В 1990 году ещё в начале осени умер Милосов Илия. Семьдесят семь лет прожил, так что нарадовался пенсии, нажился, как и мечтал, без вечной заботы вставать затемно и идти на колхозную ферму, и, сам того не понимая, успел надоесть и младшему сыну Вите с женой, у которого уже и дети выросли. Но в общем уживались, с Витей и новой снохой Гарчонковой Валей Илия лишь пререкался, но всерьёз не ссорился, как когда-то с сыном Петей, который когда-то даже побил его, то есть отца: ("Ых-ых, если уж дело дошло до драки, пускай уж лучше я побью его, чем он меня"... - таковы были слова Пети, не лишённого и юмора, так сказать)... Милосов Илия занемог, и ему уже было всё равно то, что происходили перемены, время сменилось, разрешалось создавать кооперативы и даже делить землю между людьми,- всё, прошло его время... Да, мечтал, и верил и говорил ещё лет шестнадцать до смерти: пока не поделят землю между людьми, хорошо не будет! Ну, говорил, но то было тогда, когда у Илии ещё находился в творческом периоде своей жизни, а что надо человеку, когда такой период останется позади? Разве о земле, об единоличном хозяйстве, будет думать беспомощный человек на смертном одре, уже не понимавший всё до конца, который в последние месяцы даже ходил по-большому и мочился под себя, прямо в постели, - потому и штанов ему не давали, держали к рубашке и голым ниже пояса, но укрытым одеялом... Хорошо, что жена ещё ходила, (пережила его на несколько лет), не брезговала, убирала... Да и дочка Елена жалела Илию, довольно часто заходила,- Витя и сноха оказались не такими сердобольными, такого ухода от них не увидел бы, хотя, конечно, терпели его и они,- всё же человек, а не собака, и к тому же, раз пришло время умереть, то всё равно должен умереть, не век терпеть агонию старика...
Той же осенью умер и Мишо Станчев. Шестьдесят восемь лет прожил. Не так уж и много. Бредил перед смертью, за несколько недель до смерти всё же почти каждый день выходил на улицу, но никого не узнавал... Всё, успокоился, так и не убил Онешова и Курицова, своих врагов, десятки лет вертелась в голове у Миши эта мысль, особенно когда выпьет, но мысль эта не реализовалась, что и следовало ожидать... И другой враг Миши - Трофим Трофимович Фраюк ( по прозвищу "пистолет Тэтэ") тоже намного пережил Мишу. Конечно, вроде бы и не считал Мишу и Машу врагами, - действительнно, а они достойны быть его врагами? - и вроде бы ничего плохого не сказал о покойном Мише, пренебрёг, а ведь в глубине души всё равно был рад... Зато Маша пережила Фраюка и радовалась: "Сдох, значит, этот ирод"... Не простила ему ни того, что срезал ей день, ни, тем более, - того, что была вынуждена уйти из строительной бригады, А оскорбления помнила так, будто то было вчера...
Маша, жена, его и похоронила Мишу Станчева, - не послала телеграмму сыновьям - ни Вове, ни Коле, так как не хотела их видеть, особенно Колю: сама похороню, Таня (дочка) поможет, и всё!.. Особенно Колю не хотела видеть, и не послала телеграмму о смерти мужа и Вове: мол, Вова обязательно сообщит и Коле, Вову я ещё стерпела бы, но ведь оба заявятся на похороны... Невлюбила Колю и за то, что тот хотел капитально перестроить дом, а Маша как раз была против и не позволила: "Пока я живая, ничего не трогайте! Мне и этого хватит! Будете мне здесь корячиться, шуметь." Привыкла к тому, что было, довольствовалась им, считала себя богатой, да и крыша на голову, слава богу, и в самом деле не падала,- зачем ей на старости перемены, шум, грохот во дворе?.. И чтобы ещё невестка командовала!.. Маша никогда и не любила сыновей, во всяком случае, не жалела так, как дочь Таню, а на старости лет тем более ляпнула: "Таня, и никто мне больше не нужен. А когда помру, так хочь вэобче не приходите на мой похорОн"... И к тому же говорила же в молодости, что, мол, если бы Таня родилась первой, то Вова и Колька были бы не нужны вообще? А сейчас, на старости лет, эта мысль посещала Машу ещё чаще. Пришлось рожать и потому, что сыновья были нужны не ей, а мужу, которому Маша всю жизнь уступала в семейной жизни, скорее всего, были нужны наследники-сыновья, чтобы и дом, и двор унаследовали (младший остался бы в доме отца ("в бащения двор", как и полагалась по обычаю), да и надеялась, что после рождения сыновей муж станет больше её уважать, даже боялась, что, если не родит Мише сына-наследника, то вообще бросит, прогонит её и найдёт себе другую жену, способную родить ему и сына... Но кто знал в те далёкие уже годы, что время так изменится, что уедут на Север, в какой-то Сургут или как он там называется!?.. Тем более Маша не позволила ломать привычное. Ей хватало и того, что было, среди привычного и хотела дожить свой век. А то придёт, мол, со своей жёнушкой, начнут командовать, а я буду у них на побегушках. Пусть уж живут "на том своём Севири", пока я живая - я в этом доме хозяйка. Маше было уже всё равно, приедут ли ещё или нет, главное, что была в селе дочь Таня, а муж её был начальничком, депутатом сельсовета и даже метил в сами председатели сельсовета, позже и стал им, точнее, стал называться головой сельсовета, уже в незалежной Украине... Правда, жизнь у Тани не сложилась, родила поздно, и ребёнок стал отставать в росте от своих сверстников, так и мог остаться карликом, хотя врачи обнадеживали. Таня лечила ребёнка в Измаиле, и она, и врачи надеялись на лучшее (даже гормоны роста давали), - наследственность такая, ведь и у Тани челюсть была тяжеловатой, да и у Маши-бабушки, был чуб над низким лбом (стигма)?.. Да и брат Тани Колька рос с кривыми ногами, даже прозвище было - Паца, но затем, в подростковом возрасте всё равно превратился в нормально развитого, даже широкоплечего и крепкого парня. Или - от него, от мужа досталась ребёнку такая доля, такой крест?.. А то ведь тётка мужа Тани была тоже низкого роста, во всяком случае ниже среднего и для женщины, и, что особенно бросалось в глаза, была чересчур уж широкоплечей для женщины. Но - умная, медучилище окончила в своё время... Или последствия Чернобыля, как говорила людям Таня, чтобы хоть как-то смягчить свою боль, оправдать себя в глазах односельчан?.. Как бы то ни было, муж стал Таню бить, избивать, - оказался садистом, можно сказать, развёлся с Таней, уже будучи головой (председателем) сельсовета, снова женился, и был доволен, а Таня, окончившая пединститут в Измаиле, всё же бросила в конце концов работу учительницы младших классов, чтобы ухаживать за ребёнком. Было, конечно, мизерное пособие... Приусадебный участок ("огород" и ребёнок - вот и вся жизнь...
Маша пережила мужа Мишу на десять лет...
А, кстати, старший сын Миши и Маши, Вова Станчев, известный в селе больше по прозвищам - Карманов, и даже - КармАнец (груша)умер ровно в шестьдесят лет, в 2010 году. От рака желудка. На друзей молодости Вовы - Ивана Доркова, и почти так же сильно - и на Карова Сергея, и даже на Жору Паякова известие о смерти Вовы произвело особенно сильное впечатление, даже шокировало, особенно Ивана Доркова и Карова Сергея. Все трое были уже пенсионерами, постарели, поседели. Особенно побелел злючка и меланхолик Жора Паяков. Всё, прощай прошлое влияние, гордость силой (Иван Дорков гордился), влияние в обществе, каким обладали Каров Сергей и Жора Паяков, которые когда-то были в местном высшем обществе,- всё уже, прошло их время, даже там другие заняли их место!.. И на непрестижное место скотника Ивана Доркова и то нашёлся человек, пусть и не сразу... А о смерти одноклассника и друга юности первым узнал Сергей Каров, одномагалянин Тани Станчевой (тоже больше известной по прозвищу - Таня Карманова), она и сообщила Сергею о смерти старшего брата (всё же получила телеграмму от второго брата, Коли)... А от Сергея узнали и Иван Дорков, и Жора Паяков... Сергей размышлял вслух, задумчиво и сочувственно: "Значит, Вова - всё, нет Карманца... И чего он так?.. Отец его всё-таки шестьдесят восемь лет прожил. - И предположил: - Может, и не от рака, а убили? Ну, конфликт был какой-нибудь, ты же его знаешь,- с молодости неуступчивый человек. Здесь, в селе, хотя бы ты его защищал"... А от Ивана Доркова о смерти Вовы Карманова вскоре узнал и Жора Паяков, и засмеялся, осклабился как бы весело: "Значит, уходит и наше поколение? Скоро и наш черёд, а?.. Так не такие же мы и старые! Мой отец как-никак прожил ..." - "И что мы уже?.." - только и сказал Иван Дорков. Не боялся смерти. Уже и не жил после того, как умерла мать. Отца особенно не жалел (прожил семьдесят пять лет, тоже в 1990 году умер), а после смерти матери стал безвольным,- будто подменили сильного человека. Вот что значит - быть как с пуповиной всю жизнь связанным с матерью, жалеть её! После смерти матери, в сущности, перестал жить... Рискуя жизнью, Вова изрядно выпившим ездил на мотоцикле к матери в село - из Рени, ночью, и это могло для него плохо кончиться... мало ли убились , налетев на машину?.. Мать жалко, и всё, надо её увидеть, посмотреть, как она там сама?.. И таким людям, которые всю жизнь как с пуповиной связан с матерью, говорить бесполезно. Не он один такой был. И Дорков Иван такой же, и Мандрилов Петя. И даже сын Клавы панченко Вова, и неизвестно, чем и для него всё это конфится... Тем более - Вова здоровьем не блистал, а пил, забыв про больную селезёнку и печень,- агроном, другая какая-нибудь "бандгруппа" его, Вову, не приняла... Держался с такими, как Черен Бос, а когда колхоз развалился - больше пили, чем работали и никак не преуспели, более удачливые и зажиточные, умные и инициативные, да и наглые - оттеснили... А там - и цирроз, да, собственно, и без всякого цирроза печени помрёшь, если пить каждый день не в меру... Пока что Клава не знала, что переживёт своего единственного сыночка, над которым дрожала, в детстве - непропорционально, так сказать...
И не он один был таким, хотя и скрывали. И Вова Пянков, и Мандрилов Петя. Когда умер отец Вовы, "старый ПЯнка", как его называли в селе, Вова, конечно, на похороны приехал, из Рени, но не потому, что жалел отца, а оттого, что знал, что иначе "весь народ будет улюлюкать",- карагачское общественное мнение! Дочки как раз и жалели отца, Люба аж из Ленинграда приехала на похороны, чуть ли не через всю страну. Дочери в основном и организовали похороны, и оплатили. Правда, оказалось, что и у матери Вовы, старухи, тоже были деньги в заначке на похороны. Никогда в жизни не работала, но от пенсии мужа (отдавал ей пенсию после женитьбы и ухода Вовы в Рени, к жене) откладывала тайком, откладывала и от тех денег, что, как правило, жалея мать, оставлял ей Вова, приезжая иногда в гости из Рени. Из этих денег отдала часть на похороны мужа, хотя, тоже хитрая, бОльшую часть всё же оставила на собственные похороны. И на поминки мужа расщедрилась, пусть и не из своих денег... Вова на поминки вообще не счёл нужным приехать, а дочки приехали - и из Измаила, и из Украины... Люба не приехала ни на девятины, ни на сороковины, но ей было простительно,- Ленинград, точнее, Санкт-Петербург, где Люба работала переводчицей английского языка, и в самом деле был далеко... Отца Вова Пянков не жалел, иначе разве сказал бы равнодушно: "Умер так умер"?.. Мать жалел, когда умерла. Чувствовал себя потерянным, будто чего-то не хватало, а когда на работе спросили, и нельзя сказать, что не к месту и нетактично: "Мать умерла?", то Вова отвечал обиженно и раздражённо: "Да, умерла!"... Спросили так спросили, и что же, из-за этого раздражаться? Какой-то даже ненормальный ответ, с ненормальной интонацией, почти шизофренический,- как будто оскорбили таким вопросом,- долго Вову Пянкова не покидало такое ощущение... А Петя Мандрилов, каким бы подкожным и хитроватым подлецом ни был, особенно в зрелом возрасте, тоже переживал из-за смерти матери, которую очень многие в селе ненавидели за её гадливость. Да и за то, что, как считало старшее поколение, была колдуньей, "магЕсницей" - по местному, могла и порчу наслать и якобы даже уморить колдовством, заговорами... И ненавидели, и боялись, особенно старшее поколение. "Плохой человек, такого человека надо остерегаться!" - не одна баба Катя Волова в своё время говорила такое... Даже ведьмой иные её называли, и змеёй,- как угодно, и почему-то - гУштеркой (ящерицей)... Гуштерка (ящерица) и ведьма, колдунья - слова-синонимы для карагачан?.. А для Пети Мандрилова была хорошей: "Майка, вэй, майка! Майката й един пъть на светЭ!" (Мать есть мать! Мать одна на всю жизнь!)... А его мать, хотя в своё время и в сталинской тюрьме отсидела пять лет, тоже всё равно всю жизнь ничем не болела, и про неё тоже можно было с уверенностью сказать: "Кнутом не загонишь на кладбище!"; она и долгожительницей оказалась, а Петя, сынок её единственный, всерьёз беспокоился, что конец света наступит до того, как умрёт его мать, искренне хотел, чтобы конец света не наступил "преждевременно", то есть до естественной смерти матери, как-то даже сказал: "Хочу, чтобы этот мир просуществовал, пока мама живая, и ничего больше. Когда мать умрёт, пускай будет что угодно"... Конец света, конечно, не наступил и после смерти плохого человека, Мандриловой Еленки, которая и в самом деле до самой смерти гадила людям, - правда, только тем, кого не боялась или кто был ей неприятен, как, скажем, Паня Тричков), но Пете Мандрилову, её сыну, после её смерти и в самом деле было уже всё равно, будет ли этот мир существовать ещё тысячи лет или исчезнет завтра... Не подумал ни о детях, ни о родне... Может, это было связано и с уродством характера, который он унаследовал от матери, да и его отец, Магаричков, ангелом не был, но это уже другой разговор...
Что касается Ивана Доркова, то он к тому же пил почти так же много, как и в молодости, спился, пил больше своего младшего брата Вити, который тоже не отказывался, в отличие от самого старшего брата, Миши, почти не пившего, но давно уехавшего из села (выжили ещё в 1977 году), и невезучим оказался, во всяком случае, и на новом месте, в России, Мишо не процветал... Мише тоже не повезло с первой женой, умерла молодой (после родов заболела и умерла), но со второй женой жил неплохо, да и Витя - был женат дважды, и брак со втрой женой оказался очень удачным, появились крепкие мальчики. С первой у Вити не было детей, оттого и развёлся, хотя скорее всего, оба были невиноваты,- несовместимыми оказались, и всё тут. А сам Иван Дорков, откровенно говоря, и с женой жил, как кошка с собакой... А что делать, коли поздно женился, на женщине с двумя детьми? "А какую возьмёт, раз вовремя не женился?" - говорили иные люди, например, Пенчев Федя, да и далеко и другие - даже и не самые злые, и вовсе не враги его. Дети Ивана, свои, и приёмные, сыновья, выросли, почти все они жили своими семьями, - чего бояться смерти?.. Иван сомневался, что проживёт семьдесят пять лет, как его отец, пусть тоже пивший, - с этой постоянной пьянкой как бы не так, надейся и жди, доживёшь!.. В сущности спился окончательно, разве иначе говорил бы: "Пей, и будь что будет!"?.. Витко Волов, который был на тринадцать лет старше Ивана Доркова, в своё время тоже говорил такое, почти слово в слово, но много лет назад, в 1975 году, когда в сущности сломался, а не только спился, и вот теперь - настал черёд тоже одарённого, неглупого Ивана Доркова спиться в этой глуши карагачской. И не подозревал, что слово в слово повторяет слова Витки Волова... Не было У Витки и Ивана простора для развития, да и пытались ли вырваться из этого болота, и считали ли, додумались ли до того, что карагачская среда это болото?.. Например, Вова Мокров, врач, "земский врач", как он себя называл, а по совместительству маленький Клим Самгин (чего не знал и чего окружающие тоже не знали), не замечал, что живёт в глуши, что варится в собственном соку. Бесцветно жил, бесцветно и работал, хотя и много о себе мнил, а всё равно был самым заурядным врачом-терапевтом под эгидой Филиппа Конецкого, местного "божка" (Вова даже нагадил и тому - на то и маленький Клим Самгин), а когда в 2011 году вышел на пенсию, то про Вову быстро забыли. Врачей, в сущности, не хватало (правда, и больничных коек стало меньше - всё денег- гривен не хватало), но "доктору Вове" (так его называли снисходительно) никто не предложил поработать ещё, а это уже о многом говорило... Впрочем, и Филипп Кондратьевич Конецкий, патрон Вовы, тоже стал чудить на старости лет. Семидесятилетний человек, поляк по национальности, а вдруг вступил в партию украинских националистов. На первый взгляд - ничего страшного, на то и свобода, но ведь у Конецкого (Кондрацкого) жена была еврейка (медсестра), соответственно, и дочь полукровка (тоже стала врачом), а он ... стал украинским националистом!.. Карьерист? Или просто хотел быть кому-то нужен и на старости лет?.. Может, Конецкий как раз и не считал, что доживает свой век? В отличие от Вовы, который и для удовольствия, и для пополнения бюджета (да и с женой жил плохо, а единственная дочь давно была самостоятельной) приезжал в село, где от родителей остался добротный дом и приусадебный участок с виноградником,- решил спокойно дожить свой век. (И раньше не запускал огород, приезжал (на собственном "Москвиче") сажать и картошку, и кукурузу, и фасоль, и виноград и обрезать, и пропалывать, и спелые гроздья его собирать, а теперь уже поселился насовсем... "Этот человек ещё совсем недавно был врачом",- говорили люди. Вова и сам охотно объяснил особенно любопытным из местных обывателей: "Да, стану фермером, а что тут такого? Я заслуженный пенсионер, времени хоть отбавляй, вот и буду понемногу обрабатывать огород, обрезать и подвязывать виноград так, как я научен отцом, а что? " Подчеркнул ещё раз, что научен отцом и матерью, что те заложили основы, правильно воспитан своими родителями, хотя это надо было ещё доказать. Но если в Рени, как-никак городе, пусть и маленьком, не распознали в Вове маленького Клима Самгина, то в селе это тем более никого не интересовало. Действительно: "из нашего села", вернулся на старости лет доживать свой век там, где родился,- что тут такого?..
Да мало ли кто доживал свой век? Ну, хотя бы тот же Женик Гошев. Давно проявил себя, так как был из тех людей, которые лучше и полнее проявляют себя в молодом возрасте, в сущности до тридцати лет, а то и раньше, и Женик иногда и сам говорил себе, да и другу Узунчеву Коле:"Я уже не хочу жить". Но жил, двигался понемногу,- ведь старость себе он обеспечил. Да, Женик был уже не тот, но всё равно обрадовался смерти Вовы Карманова, - разумеется, настолько, насколько мог обрадоваться уже старый и износившийся, давно сдавший позиции человек. И как не радоваться, даже не показывая виду, молча, когда умер враг молодости? Но и Женик постарел, окончательно сдал позиции, ссохся, да и в росте сократился, хотя и не искривился так же страшно, чуть ли не до земли, как когда-то его отец,- у Женика болезнь Бехтерева протекала гораздо более благоприятно, чем у его давно умершего отца. Скорее всего, как раз благоприятно сказались и занятия спортом в молодости. Но всё равно Женик мало напоминал того рослого и сильного спортсмена, каким был в цветущий период своей жизни, разве что более ими менее сохранившаяся ширококостность напоминала о том, что когда-то этот старик с неживым и невыразительным лицом, да ещё и с несколько нелепым профилем, был довольно здоровым и сильным человеком. Приятно было узнать, что Вовы Карманова больше нет, хотя в старости и эмоции были уже не те. Во всяком случае, Женик понимал, что и сам он не вечен, тем более, что ни его отец, ни его мать не были долгожителями. Не врал, говоря, что не хочет уже жить, и ему было даже всё равно, проживёт ли он хотя бы столько же, сколько и его отец... Женику было уже как-то всё равно, переживёт ли он и Доркова Ивана... Женик давно и внуков дождался от единственной дочери, но как-то не только не переживал, а и не думал о том, что фамилия Гошев, как таковая, исчезнет вместе с ним. В сущности, доживал свой век возле ещё деятельной жены, без ропота, ещё больше, чем в молодости, уступал ей, делал всё, что она говорила... Да, было прекрасное время этак лет до двадцати восьми, но уже не вернётся!.. И спился на старости лет, и головой, умом тронулся от перенесённых в молодости травм,- вот тебе и спортсмен!
В 1990 году неожиданно ушёл из жизни Лёшо Фандов. Всех в селе поразило: в пятьдесят пять лет! Умирали и помоложе, в пятьдесят, но обычно - больные люди, а Лёшо Фандов был практически здоров. И тут, не-те, такая глупая, неожиданная и редкая смерть!.. И не болел, а по глупости ушёл: из старого и проржавевшего ранцевого опылителя, который давно надо бы выбросить на свалку, но который всё равно держал в хозяйстве из-за свой скупости (зато он и Паша быстрее скопили денег на машину), Лёшо опрыскивал белый деликатесный виноград на приусадебном участке (имел несколько десятков кустов, его гордость), ежегодно уже многие годы делал, кроме красного вина, и бочонок белого вина, считавшегося деликатесным, и гордился этим. Но поскольку ранцевый опрыскиватель был уже старым, не выдержал давления воздуха при накачке и пробка выскочила, и, надо же, прямо Лёше Фандову в лоб! Как будто пулевое ранение! Купорос проник в кровь и в мозг - всё... Что в больнице? Перевязали и отправили обратно, да и обратился к врачу только утром, всю ночь Лёша пролежал дома, обвязавшись полотенцем. Короче, медицина оказалась не на высоте. Баранов велел промыть рану, перевязать и отпустил Лёшу домой. А потом оказалось поздно... Сепсис какой-то, воспаление от ядовитого медного купороса, который и в мозг проник. Отправили, точнее, отвезли Лёшу на машине "Скорой помощи" (давно была уже, разбогатело государство!) в Рени, оттуда - в Одессу, но было уже поздно, хотя там и прооперировали... После операции встал, поел, - вроде бы самое страшное прошло, все надеялись на лучшее... Но затем как началось! Ещё хуже!... И уже никакая медицина и никакие лекарства и капельницы не помогли... Врачи даже сказали, и не зря: мол, сразу надо было привезти, а не через три дня,- чего ждали?.. Умер где-то через неделю, хотя и в горле пробили дырку для облегчения дыхания... Поплакали, и Лёша даже спросил мать (тоже не отходила от него, как и жена Паша, до его смерти): "Будешь плакать по мне, когда умру?" - "Ну, как не буду, ведь ты мне сын!"... Лёшо успел повидаться и с братом, который тоже успел приехать, отложив все дела, посмотрел на него Лёша, отвернулся и - умер... Пока хоронили, соседка молчала, и даже не только до девятин, а и до сороковин молчала, а после сразу намекнула (по секрету всему свету): "Настигло его моё колдовство"... (Стигна го мойта магИя")... Действительно, не раз колдовала, заговоренные тряпки тайком бросала в огород Лёши, завидуя тому, что Лёшко и Пашка живут хорошо, душа в душу, были зажиточными, Паша как передовая работница совхоза "с группой трудящихся" по путёвке из райкома побывала в Польше в 1980 году. "Пани Паша",- так называли её поляки, пока была в Польше. Долго потом в селе гордилась этим. "Хм, называли меня пани Паша"... Кстати, Паша потом, после возвращения домой, на вопрос односельчан и родни о том, как живут поляки, отвечала: "Лучше, чем у нас. Ненамного, но лучше". Паша, будучи в Польше, своими глазами видела, что поляки отнюдь не голодают ("Солидарности" ещё не было), так что то, что случилось в 1981 году ("Солидарность", Лех Валенца) было непонятно ей и таким, как она. Политикой никогда не интересовалась, умом не блистала, в отличие от брата своего Вити, но всё равно как-то сказала раздражённо, глядя программу "Время": "Я не понимаю, что они ещё должны иметь?!" В хорошем костюме аж за двести рублей из дорогой ткани (женский пиджак и юбка) ездила в Польшу, пусть то и был один такой костюм на всю жизнь, пусть и не от Версаче, а всё равно Паше нечего было стесняться поляков, не ударила в грязь лицом. И костюм, пошитый на заработанные, трудовые деньги, и нельзя сказать, что "непосильным трудом", но нелёгким и повседневным в виноградарской бригаде, - это уж точно. Без пропусков-прогулов работала в совхозе, передовой числилась много лет, прежде чем и её взяли в очередную группу за границу. От райкома и от директора совхоза зависело, а не от Паши. (Кстати, вся группа была хорошо одета. И в Польше выглядели неплохо, а не то что в бедной Болгарии, где вообще производили впечатление. Причём тут Болгария? А при том, что передовики производства ездили и туда, и в Венгрию, и в ГДР - во все братские соцстраны). Костюм, хотя и один на всю жизнь такой, был и красивый, и добротный, в любом обществе можно было в нём показаться. И хорошо пошит, подогнан под не совсем спортивную и идеальную фигуру бездетной, узкозадой и узкобёдрой Паши,- надо же, сельская жительница, и некрасивая, в гимнастки и балерины не годилась, а умела красиво одеваться. Зря иные злые языки говорили: "Страшилище, зад узкий как два моих кулака", - могли бы и воздержаться, но в этом бесполезно убеждать плохих людей. К тому Паша и Лёшо давно копили деньги на машину ("сбираа си парички за машина"), и автомобиль "Жигули" приобрели ещё несколько лет назад, - очень большое богатство по тем временам. И не только злая соседка завидовала: "Ты смотри на неё, ездит, как барыня, а Лёшо возле неё как бей!" А сразу после смерти Лёши иные злые языки и такое говорили: "Кто знает, может, всего этого и не было бы, если бы взяли какого-нибудь ребёнка из детдома, раз Пашка бездетная. Берут же люди, как, скажем, Русчева Надя ( дочь того самого "короля, царя и бога в клубе", который когда-то побил Мишу Тэпкалова. Кстати, Мишо тоже умер - от рака желудка, в семьдесят пять лет, в 2011 году,- что делать, возраст вполне смертный... Маруся его пережила, но ведь и была на четыре года моложе, 1940 года рождения. Да Маруся могла и не дожить до семидесяти пяти лет,- её тётка, Катька Тэпкалова, прожила семьдесят три года, а Маруся как раз на неё и была похожа, пусть и не сохла нога на старости лет.. А эта Надя Русчева взяла девочку из детдома и давно уже её вырастила. Только тогда Надя и сказала ей, как и принято, что не родная ей мать. Дочка, рослая, с густыми русыми волосами и серыми глазами, быстро замуж выскочила, родила. Не зря говорят, у дураков в жизни всё просто. Обидные слова пишу? Но ведь и сама Надя Русчева звёзд с неба не хватала, её учитель биологии Земляк Николай говорил: "Они все дебильные". То есть и родной брат Нади, и её близкие родственники. Сам Коля Русчев давно спился, несколько раз лежал в районном психоневрологическом и наркологическом отделении (было и такое) - на "даче Шелега", как её называли больные ренийцы ( в Карагаче не додумались так её назвать). И сын Коли Русчева Сергей пил,- порода есть порода, что делать. Ещё и агрессивным оказался. Тракторист в колхозе (на тракторе "Беларусь"), уже вроде бы отслуживший в армии, а ума ещё до конца не набравшийся, может, и агрессивный, как-то подозвал к себе другого тракториста, Тэпкалова Колю, сына Катьки Тэпкаловой, которого называли Колето для того, чтобы не путать с Колей Тэпкаловым, сыном Иванчо,- поманил пальцем и спрашивает: "Бензин есть?" -"Нет"... В ответ - кулаком по лицу (по морде", как сам, недалёкий, думал), и приятно было видеть, как Коля растянулся на земле... А Колето бахвалился до этого: "Я когда-то убивал людей". ("Аз едно време убивах ора")... А Сергей Русчев подбирал слабее себя, и не посмотрел, что ему Колето в отцы годится. Сильным себя возомнил. Утвердился в жизни таким образом, за счёт более слабого. Злой, видите ли, был, потому и ударил. Злой-то злой, а на более сильных и не замахивался, делал вид, что вообще не видит таких здоровяков и силачей, как Младенец, муж Вырбановой Маруси. Ибо знал, что этот самый стодвадцатикилограммовый "Младенец" (в насмешку за богатырский вид и огромную силу так прозвали) в ответ накрутит его как полотенце и так и оставит... И противен был ему Колето Тэпкалов, да, впрочем, люди, когда одинаковы, никогда не дружны. Его отец в молодости конфликтовал с Мишей Тэпкаловым, сын - с Колето, из той же фамилии, что и Мишо Тэпкалов...
Петуня Пагодеев, хотя Колето Тэпкалов уже, как говорится, более чем давно был был его тестем, пока что молчал, - как бы и не знал о том конфликте, а на самом деле боялся, что и его "соберутся и побьют", если отомстит за обиду и унижение тестя. Это так, к слову... Найдутся - побьют...
А если вернуться к ушедшему в мир иной Лёше Фандову и его жене Паше, то, кто знает, может, господь и в самом деле подумал на своём божественном языке о Лёше, пока тот был жив, и Паше: дай-ка я приберу одного из них, а то до каких пор будут жить душа в душу? "Работают, но мне этого мало. Детей у них нет, надо их наказать за это"... "Вот и послал Лёше смерть насильно и преждевременно". Один уже восьмидесятичетырёхлетний, но ещё не собиравшийся помирать Петар Волов, отец Пашки, всё никак не мог понять, что Лёши, любимого зятя, больше нет, и повторял уже и после сороковин: "Так вроде бы поправился, стал ходить?.. - И, походив по комнате, с отвисшей челюстью, пыхтя, сам себе отвечал, говорил вслух: - А, он убитый! Выходит, он всё равно что был смертельно ранен пулей на фронте!" Дошло, наконец, и до выжившего из ума старика, но, отойдя немного в сторону, тут же забыл и про Лёшу,- в таком возрасте простительно. Да Петар и не переживал уже: возраст не тот, уже думал о том, как продлить свою жизнь, прямо бросалось в глаза, что оскудел, в отличие от гораздо более моложавой бабы Катьки, своей жены, - правда, и была она на пять лет младше.
Паша машину "Жигули" так и не продала, хотя ей и предлагали цену как за новую, отказала всем: "Пускай останется память о Лёше"... Первое время после смерти любимого мужа Паша по ночам, глядя то в потолок, то в окно, говорила с некоторой сентиментальностью, обращаясь к Лёше: "Всё видишь и слышишь, но не можешь ответить мне с того с того света... Ждёшь, когда я приду к тебе на тот свет, тогда и увидимся и наговоримся... Жди, я приду, зачем мне жить?.." Первое время Паша боялась спать в доме одна - баба Катя, мать, и сестра Валя выручали, приходили к Паше ночевать... Но Паша, хотя и обещала "прийти к Лёше", и в самом деле уже не видя в жизни никакого смысла, но тем не менее пережила обожаемого мужа ровно на двадцать лет, до семидесяти пяти лет дожила...
А отец Паши, Петар, тоже известный в селе больше по прозвищу,- Вол, Волов, и мать Катя, соответственно ВОловица, оказались долгожителями... Щупленький, сутуленький, а и в семьдесят два года постукивал молотком, строгал,- бочки делать уже не хотелось - тяжёлая работа не то что в колхозе или совхозе, когда подгонял начальник, а и в собственном дворе, но бочонки, кадушки людям ещё делал. И как-то не успел к вечеру доделать кадушку одномагалянину Дриманову Ивану, но не захотел работать уже в сумерках, хмыкнул: "Как будто завтра, когда высплюсь, не могу доделать! Или кончились дни? Не завтра помирать!"... Семьдесят два года - возраст, до которого не все и доживают. Коста Мирчев, например, не дожил, а умер в шестьдесят девять лет, осенью 1982 года. От водянки. Якобы надо было слушаться жену, не пить всё лето холодную воду из холодильника, тогда и водянки бы не было, пожил бы ещё... Кто знает, может, так, а, возможно, и не совсем так. Здоровый на вид, а всё равно пришло время умереть, не долгожитель. И не надо было в молодости выпивать по ведру вина за раз, - вот тогда, наверное, и в самом деле пожил бы ещё... Но всё равно не оказался бы долгожителем, как дед Петар и его жена баба Катя Воловы... Иные люди завидовали: "Кнутом их не загонишь на кладбище! ("С камшика няма ги вкараш в гробиштата!") Думают жить ещё столько же, сколько уже прожили!" И в восемьдесят пять Петар Волов и в самом деле ещё не собирался помирать, а баба Катя, которая была на шесть лет моложе,- тем более. И Дриманка оказалась долгожительницей. Муж её, старик Дриманов, тот самый, которому Сашка Магаричкова и её любовник Саня дарили "кино бесплатное" получше порнографии ("Сашка, без трусиков, ложилась на газетку, Саня - на Сашку"...), - этот Дриманов, ровесник Брежнева, и умер в 1982 году, в семьдесят шесть лет, а вроде бы хлюпиком не был, как и Брежнев. А жена пережила его на долго,- "тоже с камшика няма гэ вкараш в гробищата"... Да ладно!.. Иван Дриманов и его жена Сона уже совершенно постарели, не только оба сына уже стали стареть, но и внуки уже были выше деда и бабки,- куда уж?.. Правда, сам Дриманов Иван, давно на пенсии и уже не в высшем карагачском обществе, недеясь, что до возраста отца ("ещё года три, может, и проживу"...), скорее всего, доживёт, но до возраста матери-долгожительницы - вряд ли... Да ладно, думать ещё и об этом!..
А Валя, подслеповатая дочь деда Петара и бабы Кати, оказалась из тех людей, к которым всё приходит как бы само собой: нашёлся старичок, стал жить с нею и с её сыном Юрой, тоже инвалидом по зрению... Позарился на дом, совсем бомжем был до этого... Но не обижал Валю... Из Юры ничего не получилось: Петар на старости лет надеялся, что Юро переймёт его бондарское и плотницкое ремесло, но у Юры не хватило для этого ни ума, ни желания, ни призвания, откровенно говоря, да и косоглазие мешало. И не знала Валя, что ослепнет годам к шестидесяти пяти...
Паня Тричков умер в шестьдесят девять лет, в ноябре 1991 года. Всю жизнь мучался: ("Вся жизнь мучение!", - так ему, меланхолику, ипохондрику обычно казалось, но, хотя Паня считал себя умным, ему ни разу не пришло в голову, что нет такого человека, в жизни которого не было бы ничего хорошего). А в последние годы и ноги отнялись,- не паралич, но тоже хорошего мало... И оказался никому не нужен - и из-за своего характера (к тому же к меланхоликам люди не тянутся), и оттого, что не обеспечил свою старость. Ноги отнялись из-за атрофии мышц тазобедренного пояса,- порода такая, что ли? Явно это было связано с его сколиозом. Четыре года ползал, а в последний год и под себя ходил и мочился... Дружба дружбой, Оля Челошева когда-то его спрашивала, когда проходил мимо её дома (правда, чтобы муж не видел): "Эй, друг, куда идёшь?", но ни разу не навестила, когда и в самом деле слёг. Впрочем, зачем он ей? У неё была своя семья, дочь - грамотная, выучившаяся на медсестру,- что ещё ей было нужно? Да и она Паню отвергла, давным-давно, более сорока лет назад, на Урале, а он её. Да и не отверг вовсе, просто по наивности и из-за безволия своего у Пани не хватило ума жениться на Оле, а пошёл на поводу У дяди Георгия Гэркулова и особенно у Миши Станчева и Маши, его жены,которую в селе знали по прозвищу Карманка, а фамилию, хоть девичью, хоть по мужу, затруднились бы сразу вспомнить... Но они своё дело сделали, подсунули ему несовершеннолетнюю пятнадцатилетнюю Сашку, и даже свидетелей нашли, и написали, что Сашке уже исполнилось семнадцать... Вот и мучился с ней всю жизнь,- работать не могла, астма мешала, и в конце концов умерла совсем молодой, и до тридцати семи лет не дожила... А с Олей жизнь у Пани могла сложиться иначе, счастливее, но что возьмёшь с наивного и безвольного человека?.. Не хватило, может, и ума (подросток?), а не только силы воли, чтобы найти себе подходящую жену. Когда-то женили Паню на несовершеннолетней Сашке, а не подумали, что, если сам дохлый, то ему, Пане, была нужна как раз здоровая женщина, а не нытик и паникёр, нужна была с холерическим темпераментом. Оля как раз подходила... Тогда, в 1949 году, Паня безвольно и почти как ребёнок (это в двадцать семь лет!) пошёл на поводу у Миши Станчева и Маши, уже тогда с прозвищем Карманова, да и своего дяди Гэркулова... С Мишей и Машей всё было ясно: хотели избавиться от Сашки, чтобы не кормить её и не мешала им жить в убогой комнате барака, но дядя Гэркулов?.. Может, Миша и Маша боялись, что бог накажет их за грехи, но всё равно преодолели страх: мол, что делать, время такое!.. Мишо Станчев и через многие годы стоял на своём, говорил упрямо: "Так писано сверху, и ничего больше!" ("Тэй писано отгоре, и нищо пойчи!"..) А что делать, где вы видели умного карагачского болгарина? Во всяком случае, Гэркулов тоже поступил не слишком умно и дальновидно. Мог и не советовать Пане на правах уже пожилого и опытного человека: "Русскую не бери. Русская может не согласиться поехать жить с тобой в село". (Кстати, не всё так: многие женились на русских, и большинство согласились: "куда муж, туда и я"... А многие с русскими жёнами, тот же Комов, на всю жизнь остались на Урале, и особенно не жалели, прекрасно прижились. И женились по любви). Паня же ещё не жил своим умом, мог и позже жениться, тем более, что тогда, в 1949 году, Паня был явно был болен затяжной формой дизентерии, а, может, даже тифом, которым заболел до дизентерии, а затем тиф сочетался с дизентерией, - не зря волосы позже ужасно лезли, а дизентерия появилась позже, как сопутствующее, сочетающееся заболевание при брюшном тифе? Может, "порода такая", пришло время заболеть?.. Ведь почему-то не заболели тифом и дизентерией ни Миша, ни Маша, ни Вырбанов Иван (позже, уже в селе, бронхитом заболел), ни его жена Мара, серая мышка (которая позже страдала от кровяного давления), ни Комов, ни многие в бараке, с которыми Паня близко контактировал, ни соседи по бараку, и даже Тричковото БурсУче не заболели, и тем более - ни Оля Челошева, ни те так называемые "любовницы" Пани, которые и за руку его брали, а ведь не всегда мыл руки после туалета... Да и сами эти "любовницы" тоже не всегда ходили с чистыми руками,- как-никак, а простые женщины, да и время бремя было такое... Даже если Паня отравился чем-то (или стресс?), то почему других людей в том же бараке, большинство, "ничего не брало"?.. А в больницу не пошёл, - на ногах переносил и к тому же работал... И стыдно было пойти в больницу, и не понимал свои болезни, особенно тиф, да в больнице врачи могли и не поверить,- мол, много вас притворщиков, работать надо, давать Родине уголь... Что верно, то верно, тогда не оставили больного, истощённого и слабого человека в покое, чтобы тот мог после работы просто отлежаться в тепле... Правда, сколько лет могла длиться болезнь - тиф и начавшаяся затем, этак примерно через год, дизентерия?.. Ведь долго болел и после женитьбы и всё - преодолевал... Но, с другой стороны, разве кто-то виноват, если браки и в самом деле совершаются на небесах?.. У Оли - дочь, и Оля оказалась неспособной иметь ещё детей, а у Пани - сын. Может, он как раз унаследовал художественные способности Пани, которые у того, несомненно были, - оттого и был всю жизнь чудаком и не на своём месте, ибо талант, в отличие от простого человека, не может быть кем угодно. Мужчина-сын и женщина дочь - вот кто были Паня и Сашка, потому никакой гармонии в их жизни и было,- была любовь-забота, и не более того... А Оля была не просто холерик, а ещё и женщина-мать, так что о лучшей жене Паня не мог бы и мечтать! Женщина-мать, опекала бы его, да и командовала бы, и, что сказала бы, то и делал бы, подталкивала бы, так что, может, хотя бы в нищете не жил бы всю жизнь, как с Сашкой, которая ещё и обвиняла его во всех своих бедах... Но что делать, как не без оснований говорят в народе (правда, не в глупом карагачском народе, в этом селе и до такого не додумались): "Когда хотят, тогда не живут, а когда не хотят, тогда живут!.." Говорила же Оля на Урале, взяв Паню под ручку (когда был ещё застенчивым парнем): "Вот мой сынок". Она как раз дочку и хотела родить, пусть и от хрупкого и слабого мужчины, и всё. Зачем ей сын, когда Паня и так как бы её сын? Но Паня ничего не понял, упустил своё счастье. Сын, может, и был умный, а дочка звёзд с неба не хватала: работала на комбинате ЖБИ, поступала в медучилище, но провалилась на первом же экзамене,- и диктант написала на двойку, а химию тем более не сдала бы, не тянула и в школе... Но отца взяла к себе, перед смертью всё же в квартире пожил, в тепле, с достаточным уходом, у дочери, а не в своём полуразвалившемся доме, доставшемся от отца, умершего ещё в голодном сорок седьмом году...
В последние годы паня пил и разговаривал сам с собой (ибо не скем), как бы подводил итоги жизни: "Я за всю жизнь многое доказал! Да! Я ещё в молодости говорил, что никто не хочет жить при этой власти!" То есть понимал больше большинства крагачан, умнее их...
И вот - умер... Больше не женился. Да кому он нужен, человек не от мира сего?.. Так и не женился после смерти Сашки, двадцать лет прожил один, бобылём, и отнюдь не в достатке. Кому нужен такой, у которого запущенный дом, "крыша скоро упадёт ему на голову", как говорила баба Катя Волова. "Родители построили ему дом-дворец, а он оставил, запустил, позволил, чтобы крыша упала ему на голову!" - возмущалась баба Катя и потому, что помнила трудолюбивого отца Пани - Бориса, умершего в голодающем году, помнила и то, сколько адского труда вложили в этот дом, даже она помогала мазать... И отнюдь не любили его дети. А не женился Паня вовсе не потому, что любил жену (была всего лишь любовь-забота), а в сущности, оттого, что никогда и не ценил семейную жизнь, да и, непрактичный, никому и не был нужен, хотя и обиделся бы, если бы ему в глаза сказали такое. Хорошо, что дети помогали... А когда отнялись ноги, дочка и её муж, (давно семейная, с двумя детьми), как раз должна была получить квартиру в Одессе, куда её забросила судьба. До этого жили в семейном общежитии лет десять, а затем - в "гостинке" (то есть фактически в однокомнатной квартире со всеми удобствами), и дочь прописала отца и благодаря этому получила трёхкомнатную квартиру, а не двухкомнатную, как как полагалось с двумя однополыми детьми. То есть Паня, непрактичный, всё же хотя бы перед смертью невольно сделал дочери доброе дело: получила хорошую квартиру попросторнее благодаря именно Пане, который из-за своего эгоцентризма ничего не сделал ни для дочки, ни для сына, - разве что выкормил... Умер от нарушения мозгового обращения, как написал врач в справке о смерти (без справки и не похоронишь), - этот обо всех стариках так писал. Иногда даже и не проверял, верил на слово обратившимся родственникам: "Старый?" -"Ну, конечно, просто время пришло умереть!"...
И Калвунев, и однорукий фронтовик Оленик, и даже не испытавший особых тягот Долнов Илия, спрятавшийся от мобилизации на Урал в декабре 1944 года, намного пережили Паню Тричкова. Да и были ли у него уже друзья и враги?.. Все от него отказались, все о нём забыли. Оказался никому не нужен, кроме родных детей. Впал в старческое слабоумие, уже мало что понимал, а интересовался окружающим ещё меньше. Чем-то напоминал ребёнка, и, надо же, сказал, не оставил философских замашек: "Не зря говорят старые люди, что человек дитём рождается и на старости лет в дитя превращается"... И Калвунев, и Долнов Илия, и Оленик уже тоже доживали свой век. Долнов Илия, наконец, перестал быть "вечным завфермой", как говорили о нём в селе,- ушёл на пенсию, и, причём, пенсия была очень неплохая - сто двадцать рублей,- а вот так, сделали, дописали, и всё. Свой, испытанный человек! Хотя деньги у Долнова Илии появились десятки лет назад. Недаром иные люди завидовали, особенно Маша Карманова, - как же, обошёл! Во всяком случае, и в начале шестидесятых бурчала о Долнове Илие (да и Сашке Тричковой как подруге говорила): "На мешке с деньгами сидит, чёрт бы его побрал"... ("Тэпкэн с пари, дагойдэчервити")...Сашка сентиментально вздыхала в ответ: "А Паня всего раз получил сто двадцать рублей, когда был привес телят или как они там это называют...И то я несколько дней радовалась и пересчитывала, не верилось, что мой муж заработал такие большие деньги"... Тоже давно другой начальник, только не фермы КРС, а свинофермы - Кабаков Витя, молодой зоотехник и специалист, возмущался: почему я работаю за сто двадцать рублей, а Долнову сто восемьдесят? Но бывший тогда директором совхоза товарищ Сапкынов делал вид, что и не слышит упрёки Кабакова Вити и не считал нужным даже презрительно усмехаться в ответ, как всё же себе позволял иногда. А Оленик по-прежнему продолжал "плодотворно трудиться", выражаясь советским русским языком. И пенсионер, но и оставался начальником пожарной команды. Почему бы не работать, если "труд", точнее, должность почти декоративная? Какие там заботы - руководить пожарной командой? Не надрывался от работы. Дали Оленику такую синекуру, ибо тоже был на хорошем счету в райкоме. Тут Сапкынов, несмотря на свою давнюю неприязнь к Оленику, ничего не мог поделать, а когда директором назначили Ковальджи Ивана, молодого парня, в сущности, Сапкынов тем более не мог уволить Оленика. Да и сам получил синекуру, - стал секретарём сельсовета с сохранением директорского заработка. к тому времени Фёдор Степанович был уже пятидесяти шестилетним человеком, и не бедным, откровенно говоря, на собственной "Волге ездил на новую работу, а у многих простых людей если что-то и было, то мотоциклы, телевизоры... И Фёдору Степановичу Сапкынову уже было некуда спешить. Был богат по местным понятиям. Да и лучшие годы жизни были позади. Жена продолжала работать в аптеке, - лишние деньги не помешают, да и как без дела?.. А вот так - продолжала работать, и работа тоже была лёгкой ( хотя и ответственной), но всё равно - работа есть работа, тогда, вплоть до развала СССР, все работали или где-то числились. Да и не так уж и много денег было у товарище Сапкынова, особенно по сравнению с чабаном Бачуровым, которого в своё время, будучи директором совхоза, Фёдор Степанович и в самом деле "доил" (прав был наблюдательный Паня Тричков) и даже Василем Штеревым, державшем деньги в сейфе до самой смерти, а потом передавшем их Ребеговым. (Не дурочке же дочке райке оставлять?)... А у Оленика вообще было всего тысяча пятьсот рублей на сберкнижке. Хотя - не бедствовал. И пенсия у Оленика была хорошей, максимальной, - старался человек, особенно будучи когда-то директором совхоза и управляющим треттьим отделением! И жена, учительница биологии, ушла на пенсию с максимальной пенсией в сто двадцать рублей, и как начальник пожарной команды Оленик получал неплохие деньги...
Ещё и оболгарился, человеком с юмором оказался, иначе разве однажды сказал бы: "Этим пожарным надо сделать зарплату от выработки". А один пожарник не растерялся, ответил: "Тогда я приду, подожгу тебя, а потом приеду на машине тушить, а ты мне за это ещё и заплатишь." В том-то и дело, что пожаров в селе давным-давно не было. Большинство людей не были настолько равнодушны к материальным благам или непрактичны, чтобы смотреть, как крыша на голову валится,- у того же Иванчо Тэпкалова или Пани Тричкова, - наоборот, почти у всех людей были добротные дома, облицованные цементом, под черепицей или под шифером, а потому и гореть было нечему. Это раньше - то солома во дворе загорится, то камышовая или папоротниковая кровля, то ещё что-то, а в последние пятнадцать лет Советской власти никаких пожаров не было, ни у людей, ни в совхозе, который уже был не тот, что когда-то, а с современными фермами, складами, везде - камень и бетон, и пожарную машину держали, скорее, "на всякий пожарный случай", так сказать. Кстати, машина и всё оборудование всегда были исправными, да и жизнь простых людей в селе стала лёгкой, откровенно говоря! Жаль, не дожил Василий Иванович Чапаев, а то и в самом деле сказал бы: "Такая жизнь настала Петька, что и помирать неохота"... Может, и Оленику помирать было неохота, но - чего зарекаться? Ведь фронтовик, руку потерял не за Австралию, а за Родину, а все перенесённые тяготы не могли не сказаться на старости лет... Кстати, и Митя Андрейчев мечтал пережить не только Миху Пагодеева, но и Оленика,- Митя злопамятен был, не простил Оленику того, что тот когда-то оскорбил его: тогда Оленик был управляющим, а Митя - звеньевым, и Оленик сказал: скажи спасибо зятьям... Митя Андрейчев, проживший первую часть жизни в нищете, такое не прощал... Ну, баба Мане и Петару Андрейчеву тем более не простил оскорбления... Уже стал выживать из ума после семидесяти лет, а и про Оленика ляпнул: "Оленик не воевал! Оленик был "под крИлышки!" И сам толком не понимал, под какими такими "крИлиышки". В тылу основных войск шёл, что ли?..
Впрочем, сестра Пани Маруся умерла ещё в январе 1989 года, от рака, а её муж Петря Молдаванин особенно и не плакал,- ничего и не было всю жизнь, кроме любви-уважения,- ведь он - красавец, а она - совушка... (И Паню Тричкова, уже с отнявшимися ногами) заставили побывать на похоронах сестры, - а ведь не хотел, равнодушие и детскость уже преобладало в душе Пани... Отвечал голосом ребёнка: "Я не могу ходить"... Но отвезли на машине Лёши Фандова, который, конечно, не знал, что в 1990 году и его не станет, - воистину, никто не знает, когда настпит его смертный час... Петря тоже когда-то, ещё на похоронах Сашки в июле 1971 года, сказал с акцентом на своём русско-болгаском языке: "Я ещё пять лет и будет помирать", пережил жену... Враг, душманка Маруси, оскорблявшая всю жизнь невзрачную и низкорослую Марусю при первой же возможности, всё же пришла и поставила ей свечку,- наверное, хотела замолить свои грехи, совесть проснулась, а, может, и поняла на некоторое время, на несколько минут или часов, что всё суета сует, что скоро тоже последует на тот свет... Дочки Петри и даже внук от первой дочери, Вали, были на похоронах... Этот внук Петри от первой дочки Вали, пусть и низенькой, как и Маруся, рос высоким, похожим на Петрю, - оказался любимым внуком, Петря как-то сказал, почти востороженно: "Вот кому оставлю и дом, и хозяйство!" А вскоре после смерти жены Петря снова женился, нашёл себе другую жену (гражданский брак), и вместо того, чтобы сохранять и воспроизводить хозяйство, с новой женой только ел и пил, благо в магазине была не только водка, но и продукты,- мало ли что говорят, что в СССР "ничего не было"?.. Петря даже огород перестал обрабатывать,- всё уже, ничего не было нужно постаревшему человеку... Такой хозяйственный был, а тут - всё густо и сплошь заросло бурьяном, тростником, перекати-полем и даже камышом выше человеческого роста (камыш "перебрался с озера Ялпуг, что рядом) "Скоро в этом огороде волки начнут выть",- говорили люди, иные - беззлобно... Но Петре уже было всё равно,- решил пожить на старости лет. И сексуально ещё был активен, и жена была лучше первой, Маруси, во всяком случае,- выше ростом, и Петря даже думал: "Наконец, и я начал жить!" -"Это потому что ты не грешил, терпел, не обижал первую жену, какой бы она не была, вот бог тебя и наградил, послал тебе жену лучше первой",- сказала Петре одна пожилая женщина, односельчанка. -"Я и молодым мог найти себе другую, но раз, люди говорят, что грех бросать... Особенно дядя ПЕтру Волов: грех, говорит, обманул девушку"... - сорвалось в ответ у Петри. И раньше, при жизни Маруси, несколько раз срывался, говорил подобное, особенно выпив, даже Пане: "Прогоню её!", но потом совесть мучила (и страх, что согрешил перед богом) и просил: "Марусе об этих словах не говорите"... Теперь Петря был пенсионер, уже не был звеньевым в колхозе, хотя просили остаться, но Петря в ответ воскликнул: "До каких пор всё я? Пускай и другие порабатают в том колхозе!" Звали работать (здоровый на вид, очень хорошо сохранился), хотя бы и звеньевым, но отказался решительно: хватит!.. Верно и то, что в колхозе людей не хватало. Молодёжь - или уезжала в города, обычно в Бендеры, а то и в Кишинёв. Оставшаяся молодёжь не горела желанием пойти работать на ферму КРС или овцеферму, а искала работу поделикатней - хотя тракториста, а ещё лучше и шофёра. И дочки Петри давно уехали, повыходили замуж... Все выучились, чем Петря гордился,- насколько вообще мог уже гордиться выживающий из ума человек... "Старики только и ишачат лопатами и вилами да в поле. Повымирают старики - некому будет работать",- и в молдавском селе Барта, а не только в болгарском Карагаче говорили люди. Но, конечно же, просили Петрю остаться звеньевым и потому, что умел ладить с людьми. Меланхолик, но умел. Новый звеньевой был намного моложе, и те, кому было за пятьдесят, а то и уже ждали пенсию, привыкли и работать, и "брать, когда что-то подвернётся" ( в колхозе) по старинке, и с Петрей даже в этом деле у них было больше понимания,- и сам "брал", и другим не мешал брать, и... как-то с полуслова и легко с ним объединялись, чтобы что-то "взять", привезти в свои дворы, будь то силос, зерно или корм... Петря ладил и с бригадиром, и тот не знал или делал вид, будто и не знает, что Петря и другие колхозники "берут"... Вот почему оказался нужен колхозникам (да и колхозу, где было мало молодёжи), но всё равно не остался работать: хватит, и всё...
Ведь звеньевой - не бригадир, работал наравне с простыми колхозниками своего звена. Петря, как и почти все люди, которые всю жизнь много работали в колхозе (да и где угодно, на любой непрестижной и тяжёлой работе, как все "работяги"), решил узнать, что такое полная свобода и жизнь без всяких забот, в своё удовольствие, полностью расслабившись. Решил пожить идеальной жизнью,- разумеется, так, как он себе её представлял... Пенсия - не ахти какая, сорок девять рублей, но в селе считалось, что это неплохая пенсия. Во всяком случае, на вино и водку хватало. Разве Петря мог раньше, пока были дети, пока надо было их кормить, одевать, сыграть им свадьбы,- разве мог тогда Петря распорядиться своими деньгами так, как хотелось?! Всем дочкам сыграл прекрасные свадьбы. А теперь, наконец, настало то желанное и благословенное время, когда он, Петря, мог распорядиться и временем, и деньгами так, как хотелось! Петря поначалу вообще пришёл в восторг от таких невиданных ранее возможностей, и эта эйфория прошла далеко не сразу... Потом уже потянулись более спокойные будни "новой", "настоящей жизни, которой и я дождался", как говорил сам Петря... Со стороны всё выглядело немного иначе: "Решил всё вино и всю водку выпить в последние годы жизни",- и такое говорили о Петре односельчане-бартЯне... Но те же люди и понимали: охо-хо, а кто хорош, кто не такой, когда постареет?..
Конечно, так продолжаться вечно не могло, но Петре было всё равно,- старость, ум не тот, что был в молодости и в зрелом возрасте... Внуки, даже любимый, не приезжали, но даже это Петрю уже мало волновало... Решил пожить в своё удовольствие: ел и пил, и - надо же, не болел, и белая горячка не схватила (крепкий организм), хотя не раз напивался до беспамятства,- иногда по четыре литра виноградного вина выпивал за раз, пока не отключался... И так продолжалось долгие годы, не приходила смерть к этому крепкому человеку. По-прежнему не болел ничем. Разве что нервы пошаливали, вскрикивал во сне, особенно когда спал пьяным... Вот тебе и меланхолик со слабой нервной системой!.. И своего младшего брата пережил, того самого, который завидовал зажиточности Петри и грозился убить (ещё один хвастун-пердун), пережил и его жену-душманку (врага), когда-то особенно изводившую и оскорблявшую Марусю... И вроде бы обещал оставить добротный дом любимому внуку, но на самом деле Петре стало уже всё равно, кому достанется дом, которым он гордился... Несомненно, и потому, что внук редко приезжал. У Петри как-то сорвалось с языка в присутствии второй жены (тоже пила почти наравне с ним, но и ухаживала за ним): "После моей смерти делайте, что хотите...Внук совсем забыл меня! Вот чего не приезжает?..Раз так, пускай тебе дом останется, мне всё равно!" -"Может, я раньше тебя умру",- серьёзно отвечала вторая жена, оказавшаяся скорее хорошим человеком, чем плохим... Расписан не был, но прописал гражданскую жену, а по тогдашним законам дети и внуки не могли её выгнать, даже если бы хотели этого. Петря и на старости лет остался совестливым человеком и прекрасно понимал это и тогда, когда прописывал свою вторую жену,- у неё домишко всё же был поплоше. Когда-то Петря уважал старость других людей села, терпел их недостатки, говорил: "Старый человек, пускай делает, что хочет", а теперь Петря и сам дожил до похожего состояния и никто его не трогал, да и никому и не был нужен, кроме второй жены... Вот тебе и "калкОзный звенавОй" (колхозный звеньвой),- всё забылось, достаточно уважали, пока работал... Стариковское одиночество настало: не навещали даже друзья и знакомые, с которыми многие годы воровал в колхозе,- "брал, когда подвернётся", как говорили люди, которые тоже сами "брали")... А что такого, если и брал? Колхоз - большой. Не "брал" бы, так и не держал бы в своё время ни кабанчиков, ни индюков, а дочкам не сыграл бы дорогие свадьбы в ресторане... Но - всё было и - прошло, уже другие интересы, и не только почти никому не был нужен, но и ему, в сущности, никто не был нужен, и мало что нужно,- есть и пить, жить без забот... И это продолжалось гораздо дольше, чем даже сам Петря думал...
Петуша Андреейчева уволили с радиоузла. Это было в 11978 году, в декабре. Якобы враги приложили руку, и - для того, чтобы "устроить такого же лодыря" Бомбонова Витю. Отчасти это могло быть правдой. Как бы то ни было, но Петуш потерял тёплое местечко. Ведь всю жизнь хотел, сознательно или нет, не работать, а жить лучше людей, как догадывались иные люди в селе. (Не говоря уже о том, что оставалось время шить). И "Сталин" (Донев) потом радовался: я, мол, приложил руку, и Вынтулов Нико: я, мол, давно имел право его уволить! (То есть и Нико - начальник) Недружный карагачский народ!.. Как бы то ни было, а Петуш не только потерял тёплое местечко, но и не посмотрели на то, что даже техникум В Одессе закончил в 1974 году: ничего, Бомбонов Витя тоже грамотный!.. Якобы Петуш плохо справлялся, несерьёзно относился к работе, якобы - ходил в клуб во время работы: включит-де радио и идёт в клуб - если не кино смотреть, то вертится там в красном уголке, где вечные завсегдатаи Пюйков и Донев играют в домино,- была бы причина, а повод всегда найдётся!.. Такое потрясение для петуша! Всю жизнь ничем никогда не болел, а тут после увольнения с сельского радиоузла от переживаний у Петуша опухли губы, появились на них язвы, и, на что был здоровый, плотный, похудел, лицо посерело, осунулось,- ну, прямо проиошла мировая трагедия от того, что Петуша уволили с радиоузла, прямо небо обрушилось на землю, Дунай потёк вспять!.. Всерьёз думал уехать в Ленинград, где у него были хорошие знакомые, даже приезжавшие как-то летом отдыхать, позагорать, покупаться в озере, но - недолго думал... Понял, или чувствовал, что и в Ленинграде ничего ему не светит, лучше, чем в селе, не будет... Не был уверен, что со своей лысиной даже в Ленинграде найдёт себе жену... Знакомые могли принять на две-три недели, а после? Общежитие? Это было не для Петуша, да ещё и уже сорокалетнего человека. Напился, устроил скандал явно постаревшей и присмиревшей матери, - она уже и с соседями не ругалась так непримиримо, даже со своим лютым врагом-душманином Митей Андрейчевым, с которым уже десятки лет ссорилась ("пила его кровь"), завидуя или ненавидя его за богатство. Всё, баба Маня и о смерти думала. Иначе разве поехала бы в Сатоново, родное село, повидать и его, и оставшуюся там старуху-родственницу?.. а петуш не видел этой перемены, надлома, оскудения, и пбяным устроил скандал: "Мать, я тебя уважаю, но я должен тебе сказать, что я имею право плюнуть тебе в лицо! Что, я не мог жениться?! Да у меня была одна в Болграде, так она рыдала, когда я уезжал, за ноги меня хватала: "Петя. как я буду без тебя?!" Ну, я вернулся к вам, старикам, построил, радуйся, а мне это не нужно!" - "И мне не нужно",- отвечала баба Маня. И если Петуш всё же врал, то она в общем и в самом деле не врала...
Так что Петуш нашёл себе другую работу "не бей лежачего", как говорили в селе,- говорили и нейтрально, беззлобно, незлые люди, и недоброжелатели,- пошёл Петуш дежурить на химсклад... Лёшка Пармачев вспомнил было о друге молодости, подал идею на партсобрании, и Петуша назначили было заведующим местной швейной мастерской в быткомбинате (всего-то две швеи...), но вскоре Петуш и сам уволился: не хотели его, и всё, не было у него подхода к людям. И красные корки не помогли, так сказать, хотя вроде бы старался быть строгим и серьёзным, а вот не принял его даже этот жалкий колектив, и всё тут. Не оказалось у Петуша руководящих способностей. "Из Петуша начальник, как и из меня",- тут же заговорили, нашлись... Зря Лёшка Пармачев наедине шепнул другу молодости: "Я сделал всё, что мог"... Петуш, конечно, расстроился из-за потери столь тёплого местечка, где проработал столько лет (а ведь и мать столько бегала, добивалась,доказывала, что Петуш "имеет значок, пошти медаль", "спасал Ленинград от турецкое радиво"... Хотел уехать в Ленинград, но постепенно успокоился... Так и ходил неженатым ещё несоклько лет... Баба маня умерла в начале осени 1983 года, так и не дождавшись невестки...
Но тем не менее Петуш Андрейчев в конце концов и в самом деле женился, в 1988 году, в сорок шесть лет, сбылось предвидение Мандриловой Еленки: "Женишься, тётин мальчик, и ребёнка будешь иметь, и разбогатеешь. И сейчас у тебя всё как у людей, не последний в селе, а будешь жить ещё лучше!" Петуш взял в жёны молдаванку из соседнего села Картал, которая была на ровно на двадцать лет моложе! Бывает. С двумя детьми, из плохо обеспеченной семьи, разведённая, муж - в тюрьме. Соседка будущей жены сама отозвала Петуша в сторону, охотно предупредила, по-молдавски, - Петуш на этом языке не говорил, но и в самом деле всё понимал: "А, эта... Надя... Плохая она. С седьмого класса бегала к пограничникам на заставу... Мать у неё рано умерла от рака, отец - мямля, росла без присмотра, некому было подсказать, а то и наказать, когда надо. Да она никого и не слушала, она не только сейчас плохая, она и росла плохой. И она, и её брат не слушали отца, сколько раз его били, когда выросли... Так что будь твёрдым, не церемонься. Если будешь бить её по три раза в день - утром, днём и вечером, тогда, может, она и станет человеком"...
В 1990 году, в мае, родила Петушу девочку, которой сама Надя не хотела, в отличие от Петуша, страстно желавшего наследства (боялся бесследно исчезнуть). На крестинах Мандрилка была, и без Поновой Паневицы не обошлось. понов паня давно сдох от белой горячки, а паневица ещё моложаво выглядела. Надя (тоже Надя!), точнее, НадИца, как её обычно звала с детства баба Маня, сестра Петуша и раньше заходила иногда, стирала, а на крестины ребёнка пришла вместе с мужем, Иваном Фёдоровичем, уважаемым человеком, военруком местной школы, даже имевшим звание капитана, - более того, сам охотно согласился прийти, интересно было увидеть младенца; и Иван Фёдорович поучительно и снисходительно сказал Петушу, имея ввиду его жену: "Живи. Для тебя и эта хорошая, даже очень хорошая". Лучше бы не говорил этому закомплексованному, но самолюбивому, много мнившему и в сущности несчастному человеку! Так задели Петуша эти слова, так обидели!.. Лишь через несколько недель, после того, как выболтался перед вновь пришедшей Мандрилкой Еленой (тоже с камшика няма гэ вкараш в гробиштата!): "Он забыл, что его тоже когда-то поставили в совхозе агрономом, а он оказался ни на что не годным, уволили! А теперь зазнался!.." Так Петуш и не понял, что Иван Фёдорович тогда был молод и ещё не нашёл себя...Долго ещё перемывал косточки Ивану Фёдоровичу... Забыл, что до этого и Мандрилку оплёвывал: "Мандрилка отравила мою мать, пять лет сидела в тюрьме, а с тюрмящими нельзя иметь дело"... Хотя, конечно, не было доказано, но Петуш и в самом деле иногда серьёзно думал, что Мандрилка подсыпала его матери яд в водку. точнее, самогон из слив, которую готовили и пили всё лето 1983 года... (Готовили этот самогон, кстати, по просьбе бабы Мани, она и пила больше всех, думая уже о смерти, никто бабу Маню насильно пить не заставлял. Лицо - пунцово-синее, а всё равно спешила выпить всю водку?..Сливы чтобы не пропали, вот и терпела Мандрилку Елену и Гиболову Елену. И Петуш их не просто терпел, а проявил инициативу, сам позвал, как и все неравнодушные к материальным благам люди: Приходите! Если некому сделать закрутки, так хотя бы немного самогона сделать, а то сгниют сливы!)
Вскоре Петуш и его молодая жена стали по-прежнему ссориться и драться, словно цыгане, конфликтовали, Надя орала: "Утоплюсь в озере, но не буду с тобой жить!" И к лысине Петуша не могла привыкнуть... Хозяйственный, только это Надю и утешало... И сама, конечно, работала дояркой, поэтому не потеряла чувства собственного достоинства, знала, что вносит весомый вклад в хозяйство, не закомплексовалась, а наоборот, стала гораздо более уверенной в себе, чем была до замужества, когда и жила убогом домишке рядом с закомплексованным же отцоом, и потому теперь смело и возмущённо орала: "Ты, а кто тебя сделал человеком?!" Молодая, трудно было смириться и жить с нелюбимым мужем... Мечтала когда-то о парне, служившем на погранзаставе, позже ставшем прапорщиком- сверсрочником, но, как говорится, мечтать полезно... На Лёшку Тэпкалова смотрела: а вот так, нравился, хотя и был очень маленького роста, с тяжёлой челюстью и нелепым профилем (кстати, как и у его отца Иванчо), а симпатичный Петуш не нравился, - Лёшка для неё был лучше Петуша, и всё! Что верно, то верно, Лёшка был совсем низкого роста, ниже почти и не бывают, но, как и все его братья, да и отец, широкоплечий, атлетического телосложения, густоволосый - не то что "эта лысина", как она думала иногда о законном муже... Этой Наде назидательно говорили: "С Лёшкой и в наше хорошее время будешь питаться в столовой, а с Петей (то есть с Петушем - авт.) и в голодающий год не пропадёшь", но Надя всё равно упрямо не слушала... Мужчина-отец и женщина-мать - вот кто были в семейной жизни Петуш и Надя, и это тоже было очень важно.,- пара была скорее неудачной, чем удачной. Что-то наподобие жизни и отношений Шурия Мокрова и Евгении Ваильевны, тоже подобравшихся, составивших, мягко говоря, не совсем гармоничную семейную пару. Тоже были мужчина-отец и женщина-мать, слишком уж оба стремились к лидерству и были чересчур независимыми даже в суждениях, не говоря о том, что и физически оба не нравились друг другу,- но куда было и им деваться?.. Разве что не дрались, У Шурия рука не поднялась на жену интеллигентку и к тому же начальницу. И сам Шурий, будучи рабочим (мол, не было возможности учиться, время было тяжёлое") был из тех, о ком говорят "интеллигент в душе". (НО, впрочем, когда семейную пару составляют мужчина-сын и женщина-дочь, какими были в своём несчастливом брачном союзе Паня Тричков и Сашка, то, возможно, ещё хуже! Ещё больше мучаются и поневоле мучают друг друга, и если ещё и оба болезненные или хрупкого телосложения, слабые физически...) Да, нехорошо, когда люди, супруги, одинаковы! Как раз наоборот, когда разные - лучше! Да какая там психологическая гармония между мужчиной-отцом и женщиной-матерью! Одни конфликты - оба слишком уж сильные и самостоятельные. А Лёшко - как бы мужчина-сын, а Надя была бы возле него как женщина-мать, опекала бы... От Лёшки могла бы иметь сына, не то что от первого мужа, к тому же с преступными наклонностями, и не то что от Петуша... Надя однажды даже похлопала Лёшку по плечу (будучи в гостях, - тянуло, вот и приходила), и Петуш приревновал, когда ему "подсказали" (нашлись, на то и село) "К любовнику ходила!", а Надя нашлась, что ответить нелюбимому и пока что неуважаемому мужу, закричала в ответ, не стесняясь, на всю магалу: "Ты сам сказал: роди мне одного ребёнка, потом ходи, куда хочешь!" -"Да, даже так?.." - на миг растерялся Петуш... Снова подрались, побил жену, а та в бессильной злобе побила о цементное крыльцо уйму посуды, и, может, поначалу и не чувствовала боли, орала истерично: "У, булгар! Вылью тебе на голову каструлю с кипятком!", а Петуш уже не растерялся: "Да?.. Но не забывай, что всё равно останусь живой!" Потом Надя всё равно целую неделю ходила на костылях... Не говоря уже о том, что и пьяница-брат Нади, отсидевший три года за воровство, то работавший в колхозе, то не работавший, то нанимавшийся подпаском к местному карталскому чабану-единоличнику (был и в Картале такой, а не только, скажем, Бачуров в Карагаче, и тоже был отнюдь не бедным). Не случайно именно такие люди в кризисное время, после развала СССР и падения рубля, потеряли по двести, а иные и по триста тысяч рублей. (Чуть ли не пятнадцать "Жигулей" можно было купить на такие деньги!) А такие, как Ваня, пасли овец, точнее, помогали "хозяину" за гроши, да и те Ваня с женой пропивал. Не хозяйственный, еле сводил концы с концами, а потому тем охотнее заявлялся в гости к Петушу на правах родственника, и не просто приходил, часто с женой, тоже охотно пьющей, но и и мешал. Приходил - пить, зачем ещё?.. Своих детей у него не было, так что не врал, говоря, что любит племянниц. Однажды осенью, вроде бы в гостях, да ещё и с женой, тоже пьющей, когда было молодое вино, этот братец Нади напился и полез драться, к тому же и ударил Петуша первым, - плохой человек с преступными замашками. Как в погожий и тёплый осенний вечер пили и закусывали во дворе за столом под вишнею, так и подрались. К слову, над этим столом, на довольно длинной бельевой верёвке, натянутой давным-давно по просьбе бабы Мани, как раз висели белые простыни и другое сохнущее бельё, и когда подрались, нечаянно сорвали белую простыню, которая полностью накрыла и виноватого Ваню, и Петуша, на которого напали неожиданно и который по этой естественной причине был расслаблен и оказался под Ваней. Дерутся под простыней, она шевелится, как привидение, словно живая, а людей не видно... Для постороннего и непосвящённого - ну, прямо мистика какая-то! И всё же Петуш оказался заметно сильнее этого вечно потного пьяницы, поборол его; и в конце концов и простыню сбросили, а более сильный Петуш оказался верхом на поверженном враге. Сначала надавал ему тумаков по лицу, а затем, когда уже Ваня, всё же вырвавшись и спасаясь, не побежал, но как бы чем-то наподобие карикатуры на спортивную ходьбу поспешил по двору в сторону улицы, а Петуш как бы деловито и молча быстро шёл следом, не забывая при том и бить, - ну, ясно, кто победил ещё в единоборстве под простынёй, когда сами "борцы" были невидимыми, а сама простыня казалась ожившей... Петуш, сильный, намного сильнее, так поддал этому Ване, что тот на всю жизнь запомнил. Кстати, по инициативе Вани, да и его женушки, вскоре помирились, снова постучали в калитку, снова заявились, - ну, естественно, "пришли в гости, просто так", ну, соскучились и из уважения решили снова прийти, как вы этого не понимаете?.. Не признавать же, что хочется пить, а тут у Петуша вино "на шаро"?), но Ваня никогда больше не нападал на Петуша,- урок пошёл дураку в прок... Но то - постом, а в тот поздний вечер вся магала повыскакивала, даже Стригов Саво - в одних подштанинниках, так сказать, и как и в самом деле говорили в селе, а реально - Саво был в одних трусах и майке, поскольку подштанники давно никто не носил, кроме иных стариков. Очередной "концерт, "кино бесплатное" для всей магалы, или - "кумедия", как ехидно лыбясь, как-то давно однажды сказал Бичков Лёдя после очередного скандала Петара Андрейчева и особенно бабы Мани, да простит её бог, с Митей и МИтевицей Андрейчевыми... Лёдя, хотя уже и постаревший, почти пенсионного возраста, с расшатанными нервами (и левая рука терпла и отнималась, Баранов приходил делать ему уколы в вену), сейчас сказал, хотя, естественно, уже и не так эмоционально, как, бывало, восклицал в молодости, в период расцвета своего физического и духовного здоровья: "Опять кумедия, чёрт побери". Даже Иван Жегов и его жена вышли и некоторое время серьёзно смотрели издалека на эту "кумедию". Но Ванко воспринимал иначе, чем Лёдя Бичков, а поэтому сказал раздражённо и презрительно: "У, молдаванка дурная, всей магале спать не даёт". Надя как-то сказала Петушу: "У, булгар!", а теперь Иван Жегов сказал:"У, молдаванка дурная"...Что делать!.. Да и, наверное, оба хороши... Дебил Иван Жегов на себя бы посмотрел: и трактор так и не научился водить... Не зря же говорили злые языки, когда его жена паша похвастала: "У нас есть деньги и на мотоцикэл с коляской"... То есть - богатые, значит. А иные люди говорили: "Иван Жегов купит себе мотоцикл?.. А кто будет переключать ему скоростЯ?" Но слово из песни не выкинешь, и Иван Жегов решил почувствовать себя лучше других, каких-то там молдаван... Среди любого народа тоже всякие люди бывают... Разве что Паня Тричков, уже с отнявшимися ногами, уже почти всё время сидевший на кровати (спина ещё держала) не вышел на улицу глазеть, но всё же и Паня не удержался, на четвереньках выполз во двор... Может, уже не только от любопытства, но и от страха, так как был уже слаб и беспомощен.
Словом, все, кто хотел, видел, вся магала (разве что старик Петар Волов уже не интересовался) получила удоволствие увидеть, как этот Ваня, спасаясь от крепких кулаков Петуша, метившего, и не без успеха, в шею и спину родственничка, убежал со двора на улицу и как красный от ярости Петуш и там, на улице, не оставил напившегося дурака в покое, а от души ударил ещё несколько раз, пока Ваня не свалился и уже долго не мог встать, да и, забоявшись, уже и не хотел вставать, пока разгневанный Петуш стоял рядом. Потом, когда Петуш отошёл, Ваня, уже плача, всё же поднялся сначала на колени, затем и сел, и, вспомнив тюрьму и воровскую науку, артист погорелого театра, как обиженный мальчишка, громко и долго рыдал, по-молдавски, на родном языке: "За что?! Задаром!" ("Пентру че?! Де джЯба!") "Стукнул я его от души в последний раз аж возле забора Бичкова Лёди и пошёл спать",- как потом не совсем врал Петуш... Вот такие дела, вот такая жизнь...
Что искала Надя у Лёшки дома? А дело в том, что у Иванчо Тэпкалова жена, Мина, умерла ещё в 1983 году, в семьдесят два года. Чуть ли не до последнего дня жизни ревновал её. А кто его знает, может, и были причины? Исходя из реальных фактов делал нереальные выводы?.. Кто её знает, чего Мина хотела от того же Тоти Клатева, когда смотрела на него в сорок и даже в пятьдесят лет?.. Сыновья были крепкими, но умом не блистали, даже любимый сын - Мишо. Маруся и красотой не выделялась, к тому же и болела, потом здоровье в общем нналадилось... Может, как раз от Тоти Клатева у Мины были бы такие дети, каких желала?.. Даже если и не думала об этом, то не могло ли быть где-то в подсознании такое совершенно неясное желание?.. Иванчо, конечно, в молодости прекрасно играл на скрипке (за что и "хотела его и уважала"), но разве кто-то из детей стал прекрасным музыкантом, скрипачом, оазве передался сыновьям его талант?.. Разве Маруся обладала замечательным голосом, как мать?.. Чужая душа даже неграмотной и забитой женщины - потёмки... Хотя, с другой стороны, что, Тотя Клатев, что ли, был доволен своими детьми? Дочки были дебилками, во всяком случае - звёзд с неба не хватали, работали на такцкой фабрике в бендерах, там и замуж повыходили,- у дураков всё просто и всё воввремя. А сын неженатым ещё в молодости разбился до смерти на мотоцикле, большинство уже и забыли его. Был хромым, как Иванчо, да и лицом очень похож, разве что бицепсами не вышел, а так - вылитый Иванчо Тэпкалов. И хромой, а отец, Тотя, решил порадовать: купил ему мотоцикл "Козёл" с одной выхлопной трубой, но по тем временам, в начале шестидесятых!.. И не только чтобы радовался. а и для того, чтобы было легче ездить по городу: как-никак - хроиец. Еленнка, мать, объясняла как учительница первоклашкам, и тем же тоном, как будто Америку открывала, да ещё и с умным лицом, нарочито логично, как и бывает у тупых людей:"Деньги большие, но сё равно не пожалели, чтобы не ходил по городу пешком". Купил сыну мотоцикл. Этот парень, хотя и хромой, летом на радостях даже в село приезжал, за сорок километров, вызывая восторг Лёди и Павлика, а затем узнали: убился с мотоциклом, и всё... (Павлик почему-то запоминал, отражалось в голове как типичное для чего-то)... Если кто-то и не забыл сына (какой бы ни был, а всё равно свой, мать есть мать), так это Еленка, и даже спустя пятнадцать лет, когда люди стали жить хорошо, убедила мужа сделать сыну гранитный памятник (на кладбище), ещё семьсот рублей не пожалела. И сама толком не могла объяснить, нужно ли это вообще или всё же можно было и обойтись. Он мне сын, и всё. Так что и у Тоти Клатева семейная жизнь была не такой уж безоблачной и идеальной,и, может, Мина Тоте и в самом деле чем-то нравилась, да только на гулянках и показывал это, и вроде бы в шутку, хотя даже и не задумывался над тем, что в каждой шутке есть доля правды, как говорят французы. Да и не знал, что это французы так говорят. Но жена Тоти не особенно обращала на это внимание, и в голову не приходило приревновать...
А Иванчо Тэпкалов пережил Мину на целых тринадцать лет! До восьмидесяти пяти лет дожил. Вроде бы ревновал Мину, и перед самым погребением положил в гроб двадцать пять рублей, немалые деньги в те времена, говоря: " "На тебе, Мина, двадцать пять рублей, чтобы у тебя были деньги на дорогу на тот свет".. (На ти, Минке, двайси й петь рубли, чи да имаш пари за пъть на онОо свят"...) Кстати, Коля, уже сорокалетний человек, поправившийся, широкоплечий, в общем преодолевший язвенную болезнь, живший в Рени не хуже людей, чем и был очень доволен ("Вот тебе и из плохой семьи!"), наладчик кранового оборудования, с хорошей зарплатой( во всяком случае, в общем хватало вместе с зарплатой жены-уборщицы, и цветной телевизор себе купил), - этот самый Коля Тэпкалов всё же приехал на похороны матери,- не любил её и не простил ей того, что и она наравне с отцом когда-то прогнала его из дома и пришлось в мороз и даже в снегопад жить в огороде, но в том-то и дело, что Коля приехал даже не из чувства долга, а не решаясь игнорировать общественное мнение, явился на похороны для того, чтобы люди, народ в селе, потом не сплетничал и не осуждал его из-за того, что не явился на похороны собственной матери, вскормившей го когда-то грудью. Юля же не простила, не пришла на похороны, буркнула мужу дипломатично (и низшие классы кое-что перенимают): "Ты как хочешь, а я не поеду". -"Да, нельзя оставить дум и двор",- охотно слукавил в ответ и Коля, понимающе... (Кстати, Коля пришёл и на похороны отца, через тринадцать лет после смерти матери. Уже не был таким эмоциональным, как в молодости, не восклицал: "Баща, вэй, баща! Спаси нэ в гладЭ, чи да поживейш и да видиш свят!" (Отец спас нам в голодающем году, чтобы и мы увидели белый свет!", но всё равно сказал искренне: "Баща, ми кэк. Тряба да се Иде". (Отец есть отец, как не пойти?"). Юля снова упрямо не пошла, - не только свекрови, но и свекру не простила старую и большую обиду, вспомнила, как прогнал их Иванчо, тогда всё зависело именно от него, а не от Мины, и он выбросил на грязный, хотя и мёрзлый, двор, и одежду, и одеяла, и подушки, и матрац, - более всего именно из-за свекра-хозяина дома зимой, в мороз, ночевала с малым ребёнком чуть фактически на улице... Десятки лет прошло, а всё равно не простила...
Но всё это было в 1996 году. Иванчо перед смертью вряд ли вспомнил об Юле, и ему было всё равно, кто и как его будет хоронить. Вряд ли понимал всё до конца... Пережил своего врага, лютого душманина Гундакова, но в последние годы жизни и это уже не имело для Иванчо прежнего значения, он уже слишком оскудел, чтобы ликовать и радоваться смерти своего самого большого врага (Или, во всяком случае, казался Иванчо Тэпкалову таковым, пока работали вместе на конном дворе)... Может, как раз на избившего его Дульчанова Гочо и Рычуловых следовало больше обижаться, чем на Гундакова, ведь их было за что ненавидеть?.. Но забылось... Иванчо пережил и Дарвелова МИтену, умершего в семьдесят девять лет, но смерть МИтены тоже не произвела на большого впечатления, - равнодушие старости! Действительно, да простит его господь, если грешен, все там будем (на кладбище)... Зато ПетрИка Дарвелов старался, организовал похороны и поминки не хуже, чем у людей,- на то и дебил, чтобы был одержим мыслью о том, чтобы всё у него было, как у всех...
А вот в 1983 году Иванчо был ещё бодрым и крепким стариком со здоровым для своего возраста цветом лица, хотя красивые голубые глаза уже почти выцвели, а волосы на голове совершенно поседели, но, к удивлению многих, оставаясь почти такими же густыми, как в молодости,- щетина, а не человеческие волосы чуть ли не самой смерти!.. Иванчо был крепкий, хотя и с нелепым профилем, хотя, к тому же, у него одна нога была чуть ли не на полметра короче другой и на порядок тоньше здоровой ноги, так сказать... Про игру на скрипке давно забыл, но и не переживал из-за этого: не нужно было ему это в его возрасте, с шестидесяти восьми лет,считай, потерял полный интерес,- да, был прекрасный скрипач, но что было, то сплыло! И постарев, был бодр, по-прежнему никогда ничем не болел, - что ещё надо на старости лет? После семидесяти лет здоровье ценится больше всего на свете! И всего через несколько месяцев, с лёгкой руки племянницы Райки (тоже почему-то с прозвищем Тэпкалова), которая и привела женщину из Картала, где сама Райка вышла замуж за местного чабана-вдовца (с Костелом, которого Райка ни во что не ставила, она, наконец, развелась, да и Костел был только рад этому), - именно благодаря этой самой Райке у Иванчо появилась вторая жена. Не ревновал её, хотя она и была молодой, на двадцать восемь лет моложе. 1939 года рождения, на три года моложе старшего сына Иванчо - Миши! Она и тому в жёны годилась... А ведь у Мины и Иванчо Мишо и не был первенцем в полном смысле этого слова: первый ребёнок, тоже мальчик, умер в младенчестве, в 1935 году. Но тем не менее Иванчо с новой женой жили нормально, подобрались удачно, она ему готовила, обстирывала, ходила в магазин, за хлебом, хотя и на пенсию Иванчо, так как своих денег у неё не было. Дом был не ахти, крыша уже в двух местах провалилась, балки тем более давно прогнили, черепица позеленела, да кто сделает? Лёшка? Единственное, что тот легкомысленнейший человек сделал в 1977 году, когда жил в доме отца с третьей женой и некоторое время работал в сельпо заготовителем, так это облицевал, оштукатурил стены дома снаружи (до этого стены из "чамУра" (самана) просто белили, недолговечно это было, года на два-три); так, облицованными долговечным цементом, было в селе уже фактически у всех, даже у непрактичного Пани Тричкова и одинокой, без мужа, Зины Горбатовой, - поотстал в этом отношении Иванчо, хотя и мнил себя чорбаджией-хозяином, так что уже пообветшала его отцовская вотчина ("бащен двор"), - увы, далеко не был замком, да и был ли когда-нибудь?... У Патева Киро - и то крыша дома теперь выглядела лучше, да к тому же ещё и под красной, качественной, "вечной" французской черепицей, пусть также давно постаревшей. Всё это были внешние атрибуты, на голову крыша вряд ли упадёт ещё два десятка лет, но что делать, жизнь в селе, она такова!.. Лучше уж жить во дворце, как Фёдор Сапкынов, Фраюк, по прозвищу "пистолет ТТ"...У сына Миши дом рядом был поновее, и не хуже, чем у людей, даже и получше, чем у Цанова или Пахарева, - так ведь Мишо работал в порту, ему выписывали, правда, надо было ругаться, ходить, бегать, нервничать, добиваться,- Мишо там был не один у хитрого и опытного профорга порта Катранжи... А отцу с матерью Мишо помогал в меру сил: мол, не только мне, а отцу, точнее, родителям, надо, было чувство долга, и Мишо ещё в 1968 году сделал забор из крепких досок не только себе, но и отцу, выбросив недолговечный, камышовый... Хотя бы избавил Иванчо от необходимости каждый год зимой, как испокон века, традиционно, косить камыш на озере, тащить его по льду в санях за несколько километров (и дети, тот же Володя, да и Павлик, когда-то помогали, усердно толкали сани со снопами камыша, облегчая труд впрягшемуся Иванчо). На долгие десятки лет, навечно ("навЕчь", по-местному выражению) огородил дом, двор и приусадебный участок ("огород", как говорили в селе), и это уже было некоторым облегчением... Радовался, иногда Иванчо даже казалось, что ни в чём он и не отстаёт от людей, даже зазнался, почувствоал себя лучше некоторых людей, ещё более нищих, чем он сам... Хотя - тогда все жили в общем относительно ровно, одинаково, за исключением местного "высшего общества", то есть начальников в колхозе и совхозе, их родственников, да и знакомых, не говоря уже про райкомовский буфет,- в глуши об этом как-то и недумали. То - не для простых советских смертных.
А если откровенно, то материально не так уж и преуспел Иванчо Тэпкалов, всю жизнь прожил, в сущности, в нищете, обошли его стороной материальные блага, да и его ли только?.. Жизнь его на старости лет уже не была банальным выживанием, как раньше, пока дети не выросли, да и у всех в селе жизнь при Брежневе стала легче, чем до Советской власти, да и при Хрущёве, а всё равно у большинства был лишь скромный достаток...
Приусадебный участок и новая жена обрабатывала - ни сорняка на нём не было! Даже лучше, чем было при Мине... Видно, эта молчаливая женщина из Картала соскучилась по своему углу, самостоятельности, потому что сын и сноха прогоняли её, даже грозились убить. Потому и перебралась к Иванчо, не раздумывая. Иванчо тоже держался, шесть овечек держал, более десятка кур, несколько уток,- у Пани Тричкова после смерти жены и такого убогого хозяйства не было. А Недев Паня, умерший в 1984 году, так тот вообще никогда не имел никакого хозяйства. И вряд ли из-за этого переживал. И никаких забот, только спи, ходи в столовую поесть (раз в день, а вечером кусок хлеба), а остальное время созерцай, словно ооновский наблюдатель, прохожих, сидя на скамейке у калитки. И пенсии Недеву Пане на еду хватало, даже на сберкнижку давно откладывал. Это как раз очень его занимало, на старости лет превратилось чуть ли не в манию. У же десятки лет Недев Паня спал и зимой в нетопленой комнате, но, как ни странно, тоже никогда не болел. Иванчо же, хоть и был музыкантом в творческий период жизни, всё равно не мыслил себя без хозяйства. Наверное, потому что с детства внушили ему, что он тоже - чорбаджия, хозяин. Вот и держался и на старости лет, - может, также и оттого, что был из тех людей, к которым всё приходило как бы само собой?.. А племянница Райка вообще хвалила его: мол, дядя молодец, он и как мужчина ещё может. (Кстати, жена была не только моложавая, но и довольно рослая, ширококостная, привлекательная шатенка с приятным как бы загоревшим, смуглым цветом лица, а вот не везло ей в жизни, хотя и не пила... А кто его знает... И в том-то и дело, что когда-то из жалости воспитала Надю (да и , жену Петуша, у которой родная мать рано умерла от рака. А теперь Надя навещала эту женщину, родственницу, называла её мамкой, а заодно посматривала и на сына Иванчо - Лёшку (сына от него хотела?..), который работал грузчиком в порту. А затем Лёшко вернулся в родительский дом насовсем, - после того как его прогнала очередная жена, пятая по счёту. Действительно, пять раз был женат (чем гордился), а всё равно опять ходил неженатый. Прямо как в песне "Свадьба" в исполнении Муслима Магомаева... Хотел Лёшко или нет, а алименты надо было платить, и не одной, а двум бывшим жёнам ( ещё от двух не имел детей, а одна вообще не подала на алименты). И Лёшко устроился трактористом в колхозе (долго ли, не министр, не начальник и не писатель), даже сболтнул легкомысленно, хвастунишка, не просто о Наде, а прямо при ней: "Аз щтэ попадна нявга"... (То есть якобы когда-нибудь зажмёт её наедине в тёмном углу...) А Петуш - ревнивый и в сорок восемь лет! Много о себе мнил всю жизнь, ещё и поэтому идеальной любви захотел даже в своём возрасте, весьма солидном, от женщины, которая была на двадцать лет моложе! Но - жили. Ко всему прочему, по иронии судьбы, Да никто не спешил взять в жёны эту Надю, болтун Лёшко Тэпкалов - не в счёт. Да и всё же... у неё даже любовь- уважение появилась к Петушу, - за хозяйственность. И чем дальше, тем больше Надя и сама прирастала к хозяйству, было жалко его бросать, да ещё и с двумя своими детьми, и с девочкой от Петуша... Куда денется?!... Может, и всю жизнь проживут вместе... Ну, муж старше жены ровно на двадцать лет, ну и что? Может, раньше него умрёт - от рака, как умерла в сорок лет её мать.
Ведь человеческая жизнь непредсказуема. Соседка Петуша, Клава Панченко, та самая, которая, продавая вино, копила деньги и мечтала купить добротный дом в каком-нибудь городе, даже в крупном, хотя и необязательно в Одессе, но на Украине, и Клава, скопившая много денег, даже была уверена, что купит и уедет, заживёт и наживётся, поживёт в своё удовольствие и очень хорошо на старости лет, так сказать, но так никуда и не уехала! Человек предполагает, а бог располагает. А новые украинские власти уж точно "располагали"... Разве не они заморозили все вклады?.. Что им до горя и планов такой, как Клава Панченко, маленького человека, пусть и не идеального?!.. Деньги были потеряны, так как вклады в сбербанке в 1991 году по всей Украине были заморожены, - временно, как обещали власти, а, как оказалось, навсегда. У кого не было денег, тот ничего и не потерял, а Клава потеряла девять тысяч, солидную сумму. И куда только ни писала - бесполезно... пропали сбережения всей жизни, пусть и нечестно заработанные. (Отвозила тайком ночью вино в колхозный винпункт, - с согласия и ведома колхозного начальства, разумеется, - а сестра Елена Трофимовна и её муж Вася помогали Клаве). Сбылось предсказание Пани Тричкова, сказанное ещё в 1985 году (ссорились, и Клава, и Еленка первыми когда-то оскорбили Паню, ища ниже и хуже себя: "Здесь будете сдыхать! И ты, и твой сыночек Вова, а не только твоя изумлённая мать!" (Изумлённая - сумасшедшая, - всё село знало, что Бабушка (прозвище её в селе) ещё в войну сошла с ума. Может, от издевательств, но разве над другими людьми оккупанты - немцы и румыны, не издевались? Наследственность есть наследственность, слабый человек есть слабый человек. Не случайно, и Вова, сын Клавы, вроде бы выучился на агронома, институт окончил, а ничего из него не получилось: с детства был не только бледноватым, но и странноватым, диковатым и безвольным, долго и в армию не брали (и селезёнка больная), а в зрелом возрасте Вова вроде бы и преодолел в общем свою застенчивость, некоторое время справлялся с обязанностями младшего агронома, а затем - вроде бы ни с того ни с сего начал пить и, чего менее всего ожидали, умер от алкоголизма... И до пятидесяти не дожил. И потомства после себя не оставил. Вряд ли отравили... Осталась Клава одна на старости лет, уже и немощные сестра со своим мужем Васей совсем редко навещали, не то что в свои зрелые годы, когда приезжали каждую субботу - ресторан на дому себе устраивали, тем более, что баба Федотья, мать Клавы, более известная в селе просто по прозвищу Бабушка, прожила восемьдесят четыре года, до конца 1990 года дожила... А Клаве уже ничего не оставалось, как доживать свой век... С Петушем так и не помирилась (и он этого не хотел, и его жена - плохая, зеркальное отражение для Клавы, о котором она и не знала, но всё равно от зеркального отражения всем нам деваться некуда!) Короче не сошлись характерами с самого начала, взаимно невзлюбили друг друга, обе были "хороши", так сказать. Не разговаривали, а то и лаялись, "гавкались" иногда, и Клава в глубине души хотела, чтобы Петуш ослеп на старости лет, как и его отец, который хотя и дотянул до восьмидесяти лет, но был совершенно слеп в последние десять лет жизни, хотя и лежал в Измаиле в глазном отделении, но врачи ничем не смогли помочь. Может, ничего и нельзя было сделать.
Коля Тэпкалов и его жена Юля тоже постарели, да и кто не стар и не слаб после семидесяти? Сын Колька - моряк, и даже у младшей дочери, Марины, уже были дети. Рано выскочила замуж, как и её старшая сестра Галя (у дураков всё просто?), так что Коля и Юля дождались внуков от всех троих своих детей. Правда, и трагедия произошла, и даже оставшийся и на старости лет почти таким же легкомысленным Коля тяжело переживал. Да и как не переживать,- умерла старшая дочь Галя, которая рано, в восемнадцать лет, вышла замуж за местного ренийского парня, разнорабочего, и из железнодорожной магалы.. на местном жаргоне. (Сама Галя с родителями до этого жила в так называемой припортовой магале). Оба, ни Галя, ни её муж, умом не блистали, может, бог их подобрал, если браки и в самом деле совершаются на небесах. Галя была туповатая, и сама мать её Юля признавала это, так что не особенно переживала из-за того, что Галя когда-то едва тянула школьную программу, особенно в девятом и десятом классах,- ходила из престижа, чтобы тоже все считали и знали, что и у неё есть среднее образование... И вроде бы у Гали с мужем долгие годы всё было хорошо, - дети, а потом и внук, но не зря говорят, что чужая душа - потёмки, даже самая ничтожная и примитивная,как душа мужа Гали... Возненавидел жену на старости лет, да и другие причины были, и пил, а потому убил её, да так, что и комар носа не подточил. Или, во всяком случае, так мужу казалось. Убил ещё не старую, сорокавосьмилетнюю женщину, которая, правда, уже была бабушкой, ибо рано вышла замуж. Именно внук, уже пятилетний мальчик, потом и сказал: "Говорят, что бабушка умерла, а точно знаю, что её убил дедушка". Всем так сказала на поминках... И ребёнок был прав, но кто побежит доказывать, кто будет выяснять?.. наверняка мешала мужу чем-то надоевшая жена... Одно не понимал ребёнок: его дед убил бабушку продуманно, заранее всё спланировав,- и дураки, ограниченные люди знают, как это делается... Замяли дело, го даже Коля-отец Гали, оставшийся легкомысленным и на старости лет, достаточно тяжело переживал смерть дочери. Да и кому приятно пережить собственного ребёнка?.. А у Юли вообще голова разболелась так, как давно не болела... Долго лакала крупными слезами, хотя и буркнула для собственного утешения: "Все там будем"... (То есть на кладбище). И почти весь Карагач вскоре тоже узнал об этом, как бы тактичнее выразиться, не совсем ординарном и типичном, всё же редком, случае (ведь недалеко от Рени), а старые люди (им как раз такие "события" и нужны для мудрствования) говорили, что это бог наказал Колю за легкомыслие, и даже такое сказали: "Тэпкаловы, тот же Игнать, в голодающем сорок седьмом году воровали у людей, за это бог до сих пор их и наказывает". Правда или нет, но старухи упрямо сочли нужным сказать и такое...
Вот такие дела... Повымирали и Бичков Лёдя, и до этого Андрейчев Митя и его жена МИтевица... И Михо Пагодеев умер, и Митя Андрейчев радовался, что пережил своего врага, как когда-то радовался смерти бабы Мани: туда ей и дорога, сколько крови она у меня выпила!.. Кстати, Митя Андрейчев на старости лет тоже начал терять зрение (глаукома, порода такая), но прооперировали Митю в закрытой больнице (зять генерал, замминистра МВД Молдавской ССР, устроил без труда, одним телефонным звонком),- прооперировали удачно, сначала один глаз, а затем и второй. И Митя сохранил зрение до самой смерти.
Маруся Андрейчева, разумеется, приезжала и на похороны отца, и на похороны матери. А там, где Маруся, там, конечно, и Стёпа, её муж. Да и выросший единственный сын, который не боялся смерти и помнили, что часто летом гостил у деда и бабушки. И Маруся своего не упустила - дом и хозяйство было завещано ей, МИтевица, уже доживая свой век после смерти мужа, и не скрывала, что Марусе всё оставит. В конце девяностых времена, конечно, очень изменились, Стёпа уже не был тем большим начальником, и Кишинёвский железобетонный комбинат номер два уже был не тем после развала СССР, но Стёпа Тулум, в одночасье и легко ставший Штефаном (хотя и не знал ни слова по-молдавски) не сдавался,- и он умел добиваться, а не только Маруся! Не так-то просто было Штефана выжить, отнять акции, которые он распределил между своими родственниками... Словом, не бедствовали и после развала СССР, а коммунист Стёпа (уже Штефан) быстро сообразил, откуда ветер дует и частная собственность отнюдь не претила и не мешала ему... Да и Марусе не мешала, наоборот, вдохновляла, - удачно поженились, всегда была в отношениях гармония, не то что у иных, тех же Шурия Мокрова и Евгении Васильевны или у Пани с Сашкой... И к времени развала СССР в 1991 году у них уже были такие накопления, что хватило бы и на обеспеченную, безбедную старость, и единственному сыночку осталось бы. Столько лет не только поднимали дядю Митю, отца Маруси, но и о себе не забывали. Задаром никому никогда ничего не делали, особенно Стёпа. Ещё в 1990 году в июле у местного карагачского колхоза была нужда в бетонных столбиках для обширных колхозных виноградников, и местный председатель, Петя Борисов, несмотря на свою честность, даже для колхоза, а не то что для себя, не мог достать эти пресловутые столбики. Ваня Русанов (и вручатый племянник МИтевицы) тут же посоветовал Пете Борисову: "Давай попросим у Стёпы". Звонили Стёпе в Кишинёв... Ваня Русанов и сам съездил для страховки на колхозной, председательской "Волге" (а всё равно списанное такси - нищета колхозная...) домой к Мите Андрейчеву - договариваться, так как родственник всё же, быстрее найдут общий язык... А Стёпа и Маруся, само собой, своего не упустили. Мол, если выпишешь тестю четыре тонны винограда-раноспелки, дам тебе бетонных столбиков,- так председателю колхоза сказали, так и теперь стояли на своём. Вот так-то - до чего дожили! - относительно честный председатель колхоза даже для колхоза, а не то что для себя, не мог достать необходимое, так что тут говорить о Марусе и Стёпе, которые никогда никому ничего не делали "просто так"?.. Пришлось председателю выписать эти четыре тонны раноспелки... И, конечно же, Митя превратил весь виноград в вино. Для этого не надо было быть Иисусом Христом. Бочек хватило, давно жил зажиточно (благодаря зятьям, тому же Стёпе), и погреб был огромный, отличный. И сейчас родня (Калмучев) помогла давить виноград.. Словом, две тонны отличного белого вина среди лета, когда почти весь местный народ уже давно выпил своё домашнее вино с приусадебных участков! А ведь пьющим пить-то хочется всегда. И в магазине всё вино быстро расхватывали, разве что коньяк в чайной лежал из-за дороговизны. Уже всё же было такое время, когда и колхозникам что-то платили, деньги тогда у всех были, и тем более - у малоподвижных колхозников, не ездивших по стране, так что пораскупали эти две тонны вина за каких-то десять дней. И среди ночи приходили с галонами! Шумели, через забор перелазили, так как ворота обычно были закрыты (значит, Мите было что охранять), но приходилось терпеть это неудобство. Ведь это же пока продадут вино, а не на всю жизнь. И Митя с МИтевицей продавали: что делать, кто не рискует, тот не пьёт шампанского... Себе Митя оставил мало денег, хотя и потрудился (да он же и с женой МИтевицей и продавал), почти все деньги за две с лишним тонны проданного вина, по два рубля за литр, отдал Марусе и Стёпе... А у них денег и так уже было немало на книжке, да и золото давно прикупали... Кстати, Маруся (по собственной инициативе, но с согласия Стёпы, разумеется,- совет и любовь!) не успокоилась, внесла и свой вклад в увеличение семейного капитала: тоже ещё в самом начале этой комбинации приезжала на служебной "Волге" мужа, с его же шофёром, хотя теоретически не имела на то права, и, едва успев выйти из машины, не обращая внимания на соседей (раньше, до перестройки, и Маруся, и Стёпа всё же больше стыдились), тут же по-болгарски обратилась к родителям, которые, услышали сигнал и спешили открыть железные ворота: "Вы сделали то, что я вам сказала?".. ("Вий направехти ли онва, която аз ви кАзах"?) То есть приготовили ли бочки для вина, большого количества вина?..) И Маруся только после этого вошла во двор. Уехала через несколько часов, важная, надутая, прямо барыня, не расположенная даже к малейшему общению с незнакомыми, - конечно, её и кровяное давление мучало, унаследовала гипертонию от матери, но всё равно от жажды богатства окончательно испортился человек!.. Да и была ли когда-нибудь советским человеком?.. Даже старостой класса где-то в четвёртом классе много о себе мнила, трудно было иметь с ней дело даже одноклассникам, таким, как Павлик Вырбанов, убившийся в двадцать два года на мотоцикле и, не исключено - любимец богов, но всё же, надо надеяться, нашлось и для него место в царствии небесном... Везёт в жизни плохим людям, а не хорошим. И на таких кирпич с карниза на голову не падает... Неужто бог не видел, что давно уже не было той Маруси, - пионервожатой, комсомолки, - действительно, не нужны были ей ни пионеры, ни комсомольцы... "Ламнала за богацИя",- (Одно богатство, нажива на уме)- что верно, то верно... И оправдание было и у неё, и у Стёпы: ведь "в жизни всё не так", "в жизни надо добиваться", "социализм социализмом, а жизнь есть жизнь"... Вот такие они - социалистические производственные отношения, реальный социализм и его реальные люди! "Добилась" - Марусе уже давно ничего не было нужно, кроме богатства. Через мужа, Стёпу, но здесь было такое единомыслие в обогащении, что и единодушное советское Политбюро позавидует... Раньше хотя бы баба Маня портила им кровь скандалами и даже откровенными оскорблениями, хотя тоже была не подарочек, но баба Маня уже давно лежала в могиле... Иной колхозник (или колхозница в поле) за четыре тысячи рублей должен был работать чуть ли не десять лет!.. Дорков Иван тоже приходил за вином - с галоном. Что делать, не секрет, что пьющий... Двести рублей в месяц получал скотником на совхозной ферме. Это был предел для рабочего, только директор совхоза получал триста рублей. И то даже Дорков Иван за четыре тысячи рублей - сколько должен был работать?.. Скотник, телят, то есть мясо выращивал, а как-то сказал брату Вите: "Забыл, когда я ел мясо в последний раз". Сказал бы спасибо, что уже столько платили, что на хлеб и многодетной семье хватало...
А жили... люди, которые не производили. Как раз такие, как Стёпа и Маруся. Да и их родители ни в чём не нуждались, хотя тоже ничего не производили. Такие, как Иван, и их обрабатывал. Его матери пенсию никто не дал, а МИтевице дали "по блату", через зятя Калмучева и дочь Ленуцу, приписав ей чуть ли не двадцать пять лет стажа. Действительно: кто не работает, тот ест... И такие люди, как Стёпа И Маруся, и через двадцать лет после развала СССР не упустили своего, а, наоборот, ещё больше обогатились, хотя конкурентов стало больше,- прошли те времена, когда слово начальника (каким был Стёпа) было законом (как сказал, так и должны были все делать на ЖБИ), но всё равно Стёпа, точнее, ныне уже Штефан (хотя, повторим, ни слова не знал по-молдавски) продолжал бороться, зачастую успешно отстаивая своё. А что Маруся? Да с таким артериальным давлением, как у неё, сто лет живут. В 2013 году, в шестьдесят пять лет, Марусе до возраста её матери, тоже страдавшей гипертонией чуть ли не с молодости, - и то ещё оставалось немало - "ещё жить да жить", как говорится. А в 1990 году - тем более,- так сказать, чуть ли не вся жизнь впереди. Да и жила Маруся чуть ли не в тепличных условиях, и ей были доступны такие врачи, какие её матери в молодости и не снились. Конечно, Маруся не всем врачам доверяла - время изменилось, но в чём её упрекать, разве мало таких людей, как Маруся? И не она, и не её Стёпа развалили Советский Союз, - им и в СССР было более, чем хорошо... Т ак и остался бы Стёпой, - ведь сначала СССР развалился, а затем уже Стёпа стал Штефаном. Если бы не развал великой страны, не пресловутая "индепендЕнца" (аналог украинской "незалежности"), то Стёпе и в голову не пришло бы, что он молдаванин... Изменится время, надо будет,- и румыном станет!..
Хотя - кому не хочется жить? И кому охота терять? Сосед Мити Андрейчева Лёдя Бичков например, нажился давным-давно (столько лет работал на ферме), и даже Маруся и Стёпа, хотя и не заходили к нему (барыня и начальник!), но не могли не видеть добротный дом, не могли не знать о его машине "Москвиче", да и вообще о том, что хорошо живёт. И после смерти Лёди Бичкова хозяйство его не развалилось, а Петуш, (да и Клава) так мечтал, чтобы всё рухнуло, потому что завидовал!) И лучше уж жить хорошо, чем доживать свой век... После смерти Лёди Бичкова жена его доживала свой век, тихо, но не в нищете. Не одна, а со снохой и младшим внуком, женившимся, бак что и правнуки появились... И судьба ЛЁдевицы оказалась всё же лучше и счастливее, чем у бабы ПЕтровицы, которая чуть ли не всю жизнь была на побегушках. Зато другое горе посетило семью... Сын ЛЁдевицы Ванко пошёл как-то летом на рыбалку и больше не вернулся. И всего-то пятьдесят лет ему было. И не нашли больше. Какое-то таинственное исчезновение. Мол, утонул. А, может, враги - Понов Колька и его отец, постаревший Иван, да и мать, не простили Бичковым того, что, как им казалось, Иван именно по вине Лёди Бичкова отсидел в тюрьме три с половиной года, - от звонка до звонка, за хищение социалистической собственности тогда по головке не гладили! И ещё и конфисковали восемьсот семьдесят рублей, все сбережения, что были на книжке, нажитые действительно почти непосильным трудом на колхозной ферме, от темна до темна... ИвАницу, жену, не судили, так как дети ещё были несовершеннолетними. Паня Тричков, помнивший, что когда-то именно Понов Паня (давно умер от белой горячки в семьдесят два года) нагло украл у безобидной сестры Маруси овечек, которые она купила на Паневы деньги, посланные ей переводом с Урала (тогда Паня очень хорошо зарабатывал),- именно Паня Тричков и сказал не без удовлетворения: "Пускай сидит. Его отец не сидел в тюрьме, так пускай сын и за отца отсидит. А заодно и все скопленные деньги потеряли, расплатились и за своего вора-отца, того шишчика (сыщика)и жополизника начальства, продажную шкуру"... Паня Тричков, одинокий и в сущности несчастный, а не только злопамятный, ухмылялся, радовался (наедине, конечно) и тогда, Понов Иван вернулся через три с половиной года, отсидев "от звонка до звонка" : "Ага, - думал про себя Паня Тричков,- храбрилс: долго-де сидеть не буду, что я такого сделал, не человека же убил?.. Через несколько месяцев он, видите ли, снова будет дома: как говорится, в одну дверь войду, из другой тут же выйду. Вышел - через три с половиной года!.."
Это было давно, в самом конце семидесятых, Иван с женой украл с колхозной свинофермы поросёнка,- муж и жена - одна сатана, да и тяжело было бы Ивану, даже с помощью жены, тащить домой кило этак пятьдесят. Зарезали поросёнка прямо на ферме, чтобы не визжал по дороге, и утащили. А Лёдя Бичков, в ту ночь как раз дежуривший на ферме, подсказал начальству: "Пойдите к Поновым, там найдёте мясо"). И действительно, нашли мясо зарытым в огороде... ( И о чём только думали, так глупо и ненадежно пряча?..) Коннечн, ивана посадили, три с половиной года тюрьмы ему дали - за зищение социалистической собственности... Тогда Поновы и возненавидели Лёдю Бичкова Вот почему не судей, не прокурора, не председателя колхоза, не завфермой, наконец? боялись их, начальников, те были недосягаемы?.. А Лёдю с самого начала грозились убить, зарубить топором, но не решились, боясь мести родственников и друзей Лёди, ценивших его за хозяйственность, за то, что часто выпивали у него, а вот на его сыне Ванко в конце концов и в самом деле отыгрались, отомстили... То была и кровная месть, так сказать, обычное и привычное дело в Карагаче, пусть и не столь частое, хотя такое выражение и не было известно местному довольно отсталому народу. И Иван Анадолов, по прозвищу Туркул, вор с подросткового возраста, сидевший в тюрьме (как и его братья), организатор местной банды, где "братом" давно был и Понов Колька, тоже приложил руку к исчезновению Ванко Бичкова... Одно утешение, видно, было у Ванко перед смертью: дом, всё богатство детям и жене останется. Их, кстати, и в самом деле не трогали...
А вот когда неожиданно умер Лёшка Тэпкалов, не дотянув и до шестидесяти, как-то никто и не переживал, не сочувствовал. Легкомысленный, не добился уважения односельчан. И никто не плакал, даже сестра Маруся, которая всё же приехала на похороны за триста километров, из села Красносёлка, что возле Одессы... Доживали свой век - Маруся и ей довольно красивый муж Николай, который, несмотря на то, что уже давно кругом была незалежная Украина, охотно отзывался на обращение "Николай, Коля", а не Микола... Тоже, пенсионеры, с Марусей доживали свой век. Дочка во второй раз вышла замуж удачнее, чем в первый, холостой парень взял эту Свету с ребёнком, девочкой, от первого мужа, и жила она со вторым мужем в его доме, даже счастливо (любил и ценил за красоту), не мешала Марусе и Коле, в гости иногда приходила, а то и с мужем и детьми, - ещё и мальчика родила...
Что та жизнь?.. Что тот Паня Тричков?.. Ведь всё же не молодым умер, а в шестьдесят девять лет... (Сестра Маруся не дожила и до шестьдесят восьми, от рака по-женскому, - вроде бы воспаление, после рождения третьей, послледней девочки, но постепенно превратилось в рак. Правда, врач в Измаиле ещё тогда сказал Петре, молдаванину, бартяну, её мужу-красавцу: "С такой болезнью ваша жена может прожить и один год, и двадцать пять лет". Так и выщло, и пенсии порадовалась (после пятидесяти пяти) более двенадцати лет, и внуков дождалась от двух первых дочек, только свадьбе последней, Муси, не смогла порадоваться, - Муся вышла замуж аж года через три после смерти матери... И, надо, сказать, удачно, как и её старшие сёстры. Петря намного пережил свою жену, женился ещё раз, и с новой женой ел и пил чуть ли не с утра до вечера, а то и по ночам, а всё равно ещё долго жил, крепкий человек, даже могучий. Правда, от его прежней хозяйственности ничего не осталось, даже огород забросил, не обрабатывал, хорошо ещё, что и в самом деле в молодости построили с Марусей дом-дворец, чем и на старости лет и гордился: "Еу ам каса"... ("У меня дом")... Думал оставить дом любимому внуку от старшей дочери Вали - весь в Петрю, такой же рослый. Но и вторую жену совестно было обижать, и ей обещал оставить часть состояния, если раньше неё умрёт,- был и остался до конца совестливым человеком... Ел и пил, а люди уже говорили: он, мол, думает, что выпьет всю водку в магазине, а ведь какой бы ни был человек здоровый, такая жизнь не может длиться долго... Иногда хотел, а иногда уже и не хотел оставить добротный дом любимому внуку, обижался: не приезжает в гости - не оставлю ему дом, оставлю второй жене!
А Паня мучался, особенно в последние годы жизни, но, надо сказать, и сам был в чём-то виноват: тяжёлый был человек. "Няма приговАряне" (то есть несговорчивый человек), - как сказал о нём однажды Бичков Лёдя ещё в конце семидесятых годов.
Что тот Паня Тричков?.. Умер с иллюзией, что его даже в старости многие люди в селе уважали, что много доказал за свою жизнь... Уже и его дети и его поколения, постарели... Повымирали даже долгожители. Как говорят в Одессе, молодой может, а старый должен умереть. Прямо как у Пушкина:
"Увы, на жизненных браздах
Бессменной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Созреют, вянут и падут,
Другие им во след идут". ...
В тайную волю провидения можно верить, а можно и не верить, но настали новые времена, далеко не самые идеальные и спокойные, и, как всегда, всяких людей в селе хватало, и хороших, и плохих. И бытовое, и духовное мещанство никуда не делось. (И Фёдор Степанович Сапкынов, и даже более молодые Баранов и его жена Елена Васильевна тоже уже доживали свой век, к тому же Елена Васильевна, скорее всего, была больна раком, - и, кстати, и она, и Баранов, опасались мести, и не зря, от тех людей, к которым отнеслись чёрство как врачи много лет назад, или от их родственников. Например, от Борисовых, так как в своё время Баранов не захотел пойти на вызов к одному из них, пьщему, когда тому среди ночи сделалось плохо. Мол, "Я алкоголиков не лечу". И человек умер. Тогда ни Баранов, ни его жена не боялись (и Сапкынов Фёдор Степанович был ещё в силе), но с тех пор много воды утекло, Советская власть давно пала, наступили другие времена...
Но разве жизнь стала справедливее спустя двадцать с лишним лет после установления демократии?.. И вообще, свято место пусто не бывает, а поэтому появились новые обыватели всех мастей. И карьеристов, и неравнодушных к материальным благам, и даже воров хватало и при демократии. И даже более, чем хватало, поэтому многие люди с ностальгией вспоминали советские времена, когда "был порядок"). При Советской власти деньги были у всех людей, или почти у всех, а купить на них было почти нечего. В новые времена в магазинах было всё, а деньги были далеко не у всех людей. И жизнь далеко не у всех была безоблачной и счастливой, несмотря на демократию, свободу, новые, импортные цветные телевизоры и автомобили, мобильные телефоны, интернет, и, если не изобилие, то большой выбор и продуктов, и одежды даже в сельских магазинах, - всё равно, как и в советские времена, были и отверженные, и экономившие на одежде и обуви, и даже на еде...
И что там ныне хорошего в том Карагаче?.. И раньше, при социализме, при госсобственности, было так, что... как говорится, были и богатые, состоятельные, и бедные, хотя вроде бы у всех была работа, зарплата. И всё равно: кот может, тот может, а кто не может... Хотя бы у всех была работа. А теперь?.. Пенсии мизерные, быть фермерами - не у всех получается... Словом, Карагач - не рай земной...
Хорошо в краини-неньке, да не всем, а таким, как Порошенко...
А вообще-то карагачане - тяжёлый народ, как иногда бывает у относительно отсталых народов, и своебразная карагачская иерархия, как была и тридцать, а то и сорок лет назад, так никуда и не делась. Падающего толкни! Если слабее тебя - унизь, толкни, затопчи, сделай так, чтобы он всегда был ниже тебя даже в разговоре, в споре, чтобы за ним не осталось последнее слово. Ницше карагагачанене читали, но... ("Да бъдеш подОлен, и всё!" "Смей се с оноо, на когото навива. На когото навива, него и са старай да направи подолен."... Его и надо и унизаить, и затоптать, и утвердиться в жизни - и то прежде всего за счёт своего, потому что больше некого обмануть)... Иначе в Карагаче немыслимо классовое расслоение. Так сложилось исторически у отсталого народа. Убить человека морально - тоже умеют! Убить морально, чтобы ты его обрабатывал.
И при всём при том никуда не делись и вечные карагачские завистливость, ехидство, мстительность, злопамятность и непримиримость.
Так почему же иным людям жизнь в Карагаче кажется хорошей? А потому что не понимают, что не такая уж она и хорошая, особенно духовно и нравственно.
Карагач не может служить примером нравственной жизни для человечества!
Правда, и человечество уже давно не может быть светочем нравственности и духовности для Карагача!
Заколдованный круг получается? А чёрт его знает.
Эпилог к роману Неизвест. народ, или Тихий Карагач
© Copyright: Карагачин, 2013
Свидетельство о публикации №213092800331
Свидетельство о публикации №213092800331
Рецензии
Но почему-же Паня не любил Сашку? Я уверена, что любил. Ведь он всё делал для семьи. А на Урале, ведь брат не очень-то хотел содержать Сашку? А может я что напутала? С уважением.
Валентина Газова 30.11.2013 11:15 • Заявить о нарушении
Валентина Газова 30.11.2013 11:15 • Заявить о нарушении
Любовь-забота, а не любовь с первого взгляда, а это две большие разницы. Ничего вы не напутали. Может, этот Паня и не виноват,- ведь когда хотят, тогда не живут, а когда не хотят, тогда живут, как говорят в народе.
Гитлеру Ева Браун хотя бы нравилась, а паня и сам не знал, какая ему нравится. Николай Ростов мог бы жениться (теоретически) и на Соне, так как дал слово чести дворянина, но разве ему было бы с ней так же хорошо, как с княжной Марьей?
Карагачин 01.12.2013 05:54 Заявить о нарушении
Гитлеру Ева Браун хотя бы нравилась, а паня и сам не знал, какая ему нравится. Николай Ростов мог бы жениться (теоретически) и на Соне, так как дал слово чести дворянина, но разве ему было бы с ней так же хорошо, как с княжной Марьей?
Карагачин 01.12.2013 05:54 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.