Лишние проблемы

 Они очень скоро перешли на «ты». В больнице вообще люди быстро сближаются. То ли оттого, что схожая беда и вынужденное общежитие толкают на откровения, то ли оттого, что, покинув казённые больничные стены, они не рассчитывают больше встретиться, некоторые «однопалатницы» раскрываются в таких исповедях, какие порой не услышишь и от близкого человека.
 Когда Инну Павловну поздно ночью привезли в больницу на «скорой» с сердечным приступом, от боли и неизвестности она мало что понимала и видела вокруг. Больные уже спали. Устраивая поступившую, медсестра включила настенную лампу, отчего некоторые в палате заворочались, прячась от света, кто-то застонал.
Инне Павловне поставили капельницу и ушли. Резь в сердце  постепенно утихала, клонило в сон, но она крепилась, опасаясь уснуть с иглой в вене.

 - Вам помочь?- заметив, что новенькая шарит свободной рукой по одеялу, к ней придвинулась соседка слева, седая женщина лет пятидесяти.
-  Да, где-то рядом я положила мобильник. Хочу своим СМС-ку сбросить, чтоб не волновались.
- Вот он, - подала телефон соседка.
- Спасибо. Я вас побеспокоила, извините… Так прихватило, пришлось ночью ехать.
- Да что там! Мы тут все такие! Меня Нина зовут. Если что надо – не стесняйтесь.
Когда лекарство в пузырьке закончилось, Нина сходила за медсестрой.
Так у Инны Павловны состоялось знакомство с Ниной Семёновной Кочетовой, с которой крепко столкнула её судьба.

 В общем, соседка не была назойливой, как могло показаться сначала. Просто отличалась предупредительностью: могла поднести с раздачи тарелку супа или задёрнуть штору, чтобы солнце не слепило Инне Павловне глаза, пока она лежала под капельницей.
В их терапевтической палате проживало шесть женщин, и, как всегда водится в таких случаях, одна попалась особо бойкая. Она грубовато и громко говорила, смешила всех байками и сальными анекдотами. Эту толстую, нагловатую сорокалетнюю бабищу, как потом уяснила Инна Павловна, звали Ларисой Тутенко, попросту Ларкой. Она, ни у кого не  спрашивая, открывала настежь окно, устраивая сквозняк, включала  принесённый ей телевизор, не считаясь с законным «тихим часом», могла несколько раз за ночь щёлкать холодильником и шуршать пакетами, жуя у себя на кровати. Эта бесцеремонность всех раздражала, да не хотели связываться.

 Первые дни Инна Павловна была слаба. Может оттого, что кололи успокоительные, сильно хотелось спать, но из-за любимых Ларкиных сериалов задремать не удавалось. Начинала болеть голова. Она зарывалась под одеяло, но что толку от истёртого байкового одеяла?
- Тебе плохо? – заметила её мучения Нина и повернулась к нарушительнице тишины. – Слышь, Лара! Убавь-ка звук, голова трещит.
-  Чи-во? – у Тутенко на лице отобразилось тупое изумление: кто-то что-то сказал против неё?!
- «Чиви-чиво»! Тихий час. Глуши телик! Не дома!
- Девоньки! Что за наезд? – завопила Ларка, обращаясь к двум тёткам, которые тоже смотрели кино. – И к Нине: - Что, особенная, да?
- Это у меня болит голова, - приподнялась Инна Павловна. – Приглуши, пожалуйста.
- Ещё одна! В натуре, жизни нет!

 Заглянула медсестра:
- Девчата, потише! Главный в отделении!
Ларка встала и демонстративно выдернула шнур из розетки.
После того случая Нина с соседкой оказались «в контрах». С ними не разговаривали, не звали, когда шли к медпосту мерить давление, не приглашали в столовую, просто игнорировали.
«Подумать только! – недоумевала Инна Павловна. – И здесь, где почти каждая одной ногой в могиле, и здесь страсти кипят! Как же уязвим род человеческий!..»

 Через два дня Тутенко и одну её приспешницу выписывали. За ней приехал сожитель – маленький, ни в пример дородной Ларке, человечек, неопределённого возраста, с бегающими глазками. Он зашёл в палату один только раз, чтобы взять переносной телевизор, предмет раздора, и вышел, буркнув:
- Жду  внизу!
Обстановка в палате с того дня сменилась на более спокойную.

 …К Нине никто не приходил проведать. Когда звонили ей по мобильному, она выходила разговаривать в коридор, а потом, вернувшись, долго лежала молча со сдвинутыми бровями.
Хотя они с Инной Павловной часто разговаривали вполголоса на разные темы, Нина ни разу не обмолвилась о своей семье. Ко всем в палате приходили гости, иной раз дважды, трижды в день, холодильник был забит продуктами. Женщины угощали друг друга, Нину особенно настойчиво. Но она чаще отказывалась: ей нечем было делиться.

 Странность в поведении новой приятельницы занимала Инну Павловну, как-то она спросила:
- Нина, у тебя дети есть?
- Да, сын, - коротко ответила та и замкнулась.
Когда она вышла, соседки по палате принялись осуждать её сына, дескать, ни разу к больной матери не наведался.
- Может, живёт далеко, - предположила интеллигентная Надя. – Ведь звонит ей кто-то постоянно.
- Что-то не больно рада она этим звонкам, как погляжу, - возразила другая, постарше.
-  Какась тягость ей жизти не даёть, - вздохнула старуха, которая поначалу  докучала всем своими жалобами, а теперь и к ней притерпелись.

 Вошла Нина, и все умолкли.
Ночью Инна Павловна проснулась от какого-то беспокойства. В палате было темно, похрапывала, как всегда, старуха, ровно дышала новенькая, которую привезли накануне с сильнейшим приступом астмы, но что-то было не так…
Слева послышался приглушённый всхлип.
- Нина! – шёпотом позвала Инна Павловна. – Что… боли?
Соседка повернулась к ней лицом, мокрые глаза  блеснули в полутьме.
- Нет, Инна. Завтра меня должны выписать. Две недели лежу.
- Так хорошо! Радоваться надо.
- Мне некуда идти.
- Как некуда?

 Кто-то заворочался во сне. Нина испуганно оглянулась, приложила палец ко рту. Убедившись, что все спят, Нина очень тихо ответила:
- Сын прогорел в бизнесе. Квартиру нашу забрали за долги. Сам он подался в бега, а я перешла к отцу, в его хатёнку. Ему под восемьдесят, но крепкий ещё. И характер… Поедом меня ест за сына! К нему бабка сваталась, а тут я навязалась… - Она перевела дыхание. Горячность, с которой она говорила, будто выплёскивая наболевшую тайну, лихорадочное мерцание глаз выдавали её отчаяние. – Хорошо, доктор, участковая наша, такая жалостливая женщина. Определила меня сюда. Давление у меня  прыгало… Но они, сволочи, не успокоились. Им мало квартиры. Они Юрку моего на счётчик посадили…

 - Кто?
- А чёрт их знает! С кем он дело имел...Он же назанимал, дурак, думал, пойдёт, как по маслу… - Нина села, согнувшись, схватилась за голову. – Если б знать, если только б знать! – она беззвучно заплакала. – А эти … выродки выследили меня, звонят, угрожают, требуют отцов дом продать. Юрку достать не могут, меня потрошат. А у меня уже нет ничего. Совсем ничего, понимаешь? Работу я ещё в прошлом году потеряла. Закрыли предприятие – и всё!
- Бабоньки! Сколько можно шушукаться? - проворчала спросонья соседка Нины с другой стороны. – Спите!

 Они на минуту замолчали, а когда недовольная, отвернувшись к стене, затихла, Инна Павловна горячо зашептала:
- Знаешь, Нина, не отчаивайся. Должен же быть какой-то выход. Завтра что-нибудь обязательно придумаем.
Утром Нину не выписали: опять было высокое давление.
Когда после работы к Инне Павловне пришла дочь Татьяна, сидя с ней на скамеечке в больничном коридоре, мать в раздумье спросила:

 - Как ты посмотришь, Таня, если у меня какое-то время поживёт одна женщина?
- Квартирантку хочешь пустить?
- Как сказать? Не совсем… Просто человеку некуда деться. И мне веселей будет. Что я – одна в таком доме?
- Что-то я не соображу. Что значит, «некуда деться»? Бомжиха, что ли?
- Ну почему сразу «бомжиха»? Ситуация у неё сложная. Помочь надо.
- Ну, мать-Тереза! Ничему тебя жизнь не учит. Ты её хоть хорошо знаешь?
- Да порядочная женщина! Здесь познакомились. С сыном у неё беда…

 - Что, и с сыном? Мам…
- Нет-нет! Одна. Нуждается она очень, Таня.
- Мамуль, тебе после этого приступа беречься надо, больше отдыхать. Не пойму, чего тебе не хватает? Всё есть: удобства, телевизор, сотня каналов, библиотека, компьютер, наконец!  Пенсия хорошая. Живи и радуйся! Зачем тебе лишние проблемы?
- Тань, это ненадолго, пока не разрешится…
       - Ой, ну как хочешь! Хозяин – барин.

 К концу недели Инну Павловну и Нину выписали, так совпало – в один день. Татьяна  взяла такси и отвезла мать с приятельницей домой. Это был высокий добротный дом из красного кирпича на пять комнат.
Когда дочка покинула их, сославшись на «кучу дел», Инна Павловна взялась показывать своё хозяйство.
- Вот моя спальня, а ты, смотри, Нин, в соседней комнате располагайся. Здесь раньше детская была. У Танюшки с семьёй теперь своя квартира, а сын в Москве живёт…
- Инна, мне тебя сам Бог послал. – Нина заплакала. – А я тебя и отблагодарить нечем не смогу!

 - Прекрати! Ты мне, может, больше нужна, чем я тебе! Целый день одна, в четырёх стенах. Как Коля умер, три года назад, так и месту не рада! Хоть вой! У дочки своих проблем хватает. Внучку не заманишь. Не с кем словом перекинуться… Пойдём лучше обед соображать. Я уж и забыла, что у меня там, в холодильнике, есть.
Инна Павловна стала греметь банками, что-то доставала из холодильника, сокрушалась:
- А-я-яй! Курица протухла! Перед больницей целую кастрюлю натушила.              Конечно… две недели…  Ну вот, сыр есть. Пельмени в морозилке. Ничего, сейчас что-нибудь придумаем!

 - Как у тебя хорошо..,- с затаённой грустью в глазах сказала Нина, рассматривая просторную, толково оборудованную кухню. – Мы с сыном тоже хотели всё это иметь, - она погладила глянцевый бок микроволновки.
Инна Павловна оглянулась, на мгновение опустила руки. Но спохватилась, заговорила ласково, ободряюще:
- Ничего, всё ещё у твоего Юры получится! Пройдёт эта чёрная полоса…
Они не спеша пообедали. Хозяйка помогла новой подруге устроиться в отведённой ей комнате.

 - Мы не всегда так жили, – будто продолжая недосказанное, проговорила Инна Павловна. - Правда, Николай мой хорошо зарабатывал, на прокатном стане двадцать лет отпахал…  Может оттого и ушёл так быстро… - Она с силой сжала подушку, что достала для Нины, стараясь справиться с набежавшими чувствами. – Сначала строились, детей учили, всё денег не хватало. Потом уж… Коля рано на пенсию вышел. Времена другие пришли. Завод растаскивали. Сама знаешь, кто поближе к верхам оказался, мигом обогатился.
- Да, у нас то же самое, - со злостью щурясь, подхватила  Нина. – Целые пролёты в цехах срезали на металлолом. Людей за ворота, а деньги в карман…

 Приглушённо работал телевизор, но женщин не интересовала раздутая «Фабрика звёзд». Какая-то общая боль сроднила их, воспоминания разбередили потаённое, хотелось поделиться, почувствовать отклик на свои насущные думы.
 Уютно ворковал чайник. Пили чай с баранками.
- Мой Юрик  институт закончил, а работы нет. Пошёл на рынок торговать. Я – ему помогать. Отца у него не было, больше некому. Тогда я ещё работала. Днём на заводе, вечером – сыну на подмогу. Что только не пробовали! Рынок – такой отстой! Нас прессовали, мы ловчили, что греха таить! Потом, вроде, электротовары пошли. Простые лампочки, розетки – всегда нужны. Лавчонку открыли…  Забурлила жизнь! Веришь, человеком себя почувствовала, за сына радовалась… И вот нашлись… Ну, что опять одно и то же!?.. Ты не досказала: как же Коля?

 - А что – Коля? У него акций много оказалось, стаж всё же… Вот он их продал, когда в цене были, и во флигеле устроил литейную мастерскую.
- Один? Да что ж там лить-то?
- А вот, оказалось, выгодное производство. Заказы из самой Москвы пошли. Материал дали, формочками снабдили. Подсвечники разные, ангелочки… Утварь церковную. Хорошо платили. А Коля – он у меня хозяин был… Обустраиваться стал. Ремонт сделали, аппаратуру купили. Танечка уже замужем была. Зять толковый попался, свой бизнес у него. Владика после университета в Москву пригласили. Всё хорошо, в добрый час сказать, грех жаловаться… Проболтали мы с тобой, а на дворе уже ночь! – Инна Павловна подошла к окну, закрыла жалюзи.

 Нина рассматривала фотографии в рамках, что висели на стене.
- Это Коля? – спросила она, всматриваясь в рыжеволосого бородатого мужчину с весёлыми глазами.
- Да… - Инна Павловна провела ладонью по стеклу, будто стирая налёт времени. -  Всё спешил, старался жизнь мне облегчить…  Вот и облегчил.
Они обнялись и чуточку всплакнули.
- А в больнице уже отбой! – сказала Инна Павловна. – Давай укладываться.
Дверь у смежных комнат осталась приоткрытой, и они ещё долго переговаривались, ни в состоянии уснуть.

 - Как ты не боишься в таком доме одна? – спросила вдруг Нина.
- Теперь я не одна, - сонно отозвалась подруга. – А вообще, когда ухожу, ставлю дом на сигнализацию.
Утром, после завтрака, Инна Павловна показывала гостье своё подворье: летнюю кухню, сауну, небольшой садик с уютной беседкой, «плантации» клубники, малины, смородины.
После затяжной зимы натиск весны был ощутим и приятен. Прозрачный ещё сад с чуткой готовностью тянулся к первому теплу, на кустарниках «показали носики» зелёные почки, клубника навострилась, ждала хозяйских рук, чтобы в благодарность за заботу бурно пойти в рост.

 - Ой, как я люблю работать на земле! – неожиданно сказала Нина. – Я придумала, чем отблагодарю тебя: буду помогать тебе в саду!
- С твоим-то давлением! – засмеялась Инна Павловна.
Но замечание не принялось всерьёз: обе чувствовали себя ещё в силе, способными на «большие» дела, в их настроении теплилось ожидание какой-то новой, лучшей жизни, которая ещё будет. Входило в силу чудесное апрельское утро, ярко голубело по-настоящему весеннее небо, а соседский красавец-кот сидел на солнышке и самозабвенно вылизывал свою чёрно-белую шкурку, намывая гостей.

 Они обсудили, чем бы им заняться в ближайшие дни.
- Я съезжу к отцу, скажу, что нашла жильё, возьму самое необходимое, - планировала Нина.
- А я постирушку поставлю, день-то какой! И обед надо приготовить.
- Давай я борщ сварю, - вызвалась Нина. – Надоели пресные больничные харчи.
- Отличная идея!
Они вернулись в дом. Выяснилось, что кончилась капуста.
- Ну, не проблема! – Инна Павловна была на подъёме.  Ей казалось, что теперь никаких проблем в принципе не существует, и вместе им легко и просто будет жить, будто она вдруг обрела сестру, о которой всегда мечтала. – Сейчас сгоняю на базарчик, тут через два квартала. И ещё кое-что прикуплю.

 - Может, давай вместе? Как тащить будешь?
- Да я ничего тяжёлого… Ты лучше бульон поставь, картошки начисти. Я быстро!..
Зачем она оставила Нину одну?!
И почему не месяц назад и не завтра, а как раз сегодня встретилась подруга детства Люба, с которой не виделись «тыщу» лет? И конечно зацепилась. Казалось ненадолго.
Домой, сама не зная, почему, бежала. Будто что-то предчувствуя, сердце выпрыгивало из груди. На ходу расстегнула плащ, сдёрнула с шеи косынку.

 На крылечке сумка выпала из рук. Перед входом какой-то грязный пакет… Приоткрытая дверь…
- Нина? Нина, ты где?
Она распахнула дверь, вбежала и… будто слёту натолкнулась на преграду.
Нахлынувшая дурнота и нечеловеческий ужас вынесли её обратно на улицу. Жуткая картина, за мгновение отпечатавшаяся в мозгу, заставила её голосить, вопить о помощи, броситься к незнакомым людям, прохожим.
Там в доме, в луже крови ничком лежала мёртвая Нина; и разбитый цветочный горшок, и какие-то брошенные на полу вещи и орущий певец с экрана телевизора повергали в парализующий страх, что вот здесь, сейчас, только что, произошло чудовищное злодеянье, и убийца рядом, может, где-то в доме.

 Инне Павловне помогли вызвать полицию и позвонить дочери. Возле двора собирались какие-то посторонние. Дальше она не помнила. Когда  очнулась, увидела человека в белом, который навис над ней со шприцом в руке.
Примчалась перепуганная Таня. По дому ходили хмурые люди в форме. Отрывисто звучали их фразы. Нины на полу уже не было.
 Таня взяла руку матери в свою. Что-то говорила. Сквозь шум в голове дошли слова оперативника:
- По наводке…  Знакомый почерк. Четвёртое убийство за два месяца. Пожилая женщина… Одинокая… Сама открыла…  Сигнализация не сработала…
«Я её и не включала, - неожиданно отчётливо подумала Инна Павловна.- Нина же дома… Господи, за что?»

 Подошёл следователь.
- Инна Павловна, вы в состоянии ответить на некоторые вопросы?
Она кивнула. Таня всё гладила её по руке.
«Если бы Люба не задержала на рынке…», - думала Инна Павловна, машинально отвечая на вопросы.
- Посмотрите внимательно, вам нигде не попадался вот этот?.. – ей показали фотокарточку. На снимке был изображён худощавый немолодой брюнет в анфас и профиль.
Инна Павловна всмотрелась и чуть не вскрикнула. Это был мужчина, который забирал из больницы Ларису Тутенко. Ошибки быть не могло. Те же маленькие настороженные глазки, тот же плоский вдавленный нос. У неё всегда была хорошая память на лица.