Седина

   Громкий и резкий стук в оконную раму взорвал тишину глухой ноябрьской ночи. В доме проснулись и, не зажигая керосиновой лампы, засуетились. Стук повторился более требовательно и резко.

   - Упшинскую - в НКВД! Срочно! - Голос посыльной звучал с явной издёвкой.
   Одеваясь впотьмах, находя одежду на ощупь, Антонина (это за ней пришли) поймала себя на мысли, что думает вовсе не о том, что сегодняшняя ночь может перевернуть жизнь семьи, а для неё оказаться последней. Нет, её занимал совершенно другой вопрос: вот интересно, почему так меняет людей работа в "органах", что даже простая посыльная чувствует своё превосходство? Что это? Безнаказанное упоение властью? Но тогда - чему же служит и кого защищает такая власть?!

    А за окном снова кричали:
    - Упшинская - в НКВД!
    Антонина уже стояла на крыльце, затянутая в шинель служащих железной дороги. Рядом - муж, Иван, которого население станции за его безупречную честность и порядочность называло беспартийным коммунистом. По поводу сопровождающего мужа посыльной не было дано указаний, поэтому она промолчала, язвительно поджав губы.

   Под ногами хлюпала осенняя грязь, перемешанная с мокрым снегом. Осязаемо-плотная темнота окружала со всех сторон: даже здесь, в глубоком тылу, соблюдалась светомаскировка. Трое молча продвигались вдоль мрачных улиц. На душе у супругов было тяжело: каждый понимал, чтО могло последовать за этим вызовом. А дома остались старенькая мама и шестнадцатилетняя дочь. Но приход именно посыльной давал маленькую надежду: всё же не "воронок"! Упшинские шли, не обменявшись ни одним словом. Зачем говорить в присутствии постороннего? Они понимали друг друга без слов; муж твёрдо верил в невиновность жены, а она знала: случись арест - её Ваня использует все связи для оправдания Антонины.

   Это была вторая осень самой страшной и тяжёлой для народа войны. Святая ненависть к властителям Третьего Рейха, неудержимой волной катившихся по просторам Родины, рождала невиданный до сих пор героизм советских людей на фронтах. Но с другой стороны, обнажилось и повылезало на свет Божий то негативное, что, до поры-до времени, тщательно скрывалось, таилось где-то подспудно в глубинах низменных человеческих душ. Людей-перевёртышей хватало везде, не только в прифронтовой зоне. В глубоком тылу они тоже расплодились, как крысы, закапываясь  в норы. Но зачастую пробирались и на руководящие должности, в правоохранительные органы и, конечно, в НКВД - святая святых. Там их крысиные когтистые лапы дотягивались до - якобы!- врагов народа, уничтожая истинных патриотов и просто честных людей. В ход шло всё: шантаж, угрозы, провокации, вербовка...

   Вот к такой "крысе" и попала Антонина.
   В кабинете, куда её доставили, стоял полумрак, плавал слоистый табачный дым. За столом с настольной лампой под зелёным стеклянным абажуром - непременным атрибутом   кабинетов начальников всех рангов и мастей того времени - сидел, вальяжно развалившись на стуле, начальник отдела НКВД Циприс, невысокого роста шатен с приятной внешностью. Впечатление портили только глаза, глубоко посаженные и красные от постоянного недосыпания и разъедающего дыма. Выражение их было свирепым, как у вепря. Предложив Антонине сесть напротив, по другую сторону стола, он молча, несколько минут, в упор, разглядывал доставленную к нему женщину. Странно, но она  не отводила взгляда, несмотря на внутреннюю дрожь, охватившую её, и смотрела спокойно, без вызова, скорее даже - с любопытством. Антонина знала: ни в коем случае нельзя было показать ни своё смятение, ни страх!

   Они были знакомы - пересекались по работе, встречались на партсобраниях. Антонина работала инспектором станционного отделения железной дороги в секторе №1. Это был секретный, военно-мобилизационный сектор, и она, работая там, дала подписку сроком на двадцать лет о неразглашении характера её работы (оговорюсь, что по окончании срок был продлён ещё на двадцать лет). Многое входило в её обязанности, в частности, Антонина была уполномочена в случае острой необходимости распоряжаться резервными запасами угля. Вот к этому-то углю и потянулись крысиные лапы Циприса.

   Прошло уже часа четыре, как он, то увещевая, то угрожая, требовал открыть склады с углём. Женщина отговаривалась тем, что открыть склады имеет право только её непосредственный начальник. К тому же, - придавая голосу максимальную искренность, уверяла она, - начальник был столь срочно и неожиданно вызван в Управление дороги, что даже не успел оставить приказ о замещении его на время командировки. Такие случаи бывали. Циприс это знал. Но в его крысиной душе жила уверенность, что кто-то, кроме отсутствующего начальника, должен был отвечать за НЗ и распоряжаться его выдачей. Но НАВЕРНЯКА ему ничего не было известно. Не было ему известно и то, что Упшинская имела право в отсутствие руководства принимать самостоятельное решение и распоряжаться резервом. И ключи у неё, конечно же, были. Циприс блефовал! Но Антонина, приученная к строжайшей дисциплине, твёрдо стояла на своём: ключей у неё нет!

   Циприса доводило до бешенства упрямое спокойствие сидящей перед ним женщины. И соблазн сломить её морально был очень велик! Вот тогда, пойдя на крайние меры, желая запугать, он вынул из ящика письменного стола наган, направив его на душевно обессилевшую, но не сдающуюся женщину. Она, не сводя глаз с чёрного зрачка дула, похолодев, смотрела на пляшущее перед лицом оружие. А Циприс то подносил наган к подбородку, то упирал ствол прямо в лоб уставшей Антонины, и тогда она чувствовала, как холод металла, соприкоснувшись с кожей, проникает внутрь и катится вниз по всему телу, невольно заставляя цепенеть от ужаса.
   
   Трудно сказать, что именно послужило толчком для рискованной и опасной игры, на которую отважилась измученная женщина. Она понимала: перед ней - враг, враг не просто озлобленный, а враг, искусно маскирующий своё нутро, враг, играющий в патриотизм. Перед ней сидел тонкий психолог человеческих душ! Что могла Антонина противопоставить его тонкой игре? Только такую же игру! Ведь не зря же она много лет играла в драмкружке, играла с успехом, блестяще справляясь и с комическими, и с трагическими ролями! Значит, надо играть и с Циприсом! На карту было поставлено всё: благополучие и спокойная жизнь семьи и своя собственная жизнь. И если есть - пусть даже  малейший - шанс выиграть эту схватку, то этот шанс должен быть использован! И вот тогда, чисто по-женски, интуитивно, она, собрав оставшиеся силы, спросила, стараясь придать голосу как можно больше наивности:
   - Скажите, а Вы ещё долго собираетесь меня здесь держать? - Голос слегка зазвенел. "Но это ничего, не страшно, этот звон вполне понятен и объясним", - мысленно успокоила она себя.
   - А ты, с..., домой захотела, к мужу в постельку?! - проревел Циприс.
   - Да нет, муж меня на улице ждёт, а там холодно и слякотно, так я сказала бы ему, чтобы он не ждал и шёл домой.
    НКВДешник взревел от ярости:
   - А кто тебе разрешил мужу говорить, что тебя вызвали сюда?!
   - Так ваша посыльная орала на всю улицу, - придав голосу ещё большую наивность ответила Антонина. - Я думаю, что не только муж - все соседи слышали. А идти ночью одной мне было страшно, вот он и пошёл меня провожать, как настоящий заботливый муж.
   После этого Циприс* как-то сник, устало откинувшись на спинку стула, и минут через десять, показавшихся женщине вечностью, буркнул:
   - Ладно. Иди. Но чтоб - никому ни слова! Сама знаешь...

   Утром, посмотревшись в зеркало, Антонина не узнала себя: ото лба к затылку широкой полосой тянулась седая прядь...


_________________________________________
* Циприс был признан врагом народа и расстрелян спустя два года после описываемых событий.