Плачь, Русская Земля, но и гордись

                ( размышления о Родине )
      
                Мой давний друг-читатель, ты уже давно уловил, чем больна моя душа. Да. Я опять об этом, о земле нашей, о долюшке нашей, русской. Ныне об этом как-то стыдливо умалчивают. Ужель побаиваются нерусского слова «экстремизм»? Надо же такое сеять по свету – русский, значит, бесчеловечный… Не поэтому ли меня национальности лишили (по документу я без роду - без племени…). Посмотри-ка, что в твоей бумаге… Вдруг только меня лишили принадлежности к русскому народу?!  И тебя … тоже?!
                А ведь он, мой народ, во веки веков только и знал, что землю свою защищал, причём отстаивал её достойно, так, что у ворогов наших надолго пропадала охота к просторам Русских Богатырей, мужественных бессребреников, добывавших славу русскому воинству не для себя лично, а для земли своей.
                Не о том ли говорят русские былины, народные сказы? Разве Суворов и Ушаков не есть Ильи Муромцы? А Жуков? А полёгшие на поле Куликовом или Бородинском, под Прохоровкой или под Ржевом… Спросите славных, здравствующих ныне, прошедших тот ад,
за что воины с гранатами кидались под танки врага… То-то же.
                За землю свою, за РО - ДИ – НУ. Чтоб не стать РАБАМИ всяких там, от тех, что ещё в латах к нам «путь держали» и до нынешних … падших демон-кра-тов.
                В городе нашем, в парке Гагарина,  памятник:  две стелы серого мрамора, исписанные именами погибших в Афганистане и Чечне… Стелы, уходящие стрелами вверх, будто уносящие в дали небесные души воинов… На мраморном постаменте скульптура
сидящего солдата, молодого, красивого, крепкого физически, наклонившего голову…
                О чём задумался, воин? Уж не о том ли, волю каких правителей ты исполнял в чужих горах, спас всех своих подчинённых, а сам – вот в этом списке на стеле… А может, о том, почему дома, вроде  бы в мирное время, на площади отрезают русые головы…  И ты не мог не наказать разгулявшихся с ножами скифскими … Или думушка твоя о вернувшихся с боен калеках, теперь побирающихся в инвалидных колясках, часто бездомных, не в радость нынешним властям…
                Если б знать, о чём думы твои… Но знай, тебя и всех, на плитах поименованных, помнит народ. Не зря сюда идут люди и кладут живые цветы, зимой и летом, при этом кто честь отдаёт, а кто, крестясь, кланяется до земли-матушки…  И я преклоняюсь…
                Вот подошёл молодой человек, в военной форме, лейтенант. Положил гвоздики, отдал честь и тихо пошёл по аллее.
                Откуда ни возьмись – двое мальчишек, лет этак десяти. Молча постояли с минуту, ладошками  смели упавшие на плиту берёзовые листья и, тихо сказав своё тёплое «пока», убежали на детскую площадку.
                У кого из нас это не вызовет слёз умиления и доброй надежды на будущее…    
                А вот неспешно подошла сюда женщина, пожилая, но приятной внешности: среднего роста, тёмно-синий костюм ладно облегал её правильную фигуру, белоснежный воротничок блузки освежал немолодое лицо. Низко поклонившись мемориалу, она подняла седую голову и сквозь очки стала пристально искать на стеле средь многих имён родное…
Нашла – и опустилась на колени, как в святом храме …  Уста её что-то беззвучно молвили, будто о чём-то просили или благодарили. Поднявшись, погладила по голове, как родное дитя, сидящего на постаменте солдата. Перекрестила всех на стеле и, неспешно сделав шага три, покачнулась, едва не упав. 
                Я поспешила на помощь. Присели на скамью.

 – Как вы? Может, скорую? – осторожно начала я.

– Сейчас отпустит, бывает такое со мной, ещё с Победного 45. Сама удивляюсь, за что мне такой длинный земной путь. Восемьдесят шестой мне уже, – чуть слышно произнесла женщина, выравнивая дыхание. А потом тихо спросила: «У вас тут кто?»
               
                Вопрос неожиданный и, как оказалось, тяжёлый, чтобы просто сказать «никого». Заходится сердце, когда читаешь бесконечный список имён на мраморе. И почти всем им, погибшим, от девятнадцати – до тридцати с небольшим. За что? Почему? Кто виноват в их гибели? Объявятся ли когда-нибудь виновные? Эти вопросы заполонили мою душу, а вслух только и хватило сил ответить бедной женщине:
   
 – Все они – мои дети. Так ответит вам любой советский учитель, поскольку мы их, выпускников, лелеяли, взращивали не для бойни, а только для Защиты земли своей, если потребуется, как бывало не раз…
 - Мой брат погиб в Афганистане, и его сын вот на стеле (убит в горах Кавказа). Оба – десантники. С их гибелью закончилась династия военных в нашем роду. Если интересно, поведаю о ней…

 – Слушаю, – соглашаюсь я, видя, что моя знакомая набралась сил.

 – В 41-м мне уже шёл тринадцатый, когда враг пошёл по моей Белоруссии. Наш отец, районный военком, стал командиром партизанского отряда, забрав с собой в болотистый лес всю свою семью (маму и нас, четверых детей, трое их которых – дошколята).
          В землянках сырость, теснота. Постоянное недоедание. Умерла сначала мама, затем одна за другой сестрички…  Выжили братик 41- ого года рождения да я.
          Помню, как отец собрал на лесной поляне весь народ (была всех-то, примерно, сотня, треть которой – матери с малыми детишками) и сказал: «Дисциплина военная. Три дня – на рытьё землянок, на возможное обустройство. А дальше – военные действия. Партизаны – все, кому исполнилось одиннадцать». Так что я шла на задание почти каждый   день. Грязная, оборванная, нищенка – иду и всё подмечаю, запоминаю, куда немцы двигаются, сколько их, какие машины, какая охрана … И всё  это «сокровище» несу отцу, командиру отряда. А ночью взрослые уходили «торжествовать»: снимали охрану врага, палили хаты, куда их, вражин, на ночь набивалось несметно, вешали предателей-полицаев.
         Однажды ночью всех поднял неимоверный грохот. Это «торжествовала» группа наших партизан. Взорвали мост через широкую реку как раз в тот момент, когда по нему шёл немецкий эшелон  с танками, боеприпасами – рвалось, горело, грохотало… Не вернулся с задания наш отец… Это был апрель 44-го.
        Вскоре и я закончила свою войну: ночью мне удалось поджечь цистерну с горючим – заполыхал весь состав, взрывы…  Пулемётный огонь открылся, пули свистели, кажется, отовсюду. Как огнём обожгло обе ноги и руку, когда я неслась рощицей, уже недалеко от леса. Идти не смогла, ползла еле-еле, опираясь на здоровую руку. Доползла.
         В следующую ночь из леса меня, вместе с другими ранеными, забрали наши славные «ночные ведьмы».  Отважные у нас были лётчицы…  В госпитале мне спасли руку и ноги. Хромаю всю жизнь, но – на своих двоих…
               
 – Вы – ГЕРОИНЯ, а  рассказываете так, будто говорите об обычной повседневной работе, – тихо заметила я во время паузы.

 – Для нас это и было обязательной повседневностью – защищать свою землю. Разве это не долг каждого из нас?!  Хотя вон что сегодня творится с никем не победимой… Рвут на куски, продают-предают… Эх! Поднять бы то могучее племя из земли-матушки. Оно бы одним махом определило место всем нынешним демон-кра-там. И – баста!

 – А как сложилась ваша судьба после Отечественной? – осторожно спросила я.

 – Братика поставили на ноги тёплый детский дом и славное Суворовское училище. А я сразу после войны окончила медучилище. Фельдшером стала. Личное не сложилось: хромушка… Так «Марьей без Ивана» и живу.Проездом я тут. Мне – на вокзал.
               
                Когтистая лапа сдавила мне сердце: уходит поколение ГЕРОЕВ и их дети. Плачь, Русская Земля, но и гордись своим многовековым героическим прошлым…
               
               
                28.09.2013 г.