Звезда

                кинорассказ

Тот, кто провёл её в палату, был суетлив – и всё время отирал пот со лба. Июнь и впрямь выдался жарким – но здесь, в чужом больничном мирке, стояла прохлада и тишина. Лина кожей чувствовала, как этот человек нервничает: его внутренняя дрожь выходила с потом – и точно передавалась воздуху.

Мальчик лежал на высокой кровати, уставив лицо в потолок. Он приподнял веки, болезненно дёрнул щекой – и "нервный" вышел.
– Он боится, – сказал больной, не поворачивая головы, – он смерти боится прямо `до смерти, – и сам улыбнулся своей пугающей шутке.
Лина стояла молча. Вся эта история с самого начала казалась ей чем-то ненастоящим, затянувшимся сном, розыгрышем – или вот такой же нелепой, неловкой шуткой.
– Садитесь, тут стул рядом.
Она села, мучительно подбирая слова для начала разговора – но в голову лезли лишь заученные фразы из мелких ролей. Всё случилось так быстро…
Он сам нарушил молчание.
– Вы Лина, а меня Сашей зовут. Да вы, наверно, знаете.
Конечно, она знала. Он был не просто известен – он был знаменит, этот юноша, мальчик почти, Александр, Алекс; если верить слухам – настоящий миллионер. Папарацци спали на пороге его дома, фанаты осаждали его машины, он улыбался с каждого рекламного щита и каждого сетевого баннера. У любой девчонки было его фото на стене и сладкая заноза в сердце. Не то чтобы красивый, но очень милый, этот баловень судьбы рано начал свою карьеру в кино – и стал звездой уже в пятнадцать лет. Его страстно обожали и ему люто завидовали. Завидуют даже сейчас, хотя...
Он сильно исхудал, его улыбчивая мордашка вытянулась, и при каждом слове уже не играют очаровательные ямочки на щеках… Неужели всё это правда?
– Неужели всё это правда? – Лина не заметила, как произнесла это вслух, и покраснела.
– Что? Мой диагноз? Или моё предложение?
Она не успела с ответом, он сам ответил тихо, но твёрдо:
– Всё правда. Я умираю – и я хочу снять это кино. Соглашайтесь.
Он посмотрел прямо ей в глаза – этот умирающий мальчик, умница не по годам. И Лина поняла, что сон реален.

Утренний разговор с режиссёром был кратким: кастинг проходит сложно, отсеяли большое количество претенденток, но вы понравились заказчику – в некоем артхаусном видео – и выбор сделал он сам.
Лина молча кивнула: да-да, это артхаусное кино, бесплатный проект её институтского однокашника, свихнутого тёмного гения. Чёрно-белая плёнка, сумятица образов, тление и мрак. Кто знал, что эта игра в страшилки так странно отзовётся потом в её судьбе…
– На вас с партнёром установят невидимые микродатчики, – продолжал объяснять режиссёр, – потом в кадре наложат маски по контрольным точкам и смонтируют фильм.
Лина толком не разобралась в технических подробностях, она поняла лишь одно: ей придётся стать куклой, живым манекеном, к чему в её актёрской профессии в общем-то и не привыкать. Но на этот раз – куклой без лица, ведь её лицо послужит лишь каркасом, подкладкой, на которую натянут новую кожу. Не просто кожу – лицо умершей звезды. Загадочное, совершенное, на которое можно смотреть бесконечно – и на которое целый мир именно так и смотрит уже полсотни лет… И даже прикованный к кровати Алекс мечтает сняться в фильме именно с этой звездой. Её партнёром должен быть он сам – но не он теперешний, больной и юный, а он будущий, взрослый, каким никогда уже не станет: врачи говорят, у него в запасе  немного времени.
Для него тоже подыскали куклу, подходящего по фактуре актёра Филина – откуда-то из театральной провинции.

Лина не дала режиссёру согласия сразу, её мучили неясные сомнения. Но теперь, глядя Алексу в глаза, она вдруг согласилась.

Снимали ремейк. Алекс выбрал блистательный старый фильм: любовь, предательство, боль, призрак безвозвратно утерянного, невозможного – и тонкая сюжетная интрига. От актёров он хотел лишь одного – естественности, точно они ничего не знают о дальнейшей подмене лиц. Режиссёр признался, что хотел утаить замысел заказчика, считая такой ход полезным для работы. Но пришлось раскрыть карты: именно Алекс настоял, чтобы всё делалось честно. На съёмки отводили месяц, максимум полтора: нереальные, казалось бы, сроки, но Лину они не пугали.
Упомянутый режиссёром артхаус был сделан вообще за неделю.

Она довольно скоро свыклась с обстоятельствами. Ей нравилась аура старого дома, выбранного для съёмок в дальнем пригороде – эти высокие окна в обветшалых рамах, мягкий неспешный свет, затаившиеся по углам тени. Нравилась простота и лёгкость платьев из старинного гардероба – струящихся по телу, впитавших ароматы забытых духов. Нравился запущенный сад с тёмным прудом и узкими дорожками, где можно было бродить в свободные минуты. Её лицо не было важным, оно не являлось частью общего замысла – но над ним всё равно исправно трудились гримёры: Алекс требовал полной органичности.

Её партнёру пришлось сложнее: в перерывах он то и дело подсаживался с долгими разговорами о своей непростой актёрской судьбе. Вот и сейчас Филин вполне удобно устроился на покосившейся оградке цветника и твердил, нервно разминая сигарету: всюду враги, его не ценят, не уважают, роль наконец предложили, главную, вымоленную у судьбы – и ту с обманкой, без лица; зацепиться не за что, похвалиться нечем. Ну что потом скажешь друзьям: вот тут я снялся в роли туловища, почти что чудищем Франкенштейна? Засмеют, все они одинаковые.
Лина молчала, изредка согласно кивая: да-да, он не может найти в работе точку опоры. И правда – на что ему опираться, если даже его лицо, визитка любого актёра и самая надёжная его валюта, ничего здесь не значит, если его подменят чужим? И на что же опираться ей самой? Разве что на свои тонкие ноги в этих изящных ретро-туфельках с таким удобным каблуком… Лина улыбнулась озорной мысли, чуть покачивая округлым носком туфли.
– У вас красивая улыбка, – сказал Филин. – А давай на ты перейдём?

Каждую неделю она приходила в палату к Саше с кратким отчётом о съёмках, он сам просил об этом. Беседы эти, поначалу скованные, вскоре сделались для неё самой важной частью происходящего. Она видела, как он рад ей, он брал её руку в свою, и в его глазах сквозь пелену скрытой боли прорывались тёплые искорки. Поглаживая его тонкие, почти бесплотные пальцы и рассказывая о съёмках, Лина точно снимала своё кино, кино в словах – и для себя закрепляла во времени странное происходящее, потому что не знала, что же на самом деле закрепляет камера: режиссёр никому не показывал отснятого материала.
По ночам ей снились долгие фильмы без лиц, а утром они перетекали в реальность.

Последний день съёмок настиг её как-то внезапно: не верилось, что это всё – но это было всё.
Режиссёр поблагодарил за работу, обещал связаться с теми, чья помощь потребуется в озвучании. Лина вдруг осознала, что её голос тоже заменят – у звезды был другой тембр, с обворожительной хрипотцой.
– И что я говорил? – ворчал за спиной Филин, оглаживая её плечо. – Как после гильотины: ни головы, ни голоса, один сплошной боди-арт. Приходи вечерком ко мне в номер – посидим, отпразднуем вдвоём, а?
Она давно чувствовала его интерес к себе – эти как бы случайные касания, пожатия пальцев, жаркая рука на талии. Ей казалось, что вся съёмочная группа не раз замечала затянувшиеся после отснятой сцены объятия. Лина уговаривала себя, что всё это от роли, что в их работе граница подчас тонка. Не то чтоб Филин был ей неприятен – часто, исподволь наблюдая за своим партнёром, она невольно любовалась почти звериной грацией его раскованных движений, чёткой лепкой лица, живыми ямочками на щеках.
А у бедняги Алекса исхудалые скулы обтянуло сухой кожей – и вместо ямочек теперь пролегли две морщины.

Тем вечером Лина в гостиницу к Филину не пошла – она была в больнице у Саши, и думала, что это в последний раз. Но тот потный человек позвонил через две недели: больной звал на разговор.
– Я видел отснятое, – сказал Алекс сразу, едва Лина ступила в палату.
– И? – она застыла у двери. – Уже закончен монтаж? И… и наши лица, да?
– Нет, с масками ещё долго, там много возни. Но…
– Что-то не так?
– Так, всё так. Да ты садись, Лина.
Он был каким-то другим. Она села – чувствую себя так же неловко, как в первый раз. «Что-то не так, что-то изменилось, – стучало в голове. – Но что же, что? Я всё испортила, да. Он разочарован…»
Алекс молчал недолго.
– Знаешь, глупостью была моя затея. Мне казалось – это так круто, смешать прошлое с будущим, обмануть смерть: и её вытащить из небытия, звезду эту, и… и себя. Мне казалось – если успеть перед смертью заглянуть в своё будущее, стать его частью раньше, чем…
Он осёкся. Но справился с собой – и продолжал:
– Но ничего не изменилось ведь. И не изменится, даже когда они натянут на вас маски в этом нелепом кино. Что толку от моей маски на чужом лице? Я был так глуп… тут сделать нельзя ничего, вообще ничего. Совсем.
– Ну что ты, Саша! – она подхватила его слабую руку, прижала к щеке. – Ты здорово всё придумал, такого ещё не делал никто, никто в целом мире!
– А знаешь, ты так играла…  Я думал почему-то – ты будешь как она. Но ты была как ты. И это хорошо.
Она вздохнула с облегчением.
– Это будет отличный фильм, я уверена, Саша! Особенный. И в нём прошлое встретится с будущим, и вы с ней там тоже встретитесь, с прекрасной твоей звездой.
– Я хотел бы там встретиться с тобой.
Лина замерла.
– Но я же здесь, Саша…
– А меня почти уже нет…
Лина навещала его каждый день. И когда всё кончилось, она долго сидела потом в коридоре, рядом с его палатой.

Фанаты и папарацци алчно набросились на новость о его смерти, спешно растаскивая её, как добычу – на свои дутые рейтинги и «лайки» в соцсетях, на секунды жалкой никчемной популярности.

Лина ничего не знала о судьбе фильма, пока ей не позвонил Филин. Он как всегда жаловался на судьбу, завистников и отсутствие денег.
– И знаешь, Алина: я видел это идиотское кино, говорят, скоро в прокат выйдет. Жуть, я там реально всадник без головы: смотришь – и мурашки по коже! Прям по Чехову судьба у меня – носить свои пиджаки, пока жизнь в хлам и вдрыбадан. Один пиджак от роли и остался: чужое лицо, чужой голос.
– Чей голос?
– Алекса нашего драгоценного, чей ещё. Ловко же они всё сработали! А вот ты… Уж не знаю, чем ты успела угодить нашему покойничку, но тебя-то там оставили с головой. С твоим, то есть, личиком.
Лина замерла.
– Одним всё, другим ничего, да. Зря ты тогда не пришла ко мне. Зря ты так со мной, зря, я ведь со всей душой… Все вы одинаковые, – закончил Филин и бросил трубку.

Лина не стала смотреть это кино – оно и так снилось ей каждую ночь: старый дом, старый сад, тёмный пруд, узкие дорожки. И по ним они бродили с Сашей, точно заблудившиеся в тумане дети. Они не смотрели друг на друга, они улыбались. У них были свои настоящие лица. Но когда она просыпалась – Саша оставался во сне.
Иногда по вечерам она опять приходила в больницу, сидела в коридоре рядом с его палатой. Долго сидела, совсем одна…

* * *
– Ну что, финита что ли у нас? Как говорится: и всё кино.
«Да, съёмки закончились, – подумала она. – Как быстро…»
– Прикольный сценарий, мне нравится. Хотя и с наворотами. А вообще-то я мелодрамы не очень...
Она подняла голову – вот он, Саша, живой-здоровый, остатки грима спешно стирает со щеки влажной салфеткой.
– Извини, бегу – вечерний спектакль! Наш главный грозится башку оторвать за сплошные опоздания, а в театре – это тебе не в кино, чужую башку к пиджаку не приклеишь никаким фотошопом. На эти съёмки режиссёр вообще со скандалом меня выдернул, почти что шантажом. Я же не юный миллионер, как наш покойный герой. А жаль, от пары лимончиков и я б не отказался.
Он рассмеялся, играя ямочками на щеках. И послал ей свой фирменный воздушный поцелуй, вскидывая на плечо сумку:
– Ну – пока, что ли, звезда? Пересечёмся!
Он торопливо уходил, почти бежал по длинному студийному коридору.
 «Саша ушёл, – думала она, глядя ему вслед, – Саши больше нет…»
Наконец он исчез за углом. Тогда она отвернулась, ища глазами питьевой автомат: после съёмок её мучила жажда.


                г. Санкт-Петербург, 2013 г.