Всё пройдёт и птицы улетят

    Удивительно, как неожиданные события и превратности судьбы, не считаясь с догмами и расхожей моралью, несут нас по волнам времени. А мы плывём, не ведая, где начало и где конец, где свобода и воля, а где смятение и обречённость. Так и живём по прихоти обманчивого ветра: куда-то приплываем, причаливаем, пока внезапный порыв не столкнёт нас с твердью. Тогда отступаем, оберегая уязвлённое самолюбие. А залечив раны, шарахаемся к противоположному берегу, с надеждой угнаться за призраком и обмануть судьбу.

...А было это так: утром, не до конца проснувшись, едва протерев глаза, разбудил электронного друга, надеясь услышать знакомую трель. Но друг, ещё вчера сговорчивый, был неумолим: экран бездушно светился и тупо мелькал, не согревая. Оповещение не тренькало.
– Ну и ладно, не всё коту масленица, – подумал он, пред­вкушая предстоящую забаву. Наспех приготовленный кофе и бутерброд оказались на подносе, и утренняя трапеза, вместо кухни, была перенесена на рабочий стол перед монитором.
Отыскал новый файл, полученный накануне, установил десятисекундный интервал, и добрый софт-волшебник стал листать страницы её фотосессии.
Это была необычная пантомима, он впервые завтракал с Ней. Наедине. Она, то одобрительно кивала ему, то загадочно улыбалась, то хмурилась, а иногда уходила в свой, только ей ведомый мир. Он смотрел на эту магию, а в голове вертелось: какое счастье, что она есть, пусть даже на расстоянии, и не совсем доступна, и не совсем его…
Увлёкся и не заметил, как пролетело время, надо было спешить к настойчиво тикающим будням. Наспех оделся, попрощался, пообещав Ей, что совсем скоро вернётся, чтобы обязательно ждала, и с еле заметной улыбкой выскочил в морозное утро, растворившись в серой безымянной толпе.
Рабочий день катился по накатанной колее и добрался до обеда. В полуденные часы в кафе много народу. Слава, приятель из смежного подразделения, зная его привычку задерживаться, сохранил место за своим столиком.
Ели молча, погружённые в своё. Вспомнил про завтрак. Поморщился и незлобиво пробурчал в адрес безымянных айтишников: давно бы следовало создать невидимые микрочипы, чтобы тайком рассматривать файлы, не привлекая внимания посторонних. Электронный мир не готов был к ответу, пришлось перелистывать страницы воображением.
- Старик, куда это тебя занесло?
- Да так, вспомнилось, – уклонился он от подробностей и продолжил мысленно рассматривать фотографии.
Она вновь улыбалась и хмурилась. Прикидывалась, то грозной и стремительной пантерой, то ласковой домашней кошечкой, но была рядом, и это было прекрасно.

…В наших северных широтах зимний день невероятно сплющен, словно сдавлен между утром и вечером. Не успеешь оглянуться, а его уже нет. После встречи с бледным и нечастым солнцем, чему виною низкие свинцовые облака и сумрачный туман, возникает ощущение убегающего дневного мгновения. Догнать его не удаётся, и большая часть суток приходится на утренние и вечерние сумерки. Темнеет внезапно быстро, а утро просыпается с большим трудом и неохотой. Так и живёшь с навязчивой мечтой о наступлении весны.
Поздним вечером, сидя перед монитором, он что-то безучастно жуёт, запивая остывшим чаем. Она здесь, рядом с ним, мелькают светотени на её лице. Этого он не видит, так как мысли унесли его в ту далёкую страну счастливого и безмятежного детства.
Звонкое "дзинь" электронного письма, перекинув через десятилетия, вернуло его к реальности. Убеждённый и нераскаявшийся атеист, тем не менее, обратился к Нему: «Пожалуйста, сделай так, чтобы это была она».

И Тот, к кому он взывал, услышал его.
Как всегда, её ассоциативный слог оставлял широкий простор для толкований, но ему удалось вычитать желанную для себя мысль. Если ты так настаиваешь, – выловил он из письма, – пожалуйста, я протяну тебе обе руки, но интуиция подсказывает мне, что ничего путного из этой затеи не получится.
Но и этого было достаточно, чтобы ощутить прилив вдохновения и невнятных надежд. Но ведь поверила, допустила такую возможность…  Так случается, и много раз оговорено, о седине и бесовской страсти в подреберье. О том, как заинтересованный взгляд, жест или запавшее слово не только пробуждает воображение, но и, наперекор логике, провоцирует желание прикоснуться, достучаться, не доверяясь ощущению недоступности, недостижимости.
Ночью приснилась какая-то абсурдная, бредовая сцена. Фантасмагория. Сферическая оболочка огромного почти пустого ангара, давно заброшенного, с жалкими остатками оборудования, затянутого паутиной. Сквозь щели старого, местами дырявого свода пробиваются узкие пыльные пучки света. В глубине ангара в импульсивной ритмике движется едва заметная фигура женщины, на мгновение застывая в необычных позах. Асимметрия странного танца и неожиданные переходы, похожи на ритуальный молебен. Постепенно фигура женщины превращается в шелковистую атласную ткань: чёрную, переливающуюся, трепещущую на ветру, повторяя движения прообраза. Потом она вновь становится женщиной, окутанной мерцающим светом. И так повторилось несколько раз. Стал медленно приближаться к танцующей, иногда останавливаясь в нерешительности. Свечение по мере приближения слабело. А в нескольких шагах от него и вовсе пропало. От неожиданности проснулся. Несколько секунд пролежал неподвижно. Затем зажмурил глаза, надеясь удержать исчезнувший образ, но чудеса бывают только в сказках.
Наяву события развивались менее вычурно, но более предсказуемо. Развод был оформлен. Московская часть жизни затихала и затухала. Тягостно съёживались остатки прежней жизни. Год спустя он уже был жителем другого города и другой страны. Началась новая жизнь, с чистого листа, к которой ещё предстояло привыкнуть.

…Вечер только подбирался, когда неожиданно позвонил кузен и выложил преамбулу. Смысл её заключался в том, что приглашён в филармонию на творческий вечер давнего знакомого, композитора и певца. В сборном концерте вместе с ним примет участие известный русский поэт.
– Понимаешь, – начал он осторожно, как бы заранее извиняясь, – не уверен, что будет безумно интересно, но надо пойти – таковы правила. Одному не хочется, а вместе вроде веселее. К тому же и тебе, как новоявленному гражданину, надо приобщаться к нашей культурной жизни.
– Конечно, понимаю.  Почему бы не пойти? И вообще, ты же прекрасно знаешь, что после баб и бала – искусство самая большая моя страсть!
– Вот это по-нашему!  Пошло и вульгарно! Без экивоков!
– Старик, ты о чём? Когда это было, чтобы я мурыжил тебя условностями?  Или ты меня с кем-то путаешь?..
Пышное мероприятие как-то сразу не задалось. Уже во вступительном слове мальчик из нашего детства, а ныне известный пианист и успешный деятель, с присущей южанам витиеватостью, представил холёного Андрея Д. чуть ли не великим русским поэтом, задав тем самым тональность мероприятию. Стало понятно – будет много елея и патоки.
После взаимных комплиментов началось утомительное и однообразное пение, затем пафосная лирика патриотического толка, а вслед опять пение, и вновь декламация. Казалось, это будет продолжаться бесконечно, но, к счастью, был объявлен антракт. Наступил момент, когда можно было незаметно исчезнуть и отдаться тёплым ветрам октябрьского вечера.
Свежестью наслаждались недолго. Метрах в пятидесяти, в уютном подвальчике обнаружился пивной ресторан. Быстро подали прекрасное немецкое пиво в удлинённых стеклянных цилиндрах, с ожившими на поверхности хрусталиками от   капелек   конденсата. К нему прилагалось огромное блюдо, на котором вольготно возлежали полнотелые розовые креветки. Рядом, на соседних тарелках, были хрустящие куриные крылышки, окружённые жареным картофелем. Тут же фиолетово­-чёрные маслины и противопоставленные им красно­-оранжевые ломтики заморского перца, а для цвета на тарелку брошены нежные веточки кавказских трав. Вся эта роскошь, обильно сдобренная восточными приправами, давала возможность расслабиться и насладиться не только желудку, но и придирчивому глазу.
Стол был изысканно сервирован, в очередной раз убедив в том, что подлинное искусство возрождается и  оттачивается не только богоугодных заведениях, но и в чревоугодных.
Вкусив человеческих радостей, болтая ни о чём, медленно побрели вниз по улице, называемой прежде «Николаевской», в честь благодетеля и покровителя – российского императора.
Позже, при строительстве так и недостроенного земного рая, улица получила наименование «Коммунистическая», а ныне, в соответствии с новыми веянием исторического времени, носит гордое имя «Istiglaliyyet» (Независимость). Вполне возможно, что скоро будет вновь переименована, скажем, в «Prezident prospekti». Впрочем, после нефильтрованного пива парадоксы истории и её маятниковые шараханья никак не отражались на внеисторическом сознании родственников.
Проходя мимо небольшого кафе, напротив помпезного здания начала прошлого века, стилизованного элементами венецианской готики, он машинально заглянул внутрь. За ближайшим к окну столиком, сквозь остеклённую витрину увидел свою давнюю знакомую, беседующую с черноволосой незнакомкой. После январских встреч не виделись, поэтому зашёл, чтобы перекинуться парой слов.
Незнакомка, сидевшая лицом к залу и спиной к витринному стеклу, оказалась не так уж незнакома.  Это была ОНА.
При рассеянном освещении показалась чуть-чуть похудевшей. Возможно, оттого –с более чётким профилем, рельефными скулами, глубокими впадинами миндалевидных глаз. Пристальный взгляд, обращённый в себя, таинственная полуулыбка... Без видимого макияжа, с размашистой прической. Если, конечно, её жгуче чёрную кудрявую копну можно назвать причёской.
После нескольких банальных фраз, комплиментов и ироничных подначек, друзья двинулись дальше в сторону приморского бульвара, а он мысленно продолжал пребывать там, в умеренно подсвеченном зале, с её завораживающим присутствием. Случайная встреча подарила ещё несколько минут приятного созерцания. А через некоторое время родились строчки, адресованные ей:

Печально, что таясь в глубинах Андромеды,
Мерцание твоё не пробивается к моей планете.
Здесь на планете стёртых силуэтов, пролистанных страниц,
Не виден профиль твой, нет шороха порхающих ресниц.
Средь тысяч голосов хорала, поющих в унисон певиц,
Не слышен голос твой с журчащей хрипотцой.
Не пробивается знакомый запах медуницы,
Не видно вспышек затухающих зарниц.
Вокруг всё те же лица, суета столицы.

Он давно заметил, в нём как-то странно уживаются два разных человека, два противоположных начала. Одно – склонное к фантазиям и грёзам, прекраснодушно мечтающее по утрам ступать босыми ногами по влажной полевой траве, а весной и осенью плескаться в ледяной воде под одобрительные восторги окружающих. И второе – трезвое и меркантильное, постоянно взвешивающее все "за" и "против", боясь просчитаться. Начало неприятное: осторожное и нерешительное в ответственных ситуациях.
Он обожал свою первую сущность и ненавидел вторую. Беда только в том, что не мог понять, где он настоящий, и почему по жизни ему недоставало воли следовать установкам первой, а в самые важные минуты откладывал решения или отдавал их на откуп второй.
А может, и не было одного настоящего, единого, а был клубок, из которого торчали нити разной природы. Попробуй разберись в этом пёстром клубке суждений и сомнений.
Находясь в состоянии раздвоенности, он поделился переживаниями с давней московской знакомой, с которой были очень доверительные отношения.

«Друг мой, – с сочувствием выдохнула она, глядя на фотографии его новой пассии по скайпу, – да ты, брат, совсем плох. Ну, скажи на милость, зачем вознамерился лезть на эту вершину? Почему бы не радоваться жизни, находясь на естественном плато? Зачем карабкаться по склону с обратной крутизной, с нулевой вероятностью добраться до цели? А сорваться в депрессивную яму, так это за поворотом. И к психиатру ходить не надо…
…И не спорь со мной, я знаю, о чём говорю. Там нужна роковая страсть, жгучее сладострастие, на худой конец, россыпь всевозможных благ, опережающих мечты. А что ты в состоянии предложить этой загадочной Анне Маньяни? Букетик вчерашних цветочков, высокую духовность и литературные вирши? Свои охи и вздохи?..
Извини меня, мой милый друг, но этого будет слишком мало. А просто хороший человек, пусть даже напичканный излишними знаниями, – это не ковбой и не убойный джокер. Тут нужен крутой наездник, укротитель мустангов, а это, к сожалению, не про тебя».

Спорить он не стал, во многом соглашаясь, но в голове непроизвольно сложились странные стихотворные строчки: известно место, скрытое вначале, там нет ни слёз, ни вздохов, ни печали.
Парадоксально всё-таки устроено наше влечение. Восторги и восхищение обращены не столько к реальному лицу, сколько к образу, вымышленному воображением. Оптическая проекция сознания. Увлечение увеличивает масштаб события.
Наши чувства нуждаются в эмоциональной подпитке. Это очевидно. Без искреннего желания приукрасить реальный образ, прообраз меркнет, пропадает объёмность восприятия. Это и есть внутренний механизм самозащиты.
Психика наша изначально склонна к депрессии. Мы переполнены эмоциями и нуждаемся в постоянном сочувствии. В сопереживании. В партнёрстве, наконец. Любовь – высшая форма искажения реальности. Она изменяет сознание и зрение, препятствует прозрению. Многое прощает и упрощает. Сглаживает существующие и мнимые недостатки.
А без любви, на другом полюсе – страх. Леденящий страх одиночества, который преследует нас по жизни. Он скуп на оттенки, там преобладают холодные тона: серый и сизый, блеклый и стылый.

Далеко за полночь. Сознание затуманилось, заклубилось опьяняющим облаком. Отделилось и взлетело. По мелким канавкам одурманенных капилляров разлилось наваждение.

Иногда они возвращаются…