Курай

В романе «Курай» повествуется о переломных моментах в истории кубанской станицы. События разворачиваются не только в пределах одной местности, но также в Петербурге, Краснодаре, Калининграде, «Капустином Яру» и в других местах.

Сюжет романа основывается на судьбе трех поколений Радиных.

Я - курая,

Тростник певучий,

Красотою не поражаю,..

Пышной роскоши не знаю.

Жизнь меня срезает грубо

И наносит сердцу раны,

Я не плачу, не страдаю-

Я пою, хоть это странно.

Зульфия Ханнанова

Глава 1

Прощание с Петербургом

Петербург суров и сер. Осенние ветра гонят воды Финского залива в Неву, поднимаясь под ординар.

- Пока нет такого напора воды, иначе на те ступеньки не прыгнешь, - думалось Паше Тихоновой, гордой, но благонравной казачке, пышногрудой и розовощекой. Паша - выпускница Института благородных девиц завтра покидает этот город, полный грусти и тоски.

- Как жаль, что вы оставляете нас,- вздохнула фрейлина Дашкова.

За годы учебы она привыкла к независимому нраву Паши. Дашкову подкупало в подруге все: манера выражать мысли четко и лаконично, рассудительно принимать решения. В спорах Паша брала верх, приводя веские доводы. Тогда её карие глаза блестели, становились холодными, их побаивались.

- Куда ж вы теперь? - спросила фрейлина.

- К себе в кубанскую станицу. Знаешь, какая у нас станица. По ней бежит красивая речка, раньше называлась Феофанией. По утрам раздается звон храмовых колоколов, он течет вдоль речки, растворяясь в клубах тумана, будто там сидит кто-то и вторит: «Бом! Бом-м-м!...»

Как только Паша касалась станицы, то могла рассказывать о ней бесконечно. Неповторимость и безбрежность степи, ароматы трав.

- А курай у нас вырастает плотной стеной.

- Обязательно приеду, и тогда вы мне покажете свои степи неоглядные. Какая там, говоришь, трава?

- Курай.

- Какое-то слово непонятное, нерусское.

- По- научному - реброплодник уральский. Почему уральским назвали, этого Паша не знала и лишь пожала плечами,- Странно? Все кубанские степи им заполонены. Стебель толстый, прямой, на самом верху словно зонтики, так он цветет. У нас его с осени заготавливают, а зимой топят печи вместо дров. Мы, детвора, любили в нем играть в прятки. Были случаи, когда маленькие дети пропадали в этих зарослях. Такой густой.

- Нет, - отрезала Дашкова, - уж в этот курай меня не води.

- Что вы, милая, - успокоила её Паша, - башкиры научились делать из него музыкальный инструмент. И как красиво играют на этих дудочках с дырочками! Заслушаешься!

- Давайте, поедемте к нам в гости, - неожиданно предложила Паша, - сейчас у нас столько фруктов, овощей…

- Это невозможно, - отвергла приглашение Дашкова. - Приближенным императорского двора не позволено отлучаться без его Высочайшего благоволения. Бог даст, свидимся когда-нибудь… Вас, провинциалок, в нашем институте человек пять-шесть. Одна из Симбирской губернии, другая - из Иркутской, вы вот с Кубани. Видать, заслуги вашего отца велики?

- Я дочь куренного атамана. А вы знаете, казаки - верные стражи царского двора уже более ста лет.

- Да, ваши казаки не только красавцы, но и храбрые воины. Екатерина Великая не зря им жаловала особую Грамоту.

Незаметно девушки дошли до великолепного здания бежевого цвета с колоннами.

- А это, - Дашкова выбросила вперед свою беленькую ручку в перчатке с рюшами, - Российская Академия наук. Здесь моя бабушка Екатерина Романовна являлась Президентом Академии .

Паша вопросительно вздернула брови.

- Да, да, Пашенька. У меня хранится книга, подписанная для нее лично Вальтером. Правда, я не дочитала её до конца. Надо получше знать французский. Говорят, знание - сила, а владение знанием - власть.

Глава 2

Медицинский фельдшер

В деревянной Тихоновской церквушке, что находилась на взгорье, примыкавшей к кладбищу, ежедневно шли отпевания. Гробы и гробики. Их не успевали сколачивать. Атаман Липатинов за голову хватался: то холера, то чахотка, то коклюш, то оспа. Сплошной мор.

- Вот что, казаче, - начал он свою речь. - Наш околоточный Розенфельд, да какой он наш, - немец, кацап, ни хрена не мыслит в доктурстве. Нужон человек большого ума и знаний, чтобы справиться с болящими. Два года назад мы на Правлении рассматривали просьбу иногороднего купца Якова Гавриловича Радина. Помните?

- Как не помнить, он ныне в станице ведет обширную деятельность, - в разнобой раздались голоса с мест. Некоторые папахи в знак согласия качнулись в сторону атамана.

- Так вот, Якову-то Гавриловичу мы тогда выделили землицу близ железной дороги, самую удобную для торговли. Теперь магазин мануфактурный, скобяной - лучшие в округе. Сумел наладить черепичное дело. Выпускает черепицу с клеймом станицы. Ить какая наша гордость! Его имя известно в Екатеринодаре, Ростове. Успешный мужик…

Атаман Липатинов - рыжеволосый с отливом меди, с яркокрасной кудрявой бородой, будто на ночь укладывали её на букли, имел особенность подносить суть не сразу, а подходить к делу издали, не спеша.

- Как-то Яков Гаврилыч поведал мне о своем младшем братце. Мол, брат мой, полковой фельдшер и достиг больших знаниев. А я иму и намекни: сообчи - тко братцу своиму, штоб суды переезжал, а мы ему помогнём. Иван Гаврилович откликнулся на просьбу Якова Гавриловича и ныне пожаловал к нам. Проходь, Иван Гаврилыч, покажись.

Энергичный молодой человек, на вид ничем непримечательный, резво вошел в раскрытую настежь дверь, остановился у стола, произнес:

- Здравия желаю, господа!

- Здоровеньки булы! - прозвучало в ответ нестройное приветствие. Двенадцать пар изучающих и оценивающих взглядов впились в паренька. Белая рубашка, темно-коричневая жилетка, крупный узел широкого галстука подчеркивали в нем отличный вкус и опрятность. Пробивались усики и щетинилась бородка, словно еле заметная дорожка.

Рядом с дубом – атаманом могучего телосложения доктор Радин казался ветлой.

Ни двум доверенным помощникам атамана, ни трем судьям, ни писарю, - никому он не понравился - «птенец, да и только».

Липатинов уловил неприятие своих помощников, решил пресечь.

- Семен Кондратович, - обратился он к писарю, - для субординации (он специально вставил в этом месте не совсем понятное ему словцо) зачитайте-ка это. Липатинов ткнул пальцем в лежащую на столе бумагу.

Секретарь медленно встал, высоко поднял гербовый лист голубого цвета с тиснеными буквами .

АТТЕСТАТ

- Дан сей аттестат медицинскому фельдшеру 9-го гренадерского Сибирского полка Ивану Радину въ томъ, что онъ Радинъ во время службы находился въ палатахъ внутреннихъ и наружныхъ болезней, а также велъ санитарную отчетность при лазарете 9-го гренадерского Сибирского полка при чемъ поведения былъ отличнаго и служебныя обязянности исполнял отлично, вообще фельдшеръ былъ прекрасный во всехъ отношенияхъ.

Въ чемъ подписью съ приложением казенной печати удостоверяю -

Гор. Владимиръ Декабря 30 дня 1892 г.

Старший врачъ полка

Коллежский советник Новиков.

 

Лист плотной глянцевой бумаги повлиял на членов Правления. Иван Радин, приободренный, выпрямился, и его худенькая фигура немного качнулась. Со стороны казалось, что фельдшер расстроен, но он слышал перешептывание и отдельные фразы: «А парень-то… видать, ученый… Достойный… Любо »

- Выношу на ваше согласие, - продолжал атаман, - о зачислении господина Радина на жалованье из общественной казны в размере…(он немного повременил, как бы взвешивая целковые) восемнадцать рублев в месяц, - Одобрям?

- Одобрям, одобрям! - одновременно раздалось несколько голосов, не таких уверенных, но и не отрицающих.

- Ну и славно, на том и порешили, - подытожил атаман.

- Семен Кондратьевич, все ли записал?

- Как жить, Петр Игнатьич, истинно дословно!

Липатинов поставил размашистую подпись под написанным, откинул полу черкески, раздвинул по шнурку кожаный кисет, достал бронзовую печать, шлепнул в ваксу, потом расписался, приговаривая: «Посему порешили в согласии…»

Глава 3

Встреча

Река катила свои воды туда, за изгиб, теряясь в камышовых зарослях и вновь выныривала то тут, то там, золотыми бесформенными бликами, нежась в солнечных лучах.

У Тихоновых большое хозяйство. С утра отец уехал на пасеку, Паша быстро управилась по дому, и мать разрешила ей погулять. Романтичная девушка надела легкое цветастое платьице и, перейдя по деревянному мосту, поспешила по узкой тропинке, бегущей вдоль реки. Она быстро вскарабкалась на Поташную гору. Это было её любимое место. Эта горка –не природная. Она создана лет девяносто назад из отходов промышленного производства. С детских лет приходила она сюда, садилась на самом высоком месте, и, уперев кулачки в щеки, мечтала о будущем. Когда умерла бабушка, у гроба не проронила ни слезинки. Пришла на Поташ, глядела на яркую зарю и плакала, плакала, пока не вылила в речку всю горечь утраты. Вернулась с горы и больше не подошла к гробу, распрощавшись с любимым человеком там, на горе, не показав другим то, что внутри.

Гордая, сильная, волевая натура умела владеть чувствами. Вот и теперь она здесь любуется разливами реки, слушает лягушачьи серенады. Её взгляд гуляет далеко за рекой, где поля ее отца : пшеничные, подсолнуховые, кукурузные, овсовые, а далее - степь, изнывающая от жары уходящего лета.

Внизу, под горой, с пологого берега ребятишки разбегаются и шлепаются в теплую воду, словно подростки-лысухи, но уже вставшие на крыло.

- Ну, огольцы, всю рыбу распугали. Худенький паренек, которому чуть более двадцати, незлобно бранит детвору, убирая с борта удилище, боясь, чтобы оно не упало в воду.

Паша только теперь заметила рыбака, который метрах в пятнадцати удил с лодки. Он еле просматривался из-за камышей.

- А ты, дядя, плыви вон туды, к чакану, чичас рыба тама, в тенёчке, - примирительно посоветовал старший, и гурьба поплыла к берегу.

- Какая уж рыбалка, - выдохнул он, - пора в лазарет. Розенфельд, поди, икру мечет. Сказал на часок, да и то кулем вышло. И он начал грести к берегу.

Девушку, сидящую на горе, приметил сразу. Внутри обожгло: «Она видела неудавшуюся мою рыбалку!»

- Ну что, много наловил? - хохотнула в кулачок девушка, сбежавшая с откоса и ухватившаяся за уключину, помогая вытянуть плоскодонку на берег.

- Откуда вы такая прыткая? И как вас по имени? - заинтересовался паренек.

- Тихонова я. Параскева. Для домашних и всех остальных - Паша.

- Тихоновых я хорошо знаю, но там вас не видел.

- Я недавно из Петербурга. Отучилась и приехала. Это вы меня не знаете, а я о вас наслышана: Иван Гаврилович, Иван Гаврилович!..

- Ну вы-то меня величать не станете? – урезонил ее паренек.

- Постараюсь. Иван Гавр... Извините, Ваня. В следующий раз я вам покажу рыбные места, а, впрочем, вы были в степи? - Паша намеренно сменила разговор.

- Нет, некогда. Ещё не успел, хотя три месяца, как в станице.

- Три месяца, а о вас многие знают?

- Работа у меня такая, больным нужен, - ответил он уклончиво и без гордости. - Тиф, дифтерия, коклюш - губят людей. С чахоткой начали понемногу бороться, есть результаты, и есть новые препараты. Не стоит посвящать вас во все это. В степь, так в степь, и, не откладывая надолго. Я за вами завтра зайду. В какое время?

- Люблю закаты и рассветы.

- Условились. Завтра вечером.

И он протянул ей не одну, а обе руки. В его ладони она вложила свои, пухленькие. Сердца их затрепетали, щёки заалели. Тепло рук передало тысячи оттенков чувств: нежность, ласку, доверительность.

Доктор не убирал вытянутые ладони, в которых пылали дорогие пальчики. Паше было необыкновенно приятно сознавать, что её ладошки в надежных мужских. Они стояли молча друг против друга, то ли изучая, то ли передавая сердечные импульсы.

Полнощекая кареглазая казачка в лучах солнца светилась, словно отражение от воды. Легкое ситцевое платье с ярко-желтыми цветами импонировало буйному августовскому цветению. Каштановые волосы заплетены в косу, отброшенную назад.

А во внешности Ивана не было чего-то особенного, выразительного. Небольшая голова с выступающими скулами. Худощав, подтянут. В белой косоворотке навыпуск и темных штанах, закатанных до колен. Небольшие темные глазки-корольки. Но была одна деталь, от которой нельзя было оторвать взгляда, - торчащие в стороны уши, которые более всего привлекали, нежели отталкивали.

Юноша и девушка стояли рядом уже несколько минут, не желая расставаться. Иван чувствовал, что время уходит и ему надо на работу, и что завтра обязательно они встретятся. Неожиданно для Паши он задал вопрос:

- А знаете, как называются цветы, что на вашем платье?

- Какие-то ромашки?.-неуверенно ответила Паша.

- Да нет, это гацания и, дотронувшись до плеча, пальцем обвел вокруг лепестков, отчего по телу девушки побежали волны.

- Эти золотисто-желтые цветы с темными колечками на лепестках открываются только в солнечную погоду. Их родина - Южная Америка. И сегодня они раскрыли свои чашечки на твоем платье от ярких лучей... Он улыбнулся ровными, изумительно белыми зубами.

- Хорошая вы девушка, Паша. Приходите ко мне в лазарет, а меня ждите завтра. Я обязательно буду.

Глава 4

Любовь

Широкая наезженная пыльная дорога вела от добротного дома Тихоновых сначала на подъем метров на триста и, медленно поворачивая влево, шла полого на спуск. Потом снова подъем и после этого поднималась на ровное плато, откуда начинались засеянные поля атамана, казачьих старшин, членов Правления - лучшие земельные участки, которые закреплялись в вечное пользование. Рядовым казакам отводились земли ближе к станице, меньшего размера и не столь удобных. Здесь большую часть территории занимали степные пространства. Разнотравье, среди которого богатырским предводителем выделялся курай.

Иван подошел к Паше и, взяв её ладонь, спросил:

- Разрешите?

Она улыбнулась:

С огромным удовольствием!

И они зашагали рядом. Наконец, поднялись на возвышенную часть равнины, откуда открывался изумительный вид на речку Челбас, медленно уползающую куда-то в синеву камышовых зарослей. Ее зеленое обрамление извивов удивительно напоминало несколько рядков крупной вязи. На необъятных просторах река казалась одновременно и рисунком неуверенной детской руки, столь причудливы были ее берега.

- Ну вот она, наша степь, ничего необычного, - сказала Паша. Они остановились. Иван оглядел кругом. Там осталась станица, а здесь - словно русская душа нараспашку. Щебет, пересвист, трепетанье. Отовсюду лились мелодии. Одна прекраснее другой.

- Музыка, Пашенька! Какая музыка! - воскликнул Иван.

- Боже, какое чудо улавливать эти звуки, видеть эти дивные цветы, что соседствуют друг с другом, мирно уживаясь, не враждуя!

Пахнул ветерок. Травы пригнулись и снова выпрямились. благоуханный аромат вошел в легкие тысячами оттенков пьянящего настоя.

- Таким может быть только вино! - опять воскликнул паренек.

Паша молчала, радовалась, что этому рязанцу, никогда не видавшему степь, здесь было так хорошо.

- Пойдем, Ванечка, - подхватила она его под руку, увлекая дальше, - к кураю пойдем.

Иван не противился, он даже не заметил, каким ласковым именем она назвала его.

- Вот и курай. Паша тронула высокий стебель. Всюду курай, словно древнерусские воины сомкнули свои ряды, так плотно росли толстые стебли. Была пора его буйного цветения. Ещё полмесяца и эти соцветия начали бы сохнуть, а ветер разнес семена, захватывая новые территории.

- Идем, идем! - торопила девушка, боясь упустить мгновение. Паша вела его в глубь зарослей. Он, повинуясь необъяснимому чувству, старался идти впереди нее, ломая хрупкие зеленые стебли. Она ступала по пружинящему ветвистому кураю, словно парила по степи. Чувства полнили душу, передавались Ивану. Вдруг остановилась, не выпуская его руки, нежно подтянула его к себе, приблизила , обдала жаром, прильнула к его губам: «Ваня, я люблю тебя!» Её желание аукнулось в нем, он повторил её слова, крепко сжал в объятиях, машинально сбросил с себя пиджак, и они плавно опустились на мягкие душистые стебли.

Пышная богатая свадьба гремела на всю станицу. Венчали в старом храме, откуда в сопровождении родных и друзей неслись на трех тачанках, украшенных лентами и цветами. Увозили эту красивую пару в новую неведомую жизнь.

 

Глава 5

Братья

Яков Гаврилович, брат полкового фельдшера Ивана Радина, старше своего младшего на семь лет. Высокий, среднего телосложения, с короткой стрижкой волос «ёжиком», энергичен, строг. За годы, проведенные в станице, сколотил капитал.

- Вот что, братец, твоя семья полнится, уже четверо, думаю, не последние, - наставлял он младшего, - хватит мыкаться. Снимаешь жилье, когда пора иметь свое. Слышал, казначей станичного Правления безземельный казак Литвинов продает часть своего подворья недалеко от мельницы братьев Даховых, думаю, место приличное. Каждодневно месить двухкилометровый путь до околотка, да потом по непроглядной темноте целый час идти обратно - неразумно.

- Не воспротивится ли атаман? - засомневался Иван Гаврилович.

- Хотя ты и сиром1, а твои Тихоновы-то казачьего сословия. Живут у него под боком, близ Правления. Близехонько лазарет. Где за ребятишками приглянут, да и внуки у них будут почаще. Все удобства.

- Сколько ж просят?

- Около четырех тысяч. Я одолжу тебе, да сам ты не беден. Знатная родня не останется в стороне. Поедем-ка, взглянем. Ты мечтал иметь свою аптеку. Вот и убьешь двух зайцев. Совместишь дом и аптеку.

- Ну, ты, Яков, и голова. Непременно воспользуюсь твоим советом. Поехали…

Они прыгнули в бричку и запылили в сторону станичного Правления.

Глава 6

У Аксимаксиса

Смотритель шел рядом с вереницей баб, у которых за плечами было не меньше пуда зерна. Нестерпимая жара сменилась дождями. В эту душную и слякотную пору ноги увязали в дорожной жиже. Молодые иногородки нанимались к середнякам и зажиточным казакам на любую работу. Когда было сухо, женщины серпами срезали колосья и связывали в снопы. Пучками устанавливали для просушки и дозревания. Через неделю обмолачивали цепами, провеивали. И вот теперь вереницей бредут по разбитой колее, чтобы доставить их на ссыпки Аксимаксиса. Оттуда зерно по железной дороге пойдет по России.

- Но, но, не зазёвывайтесь! - кричали на них. - Побыстрее!

Чтобы не было хищения, неусыпно следили.

Владелец ссыпок и большого древесного склада Аксимаксис , цвета коры дуба, низкорослый, горбоносый, с черными и кустистыми бровями отдавал распоряжения, суетился, поспевая всюду.

- На веесы, и всее до грамма! Прокл! Провеерь в чувалах швы. Зёёрнышко к зёёрнышку - и хлеебушкоо на столе! - любимая его поговорка. Аксимаксис буквы о, и, е растягивал и удвоял. Прокл урчал, словно кот, чмокая огромными губищами и шептал, как-то: «Зделам, зделам, не волновайтесь!»

Аксимаксис, получив бумагу от атамана, перепоручил прием зерна своему сыну, забе?гал ещё быстрее: «Ох, батюшки, где ш я воозьму столькоо бидарок? Иван Гавриилович, гоолубчик, поможьте мне, подсобите. Столько бревен и досок надо погрузить. У Тихоновых три шарабана и волы, одолжите».

Иван Гаврилович просил свою жену Прасковью поговорить с её отцом, помочь перевезти строительный материал.

- Цоб-цобе! Цоб-цобе! - слышалось понукание быков, подвозящих бревна. Клим Васильев, исполняя указания атамана, подобрал бригаду строителей, назначил прораба, и стройка развернулась споро. Чтобы работники не теряли времени в эти установившиеся осенние погожие дни, кормили обедом на месте.

«Казначей» Литвинов крутился тут же. Он был рад проданному участку. Как-то вышло так, что земельного надела этот казак не получил, довольствовался приусадебным. В Правлении числился временным казначеем.

Глава 7

Алёша Радин

Весна звенела бубенцами соловьиных перекличек, ароматом гиацинтов, теплыми воздыханиями ветерка. В это время строители начали возводить здание аптеки и жилые помещения. В разгороженный двор завозились доски, песок, известь, кирпич и другие материалы. Выложили большой фундамент. На нём ряд струганных бревен. Под углами бревен Иван Гаврилович по традиции спрятал золотые монеты. Когда фундамент устоялся, плотникам доверили отыскать их.

Старшему сыну Ивана Гавриловича Алексею Радину шесть лет. Белобрысый, смышленый. Бегает среди строителей, вникая в суть происходящего.

Алеше не терпелось. Возбужденный, он прыгал от удовольствия, готовый подсказать, куда эти монеты спрятал отец. Ведь полагалось поднимать бревна только три раза. Глаза его округлялись, сердце готово было выпрыгнуть, когда очередной плотник доставал дорогой подарок. Все три монеты найдены. Эмоции улеглись. Строители два дня гуляли по этому случаю. На третий день начали перевозку леса, купленного на железнодорожной станции у купца Аксимакcиса. Рабочих много, работы велись быстро. Плотники одновременно с домом строили сараи и подсобные помещения. К осени семья переселилась в две комнаты, обмазанные изнутри.

Готовый дом, сложенный из толстых досок рубом снаружи обложили кирпичом. В четырех других помещениях шли отделочные работы. Крыло здания предназначалось для аптеки и лазарета, где Иван Гаврилович уже принимал больных. Все строительные дела легли на плечи его жены Прасковьи. Она оказалась на редкость грамотной в строительных и хозяйственных делах. Наняла домработницу Анну, малограмотную, но работящую, которой довольно было одного взгляда хозяйки, та шла делать то, чего от неё требовалось. Сорокадвухлетний дворовой мужик Клим заведовал лошадьми, двое других - садом-огородом и одна -птичница. Прасковья с раннего утра определяла круг обязанностей на день каждому через приказчика Назара. Хозяйство росло и крепло. Прекрасно образованная, Прасковья Ивановна Радина умела руководить строго, но корректно. Никто не заискивал перед ней. Уважали и ценили ёё.

Глава 8

Рождество и борьба за жизнь Алёши

Алёша повадился бегать к отцу на работу. Для этого надо было оббежать дом с другой стороны. Ему нравилось наблюдать, как отец прослушивал больных, заносил в толстую тетрадь историю болезни, выписывал рецепты, потом исчезал в открытой двери аптеки. Там он вывешивал на специальных весах какие-то порошки, ссыпал их в заранее нарезанные бумажки и возвращался в приемный покой, где его ждал больной. Душевно разговаривал с ним, делал назначения, выписывал ,то, что требовалось больному.Обычно это были порошки или микстура. Иван Гаврилович часто прибегал к народным средствам и травам. Их заготовкой занималась вся семья. Он запрещал сыну бывать здесь, чтобы не заразиться, но Алеша взбирался на густую раскидистую иву, что стояла под окном. Его с раннего детства увлекала работа отца , ему нравилось быть в курсе происходящего в лазарете. Его никто не мог заметить из окна, так как ива своими раскидистыми ветвями скрывала мальчика, а он следил за всем, что происходило там, внутри, вбирая знания и вникая в дела отца. Бдительный сторож околотка находил Алексея и выдворял за пределы изгороди, и когда сторож исчезал, Алеша поднимался на завалинку, протискивался между зданием и решетчатым забором, проползал под окнами , стремясь к заветной цели. Заглядывал в распахнутое окно, удовлетворяя свое любопытство и стараясь не попадаться отцу на глаза.

Наступили большие зимние праздники: сначала Новый год, за ним Рождество. Суматоха на кухне, раздражающие запахи.

- Манькя, - командует Анна Васильевна, главный распорядитель всеми домашними делами, - у чулане макитра, там чувал, слазь у подпол, набяри-тка буряку, зделам укусный салат, да живехонько!

Манька метнулась в подвал, и закипела работа. Несколько рук мыли, чистили, скоблили, резали, жарили и парили. Праздничное настроение овладело всеми. В парадных комнатах усиленно топили, отчегно было невыносимо жарко. Вдруг у парадной двери послышался шум, топот, толкотня. Постучали:

- Хозяюшка! Разреши порождествовать?

Пятеро ряженых и одна девочка-подросток в ярких нарядах: атласных лентах, цветастых кашемировых платках с кистями и густо намалеванных щеках пропели здравицу, чем сразу же расположили к себе. По распоряжению Прасковьи Ивановны им велено было войти и с клубами морозного воздуха, приплясывая и приговаривая, они ввалились в прихожую. Все дворовые скучковались, образовав полукруг, с любопытством разглядывали вошедших.

- Ваня! Иван Гаврилович! - крикнула Прасковья Ивановна. - Оставь-ка дела на час, к нам ряженые.

Иван Гаврилович поправил пенсне, одернул жилетку.

- Приведи-ка, Прасковьюшка, детей. Они должны знать и чтить русские традиции. Он поклонился на их повторное приветствие, широко и весело улыбаясь.

Шестеро из восьми большого семейства Радиных прижались к матери, получая из рук самой пышногрудой казачки подарки в виде сусальных петушков.

- А где ж Алексей? - спросил Иван Гаврилович.-Алексей!-повернувшись в сторону двери крикнул отец.

Яму чой-то нездоровится,-ответила домработница, еще ранее посланная собрать детей.

- Ну, после зайду к нему, - ответил Иван Гаврилович. - Начинайте, дорогие гостюшки.

- Рождество твоё, Христе боже наш…- запели вошедшие.

После поклонов и новой здравицы хозяину и хозяюшке, ретивая чернобровая казачка красивым речитативом выводила:

Как на речке, на Ердане

Тихо вода стояла,

Там Божия мать сыночка рожала.

Родивши,

В Ердани купала,

Искупавши,

Черным шелком всповивала.

Исповивши, Иисусом называла…

Девушка пела, а другие изображали то, о чем рассказывалось в песне. Потом водили хоровод, разыгрывали шуточные сценки, плясали и пели частушки под балалаечное треньканье молоденькой, но егозливой девчушки.

Я надену перемену.

А ты, милый, примечай:

Желта блузочка - измена,

Черна блузочка - печаль.

Прасковья Ивановна подала знак Анне, та вынесла на серебряном блюде несколько пятидесятикопеечных монет и раздала рождествовавшим. Прасковья Ивановна самолично вручила серебряный рубль очаровательной певунье, у которой был красивый альт.

Алешка слышал, о чем пели, но ни песни, ни запахи, лившиеся потоком из кухни - ничто не радовало мальчика, наоборот, они его раздражали.

- Ну что, сынок, с тобой? - отец приложил ладонь ко лбу и отдернул. - У тебя ж температура! Очень высокая температура!

- Обеспокоенный, Иван Гаврилович побежал в аптеку, набрал лекарства. Мальчику дали какие-то порошки.

- Вот, Пашенька, - сказал он жене, - через три часа пусть принимает их, - показал на тумбочку. К голове - холодный компресс.

Прасковья Ивановна положила на лоб сына смоченное полотенце. Ночью он бредил. Мать не отходила от кровати. Наутро температура оставалась столь же высокой. Ничто не помогало. Еду мальчик отвергал. Он досадовал от одного упоминания о ней. Просил воды и больше ничего.

Иван Гаврилович разрывался между аптекой и сыном. Он пробовал то одно, то другое. Все безрезультатно. Мальчику становилось все хуже.

- Ваня! - взмолилась Прасковья Ивановна, - ты же врач. Неужели ученые ничего не придумали от скарлатины? Иван Гаврилович решил срочно ехать в Екатеринодар, чтобы проконсультироваться со специалистами, а потом на поезде, курсировавшем до Кавказской и состоявшем из трех вагонов, поздним вечером прибыл в станицу.

- Из столицы Кубани он привез сыворотку и шприцы. Это было совершенно новое лекарство, ещё мало опробованное. Отец шел на риск впервые в своей практике.

Алеша уже с трудом дышал и постоянно плакал. Он видел, как отец в блестящей кастрюльке кипятил какие-то иголки, похожие на грамофонные, и бросил туда металлический патрон. Вставил пинцетом иглу в этот патрон, проткнул иглой верхнюю часть пузырька и втянул жидкость.

- Ну, сынок, - произнес дрожащим голосом, - теперь придется немного потерпеть.

Положил сына на живот, приказал Прасковье и прислуге крепче держать мальчика за руки и ноги. Смазал йодом под лопаткой и, оттянув кожу, всадил иглу. Страшная боль пронзила все тело. Алеша неистово закричал, стал дергаться, но его удержали. Сыворотка была медленно введена. Иван Гаврилович, вспотевший и обессилевший, упал на стул и заплакал, чего за ним раньше не замечалось. Он всю ночь просидел у кровати сына. Сначала мальчика знобило, его укрыли одеялами. В носки насыпали горячий песок и приложили к пяткам. С середины ночи Алешка взмок. Убрали лишние одеяла. Мальчик крепко заснул. Иван Гаврилович несколько раз подходил и прослушивал пульс. Дыхание спокойное, пульс нормальный. Он часто вытирал пот со лба и шеи сухим полотенцем. Сын спал, он ничего не чувствовал.

Под утро мальчик проснулся. В голове уже не шумело. Повернул голову. Услышал за окном щебетанье воробьев.

- Хочу есть, - попросил он. – Анна засуетилась, забегала. Разогрела и принесла борщ. Поел он его с аппетитом. Отец рекомендовал много не давать, хотя Алеше хотелось еще. Мальчик запил компотом и снова заснул. Просыпался несколько раз. Поест немного, и его снова одолевал сон. Ослабленный организм восстанавливался. Через два дня Алеша уже встал на ноги, но шаги были неуверенными и долго на ногах держаться не мог-часто садился и подолгу лежал. Только через неделю окрем и мог выходить на улицу. Эпидемия отступила. Иван Гаврилович после этого внедрил новый метод лечения, и смертность в станице пошла на убыль. Люди вздохнули с облегчением, а имя лекаря зазвенело в ближайших станицах и хуторах.

Глава 9

Пыльная буря

Весна, казалось, задержалась где-то там, за увалами. Был денек в конце февраля, многие сажали картофель, но подул холодный пронизывающий ветер. Ветер нудный, бесконечный, усиливающийся. В воздухе кружили частицы самого лучшего в природе гумуса. Его тоннами поднимало вверх. Сливаясь с облаками, эта масса представляла грозовые тучи, гонимые неведомой силой. Сдержать такую мощь могли деревья. Цепляясь за ветки в садах и терновниках, струи чернозема стекали по стволам фруктовых деревьев, ложились между лип, ясеней, акаций, образовывали сугробы бесценного слоя.

Люди выходили на улицу, плотно укутав рот и нос. Не было малейшего зазора, куда бы ни протискивались пылинки.

- Дети! – говорила мама, собирая вокруг себя своих младших, - в школу никто не пойдет, занятия отменены.

- Урра! - кто-то выкрикнул, но его тут же осадили.

- Не уракайте, - урезонила Прасковья Ивановна. - Видите, что делается на улице. Черная буря! Она страшнее любой стихии. Даже здесь, в ваших комнатах, где плотно закрыты все форточки, присутствуют мельчайшие пылинки, они попадают в легкие. Оденьте повязки!

- А я думаю, что это похрустывает у меня на зубах? - робко произнесла Маша - старшая .

- Чаще полоскайте во рту, - давала наставления Прасковья Ивановна.

Прислуге она приказала заклеить любые щелки на окнах и задрапировать шторами.

- Проводите влажную уборку каждые два часа!-приказывала Прасковья Ивановна.

Дети в это время рисовали, конструировали. Девочки вышивали, играли в «города». Их учили кулинарному искусству. Они не скучали, поглядывали через стекла, но там было темно.

Много бед натворила буря. Три недели беспрерывного ураганного ветра при минусовой температуре. Оголились поля, уничтожены озимые. Хаты замело, словно пеплом Помпеи. Люди отгребали, делая проходы в сыпучей массе. Погибло немало скота. В разделанных тушах обнаруживали спрессованную смолистую окаменелость. Масса людей страдала туберкулезом. В большом хозяйском дворе Радиных ни коровы, ни свиньи, ни птица - не погибли. Дощаные стойла, а также сараи, где хранились запасы сена и другие корма, обтянули брезентом. Всей живности часто меняли воду. Животных чистили, мыли, полоскали рот, чаще, чем обычно убирали в хлеву. На ноздри одевали марлевые повязки. После отела телятам отвели одну из комнат в доме, где выпаивали их процеженным молоком, профильтрованным по нескольку раз.

После того, как улегся черный смерч, еще несколько дней солнце не могло пробиться к земле, мельчайшие взвешенности, как пушинки висели в плотных воздушных слоях. Серо-желтое размытое солнечное пятно напоминало о дне, который был похож на вечер. Ночь представляла черный матерчатый креп. Очистив и отмыв окна и классные комнаты, школа приняла своих питомцев. Пропущен целый месяц занятий. Шатовы и Игнатовы тискали Алешу Радина, удивляясь тому, как за это время каждый из них повзрослел, изменился.

 

 

Глава 10

На изломе времени

События начала 20-го века в казачьей станице разворачивались бурно и скоротечно. Воздух пропитан духом свободомыслия, пресекаемого новыми властями. С каждым годом этот дух свободы становился гуще и свирепее. От бывшей власти, как от пирога, срезали верхнюю, самую яркую и наиболее значимую часть. Уничтожали его основу.

Еретические мысли Льва Николаевича, опубликованные в петербургском журнале «Жизнь для всех», по железной дороге доехали до станицы. Молодой журналист, работавший телеграфистом, читал вслух своим единомышленникам письма Толстого. Вместе сочиняли сценки на жизненные темы, высмеивая недостатки, бредили новыми веяниями. Волна за волной это новое вбивалось в умы, прежде всего, - иногородних, пока не дошел слух о захвате власти в Питере и в Москве. Двое железнодорожников совершили вояж в Москву и вернулись с декретами советской власти. Только что избранного атамана Дахова заставляли передать бразды правления Совету бедноты. Казаки уперлись. Пришлось ревсовету обосноваться напротив, где мельница. Люди не знали, к кому обращаться при решении вопросов, то ли к Правлению,еще не скинутого атамана, то ли к большевистскому Совету.

Радины продолжали жить своей размеренной жизнью. Семья увеличилась до десяти человек. Сын Алексей учился в Екатеринодарской гимназии, готовился к выпуску. Он хотел стать таким же знаменитым доктором, как его отец. Иван Гаврилович радовался и поддерживал стремления сына. Как-никак росла достойная смена. Самому-то перевалило за пятьдесят.

- Как успехи, сын? - спросил отец, когда в очередной раз перед экзаменами Алексей приехал домой.

- Ты-то не участвуешь в революции? –как бы ненароком поинтересовался Иван Гаврилович, наслышанный происходящими выступлениями в Екатеринодаре молодежи ремесленных училищ и железнодорожного депо.

- Что вы, папа. То белые агитируют, то красные. Я им отвечаю, что я доктор и в политических событиях не участвую. Люди нашей профессии должны быть нейтральны к любым переменам.

- Как правильно мыслишь, сынок. Вот и в станице начали стрелять и резать. Не понять, кто за кого. Казаки плюют на голытьбу, не отдают власть, - поддерживают Лавра Георгиевича Корнилова. Весь состав станичного духового оркестра и часть казаков отправились в Новочеркасск для пополнения казачьих отрядов.

- Иван Гаврилович! Привезли раненых, просунув голову в дверь, умоляюще произнесла медсестра.

- Вот видишь, что делают! - неизвестно о ком сказал Иван Гаврилович. Прерывая разговор с сыном, фельдшер выскочил на улицу, на ходу одевая халат.

Вереница подвод: бидарки, двуколки, телеги скучились у лазарета. С трех верховых лошадей снимали окровавленных стонущих казаков.

- Туда, туда, - замахал руками Иван Гаврилович, - везите в больницу, у нас нет коек, лазарет забит. Приму только легко раненых. - Голубушка Евдокия, перевяжи хлопца, - кивнул в стороны медсестры, - изойдется кровью…

Худенький, с жиденькой бородкой и черными усами, доктор метался от одной телеги к другой.

- Быстрее, голубчики, быстрее, - отдавал он приказания.

- Туже перехватите рану, туже!

Пятерых уложили на кушетки, принялиь за нелегкую, но столь необходимую работу. Около двадцати человек с пулевыми ранениями, колотыми и рваными ранами.

- Потерпи, браток, - успокаивал Иван Гаврилович совсем молоденького еще паренька.-За какую веру,голубчик, воюешь,- как бы сам с собой разговаривал он, обрабатывая марганцовкой рану.

- Как же они тебя исполосовали. Йодом только вокруг раны. Подержите-ка покрепче этого хлопца.- перейдя к другому, решительным тоном командовал доктор. – Он сжал рану, обезболил, большими стежками сшил шелковой ниткой два глубоких рассечения на лопатках, раскроенных саблей до кости, санитарам приказал отнести в лазатет на той же кушетке. Куда положили перевязанного, бледного , с потрескавшимися губами, часто терчющего сознание. Ему подносили ватку, смоченную в нашатыре, натирали им виски и подносили к ноздрям. Казалось , что могучий казак дремлет. Вел себя спокойно, не бредил, как другие.

Подвозили не только казаков, но и красноаврмейцев.

Крики, стоны. «Пить, пить, пить!», - неслось по лазарету.

Раненые прибывали вплоть до самой ночи.Часть подвод направляли в больницу Все, какие были комнаты и комнатки, забиты плачущими, ругающимися, стонущими. Нянечки, санитары падали от усталости. Иван Гаврилович на ночь оставил дежурить сына.

- Как хорошо, что ты приехал. Вот это самая лучшая тебе практика. Надо спасать людей. Говорят, погибло более ста человек.

Глава 11

Трагические события

Топота копыт ещё не было слышно, зато шлейфом к небу уходили клубы серой пыли там, вдалеке, в самом начале станицы. Приближение буденновцев многие заметили издали. Спустя некоторое время головная часть войска втянулась в улицу Красную. Цокали копыта, скрипели повозки. Колонна двигалась вдоль речки Соловейки .

Буденный остановил лошадь, чуть не сбив какую-то женщину. Одной рукой она поправляла платок у подбородка, испуганно вращяя зрачками. Прядь серо-белых волос выбилась с одной стороны, прикрывая щёку. Это было дряблое одутловатое лицо с огромной бородавкой у губы, из которой торчали три длинные волосины, но что более поразило Буденного, это длинные редкие волосы на бороде, и он вспомнил Гоголя: «мужик это или баба?»

- Как зовется станица? - спросил всадник с длинными смоляными усами.

- Так ить - Северна, - ответила баба, еле удерживая пальцами полные ведра воды.

- Значит, это - Северная? А кто в станице главный?

- Поди атаман.

- Какой атаман? Что, здесь нет советской власти?

- И хто их разберёть. Красны, белы, усяких понаехало.

- Ты, баба, того… Говори, да не заговаривайся, а то в ведре и захлебнёшься. Где этот атаман живет?

- Налеву надо свернуть, тама и Правленне.

- За мной! И командир увлек за собой человек пятьдесят.

Снова клубы пыли скрыли хаты, утонула в них и баба, переходившая дорогу. Топот копыт заставил высыпать на улицу весь состав местного Совета во главе с Коробковым, недавно избранным сходкой бедноты.

- Ты что ли атаман? - обратился к нему боец лет тридцати пяти , перепоясанный крест накрест ремнями.

- Я - Коробков, председатель сельского Совета.

- А мне сказали, что тут правит атаман?

- Атаман передал мне свои дела.

- Мирно, что ли? Вы его не повесили?

- Что вы, тогда бы меня повесили. Он уважаем всеми.

- Ну да ладно. Классовый враг не может быть «уважаемым». Ваша либеральность приведет вас к гибели. Жестче надо, жестче! Больше уничтожим , вам больше достанется. В директиве реввоенсовета прямо указано, что казачество – наш злейший враг и он должен быть разбит. Видишь в черкеске,- стреляй в него, руби саблей!

Буденный спрыгнул с лошади.

- Идем, «погутарим», как тут говорят. - Вижу, что станица живет богато. Сады, огороды, подворья. А у нас еды нет, лошадей. Вот вам приказ: Именем революции изъять у казаков провиант и лошадей. И не церемониться, корниловских пособников давить как клопов, а мы вам поможем. Мои бойцы скоро начнут подвозить фураж и прочее. Готовьте подводы и пятнадцать верховых лошадей. Это приказ! За саботаж - сами знаете что. А пока дайте списки зажиточных казаков и скажите, где тут аптека.

Коробков, трясущийся и побледневший, еле пролепетал: «Напротив…»

Радин минут пятнадцать уже стоял на порожках своей аптеки и наблюдал за тем, как гарцевали лошади там, у станичного Правления, с минуты на минуту ожидая непрошенных гостей.

Вскоре невысокий коренастый наездник бойко всунул ногу в стремя, взлетел над седлом, пришпорил лошадь, и она рванула вдоль дороги. Ребятишки, глазевшие на всадников, влезли на забор, боясь, чтобы их не затоптали.

Через минуту десятка два красноармейцев спрыгнули с лошадей, привязали их к изгороди рядом с аптекой.

- Командарм Буденный, - отрапортовал подъехавший, - а вы - аптекарь?

- Да, Радин.

- Так вот, Радин, примете раненых и окажете помощь, - он отбросил руку в сторону подъезжающих.

Иван Гаврилович, предупрежденный атаманом Даховым, освободил одну их процедурных комнат, поставил туда шесть топчанов, накрыл их белыми простынями, подумал: «Год назад принимал раненых и вот снова…»

- Вносите, - сказал Радин, - Сестрички, обработайте раны и перевяжите.

Бойцов оказалось восемнадцать человек. Пришлось отдать две комнаты своего личного жилья.

- Гражд…товарищ командарм, - произнес Радин, обращаясь к Буденному, - может, лучше раненых оставите у нас? Их транспортировка невозможна. Мы их подлечим, а через десяток дней они снова будут в строю.

- Посмотрим, - неопределенно ответил Буденный.

- Лучше соберите нам медикаменты, какие есть, они нам необходимы в данной ситуации. Мы испытываем большие трудности в лекарствах и перевязочных средствах.

- У нас лишних нет, как бы оправдываясь спокойно произнес Радин.

- Как нет! – вспылил Буденный. - А эти? - он резким движением сабли чиркнул по деревянной и стеклянной поверхности трех шкафов, заставленных флакончиками и разными бутылочками. Сабля оставила след . словно кровавая жилка на теле. Шкафы пошатнулись , но не упали. пошатнулись. Бутылочки зазвенели.

- Болотин! - крикнул в открытую дверь, - забирай все это в пользу революционных солдат.

Розовощекий хохол совсем еще молоденький будто этого и ждал, стоя у дверей. Он пронесся мимо фельдшера, вытряхнул на пол из деревянного ящика какой-то отработанный хлам и огромной ладонью стал без разбора сгребать в ящик все, что стояло на полках. Раздался звон разбитого стекла Радин побледнел:

- Что вы делаете? Чем я буду лечить ваших солдат?

- Молчать! - гаркнул Буденный.

На шум вбежала молоденькая санитарка Лида Семенова.

- Боец! Это же лекарства! Так нельзя! - она ухватилась за ящик и дернула на себя. Болотин этого не ожидал и выпустил из рук уже наполненную ёмкость, Буденный резким размашистым движением ударил девушку кулаком наотмашь. Та отлетела в сторону, ойкнула, ударившись о косяк двери. Белая косынка сползла набок, и по ней стало расползаться багровое пятно. В это время к Буденному прибыли с докладом о количестве отобранных лошадей, тачанок, седел. Приняв доклад, он вышел.

Отставив в сторону ящик, выпавший из рук девушки, Болотин поволок её, бессознательную, по коридору на улицу. Через две минуты раздался хлопок, и все погрузилось в тишину.

В ординаторскую вбежало ещё несколько красноармейцев, они полностью очистили помещение: забрали бинты, вату, нашатырь, шприцы - все, что могло пригодиться и что, по их мнению, означало «экспроприацией». Они даже не заметили лежавшего в углу рядом со стулом полкового фельдшера.

Глава 12

Участь Семёна Сердюченко

В Москве и Питере лютует ЧЕКА. На Кубани конные разъезды устроили настоящую охоту на казаков. В каждом они видели злейшего врага. Врывались во двор или хату и, если видели на казаке хотя бы папаху, не говоря уже о черкеске, - рубали шашками. Молодые парни и бывалые казаки затаились по подвалам, в камышах, на потолках. Красные берегли патроны, и там, где нельзя было достать саблей, применяли винтовки. Если находили молодых от шестнадцати до сорока лет, сначала хлестали плетьми, потом связывали и сгоняли на площадь перед закрытым храмом.

Церковные колокола молчали. Пока Буденному было не до церкви. Надо запастись провизией, фуражом, лошадьми. Заодно пополнить ряды новобранцами и посчитаться с казаками. Искали атамана Дахова, да найти не могли. Дахов знал, что Радин Иван Гаврилович тяжело болен после разгрома его аптеки. Он получал сведения о его состоянии здоровья через сына Ивана Гавриловича Алексея. В станице, в её разных местах, трещали одиночные выстрелы, порой истошные вопли баб, ржанье лошадей. Не раздавался детский смех. Люди боялись пускать детей на улицу.

Сердюченко Семен, испытывая семейные трудности, огородами пробирался к своему тезке Волобуеву на край станицы. Полы суконной казачьей одежды цеплялись за прилипчивые кукурузные листья, мешали ему двигаться. Он хотел с Семеном Панкратовичем обсудить дальнейшие действия смещения Совета. Сюда, на окраину станицы, стекались казачьи силы. Вдали от центра вечерами принимались судьбоносные решения. Власть Совета во главе с Коробковым была непрочна, могла пасть в любое время. Налет Буденного спутал планы. Надо было как-то сохранить непримиримое казачье ядро, на которое началась охота. Но казаки оказались хитрее, они уходили балками, оврагами под прикрытием темной ночи туда, к Дону, в Добровольческую армию генерала Корнилова.

- Что-то тихо и мирно здесь, - подумал Сердюченко. - Сейчас поверну за эти акации и незаметно перейду дорогу. Там - хаты Волобуевых. Разросшиеся толстые и ветвистые деревья заслоняли видимость спереди. Семен сделал два шага , выйдя из густых запрслей деревьев и обомлел. В пяти шагах заметил двух всадников. За ними - груженая подвода и ещё пятеро верховых.

- Стой, стервец! - направил на него карабин тот, что был справа и ближе к нему.

Казак понял, что сто?ит ему сделать лишнее движение - получит пулю. Остановился. Красноармеец спрыгнул с лошади, скомандовал:

- Саблю!

Сердюченко покорно отстегнул ремень и протянул её, заправленную в ножны.

- Руки!

Задержанный повернулся спиной и скрестив руки за спиной. Парень в буденовке поясным ремнем, сдернутым с пленника, перетянул руки крест накрест несколько раз, туго притянул к последнему отверстию ремня, просунул туда металлический язык. Саблю кинул другому, сидящему на лошади.

Из груженой повозки достали бечеву, обмотали Сердюченко вокруг туловища, привязали сзади шарабана. У православного храма, что в центре станицы, повернули вправо на центральную широкую дорогу, которая шла на юг, на подъём. Шарабан влился в общий строй черных папах. Казаков, старых и молодых, гнали в сторону ссыпок зерна. Из задернутых шторками окон высовывались лица женщин, молча провожающих своих мужей неизвестно куда . Там, впереди, уже слышалась пальба. Близко никого не допускали. Даже спустя два дня стояло оцепление. Казаки крепкие, здоровые, молодые сгинули навсегда. Их и после никто не мог найти. Лишь сгустки крови у кирпичной кладки ссыпок вдоль стены, испещренной пулями. Куда девали расстрелянных, никто не знал. Их и похоронить-то по-человечески не могли. Люди всюду искали, да красногвардейцы не оставили и следа. Жена Семена Сердюченко случайно нашла папаху своего мужа, рассеченную надвое, придавленную кирпичами упавшими на неё обрушнной стены, не выдержавшей пулевых ран.

Глава 13

Старый казак

Станица вжалась, обезлюдела, умолкла.

Казалось, сама природа не желала мириться с происходящим. Небо грустное, безрадостное. Сквозь истлевшие тряпки туч не пробьется никакой лучик. Вдали громыхает и поблескивает молния. Там, вдали, сполохи вырывают куски темных грозовых туч, словно очередную жертву. Порывы ветра поднимают дорожную пыль и перекатывают курай, словно мяч. Серая дорога. Серое небо. На душе тревожно и пусто.

По улицам раздается цокот копыт да лай собак. Рыскают краскомы с десятком всадников. Они выискивают богатых казаков по адресам . Коли надоедает рыскать по множеству длинных и коротких улиц станицы, раскинувшейся на большом пространстве меж курганами, речками Челбас и Соловейкой и ринувшейся в степной простор, влетают в первый попавшийся двор где добротное подворье или дом под железной крышей.

Вламывались, никого не спрашивая.Обирали до нитки и грузили на подводы. Забирали упряжь , лошадей, волов. Если кто противился, секли розгами до полусмерти, а то и пристреливали на месте.Психология босяков, отравленная пустыми лозунгами , стравливала поколения. На краю одной из улиц приглянулось несколько близко стоящих хат в едином огромном дворе. Важно гребут землю куры, по улице выхаживает большое стадо гусей. В загоне пять коров, визжат поросята. Всадники спрыгнули с лошадей, привязали их к решетчатой изгороди, открыли калитку. Навстречу им вышел косоглазый крепкий мужик лет пятидесяти в синих шароварах и красной папахе.

- Семен Волобуев? - спросил рыжеволосый красногвардеец с синими ромбиками на кончиках ворота его гимнастерки.

- Я -самый Семен Панкратьич, - отчеканил мужик.

Красный командир заметил, что безбородый где-то воевал. От левого глаза шел шрам.

- Где это тебя?

- На войне, - ответил Семен Панкратьевич, иде ишо?

- За царя и Отечество? - ехидно спросил командир.

- За царя и Отечество! - с гордостью ответил Семён.

- А теперь кому бьешь поклоны?

- Господу Богу, чтоб Отечество уберечь! - вызывающе произнес он.

- Что, не мила тебе советская власть?

- Как знать, - уклончиво ответил Семен. - Ужо не знам, кака она, нова власть буде.

- Да такая. У вас заберем и отдадим народу.

- Эт какому такому народу?

- Бедным. Бедноте.

- Лоботрясам и бездельникам чё ли?.. Вишь, у меня двор полон худобы. С утра до вечера гну спину, чтоб кормить свою семью. А имя подавай готовое.

- Что-то ты больно разговорчив. Нам надо армию кормить, чтоб тебе спокойно жилось.

- Дык я и так живу тихо - мирно, никому не мешаю.

- Ну, хватит. Придется поделиться добром.

Командир дал сигнал, махнув рукой, и бойцы начали рыскать во дворе.

- А это тебе наш подарочек, чтоб не стоял на дороге.

Рыжий опоясал Семена плетью вдоль спины. Казак ссутулился, но не издал ни единого звука, поплелся за хату, где в кучку сбились его жена и дети . Просил их молчать, чтобы эти изверги ни делали.

Один красногвардеец поймал стреноженную лошадь, убрав путы, запряг. Другой поймал гусей, связал их попарно и бросал в короб линейки. Двое других шныряли по погребу.

- О! Да здесь немеряные запасы солонины, варенья, меда, картошки и хлеба! - ликовали грабители, целому отряду на неделю хватит. Все составлялось и плотно укладывалось на воз.

Когда телега оказалась заполненной, двинулись в путь, всадники ускакали следом, никого не тронув, видимо, пожалев вояку.

- Богатая станица! Ух как богата! - восхищался командир. Это лишь с одного подворья, а их здесь сколько!

Как только за акациями скрылся последний круп лошади, вышел Семен за калитку:

- Чтоб на вас гром разразился, изверги треклятые! - Погрозил кулаком в оседающие клубы пыли.

Во дворе голосила Наталья - его жена, собирая разбросанные вещи и разную утварь:

- Гады ненасытные, шоб вас Бог покарал! И гусей, и курей, усё нехристи посбирали. - Шоб им подавицца!

- Хуч мы да дети оставси живы-здоровы, а то ишшо неизвестно, что в станице творитца, - продолжал ворчать Семен Панкратович, закрывая калитку и направляясь к подвалу.

- Ниче, мать, не усе унесли. Я имя приманку заготовил, оне и клюнули на иё. В подвале под большой кадкой с огурцами вход в нижний подвал, там у нас для сытной жизни хватить и на десять душ. На нас двоих да пятерых детей ста на целый год хватя. Бог даст, осенью запасёмся.

Глава 14

Светлый человек

Алексей Иванович Радин работал в аптеке и стал первым помощником отца. В Екатеринодаре он окончил гимназию, учился на фармацевта. В этот день принимал больных в соседней станице. Весть о «визите» Буденного прискакала и сюда, за десять километров. Всем существом чувствовал нехорошее. Оставив дела, пришпорив лошадь, помчался домой. Было совершенно тихо. Ветерок гонял створки распахнутой входной двери. За углом увидел край белого халата, потом окровавленный труп знакомой санитарки. Вбежал в лазарет. Сквозь толщу её уловил еле слышные стоны двух лежавших в крайней палате, туда он не спешил.

Двери всюду настежь, и в каждую из них он, заглядывая, бежал дальше. Наконец увидел отца:

- Папа! Папа! Что с вами?

Отец был жив, не ранен, но без сознания. На крик сына прибежала Прасковья Ивановна.

- Ваня! Убили! - заголосила.

Жив он, мам, - сказал сын. - Его надо перенести на кровать.

Чьи-то сильные мужские руки подхватили не столь тяжелое тело…

Сторож пустил атамана Дахова через аптеку. Буденновцы хотели учинить над ним расправу, но не нашли. В камышах и подвалах скрывались члены станичного Правления.

- Ну как там Иван Гаврилович? - поздним вечером атаман пробрался к Радиным.

- Плохо, очень плохо. Без сознания, - ответила Прасковья Ивановна. –Ох,гады,-произнес птпман. – говорят, чинили расправу совсем молодые.Молокососам, еще не способным созидать, дают безграничное право разрушать.

Алексей не отходил от отца. Дышал отец редко. На слова не реагировал. Сын понимал, что отцу не подняться. Никакие примочки не помогали. Глаза закрыты. Ближе к полуночи Иван Гаврилович скончался.

Вот что, - сказал атаман. - Через вестовых я тайно соберу Правление. Кажется, Буденный вышел из станицы. Да чего ещё ему здесь надо. Обобрал казаков, вычистил аптеку, загубил такого светлого человека. Надо достойно похоронить. Это наша святая обязанность. Встречусь с отцом Василием, настоятелем храма. Иван Гаврилович каждый праздник жертвовал на храм немалые суммы, отец Василий примет верное решение.

- Да, да, Сергей Дмитриевич, похлопочите. Я вся в растерянности, - тихо плакала Прасковья Ивановна, - такая беда. Вот горюшко-то. И хозяйство теперь на мне, аптека.

- У вас же Алексей, и о нем добрая слава.

- Алеше надо сдать последние экзамены.

- Это дело месяца-двух. А пока фельдшер Пронин поработает, - сказал Дахов и, попрощавшись, нырнул в омут ночи.

Ранним утром Радиных навестил отец Василий. Прислуга обмыла Ивана Гавриловича, переодела. Плотники к утру сколотили гроб, обили бордовым атласом. Он покоился, будто спал и готов встать, подойти к раненым, согреть добрым словом, облегчить участь.

Пономарь, пришедший со священником, запалил кадило. Отец Василий разложил церковные писания, приступил к отпеванию усопшего. Прасковья Ивановна вся в чёрном. Дети Ивана Гавриловича - девочки в черных гипюровых платках и шарфах. Сыновья - в черных рубашках. Сидели поодаль, пока совершался обряд отпевания. Отец Василий читал более часа. Раза четыре брал в руки кадило, обходил гроб, окуривая дымом тело усопшего.

После отпевания его пригласили в зал, чтобы в знак благодарности одарить подношениями, но отец Василий отказался:

- При жизни Иван Гаврилович много сделал для процветания храма, теперь мы обязаны похоронить его как истинного христианина, раба божьего.

С утра у дверей толпился народ. Пока шло отпевание, никому входить не разрешалось. Отец Василий отозвал в сторону Прасковью Ивановну:

- Голубушка, Прасковья Ивановна, был у меня Сергей Дмитриевич. Все казачество, станичное Правление, да и жители станицы пожелали, чтобы прах Ивана Гавриловича остался навечно на территории храма в суду, где кусты сирени. Первый настоятель лежит уже семьдесят лет. Решено рядом положить Ивана Гавриловича, под крылом нашей обители, тем самым мы воздадим хвалу человеку, снискавшему любовь и уважение. Всяк, приходящий в храм, поклонится его могиле.

. Так и поступили. До самого храма гроб с телом Ивана Гавриловича несли на руках. Траурная процессия растянулась на целый километр. Впереди шли дети и устилали дорогу ветками туи и цветами. Было необыкновенно тихо, только шелест ног и дыхание сотен людей. Скорбь необычайная, будто с Иваном Гавриловичем уходило что-то великое и невосполнимое .Когда гроб с телом опускали в землю, произошло всеобщее стенание. Плакали все от мала до велика . Бабы исходились криками, им вторили дети, старики молча смахивали слезы, отворачиваясь в сторону. После не только месяцы, но и долгие годы. Пока не разрушили храм , могила Ивана Гавриловича постоянно осыпалась цветам. Сторож и понамарь охапками убирали поздним вечером, а с утра люди приносили свежие. Никогда не было в станице столь уважаемого человека, со времени захоронения сигналиста царя Николая 2-ого Аулова Анисима, чей гроб был доставлен из Арзрума. Где шла война с турками. Его также похоронили близ храма более нового –храма Александра Невского, что в центре станицы.

 

Глава 15

Наступление на собственность Радиных

Алексей Иванович, сдав три экзамена, прибыл в родную станицу. Руководство аптекой и лазаретом перешло в его руки. Через год сместили атамана Дахова и установили советскую власть, которая косо поглядывала на личную собственность Радиных; их аптеку, лазарет, большой дом и двор, полный живности. Особенно домработников, которых «угнетали» хозяева. Затребовали отчет о том, что получают эти конюхи, повара и прочие работники. Допытывались о том. Что они получают за свой труд и получают ли?

Грамотная, образованная, но требовательная Прасковья Ивановна вела строгий учет всему, исправно и по труду платила. Все это записывала в журнал учета, но местной власти этого было недостаточно. Они придирчиво опрашивали всех, кто работал на Радиных. Никто из них не сказал чего-либо порочного в отношении хозяйки имения. Тогда прибегли к другому: собрали с каждого расписки о житье-бытье и круге обязанностей каждого. Жила и работала у них сирота Анна. Читать и писать не умела. Посадили рядом грамотного сторожа. Под диктовку составили документ.

Расписка

17 ноября 1927 года, станица Северная.

Я, нижеподписавшаяся гражданка Новикова А.В. даю расписку местному Совету в том, что я получила за прожитое время в качестве работницы в доме Радиных с 1925 года 15 мая по 1 января 1926 года 16 рублей, с 1926 года 1 января по 31 декабря 1926 за 25 рублей. С 1927 года с 1 января по 15 ноября 1927 года 30 рублей и сундук стольности, а всего 86 рублей (восемьдесят шесть руб.)

Одеждой, обувью и постельными принадлежностями пользовалась наромне с хозяйкой. Несколько разе предложено мне было заключение договора, но я все время отказывалась в виду того, что мне со стороны хозяйки было жить очень хорошо.

Я, Новикова А.В. к ним притензиев не имею.

По моей прозьбе писал М Фощенко.

В чем расписуюсь.

Так как никто из работающих претензий не имел, ревкомовцы перестали их беспокоить. Алексей Иванович женился, в его молодой семье родился сын Виктор. Старшие сестры и братья поразъехались. Большое хозяйство держать было не к чему. Оставили одну лошадь, корову и двадцать кур. В домработниках теперь было всего три человека. Прасковья Ивановна давно поняла, что рано или поздно руки новой власти дотянутся и до нее. Она поделила ценные фамильные вещи между детьми, наказав им употребить их только в крайней необходимости. Старшим детям она передала сразу, а младшим повременила, упрятав в надежное место, о котором знала только она сама.

Глава 16

Друзья

Крепкая дружба связывала Витька? Радина с братьями Игнатовыми: Ильей - колобком и Митяем, которые жили недалеко от Радиных. Первоклассник Николенька и шестиклассник Федька Шатовы - на краю станицы. По пути в школу они подходили сначала к аптеке. На крыльце их ждал Витёк. Вызывали Игнатят и всей гурьбой направлялись в школу, что стояла на горе у подножия кургана. На кургане теперь устроили погост. И, часто выглядывая в огромные школьные окна, видели, как кого-либо хоронят: в раскрытые форточки окон доносились траурные мелодии и причитания.

В школу обычно не спешили, останавливаясь на деревянном мосту у речки.

- Глиди, глиди, караси ряску жуют, - восхищался Митяй.

- Тише, не пугайте!- Стараясь не шуметь, осторожничал Илья-колобок.

- Какие большие, вот бы крючок им чичас подсунуть! -радовался Федька.

- Думаешь, клюнули бы? - вопрошал самый младший Николенька Шатов.

- Ряска - их любимое лакомство, - утверждал Витёк со знанием рыболова.

- Ну, хватит. Слышали звонок? Бежим! - И Витёк первым устремлялся в гору, размахивая холщовой сумкой, которую потом перекидывал через плечо и мчался, обгоняя других.

Длинное кирпичное школьное здание на полутораметровом каменном фундаменте строилось на средства зажиточных казаков для обучения казачат. Сначала оно было двухклассным училищем. Теперь в нем все вместе: девчонки и мальчишки, дети казаков и иногородних. Но дух свободного казачества присутствовал. Казачата постоянно держали верх над остальными. На переменах и после уроков случались частые стычки.

- Что, опять Жидков? - спрашивала мать Сашки Карагодина, показывая на синяк под глазом.

- Как одолеешь такого, - отвечал Сашка. - Его дружки встают в круг и наблюдают, как он мутузит нас, и Пилюге досталось, и Головину.

- Вот ирод, управы на него нет. Пойду, пожалуюсь директору, он их быстро усмирит.

- Что ты, мам, не надо. Тогда нам совсем не будет житья. Когда-нибудь посчитаемся.

На этом все и кончалось.

А вот казачата Шатовы жили мирно, дружили с Витько?м Радиным, хотя Радиных считали иногородними. Старшие Радины уже давно работали в станице Тифлисской и Краснодаре. Здесь с Прасковьей Ивановной оставался сын Алексей со своей семьей, сын Михаил и младшая дочь Надя. После гибели Ивана Гавриловича аптекой заведовал Алексей. Прасковья Ивановна была его правой рукой, особенно по части народной медицины, успевая заниматься шитьем. Большой сад пришел в запустение, да и от сада не осталось ничего. Его поделили на четыре части между соседями, у которых «не хватало своего огорода». Соседи считали, что Радины живут с роскошью, не по-советски и часто сигнализировали об этом властям.

Витёк с братьями Игнатовыми часто уходили на край станицы к Шатовым. У них раздолье. Улица широченная. Там они гоняли мяч, любили качели. Посреди улицы высокий столб, наверху железное колесо от тачки. В середину колеса вбит толстый штырь. Колесо свободно вращается вокруг оси. От колеса спускаются четыре длинных каната. Канаты оканчиваются большой петлей, куда вставлены дощечки. Четверо садятся на дощечки, как на стул, держась за канат. Одни сидят, двое бегают по кругу, раскручивая колесо. Колесо вращается, все четверо, носками ног касаясь земли, отталкиваются, убыстряя движение, поочередно взмывают вверх метра на четыре от земли, словно птицы в свободном парении. От скорости прерывается дыхание, радость наполняет грудь. Когда улетают вверх, то хаты кажутся маленькими. Люди на огороде - букашками. Как хорошо! Сказочно! Думалось, что кто-то невзначай вылетит из сидушки и улетит туда, к белым сугробам туч, к нежному солнышку!

В этот день кружились недолго. Серое небо надуло щеки дождевыми тучами.

- Сорванцы! - кричит Прокопий Шатов широкоплечий коренастый мужик своим сыновьям, - хватит шляться, вишь, туча! Не ровён час ливень сорвется! А ну домой!

Витёк Радин с Игнатовыми рванули бегом по улице. Капли дождя сыпали сначала редкой «пшенкой», потом «пшеницей», и вот зашлепали «кукурузными» дольками. Бежать становилось труднее. Дорога набухала, как тесто на опаре. Бег сменился ходьбой. По улице устремились ручьи, дождь усиливался. Дети, сбросив обувь, мокрые, грязные, еле добрались до дома.

- Иде ж тоби носило? - бранилась Наталья Игнатьевна, - стягивая с сына прилипшую к телу одежду и заворачивая в простыню младшего Илью.

- Я уся извелась, акаяннай. Застынешь. Глиди, чё творицца на дворе, а оне задумали играться, - ругала мать братьев Шатовых Федора и Николеньку.

Виктор, прибежавший домой, взглянул в окно и ужаснулся. Ещё немного, и его несло бы по улице в этом клокочущем потоке, так разбушевалась стихия. Он поел, упал в кровать и вскоре заснул под такую сладостную музыку дождя ,-он всегда любил дождливую погоду.

Николенька Шатов

Николенька Шатов (все домашние звали его только так) тоже сидел у окна и глядел на бушующие потоки, словно там, где-то в конце станицы открыли шлюз, и вода хлынула сюда, подступая к окнам. Потоки спешили, перескакивая один через другой, как мальчишки, будто им не достанется леденцов

Дождь шлепал до вечера, и вот яркие солнечные лучи окунулись в мутные потоки, которые умерили свой норов. На улицу выходить ещё опасно, и он сидел, подперев щеки обеими руками, думал ни о чем. Вдруг вспомнил, как его тетка Валя (она была старше Николеньки на восемь лет и училась в девятом классе). рассказала ему ужасную историю. Валя -невероятная фантазерка, и впечатлительный Коленька принимал её рассказы, словно, как события, вчера произошедшие.

- А знаешь, Николенька, - говорила она ему, - вон в той балке, что у вас за огородами, водится огромная щука, которая ночами выползает на берег и ест курагу, оттого щука красного цвета. А ещё в ко?панке, я сама видела, баранья голова с огромными рогами. Глубоко на дне лежит эта голова. Не каждый разглядит её, а кто увидит, станет счастливым и везучим человеком. Я видела, поэтому у меня учеба ладится и подружек куча.

Николенька дрожал от страха и прижимался к Вале.

Сейчас ему так захотелось увидеть голову, что рванул бы туда, но вода только спала. Грязь невылазная. Солнце жарит с особым усердием. Стоит паркота и духота.

- Мне бы эти, исправить нехорошие оценки.., - рассуждает про себя Николенька, - Его знобит, - Брр..., - ежится, руки подпирают щеки. Того и гляди сорвутся со щек и голова шмякнется на подоконник. Он представляет, как ту самую гадкую отметку несет вода по оврагу, она шлёпается в копанку, крутится в воронке, отталкивается от воды, взлетает вверх, а глазки у неё - две спелые тютинки, и: «Кра-ха-ха-ха-ха!..»

Он вздрогнул, будто вздремнул.

- Пойду. Все равно увижу барана?.

- Ты куды? - спросила мать.

- Так… Прогуляюсь.

- Слякотно, а он «прогуляюсь!» Сидел бы у хати, иде теплышко.

В ограде калоши заскользили, но он, держась за штакетник, добрел до загонки, где грунт не такой вязкий, где зеленеет и парит трава. Побрел к оврагу, цепляясь за поросли молодых акаций. Солнце краем уцепилось за горизонт, хочет спрятаться за раскидистыми ветками жерделы, словно играет с Николенькой в прятки.

Ко?панка находилась в конце огорода. Ему строго запрещали туда ходить, но он пошёл. Как только потеплело и прекратился ливень, отец ушел к Волобуевым играть в лото. Работать по такой погоде «какой дурак будет», вот и кучковались мужики, чем бы себя занять. Основные потоки прошли, оставив нагромождения веток и разного хлама. Вот и квадрат той самой ямы три на три метра, края зализаны потоками воды. Скользко, мальчик осторожно, мелкими шажками засеменил к кромке. В метре от воды он встал на четвереньки и пополз к краю. Отбросил в сторону кепку, придвинулся ближе, наклонился и заглянул в полированную поверхность. Глубина большая. Ему не терпелось увидеть барана?! Правда ли это? И он увидел голову с завитками рогов. Сердце мальчика забилось учащенно. Радостью наполнилось сердце.

- Я вижу её, вижу! Это правда! Я стану счастливым, исправлю оценки…

В это самое время ладони заскользили по кромке жидкого чернозема. Коленки, на которых он балансировал, стали , Николенька нырнул головой вниз. Он сумел развернуться и вынырнуть. Глотнул противной прохладной жидкости. Мальчик цеплялся руками за скользкую траву, за края ямы, но скользкая трава, перемешанная с разжиженной,словно студень землей, предательски выскальзывала из-под пальцев. Он барахтался в воде, звал на помощь, но никто не мог его услышать. Голос его с каждой минутой слабел, намокшая одежда с неимоверной с силой тянула вниз.

Глава 17

Ко?панка

- И куды ж он запропастивси? – бормотала сама с собой Нюся, мать Николеньки, готовя ужин. - На дворе темнотишша, а иво нелегкая нося!

- Об чём, мать, бормочешь? - спрашивает Прокопий, вернувшийся навеселе и довольный собой.

- Как об чём? Николеньки нетути. Говорел, прийду, как погуляюсь, и досе нет.

- Как нет?

Отец вышел во двор, покричал. Никто нигде не отзывался.

- Куды бросицца, в каку степ? - ещё более забеспокоилась мать.

Всю ночь не спали, ждали утра.

С рассветом, босая, мать с Федькой побежали к Игнатовым. Отец - к Радиным. Упросили братьев Волобуевых осмотреть окрестность. Те одели резиновые сапоги, наметили пути поиска.

Дошли слухи о том, что пять человек утонули во время бушевавшего ливня. Занятия в школе отменили. Илья - колобок, Витек Радин и Митяй из дома не выходили. Узнав, что пропал Николенька, они вместе с матерью и отцом Николеньки отправились на край станицы. У Нюси подкашивались ноги, Прокопий, поддерживая жену, успокаивал: «Ничево, не волновайся. Прийдем, а он, стервец, дома, кудыш ему девацца?»

- А ежели нету, что ж делать?

Прокопий не знал, что и ответить.

Витёк , поспешая за Федькой, видел, что натворила буря. Домам на прочном фундаменте - хоть бы что, а вот многие хаты подмыло. Особенно досталось пёханкам. Саманные свалились набок, у других серыми ребрами выступали акацины, сбитые крест-накрест. Видно было, куда доставала вода. Всюду торчали поломанные ветки . Фруктовые деревья пригнулись к земле, иные лежали, обнажив корни. Казалось, неведомый демон устроил погром , смешав палки, доски, щебень и деревья в грязевой каше.

У дома Шатовых сгрудилась толпа.

- Кажись нашёлся! - крикнул с огорода Жидков, который чутьем понял, куда мог уйти Николенька.

Все повернулись в его сторону.

- У ко?панки кепку нашёл, а самого нет.

Отец и мать бросились через огород к оврагу.

Погружаться в холодную воду никто не хотел. Кузьма Волобуев приказал старшему сыну:

- Давай-ка, Мишка, полезай.

Мишка невысокий, красивый упитанный паренек, сбросив с себя одежду, сначала спустил ноги, чтобы привыкли немного в холодной воде, заглянул в мутное чрево и опустился на дно. Голыми ногами он сразу нащупал утопленника, но сказать об этом рядом стоящим родителям не решался.

- Ну чиво, гвари. Чи есть там, чи нетути? - еле шевелила губами обессилевшая мать, которую держали под руки.

- Неужели ничего нет? - торопили другие.

- Ищу, - уклончиво ответил Михаил. - Дно заилилось.

Он стоял по горло в воде уже несколько минут, но холода не ощущал. Сказать, что Николенька здесь, не мог. Что станет с родителями? Да и долго стоять в такой воде опасно. Подозвал своего отца, шепнул Кузьме Семеновичу, чтобы тот каким - либо образом увел родителей Николеньки. Умудренный жизненным опытом, Кузьма Семенович, косой на один глаз, поковылял по протоптанной и скользкой тропе повыше на бугорок и громко так:

- Кажись, хтой-то к дому подъехал, привез Николая…

Мать, отец и молодежь бросились к дому. Как только они скрылись, Михаил погрузился в воду и поднял со дна тело мальчика. Он был словно живой, чуть с синеватым отливом. Те пятеро молодых ровесников Михаила бережно приняли тело. Освободили от куска глины, которую крепко сжимали руки мальчика, и положили на яркую,промытую дождем малахитовую траву.

Никто не мог понять, зачем в такую непогодь сюда пришел мальчик, чего ему здесь надо было? Только все четко понимали,что просто он сюда не мог придти, зная,каким впечатлительным и любознательным был Николенька Шатов.

Кто-то очень быстро принес из хаты покрывало, Николеньку бережно уложили на него и медленным шагом четверо парней . взявшись за углы ,понесли тело мальчика , огибая деревца,растущие вдоль огорода. Еще двое остались спешно засыпать землей довольно широкую и глубокую яму. Именно в этот самый момент они вздрогнули и на время прекратили работу. До их слуха донесся не плачь ,не стон, не стенания, а протяжный. казалось нескончаемый жуткий вой. Именно такой звук, могла издать волчица, потерявшая своего детеныша.

Глава 18

Как рушили храм,

и как погиб Илюша Игнатов

На толстых дубовых столбах через речку переброшен бревенчатый настил. Чтобы люди не спотыкались, в пазы между бревнами заложили солому, поверх которой насыпали землю, утоптали тысячами ног и поверхность теперь кажется цементированной. От моста идёт подъем в гору и сразу же открывается обширная площадь. Слева от неё двухкупольная церковь. Старый белокаменный храм с беленой оградой кажется еще более приземистым и согбенным.

Глуховатый звон колокол зовет к заутрене, но в этот теплый весенний день люди не спешат в храм. Большевики вели бешеную антирелигиозную пропаганду. Запугивали верующих, сжигали иконы, проводили митинги и собрания, потешаясь над церковнослужителями и их паствой. И все же еле заметные людские ручейки стекаются к храму. Сюда же стягиваются темные фигуры с баграми, кайлами, топорами и ломами.

Возглавляет темные силы коммунист Задонный, высокий, широкоплечий с крупными чертами лица, словно вытесанный из камня. Длиннорукий. Он заглядывал в лицо каждому прихожанину, тележным скрипучим голосом шипел: «Моли?тесь идолу в последний раз!»

Игнатова Надежда Степановна, глубоко верующая, не принимающая догм большевиков, строго соблюдала посты и церковные праздники. Даже в это смутное время в углу горели лампады, золотом отливали святые образа Казанской божией матери и Николая Чудотворца.

Связывая продукты в узелок, она торопит детей:

- Оболокайтесь живехонько, после службы будете пить кофа. - Идемтя. Говорять, седня последняя служба, и храма боле не будеть. Глядитя! Там поосторожней!, наказывает она Илье и Митяю. - Большевики шибко лютують, - и, как бы успокаивая себя: Детей не тронуть, не посмеють. А нам не привыкать. Как служба кончитца, так живехонько домой, завтрикать по-нормальному.

Илье двенадцать лет, Митяю - скоро пятнадцать, Он ровесник Вити Радина. У Илюши лицо и голова совершенно круглые,

в виде чугунка. Тонкие ручонки и тонкая шея. Крупные черные сверлящие глаза. Мягкие пушистые белесые волосы спадают на лоб и на шею. И не понять, где начинается и где его шея кончается. И была ли она у него? Голова сливалась с туловищем, удлиненным бревнышком, которое приставлено к коротким ногам. Так и крутилось на языке: « мальчишка - коротышка»

- Бегу, бегу! - одевая на ходу штаны, кричит Митяй, успокаивая Радина, уже долго ожидающего у порога. Впереди него в раскрытую калитку камешком, пущенным из рогатки, выкатывается Илья.

- Бум!.. Бум… - каким-то траурным звоном стонет колокол через редкие промежутки времени.Люди поспешают.

В храме тепло,/ уютно. Отец Евгений дрожащим голосом читает молитву. Горят свечи. Непонятная тишина, на лицах присутствующих тревога и ожидание чего-то недоброго. Никто не кашлянет, не высморкается. Казалось, люди бояnmcz дышать.

- Господу помолимся! - крестиncz отец Евгений. - Господи, помилуй, господи, поми-илуй, господи, помилуй нас!..

Люди вторят батюшке, припадая на колени.

- Мам, гляди - шепчет Илья. - Под сводом воробей. Откуда он залетел?

- Не знаю, видать, не к добру. Пойдем, сынок.

- Что ты, мам, служба-то не закончилась.

- Я от пайду, чой-то нехарашо мине, а ты уроди любопыдства побудь, прийдэшь с Митяем.

- Хорошо, мама, - ответил Илья и придвинулся к друзьям.

Через полчаса, когда служба подходила к концу, за дверьми храма послышалась громкая ругань. Кто-то вскрикнул. Батюшка остановил причастие. В это время Задонный с группой дружинников и депутатов Совета ворвались в храм.

- Кончай обманывать народ и грабить его! Проповедник нашелся! Именем Советской власти ты арестован. А вы, низкопоклонники, выметывайтесь отсюда, пока целы. Огольцы! Брысь! Туда же. Радетели Христа. Где ваш Христос? Нету ево! Есть мы - Советская власть, и этим опиумом больше не опоите народ!-орал Задонный

Люди отшатнулись к выходу и стали кучковаться во дворе храма. Орава налетчиков, бегали словно мыши от кота, шныряли по храму, срывая иконы, топтали их, плевали на них, матерились.

- Все в кучу! - орал Задонный.

- Хоругви, свечи, книги, - к алтарю. Поджигай!

Когда храм выдохнул первые клубы дыма, в дверях показался отец Евгений, бледный, трясущийся. За ним псаломщик и две монашки. Пинками их гнали к выходу.

- Н-ну, пошевеливайтесь, святоши! - \горланят активисты Крахмальный и Леднев, подражая своему вожаку. Священника и людей оттесняют подалее от храма.

Во дворе Задонный, забежав вперед, перегородил путь отцу Евгению. Красными дрожащими руками ухватился за серебряный крест настоятеля и с силой сдергивает с шеи. Цепь рвется, с шеи брызжет кровь.

- На колени, сволочь! На колени! Они перед тобой били поклоны! - и он описывает в воздухе трясущейся рукой круг, как бы сгребая людей в кучу. - Теперь ты ползай перед ними на коленях! А… не хошь! «Сын Божий»!... Крахмальный! Поставь его! Заставь!

Крахмальный, забежав с левой стороны, кулаком ударяет отца Евгения в лицо. Священник хватается руками за разбитую челюсть и откидывается назад. Две монашки подхватывают его под руки. Он устоял на ногах. Люди молятся, крестятся, плачут, умоляют мучителей отпустить батюшку с миром.

Леднев резким движением отшвыривает монашек по сторонам, Крахмальный прыгает на спину батюшке, как наездник на скаковую лошадь. Раздается злорадный мужицкий хохот. Священник падает на четвереньки. Бабы причитают: «Свет перевернулся… Господи, да чё ж это такэ?.. Мать Пресвятая Богородица, уйми этих нехристев и вразуми… И когда тако могло быть? Мало выпили казачьей кровинушки,принялись теперь рушить нашу веру! Изверги!.»

На баб шикали, матерились, расталкивали по сторонам. Храм, изрыгая клубы то черного, то белёсого дыма, ждал дальнейшей своей участи. Иногда из дымовой завесы появлялся золоченый купол, готовый белой чайкой взмыть в поднебесье.

В это время неожиданно раздался глухой удар главного колокола: «Ба-ам-м!» Потом снова: «Ба-ам-м!» Действо застыло свиным холодцом, замерло. Крахмальный опешил. На время оставил священника,замер, разинув рот.

Замешательство длилось две-три минуты.Колокол надрывно звал людей на помощь. Отовсюду бежали люди, скакали на лошадях, ехали, спешили на призывный тревожный звон. Это звонил хромой сорокалетний Тимошка. Он был сторожем и следил за чистотой территории. Тщательно выметал, а в распутицу мыл кирпичные дорожки. После службы обходил вокруг храма, собирая бумажки, ветки. Изумрудное травяное покрытие подкупало свежестью и ровной стрижкой косой. Он же и звонарь. Звонил в праздничные дни, короткими сигналами созывал певчих. Каждый раз регулярно отбивал в полночные часы. И ни разу не проспал. Его сторожка , где он спал и проводил все время своей жизни, состояла из двух комнат и складского амбара. Эти строения располпгалисьу входа в основные ворота храма. Территория двора обнесена изразцовой кирпичной кладкой. Тимошка нутром чувствовал беду. Он увидел людей с перекошенными злобой лицами. Поняв, что лопаты и ломы - к разрушению, вынес из складских помещений серебряную утварь, зарыл в глубине подвала, сверху завалив тряпьем. Замкнул все двери, незаметно поднялся на колокольню. Сверху наблюдал за происходящим. И, когда увидел истекающего кровью отца Евгения, которому он верно служил с первых дней Гражданской войны и на которого прыгнул Крахмальный, сердце у него не выдержало, он начал бить в набат.

- Действовать надо решительно –вспомнил Задонный. . Он вспомнил слова Ленина, когда на политзанятиях писал конспект: «Надо поощрять энергию террора.» И он стал командовать:

- Крахмальный! Заткни глотку колоколу!

- Леднев! Приступай! Распредели людей на несколько групп. Начинай с ограды!

Темный комариный рой ринулся крушить кирпичную кладку забора. Уже зияло несколько проломов. Человек десять, давя друг друга, протискивались наверх по узкой колокольной лестнице, остальные напирали снизу. Колокол ещё раз огласил станицу длинным дребезжащим звоном и смолк.

Стоявшие внизу наблюдали такую картину: на колокольне замелькали руки, ломики, ножи. Тимкина голова неестественно мелькнула в проеме. Потом услышали, как он вскрикнул - и больше ничего. Через десять минут возни наверху безжизненное, исколотое, растерзанное тело звонаря полетело на головы зевак и окровавленным куском шмякнулось на зеленый бархат травы. Толпа охнула.

- Чё возитесь! - снизу орал Задонный. - Колокол скидывайте, Колокол! Живее!

- Он на цепях, нужна пила по металлу.

Три человека сбежало по ступеням и унеслось в сторону ворот.

- Кресты, кресты! - словно «право руля» или «лево руля» - отдавал команды Задонный. - Не стойте. Верх! Потом - низ!

И вот сначала на одном, потом на другом куполе кресты согнулись. Их зацепили канатами и снизу человек двадцать, ухватив за концы, рвали по команде» «Раз, два, взяли!»

Вновь откликнулся колокол, как бы извещая о том, что он ещё жив. Жив! С подпиленной цепи эта громадина рухнула на свод, издала звон, словно прикусила язык.

- Скидывайте наземь!

- Узкий проем.

- Ломайте его!

Ломом разрушили и расширили проём. Кирпичи полетели вниз, народ отпрянул от храма. Кирпичи, сколотые ломами, сыпались сверху каплями крови, багровея у основания. Огромный колокол молчал, теперь он отчетливо виден отовсюду. Его подталкивали к краю бездны. Митяй, Витёк и Илья стояли в пяти метрах с правой стороны храма. Кресты давно подгнили и лежали просто на бугорках. Надписи о захороненных священнослужителях можно было прочесть на чугунных литых табличках, привинченных к дубовым крестам. Третья могила была ухоженной. По бокам дёрн, а сверху ровная каменная плита, примыкающая к каменному кресту из белого мрамора. Мальчики отошли в самое безопасное место. Колокольню они видели сбоку. Витёк с Митяем устали и присели на край надгробной плиты. Илья забрался выше, спиной опершись на массивный крест. Брат поворчал на младшего за то, что грешно подниматься на могилу, но Илья отговорился тем, что он только опирается на крест Мальчики зорко следили за происходящим. Вот главный могучий колокол на краю проема завис, готовый сорваться и устремиться на землю. Его потихоньку двигали ломами вперед. И вдруг, накренившись, медленно, как в пантомиме, всей своей мощью начал падать. И тут произошло непредвиденное. Колокол верхней своей узкой частью ударяется в прочную, выступающую колонну с правой стороны входа в храм, описывает дугу и летит на мальчиков.

- Бежим! - срываясь с места кричит Витёк.

Витёк с Митяем рванули в разные стороны. Илье-колобку некуда. Резко развернувшись вправо, он успел сделать лишь один шаг, как почувствовал, что край его пиджака широким карманом зацепился за ровный отполированный угол креста. Он дернулся, остановил на секунду взгляд на коротком слове темных букв, выступающих на белоснежном фоне «Радинъ» и больше ничего.

Двухтонная махина всей своей удесятеренной тяжестью пришлась как раз туда, где метался Илюша, ища спасения, .

Колокол ещё раз отозвался, чтобы навсегда занеметь, подмяв под себя невинную жизнь.

Витёк видел последние мгновения жизни Ильи, упал в траву и заплакал. Плакал, сотрясаясь:

- Илья! Илюшенька! Друг мой! Зачем? - бился в истерике, сознавая, что Ильи, его хорошего друга у него уже больше нет.Кричал в истерике Митяй,брат Ильи.

Люди сначала не поняли, что случилось. Колокол упал в кусты, которые закрывали видимость. Когда подбежали к кричавшему Митяю, который произносил имя брата, показывая рукой на колокол, ушедший одной частью в землю,. С одной стороны колокола белела подмятая и расколотая часть креста, с другой - торчала посиневшая рука мальчика. Только тогда люди поняли, что произошла жуткая нелепая трагедия.

Какая-то женщина истошно визжала: «Убили! Мальчонку убили! Детоубийцы!» - и грозила кулачком в ту сторону, откуда высунули свои головы не люди, не человеки, - христопродавцы, орлы - стервятники, только что справившие тризну.

***

«Пиршество» продолжалось еще долго. Отца Евгения, словно мешок с зерном, закинули в бидарку и увезли неизвестно куда. Потом рассказывали,что его расстреляли где-то за станицей.

Раздавленное тело Илюши - колобка часа два ещё лежало среди кустов, под притихшим колоколом. Обезумевшую от горя мать еле оттащили. Она старалась освободить хотя бы ручонку сына, бесконечно гладила её и целовала…

Церковь разбирали более двух недель. Битый кирпич и камни укладывали здесь же в дорогу. Целому кирпичу вели учет и увозили на телегах к строящемуся школьному зданию, в котором воспитывать теперь должны были по-советски. Безбожников.

За два года на всей территории России до основания стерли с лица земли более половины всех храмов разом, которые строились всем миром на святой Руси десятилетиями.

Глава 19

Забирать и конфисковать!

- Сегодня, на Совете рабочих и крестьянских депутатов, - начал свою речь председатель Совета, бывший отставной командир Красной Армии Ефим Костенко, - один вопрос: «Исполнение директивы ВКП(б) об экспроприации», об уничтожении кулачества как классового врага». Засуха поразила Поволжье, среднюю полосу России. У нас, на Кубани, все пожжено солнцем, нечем кормить Красную Армию. Революционные завоевания в опасности. Хватит нам терпеть у себя под носом жирных и довольных собой кровопийцев . Москва и Питер голодают. Надо раз и навсегда покончить не только с кулачеством, но и с середняками. Кто «за?»

Все двадцать пять депутатов подняли руки, до конца не понимая сути новой волны, накатывающейся на станицу.

- Как будем действовать, товарищ придсидатель? - робко спросил кто-то.

- Решительно и бесповоротно! Создаем тройки из самых стойких товарищей и действуем. Список я вам зачитаю. Во главе тройки – депутат, с ним по два активиста. Каждый получит бумагу, вот в этой папке. Показываете её, и от имени Советской власти экспроприируете (он споткнулся на трудном слове) имущество, скот, строения. Забираете, конфискуете.

- Зажиточных-то знам, а хто ш сиридняк? - был вопрос.

- Ищите зерновые запасы, муку, другие продукты. Находите, - вот вам и середняк. Принимать на склад поручаю Крахмальному.

- А як запротивютца?

- Для этого созданы политотделы, ГПУ, ЧЕКА. Помогут. В наших руках сила. Никуда не денутся. Раскулаченных свозить на станцию, товарняк ждет, через два дня отправка. Очистим страну от кулачья. Раздадим самым бедным нажитое грабежами, угнетением народа.

- Ух и здорово придумали! - воскликнул кто-то от нетерпения.

Костенко зачитал длинный список подлежащих раскулачиванию и высылке.

- Прасковью Радину?

- Як таку можно? Диты поуихалы.

- Дохтур с семьей и видна дивчина.

- Пушчай живэ.

- Домына у шести комнатив забраты, - молвил ретивый депутат.

- Братья Волобуи…

- Их не стоит трогать, скоро призовут в Красную Армию, - отрезал Костенко.

- Игнатовых, Даховых, Дробышевых?.. - Как гнид, к ногтю, . Жалость - удел слабых! Проявим пролетарскую решимость и беспощадность…

 

Глава 20

Серая тень Надёги

Ощетинилась станица, утонула в слезах и горестях.

Весть о раскулачивании проникала в семьи и хаты с такой скоростью, каким бывает яркий солнечный луч , который может протиснуться в самую узкую щелку. Мысли простых людей напряжены и работают предельно четко: куда и как спрятать основной запас - зерно. Закапывали в подвалы - находили. В стога с сеном - находили. В самовары, чайники и даже прятали на себе - в штанах и кофтах.

- Товарищ Леднев, - комбедовец обратился к руководителю группы. - К Трембовым заходить али нет?

- К почтальону, что ли?

- Сам он на почте, а жена и ребятишки в хате.

- А чем же кормит он свою свору? Надо проявить революционную принципиальность. Послабление, тем более жалость, -удел трусов и предателей,-говорил Ленин-цель оправдывает насилие.Не жалеть никого!.

Босые ребятишки высыпали во двор. Близилась осень. Шлепалась на землю курага. Дети собирали её, ели и укладывали на черепицу для сушки.

- Какое у нас зерно, вон кашу наварила и более ничего нет, - тряслась испуганная женщина, словно пригвожденная к кровати.

- Каша есть, значит, и зерно есть.

Леднев поднял её за кофту и отшвырнул в сторону. Она упала на пол рядом.

- А это что? - сдергивая одеяло, прохрипел он. На серой простыне одно к одному зернышку лежало пшеницы килограмма три, не более.

- В Сельсовет! - скомандовал Леднев. Трембача-трепача заберите с почты. Сговорились. Кашу им, а рабочий класс голодает. И он выбросил на улицу котелок с едой.

Плакали детишки, гнались за подводой, на которой увозили их мать. Чтобы дети не досаждали, стеганули плетью, и они растворились в клубах пыли.

Скороспелый суд определил Трембовым по десять лет каторжных работ. Детей забрала тетка в соседнюю станицу, у которой своих пятеро.

- Теперь к Матюшиным! Облеченные властью, комбедовцы вошли в азарт. Леднев - худосочный остроносый мужик бабской внешности. Одень на него платье - и не отличишь. От своей закомплексованности он готов был рвать на части всех, особенно мужиков.

- Ну и где же зернышко, граждане? - витиевато начал он обыск у Матюшиных, у которых восемь человек душ. Хозяин самолично отворил сараюшки, погребку, тумбочки, шкаф, сбросил на пол одежду. Комитетчики рыскали всюду. Острые пики впивались, казалось, в каждый квадрат земли. Так и ушли ни с чем, но чувствовали, что их провели. Думали, закопали под фруктовыми деревьями или в посадке. Зерна не было как ни старались.

Темной ночью Никифор Матюшин убрал на грядке часть зеленой кустистой петрушки, взял немного зерна и снова аккуратно посадил её на место. Под этой грядкой он спрятал пять мешков пшеницы, и никто, даже соседи не могли догадаться, как и чем живут Матюшины. Дети всегда сыты и не бродят тенью по станице, как Надёга Миленина, у которой пятеро детей пухли от голода. Она, еле двигая ногами, брела к братьям, надеясь, что те, более рачительные и запасливые, не дадут ей умереть с голода.

Высокий акациевый забор. Постучала в калитку. Огромный косматый пес ответил глухим редким лаем, будто удары в пустую железную бочку. Быстрой походкой, унимая пса, приблизились шаги.

- Хто тама?

- Это я, братик Еремеюшка. Христа ради, подмогни. Детки погибають, хуч кусочек хлебушка.

- Откель у нас, Надёга? Брат Трохим тоже приходив, у самого живот к спине прирос. Тут рыскала не одна троица. Нетути ничего. Шаром покати, ни грамульки. Хто б самому подал…

- Ну прости, братик, прости!

И серая тень сестры, перебирая руками по разросшимся акациям, словно лодка от причала, медленно поплыла в обратный путь,раскачиваясь из стороны в сторону.

- Хто был? - спросил Трофим, заканчивая сытную трапезу.

- Сестра Надёга, - ответил Еремей.

- Чевой-то?

- Еды просила, я казав, шо нету.

Чичас дай, потом повадитца, не выгонишь, да и пятерым ртам не заткнешь кусок мяса, там и соседи-голодранцы сбегутца.

- Шо правда, то правда, - ухмыльнулся Трофим. - Успели мы, брат, корову прибрать к рукам, пока гэпэушники не добрались до нас. Надо б хорошохонько схоронить, а то обох упекуть.

Обмакивая большие куски говядины в соль, заворачивали в лоскуты брезента. Перетянув потуже кожаными полосками, отбрасывали в сторону: один - в правую сторону, другой - в левую .

- Один - табе, другой - мине.

Следили, чтобы доли получались равными. Кости порубили помельче: «Боршу буде наваристым!»

Трофим, словно ночной хищник, босый, крадучись перетащил свою долю домой, закопал глубоко в землю перед сараюшкой, прикрыв навозом.

Под утро Надёгу нашли рядом с хатой. Последние метры она ползла. Дети так дома её и не дождались. Соседи вырыли неглубокую яму и похоронили рядом, у забора. Рыть глубже не было сил. Через два дня опухших от голода детей зарыли здесь же.

Край станицы совсем обезлюдел. Ветер трепал раскрытые калитки, ставни окон, гулял по пустым комнатушкам. Стоял стеной густой трупный запах,хоронить людей было некому и не к чему. Семнадцатилетний сын коля Волобуев через балку отправился к другу, но так и не вернулся. Поговаривали,что его съели. И это стало уже обычным явлением.

Глава 21

«На Кудыкину гору»

Дом Шатовых, оцинкованный и на четыре ската стоял в числе первых, подлежащих изъятию в пользу революции. Ещё скорбь по утонувшему Николеньке не совсем улеглась, как нагрянула другая беда. Новая власть оказалась прожорливой, всеядной и ненасытной.

- По нашу душу? - спросил Прокопий подъехавших к их дому трех всадников. Они ждали этих «гостей», о многом обговорили.

- А то как жить? В точку! - ответил длинношеий в кожанке и с наганом.

- Куды нас?

- На Кудыкину гору! Далече! - двусмысленно бросил Крахмальный. - Да пошевеливайтесь! Полчаса на сборы.

- Анна! Сбирай детей, узлы. Не забудь теплое. И забери всю соль.

Прокопий - умный и битый мужик. Нутром чувствовал, что путь предстоит неблизкий. О чем он сразу смекнул, так о своем плотницком ящике. Молотки, гвозди, топор, пилу плотно укутал в тряпки. Федька к чему-то утрамбовал в холщовую сумку учебники. Надув розовые щеки, работал быстро и молча, помогал матери.

- Кончай сборы, сидати в щарабан, - дал знак Крахмальный.

Анна усадила троих дочерей. Федька - близ отца. На дом и на улицу глядеть не хотелось.

- Трогай на станцию. Там их примут с любезностями! - удовлетворенно прыснул открыто Крахмальный, краснощекий, чернявый, как цыган. Уже никто не носил треуголки, а он не мог с нею расстаться. Сегодня не повышал ни на кого голос, был в шутливом расположении духа оттого, что все шло мирно, без эксцессов. Зерно, три булки хлеба, буряк, кукурузу ревизованную у Шатовых, погрузили на прибывшую двуколку. А шарабан покатил, скрипя несмазанной осью туда, чьи пути на сегодня вели к станции Малороссийская Отъехав приличное расстояние по иссушенной ухабистой дороге, Шатовы услышали тревожное длинное мычание их дойной Крали. Слезами наполнились глаза всех членов семьи, будто оторвали от каждого что-то до боли близкое и родное.

На станции стояло два товарняка. Небольшие квадратные деревянные вагоны с распахнутыми дверьми, словно рыбы с раскрытыми ртами, когда ее выбрасывают на песок, только что выловленную в Челбасе. Эти рты ждали насыщения..

Больше половины состава уже заполнено людьми. Двери на засовах примкнуты. В маленькие решетчатые окошечки, прорезанные под самой крышей вагона, выглядывали то детские, то взрослые лица, наблюдающие за происходящим Они мелькали, словно кинотитры , исчезали и вновь возникали.

Сопровождавший Шатовых совдеповец властной рукой указал на вагон, куда следовало идти. чтобы погрузиться в вагон. Туда же втиснули ещё человек пятьдесят из соседних станиц и хуторов. Захлопнулись двери, стало темно и душно. Плакали дети, матерились мужики. Рядом состав заполняли зерном, салом, другими продуктами - на Москву. Погрузка продолжалась до глубокой ночи. Анна дала детям по куску хлеба и немного воды. Она ругала себя за то, что взяла только один пятилитровый бидон. Устроились на ночлег в углу на соломе. Поздно ночью застучали колеса, и вагон впал в забытье. Анна с Прокопием не спали, будущее их самих и детей было неясным, тревожным.

Для туалета приспособили ведро. У других и этого не оказалось. С рассветом переполненное слили в щель дверного зазора.

Чтобы охранники не могли услышать, Прокопий достал топор и, обложив место работы тряпьем, стал пробивать дощаное дно Хватило совсем небольшого отверстия.чтобы люди могли справлять нужду.. Так он сделал туалет. Поставил стоймя лопату, укрепил черенок, соединил бечеву со стеной вагона. На бечеву повесили покрывало, теперь все могли ходить в туалет, не стесняясь. Днем дыру замуровывали.

Колеса стучали и стучали. И чем дальше уносил их поезд, тем холоднее становилось в вагоне. Сентябрь месяц давал о себе знать. Вставали на плечи и заглядывали в решетчатое окошечко. Глядевшие сообщали, что там сплошная тайга и горы. Поезд делал остановки, двери пока никто не открывал. Слышались людские голоса, чувствовалось, что людей выгружали среди тайги, а поезд продолжал движение дальше. Через несколько остановок убрали щеколду, разверзлись дверные створки, раздалась команда: «Выгружайсь! И очередную партию людей состав выплевывал невесть где.»

Люди спрыгивали, по каменистой насыпи с узлами скатывались вниз и останавливались в растерянности. А поезд катил дальше, чтобы там, километрах в десяти от этого пристанища новая людская порция обреченных получила временную свободу..

- Ну, мои родные, - сказал Прокопий. - Тут нам и зимовать. Идём, сначала чуть подкрепимся и примемся за работу, надо строить жилье. Холодает. Видно, сегодня у нас ничего не получится. Будем готовиться ко сну, а завтра начнем обживаться..

Он достал топор, нарубил молодых ёлок и сделал шалаш.

- Давай, мать, готовь постель на «пуховой» кровати. Землю он устлал хвойными ветками, заставил детей сверху засыпать листьями (осень уже одолжила часть золотого запаса).

Соседи последовали его примеру. У других не было ни еды, ни топора. Топор стал той скрепляющей нитью взаимопомощи и взаимовыручки, которая объединила людей в общей беде.

Дети улеглись быстро, свежий воздух, необычная «постель» благодатно отразились на глубоком сне детей. Прокопий плотно прикрыл вход ветками и лег сам рядом с Анной, успокаивая её и поддерживая слабую женскую натуру своей уверенностью в хорошем завтрашнем дне.

Прокопий проснулся рано и, взяв в руки бидон, пошел на разведку местности. В километре от железной дороги нашел довольно широкую, метра два-три и глубокую речку с чистейшей водой. В воде увидел хариусов. Рыбы было много и ходила серыми стайками. На душе потеплело. -Вот здесь и будем строить жилье, в основании того пригорка., -решает он

Люди скоро увидели в Прокопии своего лидера. Он поднял «табор» и повел в глубину леса. Чтобы люди соблюдали какой-то порядок, всем тридцати семьям определил участки для строительства.

Утром довольно прохладно и это усугубляло положение «переселенцев».

- Станете двигаться, отогреетесь, - наставлял Прокопий, застегивая черкеску. - Работать! Всем работать!

Девушкам дал задание собирать дрова для костра. С сыном Федором, заметно повзрослевшим, достали инструменты, попеременно орудуя лопатой, вгрызались в пологий косогор. Другие рыли, чем могли: ножами, палками. Работа у них продвигалась медленнее. За двое суток землянка была готова. В ней можно было удобно спать. Для зимы на шестерых она явно мала, а лопата оказалась единственной на всех. Её берегли, хотя наполовину сносилась. Раз пять меняли черенок. Прокопий решил углубляться в землю,чтобы увеличить на немного площадь жилья с помощью топора. У него это получилось. Дочери тазиком выносили песок и глину. Встречались камни, их не выбрасывали. Федор, разбирая учебники, вспомнил, что Илья Игнатов сунул в карман его сумки скрученную удочку с двумя крючками, тогда они спешили в школу после рыбалки. Отдать он ему забыл. Теперь он в который раз вспомнил своего друга и мысленно благодарил Илью,вспоминая страшную картину его гибели Из одной Федор сделал две удочки, насобирал под кореньями белых личинок, и хариус цеплялся, только успевай вытаскивать. Накормил рыбой не только свою семью, досталось и соседям. Не хватало соли, никому не пришло в голову взять соль, и Анна по щепотке одалживала нуждающимся.

Дни становились холоднее и холоднее. По утрам ледок сковывал речку. Днём пригревало солнышко, и лед таял.

- Здесь зимы длинные, - говорил Прокопий, - надо тщательно готовиться. Будем рубить дрова. Их надо много.

Валили огромные сосны, пилили на чурбаны, кололи на четыре части, складывали в поленницу рядом со входом, образуя коридорчик. Ловили и морозили рыбу. Сушили грибы, собирали шишки, ягоды.

- Завтра, - говорил отец, - ты, Федор, пойдешь к железной дороге, да сильно не высовывайся, когда проходют поезда, подстрелить могуть. Поищи проволоку. Наделам петли, зимой будем ставить на зайцев. Не гнушайся ничего, что найдешь там. Если заслышишь какой-либо звук,даже отдаленный, уходи в глубь леса. Не дай бог чтоб кто-то заметил, тогда придет погибель и тебе и нам. Федор стал чутко реагировать на все то,о чем говорил отец. Раньше слова отца он ловиль вскользь и тут же пускал по ветру. Теперь каждое слово словно монолит входил в его душу и сердце. Он стал их взвешивать , словно на караты, каждому определяя место и весомость. Да и отец замечал, как взрослеет, как меняется его сын. В луше глубоко понимая, что из сына идет становление настоящего казака.

Глава 22

Сосланные

Зима была долгой и нудной Теплой одежды не доставало, и девочки не выходили на улицу. У печки, сложенной из камней, Однажды из двери, которую сколотили из распиленных бре было тепло. На улицу совсем не хотелось. Федя , часто отправляясь к железной дороге, в двух километрах от становища нашел кусок железной трубы. Это было целое сокровище. Теперь весь дым уходил в небо да и от части трубы шло большое количество тепла. Но утрам невозможно было выйти - заваливл снег, а пурга утрамбовыала его. Приходилось убирать засов и пробивать выход. После расчищали дорожку в виде тоннеля и выходили наружу.

К исходу зимы, не приспособленные к суровой жизни, люди умирали семьями от холода, голода, болезней. Из трех десятков семей выжило только шесть. Окоченевшие трупы лежали в сугробах ближе к жилью. Чтобы не могли разрыть ни лисы, ни волки, весною их перенесли и замуровали камнями и глиной в опустевших землянках, ими же приготовленных с осени могилах. Рыть которые не имелось ни надобности, ни возможности..

Переболели дети. Пригодились заготовленные травы. Это Федька, друживший с Витьком Радиным, видел у них разные сборы, подписанные крупными буками. Любознательный, Федор каждый раз спрашивал Витька?:

- А это от чего?

- От кашля.

- А это?

- Это зверобой, он от поноса.

Шатовы пили чай со смородиновым, малиновым, брусничным листом, лесными ягодами толокнянки. Федор силился припомнить многое из того, что было на полках у Радиных. Ненавистный всем засушенный мухомор пригодился для лечения опухшего у его матери колена. За веточками багульника брели по сугробам, чтобы вылечить бронхит.

С одеждой ещё как-то обходились, одевали по очереди, а вот в калошах далеко не уйдешь. Поверх них наматывали разные тряпки до самого пояса. И это спасало от жуткого холода.

К весне запаса продуктов не осталось, заканчивалась драгоценная соль. Питались зайчатиной. Как только сошел снёг, Прокопий собрал совет. Целую зиму он вынашивал эту мысль, но молчал.

- Вот что, мои любезные. Лето и осень мы переживём, а следующую зиму нам не выжить. Ты, мать, веди-ка детей назать. Табе ниче не будеть, а мине появляться нельзя. Раскулаченному нет места на земле - зашибуть. Я останусь здесь.

В это самое время за деревьями показались гэпэушники. Они решили объехать «колонистов». Узнав, что многие погибли, улыбнувшись, переглянулись. Молча удалились.

- Видали? - продолжал Прокопий, - как они обрадовались. А если бы никого не осталось, они больше здесь бы и не появились. Они придут рано или поздно, чтобы добить нас. Собирайтесь немедля и - в путь. Идитя пешком. Идти придется долго. Держитесь поодаль от железной дороги, но она - ваш ориентир. Все, что есть у нас съестное - забирайтя, а я пропитаюсь. Мне некуда ийтить.

Заголосила Анна, расплакались дочери, даже Федор не сдержался.

- Только так мы сохраним детей. Иначе погибнем. Все!- произнес Прокопий, не допуская возражений.

- Федор, ты - за главного. Скоро семнадцать. Будь командиром. А доведешь до станицы, - считай, что вырос из тебя настоящий защитник и кормилец Если что станется со мной, я верю в тебя,мой сын, ты уже здесь проявил себя. Я бы никогда не сказал тебе таких слов,но теперь пришла пора этому.Береги мать,заботься о младших. Надеюсь, что еще свидимся. Сколько будете в дороге,неизвестно. Экономно расходуйте питпние. Девочки, не хнычьте,путь неближний. Слушайте Федора.. Ну, с Богом! Да хранит вас Всевышний!

Домой, на Кубань! Почти двадцать суток мытарились они сначала по тайге,позже – по родным степным просторам. Как-то однажды завидели поезд, вдруг стоящим не на станции, а на перегоне. Машинисты что*то ремонтировали. Плюнула на все, уже обессилевшая и пренебрегая опасностью,еле добрела к паровозу, вкратце поведала свою историю и машинист,видимо сам испытавший немало, засунул всех в угольный ящик и сумел миновать две станции. Чумазых,но отдохнувших выгрузил ближе к Ростову, чуть притормозив на полпути: «Теперь,-сказал машинист,-идите камышами и балками в сторону Ставрополья,потом свернете на свою дорогу» Ночью, миновав свой бывший дом, Анна постучалась к Кузьме Волобуеву, своему родственнику.

- Анна?! - ужаснулся старик, - откель ты? Испитая. И детишки с тобой?

- Пусти нас, Кузьма Семенович, будем усе трудицца на табе, лишь бы угол был да кусок хлебушка.

Кузьма Семенович накормил всех и уложил спать кого куда. Впервые за долгое время скитаний Анна и ее дети спали крепко, беззаботно и очень долго.А утром Кузьма Семенович усадил Анну и сказал::

- С каждым может случитца. Вон хата маму младшому, идите туды и живитя с Богом. Как женицца, тогда и будем думать, а покеда живитя.

Они вышли на пустынную улицу, и Анна спросила:

- А что енто никаво не видати?

- Вишь ли, - выдохнул Кузьма, - там, за нами ишо дворов десять - и все пусты. Целыми семьями с голоду поумирали. Мы их вытаскивали во двор, сбрасывали в бассейн, где не было воды, в колодец или небольшие ямы и присыпали землей. Туды нихто не ходють., тама улица мертвых. И пятеро детишок Надёги Матюшиной. Многа, ой многа померло. Очистки картофельные посадили, так вишь, как бузують, голода не будеть, ноне урожайный год.

У Игнатовых все забрали: и дом, и пасеку, и амбары. Они заранее все побросали и уехали к морю, к родне. Выслать их не успели.

Чекистам стало известно о возвращении Шатовых. Они не раз наведывались. Анну вызывали в сельсовет, допрашивали. Она отвечала, что пришла сама с детьми, а Прокопий остался там.

Устраивали у хаты ночные засады, но все бесполезно.

На огороде буйно росла разная мелочь. Волобуевы, как могли, так поддерживали Шатовых, к тому же Михаил стал заглядываться на одну из дочерей Нину, которая хорошела,наливаясь. Была пышногрудой боевой дивчиной , а,главное –работящей.

К осени Анна сплела из акации остов небольшой хатёнки, облепила глиной, выровняла и побелила. Сама сложила печь. Федор насушил курая, насобирал веток, кукурузных бодылок. На зиму хватит. Стали жить в своём углу. С 1 сентября Фёдор пошёл в восьмой класс. В учебе отстал, теперь в классе он был переростком, но все понимали его и никто ни в чем не упрекал.

Темной ночью в ноябре месяце в окошко постучали, Анна отдернула шторку и чуть не вскрикнула. Она увидела заросшее родное лицо. Это был Прокопий. Впустила его в сени. Дети крепко спали, она их не стала будить. Все делала тихо,боялась лишнего шума,лишнего неловкого движения. Накормила. Муж поведал ей о том, что их лагерь разрушили. Всех постреляли, он был в тайге и, не возвращаясь в землянку, тайно, прыгнув на подножку состава с углем, добрался до станицы.

- Тебя ищут, - сообщила Анна.

- Я знаю. Раз там, среди убитых меня не оказалось, значит, я здесь.

- Анечка, любимая, родная! - обнял он жену. - Ни тебя, ни детей я не хочу подвергать опасности. Мне надо уходить. Как я рад, что ты сберегла их. Живите. Помните обо мне.

Она наскоро собрала еду, и муж растворился в темноте ночи. Анна упала на кровать, тихо и долго плакала. Детям ничего не сказала о ночном визите отца, расскажет лишь в конце своей жизни. Шатов Прокопий больше не появлялся, сгинул неизвестно где, может, подкараулили. Возможно, выдали те, к кому обратился он, чтобы узнать о судьбе Анны Шатовой.

Глава 23

Лишена избирательных прав…

Ефрем Костенко, грузный, круглолицый, с большими залысинами председатель сельского Совета сидел на том же стуле, на котором в 20 году правил последний атаман станицы Дахов. ГПУшники увезли Дахова в неизвестном направлении. Жена и сын его ютились в хатенке. В их добротном кирпичном доме теперь располагался клуб. В голодное время сюда приезжал Всесоюзный староста, председатель ВЦИК Калинин, чтобы поднять дух масс на решение новых задач. В пламенной речи он требовал мобилизации сил и средств, призывал сплачивать ряды вокруг ВКП(б), активнее вести организацию колхозов, жестче бороться с классовым врагом. Голодающему люду самому нужна была помощь, а требовали от них. Ефим постукивал костяшками пальцев по столу, ждал. Бывший командир Красной Армии, он был строг и суров.

- А, проходите, Прасковья Ивановна, - приподнявшись, указал рукой на стул, словно дорогой гостье.

- Мы, Прасковья Ивановна, уже не раз говорили с вами о передаче аптеки и вашего дома трудящимся.

- Но ведь не трудящиеся его строили, а мы с Иваном Гавриловичем, своими руками.

- Своими руками? Ошибаетесь. Как раз руками тех, кто живет хуже вас, во многом беднее.

- Надо было бы и им так же работать, как мы.

- Издеваетесь» госпожа» Радина, - ехидно ухмыльнулся Костенко,особо выделив слово госпожа.. - Откуда ж у вас деньги, чтобы иметь такой дом, хозяйство? Порабощали трудящихся, которые эти деньги добывали по?том и кровью!

- Строили аптеку для людей, не для себя… - пыталась защититься Прасковья Ивановна.

- Ну, хватит, - сдерживал себя Костенко. - Я уважаю ваш возраст. Вам как никак…?

- Седьмой десяток.

- Вот видите. Седьмой десяток. Де?ржитесь за старое, а зря. Решением партии аптека и ваш дом переходят в руки народа.

- Я протестую! - заявила Прасковья Ивановна. - Это произвол! - Она вскочила со стула.

Костенко нашел в себе мужество не ударить кулаком по столу, как часто делал.

- Вот, возьмите, - он протянул Прасковье Ивановне заготовленную бумагу. Она молча пробежала по ней глазами:

«Жительница станицы Северной Северо-Кавказского края Радина П.И. 1890 года рождения лишена избирательных прав по ст. 15 п. 3 «Б» повторно и высылается на поселение в г. Царицын.

Сведения об имуществе:

Радина П.И. имела деревянный, облепленный кирпичом дом в 6 комнат и сарай. Других сведений об имуществе не выявлено».

Дата и подпись.

- Вам двадцать четыре часа на сборы, - бросил вслед Костенко гордо уходившей даме.

Прасковья Ивановна, не попрощавшись, вышла, держа в руках бумагу, которая отчего-то жгла её пальцы.

- Шесть лет назад я уже была лишена «избирательных прав» - мысленно рассуждала она. - Сколько же ещё меня будут мучить? До гробовой доски?

Её вместе с четырьмя детьми определили не в сам город, а в захудалую деревушку под Царицыном. Узнав, что Воронцовы - Дашковы выехали в Пятигорск, она добивается перевода её на юг по состоянию здоровья, где через многие годы разлуки предстоит совсем нерадостная встреча со своей подругой, воспитанницей Института благородных девиц, изгнанницей со своей любимой Родины.

Это место станет для Прасковьи Ивановны последним прибежищем, где она обретет земной покой.

Воронцовы-Дашковы через Турцию эмигрируют за границу, в Америку.

Алексей Радин

Не оставят в покое сына Прасковьи Ивановны Алексея. В большом родительском доме ему выделили одну маленькую комнатушку. Он по-прежнему руководит аптекой, но его предупредили о том, что надлежит подготовить все оборудование, а также лекарства к передаче. Кабинет его отца - Ивана Гавриловича, в котором хранились травы, превратился в свалку мусора. Алексею Ивановичу разрешили взять из него две книги, где содержалось описание трав. Сначала его, как сына «врага народа» уволили из аптеки. После высылки Прасковьи Ивановны известного доктора снова пригласили работать помощником ассистента, а через некоторое время по распоряжению аптекоуправления Кубаньздравотдела утвердили на должность ассистента. Вновь прибывшим молодым фармацевтам опытный аптекарь был не нужен и, зная его «кулацкое отродье»,не давали спокойно работать, но он стойко и достойно отбивал атаки ненавистников и завистников. Алексей Иванович, невысокого роста, круглолицый, с короткой стрижкой густых волос являл пример высокой культуры. Он строг, принципиален и требователен, это не нравилось молодым специалистам, которые строчили на него кляузы. Состоялось расширенное собрание партийной организации больницы. Теперь «аптека Радина» не была самостоятельным медицинским учреждением, а подчинялась администрации больницы.. На повестку партийного собрания больницы был пынесен вопрос «О вредительской деятельности гражданина Радина А.И.». Алексей Иванович не являлся членом большевистской партииНо такие вопросы решали члены партии большинством голосов.

Главврач больницы зачитал несколько поступивших заявлений.

Алексей Иванович не верил, что это все о нём, о том, чего никогда не могло быть. «И таким фантастическим измышлениям можно верить?» - думал он.

Кругом одни враждебные лица. Сидел, словно на суде, на отдельном стуле посреди пустой палаты, в которой проходило собрание.

Бойкая и словоохотливая заведующая аптекой Боброва бренчала, словно балалайка:

- Радин - чуждый нашему обществу элемент. Он подрывает устои социалистического государства. Вместо лекарства раздает неизвестные порошки, сыплет на глазок, и я уверена, это не порошки, а отрава. Вот я один принесла. - И она развернула четвертую часть тетрадного листа. - Взгляните, что это? Травит наш честной народ. Вредитель, а не врач.

- Но это же бертолетова соль, вам что, она неизвестна? - перебил её Алексей Иванович.

- Отрава, товарищи, отрава! - кричала разгоряченная женщина.

Алексей Иванович подошел, взял щепоть и посыпал на язык. Зал замер, надеясь, что вот сейчас, сию минуту, аптекарский ассистент рухнет на пол. Но он спокойно сел на стул.

- Я, видать, взяла не тот кулёк, - оправдывалась женщина.

- Это из-за него болеет народ. Столько болеют! - выкинула она последний аргумент и села.

С мест начали раздаваться возгласы:

- Он прихвостень капитализма!

- Враг!

- Надо гнать его из станицы!

Главврач был более сдержан:

- Непонятно, по какой причине, но все люди, приходя к нам, да и в уличных разговорах постоянно произносят «аптека Радина». Она принадлежит всему народу, а не Радину. Давайте-ка вспомним. В 1919 году его отец не разрешил нашему легендарному комдиву Семену Михайловичу Буденному взять лекарства для истекающих кровью бойцов, тогда по его причине немало человек погибло. Как Буденный оставил его живым? А его мать - помещица, - до последнего держалась за дом о шести комнатах. Жила в хоромах, в то время, когда простой народ ютился в темных, слепленных из глины лачугах. Её же выслали как вражину народа! И сынок недалеко ушел. Предлагаю его, Радина лишить права голоса и выслать из станицы. Кто «За?»

Раздались дружные аплодисменты, руки потянулись к потолку. Документ был самый жестокий и беспощадный. Заготовлен заранее и подписан председателем сельского Совета. Утвержден свыше.

Алексей Иванович понимал всю тяжесть своего положения. Это значило, что он теперь никто. Устроиться на работу не имел права, как и не мог появляться в общественных местах. Где бы он ни был, обязан был предъявлять вместо паспорта справку, от которой все отворачивались, как от государственного преступника, изгоя. Теперь надо было искать какое-либо пристанище на стороне,а у него семья. Что станется с ним и его семьей? С тяжелыми думами шел он домой мимо аптеки его отца,его родной аптеки и его родного дома. Перед глазами возникали картинки детства, друзей, которых судьба разбросала невесть куда . Может и они так же, как он стали ненужными ни стране, ни новой власти,ни людям…-Нет,-думал Алексей,-я нужен людям. Я учился на доктора,я должен оказывать помощь больным людям,они нуждаются во мне. Такого не может быть,чтобы вот так расправиться со мной лишь за то, что мои родители жили лучше других. Как это просто –отнять у одних и отдать другим, неучам,бездарям, которые стали вершителями наших судеб.

Глава 24

Мытари

Темной ночью семья Алексея Радина: жена и сын Виктор покинули станицу. Поселились они на краю небольшого городка в пятидесяти верстах. Семья испытывала огромные трудности. Надо было учить сына, кормить, одевать. Хата, где проживали Радины, стала объектом, за которым следили. Часто являлась милиция, справлялась о местонахождении Алексея Радина. Жена всякий раз говорила, что он где-то ищет работу.

- А кто его примет на работу? У него ж нет прав? - говорили они.

Алексей Иванович скрывался у речки в камышах. Нина, его жена, ясноглазая, полнощекая красавица меняла на рынке фамильные ценности на продукты. Тем и жили. Она тайно,украткой, обходными путями, делая далекие переходы

добиралась до условленного схрона мужа. Раз в неделю приносила продукты. Она видела, как страдал муж. Недоедал. Нина не видела выхода из создавшегося положения. Однажды навестила своих родственников в станице, поделилась горем. Ей посоветовали отыскать Степана Коробкова, который после смерти своего отца - первого станичного председателя сельского Совета имел связи с местными органами власти. Он был хорошо знаком с Алексеем Ивановичем, вылечившим его мать.

- Алексей голодает? - удивился Степан.

В обиду не дам, я все сделаю. В течение дня Степан обежал все инстанции и к вечеру принес справку о восстановлении в правах Радина Алексея Ивановича. Нина расцеловала Степана и заплакала:

- Спасибо тебе, я-то думала, погибнет мой Алёша.

- Теперь Алексей свободен в своих действиях, пусть приезжает ко мне в гости. Сообщите свои координаты, - напутствовал Степан. - Жду его непременно!

- Что вы, Стёпушка, - ответила Нина, - к нам? Чем я буду вас угощать? Мы так бедны.

- Вы хорошие люди, замечательные! Этого на первое время хватит.

И он подал Нине десять красных бумажек по три червонца.

- Так много? Такие деньги я вижу впервые. С Лениным?..

- Ничего, как заработаете, рассчитаетесь. А деньги эти только что поменял на старые.

Целую неделю Нина не видела мужа, сын - шесть месяцев не видел отца. Кое-как отыскали Алексея Ивановича. Он лежал в шалаше, заросший, опухший, больной.

- Папа! - вскрикнул сын. - Папочка!

- Сы-нок! - еле пошевелил губами отец.-сынок,не подходи ко мне близко, я очень болен и не хочу чтобы ты заболел. Хотя я врач,но это заболевание определить не могу. Ты уж прости меня,что обнять даже не могу. Как ты вырос!

Нина приподняла мужа, покормила, дала чистой воды. Через два часа снова покормила. И, когда Алексей смог самостоятельно прислониться к стволу когда-то упавшего дерева, рассказала мужу о главном: о том, что он свободен, что настоящий лруг ядаже в таких условиях не бросил его.. и что добыл справку для него Степа Коробков. Она заметила крупную слезу, сползающую по щеке, обхватила руками его голову:

- Ничего, родной. Мы с Витей тебя выходим. Ты самый лучший, самый любимый человек на земле. Я люблю тебя! И она, не стесняясь сына, стала целовать его в опухшие щеки, влажные от слез и долго-долго не отпускала мужа из своих объятий.

 

Глава 25

Война, сынок!

Алексей Иванович с сыном Виктором сидели за квадратным столом, ничем не покрытым. В центре самовар,струйки пара давно исчезли,всю еду убрали со стола.

- Пап! Зачем ты меня усадил, мы только что отобедали?

У отца першило в горле, будто всунули кляп. Он силился что-то сказать и невнятно шептал. Проглотив слюну, выдохнул: «Война, сынок,.. война!..»

- Я знаю, что война, тебе-то что, ты уже отслужил в РККА.

- Она никого не минует. Мне ещё не 60. Вот! - и он вынул обе руки из-под стола, в каждой руке по листочку.

- Вот! - повторил ещё раз, - меня-то, ладно, а тебя?

Он обхватил руками голову. Призывные листки, что были у отца в руках, сыпали мелкой дрожью, словно дождинки по стеклу.

Сын поднялся из-за стола, подошел к отцу со спины, откуда смог прочитать крупные прыгающие буквы: «Повестка». Одного и другого обязывали явиться в военкомат на следующий день.

Семнадцатилетний паренек, только что окончивший школу, возгордился тем, что его впервые назвали «товарищ Радин».

Отец охладил пыл: «Война - это не турпоход. Держись ближе к земле, тогда будешь цел. Береги себя! Воюй, но с умом. Не ищи пулю, она сама найдет. Не дай бог!..»

Воевать им пришлось в разных местах.

Глава 26

Связисты

В конце октября 1943 г. 51-ая Сталинградская Армия 4-го Украинского фронта продвинулась на запад к Днепру в направлении города Николаева, но, получив приказ фронта, развернула свои корпуса 10-ый, 63-ий и 10-ый Гвардейский строго на юг в направлении Крыма, с целью овладеть Перекопом, чтобы ускорить освобождение Крыма.

Связист Виктор Радин с напарником детдомовцем одесситом, коренастым светловолосым пареньком по имени Виктор, друзья выполняли важную работу по прокладке телефонных линий связи с командным пунктом.

Сходу захватить Перекоп не удалось, надо было сходу взять мощный укрепленный район. Связистам предстояло преодолеть крутой подъём. Войска несли большие потери. Командование приняло решение форсировать Сиваш восточнее Перекопа на том участке, где в годы Гражданской войны переходил М.И.Фрунзе. 7 ноября 1943 года. 10-ый стрелковый корпус в составе трех дивизиий переходил в самом узком месте Сиваша шириной в семь километров. Был легкий морозец,. Воду в долине сковало льдом, Сиваш не замерзал. Из-за сильной концентрации соли, над ним стояла испарина. Связисты Роман и Виктор брели по ледяной воде, держа над головой аппараты и скрученную шинель. Кромешная тьма. Вокруг сплошная вода без ориентиров. Немцы не ждали у Сиваша. Здесь практически обороны не было. Небольшие гарнизоны румын располагались в аулах в 10 - 15 километрах от берега. Цель данной переправы - укрепление плацдарма до настоящего наступления.

На рассвете немцы обнаружили, зашедших с тыла, бросили в бой фердинанды (самоходные орудия). Пехота успела окопаться и принять неравный бой. Отступать некуда: степь, ровная, как стол. За спиной - обрывистый берег Сиваша.

- И здесь курай, - подумал Радин. Он увидел, как солдаты, словно ужи, проползли меж курая и забросали «фердинандов» связками гранат, подбив два орудия, трое других орудий снялись с позиций под натиском наших солдат. Долгое время пехота держала оборону, пока не подошло основное подкрепление из под Киева и Одессы.

- Кажется, началось! - торжествующе произнес Роман, поднимая над окопом каску на палке,чтобы проверить,работают ли снайперы. - Не высовывайся! - Виктор урезонил друга.

- Дзинь, - отлетела пуля, скользнув по краю металла.

- Нет, меня ты не проведёшь, - как старичок, бурчит Роман. Он продолжает держать каску, но теперь она не нужна. Осветительная ракета погасла. Можно было вести наблюдение, не боясь, и докладывать обстановку по линии связи. Они видят удивительную картину: трассирующие пули светлячками штопают паруса ночи. Над заливом, где всполохи взрывов, высветилась надувная лодка, на которой солдатская смекалка придумала установить сорокапятку. Закрепив орудие на крестовине, изготовленной из широких досок, санях-волокушах. Впрягшись в постромки, бойцы перетаскивают пушку по дну залива. Артиллеристы ещё несколько километров катили орудие к месту боя. Когда вражеские танки стали теснить бойцов, огнем этой пушки и противотанковых ружей остановили врага. Через Сиваш переправляются другие части. Плацдарм за плацдармом отвоёвываются захваченные территории. Доставка артиллерии, эвакуация раненых на северный берег осуществляется сапёрами на паромах.Паромы передвигают.канатами. По воде вброд,под свистом пуль и потерях товарищей. по шестьдесят, семьдесят бойцов.неимоверными усилиями тянут вперед и вперед установленные на них орудия. Бомбежки, обстрелы и шторм выводят переправу из строя. Саперы трудятся по многу часов в сутки.,. геройски работают телефонисты и связисты Виктор и его напарник Роман. Преодолев Сиваш, боевая пара радистов-связистов передаёт команды на огневые позиции батарей, стоявших на противоположном берегу. Виктор никогда не был в этих краях и представлял себе Крым цветущим, утопающим в экзотических деревьях, краем с мягким тропическим климатом и бирюзовыми волнами моря.

Этот Крым - иной, похожий на безжизненную пустыню. Унылая, открытая всем ветрам равнина, где ничто не растет, кроме травы, напоминающей курай. Мало источников пресной воды. Походным поварам не хватает ни дров, ни воды. Бойцам выдали сухие пайки на несколько суток. Чтобы приготовить пищу одному батальону, требуется отвлекать десятки людей.

В это время Радин получил весточку от матери.

- Наконец-то, радовался он, словно победе, целуя тетрадный листок.- Отец уже дома, - сообщил он Роману.

- Ранен? - догадался Роман.

- Да, получил тяжелое ранение, и его комиссовали. Но ничего, мама выходит. Она у нас и доктор, и санитарка.

- Ты ж говорил, что и отец фармацевт, тот же доктор?

- Да, выносил с поля бойца и подорвался на мине. Не спас. Тот его прикрыл своим телом…

- Какой героический у нас народ! - пафосно произнес Роман.

- Наш полк наступает через заросшие Мекензиевы горы, - пишет Виктор ответ,взгромоздившись на каменный выступ, - некоторые бойцы пробились к высотам, откуда виден Севастополь, Северная бухта. Лесной массив мешает обнаружить огневую систему врага, чтобы стрелять по дотам прямой наводкой. У меня хороший, настоящий друг! Извини, мама, надо тянуть линию связи…»

Сапун-гора, куда следовало проложить провод, изрыта траншеями, дотами и дзотами, огневыми площадками, простреливалась снайперами. Прячась за каменные глыбы, связисты выполняют задание, сообщают командованию об обнаруженных огневых точках. Указав свои координаты, уходят в обратном направлении. Первым идет Виктор, за ним Роман. Миновали расщелину меж камней. Вдруг Роман повалился на Виктора, Виктор резко обернулся, подхватил друга, тело которого обмякло. Правой рукой Виктор нащупал рану на спине Романа, почувствовал течение крови.

- Рома! Что с тобой? Друг!.. Из кармана друга выпала зажигалка. Виктор поднял её.

Роман молчал. Радин положил его у камня и затрясся всем телом, сжимая в руках зажигалку, которую после сбережет на всю жизнь, как память о настоящем единственном друге.

Видимо,снайпер засек связистов и ждал удобного момента.чтобы выцелить и не промахнуться.Виктор понимал,что снайпер выцеливал его,но в какую-то долю секунды он сделал движение в сторону -,оказавшись за каменной преградой,а его друг как бы прикрыл его,оказавшись в проеме скалы. Радин сообщил на командный путь о случившемся. В скором времени под прикрытием тело Романа завернули в плащ-палатку и волоком переправили к резиновой лодке и дплее на наши позиции. Его похоронили сразу же, как и каким образом,,Виктор не видел, так как получил новое задание.

Глава 27

Эмма Раутенберг

Семья Раутенберг семь лет назад, как переехала в станицу Северную, по их словам, из Смоленска. Великое переселение из Нечерноземья на Кубань бурно происходило после голода, поразившего Поволжье, Рязанщину, Украину, не миновав и саму Кубань, но людей влекло на юг. Они селились у кургана над неширокой речкой.Соловейкой. Здесь образовалась целая улица. Раутенберги купили хату в этом месте, и, как порядочные немцы, чинно её обустроили. Отец Ганс Арнольдович вел разъездной образ жизни. Он - малообщителен, скрытен. Ходил в белой рубашке, сером жилете, темных брюках в полоску. Светлые волосы зачесаны на правый бок. Являл собой совершенство и галантность.

Дочь Эмма - белокурая, ясноглазая, игривая, имела кучу подруг. Училась в соседнем городе на учителя. В совершенстве владела тремя языками. Рядом с ними жл дед Василька.

Хата деда Васильки (в юности звали Василием), крепкого казака, низкорослого и вертлявого, огородами смыкалась с Раутенбергами, и Эмма часто бегала к деду по хозяйским делам: одолжить соли, купить муки, меда. Могла часами болтать с ним по разным вопросам. Всякий раз разговор сводился к немецкой культуре и особой роли немцев в Европе:

- А поехали бы вы, дедуля, да сами посмотрели, как там живут наши родственники. Мы - из рода бюргеров.

- Чёй-та суды забралися, коли там життё сладкое?

- А мы хотим и вас приобщить к высокой культуре и рациональному ведению хозяйства. Посмотрите, как неважно живется вашим хрюшам и коровам. Кругом грязь, загажено. Надо бы соблюдать чистоту. Во всем должен быть порядок.

- А ни сё ли рамно, как? Животина сыта, а боле ей ничё не нада.

Васильке нравились беседы с Эммой. Она умела слушать деда, никуда не спешила.

- Дедушка, почему вас называют казаком? Не из-за того же, что не снимаете бешмет и шаровары? Какое-то чудное слово: «ка-зак!» Она задевала его за живое. Дед Василька - настоящий казачура. Когда рассказывал о своей родословной или других казаках, отличившихся в русско-турецкой войне, Первой мировой, говорил взахлеб, без умолку, что обнаруживало в нём и образованность, и широкий кругозор.

- О! Деточка. Казак, а в давние времена произносили козак, пришло на Буг (оттэда мы родом) давно, кажется, от киргизов, в веке двенадцатом. Как тогда, так и ноне, значицца - вольный, свободный, независимый. Такими мы и остались. Советска власть нас подрубила. Кого выслали, кого поубивали. Токмо усих не перебьёшь. Мы - жиушши…Я на время припрятал свой мундир, а теперича одеваю.сломна вернулся в царское время, когда нас любили и уважали. В новой жизни и вовсе про нас забыли э

Именно этот момент нравился Эмме, и она в это место старалась сыпануть немного соли:

- Ничего, скоро придут и освободят вас.

- Хтой - то?

- Цивилизованные люди, - Эмма уходила от прямого ответа. - Они - освободители Мира…

И, возвращая деда к его душевному покою, наставляла:

- Как о казаках-то? Откуда вы пошли?

Дед расправляет грудь, поглаживает галуны, поправляет папаху, приободряется, словно он не на скамейке под виноградом, а гарцует на коне.

- О! При дворе, при царском дворе мы служили со времен правления Рюриковых, Ивана Грозного. Все Романовы любили казаков за отвагу и храбрость. Хто охранял царей? - Казаки! А кого больше всех любила Екатерина Великая? - Казаков! Бывало, поставя во фрунть и ходя по рядам. Энтот здоров, могуч, - из строя - и в палаты. Энтот красавец, чернобров, усат - в палаты! Правда, не для охраны. Для утехи.Славнее для энтого хлопца не сыщешь.Самые крепкие,могучие,боевые.,сладкие…

Здесь дед Василька понимал, что не туда уходил, поправлялся:

- Именно Екатерина Великая выдала казакам» Жаловану грамоту», в которой земли Причерноморья даровала казакам на вечные времена. Тока типерь енту земельку отобрали у нас большевики.

- Вот - вот, забрали, - поддакивает Эмма, - а освободители вернут, и вы снова будете хозяевами,истинными казаками.

Она убедила деда в скором счастливом дне, просила сообщить другим казакам, чтобы «дышали воздухом свободы».

Дед Василька летал по станице, словно пчела, «опыляя» стариков несказа?нной близкой радостью.

А там совсем недалеко, за оконной рамой, на Украине бушевала война. Немецкие войска, накатываясь на позиции Красной армии, теснили. В станице шла мобилизация. Сотни добровольцев уходили на фронт, уходили целыми семьями. Военкомат работал почти круглосуточно. Судьба Родины подняла всех, объединила. Раходились и такие,которые прятались по камышам,скрывались по потолкам зат,сараев,по хуторам.

Глава 28

«Мы наведём здесь порядок!»

- Завтра, завтра, дедулечка! - Эмма сияла от счастья. Надо подготовить встречу. Об этом мы говорили. Да поторжественней. Как там у вас? Хлеб и соль?

- Не сумлевайсь, будеть усё, как следоват.

Немцы входили с двух направлений. С южной стороны въезжали мотоциклисты и рассредотачивались по станице, подбирая приличные дома и хаты. Они все ехали и ехали. Станица, что шарик, раздувалась. Другие прибывали по железной дороге и со стороны основного тракта на Баку. Здесь, у колхозной машинно-тракторной станции «гостей» поджидало человек двадцать-тридцать стариков да любопытных баб. Дед Василька при параде выражает восторг, что-то говорит при шуме подъезжающих машин и разгрузке с платформ разбитой техники, которую определяют на ремонт, ввозят в раскрытые ворота мастерских. Дед Василька так раззадорил себя, что пустился в пляс перед немецкими офицерами, тем самым рассмешил Эмму. Она стояла рядом с офицером, который выступил с речью: «Казак корош. Ми нэ будет вас трогат, вы нас корош стретит. Ваш дэт воиват протиф нас, ми нэ будэт мстит. Словарный запас русских слов у офицера вермахта невелик, и он перешел на немецкий, Эмма переводила:

- Мы наведем здесь порядок, вы станете жить лучше и богаче. Вам не нужны коммунисты, которых ненавидите. Станицу, пока, поделим на сектора, ими будут управлять полицейские, это ваши люди. Проблемы решат быстро и справедливо. Кто желает нам помочь, записывайтесь! - И он протянул заготовленный листок Эмме. Из толпы выдвинулось человек пять.

Глава 29

Постояльцы

На постой к Кузьме Волобуеву пришло трое солдат и один офицер. Деду с женой и невесткой пришлось занять место в другой хате, которую называли «кухней». Кухня совсем маленькая. В ней деревянная кровать. Втиснули ещё одну. Четверо сыновей Кузьмы Семеновича воевали, но немцы об этом не напоминали.

Днем солдаты уходили, а вечером возвращались возбужденные, перебирая серьги, кольца, ожерелья.

Перешептываясь с женой Натальей, Кузьма Семенович говорил: «Вишь, грабють!»

- Чего, у их энтого немая у Гирмани?

Невестка тоже шепотом: «Я слыхала, что они рыскают по станице, вылавливают евреев, забирають это у них. Казаков не трогають».

Хаты Волобуёв (так их называли соседи) стояли крайними на улице, дальше шла дорога, а за нею лесопосадка. Десять дней спустя Волобуи увидели, как ведут человек двадцать беженцев, среди которых старые, молодые и дети. Они шли молча, угрюмые и отрешенные, под конвоем. Никого близко из зевак не подпускали.

- Евреи чё ли? - спросил Кузьма Семенович.

Невестка ответила:

- Они.

- Куды ш их?

- На расстрел.

Прошло какое-то время, стрельбы никто не слышал.

Прибежали соседские ребятишки, наперебой рассказывали, что видели.

- Знаити, - говорил один, - евреев-то собрали многа. Детишок отдельно, остальных умести. Мы думали, чичас палить начнуть, а оне не стрельнули. Дитишки высунули язык, дядя прошел с палочкой, провел по языку, дети сразу же попадали в капониры1, потома со взрослыми так, и те сыпались в яму один за другим. Мы испужались, фрицы услышали шум в посадке, хотели стрилять по нам, заорали. Мы остановились. Они лаялись на нас, потом отпустили.

- Неча глаза пялить, куды не просють, а то б и вас и в енту же яму. Нихто б ничево не узнав, - отчитывала бабка Наталья.

Наутро Кузьма Семенович запряг лошадь. С Натальей Павловной поехали косить траву километра за три от станицы. По дороге их проверили постовые. В телеге ничего не нашли. Приехали под вечер. Невестка в слезах.

- Чё ривешь? - спросил Кузьма Семенович.

- Офицер, который остался здесь… А никого нет... Я одна. А он, он… Она опять залилась слезами. Бабка хотела броситься к немцу, но дед, внутри которого всё кипело, удержал её:

- Погодь, Наталья! Погодь. Ты, невешшонка, помалкивай, быдто ничё не произошло. Вопрос решим позже. Из куфни, пока, никуды ни шагу.

Сели, повечеряли.

- Чой-то солдатушек-постояльцев нетути. Надобно ахвицеришку покормити. Налей-ка боршу, да булдышку от курочки кинь у чашку. Бабка Наталья остолбенела, хотела было возразить деду, осеклась, начала понимать, куда дед клонит. На ходу бросил ей: «Появятся солдатята, приготовь еду у кухни, али заговори об чём-либо у калитки.

Теперь она ясно осознала: дед что-то задумал.

Офицер писал, сидел в расстегнутой рубашке, опоясанной подтяжками. Повернулся к деду, засиял:

- Гуд! Гуд! А маман?

Маман еду солдатам готовит и сама има принесет, а пока мне препоручила покормить вас,занятая,-ответил дед.

 

Кузьма Семенович аккуратно отодвинул листок с написанным, поставил чашку с ароматным борщом - слева, справа положил два ломтя хлеба. На салфетку - деревянную ложку.

Офицер кивнул: «Корош, корош…» Начал с аппетитом есть, подсунув салфетку под ворот рубашки. Тем временем дед вынул веревку, мгновенно набросил спереди на шею, уперся коленом и стал с силой стягивать. Офицер был щупленький, коротенький, взмахнул ручонками, силясь вытащить пистолет. Дед что есть силы, всем телом навалился и прижал его так к рубцу толстого дубового стола, что внутри у офицера что-то хрустнуло. Тот дернулся несколько раз и рука так и не смогла лотянуться до пояса и отстегнуть кобуру. Она медленно и безжизненно обвисла, словно это была вовсе не рука, а тряпка, которую выбросили на бечеву для просушки. Кузьма Семенович вытянул веревку, которая глубоко вошла в гортань, аккуратно сложил, отодвинул перевернутую чашку, в которую воткнулась голова развратника. С вешалки снял китель, постоял, взвесив что-то, оглядел комнату. Бросил взгляд на письмо. Скомкав бумажку, сунул её в карман кителя, туда же отправил бечеву. В рукав еле втолкал форменную фуражку. Набросил на мертвого китель, по-молодецки закинул тело на плечо и направился к выходу. В дверях столкнулся с женой, которая, побледнев, молча прислонилась к притолоке. Холодно и спокойно попросил: «Ты, мать, прибери - и почище, Перво-наперво на столе. Протри пол, да хорошохонько приберись! Невестку не трогай. Всё сама…» Жена мотнула головой в знак согласия, но ещё какое-то время стояла. Работала быстро, со тщанием. Кузьма Семенович впечатался в ночь, словно в копировальную бумагу. Шел в сторону огорода.

Когда вернулись солдаты, спросили, не приходил ли их офицер.

- Как давеча ушли, так ишшо не знама иде? - ответила бабка Наталья.

Три дня искали его, с собаками, но так и не нашли. Будто пар исчез в облаках.

Невестка и бабка нигде никому словом не обмолвились об этом. Спустя годы, невестка, жена их сына Михаила, вернувшегося с фронта с тяжелым ранением, как-то проговорилась о задушенном дедом фрице. Тему эту каждый раз Кузьма Семенович закрывал. Внуки допытывались о том, где он закопал фрица, но эту тайну так и унес с собой.

Через пять месяцев советские войска освободили станицу, и в этот же холодный зимний день дед Василька скоропостижно скончался. Семья Раутенбергов ушла вместе с отступающими частями Фюрера. Немцы обещали принести рай, да слово своё не сдержали. В станице они не оставили ни одного более значимого строения. Разрушено было все, что представлялось более значимым : школу, больницу, мельницу. Казакам теперь надо было всё восстанавливать и начинать строить заново.

 

Глава 30

Закрытый город

Отец и сын стояли друг против друга, не находя слов.

Сын не узнавал отца. Бледный, худой изможденный. В густых когда-то черных волосах проблескивают льдистые полоски. В домашнем халате и тапочках на босу ногу, он напоминал картину «Явление Христа народу». Точно такие же худые ноги были у отца.

- Болен. Ты очень болен, - подумал сын.

Отец не узнавал сына. Это был не юнец, а возмужавший краснощекий молодой мужчина. Строен, подтянут, аккуратен, выбрит, отглажен, начищен. С наградами. В душе отца звенела струна, как сын похож на него. И ему стало стыдно от того, что предстал перед ним немощным и неприбранным.

- Сынок! - произнес он каким-то неестественным голосом и повис на сыне.

- Держись, пап! Все будет хорошо! - заговорил Виктор. - Война окончена. Мы потеряли много прекрасных людей. (В сознании Виктора мелькнул образ Романа, его лучшего друга, падающего на него. Вот так же повалился на него отец).

- Что ты мучаешь сына, - вклинилась мать, .прерывая идилию - Давайте к столу. Ты сам говорил: «Сначала солдата надо покормить и только после этого - в бой!»

- Ну, мать, ты у нас, что генерал. Вот кому надо бы доверить командование, а не тому, кто мною командовал, - скептически бросил отец.

За столом сын объявил о своём решении: «Так, мои дорогие, здесь мне делать нечего, завтра же еду в Краснодар. Надо куда-то устраиваться, четыре года потеряно. Пора догонять. Ты вот, отец, учился в Екатеринодаре, а я стану учиться в Краснодаре.

- Да, жизнь меняется, только бы душа русская не менялась, - ответил отец.

Ни отец, ни мать ничем сыну не могли помочь. Теперь он должен стать их помощником,,прежде всего –надо выучиться. Это раньше он полагался на родителей, считал, что без них ему не прожить. Война научила самостоятельности в принимаемых решениях. Родители не противились, они радовались за сына.

В Краснодаре Виктор встретил полковых друзей.

- Радин! - чуть не разом выдохнула тройка сослуживцев. - Ты тоже в ВУЗ?

- Н-не знаю, - ответил в нерешительности.

- Ты слышал о постановлении правительства ,что зачисляют фронтовиков без экзаменов в любое учебное заведение?

Радину об этом ещё не было известно, и он был приятно удивлен.

- Давай с нами в сельхоз?

- Я подумаю, - ответил неопределенно.

Ни агрономом, ни председателем колхоза, тем более ученым в этой области он себя не видел. Бесцельно гулял по городу, наткнулся на вывеску: «Техникум советской торговли».

- А что? Почему бы и не в торговлю? Надо приобщаться к культуре, отходить от фронтовой матерщины.

Обаятельного паренька с радостью встретили в приемной комиссии. Девушка, перебирая документы, несколько раз взглянула на Радина.

- Так вы фронтовик? Не подумала бы. Такой молодой, а уже?..

Какой-то военный офицер, проходя мимо в кабинет директора, остановился:

- Девушка, - сказал он, - подождите с оформлением. Отвел в сторону Радина и досконально расспросил о том, где воевал, кто его родители, комсомолец или член партии.

- Беспартийный? - озадачил «покупателя»…

- Ну, это поправимо. Давайте, молодой человек, не будем видеть себя в торговле, у вас более увлекательная, нужная стране, пока не скажк,но очень современная и столь необходимая будущая специальность. а после - и работа.

Он вкратце охарактеризовал учебное заведение, которое находилось в далеком Кёнигсберге.

От сына из Краснодара не было никаких вестей более месяца. Родители забеспокоились. Мать не могла бросить мужа и отправиться на поиски сына.

- Что ты волнуешься, - успокаивал Алексей Иванович свою Нину, - такой, как наш Виктор, теперь не пропадет. Если пули его миновали, то учеба или работа - это не самое страшное и какое-то опасное дело.

И вдруг неожиданное письмо.

- Откуда? - спросила Нина.

- Из Кенигсберга! - ответил Алексей Иванович.

- Это какими ветрами?

- Сейчас узнаем, сейчас узнаем, - многозначительно протянул Алексей Иванович.

«Дорогие мои! Не было времени черкнуть вам. Далеко от вас. Не буду описывать, как попал сюда. Я - курсант Гвардейского минометного артиллерийского училища имени Красина. Муштра сверхъестественная (даже на войне было легче). Двухгодичный срок учебы. Экспериментальный взвод. Я один солдат - фронтовик. Трудно. Учеба и учеба…»

Письма были редкими. Второе родители получили спустя полгода.

«Втянулся в учебу. Все отлично! Привык к муштре и режиму. Зато вижу ясность цели…»

Третье письмо:

«Считаем дни до выпуска».

Виктор о многом умалчивал. Умалчивал о том, что изучали они огневую мощь «Катюш», которая стала для врага в годы Великой Отечественной войны была самой грозной силой, и что готовили их к дальнейшей секретной работе пока неизвестно где.

Письма домой, как и в военное время, проверялись цензурой, поэтому сын писал редко, кратко и лаконично.

Начальник училища, подполковник запаса генерал-майор Дехтерёв, приглашал лично каждого из выпускников. Никто из прошедших собеседование на вопрос: «Куда?» Отвечал неопределенно. Кого куда разбросает судьба, знал только он, другим было не положено. Разглашение каралось строго.

- Виктор Алексеевич! - седой обрюзгший подполковник держал в руке заверенную бумагу с конвертом, впервые за два года учебы обратился по имени отчеству. В другое бы время назвал «товарищ курсант», теперь - гвардии лейтенант.

- Виктор Алексеевич, вам одному доверена высокая честь служить и работать на самом важном секретном объекте «Капустин Яр». Закрытый город среди Астраханской степи. В городе будете жить, а служба - на полигоне, где идет подготовка не только нового оружия, но и ракеты, способные отправиться туда. - Он устремил указательный палец вверх. - Вы отличник учебы, способный, думающий, принципиальный. Я верю, что прославите училище. В будущем…

Вот подъемные, направление и другие документы.

- Степь. За окном вагона действительно степь. Только не видно нигде курая. Катил бы он сейчас по степи, свободный и загадочный, как на Кубани. - Подумал и оборвал мысль. - Да и там его нет, моего милого курая. Мы в детстве гоняли его ногами, как мяч. А у Шатовых под сараем навален был горой. Они всю зиму топили им печь. Теперь нет ни курая, ни степи. Семь колхозов поделили земли. Жил курай, да нет курая. Словно человек. Был, - да не стало…

Его мысли прервал проводник и скрежет тормозов вагона:

- Граждане пассажиры, конечная остановка. Сдайте бельё и готовьтесь к выходу!

Оазис в степи

Виктор Алексеевич Радин, прибывший к месту назначения, удивился неожиданной встрече с городом. Нестерпимая жара, а город утопает в зелени.

- Что это? Оазис в степи?

Закрытый военный городок Капустин Яр показался ему миражом. Недавно за окном проплывал унылый пейзаж, а тут? Ответ на этот вопрос он получит позже, когда увидит весеннее половодье, под которым окажутся эти просторы. Затем вода отойдет, образуются озёра, а на пойменных лугах, обнаженных пригорках появится вытканный ковер изумительно зеленой цветовой гаммы травы. В разгар лета солнце пожжет красоту, сжует своими жгучими испепеляющими губами.

На полигоне Виктор Алексеевич проходит переподготовку, его допускают к секретным документам, присваивают офицерское звание. В его подчинении несколько специалистов.

Однажды на полигон прибыл конструктор Королёв. Виктор Алексеевич не раз слышал эту фамилию. Теперь предвкушал увидеть его своими глазами.

На совещании, которое было организованно по просьбе главного конструктора, офицер Радин сидел в первом ряду и мог разглядеть Королёва близко. Полный, невысокого роста с круглой головой и большими залысинами. Говорил четко и увлеченно: «Товарищи! Сегодня мы начинаем такие дела, которые вы даже не представляете, великие дела!»

Виктор Алексеевич всецело погрузился в то, о чем рассказывал Королёв. Он ловил каждый жест, каждое слово конструктора, А Сергей Павлович постоянно останавливал свой взгляд на красивом офицере, внимательно слушающем его выступление.

Его заботы, - думал Радин, - это огромный, непомерно тяжелый труд.Все такое новое,.необыкновенное и мне доверяют

В конце совещания Королев несколькими фразами перебросился с руководителем полетов. Радин уловил взгляд начальника в свою сторону и слова «прекрасный специалист». Виктор Алексеевич поднялся с места, руководитель махнул в его сторону рукой. Королев спустился по ступенькам и протянул ладонь для приветствия: «Слышал о вас добрые слова от руководителя полетов. Нам такие профессионалы нужны, молодые и энергичные. Советую поступить в академию. Надо пополнять знания. Практика - это хорошо, да наука не стоит на месте».

- Классный специалист, принципиальный, да вот беспартийный, - вступил в разговор руководитель полетов, - давно бы ему идти дальше по служебной лестнице,,да вот беспартийный..

- Ну это не главное, - довольно смело возразил ему Королев, - человек ценен делом, а не какой-либо принадлежностью.

Такие слова из уст другого человека могли бы стать роковыми для него, но только не для главного конструктора космических аппаратов великой страны.

Руководитель полетов побледнел и замолчал.

- Завтра же Радина откомандировать в академию. Кстати, я тоже беспартийный. Руководство страны решительно настаивает, хотя мне уже под пятьдесят…

По окончании военной Академии Виктор Алексеевич женился, у него родился сын. Теперь он - главный инженер ракетного соединения стратегического назначения. Полковник. В его подчинении инженерно-технический состав. Командует старшим и средним звеном офицеров.

Он строг, требователен, бескомпромиссен. Благодарит судьбу, что привела его сюда, где его призвание, где он больше нужен. Гордится тем, что с площадок космодрома уходил в свой первый полет искусственный спутник Земли. А теперь его родной дом «Капустин Яр» начал подготовку к 12 апреля 1961 года, к первому полету человека в космические пространства Вселенной.

Глава 31

Вражда

- Куда сегодня на танцы? - Жидков повернул голову в сторону друга.

- Не знаю, - неохотно зевнул Лукин, низкорослый шубутной паренек с совиными глазами и вечно растрепанной шевелюрой.

- Ты гриву-то свою причеши, девки любить не станут, - не преминул кольнуть Жидков.

- Мы с Карагодой хотим в клуб колхоза Иванова, там пятеро духовиков трубят.

- Не-ет, потягиваясь, опять зевнул Лукин, - давай-ка мотнем к «буденновцам». Там тоже свой духовой, да не пять, а целых десять человек играет. И надо поговорить со станционскими, борзеть начали. Наших девок окручивают. Больно ласковые…

- Да-а, поддакнул Жидков, двухметровый здоровяк. - Яшка Тихонов увел Таньку? Увел. А Радины, Игнатовы? Расплодились. Скоро казаков не останецца, «вымрут как мамонты».

Жидков хмыкнул, удачно вклинив вычитанную фразу.

- Вот-вот, пускай обжимают своих, - все более заводил себя Лукин. - Укажем на их место в конуре. Только нос оттуда высовывают, а если морда покажется, - расквасим!..

Какое славное время - весна! Майский вечер полон отдаленного тарахтенья тракторов, - там ещё трудится молодежь, накручивая на колеса трудодни. Каждый двор в белых батистовых платочках цветущих вишен, розовых косынках абрикосов, в кружевных полушалках яблонь, словно вытканных оренбургской паутинкой.

- Сладкий воздух! - воскликнул верзила Жидков, выйдя на крыльцо хаты. - Словно где-то конфетная фабрика выплеснула на станицу аромат монпасье. Люблю весну! Нет ничего на свете лучше нашей весны, кубанской! Пойду, - сказал он Лукину, подчупурюсь, да Валюху Волобуеву прихвачу с собой. Красивая девка, жаль, что сестрица двоюродная. Санька Пойманов подбивает к ней клинья, но я ему укажу другую дороженьку. Он там ошивается каждую субботу. Хотел однажды проводить нашу Валюху, но я её оберегаю. Она с танцев и на танцы - под моим присмотром. Однажды я легонечко приложил свою ладонь на его плечо, да чуть надвое не переломил.

Не заступись Валюха, так в замлю б вогнал, потом вытягивали б по частям.

- Знаю твою медвежью лапу, - покривился Лукин, закрывая за дружком калитку, - тебе лишнего слова не скажи, озвереешь, мало не покажется.

Сумерки скрыли хаты и сады сначала серой вуалью, потом

синей марлей, пока не затянули черной драпировкой. Лишь окна клуба колхоза имени Буденного играли желтыми пятнами, словно полянка одуванчиков в квадратных переплетах.

«Тихо вокруг, сопки покрылись мглой…», - тонкий женский голосок втискивался в звуки оркестра, нестройно выводящего мелодию.

- Витенька, какой молодец, что привел меня сюда! - верещала Валя, перехватывая руку брата, - я здесь впервые!

Чтобы обнять талию своего брата-великана, девчушке девятикласснице, чернобровой лозинке, надо было два раза оббежать его по окружности. - Не волнуйся, - басил он,- ещё нарадуешься…

Оркестр расположился на сцене. После кино лавки с центра придвинули вдоль стен, центр клуба стал просторным. Сидело уже человек двадцать, в основном с того края - станционские, то есть - иногородние. Несколько пар нехотя вальсировало. Как только ввалились «казачуры», -( так их именовали станционные), - смех и разговоры сошли на нет.

- Оркестр! - гаркнул Жидков, - можешь отдохнуть! Сначала игры! Объявляю «Третий - лишний».

Молодежь любила разные, особенно эту. Первыми вскочили с мест девушки и образовали круг, за ними - парни. Пойманов пристроился к Вале. Жидков - ближе к своей зазнобе. Дали сигнал. Игра началась. Ведущий оббежал круг, незаметно пристроился к Вале. Пойманов, оказавшись третьим лишним, понял тогда, когда ему врезали ремнем так, что скрипнул зубами, но стерпел. Парни договорились проучить Пойманова. Они вели игру таким образом, чтобы тот бегал чаще. В очередной раз Жидков полоснул от души, вырвав клок штанины. Пойманов взвыл на весь клуб и, ковыляя, выскочил вон. Больше он здесь не появлялся. Говорят, не мог сидеть на стуле. Мать целую неделю лечила какими-то мазями. Он упорно молчал, откуда такая кровавая полоса, будто каленым железом прошлись.

Танцы продолжались вперемежку с играми. Девчонки повизгивали, громко смеялись, радуясь теплому вечеру и своему необузданному озорству. Парни сдержанно подыгрывали, улыбались, однако царило необъяснимое напряжение, дай искру - и моментально разразится гроза.

Маленький с огромным чубом Лукинёнок, заводила и шантажёр «казачьей дружины» отозвал в сторону «лапотника» Коробского - главаря с той стороны, низкорослого с большой головой, узкими плечиками, юркого и вертлявого.

- Выйдем, - надменным тоном приказал Лукинов, - разговор есть.

- Пойдем, если не слабо, - тем же тоном ответил Коробской.

Они отошли на значительное расстояние, к речке с камышовыми зарослями.

- Что это вы зачастили в наш клуб? - принял наступательную позу Лукинов.

- С чего это он ваш? Такой же и наш. Кто запреты устанавливал?

- Эта часть всегда была казачьей.Про Указ знаешь? А какие права у вас? Жрать неча, так и прёте к нам, да ещё мы терпим от вас гадости: то девок наших уводите, то в церкви нашей крестите своих выродков…В Гражданскую хотели нас истребить,но как видишь,новые народились.

- Ты чего несёшь? - взбесился Коробской, - советская власть всех уравняла, церковь отделила.

Противоборствующие стороны могли с минуты на минуту броситься друг на друга. В это время парни начали один за другим вытекать из клуба. Темной стеной вставали в полукруг у своих вожаков.

- Валюха, - Жидков дернул за рукав, - давай-ка домой. Пора спать.

- А там что? Драка что ли?

- Не твое дело.

И он огромными шагами заспешил, чтобы увести племянницу скорее домой. Валя еле поспевала за ним.

- Куда ты бежишь? Не могу угнаться.

Он метнулся в свою калитку: «Дальше сама дойдешь, мне некогда». В хату не пошел, забежал с тыльной стороны, сунул руку в камышовую крышу, вынул блеснувшее при луне, подумав: «Нас сегодня мало, их больше. Пригодится». Бегом пустился в обратный путь.

В двенадцать часов вечера всюду погас свет. Станица погрузилась в сон, а здесь, возле речки, разразилась настоящая битва. Трещали жерди, выломанные из оград, мелькали кулаки, дубинки, ножи.

- На, - Жидков сунул в руку Лукина казачий кинжал.

- Сегодня должно решиться, - или мы их, или они нас.

Видишь их сколько: Ярец, Воронок, Перс, Рыло, Ермак…

Он бросился в гущу и начал своими кулачищами гвоздить. Огрел Коробского, но несильно, тот увернулся и сунул свой кулак под ребро Жидкову. Сзади акациной получил удар по голове. Стесана бровь, кровь полилась за ворот. Жидков повернулся и здоровым левым глазом поймал силуэт хромого Головина.

- Гнида одноногая!..

Всадил в его живот огромный кулак, и, когда тот подлетел вверх, кирзовым ботинком пнул с такой силой, что Головин, безжизненно мотнув головой, пучком ряски шлепнулся в воду совершенно беззвучно.

Драка была долгой и жестокой. Начали сбегаться мужики и бабы близлежащих хат. Кто-то крикнул:

- Убили! Убили!..

- Да чё ж это такэ, скока им враждовать? - кричала другая.

Крики, стоны, топот, глухие удары не утихали в течение двух часов, пока не был вызван из города наряд милиции.

Дерущиеся, завидев милицейские фуражки, разбежались в разные стороны, побросали в воду ножи и железные прутья. Милиция до самого рассвета подбирала раненых и отвозила в больницу. С переломанными ногами, руками, ребрами и головами - в город. Раненых оказалось более двадцати человек.

Утром Кривчикова Ольга выгнала корову в огород на траву. Через полчаса корова, пробралась через камыши к воде. Оттуда стали доноситься её протяжные мычания.

- Пойдем, сынок, - взяла она за руку пятилетнего сына, - что-то наша Зорька мычит, может, увязла в трясине.

Солнышко поднималось радостное, нежное. Мальчик, освободившись от руки мамы,побежал по тропинке. Добежав до камышей, закричал: «Мама! Здесь дядя пьяный». Мать ускорила шаг. Изуродованное, исполосованное ножом юношеское тело лежало у берега в неестественной позе. Было видно, что он спешил вперед, и, будто споткнувшись, упал, корчась от боли.

- Пойдем, пойдем, сынок, скорее отсюда.

- А Зорька?

Зорька стояла над убитым и продолжала мычать.

- Зорьку я потом пригоню, потом…

После безумного побоища хоронили пятерых. Хромого Головина вытаскивали из воды, он словно искал что-то на дне с открытыми глазами. Карагодин с проломанным черепом дополз до хаты. Там его и нашли. Через судебные органы подозреваемых прошло около тридцати человек. Искали вещественные доказательства. Нашли, протягивая по дну речки мощный магнит. Десять складней и четыре казачьих кинжала пристали к магниту. Суд был открытым. Самый длительный срок 10 лет получил Лукин. Три года Жидков. После крутых мер против зачинщиков разборок, противостояние казаков и иногородних сошло на нет.

Отбыв срок, Лукин бомжевал без семьи и друзей и холодной зимой замерз в хате.

Могучий и крепкий Жидков три года провел на лесоповале. Приехал с латышкой, женой Марой, которая родила ему двоих сыновей, работал в колхозе завхозом, слыл толковым знающим прорабом и хозяйственником. Чтобы решать какие-то проблемы, без магарыча не обходилось. Выпить он мог не меньше ведра. Высокая некрасивая Мара боролась с каждодневными попойками мужа. Ужинал Жидков обычно дома, и Мара регулярно подсыпала в его еду какое-то зелье от алкоголя. Через полгода он умер. В гробу лежал огромный средних лет мужчина, словно Петр I с разметанными витыми прядями волос, в синем костюме, белой рубашке и красным галстуком. Казалось, такой мог бы жить и больше ста. Мара долго не грустила, пожила ещё немного, продала хату и укатила в свою Латвию. Больше о ней не было ни слуху ни духу. Поговаривали, что кто-то случайно видел её с детьми, которые не помнят отца и совершенно забыли русский язык. Не казаки.

Валя Волобуева, окончив пединститут, по направлению укатила в Сибирь.

Глава 32

На Родину

Сын положил горячие ладони на плечи отцу. - Ты плачешь? Что случилось, папа? –Виктора Алексеевича утешал его сын.

Первый раз в жизни сын таким видел отца. Да и сам Виктор Алексеевич не припомнит особого случая. Ни тогда, когда раскулачивали его бабушку, и они лишились всего, что было нажито трудом. (Деда он не помнил. Родился через пять лет после его смерти.) Ни тогда, когда хоронил бабушку, эту великую и гордую женщину. Ничто не смогло поколебать её веру в бога, в честность и порядочность. Ни родную мать, которую боготворил, та горькая обида за поругание предков, невозможность свободно, без запретов и надзора посещать свои родные места, сверлила душу.

- Ну что тебя так растрогало? Старость? Таков её удел. Молодые рвутся вперед, топча под ногами стариков, как ненужный хлам. У всех у нас такая участь. Знаю, ты - сильный, ты нужен нам, твоим детям.

В руках отца увидел небольшой листок и конверт.

- Откуда это? Что в письме?

- С Родины, на которой я не был 50 лет. Ах, какой я глупец. Все куда-то спешил, бежал. Надо то, надо другое. Секретная служба не давала сделать шаг в сторону, и я забыл о родной земле, а ведь там, может, сохранился дом, в котором я родился? Там похоронен дедушка. Не стал теребить душу, рассказывать сыну о смутных годах России.

- Папа! Теперь ты в отставке, свободный человек, садись и поезжай. Говорят, где родился, там и пригодился.

Спасибо Якову и Татьяне! Как они отыскали тебя? Да что я спрашиваю, по интернету и иголку в стоге отыщешь…

Тихоновы встретили своего дядюшку, готовые сердце положить на ладони. Он озадачил внутренней напряженностью и суровостью. Жизнь, работа, ситуации, в которые он попадал, изменили в нем многое. Они помнили того, молодого, когда были совсем маленькими.

Племяннику Якову лет 50. Невысокого росточка, чернобров, на слова сдержан. Его жена Татьяна - вровень мужу, - противоположность характером. Говорливая, энергичная. Наставляя на стол, ворковала:

- Аптека Ивана Гавриловича на месте, даже немцы не порущили. Могилу же сровняли с землей,когда в 1938 году разобрали самый первый в станице храм святого Михаила Архангела.… И, как бы между прочим, сама того не осмысливая, произнесла слова, за которые Виктор Алексеевич ухватился, как за щепку при крушении корабля.

- Здесь похоронен дедушка. Остальные родственники - неведомо где. Жили так дружно, покоятся порознь.

После ужина перешли во двор, уселись под вековой грушей да так и просидели до полуночи. Старинный дом Тихоновых напомнил ему о его бабушке, родившейся в этом доме,. И ту домашнюю обстановку, в которой жил с родителями. Виктор Алексеевич хорошо помнил отца Яши, его деда - родного брата бабушки Прасковьи Ивановны. Дедушка Яши работал в железнодорожном депо, в котором теперь трудится его внук Яша.

Впервые за многие годы молчания Виктору Алексеевичу хотелось открыть душу, и от говорил и говорил. Рассказывал о жизни, учёбе, службе.

- Я любил службу. Мне нравилась командирская должность, руководство и эксплуатация новейшей техники.

И всё-таки не напрасно страна вкладывала огромные ресурсы в обороноспособность страны. Нас не только боялись, но и уважали.

Мы немало потеряли на путях перестройки, многое порушили, но та мощь, тот потенциал, который имели, всё сохранили.

Внутри отставного военного переплетались разные чувства: обида, горечь потерь, негодование. Вместе с тем - гордость за свою державу, ту Отчизну,которую пришлось защищать.

Россия - единственная страна, сохранившая верность своего бытия: самобытную культуру, православие, традиции, - говорил он. Ее ломали,рушили,наперекор всему она не погибла,живет.

- Вот ты Татьяна, сказала верные слова, которые перевернули всё во мне. - Я уже не помню какие? - недоумевала Татьяна.

- «Жили дружно, а похоронены порознь.» Так вот я решил создать семейное родовое кладбище, перезахоронить родителей. Бабушкины останки (мамину мать) перевезу из Кропоткина. Бабушку по отцовской линии - из Пятигорска, Хочу восстановить памятник деду Ивану Гавриловичу.

- Я к слову сказала, а пришлись вам ко двору.

- «Двор» для них (Виктор Алексеевич имел в виду тех,чьи останки решил перевезти на Родину) станет общим. Это - моя цель.

Виктор Алексеевич поднялся, распрямился, по-молодецки взмахнул руками. Он словно не чувствовал своих лет, которые глубоко втиснулись в девятую. Он понял, что теперь есть смысл жизни - успеть завершить задуманное.

Рванул ветер. И здесь, у забора, он увидел такой знакомый «колобок».

- Яков! Яша! Гляди! Сплетенные засохшие стебли у забора.

Таким своего дядю Яков никогда не видел. В нем он узнал себя, ранимого и наивного.

- Это же курай! Курай! Откуда ты, дружок? Из каких дальних краев занесло тебя ветром? Поля-то давно распахали, нигде для тебя клочка не осталось.

К удивлению Якова, Виктор Алексеевич закатил тираду:

- Ты защищал от иноземцев, когда на степных просторах Кубани стоял стеной, не давая вражеским варварам топтать родную землю. Сдерживал набеги гуннов. торок. монголов. Ты дарил людям радость, согревая в зимнее время, отдавая своё тепло, которое летом копил, беря от солнечных лучей. Тебя топтали, мяли, жгли, но ты выстоял. Я думал, ты погиб. А ты - выжил!

Живой! Живой! Кураюшка!