Цикл Уральские камни Рассказ2 Батуринские схроны

 Батуринские схроны .
 




 
С Батуриным ходить по грибы- мука-мученическая. Не всякий выдерживал.
Да и в компанию не больно-то и приглашал. Только особых отборных людей.
Много было желающих проведать его «делянки»,  потом втихаря прибыть - да собрать урожай.
Он про это знал себе по-тихому и не доверял всяким  просителям сопливым,- Возьми меня дядь Вась по грибы с собой в дружки.
Хорош дружок, предатель изначальный - уже в голосе и взгляде предательство таилось: только просится, а в голове мыслит как потом самому огужеваться, да выбрить грибное место налысо. Такие же не думают про завтра, про следующие года, сиюминутники, жрут жизнь каждым днем  - не давятся, будто за ними смерть гонится.
 Некогда им аккуратно, ножичком срезать ножку, да так, чтобы корень не повредить. Да потом примять вокруг землей, да мхом укрыть. Чтобы не ссохлась не повредилась грибница, чтобы на следующий год так же высыпало молоденьких да хрустящих груздочков...
Отмалчивался на такие зовы - будто внезапно глухотой накрыло.
Особенно не выносил городских родственников - те приезжали как будто в заграницу.
То им покажи, и это, на рыбалку своди, удочку свою дай; возле картофельной грядки слезами умывались, восторгались, просились окучить,  — для развлечения, игры. Чтобы потом в городском офисе нахвастаться, что вот, мол, довелось по старинке, в огороде работать, тяпкой махать. А на деле - два раза махнут вокруг картофельной ботвы, только цвет порубают, да сами в грядку валятся с давлением, тьфу! А потом остаток отпуска все ладошки проверяют - мозоли ищут.
 А за что им такие подарки, за какие заслуги, что в свое время побросали свою землю?
  Родственники эти, вообще все кто из города приезжал, как червивые грибы - сверху гладки, а снутри шатки. Но с фасоном, с высокомерием к простой деревенской жизни: вот и водопровода у вас нет, и «до ветру» как в девятнадцатом веке ходите.
 Ну забыло о деревенских государство, дак может и лучше - что забыло, а как вспомнит? Не обрадуешься.
А сами до того там дожились, что уж и ракеты у них в воздух подняться не могут. Самим же на головы и валятся. Оворовались позорники.
Дак неужели таким  - он свое заветное на потраву выставит!
 Вот недавно заехал один, подполковник киевский, да с порога - вы мол, не обессудьте, мы и так можем поесть - со сковородки.
 Так бы ему этой сковородкой и вляпал по лбу замороченному.
 Но, спасибо жене, не сробела - Дак и еште из сковородки, а мы из тарелок привыкли.
 И вот хотелось потом поспрошать этого подполковника, а не вспомнит ли он, как его  валтузили в канаве соседские пацаны за гонор и гугнявость.
 А  теперь будто со звезды Сириуса прибыл.
Чем жив-то человече, чего нажил? О чем душа болит?
 Вот грибную жареху, с лучком  да укропчиком, за милую душу хрумкал.
А разговоры?
Про дом- квартиру,  про дочь, которую без любви, но с толком выдал за выпускника МГИМО, теперь те проживают в иноземном государстве Сомали, и внуков двух народившихся, дед с бабкой только на фотокарточках видали.
 И все заливается, а как спросить, что у хозяев в жизни происходит, да хоть ответ услышать - нет!
Арии пел-пел часа два, пока не сморило.
 Тоже завелся, на следующий день: « Василий, бери с собой за груздем.»
 Два дня жужжал в ухо, присосался хуже слепня!
 Ну, - думает дядя Вася, - держись ужо! Допек!
 Он-то дядя Вася, понимал, как этот подполковник его определяет- дескать сварливый вредный старикашка выдрючивается, а крыть супротив подполковника ему нечем, одна мотня жидкая, промеж колен.
 А что он подполковник в самом деле значит?
Свыше гаркнули- книзу передал.
Под суконными просторядными  штанами у дяди Васи  припрятаны жилистые икры, да бойкие ступни, а в заплечье-  семьдесят  лет  шаганий, по скалам да увалам уральским.
 А у подполковника — жопа мозолистая, да голос командный, да брюшко паучиное.
 А в лесу хоть оборись- грибы строем в корзинку не попрыгают, за ними надо в пояс нагнуться.
Но имелся у дяди Васи  и свой интерес в этом деле: очень он внутренне раззадорился после этой вот эскапады со сковородой.
Хотелось ему задать некоторые вопросы Коле Канунникову, не теперешнему подполковнику, а вот тому пацану, Кольке Канунникову.
А тут женщины не давали развернуться - гоняли от подполковника  - стоило  только рот раскрыть, дескать нечего мучить человека - на отдых приехал.
 Чего он так уработался, че ли? Что уж вопрос человеческий ему в тягость, ноша непосильная.
 А вопрос такой:
«И как же тебя замело мил человек, Коля Канунников, уральских исконных земель человека, чужому отечеству защитником стать?
 Вот наиглавнейший вопрос твоей жизни Коля, и как-то ты на него ответишь.
А вопрос этот задать тебе придется, сам напросился. И ответить на него придется. Потому что выбора у тебя не будет, Коля.» - так думал дядя Вася, пакуя свой дорожный сидор.
 Сидор, рюкзак  то- есть, у дяди Васи был брезентовый со многими кармашками, надежный испытанный,заскорузлый по бокам и дну, с кровяными потеками от раздавленной земляники и зелеными травяными исхлестами.
Туда дядя Вася складывал дорожную провизию: кирпич ржаного хлеба( белого не признавал), головку чеснока, шмат духовитого желтого сала, «флакон  самогона на брусничном ходу»- флаконом дядя Вася именовал побитую металлическую фляжку, свою «грибную амуницию»- ножик специально точенный до резвой остроты- укладывал в свой отдельный кармашек. Дядя Вася собирался сам- никого к сборам этим не допускал.
 Подполковника собирали женщины —  суетились вокруг. оправляли ветровку, совали что-то по карманам, тот стоял как дите трехлетнее, только поворачивался боками. Нарядился фасонисто, будто не в лес, а в клуб наметился.
Ну, годи, годи... - усмешничал дядя Вася.
Тетя Нина, уже кидала в его сторону тревожные взгляды. Не удержалась — приступила- ты не вздумай учудить там чего, не созорничай, гости-то столичные, как бы скандалу не вышло, а то  больно резво глядишь.
Вася, Вася, уж под сто лет, а все не угомонишься!
  -Да жив ваш подполковник будет, чего ему сделается, пузо маненько растрясет, дак оно для здоровья и лучше.
 Вышли спозаранку. Еще утренний туман не разошелся, стлался топил в дымке огороды, низина вся, что лежала под горой - утонула в молоке, только и видны были крыши да верхушки яблонь, а дворы заволокло. Прошло впереди стадо, были слышно глухие покрики пастуха, звякание колокольцев, мыкание протяжное коров, а само стадо не видно, шастало где-то в тумане.
Спустились с горы в низину - как вошли в дым. Но тут он стоял слоями, то пореже, то погуще. Уже розовевший, подзолоченный солнышком, которое все поднималось и поднималось выше.
Лес был за рекой, на той стороне,  и вначале шло широкое поле, которое летом заливало ромашкой так, что оно становилось белым, а вдали росла старая береза, одна, разлапистая. Стояла  гордо в поле и молнией ее не брало, а било в грозу - то в мост, то в землю, а березу обходило. А кромка поля уже приступала к лесу и уже в лес шла наезженая колея. Лес по эту сторону Вязовой шел сначала смешанный. Потом сосновый -весь исчерченный просеками, а дальше глубже, уж не поймешь какие буреломы. Пока перешли понтонный мост, да поле, да миновали березу, туман и вовсе разределся, уже последние легкие вуальки истаивали  в воздухе.
 Шли долго, километров семь без отдыха.
 Тут только понял подполковник, почему с дядей Васей  - мукой. Ход у дяди Васи был — не угнаться. Легкий быстрый,  прямо перелетал со взгорка на взгорок, глядь был здесь и уже только спина вдали, мелкнет да исчезнет. Умотал подполковника темпом.
Но вот совсем в бурелом вошли, в полный сумрак, только паутина позванивала на ветвях старых осин да орешника, и почва под ногами повлажнела, захлюпало. Тут только дядя Вася, сбавил ходу.
Остановился, подождал подполковника.
 - Сейчас через болото придется ходить, так что дуй мне в спину носом и ни шагу, только след в след, да корзины давай - болото перейдем - верну.
 Впереди действительно во все стороны раскинулось зеленоватое дышащее поле. Остановились передохнуть. Сложили корзины одна в одну, дядя Вася их себе на закорок закинул, поверх рюкзака. Совсем под корзинами не видно стало, одни ноги.
 - Ну, тронулись. А то так ползем, что и к завтрему не дойти.
 Вступили на болотную тропку, вокруг все что-то шептало, вздыхало тревожно, где-то в вышине было небо, но свет его тонул в земной сумрачности.
 А тут шаткая хлюпающая кочневая тропа, с которой шагнуть никак, и та прерывается, тогда дядя Вася слегой, тычет туда-сюда - проход ищет. Потом кивнет. Нашел, бредут дальше.
 Уже посреди болота вышли, уже впереди показался берег осинный, тут дядя Вася завел разговор, не вовремя.
  - А чего это ты подполковник, на Украине прописался? Или в Российской армии должности для тебя командирской не нашлось?
 - Да вот, год до выслуги оставался, сниматься с места как-то, да и привык я к Киеву, столько лет прожито,  а дача, как Любаше было это все бросить?- обстоятельно и даже с ленцой в голосе ответил подполковник. Тема эта была для него скучная и давно пройдена.
 - Вот хочу я понять откудова вы такие беретесь, как становитесь, что за год выслуги, да за шесть соток с клубникой, продали свое отечество ?
 - Да ничего я не продавал, ты дед что-то прямо трибунал, что ли? - опешил от такого поворота подполковник.
  - Да, Коля, я и трибунал и расстрельная команда. - вполне серьезно   даже и торжественно сказал дядя Вася.
 - Счас тебе приговор исполню, загоню в болото по самые уши, а слегу подать - не дам, вот тебе и будет и трибунал и приговор  - разом.
Тут Коля кругом болото,  стронешься с места и даже сорока на ветке  шелохнуться  не успеет - только пузыри от тебя останутся. И то - недолго.
А выход  - только через меня.
  - Да ты дед охренел совсем, твою мать, а ну хорош прикидываться - уже  с некоторым страхом прикрикнул подполковник.
  - Вижу Коля не созрел ты еще к серьезному разговору, так что покудова постой-подумай, войди в размышление, а я пока  тут в леску тетке Жене лечебного сырца посбираю, просила...
 И отпрыгнул с кочки, и двумя-тремя какими-то прыгучими петлями, с кочки на кочку, уже оказался между стволиков простуженного осинника, на сухом. Подполковник было дернулся следом. Но под ним что-то грузно всхлюпнуло, осело, заворчало, сжало сапог и он  замер на месте.
  -Стой где стоишь, дурья башка! Сказано же - топко здесь! Думай!  - Окрикнул сердито с берега дядя Вася и  поспешил прочь.
 Зло взяло на жену. - Поехали к сестрам, да поехали, родителям могилки подправим. Подправила. Вот теперь как бы мужу выправить не пришлось, дура!
 Потом стал звать-
 -Дядь Вась, а дядь Вась - ну чего взъелся? Если чем обидел — скажи! Ауу...
Но дядя Вася уже давно скрылся за деревьями, и ни шороха, ни треска сучьев, от его быстрых ног.
Тишина болотная, мрачная, окружила подполковника.
 Куда ни глянь, тянулась зеленоватая рясочная муть, местами вспученная мшистыми хлюпающими кочками, которые казались макушками утопнувших сгинувших людей. Невдалеке, из зеленой ряски  костью торчал усохший стволик березки,  на него приземлилась пичуга, беспокойно поерзала, повертела головой и снялась, упорхнула куда-то за осинник. Неинтересен ей  подполковник.
 И мошка. Налетела. Зудит над головой черное злобное  облачко. Лезет в нос, рот.
 Не утопишься, так сгрызут до мослов, суки кусачие! Жалят- аж горит.
Вспомнил, что жена сунула в нагрудной кармашек ветровки москитный карандаш. Вынул, натер остервенело лицо, да открытые части рук. Карандаш скользкий, пахнет дурно, какой-то мыльной гадостью, да и выскользнул из рук, булькнул- только его и видали- но страшно- ряска разошлась и молчаливо сомкнулась. Почему-то всплыл в памяти кадр из фильма, как вот героиню, которую Драпеко играла, трясина поглотила, кадр такой живучий получился, что из всего фильма сразу вспоминался первым. Осторожно переступил ногами- ноги уже затекали и в сапоги набирало воды. Надо было резиновые надеть,  дядь Васины, нет выпендрился в своих, кожаных штиблетах — перед кем в лесу красоваться, перед елками что ли?
Ну как же - через станцию пройти, до моста и за мостом через поле еще людей можно встретить было. Вот мол городской важный  Коля -человек, Николай Нифонтович Канунников идет- вышагивает за груздями собрался.
 Что, Николай Нифонтович Кануников, военный человек, замначальника летного училища, стоишь теперь по колено в болоте. Мошка тебя жрет и никому нет дела, кто ты есть таков. А шаг в сторону сделаешь, затекут ноги, сведет судорогой или голова закружится - и нет как не было — утоп в болоте.
 А как приехал гусем-павлином- с каким сниходительным благожелательным настроем- дескать я человек  хоть и заслуженный, но в обращении прост, демократичен.
 Так в тот же день на место родственнички уральские поставили. И еще недоволен был, хвастал- из себя лез- доказать что вот мол он сильно удался в жизни  карьерой, домом и  семьей. И даже способом воспитания удачной дочки. К черту вот рассказал за столом эту давнишнюю историю, как Натке урок чистоты преподал.
 Натка все у себя в комнате бардак девичий разводила: раз сказал - другой - все по ветру, а потом взял да и высыпал ей прямо посреди комнаты на ковер мусорное ведро. И ведь гордясь рассказывал. Отчего сейчас этот дурацкий рассказ вспомнился,  стыдом обдало. А родственники не восхитились. Дядя Вася в тарелку что-то бумкнул, да тетя Нина головой покачала. Разобраться если, то поступил как  солдафон, про которых анекдоты жарят. Но с другой стороны, у Натки в комнате потом всегда чистота и порядок, результат-то получен был или нет? Не ремнем же дочь выдрал.
Дочь Натка — любил же ее крепко,  скупо на ласки, но крепко.
А недавно в телефонном разговоре спросил, - как живется ей, так оттуда, из Африки- холодом дунуло, - не слюбилось, но -стерпелось, папа - припомнила дочь, ужалила. Живет с мужем в хоромах. А отцу не простила того,  васильковского.
Пригласил на свою голову дочку, на выпуск курсантов Васильковской летной части. И этого там, лейтенанта с васильковыми глазами углядела. Сама-то Натка не красавица, но мила была. Волоски светлые, прям серебряные, совсем легкие на прямой пробор расчешет и в два хвостика. Чтоб значит уши были не видны. Большие и правда уши у дочки - кануниковские. Стеснялась. Эту прическу он занавесками называл. Так в доме его родительском на кухне мать окошко занавешивала, по обе стороны занавески прохладные а в центре окно лучистое, так и дочкино лицо, как окошко — лучилось из- под волос. И курсант этот, лейтенант будущий, своими васильковыми глазами лупил не мигая на Натку.
А потом звонок в дверь, открыли - стоит, прижимает к груди букетище ромашек полевых, чуть не с корнями надергал где-то.
Натка букет приняла, лицо в них уронила. А он, папочка то есть, букетик этот на смех поднял. Что за мужлан, если уж пришел о чувствах заявить, так не  с поля ромашек дергать надо, а стоящие цветы принести розы или гладиолусы, жлобьем обозвал. Цветы тут же в мусорное ведро засвистели, только стебли вверх из ведра торчком. Натка швырнула.
 А он ей и давай обрисовывать как по гарнизонам да по щелям окраинным, ей мыкаться придется. Потому что парень был сразу понятен: прост и честен, без пронырства. Такой будет служить по уставу, без любви начальства.
 А дочка потом тишком букет из ведра вынула, в комнату к себе унесла и над ним плакала. И жена вечером плакала и говорила, - А не помнишь ли Коля, как ты сам-то первое мне что подарил, какие-такие особые цветки? Васильки да
незабудки, которые за мостом на поляне росли, да еще шаров золотых  из палисадника толстой Татьяны. 
 И гордился потом, что дочь замуж выдал конструктивно, за карьерного, московского. Стерпится- слюбится.  А вот оно... как сказала, с пустотой в голосе — не слюбилось. Муж-то по слухам загулял крепко.
 Зять ничтожный, а все равно вчера  мгимовским зятем, теперь дипломатом, похвалялся перед уральскими.  А им — что московский, что мордовский - все равно. Камни. Не прошибешь. Сам только зашибешься.
 Вот как с отцом. Тоже уперся - камень уральский!
 Надулся отец на него, когда союз развалился. - Тебя зачем в воины определяли- чтобы страну берег! А вы- что ? Раззявы- прохлопали ушами Советский Союз!
Дачки себе солдатскими руками строили.
Это правду сказал - работали на его дачке солдатики. Дачка-то - об два кирпича, да три оконца, не то, что у некоторых.   Но отцу не втолкуешь - не одобрял. Стыдил. Опозорил, говорит ты меня перед соседями, честь офицерскую замарал. И к сыну больше - ни ногой.
А ему тогда -море по колено- мол жизнь такая теперь современная. Свои уклады имеет. Гордился своим оконцами да грядками. Рачительное ходяйство. Да и Любаше радость: любит в земле ковыряться - уральской заточки.
Отец ему эту дачу потом  в каждом письме поминал — не ленился.
 Но когда дело до серьезного дошло, встал выбор, не смог тогда ты Николай Нифонтович, не смог, духу не хватило, куда с насиженного трогаться, с нуля все начинать? Да и мысль была — что не он от Родины отступился, а Родина  бросила их тогда, Родина предала. И присягал-то одному государству, а если государство пропало, то какова цена присяги?
И дослуживал уже подполковником Украинских вооруженных сил до полной отставки по выслуге лет. А теперь вот в  летном училище зам начальника.
Вот этого отец ему не простил. «А ну как что случится, конфликт какой между двумя государствами, так что ты - сын,  сукин ты сын, прости жена, нас разбомбишь, Вязовую, дом свой? Был бы ты гражданский человек, хрен с тобой, живи с куркулями. Но ты военный человек, отечеству на верность присягал, и спрос с тебя другой поэтому. А вот как ты теперь, когда Родине твоей в лицо плюют- Бандеру на щит подняли, не в рожу бьешь, а молчишь в тряпочку. Утиркой утираешь плевки-то, аль так глотаешь?»
Так не простил, что даже когда горел раком - запретил жене звать на похороны, и в письме последнем написал - что хоть он сын его, и любовь из сердца  не вынешь,  но вины с него не снимает до самого своего последнего вздоха и даже после этого вздоха — навечно.
 Круто загнул отец - круто. Несправедливо!
 И уже теперь Коля Канунников с могилой отца спорил, на нее обижался. Вот когда ходили по приезду на кладбище, материну могилу посетил, дядьев, сватов посетил, родственников жениних проведал могилки, а к отце не зашел. Тоже вот камень- с отцовой могилой в контры вступил. Как же ты так смог Коля? Мимо могилы отца пройти?.. Как ноги-то тебя пронесли … мимо...
Вон как дядя Вася его сшиб в болото! Будто с одной миски с отцом щи хлебал. А даже не дружились особо-то.
 Стоит в болоте подполковник, и горькие слезы глотает.
Душу вывернуло, как про могилу отца вспомнил,уж и не чует, что мошка лицо облепила, что солнце, пробив сквозь завесу шпарит, что душным гнилым туманом стал куриться воздух.
Сколько так простоял, уж и не понял, уже и слезы просохли, а душа горела.
 И не заметил, как между осинками показалась легкая фигурка дяди Васи.
 - Ну, чего «незалежна украина», как я, валенок уральский, тебя болотом окружил, да в плен взял?- крикнул с бережку.
  - Не навоевался еще?- устало, даже и без радости ответил подполковник.
 -А ты что, всерьез поверил, что я в тебя в болоте уморю?
  - Поверишь тут. Кто вас знает, забурели совсем, в своем углу. Чего злобитесь? Кто вам жизни не дает?
   - Да живем мы, слава богу, не кашляем, не беспокойся. И злобы нет, завидного мало. А поверил ты Коля  потому, что ты  - отставной подполковник, вначале от дома своего, от земли уральской отставился, потом от России. А  не забывал бы родные края, так знал бы  - что нет в этом месте топи, отродясь не было, струхнул боязливой своей душонкой, и простоял по глупому два часа в болоте. Потому что земля эта тебе чужая стала - не знаешь ты своих мест, забыл, «отставился» - одним словом. Вот тебе мой урок на добрую память.
 И слеги тебе не надо, так шагай, прямо по кочкам.
 Чертыхаясь, подполковник, шуранул прямо по ряске, дохлюпал до берега, упал в изнеможении на влажном мшаннике.  Кое- где проглядывали сквозь крепкие восковые листки  бело-розовые бусины  вызревающей брусники. Снял с ветки в рот -чуть вязко-терпко и душисто. Пожевал. Когда чуть отпустило, высказал-
 -Ну ты даешь - дед.
 -А кушай с маслом.
 -Был бы  ты помоложе, я бы тебе навставлял.
 Дяд Вася хмыкнул. Помолчали.
Дядя Вася достал из пачку беломорину, продул, продавил мундштук зубами, уютно примостил во рту и задымил.
  -Дай-ко и мне.
  -Да ты ж вроде не куришь.
 - Куришь- не куришь... закуришь тут с вами, а то и запьешь.
 - Ну, это посля встряхнемся... Ну как, за груздями-то, не сопрел еще ходить?
Не отступлюсь.
А все ж чутку характеру нашего осталось, ну лады.- довольно отметил дядя Вася.
Ты вроде как чистилище мне тут в болоте устроил, что ли? А теперь и в рай впустишь?
Это ты уж со святым Петром договаривайся, насчет раю-то. А до грибов так и быть - допущу. Да тут и недалечко. Груздь, он места сумрачные любит, задумчивые. Прячется, маскируется, под иглой сосновой, да под землей схороняется, мохом себя под бока обложит и сидит, думает. Вот мы его по-тихому и накроем. Но с уважением, тогда он и сам откроется, если  с уважением к нему подойти.
Встали. Пошли.
Да глаза-то разуй, детей не передави, не шебутись, ступай осторожно, возьми палочку вон, прутик и как увидишь кочку, слегка ворохни ее приподыми край. Увидишь шляпку, осторожно расчисти, иголки да листочки с нее обмахни, да ручками, ручками, и только потом нож достанешь, когда ножка оголится, вот тогда ее срежь аккуратно, чтобы низом то в земле осталась, чтобы
Да что я дядя Вася, не уральский что ли, за груздем в своей жизни не ходил? Как младенцу растолковываешь.
Да вы теперь все как младенцы на земле, ладно, ладно, это я так по-привычке.
Подполковник был рад и даже благодарен старику, что тот разговор на грузди повернул, а не стал тормошить вопросами- чуткость проявил, хоть и суровую шутку над ним устроил.
Поднялись на взгорок, бочком заросший земляникой, крупная, с длинной острой мордочкой,  насобирал в горсть, кинул в рот, занялось небо прохладным ароматом, а дядя Вася торопит, уже не в терпении, загорелся- пора делом заняться.
 А уж за взгорком на другой стороне, открылась дядя Васина заветная делянка, грибной его огород.
 Насобирали грибов по две корзины.
Потом уже раскрыли припасы. Сидели на том же земляничном взгорке, ели желтое сало, дядя Вася отвинтил с «флакона» пробку, приложились по два раза, заели соленым груздем, из прошлого урожая. Дядя Вася исполнил свой знаменитый номер: насолил круто горбушку, достал зубок чесноку, давнул его в мякоть между жестких ладоней, скинул в рот заел коркой — крякнул.
Хорошо...
Как дядь Вась ты так с чесноком управляешься лихо.
 Зато никакая хворь не берет, и комар не цепляется.
 И действительно дядя Вася никогда не брал с собой никаких средств- не ели его ни мошка ни комарье- прямо чудеса.
А я у них свой лесной человек- одних кровей, вот и не лезут, смекаешь?
Вернулись затемно. Когда уже заря погасла за горизонтом, и высыпали в небе мелкой мошкой — звезды. Тихо шуршала река, побрехивали сонно во дворах собаки. Кое- где в окошках, желтело светом, а так, спала уже Вязовая, рано  спать люди укладывались.
 Нет, нет, только,  да гуднет локомотив, да от станции потягивает дорогой, просмоленной шпалой.
  На следующий день провожали гостей, уезжал подполковник с женой обратно, на Украину.
 Обнялись, почеломкались, как -то уже прямо по- простому, с душой, по -родственному, шепнул тихонько: «Спасибо, что на кладбище вчера  завернули- снял груз с души.» А мог бы и не говорить этого дяде Васе, и так все понятно было.
А на прощанье, уже стоя ногой на приступке вагона, хмыкнул
- Тебя бы дядь Вась с твоим болотом, да в Москву. Ну, бывайте!
 - Оно конешно...  - неопределенно сказал дядя Вася куда-то в небо, где гудел в облаках сверхзвуковой - к Челябинску летел, что ли?