Трагедия короля Ричарда Второго, 5-2

АКТ ПЯТЫЙ

СЦЕНА ВТОРАЯ

Лондон.  Дворец герцога Йорка.

(Входят Йорк и герцогиня.)

ГЕРЦОГИНЯ:
Рассказ продолжите, милорд, о двух кузенах,
Прибывших в Лондон давеча внезапно,
Его закончить не смогли вы, разрыдавшись.

ЙОРК:
На чём же я остановился?

ГЕРЦОГИНЯ:
На том, что казус приключился.
Увидев Ричарда, толпа забыла грань:
Бросалась яйцами, устраивала брань.

ЙОРК:
А следом, будто мир преобразился:
Под Болинброком боевой скакун,
Который слился с гордым седоком,
Вышагивал походкой грациозной
Под крики бесновавшейся толпы:
«Да будет славен Болинброк!»
Глазницами окон сверкали улиц стены,
И стар и млад  тянулись к Болинброку,
И будто в глас один соединясь,
Кричали дружно своему кумиру:
«Добро пожаловать!
Храни тебя Христос!
Он непокрытою своею головою
Им кланялся налево и направо,
И отвечал без устали и лени:
«Спасибо, лондонцы, за веру и любовь.»

ГЕРЦОГИНЯ:
Как всадник Ричард выглядел при этом?

ЙОРК:
Всё это мне напомнило театр:
Когда любимчик сцену покидает,
То публика бессовестно зевает.
Вот так и здесь на Ричарда смотрели:
Унизить горожане короля хотели:
Никто ему не выкрикнул «ура»,
Настала чёрная для цезаря пора.
Минуты эти горестными были:
Лишь брань, и мусор голову покрыли.
Он слепо брёл в трясине этой зыбкой,
Печаль сменялась горькою улыбкой.
Когда бы бог толпу ту образумил,
От жалости любой бы обезумел.
Но, видно, сверху всё-таки видней,
Коль Болинброк для господа важней,
Я следую и господу, и року:
Служу теперь я только Болинброку.

ГЕРЦОГИНЯ
Мой сын Омерль явился.


ЙОРК:
Когда-то был Омерль, а ныне он – Рутленд,
Его за дружбу с Ричардом теперь лишили сана.
Перед парламентом уже я заручиться,
Что будет правдою служить он Болинброку.

(Входит Омерль.)

ГЕРЦОГИНЯ:
Скажи мне, сын, желаю очень знать я,
Что за цветы сегодня все бросают
В подол весны, вступающей в права?

ОМЕРЛЬ:
Не знаю, мать, и знать я не желаю.
В числе поклонников себя не числю я.

ЙОРК:
Всегда весна погодою опасна,
Не заразись надеждою напрасной.
Что нового об Оксфорде расскажешь?
До сей поры турнирами он славен?

ОМЕРЛЬ:
Да.

ЙОРК:
Ты собираешься туда?

ОМЕРЛЬ:
Коль начертал мне бог, то я поеду.

ЙОРК:
Что за печать твою тиранит грудь?
Да ты ещё к тому же и бледнеешь!
А ну-ка дай немедля мне взглянуть
На то письмо, которое у сердца греешь.

ОМЕРЛЬ:
Да это – пустяки.

ЙОРК:
Тем более – прочту,
И тут же возвращу, коль пустяком сочту.

ОМЕРЛЬ:
Прошу вас извинить меня великодушно.
Бумага пустяковая по сути, но есть причины,
По которым вам показывать её мне не хотелось.

ЙОРК:
Какие там причины, сэр?
Я требую бумагу показать,
Иначе вам несдобровать…

ГЕРЦОГИНЯ:
Чего боишься ты?
Я лично полагаю,
Что там лежит расписка долговая.
В ней, как всегда, очередные траты
На праздники сынков-аристократов.

ЙОРК:
Расписки долговые на груди не прячут.
С ума сошла жена ты,-  не иначе.
А ну, подай сюда бумагу, сын!

ОМЕРЛЬ:
Молю тебя я, как умею,
Но показать бумагу я не смею.

ЙОРК:
Уж, коль решил я, так тому и быть.
(Силой отбирает бумагу и читает.)
Измена! Подлая измена!
Негодник! Оборотень! Раб!

ГЕРЦОГИНЯ:
Прошу мне объяснить, в чём дело?

ЙОРК:
Эй! Кто там есть?
Немедленно сюда!
(Входит слуга.)
Готовь коня.
Спаси нас, боже, налицо измена!

ГЕРЦОГИНЯ:
Милорд, прошу вас объясниться.

ЙОРК:
Подай ботфорты, снаряди коня.
Клянусь и жизнью я и честью,
Что доложу об этой подлой вести.

ГЕРЦОГИНЯ:
Ты скажешь, наконец, в чём дело?

ЙОРК:
Отстань, ты мне порядком надоела.

ГЕРЦОГИНЯ:
И всё же –в чём, Омерль, здесь дело?

ОМЕРЛЬ: Гони слугу!
Мой бедный мальчик, ты растерян.
Пошёл же прочь, не мельтеши в глазах!
Не может, мать, здесь ничего случиться.
Лишь может голова у сына отвалиться.

ГЕРЦОГИНЯ:
Какие странные ты говоришь слова:
«Отвалится у сына голова!»

ЙОРК:
Так, где ботфорты? Ждать я не люблю!
Я еду срочно к королю.
(Появляется слуга с ботфортами.)

ГЕРЦОГИНЯ:
Гони слугу!
Мой бедный мальчик, ты растерян.
Пошёл же прочь, не мельтеши в глазах!

ЙОРК:
Я приказал ботфорты мне подать!

ГЕРЦОГИНЯ:
Что ты замыслил, Йорк?
Ужели хочешь сына выдать?
Ведь их не дюжина у нас, а только – он.
Иметь других мы упустили время:
Зачать во мне своё уже не сможешь семя.
На склоне лет лишаешь мать
Единственного сына,
Его ты хочешь растоптать
Без видимой причины.
Ведь он – подобие твоё:
Как ты умён!
Как ты хорош!
Ты не его – себя убьёшь.

ЙОРК:
В своей любви безумна мать!
Как мне предателя не сдать?
Ведь черным писано по белому вот тут,
Что Болинброка в Оксфорде убьют.

ГЕРЦОГИНЯ:
Мы никуда его не пустим,
А, значит, и участия в убийстве не допустим.

ЙОРК:
Ты – мать. Тебя любовь с ума свела.
Не лезь в крамольные дворовые дела!
Да будь мне сыном он и сотню раз,
Любовь отцовская мне ныне – не указ.

ГЕРЦОГИНЯ:
Когда бы вынес ты, как я, за сына муки,
Тогда б на мальчика не поднял руки.
Похоже, ты решил, что он – нагульный,
А, значит, можешь обвинять огульно.
Клянусь: я ложе лишь с тобой делила,
И одного тебя воистину любила.
Он дорог мне, хоть весь в тебя до пят:
Бог подтвердит и люди говорят.

ЙОРК:
Уйти с пути, безумная мамаша!

(Уходит.)

ГЕРЦОГИНЯ:
Беги мой сын быстрее ветра в поле,
Дай прыти юной и смекалке волю,
Несись стремительней небесного гонца,
Ты должен, сын мой, обогнать отца.
Проси прощения в ногах у государя,
Я верю: он прощение подарит.
Да и твоя уж старенькая мать
Попробует от сына не отстать.
Я тоже к Болинброку поспешу,
И с ним проблему эту разрешу.
Спешим!
Спешим!
Иначе – не успеем.
Терять минут мы права не имеем

(Уходят.)