: все пройдет. И раньше так бывало. Все пройдет! Я тебя люблю больше, чем любил Боряя…
- Еще бы – меня ты знаешь 35 лет.
Прошло две недели -  как умер муж, а я не находила себе места. Никто не нарушит мой покой. Не придется бросать мир, любимых мною, вещей - но мне хотелось бросить, не только мир вещей, но и смысл жизни был потерян. Хотелось исчезнуть, но я чего-то ждала…
Я вдруг неодолимо и жестоко почувствовала такое одиночество и горе – и вспоминая лицо мужа, его руки – и как он лежал в гробу.
- Иваночка, Иваночка… - плакала я, сжимая его холодную руку.
Странная штука жизнь! Как я мучилась с ним, с его болезнями – его нет – и я не хочу жить.
Зачем тебе этот старик в дерьме, в моче? – спрашивала я себя, слезы катились по щекам…
Плачу! Это хорошо! Значит, мне легче, чем когда умер сын. Когда умер сын – я 7 лет не могла плакать вообще, порою, сомневаясь в своей психике я думала, что это не пройдет никогда.
- Зачем тебе этот старик?
- Он думал, как я, чувствовал, как я. Он читал много книг, как я. Я потеряла половину себя и 35 лет – общей памяти. Теперь я была совершенно одна в Азии, в Узбекистане – в городе, где меня знали все. Но – все! – были не нужны.
х х х
Новое увлечение все крепче захватывало Дмитрия. Эля, как её называли друзья, была в разводе и жила свободно.
Не может быть, чтобы 13-го не пришел Дмитрий. Он так любит 13-е – как бы подсознательно вращая мысль, что я – несчастье его жизни.
И точно, в 19-30  раздался его стук.
- Сахар принес?
- Нет денег! – ответил он и отрешенно сел в кресло-качалку.
- Я должна напечатать роман. Ушел человек чистый, благородный и никто не вспомнит, как мы жили, как любили, страдали… Да, мы – старики.
Но такие – как мы! – это –легкие мира! без нас мир задохнется… Смерть побеждает любовь.
Все искусство мира: живопись, литература, театр, музыка, скульптура – даже религия! -  благодарная любовь человечества к тем, кто был и ушел…
Дмитрий снисходительно слушал меня, все еще пребывая в мыслях возле юной подруги.
- Сегодня у меня мусорное ведро украли – вместе с мусором. Я приготовила тебе коронную фразу. Когда ты скажешь, всё.
- Это ли горе! Вот у меня сегодня пропало ведро с мусором. Это действительно горе. Это трагедия! – бравируя, отвечу я.
Я страдала так же, как 7 лет тому назад, когда появилась Соня. Я ждала мне нечего и некого было терять, кроме Дмитрия.
Как я радовалась одиночеству, покою и уюту. Я слушала знаменитых композиторов мира, играл Лазарь Берман.
И я была счастлива, высокой, красивой любовью Шопена, Листа, Моцарта.
Комфорт облегчает страдания. В мире хищников – я старый потрепанный соловей…
Но я – соловей! И пою! Вот этот  отрыв и ценил во мне Дмитрий.
- Анн, неужели ты не чувствуешь, я от души к тебе отношусь! – говорил он, порою, а я – не могла дословно перевести значение этой фразы, потому что он давал мне так мало денег, что я не могла жить "от души!" Это печалило меня, наводя на самые грустные мысли.
х х х
Был первый день весны!
- Я на минуту! – твердил мне Дмитрий по телефону поздним вечером. Ему хотелось зайти за своими сигаретами.
- Нет, нет – отказывалась я, но он предложил мне деньги, пустяшную сумму – и я согласилась.
С трудом, сдерживая себя, он сел в кресло, а я пыталась прочитать ему стихотворение "Пчела"…
Я теперь легка – не только радостью,
Но и смерть твою, себе забрав,
Я пчелой – добытчицей и сладостью
Добиваюсь почестей и прав.

Так лечу - ничем себя не мучая,
Ветер дует, – листья шелестят.
Я еще добьюсь – ведь я везучая!
Мои слезы – жемчугом блестят!

Пожелай, любимый! Но по случаю,
если я с тобой не умерла
Я всего добьюсь. Ведь я везучая,
Очень терпеливая пчела.

- Хорошо ?! – спросила я.
- Что ?! – как бы очнувшись, спросил он и я поняла, что он ничего не слышал.
- Что , что с тобою?! Сам на себя не похож! Никогда не видела тебя таким?! Он терзался. Он ревновал и это было заметно.
К Елене побежал… - решила я, хотя он уверял, что идет к друзьям. Не спать из-за него! – стало моей профессией…
На другой вечер раздался его знакомый стук. "Сейчас я все узнаю!" – подумала я и открыла дверь.
"Нет ничего более прекрасного, чем звездное небо на головой и нравственный закон внутри нас"
Передо мною было лицо дьявола, сатаны, сатира – он был весел, но я не верила его веселью.
Это было нечто другое. Он хохотал, плача в душе.
- Вы желанны! – говорил он, коварно ластясь. Он был измотан сексом и странной ночью. - Знаешь такое выражение "прочистить дымоход"?! Этой мой товарищ употребляет.
- Впервые слышу, трубочист – ответила я.
- Вот так бы мы с Гиви – ты – Гиви и я… А что – разве ты не хотела?! Да стоило б мне моргнуть Гиви – все бы так и было.
- Нет! Ты не так преподносишь. Было полпервого ночи. Я хотела, чтобы Гиви ушел. "А не заняться ли нам групповым сексом?! – сказала я.
И Гиви все понял – и сразу ушел.
Картина была ясна. Вот почему он терзался, ревновал. Зашел к Елене с другом, похвалиться юной, элегантной подругой. Оставил всего-то на полчаса с ним…
Но что взбесило его?! Почему он согласился на это?
Ведь Дмитрий не был подлым, жестоким. Что позволило ему перейти эту черту. Что измотало его душу? Мне было жаль не его – себя, за то, что я все это вынуждена была созерцать.
На следующий вечер он снова позвонил мне, ему нужно было найти прочность и опору – он стоял на зыбкой трясине своего нового увлечения и это болото засасывало его.
- Приходи! – радостно отозвалась я. Мне нужно было увидеть его. Горестная, скорбная складка залегла в уголках его рта.
"Скорбь и теснота душе делающей злое" – тотчас пронеслось у меня в мыслях.
- Животные – намного нравственнее и чище людей. Не бывает такого в мире животных, чтобы самка была с двумя сразу – говорила я Дмитрию, а он старательно чинил мне кран.
- А меня ты почему лишил такого удовольствия. Гиви- красавчик! Копия Ален Делон… Так и умру не изведав блаженства. Мадонна никогда не ложится с одним. Слухи – сплетни – но чем я хуже Мадонны?!
"Нравственность – это всегда выбор, а без выбора – нет нравственности". Я издевалась над Дмитрием, а на самом деле – утешала. Казалось, моя душа переселилась в его тело.
Как у Медузы –Горгоны у меня прорастали головы… Это были головы, лица женщин, к которым прикасался он.
Но главной головой была я! Это моя профессия – не спать из-за него! – думала я в ночи. Дмитрий измучил меня и я страдала так сильно, что мне начинало казаться, что лишь мой отъезд изменит что-то.
- Ты зря ревнуешь! Поверь, нет повода! – говорил он. И был искренним в этих словах, но боль не убывала. От себя не уедешь, не убежишь!
Я – он – были одно нечто во взглядах на жизнь, на события, на людей.
И мне нравилось мое мужское "Я!".
Дмитрий так поступил – значит, был повод! Я уже не жалела Елену. "Каждому – своё!"
Мне начинало казаться, что она – пустая и мертвая! – внутри, элегантная внешне – просто плывет по течению, ища удовольствий, забвений, приятных ощущений.
- Радости, счастья хочу! Хочу видеть тебя веселым, легким – а твоя скорбная физиономия, несчастный вид навевают на меня тоску и уныние. Лучше исчезни, пока не придешь в себя. Резвись! И можешь не приходить ко мне 8 марта – я не обижусь! Надо отдохнуть!
Он нежно поцеловал меня, выходя в темноту полночного подъезда. "Я не могу заниматься "грубым" сексом – пусть будет Елена!" – думала я, но ревновала. За 8 лет он был со мною 1444 раза – хохотала я, разделив эту цифру на 24 часа, учитывая, что меньше часу он не тратил на меня – больше да, а меньше – нет.
- Ишь раскачался дьявол! Ему все больше и больше надо. Не видела я мужчины, который бы так любил секс, как Дмитрий, и занимался бы им с таким кайфом, как он. - Так думала я, глядя на его нежное, тонкое лицо, как он смотрит на меня.
- 1444 - смеясь, целуя его, сказала я.
- Считаешь? - захохотал Дмитрий.
- Полежи под тобою часок - другой, поневоле посчитать охота! - ответила я, зная, что не могу жить без этого часок-другой. что я стала, как дрессированная собачка, что он сделал все, чтобы я исполняла все его вкусы - в сексе - без извращений. Дмитрий был нежен со мною, привычно нежен - и мне было невозможно представить, что, хоть на время, придется расстаться с ним.
На время ... - думала я, зная, что надо бы расстаться навсегда. Но без него я теряла своё легкое дыхание, свою нежность - даже тогда, когда он наносил мне боль.
“Не лучше ль нам мириться с известным злом, чем бегством к неизвестному стремиться?”
За эти годы я натренировала свой 3-й глаз на Дмитрии. Почти без ошибок, я могла угадывать его состояние души - на расстоянии. Я видела его - не видя - как бы через него, его состояние - просматривая все, что окружало меня.
Свой третий глаз я называла “Останкинский телецентр”.
“Бог - есть любовь!” Своего Бога я вырастила и научилась видеть, ежеминутно думая о Дмитрии. Мой глаз теперь действовал, как всевидящее око.
Он видел всех, кто думает обо мне. Такая теснота на моем телеэкране - утомляла меня - она мешала мне лучше разглядеть настроения Дмитрия.
Только в самососредоточении, в одиночестве, я вырастила свой божественный глаз интуиции. Я берегла свой третий глаз, чтобы лучше видеть Дмитрия.
Теперь Дмитрий чуть презирал Елену - именно это чувство появилось у него к ней. Чувство горечи, скорби с оттенком презрения, но неизменно влечения к ней.
Но о золоте тоже говорят “презренный металл”. Воистину, моральные ценности людей всегда связывались с наслаждением, с теми благами и радостями жизни, которые можно получить благодаря “презренному металлу”, “презренной женщине” - я хохотала в душе, страдая...
Ценности, ценности - моральные, материальные, сексуальные - обычно то, что мы любим - то, что доставляет удовольствие - мы презираем...
А разве не удовольствие любила я в Дмитрии?! Что такого выдающегося, уважаемого было в нем?!
Нет, я не испытывала к нему уважения. Я не уважала. Я точно знала, какой он, любя его таким, какой он есть.
Разве не я сама испортила. искорежила его психику?! Ведь тогда. когда начался наш роман, ему было 24 года - и теперь я сделала свое черное дело. Я не отпустила его тогда, щадя его юность - я прикрылась им от Давида, от мужа, от костылей...
Я пользовалась им, как предметом, как вещью, которая дает мне удовольствие, забытьё.
Разве я могла теперь осуждать его - хоть в чем-то?! Оставалось одно: терпеть и прощать! Вернее, у меня не было повода “прощать”!
Я простила его давно - за все сразу: он заменил мне сына, друга, любовника, мужа, всех моих подруг. Я не хотела больше страдать, но страдала, когда страдал он.
“Нет книг нравственных или безнравственных - есть хорошо или плохо написанные книги”. Мои мысли текли по О.Уайльду - и я понимала, что Дмитрий давно живет по формуле Уайльда. Ему нужен был все большой и больший кайф.
Я играла в мир вещей окружавших меня - и эта игра мне нравилась. Перед приходом Дмитрия я причесывалась розовой расческой.
- Люби меня нежно! - как бы просила я провидение.
Проведя новую ночь у Елены и полдня с нею, он в понедельник вечером позвонил мне.
- Хочешь прийти?
- Да. - Странным голосом отозвался он. В голосе было то, что я чувствовала в воскресенье утром. Смесь странного раздумья над всем, что произошло. Его двойственное отношение к себе, ко мне, к Елене - мир противоречий терзал его. Он не находил опоры - и этой опорой почему-то была страдающая я.
Я причесывалась розовой расческой и голубой глазок выпал из её орнамента.
- Вот потеряла “третий глаз”. Я, как старухи Грайи, когда Персей украл у них глаз, - чтобы они указали ему путь к Медузе-Горгоне. Я нашла голубой глазок, выловив его из ванной. Подмок мой третий глаз; - иронизировала я.
Дмитрий помирился с Еленой и был весел, сексуален, доволен собою. Я воспрянула духом. Таким он нравился мне.
Теперь мой третий глаз иногда ловил изображение Елены.
Молодая женщина думала обо мне. Это была не та злобная, черная, жестокая ревность, которую испытывала ко мне Соня - 7 лет тому назад. Это было легче. Но я знала, чувствовала, ощущала - это была ревность - удивление.
Молодая женщина удивлялась тому, что Дмитрий сравнивает её с кем-то... Она чувствовала чье-то незримое присутствие и это присутствие было необычным, незаурядным. Она влюблялась не в Дмитрия - в меня! - не понимая, что это моя душа переселилась в его тело.
- Ты думаешь, что ты - это ты?! - Ты - это я! - твердила я Дмитрию. А он пришел после Елены и ненавидел меня так сильно, что даже черты его лица исказились в страстной, злобной, всепоглощающей ненависти - любви!
Второй час мы занимались непрерывным сексом. Казалось, что исказились все черты его лица и нос стал другим - как бы изменил очертания. Дмитрий люто ненавидел меня и был безумным и жутко страстным - страстным до фантастики. Я впервые видела его таким. Это было неповторимо. Что это было? Мания, болезнь, любовь, ненависть - но это был противоречивый мир сильных чувств и ощущений.
- Не напечатают в Узбекистане - напечатают в других местах. Мир велик! Много партий. Жириновскому напишу.
- Там охрана. И близко не подпустят. И так швырнут об асфальт.
Ему хотелось меня топтать, мучить, швырять, уничтожать и всем своим сварливым видом - отсутствием нежности, он наводил меня на эту мысль, но занимался сексом. Даже в сексе ему хотелось все больше и больше, уничтожать меня - бесконечным томительным сладострастием -убийством.
“Ничего не требуйте более определенного вам”. Эту фразу я запомнила из заповеди Иоанна Крестителя, выудив её из книги “Мужское несогласие” Анатолия Бауэра. Элегантный приятный Анатолий был мне ровесник - и я с удовольствием держала в руках его великолепно оформленную. книгу. О такой книге мечтала я.
“Высказанная гнетущая мысль уже не так ранит, а написанная даже лечит”. Я находила отраду в прекрасно оформленной книге Анатолия.
Теперь хорошее настроение, покой, уверенность в себе - давала Дмитрию Елена. Он не забывал о нас с Соней, но я злилась, когда он приходил ко мне от одной или от другой.
- К кому ты меня ревнуешь? Я вложил в тебя столько души! Неужели ты не чувствуешь это?!
Зеленел апрель, Дмитрий кружил возле Елены.
 Сегодня весь день слушаю вторую сонату Шопена... Как удивительно музыка выражает чувства! Интернациональна музыка, живопись, скульптура. А первая часть называется “Могила”. Именно  это чувство испытывала я. Смерть - это молчание, которое помогает нам лучше видеть. Её не надо бояться - она уничтожает все преграды”. Могила - боль, отчаяние. недоумение...
И нежность, память любви! Столько любви, столько нежности - и нет, нет, нет ничего - все там - в могиле?!
- Музыку надо слушать ... - сказал Дмитрий и долго поучал, как, где надо слушать музыку.
- Да! Разница в том, что одни её тонко чувствуют, а другие делают вид, что чувствуют. Ты меня так злишь, что хочется тебя ударить!
В Пасхальное воскресенье я встретила Елену на кладбище. Она удивительно напоминала внешне Марию-Антонию из Бразильского сериала “Нежный яд”. Она была элегантна, в темно-синем, с белой отделкой, костюме, с белой бижутерией в ушах. Очки-ленонки шли к правильным чертам её, несколько сухого, лица.
- Здравствуйте! - дружелюбно окликнула она меня. Мы встречались когда-то у другой Елены, бывшей невесты погибшего сына.
- Забыла, какого цвета у тебя глаза?!
- Карие! - сказала она, снимая очки от солнца, и улыбнулась мне.
Зубы её белые, крупные красиво подчеркнули приветливую улыбку.
Мысленно, я потом долго как бы смотрела на нее, отмечая одно: её элегантность, современный стиль, спокойствие. Нет, не ревность - тихая печаль были на сердце.

Улыбается роза над чащей с вином,
Соловей опьянел и в восторге хмельном
Шепчет на ухо мне: “Этот миг не вернется
Что прошло - станет пеплом, развеется сном!”

Накануне вечером я трижды прочла Дмитрию рубаи Хайяма, а  он даже не расслышал; он пришел после Елены и думал о ней...
- Я сегодня “кожезаменитель”. - Сказала я, обратив внимание, что он не целует меня и не смотрит в глаза!
- Давай-ка займемся извращениями! Ты стал такой оригинальный! Мне нравится женский минет. У тебя чудесно получается. Твое мастерство растет.
- Ты же не любишь извращения и я не люблю! - искренне отозвался он.
Дмитрий был неумолим и я понимала, что ему приходилось заниматься этим с Еленой - как бы восполняя то, что у него нет другой молодой подруги.
И я, жалея, любя, понимая его, терпела.
Пусть будет Елена! Молодая, элегантная.
- Я всех люблю! - Как-то сказал Дмитрий и я знала, что каждой из нас принадлежала частичка его сердца, но с тех пор, как в его жизни появилась Елена, ровное, спокойное состояние было нарушено. У нее были другие мужчины, которые обеспечивали её комфорт. Ущербность вопила в душе Дмитрия,  когда он сознавал, что несмотря на все свои старания в сексе - не он главный в её жизни.
Он чувствовал ущербность, оттого, что всегда, по первому требованию, Елена была в распоряжении других, но она устраивала его, как партнер, и он шел на все, чтобы не потерять её.
Как в темницу, в тюрьму - я была заточена в свою память. Все мы узники своей памяти. Мысль не новая, но каждый - приходил к ней своим путем. Вечерами, когда не было Дмитрия - я как бы - прокручивала киноленту памяти.
- Я хотела стать знаменитой! Талант был, и я знала, что могу стать знаменитой, чтобы вы с Боряем гордились мною! - говорила я когда-то мужу.
- А мы и гордились тобою! Мы знали, что ты необыкновенная! - отвечал муж.
Теперь они лежали в одной могиле. И некому было гордиться мною - но оставалась еще - непримиримая я! - чтобы доказать себе, что я - есть я! Что я что-то могу сделать из темницы, из тюрьмы своей памяти. Как спасал меня интеллект, одновременно мешая жить. Усложняя, упрощая, как я мерила все нестандартными мерками “вечных ценностей”, которые отличались от ценностей большинства людей.
Как карабкалась я к вершинам вечных истин, обрываясь, разбиваясь, страдая, как долго зализывала, подобно животному, раны на своем теле - не умея зализать раны души.
Как долго я отсиживалась в одиночестве, в тишине - чтобы потом за один вечер с Дмитрием вновь разрушить все, что восстановила.
Как я тысячу раз давала себе слово “Все! Хватит! Пора!” - и вновь и вновь встречалась с ним, не сомневаясь в том, что нечто подобное чувствовал и переживал он.
Но кто-то из нас должен был сделать это! - Кто-то!? Так кто же, если не я?!
Век компьютеров, век удивительной техники -не к компьютеру бежит человек, если у него что-то стряслось, а в церковь – в тишину. И разговаривает с Богом, то есть с самим собою! - и чем чаще - тем чище голос разговора!
Человек любит свои наслаждения, но еще больше он любит свои страдания. Теперь Дмитрий страдал из-за Елены - но оборотной стороной его страданий была версия, которую он никогда не высказывал вслух, что он якобы жалеет вечно страдающую, истерзанную “крутыми” Елену, которая не может противостоять им под угрозой жизни - смерти... Я злорадствовала в душе - я была отомщена за все мои страдания - я даже радовалась, что он страдает - и я радовалась тому, что он страдает не из-за меня.
Я не хотела пребывать в его памяти - пусть мимолетной, как причина страданий. Я знала им цену - реальную цену - реальных, не мнимых страданий - и не желала, чтобы он страдал.
Смесь удовольствия, наслаждения и горечи была в страданиях Дмитрия. но ему нравилось то, что он испытывает сильные страсти. Страсть была его плеткой и клеткой - страсть была единственно и целью и кайфом его жизни. Он жил ради кайфа и всегда находил его, даже страдая из-за Елены...
Я хохотала в душе. Он страдал из-за Елены, но всегда хотел меня... Я хохотала, наслаждаясь его разбродом мыслей и чувств, он путался в парадоксах, и я знала, что без меня - ему не найти опору... Как щенка - я учила его плавать в море дерьма - выбираясь  из него на мой чистый, крошечный островок.
Новая волна ревности захлестнула Соню... Теперь Дмитрий приходил к ней после больших загулов с Еленой. Соня чувствовала присутствие другой женщины, но шла по ложному следу. Она, с новым напором, начинала травить меня и мой роман, нагнетая тревогу в душе Дмитрия.
Он хотел и никак не мог порвать со мною. И теперь, при помощи Сони, и тысячу раз, в уме, как бы прощался со мною - рвал и связывал - связывал и рвал - потому, что я одна была нужна ему, как стержень, хребет его жизни. Без меня - все меркло и мельчало, становилось тусклым, обычным, серым, пресным - исчезал “кайф” от Елены, “кайф” от Сони если не было меня...
Я продала золотые серьги с жемчугом и золотое с жемчужиной кольцо - и 24 дня жила, как хотела. Прошла Пасха и пасхальная неделя. Десять дискет с романом были у меня, две - у Дмитрия.
Я ждала 19 мая! Будет ровно 9 лет - как погиб сын - я не желала оставлять их до этого дня. Я читала “Низкие истины” Андрона Кончаловского. Важно не то, что накопил в жизни: страны, дачи, дома. машины - а тот груз, что накопил в душе.
Моя душа звучала, как баллада Шопена, но никто, кроме Дмитрия - не знал об этом.
Он был справедлив и знал, что подставляет меня яростной ревности Сони - чтобы утаить Елену, о которой не подозревала она, чувство гордости и насмешки, эдакой самоиронии к себе, ко мне, к Соне испытывал он,  а находясь с Еленой - он почему-то думал обо мне...
Любовь - это болезнь души! Надо вылечится! Надо! -уговаривала я себя, зная, что лечить нужно двоих меня и Дмитрия.
Мое воображение, вся моя дальнейшая жизнь, зависли над ним, все еще пребывая в плену его постоянства к моей нежности. Следя за ходом наших болезней, я размышляла на тему - есть ли способ излечиться - или она приняла форму, когда лечить болезнь уже нельзя...
"Пока у мужчины есть иллюзия, что он мужчина, а у женщины, что она женщина, мир воспринимается с надеждой. Для мужчины, если иллюзия жива, игра продолжается - игра, совсем не обязательно любовь”. (Андрей Кончаловский)
Игра как будто бы продолжалась, но львиную долю боли и страданий в этой игре опять же тащила я, стремясь избавиться от страданий. Кончался май - а я, все еще сидела в тиши своей квартиры - не решаясь на последний шаг.
Из тупика роман или Дмитрий - я бы все равно выбрала свой роман. Я не могла отказаться от себя самой- я не могла предать себя, свою жизнь и единственной целью стало: Напечатать роман.
Странную смесь иронии с самоиронией и эдаким оттенком горечи ощущала я теперь, думая о Дмитрии. Он по-прежнему приходил ко мне, но по странному, неестественному больному - как полагала я! - выверту его психики, он норовил прийти ко мне после Сони или после Елены. Какая-то ущербность вопила в нем, не давая ему подняться - и он шел ко мне и всегда мы оказывались в постели по настойчивому желанию Дмитрия. Он уничтожал меня сексом потому, что ничем другим он не мог унизить меня. Унизить то, что любишь, чем восхищаешься, унизить того, кто неизмеримо выше, богаче духовно, щедрее - в этом он видел своё величие! А я восхищалась им только иногда -  редко, когда он бывал нежен со мною, когда я получала то, что заслуживала по праву, я должна была подняться - над двумя смертями, болезнями, старостью!
- Ты - камень на моей шее. Я иду с тобою на дно... - говорила я ему по телефону, отказываясь проводить с ним вечер. - Да, камень. А что - думаешь крылья Родины?! С тобою мне никогда не взлететь!
Да нужен ли он мне?! - с горечью, размышляла я. Он нужен был мне пока был жив муж - пока беспросветная работа нянькой, сиделкой, уборщицей при муже - еще держала меня в Бухаре.
А теперь я свободна во всем - и Дмитрий мне ни в чем не опора, наоборот - тоска, уныние, ущербность, странное чувство унижения, испытывала я - думая о нем: как он приходит после Елены, как упивается своим торжеством, сравнивая её со мною, как разочарованно и пусто глядят его глаза на меня - как я потом не сплю ночью, вспоминая мелочи, как два дня сижу в одиночестве - отключив телефоны, чтобы восстановить то, что разрушил он. Его Елена была  на содержании другого человека, Соня была на содержании Дмитрия, и только я была ничья...
Мне никто не помогал. Оставалось одно: помочь самой себе!
Он не хотел расставаться со мною, ведь я одна была термометром его состояний. Я научилась видеть его на расстоянии, безошибочно угадывая все, что чувствует он.
Как трудно, тяжко человеку, тем более женщине, в 55 лет - начинать с нуля. Для человека духовной культуры художника, писателя, философа, ученого привычно быть вечным странником, не мучиться тоской по родине, чувствуя себя как дома везде, где он может проявить свой талант и выполнить свою миссию - быть другом, желанным гостем для всех наций и правительств - так думала, так чувствовала я, давая себе приказ расстаться с Дмитрием.
А он, жил как всегда,  в кайф, не мудрствуя лукаво, умело лавируя между своими женщинами, где я была главным носителем его счастья и его невзгод. Получив громадное удовольствие от Елены - он шел ко мне, получив очередную обиду от Елены - он шел ко мне.
От бытовых дрязг и проблем Сони - он находил отдых у меня, равно как и от её неистового, животного секса.
Это был слоенный пирог! Я чувствовала себя какой-то  прослойкой между Дмитрием и Еленой, Дмитрием и Соней - я  как будто бы была эдаким “памперсом” куда он выливал свои эмоции, эдакой пыльной тряпочкой для обуви, которой он смахивал пыль с туфель, уходя от меня...
- Полночь! Никто не увидит пыль на твоих туфлях. Почему ты не смахнул ее перед тем, как постучать ко мне?! - тотчас говорила я - символизируя его действия и те чувства, которые он оставлял в моей душе - уходя. Картина складывалась презанятная: Соня считала, что это я пребываю в его душе, когда он приходил к ней после Елены, а Елена полагала, что он пришел от меня - когда он приходил от Сони - и при этом я непрерывно ощущала, что где бы он ни был, с кем бы не находился - он думает обо мне.
Прошло 5 месяцев, как умер муж - в последний день мая, я проснулась затемно - новый тусклый месяц висел в небе. В половине шестого утра я обнаружила, что сделала всё, что надо -даже подмела подъезд, как будто бы - единственно близкими мне людьми были мои соседи по подъезду. Я не знала, чем занять день. Бессонница одолела меня ночью. После Сони, выслушав её непомерную накрутку в мой адрес, от отправился за утешением к Елене и получил его. Злобный гнет Сони был облегчен Еленой - и опять же оставалась я - будто бы лишняя - но без меня - рассыпалось всё удовольствие от Сони, от Елены. “Заведи себе целую свору дрессированных собачек и управляй ими при помощи своей волшебной палочки. Я в твоей упряжке ходить не намерена!” - думала я. Моя жизнь - ничтожна, если я не напечатаю роман.
Все настроения Дмитрия зависели теперь от Елены. Нежность Дмитрия принадлежала ей. Защищать, оберегать, страдать он мог из-за нее... А, может, ему не хватало именно страдания, чтобы оно его захватило?! Он нашел форму для него. Форма была хороша, а страдать приятно -  в любом страдании есть что-то осмысленное - лишь бы повод и форма была!
“Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью. Пиши кровью - и ты узнаешь, что кровь есть дух. Кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть”. (Ф.Ницше)
- Будешь читать мне вслух Ницше час! - говорила я всякий раз как звонил Дмитрий. но приходя ко мне, он минимально сокращал время чтения вслух - и в результате его стараний:
- Как ты читаешь?! Почему невнятно?! Дай мне! - говорила я - и сама, вслух, читала ему главу “Так говорил Заратустра”, а потом еще и объясняла смысл прочитанного.
- Если хочешь расстаться со мною, то пусть это будет нежно, благородно, бережно. Ведь будет больно и тебе, и мне!!!
Но так- чтобы не осталось злобы в душе, чтобы мелочной местью  не было отравлено наше расставание. - Просила я.
- Зачем расставаться?! У меня никого нет. Ты - одна! - тотчас отвечал он - и я понимала, что это было правдой и неправдой одновременно, потому что у меня не оставалось никого, кто бы понимал меня так - как он...
Двадцатого июня я тащилась в старом автобусе на озеро. Было 9 утра и озеро было безлюдно - я долго плавала одна, спускаясь в воду со стороны бассейна - по лестнице, пока одинокий велосипедист, смело заехав на мостки, не спугнул меня. Я ничего не боялась, но даже малого беспокойства не желала моя душа. Тоска по мужу переполняла мое сердце. “Раньше, бывало, он сидел на скамейке, опираясь на трость - и мне было уютно!” - думала я. Постепенно появлялись  мальчишки. Теперь моё уединение было нарушено мальчишками от 7 до 18 лет. Смешные, нескладные в пестрых трусах и плавках, перекликаясь между собой, они ныряли с мостков в воду, поднимая массу брызг.
- Здесь глубоко! - заботливо заявили они, увидев, что я собираюсь купаться.
Я насчитала 23 пацана. “Мой лягушатник!” - тотчас решила я. Мне нравилось наблюдать их бескорыстную радость - я радовалась, тихо радовалась за них, за то, что им хорошо...
- Вы придете завтра? - спросили они меня и я хотела. чтобы это завтра уже началось.
“Ты посмотри на меня?” Где я и где завтра?!” - словами Михаила Задорнова думала я, увидев, что плечи поджарились больше всего. И все-таки в этом дне - во мраке моего одиночества была радость: эти лягушата на мостках, брызги, ныряние, смех, беззлобная мальчишеская возня.
Начался самый знойный месяц "Саратон". Я удивилась и обрадовалась, когда днем позвонил Дмитрий.
- Я рядом! Через пол-часа … - сказал он.
Термометр в комнате показывал 33, – хотя я включила все вентиляторы и кондиционер.
Я хотела, чтобы Дмитрий читал мне Ницше, а он хотел протянуть время до вечера, сексом выдав мне плату за свое пребывание. Был пятый день, когда он бывал со мною – без перерыва.
- “Опять икра?” - Не могу я её окаянную, - словами Ливанова из “Белого солнца пустыни”   - думала я - а Дмитрий сидел на кровати и любовно смотрел на свой член... Он крутил им в разные стороны, размахивал им, как слоненок хоботом. Как завороженная, я смотрела на это чудо природы.
- Почему раньше ты не показывал мне этого - я бы еще 10 листов расписала на эту тему! - тотчас сказала я, а он засмеялся весело и беззаботно.
Заботило его одно, что Елена не могла быть с ним днем, вероятно, находясь со своим прокурором на Туда-Куле. Я давно уже решила, что её покровитель прокурор; слишком хорошо я знала Дмитрия. Достаточно ему было дважды, с пристрастием, произнести слово прокурор, чтобы оно вошло в мой арсенал. Дмитрий ревновал Елену и, воображая себе, как она развлекается с прокурором, был возбужден ревностью.
- Как часто в блатных песнях мелькает этот слезливый до тошноты - “вор... рыдает отец прокурор!” - смеялась я, хотя мне было не весело. Я раздражалась оттого, что жарко, что я хожу голяком, перевязанная зеленым шифоновым шарфом, размахивая веером. Я раздражалась - и, как всегда бывало со мною в момент раздражения - я сильно ударилась рукою о батарею, понимая, что это все шло от Дмитрия, от того, что он не был нежен.
- Превратил меня в зал оживания - а, ты, как самолет, готовый к вылету. Какой синяк! Это надолго!
- Сейчас вылечу! Дай руку! - отозвался он.
Как не хватало мне мужа. Он был моим единственным собеседником, он был моим клише в масштабе 1:1.
Что же оставалось у меня теперь - этот очаровательный мужчина, со своим дрессированным слоненком, ждущий с нетерпением Елену и вечера. Я тоже ждала, когда он скажет мне: - Все!
Мне хотелось знать и слышать, как он это скажет и как он поступит.
- Где конец твоего романа?! - говорил Дмитрий.
- Да. Я могу 7 концов написать! Пусть каждый читатель выбирает себе конец сам - по-своему вкусу и желанию, но мне хотелось бы знать, что скажешь мне ты и как ты это сделаешь!” Я любила Дмитрия еще за то, что он любит женщин, и старых, и молодых - и в каждой он находил что-то особенное, чарующее - и все женщины, которых он знал, любили его, но больше всех любила его я.
- Ну, говори, когда ты меня покинешь? Я не знаю: переживу это или нет?! С 13 этажа “Интуриста” прыгну вниз!
- Ты же хотела напечатать роман...
- Хотела... Но, ты, живой, лучше - чем книга! И я бы выбрала тебя.
“Всех горьких истин мне дороже - нас возвышающий обман” - эти слова Шекспира - все чаще твердила я сама себе. От непрерывного секса с разными женщинами Дмитрий чувствовал себя утомленным, но держался как всегда.
- Не нужно секса! Ты же можешь посидеть так - без этого... Будешь приходить просто так.
- Буду! Только потом не обижайся, что нет секса! – ответил он. Все чаще он высказывался на эту тему. А я, привыкшая к нему, не знала, – как буду чувствовать себя, – когда он будет  приходить "просто так"… Не станет ли это поводом к моей ущербности – если я почувствую нечто, – то посиделки с ним не смогу пережить.